Немного ненависти

Исполосованное шрамами поле битвы воняло. По-другому и не скажешь. Жженая трава, жженая плоть — запах смерти висел в воздухе тяжелым, тягучим маревом и заставил поморщиться даже привыкшего к поистине разнообразным природным ароматам ведьмака. Тела, каким-то чудом избежавшие адского пламени, больше походили на бесформенные куски плоти, разрезанные, вывернутые и выгнутые во всех возможных плоскостях. Выжившие суетливо копошились то тут, то там, пытаясь сложить трупы солдат в ряды, провести хоть какую-то процедуру опознания, но едва ли их занятие имело смысл. Сидящая на Плотве Цири в ужасе вздохнула, прикрывая нос и рот куском ткани. Она старалась казаться невозмутимой, но Геральт знал, что подобное зрелище даже для закаленного в боях воина едва ли покажется милым лесным пейзажем. Изначально их путь лежал в Каэр Морхен, но судьба — как обычно — решила иначе. Сон Цири о чародейке с волосами цвета воронова крыла и фиалковыми глазами вынудил Геральта изменить планы и направиться прямо в Содден. Они с Йеннифэр не пересекались с тех самых пор, как весьма нелюбезно расстались в Каингорне, и ведьмак понимал, что она его, скорее всего, не простила. Однако во сне Цири чародейка сражалась не на жизнь, а на смерть, а бросить Йеннифэр, пусть и проклинающую его на чем свет стоит, Геральт не мог. Их отношения, конечно, были невыразимо далеки от понятия пресловутой любви, ставшей такой благодатной почвой для нескончаемого потока баллад и песен, но, как ни крути, он ею дорожил и искренне надеялся, что она жива. Да и Цири необходим был какой-никакой учитель в управлении ее Хаосом. Их приближение скоро заметили темерские солдаты, тотчас же вставшие в боевую стойку и грозно потребовавшие объяснить, кто он и что здесь делает. Убедить их в том, что он не собирается убивать оставшихся три калеки, Геральт не успел: его опередил женский голос. — Пропустите его. — Женщина, судя по ее одежде и манерам, была чародейкой и к тому же, видимо, весьма влиятельной. Потому что солдаты послушно поджали хвосты и спешно удалились в неизвестном направлении. Женщина прищурилась и посмотрела в упор на Цири. — Кто вы и что вам здесь нужно? — Ну, хотя бы она не ходила вокруг да около. — Я ищу Йеннифэр из Венгерберга. Мне… нам нужна ее помощь. Где она? — Он намеренно не назвал своего имени, но почему-то не сомневался, что женщине оно было хорошо известно. Не зная чего ожидать, Геральт напрягся, готовый в любое мгновение вскочить на лошадь и ускакать прочь. — Значит, это ты тот ведьмак, которого мне велели ждать. Йеннифэр восстанавливается после полученных ран, но я отведу тебя к ее шатру. На теплый прием не рассчитывай, хотя, ты, кажется, его и не ждешь. — Гребаная привычка чародеев никогда не изъясняться прямо выводила Геральта из себя. Стиснув зубы, он последовал за женщиной между шатров и снующих туда-сюда солдат, размышляя, кто мог отдать ей такой приказ. Очевидно, за ним увязался хвост, иначе нельзя было объяснить то, что кому-то известен был каждый его — даже еще не сделанный — шаг. По правде говоря, подозрения у ведьмака были, и они ему не нравились. Вездесущий Адонис славился своей способностью узнавать обо всех все и вся. Что нужно было лидеру Гильдии от него и почему тот так интересовался Цириллой, оставалось тайной, покрытой мраком, и это выводило Геральта из равновесия. Он то и дело оглядывался через плечо, проверяя, не идет ли кто-то за ними следом. Даже помощь «друга» в Цинтре, которую можно было бы назвать подарком судьбы, была довольно двусмысленным подарком, потому что она вполне себе легко могла быть переквалифицирована в долг, который