Немного ненависти

Я иду меж стволами мертвыми сухостоя,

Между прошлым июлем и будущим четвергом.

Я давно позабыл, откуда я родом и кто я.

И узнать не могу никого из людей кругом.

Это сон, или явь, или, может быть, где-то между;

Где миры бесконечны, а стены от слов пестры;

Где всегда тебя ждут, и где вечно дают надежду

Те, кто ближе всего, те, кто жжет для тебя костры.

Сны Саламандры — «Костры»

↢ ❦ ↣

Много веков назад молодой вампир, виконт среди простых смертных и немалый авторитет в узких кругах решил отправиться в путешествие и исследовать Континент, вместо того, чтобы впрячься в кабалу под названием «управление владением имени Леттенхоф». Его сестра подросла и больше не нуждалась в постоянной опеке, а ему очень хотелось пройти свой собственный путь в жизни от начала и до конца. Так в возрасте двухсот десяти лет он и покинул родные пенаты, взяв с собой лишь плохонькую лошадку да пару предметов первой необходимости. Поначалу все шло как нельзя лучше. Юный путешественник был в восторге. Да и как он мог бы не наслаждаться обществом таких разных, таких удивительных людей? Его радушно встречали во всех дворах и селах, ему без устали рассказывали интересные байки про быль и небыль. Он повстречал на дороге эльфов и фей, драконов и даже парочку ведьмаков — компанию которых он, к своему собственному удивлению, обнаружил весьма приятной. Их грубоватый нрав ему совершенно не мешал, а иногда даже очень нравился — как в спальне, так и за ее пределами. В своем путешествии он забрел в самые дальние уголки огромного Континента, ведя с собою музыку и искусство — а порой и зрелищные танцы с мечом и без — время от времени находя покой в объятиях многочисленных любовников. Он наслаждался жизнью. По-настоящему. Но все изменилось, когда между княжествами и королевствами проросли первые семена раздоров. Начались войны, по Континенту зашагали армии, государственные границы едва ли оставались неизменными в течение одной декады. Однако молодой вампир знал, что не следует вмешиваться в дела людей. Эти междоусобицы, драчки и разногласия никак не касались ни его народа, ни его самого, а опасность последствий вмешательства в политические интриги сильно перевешивала возможные выгоды. Высшие вампиры знали цену вмешательства. Они были чрезвычайно сильны. И, если они выбирали сторону на войне, их сила могла унести сотни тысяч, а то и миллионы жизней. Да и сами они редко выходили победителями. Многие в итоге погибали, опьяненные кровью, обезумевшие и ослепленные жаждой большего. Порой настолько, что даже теряли связь с реальностью, не осознавая, сколько невинных пало от их когтей. Убить высшего вампира мог только собрат по клану, сородич, а, с учетом того, что представителей их вида и так осталось не очень много, было слишком рискованно бросаться в омут с головой. Между смертными и «бессмертными» нужно было держать баланс. Но юный путешественник не смог остаться в стороне, увидев ужасы эльфских чисток. Когда начались гонения, эльфов — абсолютно всех, без разбору, мужчин, женщин и детей, — вышвыривали на улицу из собственных жилищ, а порой сжигали, обезглавливали и, в целом, изворачивались как могли, выдумывая новые и новые издевательства. Человеческая жадность и эгоизм не знали границ. Людская жестокость и подавно. И тогда он, создав нечто вроде альянса спасения с Филавандрелем, начал потихоньку действовать из тени. Филавандрель понимал, что вампир