Способы связи в труднодоступных и отдалённых особняках

Он проснулся в комнатке, наполненной ароматом роз. Теперь он выращивал их сам в горшочках. Вот уже месяц, как он Фредерик и он живёт у этой девушки. Фредерик снова посмотрел на себя в зеркало. Он появился здесь, когда был пухленьким парнем, теперь он был очень толстый. Раньше животик лишь немного торчал полукругом, а сейчас это было толстое, круглое пузо, которое не втягивалось и не сдувалось, а наоборот — становилось ещё более большим и упругим, когда он набивал себе живот. Он очень любил расстёгивать рубашку и брюки при еде и набивать себя до такой степени, чтобы живот надувался до предела и оставшаяся еда увеличивала давление в пузике, а не его объём. Он любил, набив пузо до отвала, расслабляться и трогать свой твёрдый живот, который надувался от еды и был тугим барабанчиком. Девушка поощряла это, она сама любила кормить его с ложечки и затем поглаживать его полное откормленное пузико, похлопывая по нему и хваля Фредерика за его большой аппетит. Его груди были наливными и толстыми. Пять дней назад девушка рассматривала его и предложила: — У тебя уже очень красивая и пышная грудь. Тебе нужен хороший бюстгальтер. И у его действительно появился ещё один элемент нижнего белья. Чашки поддерживали жирные плавающие груди. Сам бюстгальтер был белым и даже с маленьким бантиком между чашек. Он совсем забыл про свою прошлую жизнь, словно её никогда и не было. Разумеется, это далось им обоим с большим трудом.

***

Дело в том, что девушка установила одно правило. Оно звучало следующим образом: «Если будешь умницей, всё будет хорошо». Юноша каждый день открывал для себя, что это такое — «быть умницей», потому что не знал этого или не понимал. Поэтому он им изначально не был, за что получал наказания. Она больно била его за каждую провинность. Например, ребята заводили какой-то непринуждённый разговор. Тон юноши всё больше начинал раздражать девушку, скудные конструкции его нескладной речи всё больше пробуждали в ней желание ударить его по щеке, заткнуть едой или ещё что-нибудь сделать. За матные слова он получал по губам. Однажды у него даже пошла кровь. Он зажимался с каждым днём, становился зашуганным и зажатым, как комочек. Голосок становился всё тише, писклявее и нежнее. Если он исправлялся, она его развязывала, позволяла гулять, проявляла заботу. Относительная свобода была только первые две недели, а дальше нужно было научиться её заслуживать. Всё равно всё за один раз не получится изменить. Девушка хотела показать ему, как его прошлая жизнь ужасна, как плохо может быть его телу и душе, которые всё никак не могли достучаться до безразличного ко всему Фредерика, и не могла придумать другого способа перевоспитания. В то же время она баловала его — у него были костюмы, кажется, всех цветов радуги, большая коллекция шейных и носовых платочков, нежных, переливчатых и прекрасных, манжеты с разными кружевами. Она откармливала его, заставляя есть до отвала, впрочем, он и сам был не против этого, — еда его успокаивала. Девушка не чаяла в нём души. Было много кнутов и много пряников. Она хотела, чтобы он был разбалованным, толстым и изнеженным, но при этом послушным. Он иногда ворчал, когда она просила его выучить конспекты, или когда он не понимал, зачем смотреть оперу. Если он говорил о том, что это скучно, она начинала спрашивать его, что же он смотрел раньше. Эти расспросы подогревали её решительность к наказанию. Она вела его в комнату для наказаний. Это была та сама комната с плётками в шкафу, которую юноша уже начал бояться и обходить стороной. Здесь была кровать с наручниками и верёвками, были наручники, прикреплённые к стене, а ещё у входной двери было помещение — ванная с раковиной на случай кровотечения или других неприятностей. Она снимала с него штанишки, брала ремень или плётку и шлёпала как следует. — Ах ты, невоспитанный, неразумный юноша! — говорила она. Она била его по мягкому месту. Его мягкие пухлые ягодицы болели, белая нежная кожица краснела от ударов, а на глаза наворачивались слёзы. Она расспрашивала его о прошлой жизни.

