Немного ненависти

Цири врезалась в него и чуть не сбила с ног. Юлиан застонал — скорее от неожиданности, чем от боли — и крепко прижал ее к себе. Спустя мгновение, правда, вновь с сожалением отстранился, чуя запах страха, которым просто разило от девочки. Он серьезно посмотрел ей в глаза и проговорил: — Цирилла, быстро собирайся. — Но я… — Нет времени спорить, Львенок, — перебил он ее и двумя пальцами осторожно приподнял ее подбородок. Их взгляды встретились. — Знаю, милая, тебе страшно, но ты должна довериться мне. Ты мне доверяешь? Она с готовностью закивала, и Юлиан снова притянул ее в объятия. Неизвестно, когда они снова встретятся, — их обоих впереди ждал долгий, тернистый путь. Он тайком наложил на Цири благословение, чтобы ей не грозила опасность хотя бы со стороны его собратьев, а затем, ласково похлопав по плечу, отправил собирать вещи. И перевел взгляд на Мышовура. — Друг мой, извини, что свалился на голову без предупреждения. К черту все, что скажет Калантэ, Нильфгаард вот-вот окажется у городских ворот, а Цири будет в безопасности только рядом с ведьмаком. Это Присцилла, моя помощница. Я поручил ей доставить Львенка и ведьмака в убежище за пределами Цинтры. Там есть чародейка, она позаботится о Цири и поможет ей справиться с ее силой. Когда-то давным-давно они с Мышовуром заключили негласное соглашение, что если дело однажды коснется судьбы Цириллы, они ослушаются приказов Калантэ и поступят так, как велит им Предназначение. На своем веку Юлиан слишком часто видел, чем оборачиваются игры с обоюдоострым мечом судьбы. Мышовур тоже это знал и согласился безоговорочно. Сейчас не было времени ждать возвращения Королевы и выпрашивать одобрение. К тому же никому не известно, была ли бесстрашная Львица еще жива. Впрочем, об этом никто из них предпочитал не думать. — Ты уверен, что на Присциллу можно положиться в этом… вопросе? — Уверен. Она не подведет. Она никогда не подводила. Присс знает этот Континент вдоль и поперек, при необходимости сможет сносно их замаскировать, а еще ей известны все убежища от Цинтры до Синих Гор. Если кто и способен устроить все в лучшем виде, то только она. Присцилла благодарно кивнула и ничего не ответила. Не время для разговоров. Цири, накинув дорожный плащ, внимательно разглядывала ее, отмечая каждую черточку и морщинку. Цири всегда так смотрела на незнакомцев. Анализировала каждый их жест и шаг. Похоже, слов Юлиана ей было вполне достаточно, чтобы крепко ухватиться за протянутую ладонь Присциллы. — Юлек, а ты не пойдешь? — На глаза Цири навернулись слезы, но он видел, как старательно девочка сдерживает эмоции. И еще он видел разочарование в ее взгляде, так явно и красноречиво напоминавшее о данном много лет назад обещании. — Я должен остаться здесь с Мышовуром и помочь твоей бабушке. — Юлиан присел на корточки перед ней, так, как делал, когда она была совсем маленькой. Боги, как же она выросла! Он взял ее дрожащие руки в свои, поцеловал тыльную сторону каждой ладони и прошептал: — Ты помнишь песню? Ту, которой я когда-то научил тебя? — Конечно, помню. — Тогда верь мне, Львенок, мы обязательно скоро увидимся. Нужда однажды приведет тебя ко мне. А пока что твое Предназначение — Геральт из Ривии, Белый Волк. Он будет защищать тебя ценой собственной жизни, в этом я уверен. Иди с Присциллой, и да хранят тебя боги. Он поцеловал ее в лоб на прощание и прикрыл глаза. Одного упоминания имени ведьмака хватило, чтобы боль взвилась под ребрами, заскулила. Цири прильнула к нему, прижалась крепко-крепко и разрыдалась, уткнувшись носом в воротник его плаща. Слезы Львенка из Цинтры, принцессы Бругге, герцогини Соддена, наследницы Инис Ард Скеллиг и Инис Ан Скеллиг впитались в темную ткань. — Я люблю тебя, папа, — только и успела произнести Цири, прежде чем Мышовур кинул Присцилле связку ключей, и они обе — женщина и девочка — покинули замок Цинтры на много лет. — Ведьмак в камерах дозорной башни, — крикнул им вслед Мышовур и затем перевел взгляд на