Redemption | Искупление

      Падма прибыла, чтобы осмотреть Нотта и обучить Гермиону нескольким исцеляющим и обезболивающим заклинаниям. Теория Гермионы заключалась в том, что, пока ей не удастся обезвредить метку, во время самых сильных болей можно попробовать обезболить всю левую руку. Если это получится, она сможет ввести такую же практику и в Азкабане.       Когда Падма ушла, Гермиона решила приготовить ужин. Она была неважным поваром — как в маггловской, так и в волшебной готовке, — но что-то у неё получалось. Пока она подсаливала воду для пасты, то услышала, как на втором этаже Малфой застонал от боли. Она выключила плиту и поспешила наверх.       — От одного до десяти? — быстро спросила она, отметив, что Драко лежал на кровати в позе эмбриона.       — Дело не в руке, — процедил Малфой. — Это мои ноги. — Он пренебрежительно отмахнулся от неё. — Всё в порядке. Пройдёт.       Гермиона нахмурилась. До этого он ни разу не упоминал о проблемах с ногами. Она подошла поближе и, осторожно положив руку ему на голень, сквозь тонкую ткань штанов почувствовала сильно напряжённые мышцы.       — Круцио, — прошептала она и прочла в его взгляде подтверждение своим словам. — Я могу помочь.       — Всё в порядке, Грейнджер, — повторил Малфой. — Это пройдёт.       — Я знаю, что пройдёт, — раздражённо ответила Гермиона. — Я знаю, насколько это мучительно, как долго длится и как больно бывает потом, — она сглотнула. — Я могу помочь.       Малфой ничего не сказал, но перевернулся лицом к ней и кивнул. Гермиона положила руки на верхнюю часть его правого бедра — ближайшего к ней — и плавно двинулась вниз, пока не нашла сведённую мышцу. Чуть выше колена она почувствовала сильное напряжение. Его икроножные мышцы были твёрдыми, как камень, но при этом вызывали неконтролируемые спазмы.       Плохо дело.       Гермиона ловко обхватила коленную чашечку обеими руками и начала массировать ногу сверху вниз, от голени к лодыжке. Малфой застонал, но Грейнджер знала, что это от облегчения.       — Мне делали такой массаж столько раз, что и не сосчитать, — произнесла она, чтобы заполнить тишину. — Однажды мне пришлось объяснять парню, с которым мы встречались всего пару недель, как разжать мои ноги на его талии, — Гермиона нервно хихикнула и продолжила разминать икроножные мышцы Малфоя. Она понятия не имела, зачем рассказала ему эту историю, — разве что потому, что он выглядел смущённым и уязвимым, а ей до смерти надоело, что он вымещал это на ней. Может быть, если она поделится с ним чем-то постыдным, проявив собственную уязвимость, Малфой сочтёт это равноценным обменом и перестанет называть её грязнокровкой.       Наконец его правая нога расслабилась, и он глубоко и облегчённо вздохнул. Гермиона перешла к левой ноге, заметив, что та напряжена намного сильнее. Половина его бедра уже начала неметь из-за последствий Круциатуса, хотя ещё и не была такой каменной, как голень. Грейнджер очень медленно стала разминать его левую ногу, всеми силами стараясь не думать о том, какой участок бедра Драко Малфоя она трогает.       Когда и левая нога расслабилась, Малфой снова простонал от облегчения.       — Где ты этому… — начал он.       — После войны у меня появились побочные эффекты, — призналась Гермиона. — После той ночи, когда Беллатриса пытала меня… — Забывшись, Гермиона осмелилась взглянуть на Малфоя.       Выражение его лица стало напряжённым.       — Тем не менее я изучала различные способы, чтобы облегчить это состояние. Приступы до сих пор иногда случаются, но уже намного реже, чем раньше. Вообще-то, этому методу я научилась в Австралии. Когда ездила туда, чтобы найти моих… — Гермиона замолкла. Она не была готова к этому разговору. — Я провела там некоторое время после войны, — исправилась она. — И приступы случались через день. В Аделаиде нашлась целительница, которая специализировалась на побочных эффектах этого проклятия. Она выяснила, что для сведённых мышц нет лучшего средства, чем особый вид массажа тканей. Но, конечно, при эмоциональных приступах он не поможет. — Гермионе показалось, что она заболталась.       Она быстро убрала руки, осознав, что всё ещё выводит узоры на икрах Малфоя. Её лицо залил румянец, и Гермиона переключилась на осмотр Нотта, чтобы отвлечься.       — У меня так сводит мышцы почти каждый день, — признался Малфой уже не таким надменным тоном, как прежде. — Только после того, как я оказался здесь, стало легче. Полагаю, это связано с нормальным питанием и питьём.       Гермиона даже немного удивилась тому, что Малфой вообще знал о существовании подобной связи. Мало кто из волшебного мира в этом разбирался, так как большинство болезней можно было вылечить с помощью зелья или заклинания. Словно прочитав её мысли, Малфой продолжил:       — Когда в тюрьме нечем заняться, ты начинаешь много думать. Я рассмотрел все возможные варианты, и раньше, чем дольше я там находился, тем хуже становились мои приступы. Но как только я получил нормальный доступ к еде и воде, они прекратились на несколько дней.       — Это разумная гипотеза, — согласилась Гермиона. — Я бы спросила, как часто тебя кормили, но, учитывая тот вес, с которым тебя перевели, и тот факт, что после осмотра тюрьмы стало совершенно очевидно, что никто из заключённых даже не имеет представления о реальном времени дня, думаю, это глупый вопрос.       — Как выглядела моя мать? — ни с того ни с сего спросил Малфой.       Гермиона остановилась, задумавшись, как ответить на его вопрос. Он ничего не сможет сделать с это информацией — только мучить ею себя. С другой стороны, сама мысль о том, чтобы ему солгать, казалась Гермионе жестокой и заставляла все её внутренности сжаться. Она остановилась на сокращённой версии всех фактов.       — Она постоянно наблюдается у целителя и получает своевременное лечение. Она выглядит хрупкой, но, поговорив с ней, могу сказать, что у неё есть сила, которая поможет ей пройти через всё это, — ответила Грейнджер. Она не сказала ни слова о своих подозрениях насчёт целителя. — Однако я внесла некоторые изменения в то, что касается её содержания.       Малфою стало интересно.       — Я настояла на том, чтобы ей предоставили возможность на регулярной основе мыться, лучше питаться и заниматься чем-либо, что могло бы занять её разум.       — Спасибо, Грейнджер, — это был тихий, едва уловимый шёпот. Гермиона не осмеливалась принять это, опасаясь, что искренняя благодарность, скрывавшаяся за его словами, испарится так же быстро, как и появилась.

***

      Тео очнулся на следующий день, оценив боль на четвёрку. Это оказалась самая низкая отметка за всё время с того момента, как Гермиона впервые увидела его более, чем двумя днями ранее. Они оба не испытывали сильных болей, что было хорошо, так как у неё накопился новый список вопросов, который требовал их полного внимания.       — Кто-нибудь из вас знает, отличалась ли клятва или заклинания, когда метку принимали вы и когда это делало более старшее поколение Пожирателей? — уточнила Гермиона.       Нотт и Малфой озадаченно переглянулись.       — Я спрашиваю, — продолжила она, — потому что, похоже, ни у кого из вас не наблюдаются прогрессирующие психические проблемы. Иными словами, метка, кажется, не сводит вас с ума. Но вот некоторых других — да.       Она бросила осторожный взгляд на Малфоя, чьё лицо застыло. Гермиона не могла прочитать это выражение.       — Они не станут говорить со мной о собственном опыте — по крайней мере, пока…       — Никогда они не станут, — перебил её Нотт. — Старая гвардия? Никто из них не будет с тобой разговаривать, — уверенно сказал он.       — Я думала об этом, — призналась Гермиона, прикусив губу. Ей не хотелось привлекать других невыразимцев, но если статус её крови ставил расследование под угрозу…       — Возможно, я могла бы получить указ Министерства, согласно которому я смогу просто собрать их воспоминания, но мне бы хотелось этого избежать.       Малфой презрительно фыркнул.       — Грейнджер, прекрати быть такой мягкосердечной. Любой из них с радостью бы перерезал тебе горло и сжёг твой труп. Все эти выкручивания рук по поводу наших грёбаных прав и свобод выматывают.       — Я понимаю, что они ничего не значат для тебя, — раздражённо парировала она. — Они имеют значение для меня.       Тео вздохнул, видимо, осознав, что надвигается новая ссора.       — Каждый в этой тюрьме — личность. Да, подавляющее большинство — люди, которые разрушили до основания свою жизнь и жизни всех вокруг себя. Да, большинство из них по-прежнему представляют угрозу для общества. Но если мы начнём обращаться к некоторым так, словно они не люди — словно у них нет человеческих прав и достоинства, — тогда ради какого сраного хрена мы сражались на этой войне? Я пожертвовала всем, чтобы жить в мире, основанном на принципах добропорядочности и справедливости. Меня не волнует, значит ли это что-то для тебя. Но это кое-что значит для меня, и мне не нравится пересекать эти границы — границы, которые я начертила на песке давным-давно и заплатила высокую цену, защищая их.       Малфой просто посмотрел на неё и вздохнул.       — Удивительно, что вы, ребята, вообще выиграли эту войну. Вероятно, помогло то, что лидер противоположной стороны был безумнее ведьмы на Самайн.       Он разочарованно провёл рукой по своим всё ещё спутанным волосам.       — Я никогда не пойму, как ты можешь продолжать смотреть на мир с этим жалким оптимизмом. Все, кто сидит в Азкабане, — это просто оболочки людей. Ты права, многие из нас заслуживают находиться там. Но это не меняет того факта, что мы перестали быть людьми в ту секунду, когда на нас надели цепи. Мы продолжаем существовать до тех пор, пока управляющие тюрьмой проталкивают нам еду через соответствующее отверстие. А если они прекратят это делать? Никто не станет нас оплакивать. Тебе нужно научиться принимать это. Мы все — мертвецы, которым не хватило здравого смысла умереть по-настоящему.       Гермиона видела, что Нотт уставился на свои колени и теребил в руках одеяло. Он был согласен с Малфоем. Они стали ходячими мертвецами.       — Возможность находиться здесь… — произнёс Нотт тихим голосом. — Это не акт доброты. Сидеть тут, в твоём маггловском доме, с твоими маггловскими книгами и твоим маггловским телевизором, есть маггловские бутерброды — всё это напоминает о том, чего у нас никогда не будет, когда мы вернёмся туда.       У неё защемило в груди, и Гермиона поняла, что вновь допустила ошибку, когда дело коснулось Малфоя и Нотта. Каждый день, проведённый ими в этом доме, приближал их к возвращению обратно, и они не могли до конца насладиться ни одной крупицей той роскоши, которую вкусили.       — Я… — Гермиона и правда не знала, с чего начать. Но, прежде чем она успела продолжить, стук в окно перебил её. — Пророк, — пробормотала она себе под нос и забрала газету у птицы, доставившей её. Взгляд тут же ухватился за заголовок, в котором фигурировало её собственное имя.       Это была не первая полоса, а колонка ближе к низу первой страницы.