не может открыто вступить в войну, но это не означало, что он не мог помочь. Спасти хотя бы тех, кто желал найти укромный и безопасный угол. Так и произошло. Маленький альянс разрастался, сплетая обширную сеть несогласных. Краснолюды, эльфы и люди работали заодно, добывая информацию, тихо устраняя политических деятелей и создавая убежища вдоль тракта чрез Дол Блатанна до Синих Гор. Наконец было во всеуслышанье объявлено об успешном проведении Великой Чистки, а Xin’trea стала Цинтрой — королевством людей. Юный вампир к тому времени уже не был юн, да к тому же растерял остатки былой наивности. Так родилась Гильдия — сеть шпионов, убийц и мастеров маскировки, которая не служила ни одному государству или династии. Основными постулатами ее кодекса были: не причинять вреда невинным; принимать информацию как высшую силу и никогда не поддаваться соблазнам роскоши и власти. Целью Гильдии было направлять историю мира в такое русло, где было бы минимум кровопролития и жестокости, защищая при этом тех, кто не мог защитить себя сам. Молодой вампир, а также виконт среди простых смертных и немалый авторитет в узких кругах, стал безупречным теневым игроком на арене мироустройства, взяв на себя роль искусного мастера шпионажа по имени Адонис. Несмотря на то, что Гильдия оставалась верной только своим устоям и ничему более, она не исчезла во мраке затхлых кладовых и подвалов. Люди Гильдии были повсюду — обученные лучшими мастерами, они были непредсказуемыми, неуловимыми и обладали поистине железной волей. Все высшие и средние государственные чины рано или поздно обращались за услугами Гильдии, да и сделать это было чрезвычайно просто: нужно было всего лишь спросить «друга Адониса». «Друг» находил их сам, выслушивал их проблемы и решал, достойно ли их дело вмешательства членов Гильдии. Если вельможами руководила жажда наживы или жестокость, то велика была вероятность обнаружить их позже с отрубленной головой. Очень редко Гильдия просто-напросто отказывалась помочь. Потому ни один дворянин не рискнул бы встать на пути у «друзей Адониса». В Гильдию невозможно было вступить. Адонис самостоятельно отбирал кандидатов. И независимо от ранга и положения в иерархии, о нем все без исключения отзывались с восхищением и благодарностью. Только и велись разговоры о его доброте, чувстве юмора и терпимости по отношению к тем, кого он брал под свое крыло. По правде говоря, именно в силу всего перечисленного они и оказались в Гильдии. Большинство из новобранцев были простыми смертными — Адонис никогда не просил большего у тех, кто и так потерял слишком много. И у каждого из них была своя история о том, как Адонис однажды появился в их жизни. Будь то осада города, умирающий от голода сирота или сломленный человек, потерявший все и утративший веру в лучшее, Адонис всегда относился к ним с уважением, твердо зная, что у каждого есть свой дар, который мог послужить на пользу. Никого не заставляли оставаться в рядах миротворцев: этот выбор был добровольным и предлагался каждому. Если кто-то отказывался, Адонис только просил их сохранить тайну, сам же исчезал бесследно без лишних слов. Но большинство принимало его предложение. Однако со временем миротворческая миссия из-под полы вкупе с обязанностями в Гильдии начали тяготить его. Самые близкие знали его как облупленного и уговаривали Адониса взять передышку — возможно, снова отправиться в путешествие и хоть немного