Юлиана. — Я слышал о твоей смерти. Сам придумал? — Когда кто-то столько лет болтается по свету в неизменном облике, люди начинают что-то подозревать, — пробормотал Юлиан. — Я не собирался вмешиваться, но не вижу другого выхода. Цири в опасности. И она будет в опасности каждую секунду, пока не покинет город. Нильфгаард не просто хочет поиграть в войну. Им нужна Цири. Я знаю, что в ее жилах течет Старшая Кровь, и я чувствую, как Хаос в ней близится к зениту. Йеннифэр на пару с ведьмаком — ее лучший шанс пережить надвигающуюся бурю. Юлиан снова потер грудь. Боль усиливалась. Чем ближе он находился к ее причине, тем сильнее разгорался внутри пожар. Но ничего не поделаешь. Порой долг важнее, чем сердце, и сейчас он заключался в том, чтобы дождаться Калантэ и все объяснить ей. Благо, долго ждать не пришлось. Спустя несколько минут в коридоре раздался грохот и послышался надрывный крик Калантэ. Юлиан и Мышовур вышли из комнаты Цири и направились на шум. Калантэ лежала на кушетке в семейной гостиной. Даже сейчас, с кровоточащей раной на полживота, ее взгляд не утратил ни толики своей силы. В остальном королева, впрочем, выглядела неважно. Едва ли она могла продержаться больше нескольких часов. И хотя Юлиан никогда не одобрял ее политику расовой ненависти, направленную против эльфов, он не мог не испытывать уважения к ней, как минимум за ее любовь к Цирилле. Строго говоря, это было то единственное, в чем они когда-либо соглашались за все время их знакомства. — Куда ты ее увез, бард? — Калантэ прекрасно знала о его месте в иерархии Гильдии и не гнушалась использовать его старое ремесло в качестве издевки. Впрочем, его это вряд ли могло смутить. — Я ее никуда не увозил, это обязанность ведьмака, — спокойно ответил Юлиан. — В данный момент моя помощница освобождает ведьмака и ведет их обоих из города в безопасное место. Я говорил тебе, что это случится! Я предупреждал, а ты не слушала! Цирилла не будет в безопасности, пока не исчезнет из зоны досягаемости Нильфгаарда. Калантэ открыла рот — без сомнения, чтобы закричать во всю глотку — но Мышовур тут же ее прервал. — Адонис прав, Ваше Величество. Предназначение еще может сыграть нам на руку. Нельзя допустить, чтобы девочка попала в плен. Это сработало. Королева кивнула, и смотреть на это было невыносимо. Покорность человека, который всегда стоял до последнего, вызывала мерзкое чувство обреченности. — Бард… — Калантэ поманила его пальцем, и Юлиан послушно опустился на колени подле нее. Она облизнула потрескавшиеся губы, глянула на него таким взглядом, которого он никогда не видел в ее глазах. Вместо львицы на него смотрела женщина, бабушка маленькой девочки, потерявшей сегодня все. — Не дай ей забыть, кто она и откуда. И никогда не забывай, кем когда-то был для нее ты. У этого ребенка не было лучшего отца, чем ты. — Она закашлялась, судорожно вздохнула. — Скажи ей… что я люблю ее… — еще одна пауза, чтобы перевести дыхание. Калантэ знала, что ее минуты сочтены. И знала, что ничего уже не поделаешь. Юлиан позволил ей говорить. Мышовур тем временем подошел к окну, глядя, как противник штурмует городские ворота. Юлиан понимал, что он сделает все, что в его силах, чтобы задержать наступление, и мог лишь надеяться, что Присцилла сумела убедить ведьмака ей поверить и что они втроем уже на пути к свободе. Он знал: Присцилла не ошибается. — Благодарю, что защищал ее, — прошептала Калантэ. Она протянула ему свой пояс, явно предназначенный для Цири, и он аккуратно сложил его, пряча в карман плаща. — Конечно. Берегите себя, Ваше Величество. Он поклонился ей и покинул комнату. Сила Мышовура не была безгранична, но тот мог выиграть еще немного времени, и теперь оставалось молиться, что этого времени будет достаточно. Нырнув в темный угол пустынного коридора, он спустя мгновение оказался в своем кабинете и принялся спешно писать короткое послание в укрытие. Марни была странноватой, но она отлично умела хранить секреты и была к тому же выдающимся лекарем.

