Naloxonum

      — И какого чёрта вчера это было?       Замок пластикового пакета никак не поддавался, вызывая ещё большее раздражение, чем вся ситуация в целом. С преувеличенным грохотом о металлический стол тест в виде куска ещё одного пластика упал на дно пакета, и замок поддался, защёлкиваясь. С момента выходки Франсуа прошло достаточное количество времени, чтобы попытаться выкинуть произошедшее из головы, но Аугусто не имел этой возможности, пребывая в оцепенении. Несмотря на знакомство с нравом дяди длиной почти во всю жизнь, для Сокджина ночной инцидент стал настоящей неожиданностью. Подобное поведение никогда не было допустимо среди семьи, Аугусто прекрасно знал Франсуа, как и полностью доверял этому человеку, но сейчас же совершенно не понимал причины для такой нелепой шутки. Моменты, когда родной человек вёл себя непостижимым образом, всегда хорошенько выбивали землю из-под ног. Хрупкий мир этой ночью пошатнулся, покрываясь первыми трещинами.       Конечно же, киллер был чист, иначе бы тот попросту не переступил порог резиденции, это оставалось очевидным фактом, но произошедшее имело свой негласный протокол действий, даже если кулёк, который подкинул Франсуа, на деле являлся глупым розыгрышем.       Погрязнувший в собственных мыслях Аугусто терялся в реальности, так и не находя мотивов для действий любимого дяди, тот тонул в своих же догадках всё больше, не имея возможности обернуть появившуюся слабость в глупую мелочь. Что-то неумолимо изменилось в ту ночь, переворачивая мир внутри черепной коробки вверх дном. А громкий, опрометчивый удар кулаком о стол и вовсе послужил катализатором начала для новой волны панической атаки. В ту ночь Сокджин с большим трудом добрался до собственной спальни, так не проспав и часа, пребывая на грани дребезжащей истерики.       Чем больше разум поглощался тьмой, тем ярче проявлялись детали ненавистного сна, окрашенного синим цветом, когда Франсуа не был дядюшкой, скрываясь за маской настоящего монстра. Что-то глубоко внутри измученной души неумолимо ломалось, а воспоминания оборачивались оттенками реальности, холодной и совершенно невыносимой. Такое нужное спокойствие не желало облегчить боль Аугусто, сколько бы тот ни забивался в угол тёмной ванной комнаты, боясь сделать за пределы той хоть один шаг до наступления робкого рассвета. Чем больше мыслей крутились вокруг боли и страха, тем больше те обретали образ чего-то невыносимо реального.       — Допиши на пакете время и дату, пожалуйста, — отстранённо произнёс бледный Сокджин, бесцеремонно засовывая открытый маркер в руки своего помощника, что неизменной тенью следовал рядом с самого пробуждения. Мир расплывался перед взглядом покрасневших медовых глаз. Сна чертовски не хватало, как и кофеина. Истерзанный муками тяжёлых размышлений, Аугусто на мгновение зажмурился из-за волны головной боли от приглушённого света настольной лампы, мелькнувшего между частями ширмы, что зонировала комнату, походящую на медицинский кабинет. Та отделяла рабочую сторону от части с больничной постелью, где, ссутулившись, сейчас сидел совершенно сонный киллер, свесив босые ноги со стороны отсутствующего пластикового борта. Несколько чисел украсили собой прозрачный пакет, и тот вновь оказался в узловатых пальцах потерянного Отца, прижатый к тёплу тела.       — Он чист. Ничего не обнаружено, — глухо протянул Аугусто, так и не смея поднять потухший взгляд на мужчину рядом. — Ни морфина, ни травки, об остальном даже нет смысла говорить.       Вина за собственную слабость раздирала в клочья, как и за собственное бессилие. Унижение члена семьи на глазах Главы являлось дерьмовой затеей, которая всегда имела свои последствия, но руки Аугусто оставались связанными, а сам он являлся для дядюшки не более, чем хлебной крошкой. Возможность разразиться негодованием и обидой имелась всегда, только вот гнев Франсуа всегда был страшен, даже для любимого медвежонка. Несмотря на собственную жизнь, наполненную невообразимым дерьмом, Сокджин действительно боялся этого человека, но и нуждался в нём, как в собственном Отце, единственном взрослом, что остался и оставался рядом на протяжении долгих лет. Франсуа являлся родной душой. Дикой, необузданной и опасной, позволял находиться под своим покровительством в полной безопасности.       Сокджину казалось, что он медленно сходил с ума.       — Глупая ситуация, будем честны, — низкий голос Консильери ударял наотмашь. — Если ты не поговоришь с ним об этом, то это сделаю я.       — Я знаю, — грубо отозвался Сокджин, сразу же поджимая губы. Будь его воля, он бы с большим удовольствием разбил собственные кулаки в кровь, выпуская пар где-нибудь и с кем-нибудь. Он устал, чертовски. — Но давай оставим этот разговор на другое время, сейчас едва шесть утра, это дико.       Мимолётно уткнувшись гудящим лбом в крепкое плечо Намджуна в знак благодарности, поникший мужчина устало направился к раскрытой двери, не забывая слабо махнуть рукой на прощание. Сокджин с трудом перебирал ногами, даже не скрывая собственной усталости и не издавая ни единого звука, когда босая нога болезненно задела одно из колёс металлической тележки.       Тусклые, неуловимые солнечные лучи пробирались сквозь узкие щели закрытых жалюзи.       — Эй, — громко позвал Сокджин у самого порога, из-за чего голова Чонгук метнулась в сторону, словно шарнирная. — На выход, ты чист.       — А я говорил, — с нескрываемой обидой засопел киллер, принимая учтивую заботу сонного Консильери. — Чёрт побери, я не помню, когда в последний раз выпивал! Глупости, Господи, это же надо… Сока, во мне сока больше, чем крови! А я говорил, говорил, уф-ф.       — Я знаю, Ангел, знаю.       Эти несколько жалких часов отголосков ночи после ухода Франсуа и шлейф панической атаки не дали Сокджину ничего, кроме пронизывающих волн головной боли, через чью пелену настойчиво пробиралось звучание цикад. Сон не приходил, как и долгожданное спокойствие. Что-то терзало саму душу изнутри, впиваясь в плоть острыми когтями невыносимой тревоги. Разбирая самого себя на части, Ким так и не мог найти причину своих странных ощущений, причину, почему хрупкий мир вокруг вновь начал давать трещину. Ночной кошмар синего цвета, в котором прикосновения дядюшки ощущались излишне реально, продолжал преследовать, наступая на пятки, тот беспокойно ворочался в груди Аугусто около сердца, то и дело сжимая его в железных тисках.       Деловая встреча, назначенная на это раннее утро, никак не вписывалась в беспокойное состояние и бессонницу, из-за чего Ким стремительно становился невыносимым, всё сильнее в тревоге растирая шею, где под чернильным рисунком прятался уродливый шрам. Растрёпанный Аугусто клацал зубами на каждый раздражающий фактор, с трудом удерживая колючий комок в глубине горла. Ощущение потерянности было удушливым, как полуденный зной, и Сокджин отчаянно желал спрятаться за чью-то широкую спину в просьбе о помощи, только бы мир не начинал дрожать снова, грозясь обрушиться под ноги сотнями острых осколков.       Но за всеми беспокойствами Аугусто так и не мог взять в толк причину едкой тревоги этим серым утром, что неумолимо лишила его сил, оставляя того непростительно слабым, когда под крылом имелось восемь нуждающихся душ.       Спрятав ненавистный пакет в глубокий карман халата, с зевком Аугусто вытащил на тусклый свет телефон, чей звонок отчаянно требовал ответа. За разговором, который должен был принести облегчение, мужчина не заметил чужое присутствие, лишь собственные мысли гудели в черепной коробке всё больше с каждым шагом. Но едва нога коснулась самой первой ступени, а разговор оказался закончен, прохладный воздух наполнился древесными излюбленными нотами, вынуждая вздрогнуть от порывистых, но крепких объятий, наконец-то позволив себе обмякнуть.       — Кто это был? — трепетный и долгий поцелуй коснулся мягкой щеки Аугусто, с которой ещё не сошли тонкие следы от подушки. Тёплая улыбка Намджуна согревала ничуть не хуже огня, как и его невесомая ласка, в которой Сокджин позволил себе прижаться спиной к крепкой груди, накрывая руки, увитые венами, узкими ладонями. — Слишком рано для звонков, даже Патриция не стремится покинуть свою комнату.       — Это был Франсуа, — едва слышно проговорил Аугусто, отчётливо выговаривая каждый звук, стоило мягким губам коснуться старого шрама под тонкими чернильными линиями. Почему-то назвать этого человека дядюшкой сейчас казалось чем-то совершенно нереальным, и дело было не в отяжелевшем языке.       — Надеюсь, это означает, что мы можем возвращаться в наши постели обратно?       — Да, — уголки пухлых губ дрогнули. — Он сказал, что со всем разберётся самостоятельно, а документы передаст через помощника ближе к вечеру. Только зря… Испортили себе сон.       — Это ведь прекрасно, сокровище. Отлично, что мы ещё не подняли весь дом на уши.       — Конечно же.       