отвести душу. И лишь немногим ведомо было о том, что именно благодаря Адонису расцвел прекрасный городок Оксенфурт. Именно он когда-то превратил Университет из небольшой захудалой конторки во всемирно известное, престижное учебное заведение. Кафедру труверства и поэзии Адонис искренне считал самым удачным плодом своих трудов и нежно любил ее. Но оно и не удивительно: музыка всегда была ему по душе. Адонис пел, играл чуть ли не на всех существующих инструментах, сочинял затейливые мотивы и интерлюдии. И в конце концов уступил давлению меньшинства. Сменил образ на юного менестреля, напялил яркие одежонки, закинул на плечо свою старую лютню и отправился бродить по свету. Верхний Посад стал его первым опорным пунктом. Имя Адониса все никак не сходило с уст, хотя мало кто мог похвастаться, что был лично знаком с корифеем миротворческого альянса. Тем не менее, едва ли кто-то осмелился бы недостойно держаться в обществе, зная, что главарь Гильдии где-то рядом. Лютик был скромным, неприметным бардом, но собратья не могли не узнать его добрых, васильково-лазурных глаз. Он был безмерно благодарен Торувьель и Филавандрелю за то, что те сохранили его секрет, пусть и ценой несколько грубого обращения напоказ. Разумеется, за инцидентом последовала череда слезных извинений и заламываний рук, но Адонис и не думал их обвинять. Он никогда не причинил бы вреда им, как и они никогда бы не встали против него. По просьбе короля Aen Seidhe Лютик написал балладу о смерти эльфов на краю света, и каждый раз, исполняя ее в трактирах, разрывал свое сердце на маленькие куски. Двадцать лет прошли словно одно мгновение, и Лютик все сильнее влюблялся в своего угрюмого компаньона, который — стоит отдать ему должное — оказался одним из самых благородных и порядочных мужчин, когда-либо встреченных им на тракте. Выучка Весемира угадывалась в поведении ведьмака безошибочно. Лютик часто посмеивался про себя, слыша от Геральта ту или иную фразу, что когда-то множество лет назад впервые услышал от Весемира. А потом была охота на дракона. Потом боль. Потом были новости, что Адонис вернулся к своей работе, снова взял на себя руководство Гильдией. Были слухи, что он стал еще решительней и еще расчетливей. Однажды — в предрассветный час или в закатных сумерках, рано или поздно — каждый из его друзей получил послание с маленькой восковой печатью с изображением горицвета¹. Все послания были одинаковыми: членов Гильдии собирали вместе, от них требовалась информация и тайны политической конъюнктуры. В то время как почти в каждом уголке Континента плел паучьи сети его шпион, один лишь Нильфгаард оставался недосягаемым. Любая попытка внедрения в земли Юга заканчивалась печально. В последующие два года Гильдия потеряла без исключения всех агентов, засылаемых в те края — или из-за их раскрытия и безупречной работы диктаторского правосудия, или из-за ран, полученных в результате попытки к бегству. Адонис — или Юлиан, как его называли лично, — в конце концов перестал посылать своих людей на смерть и попытался самостоятельно выяснить, кем на самом деле являлся Белое Пламя, чего он хотел и что собирался предпринять дальше. Война неумолимо набирала обороты, и Юлиан был почти уверен, что именно станет следующей мишенью Золотого Солнца — Цинтра. До него доходили слухи и шепотки о том, что Нильфгаард вознамерился забрать Принцессу Цириллу, Львенка из Цинтры, но никто не знал почему.

