Немного ненависти

— Юлиан, братство не станет сидеть сложа руки, если ты полностью отвергнешь их приглашение. Отправь представителя, делай что хочешь, но ты сам рассказал им про осаду Цинтры, и теперь у нас на жопе огромная красная мишень. Я не верю, что они ничего не предпримут, хотя бы из чувства мелочной мести. Этот конклав критически важен для выживания Северных Королевств, Юлиан, и нельзя вот так… — Да знаю я, черт возьми! — Юлиан с силой ударил ладонью по столу, да так, что тот треснул, а лежащие бумаги разлетелись в разные стороны. Боги, как же он устал слушать одно и то же. Однако взглянув на Вальдо, в ужасе уставившегося на него и походившего теперь на кролика, замершего перед удавом, Юлиан выдохнул и попытался взять себя в руки. Они с Вальдо никогда не сходились во взглядах — это правда. Большинство людей, казалось, безоговорочно верили, что он и Лютик были чуть ли не заклятыми врагами, но их соперничество скорее было столкновением сильных личностей. Вальдо никогда не стеснялся прямо говорить, какие поступки Юлиана он считал идиотскими, и не пренебрегал вставлять свое мнение по поводу и без. Даже если — особенно если — это мнение не совпадало с тем, что хотел услышать от него Юлиан. Как бы то ни было, Вальдо знал его достаточно хорошо, чтобы понять, когда наступает время прервать поток его размышлений. Поэтому, как только Юлиан раскрыл рот, чтобы извиниться, Вальдо небрежным движением отмахнулся — разумеется, со свойственным ему изяществом. — Ой, не надо, дорогой мой, я в курсе, что ты не со зла, и прости, если я слишком надавил. — Так-то ты прав. Братство наверняка бы узнало все и без нашей помощи. Учитывая, что маг Нильфгаарда из Аретузы. Но теперь все их взгляды будут направлены на Гильдию. Я поговорю с Тиссаей, узнаю, что решил Совет, и тогда уже будем думать, что делать дальше. Юлиан поднялся с места, снял с крючка плащ и повертел в руках приглашение от Тиссаи. Он не видел чародейку не меньше столетия, но уже не сомневался, что их встреча будет далека от приятной светской беседы. — С дуба рухнул? Я бы с радостью пошел вместо тебя. Или ты и правда думаешь, что безопасно показываться этим людям, особенно сейчас? Большинство из них, может, ничего и не поймет, но не все же там круглые идиоты. — Вальдо редко так открыто выказывал беспокойство. По меньшей мере, за Юлиана. Обычно, когда он переживал, стоило ожидать потока жеманных едких насмешек, которые, как он думал, тщательно скрывали его привязанность. Эта привязанность далась нелегко, ведь Вальдо приехал в Оксенфурт всего-то в шестнадцать неполных лет, зато с полным ртом решимости доказать родителям, что он сможет справиться без их денег. Юлиан предпочитал называть этот период жизни Вальдо «стадией маленького засранца», потому что, как ни крути, Вальдо им был и агрессивно отвергал любую помощь. Впрочем, Юлиану упрямства тоже было не занимать, так что несмотря на бесконечные споры, тонкая нить симпатии между ними все-таки протянулась. — Не неси чепухи. Сиди здесь и жди Присс с докладом о принцессе и ведьмаке. После этого мне нужно будет, чтобы ты отправился в Темерию, Виктор — в Каэдвен, а Эсси — в Аэдирн. Присс останется здесь, передохнет и поедет в Третогор. Скажи им выдвигаться без промедлений и сразу же связаться с местными миротворцами. Он накинул на плечи плащ, и Вальдо последовал его примеру, понимая, что спорить абсолютно бесполезно. Все еще чувствуя на себе взволнованный взгляд, Юлиан натянуто улыбнулся и повел Вальдо на улицу, в сторону конюшен. Ему, разумеется, лошадь была не к чему, но Вальдо об этом знать совершенно не обязательно. — Не натвори глупостей и смотри не сдохни на самом деле. Мне вполне хватило слухов о бесславной кончине Лютика, и я наотрез отказываюсь писать траурную балладу в твою честь, — сказал Вальдо с самодовольной усмешкой, забираясь в седло. — Не ты ли утверждал, что я живуч, словно таракан? Как будто не знаешь, что от меня не так-то просто избавиться. А теперь иди и жди новостей от меня. Кивнув на прощание, Вальдо пустил лошадь галопом и совсем скоро скрылся во мраке переулка. Только ритмичный стук копыт по мостовой все еще эхом разносился по пустой улочке. Юлиан был несказанно рад, что ему не придется всю ночь стирать зад в седле — а то и вовсе семенить рядом с лошадью, как он делал последние двадцать лет. Однако перемещаться прямо в Аретузу было бы слишком рискованно. Учитывая количество охранных чар и всевозможных сигнализаций, понатыканных там на каждом шагу, пройти незамеченным было практически невозможным. Убрав записку, он закрыл глаза и сосредоточился на трансфигурации. Этот процесс никогда не был особо приятным: звуки ломающихся, перестраивающихся, переплетающихся костей, за которыми следовала совершенно новая система ощущений. Но маскировка была ему необходима. Она, безусловно, потребовала бы больше времени, в худшем случае, может быть, даже лишний час, но преимущества все равно перевешивали недостатки. Спустя несколько минут он уже парил над беспокойными водами залива, тщетно пытаясь убедить самого себя, что все еще стоит на стороне нейтралитета, которая, однако, становилась все более расплывчатой и туманной. Впервые с момента основания Гильдии ее лидер оказался вовлечен в личную связь с конкретным королевством. Он не чувствовал никакой преданности Калантэ, но ради Цири был готов на все, а такие мысли были опасны. Цири и Геральт — а значит, и их явная связь с Цинтрой — были слабостью, которую могли использовать против него. Стоит ему допустить хотя бы одну ошибку, и многовековой труд полетел бы ко всем чертям. Да, сейчас он был слабее, чем когда-либо прежде, так еще и в то время, когда абсолютно не мог себе этого позволить. Борьба Цири и Геральта теперь стала его собственной и одновременно ставила под удар Гильдию. Талер и Дийкстра могли бы получить превосходную возможность для манипуляций и шантажа, чтобы наконец добраться до сети миротворцев и пустить по ветру весь их хваленый нейтралитет. Юлиан ненавидел себя за это, ненавидел свою инстинктивную готовность помогать Геральту во всем, даже если тот и не знал, от кого именно принимает помощь. Какая ирония: в Посаде он пообещал ведьмаку быть тихим подспорьем в его делах, а в роли Лютика так и не смог заткнуться ни на минуту. А что поделать, ему нравилось быть заметным. Нравилось петь и танцевать, непринужденно, весело, так, как он делал в юности, еще до того, как земля Континента стала красной от крови, до того, как воздух провонял ненавистью и жадностью. Другими словами, до того, как он наконец узрел истинное устройство мира. Его кузен умудрился каким-то чудом сохранить неистощимое жизнелюбие, несмотря на то, что был на целый век старше Юлиана и видел явно побольше и пострашнее. Юлиан же ощущал, как каждый прожитый год камнем ложится ему на плечи. А сейчас и не только на плечи — боль в груди сопровождала каждый гребаный его шаг. Соберись, черт возьми, сейчас не время размазывать сопли. Он спикировал к окну кабинета Тиссаи, трансфигурируясь обратно прямо в воздухе. Приземление вышло несколько неуверенным из-за недостатка практики и, без сомнения, отчаянной потребности во сне, удовлетворение которой ему не светило в ближайшее время вообще никак. Чародейка даже не обернулась, сидя в кресле возле камина. — Ты заставляешь себя ждать. Как я и думала, ты явился сам, вместо того, чтобы отправить одного из своих дружков. — Потому что один из моих дружков уже был у тебя в руках, а ты все равно решила прислать письмо. Теперь она посмотрела на него — подняла на него взгляд, холодный, уверенный и спокойный. Улыбнулась свойственной ей снисходительной улыбкой, встала и подошла к нему. Тиссая была великолепной — не внешне, хотя и лицом она была совсем не дурна — она была сильной и умной, она была отличным стратегом, и с ее силой нужно было считаться. Юлиану в этом случае всегда помогало остроумие, приправленное щепоткой простого мужского шарма. Он низко поклонился ей и легко коснулся губами ее руки. — Моя дорогая, ты еще прекраснее, чем во время нашей последней встречи. Честное слово, этот бордо тебе очень к лицу. Тиссая молча позволила ему рассыпаться в лестных фразах, и хотя губы ее теперь не выдавали ни малейшего намека на улыбку, в глазах чародейки мелькнул торжествующий огонек. Юлиан отпустил ее руку, вновь ощутив, как груз мировых проблем давит ему на плечи, и кивнул в сторону мягких кресел. — Вильгефорц обнаружил лагерь Нильфгаарда неподалеку от Цинтры примерно в то же время, когда ты отправил одного из своих друзей с посланием, — начала Тиссая. — Если твоя информация верна, Вильгефорц полагает, что они направятся к Соддену. Это единственный способ наверняка захватить Северные Королевства. Он и я, независимо от решения Братства, планируем собрать чародеев и выстроить оборону. Я понимаю, что Гильдия обычно не вмешивается в такие дела, но нам понадобится любая помощь. Она говорила искренне, к концу ее речи напрочь исчезло и напускное равнодушие, и надменность. Тиссая просила. И оттого отказывать ей было в разы больней. — Ты знаешь, что я не могу. Да, ситуация — дрянь, я это признаю, но Гильдия уже сталкивалась с дрянными обстоятельствами раньше, и я не собираюсь нарушать наш кодекс. Мы поддерживаем баланс и стремимся к миру, но мы — не солдаты. Мне жаль, Тиссая, но максимум, на