можно востребовать в любой момент. Никто не знал точно, как именно работает Гильдия, насколько велика их сеть, как людей втягивали в нее и как взыскивали долги. Единственное, что было известно широкой публике наверняка, так это то, что Гильдия отрицала верность любому из государств и клялась не зариться на золото и монеты. И то, что если нужда припрет, то «друг» неизменно окажется где-то рядом. Чародейка остановилась перед одним из шатров, к которому сбоку был прилеплен еще один, поменьше — принадлежавший, очевидно, лекарю. Догадки подтверждал сильный запах сушеных трав. Геральт привязал поводья Плотвы к ближайшему дереву и помог Цири спешиться. Он сомневался, что Йен даст ему вставить хотя бы слово, если он зайдет один. — Кто сказал вам, что я приеду? — спросил он. — Не твое дело, ведьмак. Твое дело лежит в шатре. Она очнулась, но еще слаба, так что постарайся доказать, что способен на элементарную вежливость. — Чародейка улыбнулась, хотя говорила она так холодно, что стыли руки и мечи примерзали к ножнам. Мельком глянув на Цири, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за чародейкой, Геральт уже хотел было войти в шатер, но не успел. Чародейка развернулась и двинулась прочь, а Цири, потянув его за руку, спросила: — Кто такая Йеннифэр, и почему она не хочет тебя видеть? — Геральт тихо хмыкнул. Попробуй объясни все это двенадцатилетней девочке. Поняв, что ответа она не дождется, Цири раздраженно вздохнула и послушно потопала следом за ним в шатер. Внутри воняло не меньше, чем снаружи. Но густой запах крови вперемешку с вонью горелой плоти оказался не единственным, что заставило Геральта застыть на месте в шаге от полога. Йеннифэр, опершись на подушки, смотрела на него таким взглядом, будто готова была плюнуть ядом в любую секунду. Геральт переступил с ноги на ногу. — Йеннифэр. — Геральт. Я бы сказала, что рада снова видеть тебя, но это было бы вопиющим лицемерием и наглым враньем. Удивительно, правда, что тебе понадобилось целых два года, чтобы приползти обратно. — Не считая грязно-серых бинтов, которыми были обмотаны ее руки, чародейка выглядела почти невредимой. С трудом подавив порыв послать все к лешему и просто уйти, Геральт положил руку на плечо Цири. — Если это что-то для тебя значит, мне жаль. Пожалуйста, просто… выслушай, что я скажу, а потом можешь кричать на меня сколько влезет. Пожалуйста. — Он говорил тихо, спокойно, едва ли не умоляющим тоном. Знал, что она имела право на него злиться. Винить ее за ее гнев было бы также несправедливо, как и связывать ее судьбу со своей вопреки ее воле. Геральт даже пропустил мимо ушей ее язвительное «приползти обратно» — потому что, по правде говоря, так оно и было, несмотря на причины этому способствовавшие. — Не знала, что тебе известно такое слово. — Йеннифэр все еще глядела на него недовольно, но лицо ее немного смягчилось, стоило ей перевести взгляд на Цири. Махнув рукой в типичном для нее властном жесте, она дала понять, что продолжать можно. Геральт открыл было рот, пытаясь найти нужные слова, чтобы объяснить, чего он хочет, и при этом показать, что не ждет прощения, но Цири его опередила: — Геральт сказал, что вы самая сильная чародейка на Континенте, а мне нужен учитель. Я… сделала что-то, когда Геральт и Присси помогли мне сбежать, и мне нужно научиться это контролировать. Вы мне поможете? — Цири без колебаний подошла к чародейке. И пусть глаза ее были глазами Паветты, решительностью девочка явно напоминала бабушку, а упрямством, очевидно, небезызвестного отца. Йеннифэр из Венгерберга нельзя было назвать мягкосердечной — ни в каком контексте, ни при каких