↢ ❦ ↣

Юлиан сидел в своем профессорском кабинете над кипой студенческих работ и тихо стонал, устало потирая переносицу. Доносившийся с улицы галдеж вошедшей в раж выходных молодежи сводил с ума. Свою лепту вносила и предыдущая практически бессонная ночь, проведенная по горло в тревожных мыслях, — так что головная боль грозила вот-вот разорвать черепушку надвое. Юлиан не был склонен к тяжким, мучительным раздумьям, только если дело не касалось лично его или его ближайших друзей. Сейчас был как раз таки такой случай. Цири — принцесса Цинтры, но для него — та самая смешливая девочка, с которой он проводил каждую холодную зиму, — росла, превращалась в умную, проницательную, пусть порой и чересчур упрямую молодую леди. Вместе с ней росли и ее проблемы: в свои неполные двенадцать лет девочка уже стояла на кону в большой политической игре. Мысли о ее судьбе и влиянии на ход истории тяготили. Они не давали спать, не давали спокойно поесть и, в целом, довольно ощутимо снижали качество жизни. Невидящим взором глядя в исписанный белибердой пергамент, Юлиан размышлял, что был бы не прочь прямо сейчас утонуть в нежных объятиях любовной жрицы, уткнуться губами в горячую кожу шеи и хотя бы на короткое время позволить расслабиться не только разуму, но и телу. Заманчивый ход его мыслей грубо прервал стук в дверь. Юлиан нахмурился, глянул в окно. Сидя в кабинете, он частенько терял счет времени, но, так или иначе, был уверен, что уже далеко за полночь, а его приемные часы и вовсе были запланированы через два дня. Еще раз обреченно простонав про себя, он поднялся из-за стола и накинул мантию. Стук не утихал. Напротив, он стал громче и теперь раздражал еще больше. — Да иду я, иду! Сиськи Мелитэле, тебя бы к пиявкам на службу — может, хоть те б тебя поняли, — пробубнил он и уже громче крикнул: — Незачем так шуметь! — Распахнув дверь и увидев, кто за ней стоит, Юлиан вздохнул, чувствуя, как стократ возросло желание лечь в постель. — А ты что тут делаешь? — Э, так мы теперь встречаем родного брата? — весело отозвался Регис и потряс перед его лицом бутылкой чего-то, что могло быть исключительно Кроволи́стом из семейных запасов. Ну, хотя бы одно желание сегодня сбудется. Юлиан еще раз вздохнул и отступил в сторону, пропуская Региса в кабинет. Закрыв за ним дверь, он тут же сбросил мантию на рабочий стул, а сам уселся в удобное кресло у противоположной стены. — Прошу прощения, кузен, я в последнее время слегка не в себе. — И поэтому я здесь, — кивнул Регис, мягко похлопав его по руке. Затем налил полный стакан и протянул его Юлиану. Себе плеснул лишь немного самого что ни на есть обыкновенного туссентского Сангреаля. Его кузен никогда не употреблял кровь и ее производные — и всегда умудрялся найти для этого с десяток весомых причин. Юлиан находил это притягательным, как и его силу — и не только физическую, но и внутреннюю решимость, способность выдержать все и вся. И это, разумеется, не считая его миролюбивого нрава и практически отеческой заботливости. Для высшего вампира такой набор качеств был уникальным. Сделав большой глоток, Юлиан одобрительно кивнул и развалился в кресле в такой позе, от которой его матушка наверняка пришла бы в ужас. Регис, благослови его, только рассмеялся и больше никак не прокомментировал. — Ты был занят. Двадцать два года я не слышал о тебе ни словечка, и вот, на днях приютил я у себя на ночь одного из твоих друзей, и он говорит вдруг, что беспокоится о тебе и твоем здоровье. Э-э, — он поднял руку, пресекая возражения Юлиана, который уже открыл было рот, чтобы их высказать. — Я пришел не для того, чтобы рассказывать тебе то, что ты итак знаешь. Ты можешь позаботиться о себе, это я прекрасно понимаю. Ты был стариком с первого века своей жизни. — Они оба рассмеялись, и настроение Юлиана слегка улучшилось. — Я знаю, что произошло с твоим ведьмаком… — начал Регис. — Он не мой ведьмак, Регис. Никогда не был и никогда не будет, — перебил Юлиан, машинально потирая грудину, за которой так и горела боль. Интересно, подарит ли судьба ему хотя бы один денек, когда не придется думать