алекситимия

      Рут пришла в себя совсем быстро.       Она лежала в своей постели, укрытая одеялом, и вглядывалась в трещины на потолке, которые складывались в причудливые образы. В голове снова была каша, но теперь не хотелось с ней разбираться, теперь не хотелось выходить из комнаты. Рут горела желанием провести там остаток своих дней, потому что видеться с членами отряда после того, что они сделали, казалось мерзким и липким. Она чувствовала себя так, будто ей вот-вот предстояло взять голыми руками неприятную живность. Тело передёрнуло.       Рут повернулась на бок, теперь её мутный взгляд был направлен в окно, но она смотрела перед собой и ничего не видела. Собственная комната плыла и кружилась, словно она находилась на чертовой карусели — Рут не знала откуда, но откуда-то точно знала, что терпеть не могла подобные аттракционы. Прикрыв глаза, она снова возжелала окунуться в спокойную дрёму, во тьму, что иногда зазывала её в свои объятия с особой теплотой. Но у неё снова ничего не выходило. Комната никуда не делась, и чувство качки стало невыносимым.       Время близилось к полуночи, весь отряд уже разошёлся по комнатам, но покидать собственные покои Рут совсем не хотелось. Словно там, за их стенами, скрывался очередной ужас, который ей предстояло пережить. Но разве там, в прошлом, которое теперь она едва ли в состоянии вспомнить, она как-то провинилась? Разве у неё были грехи соразмерные с тем испытанием, с которым ей пришлось столкнуться? Рут была уверена, что нет. Тогда почему свет отрёкся от неё? Напуганной и потерянной, не понимающей, что делать дальше.       Сев в постели, Рут вцепилась в кровать. К горлу подступил ком, на тумбе она заметила кем-то заботливо оставленный стакан с водой, а рядом — небольшую конструкцию со свечой, от которой исходило тепло. Маленький огонёк за стеклянными стенками едва заметно трепыхал. Рут потянулась рукой, осторожно коснулась банки холодными пальцами, и кожу обдало жаром. Он полз дальше, окутывая ее внутренности, и обосновался в груди. Неприятное чувство заставило её одернуть ладонь.       Свесив ноги с кровати, Рут уставилась взглядом в зеркало напротив. Она была в том же виде, в котором выходила с Пилеоном на прогулку, с неё удосужились снять лишь куртку и ботинки, и за это она, вопреки всему, была благодарна. Но холод, гуляющий по поместью, забирался даже под несколько слоев одежды, несмотря на своеобразный источник тепла. Рут казалось, что в этом новом мире, который испытывал остатки человечества на прочность, не осталось того, что могло бы ее согреть.       Натянув ботинки, она заправила шнурки внутрь и поднялась с места. Шаги её, обычно громкие и хлёсткие, сейчас были твёрдыми, но бесшумными. Рут кралась, подобно кошке, что загнала в угол мышь, хотя мышью в сложившейся ситуации была, пожалуй, именно она, а отряд — хищником, который невозмутимо загнал её в ловушку. Ведомая желанием получить ответы и вспомнить всё, что было «до», Рут не заметила, как стала доверять им чуть больше необходимого, и теперь пожинала плоды собственной беспечности.       В гостиной слышались голоса. Донован замерла наверху лестницы, осторожно выглядывая из тени. На диване, перед догорающим камином, сидели Каин и Лэйн. С ангелом она после своего пробуждения здесь больше ни разу не общалась, да и с Лэйн держалась обособленно, пусть она и пыталась наладить с ней контакт. Из рассказов самой Лэйн, она знала, что криптограф прошла схожий с её путь: потеря памяти, непонимание происходящего, недоверие, и, наконец, покой. Она нашла своё место здесь, в отряде, в то время как для Рут этого места не было во всём оставшемся мире.       Каин поднял взгляд на лестницу, когда услышал шаги. Лэйн тоже обернулась, провожая Рут взглядом до самой кухни, на которой она скрылась, а потом снова повернулась к ангелу, вытянув ноги ему на колени. Каин беззастенчиво положил крепкую ладонь на бедро, оглаживая изгибы музыкальными пальцами, и бесстрастно глядел на пока ещё трещащий огнём камин. Атмосфера в поместье после всего произошедшего накалилась на предела, и казалось, что отряд, некогда дружный и сплочённый, разделился на два лагеря, не желая принимать правду, которая казалась для каждого единственно верной.       — Тебе её жаль.       — Что? — Лэйн растерянно хлопнула ресницами и взглянула на Каина более осмысленно.       — Рут, — коротко объяснил он, выводя на ее бедре круги, под пальцами, скрытая плотной тканью домашних штанов, расцветала метка. Их метка. — Тебе её жаль.       — Да, — согласилась она, не думая над ответом. — Потому что я тоже через это прошла, я понимаю, что она чувствует.       — Разве есть смысл жалеть того, кто только и делает, что сам себя жалеет? — лениво уточнил Каин, подняв взгляд. Лэйн нахмурилась, ей совсем не понравилось то, как ангел отозвался о новом члене отряда. — Разве ей недостаточно собственной жалости?       — Это грубо, Каин, — Лэйн фыркнула и убрала ноги с его колен, откинувшись на спинку дивана. — Очень грубо. Обо мне ты тоже думал также, когда я только появилась?       — Да, — честно признался он. Где-то в груди её неприятно расползалась обида и горечь, что подступала тошнотворным комом к горлу. — Вы, люди, отличаетесь от нас.       — Ну знаешь, — Лэйн вспыхнула, и поднялась на ноги, но Каин одни движением ладони, что сцепились на чужом запястье, снова усадил её на место. — Ты... Невыносим, Каин. И как такой заносчивый чурбан может быть ангелом? Моей родственной душой?       — У тебя всегда есть выбор, — безразлично бросил он, хотя сердце в груди забилось быстрее обычного. — Например, разорвать нашу связь.       Лэйн задохнулась от возмущения. Ей казалось, что она давно привыкла к... особенностям Каина, но на деле, стоило ему выкинуть нечто подобное, как ей всерьёз хотелось оборвать всё, что её с ним связывало. Каин не был груб с ней, и не делал ничего, что могло бы вызвать в ней не угасающее по началу раздражение, но его безразличие к окружающим, его взгляд и нежелание видеть мир так, как его видят смертные, порой Лэйн задевало за живое.       Она отвернулась, закусила губу и сложила руки на коленях. Мысли снова вернулись к Рут. Потерянной, преданной, не услышанной остальными. Она хорошо её понимала, пусть их истории и различались, пусть Лэйн не забывала, кто она есть, и не выстраивала себя по кирпичикам заново, во многом они были схожи. И наркоанализ тоже проходили обе. Лэйн знала: рано или поздно Рут простит Дмитрия за этот ход, но сейчас ей нужен был кто-то, кто мог бы ее поддержать, кто мог бы показать, что они на самом деле ей не враги и что это всё — вынужденная мера.       Она поднялась с места, разгладила складки на одежде и бросила на Каина нечитаемый взгляд. Он больше её не останавливал, лишь следил за Лэйн задумчивым взглядом. Ангел хорошо помнил, как она держалась в отряде по началу, и понимал, чем вызвана ее жалость к новому лицу в отряде, но не понимал, почему Лэйн не видела очевидного. Многие ответы на вопросы Рут лежали на поверхности, просто смертные их не замечали. Глядели не дальше собственного носа, озадаченные происходящим, и злились, что не могут контролировать Донован — она была как дикая кошка, которую едва ли способны приручить злые человеческие руки.       Лэйн тихо прошла к кухне, но замерла на пороге, когда услышала неразборчивый шёпот. Рут была на кухне не одна, с ней был Ноа. Лэйн почти сразу заметила, что именно с ним и Пилеоном она с первых дней нашла общий язык, хотя не понимала, где могли находиться их точки соприкосновения. Они были совершенно разными, словно небо и земля, и это вызывало толику интереса.       Нарушать их покой она не стала. С Рут она поговорит завтра утром, а сейчас ей, вероятно, хотелось побыть с кем-то, в кого веру она ещё не потеряла. И Лэйн её понимала.       На кухне мерцала свеча. Огонёк на кончике фитиля то и дело подрагивал, от гуляющего сквозняка, и создавал на стенах и потолке причудливые тени. Гнетущая атмосфера поместья, которая душила каждого из отряда, казалось, сжалилась этой ночью и обошла это помещение стороной, дав двум смертным найти утешение в компании друг друга. Ноа и Рут были одинаково потеряны и разбиты, и компания друг друга сейчас казалась единственно правильной.       — Рут, — Ноа вздохнул, снимая очки и потирая переносицу. — Мы не враги тебе. Методы Дмитрия порой радикальны, но он очень переживает о тебе. Однажды ты сможешь это принять.       — Но разве я заслужила? — спросила она шёпотом, с надрывом. Он почти слышал, как в её голосе что-то ломалось и трещало по швам. — То, что произошло... За что вы так со мной?       Дёрнулась вперёд, порываясь схватить Ноа за плечи и встряхнуть пару раз, так, чтобы мозги в его голове тоже встряхнулись, чтобы он понял, что она чувствовала, когда всё произошло. Но какая ирония: чтобы Рут не делала, как бы не пыталась быть участливой, выстраивать себя заново, отряду этого недостаточно. От обиды хотелось выть раненым волком, и это чувство, впервые за пару недель вспыхнувшее в груди, заставляло захлёбываться в агонии.       Ей снова захотелось быть пустой оболочкой, которой нет дела до происходящего, которая похожа на механическую куклу. Без эмоций и переживаний. Она оказалась не готова так скоро окунуться в реальные переживания. Но мир был беспощаден, а Судьба, восседающая на её плечах, ехидно смеялась, наблюдая за ее жалкими попытками быть такой, как все.       — Если хочешь знать моё мнение, то я не считаю, что ты виновата в том, что начало происходить с твоим появлением, — прошептал Ноа на выдохе, снова надев очки и поправив их на переносице. — Это глупое стечение обстоятельств, частью которых ты стала по нелепой случайности.       — Вы ничего не видите дальше собственного носа, — голос её холодный, как сталь, заставил Ноа дёрнуться. — Только и делаете, что бросаетесь налево и направо клятвами и обещаниями, которые выполнить не в состоянии. Это мерзко.       — Возможно, — неожиданно для себя согласился с ней Ноа. Рут поднялась с места, но так и застыла, стоило осознать смысл брошенного как бы невзначай ответа. — Но в новом мире новые правила, Рут.       — Тогда к чёрту такие правила.       Она дёрнула плечом, и поспешила прочь из кухни, гонимая не Ноа, но его равнодушием — таким же, каким она одарила его этим утром. Пытаясь отогнать непрошенные мысли, Рут пару раз глубоко вздохнула и выдохнула, да так, что лёгкие заныли, но эта секундная боль позволила ей прийти в себя. Какое ей дело, что думал Ноа про всё случившееся? Какая разница, что чувствовала она, если теперь в мире не существовало рамок? Люди действовали необдуманно, и при этом знали: им ничего за это не будет. Нарушение морали и закона для них, вероятно, стало настолько обыденным, что даже грешно за это обижаться, но жгучее чувство огня в груди отступать не хотело.       Горло драло от неприятного першащего чувства, Рут пару раз откашлялась, и остановилась на последней ступеньке лестницы, что вела к её комнате. Ей всё казалось, что за ней кто-то наблюдал из тени, и хотя она не видела ни лица, ни каких-либо очертаний, она знала наверняка: там, среди тьмы и сгущающихся теней, восседал Пилеон. Думать о нем сейчас совсем не хотелось, разговаривать — тем более, поэтому Донован лишь раздражённо дёрнула плечом и поспешила убраться из холла.       Дверь за ней захлопнулась, щёлкнул замок. Рут и до случившегося не ощущала себя в безопасности, а после... ей начинало казаться, что она сходила с ума, потому что теперь ей мерещились шаги за спиной, чувство удушья и неприятный запах раствора, которым её усыпили.       Качнув головой, она постаралась вытряхнуть ненужные мысли, и прошла к кровати. На тумбе стояла одноразовая тарелка с кусочком яблочного пирога и стакан уже остывшего кофе, разбавленного молоком. Рядом покоилась сложенная вчетверо бумажка. Рут усмехнулась — чужая подачка сейчас напоминала ей брошенную бездомному псу кость. Справедливости ради, примерно так она себя и ощущала.       «Если постоянно отказываться от еды, не будет сил на поиски ответов.

