Речное безобразие

В их доме дни крайне редко начинаются спокойно. Всегда кто-то куда-то торопится, куда-то опаздывает, носится по дому в поисках необходимого, сшибает углы и разбрасывает вещи. Кто-то ворчит потому, что кофе недостаточно крепкий, а кому-то слишком мало сахара, кто-то в очередной раз не может подобрать запонки к новенькому галстуку, а кому-то вообще не хочется никуда идти. Удивительно, что им удается куда-то выбраться после такой круговерти. Но сегодня утро выдается на удивление тихим. Ни шума, ни криков, ни признаков зарождающегося скандала. Флегетон даже просыпается сам, а не от трели будильника, и тут же недовольно морщится: в огромной, рассчитанной на четверых постели, слишком холодно и пусто, даже несмотря на то, что его одеяло кто-то успел заботливо подоткнуть. Сонно осматривается по сторонам — количество лежащей на стуле одежды заметно уменьшилось, а значит, кто-то уже успел уйти. Но, к счастью, не все. Ахерон спит у самой стены, наполовину раскрытый. Крепко так спит, сладко, улыбается чему-то во сне. Грех не воспользоваться моментом — Флегетон тут же подползает ближе, удобно устраивается под теплым боком, кладет голову на твердое плечо. Возможность подольше понежиться в постели выдается нечасто, особенно в приятной компании, и ни в коем случае нельзя ее упустить; самый подходящий момент, чтобы закутаться в одеяло, закрыть глаза и еще несколько часов подремать в тишине и покое… Только вот ему, словно бы назло, не спится. Флегетон лениво ворочается с боку на бок, думает о разном: о планах на день, о том, где сегодня взять свой утренний кофе и с каким сиропом, о том, что днем обещали хорошую погоду и можно будет выгулять новый костюм; но проходит совсем немного времени, и в голову начинают лезть совершенно другие мысли. Совершенно другие и совершенно неприличные, включающие в себя непосредственное участие спящего рядом Ахерона. Сначала фоновые, где-то на периферии сознания, затем — яркие, обросшие подробностями, отдающиеся теплом внизу живота. И такие мысли у Флегетона с действиями расходятся редко. — Дорогой, с добрым утром, — он едва ли не мурлычет, обхватывая обеими руками загорелое предплечье. — Пора просыпаться, я успел соскучиться по тебе! Тот что-то неразборчиво ворчит, так и не проснувшись до конца, тянется сгрести в охапку и обнять, но от этого порыва Флегетон легко ускользает. Все равно уснуть уже не получится, так к чему терять время? Снова подкатывается под бок, легонько целует в шею, ведет губами выше, к мочке уха, прихватывает зубами раковину, прежде чем тепло выдохнуть: — Милый, вставай, мне без тебя так одиноко, — и для верности еще и прикоснуться языком. Но не действует даже это. Ахерон снова что-то недовольно бормочет — понимает, видимо, что спокойно выспаться ему не дадут. Но сдаваться так просто не желает и переворачивается лицом вниз, уткнувшись в подушку. Чем делает ситуацию только хуже: теперь одеяло едва-едва прикрывает бедра, и можно вдоволь налюбоваться представшим перед глазами видом. Широкие плечи, красиво очерченные мышцы спины и то, что пока скрыто… Флегетон непроизвольно облизывается, не в силах отвести взгляд. Может быть, задуманное для него и не слишком характерно, но почему бы и не попробовать? С кем же еще, если не с близким? — Ну что же ты, всю жизнь так проспишь! — а сидеть на чужих бедрах, оказывается, очень даже удобно. Флегетон склоняется ниже, целует в затылок, отодвинув в сторону мягкие кудрявые волосы, кладет ладони на плечи, слегка разминая; и его ведет от того, насколько Ахерон сейчас податливый и спокойный. Не пытается перехватить контроль, не останавливает и не возражает, а позволяет делать все, что только заблагорассудится. Это не может не заводить. Времени у них много, можно и растянуть удовольствие. Флегетон чередует поцелуи и прикосновения, растирает кожу круговыми движениями, слегка задевает кончиками заостренных коготков. Трется щекой о плечо, снова прикусывает — совсем чуть-чуть, не до крови, — целует между лопаток и едва слышно фыркает, когда Ахерон, просыпаясь, вздрагивает от очередного прикосновения губ. — И