о Белом Волке? Он перевел взгляд на Региса и заметил, как тот задумчиво разглядывает его руку. Юлиан тотчас же отдернул ее от груди и, сжав кулак, уронил на кресло. Проклятый ведьмак, чтоб его Мора трижды испепелила. — Ты выбрал его, не так ли? — Неосознанно. Я даже не знал об этом, пока… пока не стало слишком поздно. Он, конечно, и без того никогда бы не ответил на мои чувства, но во всем виноват лишь я. И ты — точно так же, как и я — знаешь, что ничего уже не исправишь. Что сделано, то сделано. Нужно научиться жить с этим. — Юлиан умолк, делая еще один большой глоток вина, в то время как Регис молча смотрел на него. В его взгляде не было осуждения, зато беспокойства — хоть отбавляй. — Если это хоть как-то тебя утешит, Юлиан, мне правда жаль. Ты всегда был довольно импульсивным, но я знаю, что ты бы не отдал свое сердце так опрометчиво. Видит бог, он пытался себя сдержать, но следующий вопрос сам собою слетел с языка. Да и смысла не было притворяться, что ему все равно, — Регис видел его насквозь. — Ты… слышал что-нибудь о нем? Я знаю, ты все еще довольно близок с Весемиром, хотя мне и чертовски трудно понять почему. Вы, оба, вместе… Я никогда не мог понять этого, — нервно усмехнулся Юлиан. Подтрунивания касательно старой связи Региса с Весемиром были его любимой темой, и никогда не несли в себе ничего негативного. К тому же было приятно знать, что Регис счастлив. Весемир не был его «избранным», но отношения у них сложились довольно близкие — свидетелем которых Юлиан сам становился неоднократно, о чем впоследствии сильно сожалел. — Скажи, ты поэтому пытаешься выглядеть на сотню лет старше? Не пойми меня неправильно, дорогой мой, этот образ «серебряного лиса» тебе очень идет, но морщины можно было бы немного сгладить. — Мой дорогой кузен, не тебе сейчас судить о моем внешнем виде. Однако должен признать, что твои студенты просто в восторге от… этого, — сказал Регис, улыбаясь уголком рта. Его дар, которым обладали немногие из их рода, позволял читать мысли смертных в определенном радиусе. Дар этот Юлиан скорее считал проклятием и Регису не завидовал от слова совсем. Поморщившись, он представил себе, что за ересь Регис мог подслушать в головах его студентов — особенно в такое время! — учитывая, что некоторые юноши и абсолютно все барышни совершенно не скрывали своих фантазий во время лекций. — Возвращаясь к твоему вопросу: я знаю лишь, что он жив. И я очень рад, что его не было в Каэр Морхене, когда я наведался туда прошлой зимой. Ты меня знаешь: я к насилию не склонен, но вот от резкого словца я бы точно не удержался, зная всю историю. — Они снова сделали по глотку из своих бокалов, и на несколько секунд повисла тишина. Юлиан чувствовал, что Регис о чем-то умалчивает. — Так что ты хотел сказать? Ты что-то узнал? — Я был в Цинтре несколько дней назад. Когда я уезжал, Калантэ отправилась сражаться с силами Нильфгаарда. Вот почему я пришел к тебе. Принцесса все еще в городе, а ведьмак попал в засаду, когда пытался ее спасти. — Юлиан со стуком опустил стакан на стол и поднялся с кресла, зарываясь руками в волосы. — Бес раздери эту женщину! Я предупреждал ее, я говорил ей не высовываться из замка! Почему она никогда не слушает никого, кроме самой себя! — Он повернулся к Регису, стараясь вернуть себе хотя бы внешнее спокойствие, но, надо признать, безуспешно. — Значит, мы разминулись. Я был в Цинтре две недели назад, когда Эсси вернулась с вестями о наступлении нильфгаардской армии. У нас с Калантэ довольно… доверительные отношения. Я предлагал ей забрать Цири, спрятать ее где-нибудь, пока не закончится война, но нет же — попробуй объяснить этой упрямой ведьме, что не каждую битву можно выиграть, даже если ты сама на себя молишься! Она попросила меня сражаться на ее стороне, привести подкрепление из Гильдии и из… наших, чего я, естественно, сделать не мог. Мои руки, слава богам, в этом вопросе крепко связаны. — Регис подошел к нему и успокаивающе похлопал его по плечу. Юлиан как будто не обратил внимания. — И что мне делать? Старейшины разорвут меня на части, если я ввяжусь в