— Леон».

      Короткое и лаконичное напоминание о дьяволе, казалось, должно стать маленьким островком спокойствия, но доверие Рут к отряду было теперь наглухо заколочено досками. Пусть они не обязаны были ей ничем, пусть они не должны были стать друзьями, пусть Рут в их глазах казалась странной, возможно, даже выглядела сродни угрозе, но она точно не заслужила подобных фокусов. Как бы они себя не оправдывали, Рут их не простит. Не сейчас уж точно.       Скомкав бумажку и кинув её в угол, Донован фыркнула и улеглась в постель, но сон не шёл. Мысли мучили её с пробуждения и до сих пор, и избавиться от них не выходило, как бы не хотелось. Рут столько раз просила ответы на вопросы, билась в глухие стены, что не задумывалась о том, что с ней будет, когда память начнёт возвращаться. И она всколыхнулась. Пусть под воздействием препарата, но чёрт возьми. Она понемногу вспоминала прежнюю себя. И это было больно.       Крупица вернувшихся воспоминаний теперь походила на крысу, которая бродила по закоулкам ее памяти и грызла нейронные соединения подобно проводам. Это ощущалось так, будто на открытую рану попали специи: в груди нестерпимо жгло от осознания, что в прежнюю точку она никогда больше не вернётся.       В дверь постучали. Сначала Рут подумалось, что это Пилеон. Но почему-то ей казалось, что если бы это был он, то снова явился бы в окно. Она медлила. Не спешила подниматься с кровати и открывать, ей не хотелось снова слушать о том, что таковы правила нового мира — бесчестные и аморальные. Ей не хотелось смотреть на тех, кто твердил ей о доверии и сам же его предал. Ей ничего не хотелось. Но стук становился громче, настойчивее, и Рут сдалась.       — Дмитрий.       Она застыла на пороге, скрестив руки на груди, и смотрела на него так, что казалось, вот-вот испепелит его взглядом. Ллойд кивнул, молчаливо спросил, можно ли войти, но Донован не сдвинулась ни на йоту. Она продолжала перекрывать вход в своё последнее безопасное пристанище в этом поместье, не желала, чтобы особую атмосферу в комнате нарушило присутствие чужака.       — Рут...       Дмитрий замялся, пытаясь правильно подобрать слова. Но в голове была такая каша, что сам черт ногу сломил бы. Он не понимал, зачем к ней пришёл, зачем Анна его надоумила на это. Возможно, из-за чувства вины — Ллойду не прельщало прибегать к таким радикальным методам, но с Рут было что-то не так, и чем раньше они поймут, что именно, тем лучше. В первую очередь, для самой Рут.       — Можешь ничего не говорить, — вяло отмахнулась она.       По ее бледным, почти бескровным губам расползлась нахальная усмешка, и сейчас она смотрела на него ровно так же, как всегда смотрел на смертных Пилеон. Безучастно, высокомерно, отчужденно.       — В новом мире новые правила, вам нужны были ответы, вы мне не враги... Я всё это слышала. Не утруждай себя лишними попытками всё объяснить.       Слова Рут прозвучали холодно, в них проглядывалась четкая сталь. Дмитрию на миг показалось, что она убила его прямым выстрелом в голову. Как бы Ллойд не пытался увидеть прежнюю Рут, которую он знал, её больше не существовало. Она пропала, растворилась во мраке, который стягивал свои клешни к особняку, который затягивался удавкой на шее ночью и не позволял сделать и вдоха. Дмитрий... понимал её. И понимал себя. Рут не виновата в том, что с ней случилось, а он просто военный, который всегда ставил цель превыше средств.       — Когда-нибудь ты сможешь понять меня, Рут, — вздохнул он. Донован неоднозначно дёрнула плечом и скривила губы в тоскливой усмешке.       — Когда-нибудь, но не сейчас, — кивнула она. — Не тогда, когда я пыталась доверять, а вы всё испортили.       — Мне... не хотелось этого, — Дмитрий отвёл взгляд. Волевой мужчина, чьи руки по локоть в крови, и глаза которого видели столько смертей, что не сосчитать, сейчас чувствовал себя не победителем, а побеждённым. — Это была вынужденная мера.       Рут снова усмехнулась, опустив голову. Голос Дмитрия звучал так, будто убедить он пытался не её, а самого себя. Словно его действительно мучила совесть. И Донован даже злорадно хмыкнула в собственной голове: пусть мучает. Пусть является ему во снах её образами, пусть душит его ночами, пусть он испытывает тоже, что и она. Сплошную боль и разочарование. Потому что, в отличие от неё, он это действительно заслужил.       Ведь Рут не злодей, а лишь жертва обстоятельств. Пусть она была во многом безучастна, не сильно шла на контакт и оставалась закрытой от мира, пусть колкости и сарказм раз за разом срывались с ее губ, но она не убийца. Да, от прежней Рут, которую некоторые члены отряда помнили, тоже ничего не осталось, но неужели это всё реальная причина так над ней издеваться?       — Спокойной ночи.       Рут ничего не ответила, лишь молча захлопнула дверь. И ровно в этот же момент створки окна за спиной распахнулись, позволяя морозному воздуху ворваться в комнату. Рут поёжилась, но оборачиваться не спешила. Знала потому что, что ее ждал очередной разговор, к которому она не была готова. Рут вообще теперь ни к чему готова не была. Ей казалось, что она бродила по беспроводной тьме, которой не было конца и края.       — Леон, — процедила так, словно один лишь он был виновен в том, что случилось.       Пилеон замер на подоконнике, оторопел лишь на пару секунд, но, казалось, прошла целая вечность. Видеть обычно хамоватую девчонку, что смотрела на него, как на равного, подавленной и морально затоптанной, было не то чтобы невыносимо, но тяжело. Её обычно плавные движения приобрели какую-то резкость, сталь, словно внутри себя Рут растила непоколебимый стержень.       — Ты соврал мне, — снова подала голос она, когда услышала, что Пилеон, наконец, закрыл окно.       — Демоны не лгут, Рут, а лукавят, — его бархатный голос казался ей напряжённым. Словно Пилеон только и ждал, когда она метнёт в него нож, вынутый из-за пазухи. — В чём дело?       — Мы встречались с тобой раньше, — сказала она, развернувшись. Бледное лицо в свете луны казалось практически прозрачным.       Пилеон вдруг ощутил, что его сердце пропустило удар. Нет, быть того не могло. Он бы запомнил её, он бы запомнил ту, после которой испытал адскую боль. Ту, что способствовала появлению метки. Такое ведь не забывается. Но Пилеону ведь всегда было не до этого. Пилеон всегда жил по наитию, не сильно заботясь об играх судьбы. Предназначения, родственные души... Всё это ему всегда претило. И признание Рут выбило почву из-под ног, но Пилеон так и не смог понять, почему.       — Я помню твои глаза, — продолжила она, усевшись на кровать. Резкий голос приобрел нотки усталости и безысходности. — Мне было примерно шесть. Я играла в мяч с Роуэном, а потом он выкатился на дорогу. Я помню визг тормозов, и помню содранные в мясо ноги и руки. Это ты спас меня тогда. Потом отвёл меня к матери, но вместо слов благодарности она лишь выставила тебя за дверь. Потому что я была нежеланным ребёнком. Она не хотела, чтобы я появилась на свет, но обеспокоенная мнением окружающих её людей на аборт она не согласилась.       