Героиня войны Гермиона Грейнджер лезет в дела Азкабана

      — Что?!       «Героиня войны и невыразимец Отдела тайн Министерства шныряет по тюрьме Азкабан, используя своё положение, чтобы угрожать и оскорблять надзирателя тюрьмы», — сообщает источник.       Мисс Грейнджер, известная безнадёжным отстаиванием прав различных существ — от домашних эльфов до кентавров, — похоже, решила вступить в борьбу за права… Пожирателей смерти? По конфиденциальному делу Министерства Грейнджер был предоставлен беспрецедентный доступ в тюрьму только для того, чтобы она отчитала главного надзирателя Корнелиуса Хоганиса перед его собственными подчинёнными.       «Её требования выходили за рамки дозволенного, — сообщает неназванный охранник, подслушавший их разговор. — Она хотела, чтобы мы организовали им поле для квиддича и пятизвёздочное питание!»       Он также обвинил мисс Грейнджер в том, что она потребовала от надзирателя уволить местного целителя — человека, проработавшего там более двадцати пяти лет. «Возможно, она считает, что раз она подруга Гарри Поттера, то может заправлять делами всех вокруг», — предположил наш источник.       После громких побегов из Азкабана в 90-х, легко понять, почему в учреждении, предназначенном для преступников, совершивших особо тяжкие преступления, так мало удобств. Подобная роскошь усиливает опасения широких слоёв населения относительно безопасности.       «Это тюрьма, а не курорт». Действительно.       Гермиона была в ярости. Кто бы ни слил это в прессу — она проклянёт его. Возможно, для этого ей придётся обратиться к Джинни. У Джинни всегда отлично выходили сглазы.       Её гнев нарастал. Какая дерзость. Хренова наглость. Она была так зла, что начала дрожать.       Не сейчас.       Страх столкнуться с панической атакой только усилил панику. Злость и тревога смешались в безумный коктейль, лишив её способности делать полноценные вдохи и выдохи.       — Грейнджер, — она услышала голос Малфоя, который звучал будто глубоко из-под воды. Её дыхание стало прерывистым, и Гермиона потянулась, чтобы за что-нибудь ухватиться, прежде чем машинально опустилась на край кровати Тео.       — Драко, принеси ей воды. — Слова Нотта казались невнятными, но она смогла разобрать, что он сказал. Гермиона почувствовала, как он присел на свою кровать позади неё, словно собирался подхватить, если она вдруг упадёт. Он положил холодную худую руку ей на плечо.       — Гермиона, — он позвал её по имени. Она хотела ответить, но почувствовала, что теряет контроль. Ярость вызвала паническую атаку, но теперь её одолел страх. Сердце быстро забилось в груди. Нужно было взять себя в руки. Она не могла развалиться, не сейчас. Не перед ними. Из-за этого чувства уязвимости ей стало только труднее нормально вздохнуть.       Дыши. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.       Гермиона пыталась дышать медленнее, но почувствовала, как паника нахлынула снова. Она буквально не могла больше контролировать собственное дыхание. Ей в руку вложили стакан, но она не смогла его удержать. Дрожащие пальцы не слушались.       — Грёбаное дерьмо!       Тёплая ладонь поместила бумажный стаканчик ей в руки, а другая обернула её пальцы вокруг него. Эта же ладонь продолжала их придерживать, помогая поднести стакан к губам.       — Медленно, Гермиона, — услышала она воркование Тео у себя над ухом. — По одному глоточку. Медленно. — Она послушалась. Зубы стукнулись о стакан, но ей удалось сделать глоток. Это действие автоматически несколько замедлило её дыхание.       Ещё один глоток. И ещё один. Дыхание начало выравниваться, хотя руки всё ещё дрожали — или, по крайней мере, та, которую не придерживал другой человек, до сих пор помогающий обхватить тонкий бумажный стаканчик.       