Немного ненависти

Дневник Лютика оказался настоящей находкой — но не той, которая обычно помогает страждущим в разгар поисков. Скорее он был как болото: чем дольше читаешь, тем глубже вязнешь. Вопросов становилось все больше, и Геральту начинало казаться, что они теперь будут множиться, как крысы в зернохранилище. Мало того, что половину политической информации, содержащейся в записях, ведьмак видел впервые в жизни, так еще и было очень трудно определить, кто есть кто — половина имен была заменена на странные прозвища или заглавные буквы, а остальное выглядело как шпионский код, сочиненный после третьей кружки. Геральт искренне не понимал, как Лютик умудрялся удерживать все это в своей голове — многое из того, что ведьмак слышал краем уха то тут, то там, фигурировало одними из основных сведений на страницах. В дневниках рядом с политическими интригами мелькали каракули — то ли стихи, то ли песни — подробные зарисовки трав, которые Лютик наверняка нарисовал, пока Геральт объяснял их свойства, и даже чертежи его, Геральта, доспехов и мечей, изображенных с удивительным вниманием к деталям. Между страницами попадались высушенные цветы, кусочки ткани или ленты и даже несколько квитанций об оплате аренды квартиры в Оксенфурте. Адреса, разумеется, не было, и Геральт мысленно сделал себе пометку спросить об этом позже Присциллу.

❀° ┄┄┄┄╮

[Лето, 1261 год, Бругге]      

      ●      Согласно полученной информации, В. поручил доверенному лицу передать сообщение дриадам Брокилона. Источник: Дрого, ссылающийся на планы, услышанные от львицы. Придется временно расстаться с Г., чтобы навестить Ц. Отказ от притязаний В. представляется разумным шагом, учитывая контроль львицы над вассальным государством. Тем не менее, противодействие его связям с Э. может повлечь нежелательные последствия.       ●      Вани может оказаться ненадежной, учитывая ее недавние советы В. по вопросу Ц. и львицы. Однако угрожать Брокилону оккупацией — значит нажить врагов со всех сторон — больше, чем уже есть.       ●      Получено известие от Ле Пап о ситуации в Туссенте. А. действует все более небрежно: требует смерти Р., а затем находит его мертвым, объявляя официальной причиной смерти разрыв аневризмы головного мозга. Необходимо оплатить услуги лекаря в княжестве для вскрытия тела и проверки на яды. Отправить 100 дукатов М. за направление информации для Ле Пап.       ●      Зайти к Марни, чтобы проверить состояние укрытия и пополнить запасы трав, которые могут понадобиться Г. ╰┄┄┄┄ °❀

❀° ┄┄┄┄╮

[Зимний семестр, 1261 год, Оксенфурт]      