↢ ❦ ↣

Геральту ничего не оставалось, кроме как ждать своего часа, сидя за решеткой дозорной башни. Его план — найти принцессу и вместе с ней бежать — был до нелепого прост и настолько же сложен. Можно было лишь благодарить судьбу за то, что Калантэ — то ли в спешке, то ли по доброте душевной — оставила его зелья, доспехи и оружие нетронутыми. Сейчас все его добро лежало аккуратной кучкой и, точно так же как и он сам, ожидало дальнейшего развития событий. Если Нильфгаард прорвет оборону, все это будет как нельзя кстати. От раздумий его отвлекли не шаги, а тихий, строгий голос. — Вытри слезы, ребенок. С ним все будет хорошо, я обещаю, но сейчас тебе нужно подумать о себе. Пойдем. — Голос принадлежал взрослой женщине, а вторило ему детское сопение, которое становилось все громче по мере того, как обладатели и одного, и другого приближались к камере. Геральт открыл глаза и встал, настороженно окинув взглядом женщину, а затем и подарок своей судьбы — иначе никак нельзя было выразиться — смотрящий на него большими зелеными глазами. Женщина выпустила руку девочки и отперла камеру. Цири тотчас же проскользнула внутрь и, обхватив руками его талию, уткнулась лицом в его живот. Этот наивный детский порыв пробудил в нем нечто странное и незнакомое. В груди разгорелась жгучая необходимость защищать ее — это маленькое создание, так преданно прильнувшее к грубой ткани его рубахи. Геральт осторожно обнял ее за плечи и сразу почувствовал, что она его. Светловолосая женщина, которая привела Цири, с нетерпением прочистила горло и демонстративно потрясла в воздухе сумками и снаряжением. Его сумками и снаряжением. Рефлекторно Геральт загородил собой Цири и выпрямился во весь рост, исподлобья глядя на незнакомку. Та фыркнула, совершенно не впечатленная его бравадой, а недовольный изгиб ее тонких губ недвусмысленно говорил об острой, искренней неприязни. И это было довольно странно, потому что неприязнь была явно личного характера, и страха перед ведьмаком как таковым в ней не чувствовалось. — Мое имя Присцилла, я одна из друзей Адониса. Я помогу тебе выбраться из города и добраться до убежища. Я знаю, что ты мне не доверяешь, но мне доверяет ребенок, так что у тебя, черт возьми, нет выбора. Если бы я не была в долгу перед Адонисом, я бы забрала ее и оставила бы тебя здесь, чтобы ты сам выбирался как знаешь. Так что если ты закончил изображать из себя воина, бери свои манатки и пошли. Я поговорила с Лазло, стражем Цири. Лошади ждут нас у восточных ворот. Это самый быстрый и простой путь из города, к тому же нам все равно нужно двигаться на восток, если мы хотим добраться до убежища живыми. Твоя кляча тоже там, и, как я полагаю, девочка поедет вместе с тобой. Присцилла — если это было ее настоящим именем — даже не скрывала презрения в голосе, но Геральт не мог не согласиться с ее планом. Тот звучал довольно разумно. Однако принимать помощь от Гильдии ведьмак не спешил. Он слышал о Гильдии — о ней слышал каждый, кто имел уши, — но альянсу не доверял. Даже близко. Гильдия не придерживалась нейтралитета, как это делали ведьмаки, но и не заявляла о верности кому-либо, кроме их легендарного лидера. Они работали в тени, через шепот ветра и манипуляции слабоумными, организовывали убийства, если считали это правильным решением — как будто они и правда имели какое-то право решать, кому жить, а кому умирать. А еще они никогда не брали плату за свою работу, и это вызывало еще больше вопросов и беспокойств. Известно, что все имеет свою цену, да и верность — далеко не бесконечный ресурс. Однажды и она иссякнет. Присцилла явно затаила на него обиду — и, вероятнее всего, из-за Адониса, с которым она, похоже, была близка. Как он умудрился разозлить человека, которого никогда в глаза не видел, Геральт понятия не имел. И это заставляло его оставаться настороже. — С чего