что я готов, — это выслушать решение Братства и вновь удалиться в тень готовиться в следующим шагам. Я уже направил миротворцев в крупнейшие Северные Королевства, чтобы иметь возможность собирать информацию и, в случае надобности, сделать из-под полы свой ход. Возможно, нам удастся убедить королей присоединиться к вашей борьбе. Но тем не менее ваша борьба — не борьба Гильдии. Он знал, что последует за его словами. Отчетливо видел каменное выражение лица Тиссаи, видел холодную, почти ледяную ярость в ее глазах. В этом она была предсказуема. Потому он позволил ей дать волю эмоциям. Чародейка поднялась с кресла, подошла к двери кабинета, затем вернулась и принялась ходить туда-сюда по узорчатому ковру. Его слова были взвешенными и осторожными, Юлиан знал, что любые попытки Тиссаи повлиять на его решение нужно пресечь на корню. Ей уже было известно о нем слишком многое — особенности его характера и многие аспекты его богатого прошлого, но чародеи были хитрыми и скользкими, словно слизни, и даже ей — одной из немногих магов, которым Юлиан доверял — он не мог рассказать о Геральте или Цири. Какие бы союзы чародеи ни создавали, они никогда не были одним целым, не работали, как единый, слаженный организм — и они всегда были готовы пойти на многое ради обретения большей власти. Тиссая всегда выделялась среди них тем, что не стремилась к бесконечной власти и богатству, но ментальная магия была далеко не ее коньком, так что теоретически кто-то из магов мог получить доступ к ее воспоминаниям. — Никогда бы не подумала, что ты настолько труслив, Юлек. — О, только не смей тащить сюда эту чушь! Это не трусость, это здравый смысл. У меня есть долг перед Гильдией, и я не могу рисковать ради того, чтобы поиграть в рыцаря в сияющих доспехах под Содденским Холмом. На кону столько жизней, я не могу просто взять и получить стрелу в зад. К тому же решение открыто сражаться за Цинтру только сильнее привлечет внимание к моей персоне и поставит под удар всех, кого я люблю! — Он тут же захлопнул рот, поняв, что сболтнул лишнего. Но было уже поздно. Эти стены имели уши, да и Тиссая вряд ли пропустит такое мимо своих ушей. Она получила рычаг, и знала об этом. Чародейка, впрочем, повела себя совершенно неожиданно. Она печально глянула на него, а потом обняла. — Я многим обязана тебе за твою помощь и дружбу на протяжении стольких лет, но я прошу об одной последней услуге. Пожалуйста, если ты не приведешь Гильдию, то хотя бы приди сам. — Этот шепот у его уха сломал бы кого угодно. Ему хотелось кричать, рычать, ломать все, что попадется под руку, лишь бы снова обрести хоть какое-то равновесие. Юлиан обнял ее в ответ, а потом отстранился и подошел к окну, вглядываясь в бескрайнюю морскую гладь. — Я подумаю над этим, но это никак не значит, что я согласен. Нам нужно будет… —начал он, оборачиваясь к чародейке, но договорить не успел: двери с грохотом распахнулись, и на пороге собственной персоной появилась Йеннифэр из Венгерберга. Взбешенная Йеннифэр из Венгерберга. Ну разумеется, из всех людей, с которыми он мог столкнуться в этот ужасный день, это должна была быть именно эта чертова ведьма! Сходство Йеннифэр с Тиссаей было настолько разительным, что Юлиан едва смог сдержать улыбку. Теперь все мало-помалу становилось на свои места: можно было с уверенностью сказать, что Йеннифэр знакома с Тиссаей намного ближе, нежели только в рамках работы Братства. Учениц де Врие объединял пылкий нрав и железная воля. И того, и другого у черноволосой ведьмы было хоть отбавляй. Поначалу она и вовсе его не заметила. Неудивительно: Йеннифэр глядела только на Тиссаю и едва ли удосужилась окинуть комнату беглым взглядом. Однако притворив дверь кабинета — и уже раскрыв рот, явно намереваясь выдать что-то характерно-язвительное, — чародейка наконец глянула в угол комнаты. Если и случилось в тот день что-то забавное, то было это, несомненно, выражение ее лица. Юлиан готов был поклясться, что вид глядевшей на него Йеннифэр останется в его памяти на века. Он даже не знал, плакать ему или смеяться. Йеннифэр побледнела, так широко раскрыла глаза, будто увидела перед собой настоящего призрака. Через мгновение она покраснела, разозлилась, а секунду спустя на ее лице отразилась эмоция, которую Юлиан даже приблизительно не смог бы охарактеризовать. — Что за хрень? — только и смогла выдавить она, не веря своим глазам. Тиссая заинтересованно водила взглядом от одного к другому, наблюдая за разыгрывающимся спектаклем. — Ты мертв… Я слышала… Твою мать, Лютик, какого хрена ты здесь делаешь?! При звуке этого имени Юлиан поморщился и, приподняв бровь, ответил: — Лютик мертв. Позволь