      ●      Текущий семестр отмечен появлением студентов с выдающимися способностями. Их энергия и стремление к славе вдохновляют, напоминая о романтике юности и первых шагах в искусстве.       ●      С наступлением зимы расставание с Г., как всегда, оставляет чувство потери. Его отсутствие ощущается сильнее на фоне морозного воздуха и долгих ночей, словно подчеркивая неизбежность этой потери.       ●      Я планирую навестить Ц. во время каникул на Йоль и привезти mi sechi новые краски для экспериментов. Мое сердце неизменно согревает то, как она называет меня папой. Я желал этого с того самого дня, как ее мать, отчаявшись, передала мне плачущую кроху. Едва ее пальчики обвили мой, я понял, что навсегда стану ее опорой.       ●      Как всегда, исполню для нее колыбельную, хотя уже предвижу ее протесты. Она уже в том возрасте, когда считает себя взрослее, чем есть на самом деле. ╰┄┄┄┄ °❀ Не все в записях касалось Гильдии. Некоторые страницы больше походили на частный дневник с размышлениями Лютика о событиях прошедших дней. Геральту было странно читать, как бард, столь часто презиравший академическую чванливость, теперь сам скатывался в чистейший снобизм, рассуждая о своих студентах. Удивляла и буква «Г.», мелькавшая среди строк. Сомневаться в том, кого имел в виду Лютик, не приходилось, но чувства это вызывало двоякие. Еще страннее было натыкаться на подробности — простые и будто бы совсем ненужные. Геральт не подозревал, что они вообще могут быть кому-нибудь интересны. Например, о том, что он предпочитает хлеб с розмарином или обожает медовый пирог. Или что в Новиграде он всегда выбирает одного и того же кузнеца, доверяя ему ремонт своего оружия. Эти мелочи были столь незначительными, что ведьмак и сам о них не задумывался. Но осознание того, что Лютик замечал их и, более того, считал достойными запечатлеть на бумаге, рождало в груди нечто теплое. Однако где-то на задворках сознания мелькала наивная и глупая надежда. Надежда, что среди строк обнаружится что-то большее. Признание, откровенное письмо или хотя бы намек на то, что бард разделял те чувства, которые Геральт пытался скрыть даже от самого себя. Но эта мысль была слишком опасной, слишком ранящей. Ведьмак отмахнулся от нее, как от назойливого комара, решив, что если когда-то между ними что-то и было, то после Каингорна это, без сомнения, осталось в прошлом. Несколько страниц в дневнике Лютика были исписаны на незнакомом языке, причем с такой уверенностью, что у Геральта возникло ощущение, будто бард владеет им не хуже всеобщего. Несколько слов показались ему смутно знакомыми. Чуть позже он вспомнил, что Цири в тот день пела нечто похожее, — и удивился еще больше. Лютик не только выучил язык, о котором ведьмак даже не слышал, но и умудрился освоить его до такой степени, что писал и, вероятно, пел. Где он этому научился, было непонятно, а попытки найти хоть какой-то словарь или справочник не увенчались успехом. Весемир наверняка узнал бы этот древний диалект, но в отсутствие старого наставника Геральт мог лишь теряться в догадках.

❀° ┄┄┄┄╮

[Йоль 1261, Цинтра]      

В час, когда его голос дрожит, как струна,

Обернусь и шепну: милый мой, это я!

Не ищи оправданий, не прячься, постой,

Я ведь слышал, как смех твой сменялся тоской,

Помню, шепот во тьме обещал нам тепло, Но нашли мы лишь сталь и холодное зло.

Я останусь с тобой — ни к чему мне слова, Лишь бы тень твоя в сердце осталась жива.

И тогда он ответит: …             

… Что он ответит?       Ответь хоть что-нибудь, милый мой, и я увековечу твои слова на этих страницах, чтобы потом вновь и вновь заново с наслаждением открывать их и вспоминать тебя. ╰┄┄┄┄ °❀ Каждая строчка казалась живой, пронизанной таким теплом, что у Геральта перехватило дыхание. Он не знал, кому Лютик посвятил эти слова, но понимал: человек, вдохновивший на такое, должен быть счастливцем. Ведьмак задержался над страницей чуть дольше, чем следовало, вдыхая еле уловимый запах, который всегда ассоциировался у него с бардом: масло для лютни, терпкая гвоздика и почти невесомая нота увядающей листвы. Этот аромат всегда следовал за Лютиком, будто был неотъемлемой частью его характера. Перейдя к следующему дневнику, Геральт тяжело вздохнул. 1262 год. Тетрадь, которую Лютик купил перед их походом за золотым драконом, была ему хорошо знакома. Тогда бард размахивал ей перед носом у каждого встречного, вдохновенно рассказывая о великих стихах, которые она непременно сохранит. Теперь, глядя на потрепанную обложку, Геральт ощутил, как тревога сдавливает горло. Он осторожно открыл дневник, ожидая увидеть что-то невероятное, и вместо этого наткнулся на единственную запись.

❀° ┄┄┄┄╮

[Весна, 1262 год, Каингорн]      

      ●      Виллентретенмерт под предлогом охоты на дракона позвал нас с Г. в путешествие. Как и следовало ожидать, объект охоты — он сам. Его манера скрываться на виду у всех внушает уважение, но не доверие. Он мне, конечно, дорог, и все же предчувствие у меня по поводу этой вылазки нехорошее. Все, что делает этот древний ящер, имеет скрытые мотивы и цели, и сейчас, очевидно, его внимание сосредоточено на Г.       Разумеется, Г. согласился на участие исключительно из-за чародейки, которую он преследует с почти болезненной одержимостью.

Шторм вдали за пределами света,

Там, где царствуют страсть и обман.