мне доверять тебе? Ты вполне можешь найти способ оставить меня здесь и забрать Цири, а затем выдать ее Эмгыру. В конце концов, твои друзья сторон не выбирают, так зачем же им делать это сейчас? — Блондинка сунула его вещи ему в руки, явно нервничая из-за того, что разговор затягивается. Стиснув зубы, она смерила его холодным взглядом. — Это не вопрос выбора сторон, это вопрос безопасности принцессы Цириллы. Если ты на полном серьезе думаешь, что я способна навредить ребенку, то ты еще тупее, чем я предполагала. Я дала клятву исполнять свой долг в борьбе за мир. Ты дал клятву защищать невинных от чудовищ. То, что я имею дело с монстрами в человечьей шкуре — считай, там, где не можешь ты, — не делает меня бессердечной. — Она оглянулась, нервно закусила губу. — Мы теряем время. Я выведу вас обоих, даже если придется за это сдохнуть. Поторопись, друид долго не продержится. Геральта ее тирада не впечатлила, но в одном блондинка была права: нужно было действовать. Ведьмак быстро надел доспехи и нацепил мечи. Цири сунула свою крошечную ручку в его ладонь, молча глядя на них обоих с таким выражением лица, что было ясно: девочка понимает гораздо больше, чем они думали. Стремительно пробежав по хитросплетенной сети коридоров, они наконец выбрались на улицу. Около ворот их действительно ждали две лошади — серый мерин и Плотва, оседланные и нетерпеливо покусывающие Лазло — того самого рыцаря, о котором упоминала Присцилла. Без лишних слов Геральт усадил Цири в седло Плотвы и сам сел позади нее. Присцилла взобралась на своего коня, кивнула Лазло и посмотрела на Геральта: — Поедешь первым. Я буду сразу за тобой, прикрою тыл. — Он послушался. Послал кобылу в галоп, услышал, как позади фыркнул мерин Присциллы. И тут же услышал крик. Он не обернулся. Мысленно надеясь, что ему не воткнут нож в спину в следующее мгновение, Геральт несся вперед, одной рукой прижимая Цири к своей груди. И все же обернуться ему пришлось. Когда сзади что-то хлюпнуло, булькнуло и почти сразу же взорвалось, ведьмак глянул через плечо и увидел, как плотная завеса черного как смоль дыма укутала мощеную дорогу позади Присциллы. Трюк был отличный — он обеспечивал укрытие, не блокируя при этом видимость впереди. Если Нильфгаард хотел их остановить, им пришлось бы либо стрелять вслепую — и, возможно, ранить принцессу — либо ждать, пока чернота рассеется. Лошади мчались во весь опор. Хаос нарастал. Город пылал, в ушах звенело от криков раненых. Геральт едва ли мог себе представить, каково сейчас было Цири — маленькой девочке в эпицентре страстей войны. Он мысленно пообещал себе, что постарается вести себя с ней помягче. Нужно было только добраться до безопасного места. Они наконец-то выехали за городские стены и направились к кромке леса. Тогда-то их план и дал первую трещину. Нильфгаардский рыцарь в шлеме, украшенном крыльями хищной птицы, взялся словно из ниоткуда. Он преследовал их, быстро нагонял. Присцилла уже собиралась вступить с ним в бой, но тут Цири выглянула из-за спины Геральта, посмотрела на рыцаря и закричала. Плотва и мерин встали на дыбы, заплясали, замотали головами. Но не упали. А рыцарь упал. Вслед за ним треснул и рухнул на землю стеллацитовый монолит. Почва под ногами задрожала, по ней побежала длинная кривая трещина, которая все расширялась и расширялась, пока в конце концов не превратилась в огромную, уходящую в бездну пропасть. Геральт в трудом сдерживал порыв схватиться за голову: бушующий Хаос и чудовищный крик вызывали нестерпимую боль. — Цири! Хватит! — Он обхватил девочку одной рукой, надеясь, что его прикосновение поможет ей прийти в себя. Цири затихла. Геральт и Присцилла одновременно глянули на черного рыцаря по ту сторону разлома, затем развернулись и бросились в лесную чащу. Цири обмякла в его руках, закрыла глаза. Геральт видел, на что при