обстоятельствах. Но даже она не смогла устоять перед взором маленькой девочки, глядевшей на нее с молчаливой мольбой в глазах. Геральт знал, что Йеннифэр попалась на крючок девчонки так же быстро и так же легко, как и он сам спустя всего неделю после знакомства. — Хорошо, я помогу, но не сейчас. Сейчас я… Не думаю, что во мне осталась хотя бы крупица Хаоса, — сказала Йеннифэр. — Если бы не помощь Лют… одного друга. Разумеется, она одумалась, но слишком поздно. Геральт почувствовал, как в ушах зазвенело, словно ему по голове хорошенько прилетело тяжелым навершием меча. Попытка разобраться в собственных ощущениях казалась бессмысленной — ведьмак всегда находил сердце загадкой, не поддающейся никакой логике. А уж сейчас… Радостное восклицание Цири только усугубило ситуацию. Геральт стоял как вкопанный и чувствовал себя так, будто его медленно затягивало в болотную трясину. Невозможно. Он мертв. Он точно мертв. — Лютик был здесь?! Где он? Можно мне его увидеть? Я так боялась, что он не выбрался из Цинтры. Скажите, скажите же, что он все еще здесь! — Цири буквально подпрыгивала на месте, совершенно не замечая гримасы Йеннифэр. Ее улыбка исчезла только тогда, когда она перевела взгляд на Геральта и увидела выражение его лица. — Что случилось? С ним все в порядке? Йеннифэр, с Лютиком все хорошо?! — Тараторила она дрожащим от волнения голосом, но Йеннифэр молчала. Молчала, потому что Геральт пристально смотрел на нее. Оцепенение медленно проходило, и на его месте разгорался праведный гнев — на себя, на Йеннифэр и, возможно, на человека, которого он столько времени считал мертвым. Он знал, где его могила — в Оксенфурте. Ламберт и Эйден сказали ему. — Лютик мертв. Он умер два года назад, — твердо произнес Геральт. Он не мог и не хотел давать себе надежду. Услышать, что Лютик мог быть жив, было бы даже больнее известия о его кончине — если такое, разумеется, было вообще возможно. Чувство вины и скорбь, которые только-только начали потихоньку отпускать, снова вспыхнули, будто кто-то подул на тлеющий уголек. Совсем недавно его жизнь вошла в прежнее русло — и то только потому, что Цири нуждалась в нем. А слова, что он произнес когда-то давным-давно, были в высшей степени справедливы: ведьмак, идущий на поводу у чувств, — мертвый ведьмак. — Нет, он жив! Он был в Цинтре! — воскликнула Цири. Цири знала Лютика, несмотря на то, что Геральт никогда даже имени его не упоминал, — и это делало невероятный вывод до боли очевидным. Он жив. Лютик был жив. Йеннифэр с любопытством взглянула на Цири, ее губы сложились в форме очень красивой буквы «о», когда до нее, очевидно, что-то дошло. Она заговорила вместо Геральта, который, напрочь лишившись дара речи, все еще стоял у занавеса шатра. — Он не мертв, Цири. Он спас меня, помог нам всем. Откуда ты его знаешь? — Лютик навещал меня каждую зиму с самого моего рождения. Он — моя семья. — В голосе Цири было столько нежности и любви, что у Геральта невольно перехватило дыхание. Он кашлянул, отвернулся, тщетно стараясь вернуть себе хоть немного самообладания. Цири, заметив напряжение в комнате, притихла и с любопытством посмотрела на Геральта. Ведьмак молчал. Очевидно, во всей этой истории были пробелы, а у него самого за последние несколько минут появилось больше вопросов, чем ответов. Правда была слишком горькой: он облажался. Так облажался, что его лучший друг выбрал не объяснения, не ссору и даже не месть, а смерть. Пусть и ненастоящую, но от этого не легче. Да Цири его возненавидит. — Забавно видеть тебя таким расстроенным, учитывая, что ты сказал ему в последний раз, — язвительно заметила Йеннифэр. Геральт