представиться. Меня зовут Юлиан Альфред Панкрац, виконт де Леттенхоф, хотя некоторым я известен под именем Адонис. Я здесь по просьбе госпожи Тиссаи. Теперь настала очередь Йеннифэр морщиться. Не знай он ее настолько хорошо, Юлиан бы подумал, что чародейка искренне сожалеет о кончине беспечного менестреля. Однако он знал ее превосходно, потому даже не удивился, когда она вдруг рассмеялась. — Чтоб меня черти сожрали, если это не сюрприз тысячелетия. Я всегда знала, что с тобой что-то не так, но такого я точно не ожидала. Больше всего меня поражает, что в этой миленькой головке все-таки есть мозги! — То ли для того, чтобы его уколоть, то ли просто забавы ради Йеннифэр фыркнула, окинула его насмешливым взглядом с ног до головы и еще более противно ухмыльнулась. И, Слушайте. Его день и без того складывался отнюдь не лучшим образом и с каждой минутой становился только хуже, так что там, где отметка «полное дерьмо» уже была пройдена, терпения у Юлиана на выходки Йеннифэр не хватало. Вернее сказать, его вообще не было. Юлиан был невероятно зол, очень сильно устал и отчаянно нуждался в нескольких часах сна — хотя бы только ради того, чтобы на некоторое время забыть о боли. Поэтому ему было абсолютно плевать, как чародейка отреагирует на его действия. С Йеннифэр любой разговор походил скорее на поле битвы, и она всегда рассчитывала победить. Чародейка переоценивала себя и недооценивала своих противников, и Юлиан использовал это в свою пользу. Едва слышно ступая, почти паря над полом, он подошел к ней и выпрямился во весь рост. Похожая на оскал угрожающая улыбка блеснула в полумраке комнаты. Она была грозным инструментом, который он редко использовал, потому что, положа руку на сердце, репутация обычно выполняла добрую половину работы за него. Однако Йеннифэр, видимо, либо никогда не слышала про Адониса — а это было крайне маловероятно, учитывая, что миротворцы активно работали со двором Аэдирна, — либо просто не могла сопоставить легковесного, неуклюжего музыканта, которого она знала, с тем Юлианом, который стоял перед ней сейчас. — Мы могли встретиться при совершенно иных обстоятельствах, миледи, но недооценивать меня — ошибка, которую я советую вам исправить, — произнес он тихо, почти шепотом, но в тишине эти слова прозвучали громче, чем любой крик. — Те, кто совершал эту оплошность, обычно оказывались под землей, оставив после себя лишь свои тайны и постыдные секретики. И нет, это не предупреждение. Это обещание — на тот случай, если вы останетесь такой же занозой в заднице, как о вас говорят в Братстве. Голос Юлиана оставался мягким, едва ли не ласковым, но смысл сказанного выворачивал наизнанку. И впервые Йеннифэр, всегда дерзкая и уверенная в себе, растерялась. — Я оставлю вас, чтобы вы могли продолжить разговор с Тиссаей, — произнес он ровным тоном, проходя мимо Йеннифэр, совершенно не заботясь о том, что она, скорее всего, ощутила исходящий от него холод. Уже у самой двери он остановился и обернулся, бросив взгляд на нее, застывшую в напряжении, словно каменный обелиск. — Ах да, Йеннифэр. Никогда больше — слышишь? — никогда не называй меня этим именем, — спокойно проговорил он и, не дожидаясь ответа, скользнул за дверь, направляясь к залу совета.

↢ ❦ ↣

Маги со всего Севера сновали туда-сюда, переговаривались и тревожно переглядывались. Юлиан нашел себе местечко в неприметном углу и молча наблюдал за всеобщей неразберихой. Обсуждать план битвы решили почему-то именно возле Стрегобора и Арториуса, и вокруг этих мерзавцев тут же собралась самая большая группа. Все оказалось так, как предсказывал Вальдо: они намеревались оставить Цинтру на произвол судьбы, совершенно наплевав на то, как падение Северных Королевств скажется на всех остальных. Очевидно, они предполагали, что Нильфгаард ограничится захватом одной лишь Цинтры. Глупцы, все до единого. Круглые идиоты. Вильгефорца было легко заметить в толпе, и Юлиан бы даже удивился, если бы тот не маячил то тут, то там. Но вот кого он точно не ожидал увидеть, так это Трисс Меригольд. Ее добрая душа да в этом гадюшнике? Трисс никогда не стремилась к войнам и разрушениям — даже ее истинный дар заключался в исцелении. Они познакомились лет тридцать назад, после того как сестра Фольтеста умерла при загадочных обстоятельствах, в которых никто так и не смог разобраться. Уже многим позже Юлиан узнал о том, что Трисс наняла ведьмака, и тот сумел снять проклятие с Адды и ее еще нерожденной дочери. Разумеется, ведьмаком оказался никто иной, как Геральт из Ривии. Забавно, насколько тесен порою бывает мир. Трисс заметила его, тепло улыбнулась и, подбежав, обняла. — Юлиан, как славно встретить