***

Однажды она спросила: — То есть, вы курили сигареты? — Да, и вейп тоже. — Ты считаешь это нормальным? — Да. Она снова повела его в комнату для наказаний. Она резким движением поставила юношу к стене, немножко развела их на уровне его головы ладонями вверх, закрепила их наручниками. Она взяла зажигалку и приподнесла к его губам. Каждое его движение или крик могли бы вызвать у него ожог, поэтому он смотрел на неё огромными глазами, которые наполнялись слезами, и не смел даже пошевельнуться. — Ну что, мы любим курить, правда? Отвечай! Он еле заметно помотал головой. — А ты знаешь, как лёгким становится больно? Ты знаешь, как противен дым? Ну ничего, сейчас ты всё узнаешь. Она взяла плётку и ударила его по полной груди. Юноша всхлипнул. Она била его по ключицам, груди, шее. Она достала аппаратик и сказала: — Вспоминай каждую свою сигарету. Удачи. Она положила аппаратик на кровать, включила его и ушла, закрыв дверь. Это была машина, делающая дым, театральный, но какой-то чёрный. Он заполнил всю комнату, Фредерик начал задыхаться. Она знала, что у него аллергия на эту составляющую дыма, которую она добавила. Его руки были прикованы к стене, он не мог даже опуститься на колени. От волнения он стал дышать всё больше, звучнее и тяжелее. Он хватал воздух ртом, но его почти не осталось. Его лёгкие заполнились дымом. Слёзы текли по его щекам. Он кашлял, ему было всё больнее, и только когда он закричал: «Помогите!», девушка открыла дверь и выключила аппарат. Она быстро вывела его из комнаты, чтобы самой не дышать этим дымом, и сказала: — Будешь курить? — и затянула ему платок на шее. Он итак еле дышал. — Нет… — еле слышно пропищал он. Однажды она переодевала Фредерика, указала ему на татуировку на левом предплечье с невнятным рисунком и надписью и сказала: — Что это? Он и сама прекрасно знала, что это. — Это татуировка… Я её сделал, когда мы были с друзьями… Девушка взяла юношу за предплечье. — Я давно знаю о ней. Мне очень жаль, что мне придётся сделать тебе больно, но это нужно, чтобы потом тебе было хорошо. Ты достаточно располнел, чтобы чувствовать меньше боли. Это будет лучше для тебя. Она повела его в комнату с плётками. Он очень испугался и начал плакать. Она усадила его на кровать, связала ему руки и засунула платок в рот, чтобы он орал не так громко. В руках у неё был какой-то странный прибор. — Потерпи, пожалуйста. Сейчас будет больно. Полную и нежную кожу на пухлом предплечьи начал волновать огонь. Затем кончик прибора коснулся рисунка на татуировке и ожог сделал юноше невероятно больно. Фредерик выл в платочек, слёзы катились по его пухлым щёчкам ручьями. Ожог причинял юноше большую боль. Девушка видела его страдания и сама начала плакать. — Потерпи, пожалуйста, осталось совсем немножко — говорила она сквозь слёзы. Наконец, татуировка исчезла, на её месте остался белый шрам с совсем неразличимыми следами рисунка и красными пятнами от ожога. Фредерик задыхался от боли и слёз. Девушка бережно уложила его на кроватку, погладила его по голове и сказала: — Мой хороший, крошечка моя, ты большой молодец. Сейчас мы твой ожог перевяжем. Она обработала ожог, приложила что-то холодное и обмотала марлей. Фредерик продолжал плакать. Она подсела к нему и сказала: — Вот видишь, как твоей кожице было плохо и больно? Смотри, какой ты теперь чистый и красивый! Теперь будет чисто и хорошо! Она положила его головку на мягкую подушку, бережно накрыла одеялком и сказала уснуть. Вскоре его слёзы подутихли и Фредерик заснул. В тот же вечер они ужинали. Фредерик хотел было есть, и она спросила: — Что ты обычно пьёшь? Как думаешь, что бы сюда подошло? Он дрожащим голосом ответил: — Я пью воду, чай, молоко… Я думаю, к этому бы очень подошло белое вино, или