Она — мой приговор,

И ее нежный взор

Вспыхнет в сердце моем сотней ран.

Я слаб, и желанья пылают,

И, видно, сгореть мне судьба.

Ты суд мой, удар,

Тайный вечный пожар,

Мой крест и немая мольба.

Но горечью на губах

Стынет мед поцелуя и пламя в ее глазах.

╰┄┄┄┄ °❀ Геральт пролистал дневник до самой последней страницы, надеясь найти хоть что-нибудь еще — стихи, зарисовки, злые комментарии, что угодно. Но страницы смотрели на него пустотой, молчаливой и удручающей. Эта тишина оказалась хуже любого укора, хуже самых едких слов. Никаких записей о том, как Лютик вернулся в Оксенфурт, никаких упоминаний об их разрыве. Ничего — о том, как он инсценировал свою смерть, ни одного намека на то, как Лютик пережил остаток года. Все, что Геральту было известно, состояло только из обрывков, собранных из разговоров с Присциллой. Следующий дневник лежал перед ним, а внутри поднималось неприятное ощущение, словно кто-то нащупал старый шрам и с силой надавил на него. Геральт всегда думал, что страх для него не больше, чем отголосок прежнего «я», напрочь выжженный мутагенами и изнурительными тренировками. Но сейчас ведьмак был готов признать: это он. Настоящий страх. Тот, что закрадывается тихо, цепляется за нутро, как ненасытный паразит, и отказывается отпускать.

❀° ┄┄┄┄╮

[Зима, 1263 год, Оксенфурт]      

      ●      Йорик направлен в Нильфгаард три недели назад. Миссия провалена. На конец недели запланирована поминальная трапеза в офисе. План необходимо пересмотреть. Белое Пламя продолжает укреплять свои позиции. Получены данные от Сэма через Присс: на юге наблюдается резкий рост производства оружия. Потребуется обсудить со Стэннисом введение точечного эмбарго на товары с минимизацией ущерба для мирного населения.       ●      Оценки по второму сочинению должны быть выставлены к концу следующей недели.       ●      Связаться с Марксом для обсуждения текущих трудностей. Подготовить Хилландри к перенаправлению из Посады в Нильфгаард с возможным назначением в Назаир или Эббинг. На адаптацию и сбор информации о местных рабочих и причинах их миграции в южные земли выделяется месяц.       ●      Вороны Р. продолжают прилетать, вероятно, для проверки моего состояния. Подозреваю, что Р. знает о моей болезни, хотя и не жду, что он станет лично меня беспокоить, даже если найдет пару свободных минут между приемами.       ●      Сверить данные в учетных книгах и отметить новые укрытия на картах; вычеркнуть устаревшие.       ●      Заказать табличку.       ●      Рассмотреть учебные планы и назначить дополнительные занятия для A., Ц. и Н. ╰┄┄┄┄ °❀

❀° ┄┄┄┄╮

[Весна, 1264 год, Оксенфурт]      

      ●      Хилландри скончалась от ран, полученных во время побега из Нильфгаарда. Имперские войска устремились на север, к Цинтре. Мемориальная табличка заказана, сеть оповещена. Сегодня поднимаю бокал в ее честь в одиночестве. Послания отправлены львице и де Врие, хотя первая, вероятно, потребует личной аудиенции.       ●      Нильфгаардские агенты в составе моей сети получили приказ временно залечь на дно.       ●      Необходимо уведомить В. о подготовке его крепости к возможному приему новых обитателей.              Пустые стулья у пустых столов. ╰┄┄┄┄ °❀ С каждой прочитанной строкой Геральту казалось, что дневник принадлежал какому-то незнакомцу. Почерк остался прежним, но содержание обнажало холодную, бесчувственную сторону Лютика, которой Геральт никогда раньше не видел. Никаких метафор, никаких песен или восторженных описаний природы. Все напоминало скучный перечень дел, сборник заметок о выполненных и невыполнениях задачах. Очень резким казался переход от Лютика-барда к Адонису из Гильдии. И только одна строчка, простая и горькая, выделялась на фоне прочих: «пустые стулья у пустых столов». В ней было больше откровенности, чем в сотне других слов. Геральт машинально провел взглядом по рядам табличек на стене и замер. Два имени, которые мелькали в дневниках, смотрели на него с гравированных пластин. Геральт нахмурился, не сразу осознав, что чуть выше висит еще одна табличка, которой он раньше почему-то не заметил. Он медленно положил дневники на стол, подошел ближе и прочитал вырезанные слова:

Мир плетется пальцами безмолвными и глазом зорким

Без скипетров, без власти монет

Мы встречаем вечность, не закрывая глаз

Неужели эти слова когда-то принадлежали Лютику? Мысль об этом выворачивала наизнанку. Как? Как он, ведьмак с годами опыта, не заметил этого раньше? Как он мог не заметить, что Лютик так глубоко погрузился в этот липкий, смердящий мир интриг? Геральт пытался вспомнить, был ли хоть один момент, хоть одна пауза в их беседах, хоть одно слово, намекавшее на эту темную сторону. Ничего. Пустота. Вместо этого нашел только растущее отвращение — к людям, к альянсу мошенников и шпиков, к этому миру и к себе за то, что поверил в его чистоту. Презрительно поморщившись, Геральт принялся вновь штудировать заметки в поисках хоть какой-нибудь зацепки. Теперь не оставалось никаких сомнений, что Лютик был в тесных отношениях с Гильдией. Вероятно, он даже собственноручно убивал людей и был вовсе не таким невинным и наивным, каким Геральт его считал. Но был ли сам Геральт лучше? У них обоих руки оказались по локоть в крови, у обоих имелись темные пятна в прошлом, хотя Гильдия все же оправдывала свои деяния попыткой построить лучший мир. Выставляла убийства и шпионаж якобы меньшим злом или чем-то еще настолько же несуразным. Дело было не только в том, как Лютик стал частью Гильдии. Куда больше Геральта мучило, что его друг скрывал все это время. Неужели те песни, разговоры у костра и громкие заявления о дружбе были лишь маской? Когда бард впервые увязался за ним в Посаде, что стояло за этим решением? Искреннее восхищение или расчет, который Геральт так долго не замечал? Чувства, которые Геральт носил в груди, никуда не делись от осознания этой правды, но теперь наряду с ними росли другие — злость, разочарование, горечь предательства и обида. Он по-прежнему хотел найти Лютика. Хотел спросить. Услышать, как бард выкрутится на этот раз. Но еще больше — понять, был ли хоть один момент их пути подлинным. Он вновь взял в руки дневник 1260 года, надеясь найти хоть что-то, что раньше ускользнуло от его внимания.

❀° ┄┄┄┄╮

[Лето, 1260 год, в окрестностях Белого Сада]      

      Г. после охоты действительно выглядит словно герой из книг: стоя под летним солнцем, потный и улыбающийся. Он однажды сказал, что лето — его любимая пора, и я теперь понимаю почему. Редко он позволяет себе расслабиться, но, полагаю, уйма выгодных контрактов, пара лишних монет на руках и ночной воздух, от которого не сводит зубы и который позволяет проводить ночи под звездным небом, сделают любого мужчину чуть-чуть счастливее. Даже того, кто сознательно отказывает себе в большинстве удовольствий.       Интересно, слышал ли он те истории о звездах, которые мне рассказывали в юности? Я бы хотел поделиться с ним тем, что помню, но сомневаюсь, что он будет слушать.

Я был рожден искать твой голос в чаще,

Где плеч изгиб укроет свет луны.

Там ветры воют, душу рвут на части,

И ночь скрывает боль в объятиях тишины.

Сквозь мрак — шаги, на лезвиях мгновения,

Волчицы вой сливается с мечтой.

Ты — лес, ты — свет, ты — вечное забвение,

Ты — смерть моя, мой ад, но я с тобой.