здесь хотя бы одного друга! Он грустно улыбнулся, зная, что совсем скоро разочарует и ее. Трисс, точно так же как и Тиссая, ожидала, что он будет действовать. — Рад тебя видеть, но, боюсь, в данный момент дружба со мной пользы не принесет. Я здесь только для того, чтобы наблюдать и слушать. Возможно, продумывать дальнейшие шаги для миротворцев. Она нахмурилась, но, похоже, не слишком на него обиделась, за что он был ей безмерно благодарен. Тем временем Йеннифэр и Тиссая направлялись к главному залу. Когда к ним присоседились и другие чародеи, Юлиан оттолкнулся от стены и пошел следом, мельком бросая взгляды на Трисс и Йеннифэр. Он никогда не понимал их дружбы — даже не то что не понимал — не верил — но, с другой стороны, а кто вообще мог устоять перед добродушным обаянием Меригольд? Все присутствующие столпились вокруг стола и уставились на разложенные на нем карты. Спорить начали почти сразу. Тиссая и Вильгефорц держались единым фронтом, выступая за активные действия против Нильфгаарда, тогда как Стрегобор и Арториус возглавляли позицию «пусть все идет своим чередом». Юлиан внимательно следил за ходом дебатов и отчаянно сожалел, что не может открыто выступить в поддержку Тиссаи — ее аргументы объективно были самыми убедительными и работали в пользу всех Северных Королевств. Вильгефорц, в свою очередь, настаивал, что Нильфгаард собирается завоевать весь Континент, и хотя Юлиан совершенно не испытывал к чародею хоть сколько-нибудь теплых чувств, с доводами его не мог не согласиться. На кону стояла не только Цинтра, и чем больше он об этом думал, тем сильнее склонялся к тому, чтобы отправиться в Содден самостоятельно, пусть и без поддержки Гильдии. Из раздумий его выдернул язвительный голос Стрегобора. — Кажется, у нас на собрании сегодня присутствует дорогой гость. Адонис, прошло много лет, а от тебя ни слуху ни духу. Хотя ты явно не давал своим друзьям скучать. Что скажешь? Юлиан стиснул зубы, глядя на него. Стрегобор расслабленно облокотился об стену и ухмылялся. Гадство. Он совсем забыл об их первой встрече со Стрегобором во время Великой Чистки — без сомнения, только так старый мудак мог знать, что Юлиан и Адонис — одно и то же лицо. С трудом сохраняя бесстрастный вид и ровное сердцебиение, он с ужасом думал о том, что еще этот чародей мог выведать. — Ничего не скажу. Я не стану выносить суждений о защите Цинтры и не втяну Гильдию в этот конфликт. Если мир и порядок на всем Континенте окажутся под угрозой, мы отправим миротворцев для защиты того, что от него останется. — Его голос прозвучал громко и отчетливо, перекрывая шум, и он воспользовался моментом, чтобы продолжить. Братство опасалось Гильдии, зная, что там его влияние было крайне ограниченным. На Гильдию нельзя было давить, ею нельзя было манипулировать — если альянс, разумеется, хотел сохранить власть на Континенте. — Если короли Севера посчитают, что безопасность их народа под угрозой, они свяжутся с моими друзьями, находящимися на их территории, вместе соберут войска и разработают план обороны Соддена. Я доверяю членам своей Гильдии и их способности судить о том, какое дело достойно внимания, а какое нет. И все же они не солдаты, чтобы ими командовало Братство или какой-либо правитель. У меня нет ни верности королеве Калантэ, ни желания примкнуть к Нильфгаарду. — Тем не менее, у вашей Гильдии до сих пор нет никакого влияния на Нильфгаард. Если я не ошибаюсь, все миротворцы, отправленные туда, оказались убиты? — насмешливо проговорил Стрегобор, и Юлиан мысленно благословил Мелитэле за то, что старик, похоже, ничего не знал о недавних событиях в Цинтре. — Даже если это так, это нисколько не влияет на текущее решение. Гильдия не будет выбирать сторону, и я не отправлю их в Содден. Какое бы решение ни было принято, я и мои друзья будем действовать так, как действовали веками. Их спор о войне с Нильфгаардом прервала чародейка оного, собственной персоной и довольно бесцеремонно ворвавшись в зал советов. Фрингилья пугала. Не просто пугала: от одного ее вида у Юлиана на затылке волосы вставали дыбом, а от ее речей о Белом Пламени и методах, которыми тот пользуется, — и не только на затылке. Все оставшееся заседание он простоял в тени, внимательно следя за ходом голосования. В котором, разумеется, победили Стрегобор и Арториус. Он не двинулся с места и когда собрание объявили оконченным, поскольку, казалось, пустил корни в каменные полы проклятой Аретузы. Это было в высшей степени досадно, потому что сбежать отсюда как можно дальше и укрыться в самой темной из всех теней сейчас хотелось больше всего на свете. Боги, как же не хватало новостей о Цири и Геральте, как