красное… — А ты пил? — Да, мы с друзьями пили пиво. А ещё я пробовал вино и водку, и энергетики. Девушка схватила его за руку. Он привык зажиматься от каждого её прикосновения. Она подумала, что это хорошо, и повела его к холодильнику. — Открой его, пожалуйста. Фредерик открыл его и увидел большую бутылку с красным вином. Он взял её. Девушка повела его в коридор. — Что ты думаешь об алкоголе? Он захлопал своими большими глазами. — Я не знаю… Я не знаю — начал всхлипывать он и заранее зажался. — Хочешь попробовать? — Да, я был бы не против — сказал он. Она взяла бутылку в руки и со всей силы ударила ему по руке, прямо по тому месту, где был ожог. Фредерик взвизгнул и горько заплакал. Бутылка больно ударила по предплечью и разбилась вдребезги. — Ну что, видишь, как каждой клеточке твоего тела плохо, когда ты пьёшь? Вот, как каждая клеточка твоего мозга умирает и не восстаналивается никогда, понимаешь? Никогда! Это самое небольное, что можно было сделать! Вот, клеточка голодная, бедная, мучается! Эти речи делали юноше ещё больнее. Он рыдал. Она отвела его в его спальню и сказала: — Когда успокоишься, подумаешь и проголодаешься, пойдёшь есть. Вот тебе книжка про то, почему алкоголь — это яд, можешь посмотреть её. Я пока соберу бутылку. Девушка ушла, оставив бедного юношу наедине со своими мыслями. Он лежал на своей постели. Эта девушка его любит? Что она хочет ему показать, чему научить, зачем всё это нужно? Почему именно он? Однажды они начали разговаривать о самом главном. — Что ты думаешь о Боге? — спросила девушка. — Если честно, я не очень верю в Бога… И вообще я думаю, что Творец не познаваем. Я не согласен с твоей книжкой — застенчиво сказал он. Она взяла его за воротник и сказала: — Ты в этом уверен? — Ну да — просто ответил он. Мы ведь не знаем, как в нас вкладываются мысли, и вообще я агностик. Чего-то я не верю. Она ударила его по щеке. — Со мной можно только соглашаться! Заткнуться и соглашаться! — она била юношу по губам, по щёчкам. Она схватила его за нежный бирюзовый платочек и затянула на его шее, он захныкал. — Прости, прости, пожалуйста… — сбивчиво дышал он. — Не могу тебя больше терпеть! — закричала она. Она схватила плётку и начала его больно бить. — Ах ты дрянь, урод, мерзкий! Ненавижу тебя! Ненавижу! Она хлестала его, поскольку он не был связан, он весь зажался в комочек, поэтому плётка попадала по его пухлым ручкам, по спине, по правому боку. Он закрывал лицо и захлёбывался от слёз. Он упал на колени, его круглые плечики дёргались от рыданий. Она потрепала его по голове и сказала: — Подумаешь над своим поведением — и отвела его в подвал. В подвале было темно, неуютно и страшновато. Здесь не было ничего — ни мебели, ни книжек. Это было помещение, похожее на артистическую в Доме культуры — светлый пол и стены, всё отреставрированное, но только ничего нет, кроме одинокого столба. Она приковала его за шейку к столбу цепью и дала какую-то книжку. — Читай. Потом перескажешь. И не вздумай со мной спорить, иначе никогда не выйдешь отсюда! Дверь закрылась. Он лёг, свернулся в клубочек, снова закрылся и разрыдался. Конечно, минут через двадцать пять он более-менее успокоился и взял в руки книжку. Через два с половиной часа пришла девушка и начала его спрашивать. Он, захлёбываясь слезами, начал: — Творец окружает нас повсюду, он есть везде, вокруг нас, и внутри нас, и… — Я верю тебе — сказала девушка. Она открыла замок сзади его шеи и отпустила его. Она взяла его за руку, он держал книжку у сердца и девушка повела его наверх. — Прости меня, пожалуйста, я сегодня немного погорячилась. Зато ты на всю жизнь это запомнишь. Смотри, что у меня есть! Она отвела его в гостиную, где на столе лежали его любимые сахарные булочки.