╰┄┄┄┄ °❀ Теплота, с которой Лютик писал строки о нем самом, выбивала Геральта из равновесия. Эти записи явно не предназначались для чужих глаз. Он уже собирался захлопнуть дневник, отложить его в сторону и попробовать поспать, пока еще была такая возможность, когда взгляд неожиданно упал на строки, которых он раньше не видел. Любовные стихи, по настроению чем-то перекликались с отрывком, который он заметил в дневнике за 1261 год. Лето 1260-го Лютик провел у графини де Стэль. Их отношения, как вспоминал теперь Геральт, походили на его собственную связь с Йеннифэр — порой пылкую, порой болезненную. Геральт также помнил, как они расстались с Лютиком в Роггевене, а потом, несколько недель спустя, встретились снова в Белом Саду, будто ничего не произошло. Вот оно. Его внутренние часы подсказывали, что до рассвета оставалось совсем немного. Так что угрызений совести Геральт особо не испытывал, когда постучал в дверь спальни Цири и Йеннифэр. — Геральт, ты вообще знаешь, что еще ночь на дворе? Ты хоть немного поспал? — раздраженно произнесла Йеннифэр, открывая дверь. На кровати Цири недовольно простонала что-то невнятное и с силой натянула подушку на голову. — Думаю, я знаю, где искать Лютика. Графиня де Стэль. Имя тебе что-нибудь говорит? — Он взглянул на Йеннифэр, стараясь предугадать ее реакцию, но в душе понимал: вид у него сейчас хуже некуда. Он знал, что чародейка проницательна, и не сомневался, что она видит его таким, каким он и сам не хотел бы себя видеть. — Я… да, думаю, слышала. Ее поместье находится в Редании. На севере, кажется. Но почему ты решил, что он у нее? — Потому что он одержим ею уже с десяток лет. Все эти годы он не упускал случая рассказать, как она его вдохновляет. Если ей грозит опасность, он будет рядом. Перед отъездом можно проверить его квартиру, но я уверен — он у нее. — Йеннифэр прищурилась, открыла рот, чтобы возразить, но тут же закрыла его обратно и обреченно вздохнула. — Я разбужу Цири. Где эта женщина? Присцилла? — Здесь. — Ни Геральт, ни Йеннифэр не вздрогнули, когда позади них раздался знакомый голос, но исключительно благодаря многолетнему опыту и железной выдержке. Как эта женщина умудрилась подкрасться к нему не раз, а дважды, оставалось загадкой, и Геральту это совершенно не нравилось — особенно учитывая, что женщина точно была человеком. Ее запах был человеческим, сердцебиение — ровным, без малейшего намека на магию. Возраст выдавали морщины у глаз и губ. И все же Геральт не встречал еще никого, кто сумел бы незаметно подкрасться к нему так близко. Никого, кроме Лютика, но ты думал, что дело в его нескончаемой болтовне. Или в твоей собственной усталости и рассеянности. Или в том, что ты не видел ничего дальше своего носа. Он мог поддаться гневу и боли, мог позволить им захлестнуть его, разорвать на части — но позже. Сейчас было важно другое: найти Лютика. Разделять задачи, расставлять приоритеты — это было не просто навыком, но частью его натуры. Годы странствий, битв и утрат научили его подавлять свои чувства, держать их под контролем, как прирученного зверя, готового вырваться на свободу. Это умение не раз спасало ему жизнь, но на этот раз оно спасало не его, а тех, кто от него зависел. И впервые Геральт почувствовал, что его холодность, его отстраненность — это не проклятие, а дар. Настоящий дар в тот момент, когда мир, который он знал, трещит по швам, рассыпаясь в пыль под его ногами. — Полагаю, ты знаешь, что делать дальше? — Присцилла смотрела на него с легкой тенью сомнения. Геральт промычал что-то неразборчивое, что вполне могло сойти за согласие. Цири подкралась к дверному проему, скользнула под руку Геральта и уткнулась носом в его бок. Геральт осторожно приобнял ее, зная, что грубая кожа доспеха с металлическими заклепками — не самое удобное место для отдыха. Но Цири не жаловалась. Геральт выдохнул, чуть усмехнулся, а потом прочистил горло и произнес: — Я думаю, да, но я хочу осмотреть квартиру Лютика здесь. — Ты уже видел достаточно. Я не должна была пускать тебя сюда и позволять рыться в его… — Я понимаю: ты думаешь, будто