знал, что чародейка намеренно цепляет его за живое, умело расковыривая старые шрамы. Знал, что слова ее — уловка, простая и до обидного эффективная провокация. Но все, что касалось Лютика, било без промаха и наотмашь, а ведьмаки никогда не подставляли вторую щеку. — Разумеется, я расстроен! Мне сказали, что он погиб, Йен. У него, черт возьми, даже есть могила! Когда ты узнала, а? Ты помогла ему со всей этой идиотской затеей, да? Хотела отомстить мне? И как? Удалось посмеяться, гадая, когда я обо всем узнаю? — Он прекрасно понимал, что его вопли ничем не помогут в этой проклятой ситуации, да и перед Цири выставлять себя дураком ему не хотелось, хотя, похоже, уже поздно было что-то менять. Злость вспыхнула, будто искра в сухой траве, и слова вырвались прежде, чем он это осознал. Как тогда, на горе. Ты заставил его уйти, прогнал, потому что не удосужился подумать, прежде чем открыть рот. Йеннифэр не осталась в стороне. Она встретила его гнев своим собственным, и это стало самым ярким напоминанием об истинной природе их отношений. Они никогда не были предназначены друг другу, судьба не сулила им счастья или любви. Они оба горели, пусть ярко, пусть пылко и страстно, но горели неистово, неотвратимо сгорая дотла. Приподнявшись на кровати — все еще чересчур слабая, чтобы встать на ноги, но от этого не менее грозная, — она проговорила: — Не спускай на меня собак из-за того, что не можешь справиться с чувством вины, ведьмак! Не из-за меня ты прогнал единственного, кто оставался рядом, когда весь Континент только и жаждал заполучить твою белобрысую башку! — Она замолчала, но тут же продолжила, уже спокойнее: — Я даже не знала, что он жив, пока он не появился неделю назад. Пока не помог нам, зная, что может из-за этого потерять все. Она глубоко вздохнула, не давая Геральту вставить и слова, снова откинулась на подушки и с горечью произнесла: — Ты ранил нас обоих, Геральт. То, что ты сказал ему, было отвратительно и непростительно. Но не думай, что ты один был шокирован его «смертью». Я была в точно таком же ужасе, когда увидела его в Аретузе. Он рискнул всем ради нас. — О чем ты говоришь? Что он делал в Аретузе? — Защищал свою Гильдию. Тиссая вызвала его после того, как он передал нам ценную информацию о Нильфгаарде. — Гильдию? Он с ними? — Нет, его Гильдию. Известный тебе под прелестным именем Лютик, на самом деле носит другое. Адонис, — раздался другой голос. Тоже женский. Геральт резко обернулся, встретился взглядом с вошедшей женщиной. Она, судя по всему, была лекарем: руки человека, долгое время занимавшегося таким ремеслом, нельзя было не узнать. Да и практичные одежды едва ли оставляли место для размышлений. Она молча прошла мимо, бросив на ведьмака оценивающий взгляд, впрочем, без явной угрозы. Подойдя к постели Йеннифэр, женщина замерла, осмотрела раны и тихо, но выразительно цокнула языком. Геральт тем временем усердно пытался взять себя в руки. За сегодняшний день он узнал чересчур много, и теперь даже не мог решить, что потрясло его больше: то, что Лютик оказался жив — несмотря на все слухи, уверяющие в обратном, — или то, что тот, оказывается, двадцать лет хранил от него целый ворох тайн. Новую вспышку гнева подавил глас рассудка, напомнивший о том, что Лютику незачем было вываливать перед ним всю подноготную. Геральт упорно отвергал любую попытку помочь ему, не говоря уже о доверии или откровенных разговорах. Все это представлялось ему столь же бесполезным, сколь и опасным. В конце концов, стены возводятся не просто так. Внезапно выяснилось, что поводов для извинений оказалось куда больше, чем он предполагал прежде. Лекарша