жизни была способна ее мать, и нисколько не сомневался, что ребенок унаследовал какую-то часть способностей. Но он никак не ожидал обнаружить такую силу. Такое количество Хаоса в одной маленькой, хрупкой девочке… впервые в жизни Геральт почувствовал, что, возможно, взял на себя слишком много. Они ехали несколько часов без перерыва. Присцилла все время держалась позади и, как и обещала, прикрывала их от нильфгаардских конников. Наконец вдалеке показался неприметный маленький домик. Он стоял среди деревьев за границей сонной деревушки недалеко от Керака. Подъехав к хижине, Присцилла спешилась и глянула на Цири. Всего на мгновение выражение ее лица смягчилось, но тепло во взгляде исчезло в тот же миг, когда она посмотрела на ведьмака. — Здесь живет Марни. Она целительница. У нее есть еда, кровати и одежда для девочки. Адонис уже отправил ей послание, она должна быть готова к нашему приезду. Как только вы обустроитесь, я уйду. Дальше пойдете своим путем, хотя, полагаю, вы отправитесь на поиски своей чародейки. — Присцилла подошла к двери и постучала несколько раз. Геральт сглотнул. Упоминание Йеннифэр еще саднило, неприятно царапало где-то внутри, но не так неприятно, как любое упоминание… Нет. Ни за что. Он не собирался вновь погружаться в эти мысли. От воспоминаний об озорной усмешке и нескончаемой болтовне его отвлек скрип открывающейся двери. Марни выглядела старой, ее волосы, посеребренные сединой, были уложены в два пучка по бокам головы, а кожу вокруг глаз изрезала паутинка глубоких морщин. Из дверного проема пахнуло травами, казалось, что этим ароматом пропахли стены — что, в целом, вряд ли было далеко от истины. Марни посмотрела на Геральта, потом на девочку, мирно спящую у него не руках, и улыбнулась. — Рада тебя видеть, старая ведьма. Адонис прислал весточку? — Ох, Присси, сердешная, ты как всегда добра. Все сделано, как и велено. Письмецо-то прям на столе у меня объявилось, во как! Чего ж вы топчетесь? Заходите скорей, не хватало еще, чтобы всякие любопытные зенки глазели на вашу несчастную компанию у моего порога. — Она распахнула дверь пошире, и Присцилла прошмыгнула внутрь. За ней последовал Геральт. Дом внутри был таким же скромным, как и снаружи. В нем обнаружились две небольшие комнатки с кроватями и еще одна дополнительная кровать возле камина. Повсюду висели связки сушеных трав, стояли книги, банки, склянки и всякий другой хлам, накопленный, судя по всему, за долгую жизнь. Марни махнула рукой в сторону одной из комнат. — Можешь положить бедняжку там. Я ужо две кроватки постлала, а для нее приберегла одежонку — может, впору будет. Да не думай, что что-то богатое, так, шмотки простецкие, те самые, что Адонис с весточкой прислал. Парнишеское оно все, конечно, да оно и к лучшему — пусть думают, что она деревенский пацаненок, а не королевская дочка. Похлебка тоже стоит, на случай если очухается. Оно, гляжу, вам обоим после дороги поесть не помешает. А ты-то, Присси, останешься ли? Геральт хмыкнул в ответ и понес Цири к одной из коек. Девочка завозилась, шмыгнула носом и, устроившись поудобнее, тотчас же вновь провалилась в глубокий сон. Геральт молча сидел подле ее кровати и наблюдал, как мерно вздымается и опадает грудная клетка. Он слышал, о чем говорили за тонкой стенкой. — Нет, мне нужно доложить о том, что произошло. Он места себе не найдет, пока я не вернусь и не скажу, что все в порядке. Да и, честно говоря, не имею особого желания находиться рядом с ведьмаком дольше необходимого. — Да брось ты, не такой уж он и плохой. Ну да, грубоват малость, не больно разговорчив, это правда. Но ты глянь на его глаза… уж больно любит он эту девчушку, хоть сейчас и не признается. — Да, но… это личное. Цири он нравится, и я, кажется, понимаю почему. В любом случае, есть что-то, что ты хочешь передать Адонису? — Да нечего