знаешь, что произошло между мной и Лютиком. Но я не собираюсь повторять своих ошибок. И не стану причинять ему боль. Не снова. — Присцилла молча поджала губы. Ее лицо вдруг утратило обычную живость, став почти незнакомым. В глазах мелькнуло что-то неуловимое — тоска, усталость, а может, просто воспоминание, от которого невозможно было избавиться. — Каковы бы ни были твои намерения, боюсь, ты все равно сделаешь ему больно. Но я покажу тебе квартиру. Пусть Сэм займется вашими лошадьми. Я подожду, пока вы соберетесь. — Присцилла, не дожидаясь ответа, опустилась за стол и принялась рассеянно перебирать бумаги. Ее лицо оставалось непроницаемым, но чуть сжатые губы и напряженные плечи выдавали скрытое беспокойство. Услышав о Лютике, Цири оживилась. Она торопливо накинула плащ, не заботясь о том, чтобы его застегнуть, и кое-как натянула обувь. Йеннифэр была готова через минуту. Геральт задержался на мгновение, вглядываясь в лицо Присциллы, пытаясь понять, что скрывается за деланным безразличием. Но она так и не подняла на него глаз. Присцилла провела их через длинные коридоры и по крутым лестницам в отдельное крыло Университета, где, по всей видимости, обитали профессора и их семьи, предпочитающие обсуждать искусство на фоне антикварных канделябров. У двери с резьбой в виде жаворонков она достала ключ, отперла замок и, не сказав ни слова, жестом пригласила их внутрь. За все годы, что Геральт знал Лютика, он редко бывал в местах, которые были бы настолько… Лютиковы. Простая квартира, оформленная с характерным вкусом в теплых, насыщенных тонах. Слева находилась спальня, в центре которой стояла кровать с роскошным балдахином, а рядом — дубовый шкаф ей под стать. Основное помещение включало уютный уголок: небольшая кухня, пара удобных кресел у камина, тележка с напитками, укрывшаяся под плотными шторами, и нескончаемые ряды книг, заполнившие стены до самого потолка. Письменный стол, стоявший рядом с дверью в спальню, был уменьшенной копией того, что находился в офисе Гильдии. На нем громоздились бумаги, книги, чернильница с напрочь высохшими красными чернилами, перья и даже недоеденный пирог на тарелке. Вернее, то, что когда-то было пирогом. Теперь это существо с густым слоем зеленой плесени выглядело скорее как попытка природы создать новый вид флоры. Все здесь свидетельствовало о том, что уезжал бард в спешке и, вероятно, ненадолго. Рядом с письменным столом в хаотичном порядке громоздились книжные полки, заставленные сувенирами, старинными фолиантами и причудливыми статуэтками. Каждая вещь выглядела так, словно за ней скрывалась своя, пусть и короткая, но важная история. Геральт окинул их беглым взглядом, не вникая в детали, пока его внимание не привлекла витрина в центре. Внутри, словно на пьедестале, лежала эльфийская лютня. Когда-то она была чуть ли не частью самого Лютика — первым, чего он касался утром, и последним, что держал перед сном. Она была его гордостью, единственной вещью, которую он всегда содержал в идеальном состоянии. Сейчас инструмент лежал под стеклом, покрытый слоем пыли и напоминал музейный экспонат, о котором все благополучно забыли. Очевидно, что к лютне не прикасались уже давно. Однако и учебная лютня, стоявшая в старом футляре у двери, выглядела так, будто ее не трогали много месяцев. И в других витринах стояли такие же инструменты — пыльные, заброшенные, забытые. Словно все эти вещи были частью туманного прошлого, о котором никто не желал вспоминать. Геральт задержал на них взгляд и почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Казалось, что уныние, которое преследовало его во время чтения дневников Лютика, нашло отражение в этих покинутых инструментах. Он не мог не чувствовать этого странного диссонанса: страх и боль, словно острые осколки прошлого, смешивались с утешением, которое приносил знакомый запах Лютика. Его аромат — легкий, сладковатый, с нотами мускуса и вина — все еще витал в воздухе, будто бард покинул комнату лишь недавно. Но этот запах не был единственным. В глубине, где-то на границе восприятия, таилось нечто иное — более