что ты делаешь, любовь моя? — голос у него со сна более низкий и хриплый, чем обычно, и в этом тоже есть свое очарование. Как и в том, что Ахерон все еще не сопротивляется и не пытается скинуть с себя уж слишком обнаглевшего любовника, а лишь принимает более удобную позу, подложив ладони под подбородок. То ли не осознал еще до конца, то ли и вовсе не имеет ничего против, но Флегетон предпочитает не думать, а пользоваться моментом, пока разрешают. Кто знает, когда еще выдастся такая возможность. — Собираюсь немного насладиться твоим обществом. Ты же не против, да? Если Ахерон и против, сказать об этом вслух он не успевает. Потому что Флегетон тянет за край одеяла, тем самым избавляясь от последней преграды на пути к задуманному, и тут же сползает чуть ниже, чтобы устроиться между разведенных ног. Кладет ладони на округлые половинки, слегка сжимает, разводит в стороны и приникает языком к сжатому кольцу мышц. Ахерон от этой незатейливой ласки коротко стонет, выгибается в спине, но от прикосновений уйти не получается — за бедра его держат крепко, прижимая к кровати. Флегетона такая реакция только подстегивает, и дальше он действует уже намного смелее: снова обводит края входа, длинно и мокро лижет, а затем проталкивает внутрь мгновенно удлинившийся язык. Человеческие тела, разумеется, прекрасны, но в истинных формах плюсов несколько больше: языком теперь можно дотянуться до простаты, да и выросты по бокам добавляют остроты в ощущения. Ахерону точно должно понравиться. — Ох, что же ты… — нравится. По голосу слышно — нравится. Только сдерживается зачем-то, не показывает, насколько ему на самом деле хорошо. И Флегетона это не устраивает. О, нет, так дело не пойдет. Отстраняться, чтобы сказать что-то, он, разумеется, не собирается. Зато вспоминает про еще одно серьезное преимущество собственной нечеловеческой формы и щурит глаза в предвкушении: такому точно невозможно сопротивляться. Слегка тянет на себя, вынуждая приподнять бедра, и просовывает руку под телом. Кончиками пальцев касается члена у основания, легким движением проводит по всей длине, большим пальцем оглаживает головку, а после — позволяет длинному тонкому языку выскользнуть из центра ладони и обвиться вокруг всей длины. Сложно ласкать везде в одном и том же темпе, но Флегетон справляется; и это действует, потому что Ахерон наконец-то не выдерживает. Наконец-то стонет уже по-настоящему, гортанно и хрипло, наконец-то подается навстречу, пытаясь глубже насадиться на ласкающий изнутри язык. Непривычно видеть его таким умоляющим и жадным до ласки, но что-то в этом, пожалуй, есть, потому что останавливаться не хочется. А вот довести задуманное до конца — очень даже. — Неужели тебе нужно так мало, милый? — Флегетон нехотя, но отстраняется, облизывается с усмешкой — длинный бугристый язык мелькает на мгновение и втягивается обратно, трансформируясь в обычный, человеческий. — Что же будет с тобой, когда мы перейдем к чему-то боле интересному? Голос у него тягучий, как мед, обманчиво-ласковый; для смертных — несущий в себе скрытую угрозу, для Ахерона же — сочащийся невысказанным обещанием: тебе будет хорошо. В это Ахерон охотно верит. Потому и не предпринимает больше попыток сопротивляться, а устраивается вместо этого поудобнее и чуть шире разводит бедра. Словно бы демонстрирует себя во всей красе — знает, что будет нравиться своим возлюбленным, сколько бы лет ни прошло. Для того, что между ними происходит, во всех существующих языках слишком мало слов; любовь, привязанность, безграничное доверие — смешать бы все это да усилить в пару десятков раз, может, тогда и получится что-то схожее с действительностью. — Перейди и узнай, — он бросает короткий взгляд через плечо и довольно улыбается, ведь на красивом лице Флегетона на короткое мгновение проступает самая настоящая, неподдельная растерянность. Впрочем, тот быстро берет себя в руки. С усмешкой кивает, принимая вызов, словно бы в отместку шлепает партнера по бедру и тянется к прикроватному столику за смазкой. Для него непривычна роль верхнего, еще непривычнее — доминировать над кем-то, но