же больно было находиться так близко к женщине, которая этого самого Геральта очаровала, а потом отвадила. Как же мерзко было терпеть войну между собственной логикой и разбитым сердцем. Боги, как же он хотел просто выспаться. Словно в тумане, Юлиан вышел в коридор и тут же уловил приглушенный голос Тиссаи, убеждавшей Йеннифэр присоединиться к ней и Вильгефорцу на Содденском Холме. Он мельком подумал, захочет ли Тиссая по-прежнему делить с ним постель, теперь, когда она и Вильгефорц, вроде бы, стали слишком близки. Впрочем, мысль эта мелькнула и исчезла, главным образом потому, что в следующую секунду никто иной, как Йеннифэр уже тащила его, ухватив за запястье, в свою комнату. Рассудив, что у нее он хотя бы сможет присесть и отдохнуть на то время, пока чародейка будет буянить по поводу и без, Юлиан покорно побрел следом. Комнаты Йеннифэр оказались безупречно обставленными, но богатое убранство — все, до единого — было покрыто толстым слоем пыли — что наталкивало на мысль о том, что Тиссая специально хранила их нетронутыми в надежде на появление Йеннифэр в альма-матер. Когда дверь за ними закрылась, Йеннифэр заперла ее на замок и развернулась к Юлиану. Ее вид однозначно говорил о том, что она готова излить на него все — вообще все — что придет ей в голову. Юлиан поднял руку, с тихим стоном опустился в кресло и на мгновение прикрыл глаза. — Если в тебе осталась хоть капля милосердия, дай мне минуту тишины, прежде чем что-то говорить. Я устал и не в лучшем настроении, так что я не стану с тобой спорить. Ради всего святого, просто постой тут тихонько, пока я пытаюсь вспомнить, зачем вообще терплю все это дерьмо. — К его величайшему удивлению, Йеннифэр послушалась, молча выудив из шкафчика бутылку вина, и занялась тем, что стала пить прямо из горла. — Прошу прощения за мои слова в кабинете Тиссаи, — тихо произнес Юлиан несколько минут спустя. — Честно, я не хочу враждовать с тобой. Обещаю держать свои эмоции под контролем. Йеннифэр устроилась напротив, протянула ему бутылку. Он с благодарностью принял ее, отпил точно так же, как и она — совершенно не по-светски, — чувствуя, как приятная горечь стекает по пищеводу. Вино не действовало на него так, как алкоголь действует на людей, но удовольствия от вкуса добротного напитка это нисколько не убавляло. Что-то в лице Йеннифэр смягчилось, когда она, глядя на его изможденное состояние, заговорила: — Думаю, мне тоже стоит извиниться за то, как я обращалась с тобой в прошлом. Хотя, если быть откровенной, мы не с того начали. — Случай с джинном, о котором они оба предпочли умолчать, оставил тяжелое послевкусие, и трудно было понять, кому из них тогда досталось сильнее. Они молча сделали еще по глотку вина, погрузившись в собственные воспоминания. — Итак… Значит, Лютик мертв? Как-то чересчур драматично, не находишь? — За насмешками Йеннифэр всегда пряталась неприязнь. Он знал ее, знал, что метафорический нож в спину мог прилететь в следующее мгновение. Но не в этот раз. Сейчас чародейка смотрела искренне, с интересом. Тем не менее, у Юлиана просто не было сил ответить ей взаимной шуткой. — Взглянем правде в глаза, я и без того не тяну на здоровяка. Так что, пожалуй, все недалеко от истины. Но он бы ненавидел такой конец. — Тихая смерть — это уж точно не то, что я для тебя представляла. Вот поскользнуться и сорваться с утеса… может быть, — она рассмеялась, по-доброму и легко, и он тоже позволил робкой улыбке скользнуть на губы. Разговор все равно обещал быть не из простых. — Забавно, однако, как тебе удалось так тщательно инсценировать свою смерть, оставаясь на Континенте и продолжая работать в поте лица. Предполагаю, твои друзья в этом немного помогли? — И да, и нет. Иногда достаточно задобрить тех, кто вроде бы ничего не значит, — скажем, трактирщиков. Им только дай повод языком почесать, и слухи побегут быстрее, чем бард за выпивкой. Йеннифэр странно глянула на него. Юлиан знал, что рано или поздно этот разговор всплывет, так что совершенно не удивился, услышав ее следующие слова: — Когда я лечила тебя, кое-что показалось мне довольно необычным. Твой пульс звучал неестественно, а когда я погрузила тебя в сон, ты сопротивлялся заклинанию лучше, чем обычный человек. А потом твое сердце и вовсе перестало биться. — Она ничего не спрашивала, но вопрос повис в воздухе, словно маленькое грозовое облачко. Юлиан поморщился. Разумеется, он не мог скрывать правду вечно. Эта женщина за Можай загонит, но доковыряется до интересующих ее сведений. Но пока он не чувствовал себя в безопасности — по крайней мере, не настолько, чтобы сразу раскрыть все карты. Черт возьми, он даже не мог понять, была