Дыхание замедлилось, и Гермиона смогла сосредоточиться на мягких похлопываниях по её спине, которые делал Тео, чтобы вернуть её к реальности. Она втянула воздух через нос и выдохнула через рот.       Когда зрение окончательно прояснилось, Гермиона увидела, что это Малфой придерживал стаканчик, помогая ей выпить набранную в него воду. Заметив, что Грейнджер держит его самостоятельно, Драко убрал руки и отошёл назад.       — У тебя случилась паническая атака, — констатировал он очевидное.       — Я знаю, — ответила Гермиона, до сих пор ощущая сухость во рту. — Спасибо.       — Что её спровоцировало? — спросил Малфой. Гермиона протянула ему газету, которая привела её в ужас, и указала на нужную статью. Его серые глаза забегали по странице.       — У меня иногда такое бывает, — сказала она. — Не часто. Причиной стал гнев. Сильные эмоции могут спровоцировать тревожность. Со мной уже вечность такого не случалось.       И только тогда Гермиона увидела, что, когда она рухнула на кровать Тео, её волшебная палочка выпала из мантии на пол. Она быстро подняла древко, окидывая взглядом парней, чтобы понять, заметили ли они. Конечно, заметили.       — И что нам делать? Вырубить тебя твоей же палочкой и сбежать вдвоём? Как же романтично, — фыркнул Драко, но в этот раз в его тоне угадывался смех. — Мы никуда не собираемся по такому большому списку различных причин, что на их перечисление ушёл бы год, — сказал он.       — Честно говоря, ты вроде как пока что застряла здесь с нами, — произнёс Тео, тепло улыбаясь. Гермиона слабо улыбнулась в ответ. Что-то изменилось между ними.       Она предстала перед этими двумя мужчинами совершенно беззащитной. Они могли взять её палочку, но оказали ей помощь. Да, здесь был замешан личный интерес. Да, в ней крылся ключ к тому, чтобы не испытывать мучительную боль. Они могли сделать с ней что угодно, но решили очень осторожно помочь ей пережить сильную паническую атаку.       Однако крылось в этом и нечто большее. Малфой, возможно, и считал её грязнокровкой, но он явно не хотел причинять ей вреда. Она не чувствовала никакой угрозы от него, но в воздухе всегда витало напряжение, когда он находился рядом. Гермиона вспомнила, как он впустил Пожирателей смерти в школу, проклял Кэти Белл, наложил Империус на Розмерту, его неудачную попытку отравить Дамблдора, то, как он наблюдал за её пытками на полу в гостиной его поместья. Она по команде могла мысленно перечислить все его преступления, и это заставляло насторожиться. Он не пользовался магией, но что, если он воспользуется? Что, если у него в руке окажется волшебная палочка? Гермиона считала, что его незатейливые оправдания, что причинение ей вреда причинило бы боль только ему, — это ещё не всё. Жестокий человек, который хотел, чтобы ты страдала, не держал бы тебя за руку и не помогал бы пить воду, когда у тебя случилась паническая атака.       Гермионе очень хотелось узнать, что творилось в голове Малфоя. Он был жутким засранцем в школе, таким высокомерным и полным фанатизма. Мысль о том, что он станет сражаться за свободу своего друга в ущерб себе, в Хогвартсе казалась смехотворной. Но мужчина, которого Грейнджер узнавала последние пару дней, уже не был тем мальчишкой. Если она что-то и знала о Малфое, так это то, что он плевал на других людей. Он заботился о матери. Заботился о Тео. Заботился о Пэнси. И, в некотором смысле, заботился о ней — по крайней мере, в достаточной степени, чтобы помочь, когда совершенно не был обязан этого делать.       Гермиона не знала, кем Малфой стал сейчас. Но, Мерлин, она хотела узнать.