Флегетону, пожалуй, все нравится, и отказываться от задуманного он не намерен. Ахерон крупнее, выше, шире в плечах, сильнее на вид… и тем приятнее будет взять его, придерживая за крепкие бедра. Именно эта мысль и пришла в голову Флегетону, стоило лишь увидеть рядом спящего в полураскрытом виде любимого. Именно от этой мысли он так и не смог избавиться, сколько бы ни старался уснуть. И именно эта мысль вот-вот готова была воплотиться в жизнь. — Ты ведь не против, любовь моя? — интересуется больше для вида, потому что знает: ему доверяют. Ему позволят сделать все, что угодно, потому что существует твердая уверенность: никто из их квартета не посмеет причинить другим вреда. Только в исключительных случаях, но о них Флегетон предпочитает не вспоминать. Ахерон в ответ что-то неразборчиво ворчит и вскидывает бедра выше; и по телу прокатывается отголосок чужого нетерпения: давай уже, не томи. И, разумеется, от этого только сильнее хочется подольше его подразнить. — Какой ты, оказывается, жадный до ласки, — Флегетон почти мурлычет, когда льет на пальцы холодный гель — сразу же приторно-сладко пахнет клубникой. Еще несколько томительно-долгих минут уходит на то, чтобы дождаться, пока смазка станет теплее; свободной рукой Флегетон едва ощутимо гладит возлюбленного по спине, но даже от этих легких прикосновений смуглая кожа покрывается мурашками. Ощущение полной власти кружит голову, и, будь у него чуть больше терпения, он точно смог бы заставить Ахерона начать умолять, но собственное возбуждение становится уже почти болезненным, а промедление — мучительным. Ждать и тянуть больше нет сил. Пальцы у Флегетона изящные, тонкие, в жаркую и тесную глубину без сопротивления проскальзывают сразу два. В подобном у него опыта практически нет, поэтому приходится судорожно вспоминать, как нравится самому: толкнуть чуть глубже, согнуть, надавить; и, судя по негромким, но искренним стонам, он хорошо справляется. И еще одно подтверждение — не-совсем-его удовольствие, на несколько мгновений охватившее жаром все тело. Значит, так нравится. Значит, так хорошо. Значит, с Ахероном можно и так, и это определенно стоит запомнить и использовать. — Кто бы мог подумать, что ты такой чувствительный! — усмешка выходит кривой — чем дальше, тем сложнее сохранять размеренный и неторопливый темп. Флегетон почти силой заставляет себя не торопиться: постепенно вводит третий палец, осторожно растягивает, подготавливая, вот только хорошей выдержкой он не отличался никогда, и сейчас и без того хрупкое терпение ощутимо трещит по швам. Смазки так много, что она стекает по коже, капает на простыню, оставляя неаккуратные пятна, каждое движение сопровождается влажным звуком, и все это ощущается грязным… но от того лишь возбуждает еще больше. — Если решил довести меня так, то ты на верном пути, — Ахерон отчаянно пытается хотя бы внешне казаться все таким же спокойным и сдержанным, но голос едва-едва заметно дрожит, выдавая с головой. Хотя друг друга им не обмануть в любом случае — устоявшаяся связь сходу раскроет все карты, — наблюдать за тем, как дает трещину чужая невозмутимость, приятно. Флегетон, пожалуй, доволен. Конечно, он не собирается заканчивать так хотя бы потому, что и сам хочет получить удовольствие. Но все равно еще несколько раз нарочно медленно двигает кистью — просто так, из вредности, чтобы никто не смел его торопить и подгонять. И отстраняется, осторожно вынув пальцы, кажется, в тот самый момент, когда Ахерону до разрядки остается совсем чуть-чуть. — Буду знать, милый, что кончить ты можешь от одних лишь пальцев, — Флегетон насмешливо фыркает и снова тянется за смазкой. Вымазанными в геле пальцами обхватывает член, пару раз проводит ладонью и едва ли не скулит сквозь зубы. Невыносимо хочется не останавливаться, приласкать себя, достичь наконец-то такой желанной разрядки… но нужно сдерживаться. Потому что с Ахероном будет в разы лучше. Еще раз мазнуть пальцами по судорожно пульсирующему входу, чуть надавить головкой, мягко, единым движением толкнуться внутрь и… Ахерона действительно удобно держать за бедра. Он не