передавать, кроме того, что пущай он лучше заботится о себе, дурак. Уложи его, чтоб глаза сомкнул, а то Мелитэле одна знает, когда он в последний раз спал, бес его раздери. Присцилла хмыкнула в знак согласия. Марни сунула ей в руки несколько завернутых буханок свежего хлеба, легонько похлопала по щеке, и Присцилла ушла, как раз когда рассвет вяло осветил туманный горизонт. Марни тихо подошла к двери комнаты, где спала Цири, и, сложив руки на груди, посмотрела на ведьмака: — Я позабочусь о твоей лошади. На заднем дворе полно травы и есть поилка с водой для нее. Геральт промычал что-то невнятное в знак признательности, не имея особого желания вести беседы. У Марни, впрочем, на этот счет была своя точка зрения. — Присси — редкой доброты душа, скажу я тебе. Всем-то она свою любовь дарит, да больше, чем этот гнилой мир заслуживает, это уж точно. А уж злиться она может разве что на тех, кто сильно кого из дорогих ей людей обидел. И я боюсь представить, где ты так сильно, милок, обделался, что оказался у нее в черном списке. С этими словами старуха оставила его и отправилась во двор. Геральта снова захлестнуло чувство горького сожаления. Совесть услужливо напоминала о том, кого уже было не вернуть. Смерть Лютика — судя по всему, от болезни — весть о которой дошла до него вскоре после охоты на дракона, оставила свои шрамы. Душевные и телесные. Впервые Геральт услышал разговоры об этом в трактире, и в тот раз это едва ли не стоило ему жизни. Охота на чудовище пару часов спустя шла из рук вон плохо, а если бы Весемир видел, как он дрался тогда в бою, то, наверняка, записал бы это в хроники позора Каэр Морхена. Геральту было в тот момент, по большому счету, все равно, и он практически надеялся, что на когтистых лапах к нему наконец-то заглянет смерть, однако он выжил, принес трофей заказчику и отправился дальше. По сей день Геральт так и мог сказать, была ли жизнь маленькой девочки королевской крови тогда единственным, что не позволило опустить руки. Лютик бы никогда не простил ему, если бы он оставил Цири на произвол судьбы. Так что, как только зимние сугробы начали понемногу таять, Геральт направился в Цинтру, навстречу собственному Предназначению. Это было меньшее, что он мог сделать, чтобы почтить память Лютика. Только легче не становилось. Боги, как же он хотел, чтобы Лютик был по-прежнему рядом с ним! Иногда Геральт украдкой оглядывался через плечо, чтобы увериться, что бард не плетется сзади, собирая с обочины сорняки. Каждый раз натыкаясь на молчаливую пустоту, он чувствовал, как понемногу проваливается в вязкую трясину меланхолии и тоски. Бывало, он и ночью невзначай оборачивался туда, где по обыкновению всегда спал Лютик. По старой привычке готовил слишком много еды на ужин. В трактирах заказывал лишний эль и сидел, уставившись на нетронутую кружку, будто бы верил, что поэт вот-вот появится, словно из ниоткуда, сядет рядом, возьмет лютню в руки и запоет. И каждый раз ему пела лишь тяжелая тишина. Пусть Геральт никогда не желал это признавать, но тихое бормотание Лютика ему нравилось. Когда тот сочинял очередную балладу или стихотворение, когда напевал что-то себе под нос, когда размахивал руками в такт новой мелодии, засевшей в его голове, — все это стало таким привычным, таким естественным и родным. Если и было в этом мире хоть что-то, что Лютик мог делать без устали день и ночь, так это шуметь. Конечно, бывали моменты, когда его шум раздражал, казался бессмысленным и бесцельным, но лишь теперь Геральт понял, что у этого шума всегда был определенный замысел. Лютик вечно насвистывал, занимаясь делами в лагере, и Геральт всегда знал, где он и все ли с ним хорошо. Он пел несуразные, совершенно абсурдные песни, когда ведьмак был в паршивом настроении, и от этого Геральту действительно становилось легче. Он без умолку болтал о всякой всячине