ли резкая смена ее настроения вызвана возможной выгодой от их общения или искренним желанием стать его другом. Должно быть, что-то из этих натужных рассуждений отразилось на его лице, потому что Йеннифэр вдруг накрыла его ладонь своей. Он почувствовал ее искренность через это прикосновение, уловил это в ее запахе и ее ровном сердцебиении. — Я не заставляю тебя рассказывать мне всю правду и понимаю, что у тебя нет причин мне доверять. Мне просто… — Нужен друг? — саркастично произнес он, слегка улыбнувшись краешком губ. Она тоже улыбнулась, пусть и неохотно, кивнув в знак согласия. — Как говорится, горе на двоих — полгоря. Но мне действительно жаль. Я никогда не ненавидела тебя, просто… наверное, я тебе завидовала. — Чему же? — Сначала тому, как Геральт заботился о тебе, а потом — той теплой интонации, с которой он произносил твое имя. Со мной он никогда так не говорил. У вас была связь, которой у меня никогда не будет, потому что вы сами выбрали ее. У меня не было такой роскоши. Юлиан напрягся, стиснул зубы что было сил. Он отчаянно старался выбросить из памяти все, что связывало их с Геральтом двадцать лет, но это помогало примерно так же, как мертвому помогает припарка из расторопши. В груди болело. Йеннифэр заметила — ну, разумеется, она заметила! Очевидно, сама она ведьмака еще не простила, но и то, что она ничего не знала о произошедшем после ее ухода из Каингорна, не оставляло сомнений. Видит Мелитэле, но то, что Геральт сделал с ним, — это было слишком личным, и изливать душу кому попало он не собирался. — Что произошло между вами? Не верю, что ты бы ушел от него просто так, без причины. — А что тут рассказывать? Он хотел, чтобы я исчез из его жизни, и я дал ему то, чего он так жаждал. Между нами ничего не было и не будет, вне зависимости от того, что ты себе придумала. Он попросил у жизни лишь одного — чтобы та избавила его от меня. На этом все. Я не хочу больше это обсуждать. Он был благодарен, что Йен не стала его жалеть. Жалость была бы куда хуже, чем ее злость. — Клянусь богами, я убью его. — Нет в этом нужды, хотя забавно видеть, как ты бросаешься на мою защиту. Значит ли это, что мы теперь будем называть друг друга друзьями? Он отчаянно хотел сменить тему, и Йен это поняла. И вовсе не была против. — Я бы скорее назвала нас оппортунистическими собутыльниками, но ладно, пусть будут друзья. Смеяться с ней было приятно. Ее глаза блестели, в них горел такой задорный, такой искренний огонек, что Юлиан невольно задумался: возможно, они могли бы подружиться гораздо раньше, если бы встретились при других обстоятельствах. Проглотив упрямо подкатывающий к горлу ком, он несколько секунд размышлял над тем, не рассказать ли чародейке правду о своей природе. Уравнять, так сказать, условия, заложить фундамент взаимного доверия… В конце концов, Йен совершенно точно нуждалась в товарищеском плече. Но больше всего бросалось в глаза ее отчаянное желание быть любимой за то, кем она была на самом деле, а не за ту силу, которой она обладала. — Что касается твоего вопроса обо мне. Я скажу тебе, но прошу оставить это при себе. У нас не принято открываться кому-либо — смертному или магу, — и если мои сородичи узнают про мой длинный язык, меня… не поймут. Я тот, кого люди называют высшим вампиром. На нашем родном языке мы, разумеется, называем себя иначе, но достаточно лишь сказать, что в наших жилах течет благородная кровь, и это то, что отличает нас от низших видов. То, как Йеннифэр вытаращила свои прелестные фиалковые глаза, было поистине самым забавным, что Юлиан видел за последние пару дней. Однако, к его удивлению, чародейка не испугалась — даже пульс ее остался до обидного ровным. — Я думала, высшие вампиры — это миф. — Не совсем так, но нам относительно легко скрывать себя и почти незаметно сливаться с простыми смертными. Большинство из нас вообще не выходит в мир людей, предпочитая держаться в стороне и жить вдали от любопытных глаз. Хотя по выражению лица Йеннифэр было ясно, что вопросов у нее лишь прибавилось — она, наверняка, уже прикидывала в уме его возраст, размышляла о его потенциальных способностях или даже, возможно, о его нынешнем внешнем виде — она не задала ни одного из них. Вместо этого она пришла к какому-то внутреннему выводу и взглянула на Юлиана с таким блеском в глазах, что он даже на мгновение испугался. О, он знал этот хитрый огонек. И знал, что, скорее всего, не сможет ответить отказом на ее просьбу. — Я собираюсь отправиться с Тиссаей в Содден. Ты должен пойти с нами. — Разве не ты только что пообещала — публично, заметь — что проголосуешь за… как там было… «сжечь все к херам собачьим»? — Он