***

      Нотт впервые спустился на первый этаж в обед того же дня. Малфой настаивал, что прекрасно справится с ужином сам, но Гермиона не смогла удержаться. Она не была на сто процентов уверена, что он умел готовить что-то, кроме бутербродов. А если умел, то она определённо хотела на это посмотреть.       Малфой выглядел довольно растерянным, но просто что-то пробормотал и позволил им спуститься вниз вместе с ним. Гермиона с Тео сели на барные стулья у острова и стали наблюдать за тем, как Малфой роется в холодильнике и шкафчиках, вытаскивая всякую всячину и раскладывая её на столешнице.       — Малфой, ты вообще знаешь, что собираешься приготовить? Зелья зельями, но ты хоть когда-нибудь раньше готовил? — спросила Гермиона. Казалось, он знал, что делает.       Малфой посмотрел на неё так, словно был оскорблён тем, что приходится отвечать на этот смехотворно глупый вопрос.       — Я же ем, — надменно произнёс он. — Конечно, не всё, чем я питался в последние несколько лет, можно назвать едой, но я помню, как есть.       — Да, я тоже знаю, как есть, — сказала Гермиона. Сидящий рядом Нотт фыркнул от смеха. — Но откуда ты знаешь, как готовить эту еду?       — Это просто. — В итоге Малфой решил, что лучше ответить на её надоедливые вопросы, чтобы его оставили в покое. — Допустим, я ем пирог с патокой. Я откусываю и пробую. Хочу знать, что внутри. Пытаюсь угадать. Очевидно, золотой сироп. Сливки. Ещё ваниль? Я проделывал это с самого детства. Да, я никогда раньше не готовил, но я знаю, как термическое воздействие влияет на зелья. С едой всё то же самое. Так что я способен приготовить какой-то сраный ужин из того, что ты принесла домой, — и не могли бы вы двое перестать пялиться на меня, пока я этим занимаюсь?       Тео громко рассмеялся, но слез со стула и протянул Гермионе руку.       — Пойдём, — сказал он. — Покажешь мне сад. Полагаю, он тоже под защитными чарами?       — Да, — произнесла Гермиона. — Там немного прохладно. Вот, — она вытащила палочку и наложила на них обоих согревающие чары, а после обернулась к Малфою: — Постарайся не сжечь дом и позови, если боль вернётся.       — Есть, мэм, — раздражённо ответил он.       Лучше это, чем грязнокровка.       Гермиона позволила Нотту, как джентльмену, проводить её через заднюю дверь на огромную веранду. Он споткнулся на пороге.       — Тео, ты…       Она собиралась спросить, в порядке ли он, но хватило всего один раз взглянуть на его лицо, чтобы понять, что да. Он наслаждался.       — Я пять лет не дышал свежим воздухом, — благоговейно произнёс он. — Не думал, что это… Я не ожидал, что это так на меня подействует.       — Нет, мне стоило догадаться. — Стоило догадаться. Стоило понять, что такое грандиозное событие, как первый выход на улицу спустя пять лет, будет иметь большое значение.       Заросший сад, напоминавший Гермионе о том, что она потеряла, представлял для неё нечто само собой разумеющееся, но, глядя на радость на угловатом лице Тео, она поклялась никогда больше не принимать дворик как должное.       — Он не такой большой, как в поместье, к которому ты, наверное, привык, но на самом деле это довольно большой участок так недалеко от города, — Гермиона продолжала бесцельно болтать. — Раньше у нас был очень большой сад — и с овощами, и с цветами, — но, очевидно, я забросила его на слишком долгое время.       — Где твои родители? — спросил Тео.       Гермиона напряглась всем телом, помогая ему спуститься по ступеням на густую траву.       — Прости, — произнёс он секунду спустя. — Мне не следовало спрашивать.       — Нет, — тихо ответила Гермиона. — Просто мне тяжело говорить об этом.       У неё перехватило дыхание.       — Потом, — сказал Нотт. — Хватит на сегодня и одной панической атаки. Но если захочешь поговорить об этом, знаю, я, наверное, последний человек, с которым ты бы желала пооткровенничать, но… так уж получается, что ходячий мертвец сохранит все твои тайны.       — Тео, не говори так, — она поморщилась. Гермиона за последние несколько часов начала ненавидеть выражение «ходячий мертвец». Он пожал плечами, но улыбнулся.       — Пойдём, покажи мне этот сад, — позвал Тео. Она была благодарна ему за смену темы.       — Помню, здесь, — Гермиона указала на левую сторону двора, где, видимо, когда-то был пышный цветочный сад, — у мамы росло очень много лаванды. Отец её ненавидел, — рассказала она со смешком. — Он говорил: «Джин! Здесь воняет мылом!» — рассмеялась Грейнджер, и Тео улыбнулся. — Поэтому она выполола всю лаванду и посадила гортензии. Они стали моими любимыми цветами. Она также прошла тот период, когда хотела, чтобы мы ели только то, что приготовлено из продуктов, выращенных в нашем саду, но это не продлилось долго. Однако у нас был стабильный урожай помидоров, огурцов и зеленого горошка, — продолжала Гермиона.       Тео внимательно слушал, кивая.       — А какой была твоя мама? — спросила Гермиона, но, почувствовав, как он снова напрягся, поняла, что опять ступила на минное поле.       — Моя мать умерла, когда я родился, — тихо ответил он.       — О Мерлин. Тео, прости, — сказала Гермиона, жутко покраснев. — У меня бывают острые приступы словесного поноса.       Как только Нотт произнёс эти слова, она вспомнила, что он сирота — его мать умерла задолго до отца. Гермионе так хотелось поскорее покончить с обсуждением её родителей, что она не подумала.       — Нет, — Тео покачал головой, накрывая её руку ладонью. — Всё в порядке, Гермиона. — В его глазах отсутствовала грусть. — Если бы она выжила, жизнь стала бы для неё адом. Думаю, то, что она ушла, было благословением богов.       Гермиона задумалась, что же случилось с этим добрым, красивым парнем — почти ещё мальчиком, — если он был благодарен за то, что его собственная мать умерла.       — Ну, мы отличная парочка, — наконец сказала она. — Пока никто не упоминает при нас родителей, всё просто блеск.       Тео это рассмешило.       — Наверное, при Драко тоже лучше не упоминать семью. У него абсолютно другая ужасная история.       Увидев её вопросительный взгляд, Тео продолжил:       — Мать любит его каждой частичкой своего существа, а отец любил сильнее, чем большинство Пожирателей любили своих детей, но… Люциус являлся собственником. Семья представляла для него собственность. Та отвратительная заносчивость, которую всегда демонстрировал Драко? Это всё Люциус. Это Люциус учил его быть мужчиной, а Драко ничего так не хотел в жизни, как угодить своему отцу.       Гермиона кивнула. Она выстроила эту логическую цепочку ещё до окончания Хогвартса.       — Люциус держал его при себе, пока мог. Когда Тёмный Лорд вернулся, всё разрушилось. В первый год у Тёмного Лорда было много работы. Ему требовалось выстроить связи. Пока Люциус не угодил в Азкабан, Нарцисса и Драко находились в безопасном пузыре.       — Наверное, было трудно, — сказала Гермиона. Что ещё она могла ответить? Это звучало крайне ужасно.       — Он всё ещё любит отца, но не думаю, что когда-нибудь простит его за то, что тот сделал с ним — и с его матерью.       Нотт ненадолго замолчал, но потом продолжил:       — А его мать. То, что он не может её защитить, — пытка для него. То, что ты сделала для него вчера — передала ей сообщение, — Драко не признается, но он никогда не будет считать, что полностью отплатил тебе за это.       — Это ничего не значило, — возразила Гермиона.       — Это значило абсолютно всё, — грустно произнёс Нотт.       Гермиона решила не развивать тему. Она ещё не оправилась от информации, которую на неё вывалил Тео. Они бесцельно бродили по саду в приятной тишине, и Гермиона поймала себя на мысли, что второй раз за день размышляет о Драко Малфое намного серьёзнее, чем прежде. Те привилегии, за которые она так быстро его обвиняла, только ускорили его падение.       — Вы были близки в школе? — наконец спросила Гермиона.       — Не особо. Не до пятого курса, по крайней мере. Моего отца уважали, потому что он принадлежал к Священным двадцати восьми, но он был просто жестоким пьяницей. Из тех, кого Нарцисса Малфой нечасто приглашала бы, если бы могла. После возвращения Тёмного Лорда наши отцы стали теми, кем стали, и это сплотило нас с Драко.       