зажимается, не просит подождать, только выдыхает сорванно, стоит лишь толкнуться до основания; а у Флегетона на мгновение в глазах темнеет: как же приятно, как же хорошо! Слишком поздно получается отдать себе отчет в том, что прорезавшиеся когти царапают кожу до крови, но Ахерон, кажется, и не против — сам подается навстречу, красиво выгнувшись в пояснице. Прекрасный, замечательный, любимый, с ним восхитительно; вот только ощущений так много, что Флегетону приходится замереть, уткнувшись лбом между лопаток и безуспешно пытаясь восстановить дыхание. И постараться подумать о чем-то совершенно другом и постороннем — что угодно, лишь бы не кончить позорно в первую же секунду. — Двигайся, любимый мой. Все в порядке, — Ахерон приподнимается ненадолго, накрывает чужую ладонь своей, и Флегетон едва ли не хнычет, чувствуя, как от ласкового прикосновения по телу разливается тепло. Его любят. Ему доверяют. Его принимают во всех возможных смыслах, и им вдвоем в любом случае будет хорошо. Очень даже хорошо. В этом Флегетон убеждается, на пробу толкаясь бедрами. А затем еще, и еще, и еще. Поначалу он еще старается выдерживать единый темп. Двигаться размеренно, плавно, все еще осторожничая, привыкая; но терпения хватает ненадолго. Внутри тесно и горячо, Ахерон нет-нет, да сжимается вокруг члена, лицом утыкается в подушку, глуша стоны, и как тут вообще можно сконцентрироваться хоть на чем-то? У Флегетона вот не получается, и уже через пару минут он толкается вглубь резко и хаотично, постоянно сбивается с ритма, снова царапается, едва ли отдавая себе в этом отчет, и выстанывает что-то почти жалобно — вперемешку комплименты, признания в любви и просьбы: еще немного, пожалуйста, вот так. Жаль, что Ахерон в постели такой тихий, жаль, что в такой позе невозможно разглядеть выражение его лица, но о таком думать не хочется. Думать вообще не хочется — вместо этого Флегетон наклоняется, тянется за поцелуем, и выходит, конечно же, смазанно и не очень удобно — он больше лижет любовника в губы, чем по-настоящему целует, — но это все равно ощущается правильным и нужным. Больше не разобрать, где чье удовольствие, где чье наслаждение и где чья любовь; их общие, взаимные чувства резонируют, усиливаясь в разы, а Флегетон все-таки не железный, чтобы слишком долго держаться. — Дорогой мой, хороший, я сейчас… — но договорить не успевает. «Сейчас» случается раньше. Отстраниться Флегетон тоже не успевает — кончает внутрь, загнав член до основания. И, кажется, отключается на мгновение или, может, больше, потому что в себя он приходит уже лежащим на простыне под теплым Ахероновым боком. Чувствует, как мерно двигается запястье любовника, слышит негромкие, частые вдохи, но сделать ничего не может — тело словно бы налилось свинцом. Сил хватает только на то, чтобы прижаться покрепче, наощупь ткнуться губами в плечо, потереться щекой и лежать так, пока наконец Ахерон не выдыхает особенно шумно — связь на мгновение вздрагивает кратким мигом удовольствия. Вот теперь точно можно устроиться поудобнее и еще немного поспать… — В следующий раз предупреждай меня заранее, когда захочется поэкспериментировать, — Ахерон звучит слишком уж бодро для того, кого только что разложили. А еще — насмешливо, хоть и беззлобно, и оставшиеся крохи сил Флегетон тратит на то, чтобы переползти выше и цапнуть его за ключицу. — Не припомню, чтобы ты сопротивлялся, — языком ворочать тоже сложно, но оставить за возлюбленным последнее слово Флегетон попросту не может. И только потом, несколько мгновений спустя, до него вдруг доходит: — Подожди, то есть, ты рассчитываешь на следующий раз? — Почему бы и нет? — Ахерон пожимает плечом, усмехается в густые усы. — Что угодно, драгоценный, лишь бы с тобой. Флегетон может лишь слабо улыбнуться и на мгновение представить, что еще они могли бы сделать вдвоем — и не только. И после этого все-таки проваливается в уютную, сытую дрему. Ему тепло и комфортно, сквозь сон он чувствует ласковые объятия и нежный поцелуй в макушку, и чувство защищенности и покоя наполняет душу и тело. Кажется, теперь ему хочется начинать так каждое утро.