тихое, почти первобытное. Запах влажной земли и трав, смешанный с теплой, травяной горечью эхинацеи. — Бабушкин пояс! — прошептала Цири, ее голос дрогнул и почти сорвался. Она бросилась к столу, опустилась на колени перед открытым ящиком и вытащила оттуда синий пояс с золотой вышивкой в виде цинтрийских львов. Будто опасаясь, что он исчезнет, бережно прижала его к груди и закрыла глаза. Цири не кричала. Она даже не всхлипывала. Ее плечи дрожали, но она молчала, упрямо сдерживая рыдания. Слезы текли беззвучно, катились по щекам одна за другой, но Цири не обращала внимания. Ее глаза, все еще хранившие слабый отблеск детской наивности — отблеск, который, вероятно, исчезал теперь навсегда, — отчаянно искали спасение в лице Геральта, но нашли только его кивок — короткий, тяжелый, как удар топора по ветке. Она отвернулась, сжала пояс так, что побелели суставы пальцев, а затем прижала его к лицу, вдыхая запах старой ткани. Она искала в нем утешение, защиту, хотя знала, что ничего этого там не найдет. В этих львах, в вышитых нитях была лишь память, только отголосок утраченного дома. Но сейчас, в этот момент, ей казалось, что это все, что у нее осталось. Геральт хотел было протянуть руку, положить ее на плечо Цири, сказать что-то, что смогло бы унять ее боль. Но он понимал, что таких слов не существует. А если даже они и были, он не знал, как их найти. Он чувствовал эту боль всем своим существом, словно каждая слеза Цири был раной, нанесенной ему самому. Но что он мог сделать? Ничего. Просто стоять и смотреть, как она, сжавшись в комок, цепляется за пояс, словно утопающий за соломинку. И никто не проронил ни слова. Потому что все понимали: сейчас утешения не существует. В этом мире, где рушатся дома и сгорают деревни, где каждый день приносит все новые утраты, иногда остается только молчание. Молчание и память о том, что было, но уже никогда не станет твоим. Геральт прошелся по комнате, взгляд его скользил по письмам, книгам и бумагам, но ни одна из них не дала ответа, которого он так ждал. Единственной зацепкой по-прежнему оставалось поместье графини. И все же одного только пояса, ради которого они поднялись сюда, было достаточно, чтобы считать эту вылазку не напрасной. Присцилла стояла в углу. Она выглядела странно уязвимой, словно впервые в жизни потеряла дар речи. Тень на ее лице, холодная и тяжеловесная, не оставляла сомнений: она знала, каково это — терять. Это было то молчаливое понимание, которое не требует слов и прикосновений; та глубокая, липкая, всепоглощающая печаль, которая порой ранит сильнее смерти, потому что она о тех, кто остался жив. Присцилла сделала шаг назад, кашлянула — то ли от волнения, то ли пытаясь привлечь внимание. Не поднимая глаз, она открыла ящик стола, извлекла оттуда письмо и подошла к Цири. Геральт заметил печать: оттиск ладони с двумя жаворонками, один из которых уютно расположился на мизинце, другой — у основания большого пальца. Что-то в этом знаке казалось ему знакомым. Цири уставилась на письмо, и вдруг ее глаза, пробежав по знакомому почерку, расширились от удивления. Она подняла взгляд на Присциллу, не скрывая своего недоумения. — Юлиан написал это для тебя на праздник в честь твоих первых именин, — тихо сказала Присцилла. — Он хотел сохранить его, пока ты не подрастешь, но я не вижу причины ждать дольше. Возможно, это поможет тебе в ближайшие дни. — Цири лишь молча кивнула, крепко прижимая драгоценное письмо к груди вместе с поясом. — Мы благодарим за помощь, Присцилла, — произнесла Йеннифэр. И, к удивлению Геральта, на этот раз ее слова звучали искренне. Присцилла коротко кивнула, ее лицо на мгновение смягчилось, но она быстро вернула себе привычный бесстрастный вид. — Разумеется. Господин ведьмак, могу я поговорить с вами наедине? — сдержанно спросила она и сжала губы в прямую линию. Она даже не ждала ответа — ее глаза встретились с его, и Геральт понял, что молчание она сочла за согласие. Йеннифэр положила руку на плечо Цири и вывела ее в коридор. Но недалеко. Даже через деревянные стены Геральт все еще мог различить их приглушенные