людскую войну. Кроме того, у меня нет никаких прав на принцессу, и я напрочь отказываюсь ставить Гильдию под угрозу. И уж подавно я не хочу снова оказаться в присутствии Геральта. Если он в Цинтре, как ты говоришь, он найдет способ выбраться вместе с девочкой. Я не буду вмешиваться, раз уж за это взялось Предназначение. После эскалации я уже не могу участвовать во всем этом. — О, он отчаянно хотел бы сейчас поверить собственным словам, хотел верить, что совсем не горит желанием прямо сейчас отправиться в Цинтру, если не ради Геральта, то хотя бы ради Цириллы. Он любил ее как свое собственное дитя. Именно он когда-то утешал ее сутками напролет после гибели ее родителей, когда Калантэ, поглощенной собственной скорбью, было совершенно не до нее. Он играл с Цири в дворцовом парке, бегал с ней по лабиринту коридоров замка, учил ее быть обычным ребенком хотя бы на пару часов. Он обучал ее, всячески поощряя детское природное любопытство. Чем больше она взрослела, тем сильнее напоминала ему его младшую сестру. И с этими напоминаниями приходили совсем другие — о том, что Цири была не его ребенком. И не его Предназначением. Стоит признать: он обрадовался, когда ведьмак наконец решил взять на себя ответственность, а вместе с ней и опеку над своей Неожиданностью, но теперь дело принимало совершенно иной поворот. И все же совесть не позволяла бросить девочку в лапах Нильфгаарда — как не позволяла оставить на его милость и Геральта, несмотря на то, сколько боли ведьмак ему причинил. Так что в глубине души Юлиан принял решение еще прежде, чем Регис договорил. — Иногда Предназначению нужна помощь, тебе ли не знать? Понимаю, тяжело находиться в обществе своего «избранного», но девочка в тебе нуждается. Ты так часто писал о ней, ты так много о ней заботился… Отправь кого-то другого, если захочешь, но время терять нельзя. Старейшин я возьму на себя. Юлиан резко развернулся и взглянул на него. Затем взял ладонь Региса в свою и улыбнулся. — А мысль-то неплохая! Я знаю, кого можно отправить. Я проведу ее через тени прямо в замок. Там я все объясню Мышовуру, а она заберет и Цири, и Геральта, отвезет их в одно из наших укрытий, а потом, думаю, можно будет отправить их к Йеннифэр… — В Венгерберг? Зачем? — нахмурился Регис, наблюдая, как Юлиан снимает плащ с крючка. Тот ответил спустя мгновение, когда они оба переступили порог комнаты Присс: — Потому что если Цири хоть немного похожа на свою мать, ее нужно будет обучать контролировать Хаос. В жилах девочки течет Старшая Кровь. Присс нисколько не удивилась. Она молча спустилась по лестнице, так же молча заправила дорожные брюки в высокие сапоги. — Присс, это мой кузен Регис. Регис, это Присцилла, моя правая рука. Извини, что выдергиваю тебя в выходной, дорогая, но мы не можем терять ни минуты. Мне нужно, чтобы ты вывезла принцессу Цириллу и Геральта из Цинтры и скрыла их следы. Боюсь, Нильфгаард вот-вот захапает их обоих, а в этом случае нам всем хана. Хотя Присс, по-прежнему не говоря ни слова, сразу принялась собираться, выражение ее лица однозначно выражало ее отношение к ситуации. Несмотря на то, что она была прекрасно осведомлена о подробностях истории с Предназначением, к Геральту с недавних пор Присс испытывала не самые лучшие чувства. Регис, в свою очередь, заинтересованно наблюдал за ней. Женщина и глазом не моргнула, когда прямо посреди ее прихожей из тени выплыли два вампира, а на такое способен далеко не каждый смертный. Вслух он, впрочем, этого не сказал и, пожелав удачи и пообещав, что еще заглянет узнать, как прошла миссия, вновь исчез в одном из темных углов. Взяв Присс за руку, Юлиан повел ее за собой. Они уже делали это раньше, но для человеческого организма подобные путешествия были изнурительными и неприятными. Он знал это, и она знала. Но есть ли выбор, когда на кону судьба? Ее, их или всего мира? Присс поморщилась, глубоко вздохнула, и Юлиан утянул ее в сети мрака. В следующее мгновение они уже стояли в комнате Цири, Львенка из Цинтры, принцессы Бругге, герцогини Соддена, наследницы Инис Ард Скеллиг и Инис Ан Скеллиг. — Лютик!

↢ ❦ ↣