фыркнул, вырвав руку из ее цепких пальчиков, и поднес полупустую бутылку к губам. Честно говоря, он даже не удивился. Откровенничать с Йеннифэр — это как передать меч кровожадному бандиту и вежливо попросить «не махать». Теперь он сам, получается, записался в цель. — Да, но я все еще не до конца уверена, что сжечь все к херам собачьим — действительно лучший выход. Нильфгаард нужно остановить, иначе нам всем конец. С такой силой на нашей стороне мы могли бы… — Йеннифэр, хватит. Ты не понимаешь о чем просишь. Я не буду сражаться — ни в Соддене, ни где-либо еще. Это окончательное решение. Он встал, мысленно надеясь, что сможет пройти через тени прежде, чем окончательно развалится от усталости. — Да почему нет, черт возьми? Я знаю, вижу, что ты этого хочешь, так к черту последствия! — Йеннифэр злилась, и от этого начинал злиться Юлиан. Он смертельно устал, боль за грудиной доводила до тошноты, а события прошедшей недели уничтожили последние оставшиеся крупицы его здравомыслия. — Потому что это отразится на моей Гильдии! Потому что в Братстве каждая собака знает, кто я! Потому что участие в людской войне приведет к тому, что старейшины начнут пениться, как перегретая брага, снесут мне голову одним махом, потом подождут, пока она отрастет, чтобы сделать это снова — уже с приплясом! Потому что я отказываюсь идти на поводу у чувств, когда есть те, кто от меня зависит! — Он метался из угла в угол, судорожно теребя волосы и размахивая руками. Гнев постепенно перехватывал власть над телом: Юлиан даже и не заметил, как ногти начали удлиняться, а слова превратились в рваные звуки, больше похожие на рычание. Он терял контроль, да еще как терял! Такого с ним не случалось с тех самых пор, как он был еще молодым и неопытным сопляком. Йеннифэр, впрочем, снова удалось его удивить. Страхом от нее пахло не больше, чем от старого шкафа, хотя чародейка — в отличие от шкафа — имела удовольствие воочию наблюдать за малопривлекательными изменениями его облика. Очевидно, с этой женщиной что-то было не в порядке, потому что единственной эмоцией, исходящей от нее, было банальное любопытство. — Мне не следовало приходить сюда, нужно было послать Маттиаса или хотя бы Шани вместо себя. Мелитэле свидетель, от них и то проку было бы больше. Шани — целительница, Маттиас — отличный дипломат. — Ему нужно было уйти. Срочно. Бесполезно было надеяться, что он сможет заснуть теперь, зная, что Йеннифэр и Тиссая могут погибнуть на Содденском Холме, в то время как от Цири и Геральта до сих пор не было ни слуху ни духу, а Стрегобор, судя по всему, уже успел придумать целую ораторию ко дню Позорного Падения Юлиана. Если бы у него осталась хоть капля сил, он бы прямо сейчас рухнул на пол и разрыдался бы на глазах у Йеннифэр. Но сил не было. Они улетучились вместе с хваленой выдержкой, которая и так знатно поистрепалась за годы отчаянных попыток удержаться за пустоту рядом с Геральтом, за любовь к балладам и незримую красоту прогнившего Континента. Йеннифэр каким-то образом умудрилась подкрасться к нему сзади так, что он даже и не заметил. Она развернула его лицом к себе, заставила встретиться с ней взглядом и увидеть… Что ж, в ее глазах не было жалости, но в них была грусть. А разбивающая сердце грусть в глазах чародейки стала последней каплей. Вся злость и разочарование мигом улетучились, оставив напоследок щемящую пустоту, и Юлиан тяжело осел на ее кровать. Она обняла его, мягко, мягче, чем можно было от нее ожидать. — Пожалуйста. — Он даже не был уверен, что Йеннифэр знает такое слово — она никогда никого не просила. Да еще и подобным тоном! Оно давило, тисками сжимало горло. Юлиан молча снял сапоги и плащ, помог Йеннифэр избавиться от ее накидки, а затем укрыл их обоих толстым стеганым одеялом. Она свернулась у него под боком, словно большая кошка, положила руку ему на грудь — и он знал, что под пальцами она уже не почувствует ничего. Поддерживать размеренное сердцебиение не было нужды. — Хрен с тобой. Я пойду, но только как друг. Я не могу позволить тебе умереть сейчас, Континент нуждается в твоей силе. — Наслаждаясь теплом и мягким прикосновением шелковых простыней, он прикрыл глаза, и в тот же миг на комнату опустилась мирная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в камине и ровным дыханием чародейки, уткнувшейся носом в его плечо.

↢ ❦ ↣

Эта стезя мне чужда, ненавистна, Но голос твой слышу средь мрака и тьмы. Верю: однажды сведет нас судьба, и Навстречу из света шагнешь ко мне ты.

Это стезя душу мне бередит вновь, Но я не сдаюсь и иду лишь вперед. Верю: однажды из тьмы твои руки Меня заберут, растопив в сердце лед.

m19 [kei] — Путь ненависти