в моменты, когда Геральт чувствовал себя не в своей тарелке, задавал уйму глупых вопросов, чтобы отвлечь его на людных улицах городов. Сколько бы раз Геральт ни велел ему заткнуться, он никогда на самом деле этого не хотел. Его учили, что тишина и одиночество пустынного большака — это неизбежность и удел ведьмака по жизни. Возвращение к тишине пустынного большака после двадцати лет совместных странствий походило на удар в спину. Так же резко, так же безумно и так же больно. Лишь известие о смерти старого друга заставило Геральта признаться себе в том, что где-то между Веленом и Вызимой он в этого самого друга ненароком влюбился. Чтобы признаться, что ждал мимолетных прикосновений рук, улыбался украдкой в ответ на проказливые усмешки. Чтобы понять, что скольжение ловких пальцев в его волосах приносило покой и трепет, а от тихого бормотания ночью становилось чуть-чуть светлей. Ему понадобилось все это потерять, собственными руками разрушить и сжечь дотла, только чтобы потом осознать всю тяжесть своей ошибки. Смерть Лютика была на его руках. Вероятно, бард подхватил что-то по дороге из Каингорна — быть может, он даже не знал, что болен, пока не стало слишком поздно. Если бы Геральт подумал своей чертовой головой, прежде чем распускать язык, его друг, вероятно, все еще был бы жив. Кто мог бы утешить Цири лучше Лютика? Конечно, она бы его полюбила. Его все любили, а дети и подавно. Геральт видел, как он общается с деревенскими беспризорниками. Малышня, потерявшая братьев, отцов или матерей из-за монстра, которого Геральт выслеживал накануне, с опаской глядела на огромного ведьмака, но всегда доверчиво липла к барду. И Лютик неизменно говорил им, что страшный ведьмак вовсе не злой колдун, что тот навсегда избавил их от чудовища. А потом обнимал и уверенно обещал, что те, кого у них отняла судьба, навсегда останутся в их сердцах. И только когда на землю спускалась ночь, Лютик позволял себе молча усесться у тлеющего костра и обреченно прикрыть глаза. Порой он молчал, и это молчание говорило больше любого крика. О семье Лютик почти не упоминал, избегал рассказывать о своем прошлом и воспитании. Порой проскакивали истории о друзьях из Оксенфурта — как-то он даже проговорился, что будто есть у него сестра, — но этим все и ограничивалось. Геральт никогда не давил, не выспрашивал и не интересовался сам, а теперь жалел — горько и глубоко. Может, зная больше, он бы отыскал родных Лютика, взглянул своим страхам в глаза и поставил бы наконец точку в этой мрачной главе истории. Тихий плач Цири вырвал Геральта из размышлений. Он увидел, как девочка открыла глаза, посмотрела на него, дрожа всем телом. — Все кончилось? — Боги, она ведь была еще такой крохой, как она могла в одиночку вынести столько бед? Геральт не строил напрасных иллюзий. Калантэ или Эйст к тому моменту уже были наверняка мертвы, а что стало с Мышовуром, можно было только гадать. Девочка потеряла всех. Она нуждалась в утешении, в ласке, в мягкости, и Геральт понятия не имел, как ей все это обеспечить. Его собственное детство было совсем не радужным, так откуда бы ему знать, что хочет услышать ребенок, у которого всего пару часов назад отняли почти все? Ради нее — ради Лютика — нужно было хотя бы попытаться. — Да. Мы в безопасности. Мне… уйти? Остаться? — Очевидно, она восприняла это как знак. Потянулась к нему, забралась к нему на колени и уткнулась мордашкой в его рубаху. Геральт не был похож на Лютика в таких вещах. Тот, не задумываясь, обнимал, успокаивал, утешал. Геральт же медленно, нерешительно, будто бы неуверенно обвел ее руками, начал покачивать из стороны в сторону, вслушиваясь, как-то утихают, то усиливаются ее всхлипы. Он так и просидел до самого полудня, прижав маленькую девочку к своей груди, и где-то в глубине души искренне надеялся, что Лютик бы им гордился.

↢ ❦ ↣