В комнате воцарилось молчание. Рут больше ничего не говорила, а Пилеон не знал, что сказать. Потому что он вспомнил. Вспомнил, как должен был убедить водителя не прекращать движение, вспомнил, как после невыполненного задания Фенцио устроил ему взбучку. И не знал, как реагировать. Просто не понимал. Неужели тот секундный порыв и желание ее защитить было вызвано именно их связью? Нет, чёрт возьми, он отказывался в это верить. Паззл, который, казалось, сложился, снова разбился на части, и Пилеона это совсем не устраивало. Рут молчала. Она не торопила его с признанием, давала время обдумать. Быть может, вспомнить — в конце концов, это всё произошло давно, он вполне мог... забыть. Для бессмертных время эфемерно, и где для смертных оно кажется быстротечным, для них это маленькая вечность.       — Значит, ты вспомнила? — отозвался Пилеон, медленно спускаясь с подоконника. Движения его, как и всегда, были плавными, ленивыми, с толикой кошачьей грации, но взгляд, обычно безучастный и капельку нахальный, теперь выражал смятение. — Всё?       — Только несколько моментов, и своё детство, — призналась она. — Но остальным это знать не обязательно.       — Ты удивительное создание, Рут, — неожиданно сказал Пилеон, усаживаясь рядом с ней на кровать. Их плечи слегка касались, но никто не спешил отодвигаться подальше. — Ты не похожа ни на одного человека, с которым я когда-либо сталкивался. Чужая среди своих, чужая среди нас. Где же тебе есть место?       — В этом мире, новом и унылом, нигде.       Рут неловко сложила руки на коленях, и прикусила губу. В груди что-то зашевелилось. Что-то, похожее на чувства, которые теперь были для неё чужды. Слова Пилеона задели какую-то струну внутри, и по языку разлилась странная, неприятная горечь. Как тонко он подметил: чужая среди своих... Рут к этому выводу и сама пришла практически сразу. Пусть они и знали её, где-то там, в прошлом, но сейчас она для них такая же чужачка, как и они для неё. И сколько бы она не пыталась что-то с этим сделать, ничего не выходило. Может, дело в ней самой, а может в том, что члены отряда ничего и не делали для того, чтобы она стала воспринимать их не как угрозу, а как ту самую семью, о которой они трещали.       — Ложись спать, Рут. Тебе нужно отдохнуть, — голос Пилеона показался чужим.       Рут закусила губу, но всё же завалилась на кровать позади него, свернувшись в клубок. Она знала, что стоило ей уснуть, как Пилеон уйдёт, но признаваться себе в том, что она этого не хотела, что она прикипела к нему, как старый чайник, не хотелось даже себе. Поэтому вслух она ничего не сказала. Прикрыла глаза, желая провалиться в сон и никогда больше не просыпаться. И тут же дёрнулась — собственные мысли пугали. Она не хотела действительно умирать, но атмосфера в поместье ежедневно давила её так, словно по ней проехался самосвал.       Пилеон сидел возле нее молча, глядя перед собой ничего не видящим взглядом. Он всё думал о её словах, о её признании, и о том самом дне, когда он просто не мог стоять и смотреть, как умирает ребёнок. Для него в принципе смерть детей всегда была неприемлема. Как можно отнять годы у того, кто ещё не успел вкусить настоящую жизнь? Как можно так издеваться над их родителями, что больше всего на свете жаждали заиметь настоящую семью и чадо под боком? И от собственных мыслей стало не по себе.       Пилеон всегда отличался от остальных демонов, точно такой же чужак среди своих, он понимал, что испытывала Рут. Ей было не по себе. Но вопреки всему, он ничего больше и не мог сделать. Только быть рядом, чтобы она чувствовала себя по меньшей мере в безопасности. Но после случившегося, и это потеряло смысл. Теперь она едва ли способна смириться со своей участью, теперь она едва ли могла им доверять.       Но чужие ошибки своими руками исправить он не в силах. И покуда мир окончательно не пал, он просто будет рядом.