Гермиона кивнула. Это имело смысл. После того, как умер Седрик Диггори, а Волдеморт возродился, она стала гораздо меньше интересоваться межличностными отношениями внутри других факультетов.       — Ты встречалась с Уизли? — ни с того ни с сего спросил Тео. На этом вопросе его губы изогнулись в ухмылке. Гермиона покраснела.       — Около десяти минут, — призналась она. — В это трудно поверить, но мы поцеловались в дурацкой Тайной комнате посреди Битвы за Хогвартс.       — Романтично, — заметил Тео.       — Очень. — Сейчас Гермиона могла над этим посмеяться, но тогда всё казалось чрезвычайно серьёзным. — Когда всё закончилось, он оплакивал Фреда — мы все его оплакивали, — и секс стал хорошим способом отвлечься. Но в один момент мы просто осознали, что у нас никогда не было ничего общего, кроме желания сохранить Гарри жизнь. Вот и всё. Он до сих пор остаётся моим лучшим другом, но пусть он превратится в головную боль другой женщины.       Гермиона не знала почему — уж точно не потому, что он был «ходячим мертвецом», — открываться Тео оказалось очень приятно. Мерлин, она впервые заговорила с ним всего два дня назад. Но они будто знали друг друга намного дольше. Он вёл себя учтиво, выглядел умным и вдумчивым. Он читал её — и умел по-настоящему читать Малфоя. Гермиона чувствовала, что хотела довериться ему, и это её пугало. Он оставался «Испытуемым 2». Оставался её работой. Вне зависимости от её планов спасти его из лап Азкабана она начинала переживать, что ведёт себя непрофессионально.       Но если кто-то и заслуживал её доброты, сострадания и того, чтобы немного расслабиться, разве это не был Тео Нотт? Мальчик, которого побоями заставили принять метку и который теперь расплачивался за это своей жизнью? Гермиона поняла, что не смогла бы перестать заботиться о Тео, даже если бы попыталась.       Что её беспокоило — отчего скручивало живот, — так это осознание, что она начинает переживать и о Малфое тоже. При мысли о том, что придётся вернуть его обратно в Азкабан, её сердце начинало биться быстрее, а в груди поднималась паника. Нет, ей нужно включить в свой план по освобождению Нотта ещё и Малфоя. Разве он тоже не стал жертвой? Её список становился всё длиннее — Нарциссу Малфой она также в него впишет. Спасение Гарри Поттера буквально помогло выиграть целую войну. Почему её приговорили к десяти годам в Азкабане?       Если надзиратель тюрьмы и его подхалимы решили, что её последний визит в тюрьму был «превышением полномочий», то пусть просто подождут. Даже если это станет последним, что Гермиона сделает в своей жизни, она заставит освободить из Азкабана всех Пожирателей смерти, кто больше не представляет угрозы обществу, и дать им спокойно отбыть их наказание.       Хорошей новостью, касающейся её растущего списка дел, оказалось то, что Гермиона могла заручиться помощью своих друзей. Она понимала, что будет непросто. Между ними и Малфоем или кем-либо ещё, связанным с Пожирателями, не было взаимной симпатии, но если она и знала что-то о своих друзьях, так это то, что они не любили несправедливость.       Как раз в тот момент, когда Гермиона прикидывала свои аргументы, с террасы их позвал Малфой.       — Эй! Вы есть собираетесь или останетесь до вечера резвиться в саду?       — Резвиться! — крикнул в ответ Тео, но, снова взяв Гермиону под руку, повёл её на кухню.       — Мерлин, здесь восхитительно пахнет, — признала Гермиона. — Что ты приготовил?       — Еду, — ответил Малфой. Он расставил три тарелки и наполнил их чем-то, напоминающим на вид ризотто, а сверху положил идеально обжаренное филе лосося. Этот элегантный ублюдок даже украсил его веточкой укропа. Гермиона была ошеломлена.       — Ладно. Ты умеешь готовить всё, — согласилась она.       Ей почти захотелось забрать свои слова назад, потому что самодовольное выражение, появившееся на лице Малфоя, выглядело просто невыносимо. Но затем Гермиона отправила в рот кусочек, и всё, о чём она смогла дальше думать, это о том, что, вероятно, вышла бы замуж и за меньшее.