закончила осмотр Йеннифэр, протянула ей флакон с настойкой, затем кивнула Цири и обратилась уже к ведьмаку: — Приятно познакомиться, господин ведьмак. И с вами тоже, принцесса. Вам не о чем беспокоиться, ваша тайна в безопасности. Меня зовут Шани, и я подруга Адониса, хотя скорее в личном плане, чем в профессиональном. Боюсь, Юлиана здесь нет, он ушел вскоре после вашего прибытия. — У Шани была теплая, располагающая аура, свойственная многим лекарям, хотя в ее взгляде проскальзывало легкое раздражение из-за неожиданного визита к ее еще не оправившемуся пациенту. Йеннифэр залпом выпила настойку и вернула бутылку обратно. Магичка выглядела разочарованной, но никак не удивленной внезапным исчезновением Лютика. — Вам известно, куда он отправился? — Вопрос сорвался с языка прежде, чем Геральт успел себя остановить. Лютик, который теперь, судя по всему, называл себя Юлианом, слишком очевидно избегал его. Винить его за это было нельзя, но теперь, когда появилась возможность все исправить, он должен был хотя бы попытаться. Цири, до этого сердито сверлившая ведьмака взглядом, с энтузиазмом закивала. — Никто никогда не знает, где Юлиан будет завтра, такой уж он у нас непредсказуемый. Ставлю на то, что его помощница в курсе. Присцилла ее зовут. А с учетом того, что помощи от Редании мы так и не дождались, думаю, она вернулась в Оксенфурт разгребать дела, пока Юлиан работает на передовой. Геральт поморщился при мысли о необходимости встречи с Присциллой и глянул на Йеннифэр, ожидая ее вердикта. — Нам нужно найти его! Мне все равно, что вы поссорились, но он всегда был рядом со мной, когда я нуждалась, я сейчас я очень-очень нуждаюсь! — взмолилась Цири, нервно переминаясь с ноги на ногу. Йеннифэр, как ни странно, с ней согласилась. — Я не могу позволить вам отправиться в путь в таком состоянии, госпожа Йеннифэр, — предупредила Шани. — Нужно идти немедленно. Он спас мне жизнь, стоит как минимум поблагодарить его за это. — Вы не первая, кто хочет его отблагодарить. Вам понадобится еще один день отдыха, чтобы встать на ноги, но будьте осторожны даже тогда: ваш организм все еще слаб, и если перенапрячься, может начаться заражение. Бросив последний короткий взгляд на Геральта, Шани тихо вышла, и в шатре повисла тягучая тишина. Цири молча придвинула пустую койку к Йеннифэр и села, давая понять, что разговор с Геральтом после всего услышанного ее совершенно не интересует. О ее отношениях с Лютиком ведьмак знал ничтожно мало, но достаточно, чтобы осознать: для Цири бард был кем-то вроде отца, а может, даже больше. Боги, сколько же всего он не знал. Список ошибок, за которые следовало просить прощения, казался бесконечным. Усевшись на стул так, чтобы видеть и чародейку, и девочку, и вход в шатер, Геральт задумался. «С самого рождения», сказала Цири. Лютик принял на себя ответственность за Ребенка-Неожиданность, пока сам ведьмак трусливо сбежал, поджав хвост. Лютик стал ее семьей в тот самый момент, когда девочка потеряла все: родителей, бабку с дедом, и, скорее всего, всех, кого знала в Цинтре… Лютик наполнил ее одиночество и печаль любовью, заполнил пустоту смехом и болтовней. Так же, как и всегда. Так же, как когда-то сделал для Геральта. Два года Геральт жил с зияющей пустотой внутри. Там, где прежде был Лютик с его забавными, пусть и довольно глупыми шутками и рассказами, осталась холодная дыра, и заполнять ее было нечем. Ведьмак понятия не имел, какую роль сыграл неугомонный бард в его жизни, пока не стало слишком поздно, а потом… А потом понял, что любил его, пожалуй, глубже и искреннее, чем кого-либо в своей жизни, только понял это, когда ничего