голоса, хотя слов не разбирал. Присцилла не стала тратить времени на лишние церемонии, и Геральт неожиданно осознал, почему Лютик держал ее при себе. Несмотря на прохладный тон их первого знакомства, она оказалась именно такой, какой ее описала Марни: у нее было доброе сердце и стремление защищать тех, кто ей дорог. Даже ее скрытая неприязнь к ведьмаку, проскальзывающая в разговоре, теперь казалась ему понятной — Лютик, должно быть, рассказал ей достаточно, чтобы она сделала свои выводы. Впрочем, Геральт подозревал, что на ее месте он бы отреагировал точно так же. Интересно, кем она была для него? Были ли они когда-то любовниками? — Ты был прав тогда, говоря, что Юлиан рассказал мне о происшествии в Каингорне, — начала Присцилла. — И я действительно думала, будто знаю всю историю. Прошу прощения за то, что была чересчур резка с тобой. Но у меня есть к тебе вопрос, и я прошу тебя, ответь на него честно. Почему ты так отчаянно хочешь его найти? Геральт молчал, обдумывая ответ. Вопрос, на первый взгляд простой, банальный даже, раньше не вызвал бы у него ни малейшего колебания. Ответ был бы прямым, четким, без тени сомнений. Но то было «раньше». До того, как стали явными все недоговоренности, все обманчивые полуправды и умолчания. До того, как он понял, что два года своей жизни оплакивал не смерть, а ложь, выданную за трагедию. Ведьмак невольно ощутил облегчение от того, что времени сесть и распутать этот клубок у него пока не нашлось. Он понимал: стоит начать, и вырваться будет куда сложнее. Раньше все было проще. Он сказал бы, что хочет извиниться и убедиться, что Лютик в безопасности. Что враги не добрались до него, что он все еще жив и здоров. Но теперь? Теперь Геральт сам не знал, чего хочет. Искренних извинений? Ответов на вопросы, которые боялся задать? Или просто удостовериться, что Лютик не превратился в того, кто готов ударить в спину? Геральт давно осознал, что чувствовал к барду больше, чем следовало. Признать это было проще, пока Лютик оставался далекой тенью в чертогах памяти, пока на его место не встали Юлиан и Адонис. Эти имена казались чужими, словно принадлежали совсем другому человеку. Но отрицание было легче. И оно стало единственным, что позволило ему выдержать. Ответ сорвался с губ раньше, чем Геральт успел обдумать его: — Я должен убедиться, что он в безопасности. — А потом? — Не знаю. — Геральт на миг закрыл глаза, будто надеясь, что это избавит его от необходимости продолжать. Его слова прозвучали холодно, почти отстраненно. Присцилла никак не отреагировала, не подала ни малейшего намека на разочарование или осуждение. Она лишь скрестила руки и, опершись на стену, бросила на него долгий взгляд. — Ты честнее, чем я ожидала, ведьмак. Я всегда говорила ему: тайны — штука опасная. Все тайное когда-нибудь станет явным. И чаще всего в самый неподходящий момент. Особенно то, что он утаивал от тебя. — Как давно ты его знаешь? — Вопрос прозвучал сам собой, и Геральт понял это лишь после того, как услышал собственный голос. — С тех пор, как я приехала в Оксенфурт учиться. Это было давно. Думаю, можно сказать, что он спас меня. Я закончила университет, конечно, освоила Семь Свободных Искусств и все такое, но именно он научил меня понимать вещи, которым там не учат. — Похоже, ты не первая, кто говорит об этом. — И не последняя. Такова его натура. Ему нравится помогать, собирать вокруг себя тех, кто потерял дорогу, и показывать им новый путь. Нет, не легкий, и далеко не идеальный, но зато достойный. Ты должен идти, Геральт, я не стану тебя больше задерживать. Ах, и еще… — Геральт замер, сжав пальцы на дверной ручке. Воздух в комнате вдруг стал вязким, словно перед грозой. — Если найдешь его, пожалуйста, не спеши с выводами. Дай ему шанс объясниться. Он крепче, чем кажется, но ты, Геральт… ты единственный, кто способен его сломать. Слова Присциллы еще долго звучали в его голове, пока они вместе с Цири и Йеннифэр двигались на север, в Роггевеен. Там, за извилистыми дорогами и пеленой тумана, их ждала графиня де Стэль. Или, возможно, совсем не ждала.

↢ ❦ ↣