***

Вскоре темы разговоров становились всё сложнее, и молодому человеку нужно было всё больше запоминать различных конспектов. Ему самому начал нравиться свой образ жизни — отчасти он к нему, конечно, привыкал. Все ранки на месте ожога зажили, пирожные были вкусные и приятные, и он сам даже иногда строил из себя конфетку-капризульку, когда дело доходило до выбора одежды. — Не хочу оранжевый платочек, хочу лимонный! — говорил он. Она гладила его по плечам, целовала в носик и розовые пухлые щёчки. Ему очень нравилось смотреть с девушкой оперы по большому телевизору в гостиной на полный животик. Вибрации живописного пения убаюкивали его и уносили по своим звуковым волнам в какие-то свои умиротворяющие грёзы. Однажды он сидел рядом с девушкой напротив тёплого камина вечером. Он боялся это сказать, но всё же решился. — Милая, я давно хочу у тебя спросить… Можно я увижу свою маму? И по его щёчкам начали катиться крупные слёзы. Она подсела к нему, обняла его и сказала: — Конечно, можно! Мой миленький, самый любимый, самый красивый, конечно! Дай нам только немного времени. Тебе осталось выучить двадцатый век, посмотреть тридцать пять фильмов и мы сразу это организуем! На самом деле, это было не так много, как могло показаться. Фредерик уже привык к своему новому имени, к белоснежным простыням и невероятным кружевным манжетам, к булочкам со сливками по утрам, к розам, окружающим его повсюду и к фонтану в саду. Девушка его почти не наказывала, потому что он понял, зачем нужно жить. Чем больше она видела его собственных устремлений к знанию, тем больше она его кормила и свободнее давала ему жить. Она никогда не ругала его, если он брался за незнакомую книгу — наоборот, подходила, целовала круглое плечико или пухлую щёчку и хвалила. Она даже могла засунуть в его ротик приятный пряник. Он ложился спать. Лунный свет новым голубым оттенком играл на обоях с розами. Фредерик в своей длинной старинной пижамке встал с кровати, сел на коленки и помолился. Он это делает каждый день, во-первых, потому, что ему нужно от него спасение и помощь, но и, во-вторых, потому что теперь он точно знает о том, что высшее существо есть. Когда девушка его била и ему было плохо, вот единственный, к кому он мог обратиться и помочь ему. Она прекрасно это понимала, когда наказывала юношу. Книжка, несомненно, является хорошим подспорьем в этом деле, но основную работу должен быть сделать он сам. Он снова лёг в постельку и закрыл глаза. Теперь он знает, что в его докладе о связях в труднодоступных особняках не хватало мыслей и связи с Богом. Его душе оставалось сделать нелёгкий выбор — рано или поздно он завершит весь план знакомства с культурой, он за последний месяц узнал о невероятном количестве и качестве композиторов, он знал о музыке, живописи, архитектуре, литературе, и вся его жизнь стала одним большим произведением искусства, в котором теперь не хватало только одного — ему не хватало мамы. Интересно, она будет здесь или нужно будет опять возвращаться в серый прежний мир? В раздумьях о своём предстоящем нелёгком выборе, Фредерик снова посмотрел в потолок, закрыл свои светло-бирюзовые глаза и мирно уснул.