уже нельзя было предпринять. Теперь на горизонте забрезжил маленький огонек надежды, но и он вызывал беспокойств не меньше, чем предвкушения: Лютик, в конце концов, был человеком, а это значило, что рано или поздно он действительно умрет, по-настоящему, как и любой другой. Только мысль о том, что ему представился шанс узнать, каково это — прикоснуться к Лютику, ощутить тепло его тела, почувствовать его реакцию на ласки и поцелуи — не давала Геральту покоя. Она даже перевешивала все страхи. По крайней мере, когда Лютик встретит свою настоящую, естественную смерть, Геральт сможет самому себе признаться, что отпускает его без сожалений и упущенных шансов на счастье. Если бы не Йеннифэр и Цири, он уже давно направлялся бы в Оксенфурт. Но Лютик был важен для всех троих, и пусть внезапная дружба барда с чародейкой вызывала недоумение, Геральт не мог их игнорировать. Йеннифэр, измотанная их препирательствами, наконец начала засыпать, да и Цири украдкой потирала слипавшиеся глаза. — Геральт? — позвала она. Он посмотрел на нее. Бодрой Цири походила на маленький ураган — она была сильной, упрямой, настойчивой, абсолютно уверенной в том, что справится со всем сама. Но когда она уставала, он вновь видел в ней ребенка, маленькую девочку, которой она не позволяла себе побыть. Он видел ребенка, потерявшегося среди призраков прошлого и неизвестности грядущего, ребенка одинокого и напуганного, тянущегося к чему-то, чего больше не было — к дому, к семье, к покою. Цири молча закуталась в одеяло, неуклюже подошла к нему и устроилась у него на коленях, прижавшись щекой к его груди. — Прости, что я сердилась на тебя, — всхлипнув, прошептала она, и он обнял ее, крепко и ласково, утыкаясь подбородком в ее макушку. Он укачивал ее, и она совсем не противилась, не возражала тому, что ее приняли за маленького ребенка. — Все хорошо, Львенок, — мягко ответил он. — Что произошло между вами с Лютиком? — Я… я сказал ему то, чего не хотел, потому что испугался. И не успел извиниться. — Но чего ты мог испугаться? Ты ведь никогда ничего не боишься! — уверенно возразила Цири. — Кто сказал тебе, что я ничего не боюсь? — Она так удивлено посмотрела на него, что он почти улыбнулся. — Лютик. Когда бабушки не было рядом, он рассказывал мне о тебе. Говорил, что ты однажды придешь и защитишь меня, — ответила она, и в ее голосе было что-то настолько искреннее, что Геральт не осмелился ее перебить. Ему отчаянно хотелось увидеть Лютика в другом свете. Цири, не нуждаясь в дополнительных вопросах, продолжила сама. — Он часто пел о тебе. Но порой я сама спрашивала, какой ты. Он говорил, что ты самый добрый, благородный и храбрый человек из всех, кого он встречал, несмотря на то, что несут дураки вокруг. Геральт едва заметно поморщился, но быстро взял себя в руки. Хвалебные слова, которыми Лютик всегда так охотно осыпал его, теперь казались еще менее заслуженными, чем обычно. Память охотно и довольно злорадно напоминала о каждом промахе, каждом моменте слабости или трусости. Только в этих воспоминаниях всегда почему-то ярко светило солнце, и тракт под ногами был дороже родной земли. А рядом шагал менестрель — тот самый, что делил с ним холод ночей, боль поражений и радость побед, кто терпел его упрямство и молчание. И неизменно не требовал ничего взамен. — Я никогда не говорил ему о своих страхах, — тихо произнес Геральт, стараясь не разбудить спящую рядом Йеннифэр. Цири, засыпая, задала еще один вопрос: — Чего ты боялся? — Любовь всегда несет за собой утрату, и я боялся этого, — выдохнул Геральт, даже не пытаясь скрыть горечь в голосе. Он знал, что никто его не услышит.

↢ ❦ ↣