С тяжёлым вздохом Намджун, чьи прикрытые веки затрепетали, уткнулся носом в ворох мягких волос, нежась в нотах излюбленного и родного аромата и на мгновение сжимая узкое тело чуть крепче. Внутренний мир Сокджина являлся неотъемлемой частью Вселенной самого Намджуна, переплетаясь в единое целое и превращаясь в связь куда крепче любой алой пеньковой верёвки на безымянном пальце. Вся боль, как и счастье, разделялась на двоих, а непроглядные страхи расступались, являя за мраком проблеск долгожданного света. Подобная необъяснимая связь никогда не воспринималась грузом, Намджун благодарил её и любил, как и человека в кольце собственных рук. Едва ощутимо укачивая ослабевшего мужчину, чьё сердце успокаивалось всё больше с каждым мгновением, он одарил чернильного дракона трепетным прикосновением губ.       — Ты принимал вчера свои лекарства? — но темноволосая голова на подобный вопрос лишь отрицательно метнулась из стороны в сторону. — Джинни.       — Они горькие.       — Ты ведь знаешь, что всегда можешь поговорить со мной, верно?       — Только вот… Ты понимаешь меня и без слов, — тёмная макушка коснулась плеча Консильери, обтянутого белым хлопком футболки, и лицо Аугусто озарила несмелая улыбка, пока мягкие подушечки узловатых пальцев с нежностью прослеживали линии вен на любимых руках. — Они нам без надобности.       — Страху здесь не место тоже.       Почти невесомый смешок раздался выстрелом в непривычной тишине дома.       — Мне больше нечего бояться.       И Намджуна понимал это, отпуская тёплое тело из уютных объятий с большой неохотой. Туман всё ещё облизывал сочную зелень по ту сторону окон, и Намджун мягко подтолкнул мужчину под ягодицы, вызывая на ягодных губах того ещё одну несмелую улыбку.       — Ты всё ещё боишься дантистов, — любовно упрекнул Консильери. — А теперь, бесстрашный, пожалуйста, отдохни ещё несколько часов в своей постели. Мы должны взять всё от внепланового выходного.       По своей природе своенравный Аугусто, чей характер являлся далеко не сладким, всё же никогда не смел ослушаться Намджуна, сколько бы лет каждому из них ни было. И в этот раз послушной собачонкой тот лениво направился по лестнице, подталкиваемый большой ладонью. Безусловно, сон являлся одной из важнейших вещей даже в грязном мире, и Ким попросту не смел озадачить уставшего Консильери вдобавок своей проклятой бессонницей. Однако небольшая прогулка по длинными коридорам так и не позволила мыслям улечься, и Сокджин в порыве вновь нарастающей тревоги нажал на дверную ручку первой же спальни, никак не ожидая наткнуться на тихое, даже сладкое, сопение киллера. Замерев на пороге в полном изумлении, Аугусто не мог поверить собственным глазам, как же он упустил этого паршивца из виду.       В тот момент впервые отмененная деловая встреча расцвела не горечью, а искренней благодарностью Небесам и дядюшке, что так щедро позволил полностью положиться на него. Каждый член семьи нуждался в спокойном отдыхе и глубоком сне, а Аугусто никогда не мог налюбоваться подобным блаженством на лицах любимых людей.       В тёмной спальне витал настоящий домашний уют, который не поддавался ни объяснению, ни описанию, но он был чертовски приятен душе и телу, вынуждая Отца замереть в несвойственной тому робости. Постель казалась довольно большой для двух человек, и Аугусто замялся в нерешительности, но всё же осторожно сделал робкий шаг в глубь комнаты, чтобы, лавируя между лежащими игрушками, пробраться к свободной стороне кровати. Матрас тихо застонал, и пуховое одеяло зашуршало, стоило мужчине приютиться в ворохе неимоверно домашнего тепла. Здесь не ощущался душевный груз, а сердце больше не грозилось проломить хрупкие рёбра.       Медленно моргнув, Сокджин глубоко вздохнул и повернулся на бок, подложив под тёплую щёку край пушистого одеяла. Безмятежность двух душ соблазняла, и сладкая улыбка стремительно расцветала на пухлых губах от нежных чувств, растекающихся по всему продрогшему телу шлейфом приторных воспоминаний прошлой жизни. Было так невообразимо легко притвориться, словно бы всё оставалось прежним, а плюшевый медвежонок по-прежнему имел единственную владельцу — Франческу, что всегда перед сном целовала игрушку в тёмный нос-кнопку, но сейчас этот тёмный нос сеньора ФиФи выглядывал из-под руки уже совсем иного создания. Резкая боль пронзила грудную клетку, сбивая дыхание.       Как бы полумрак и тихое сопение ни убаюкивали, с шорохом Аугусто всё же потянулся, чтобы ощутимо толкнуть спящего киллера в щёку кончиками пальцев, а затем спрятать руку вновь под одеяло, зарываясь носом в тёплый кокон.       — Сариэль, эй, — глухо позвал мужчину Аугусто, на что получил ничего, кроме новой порции сопения. Тот предпринял ещё несколько попыток, пока не применил беспроигрышный приём, который всегда срабатывал без осечек. — Папа.       Невыносимо сонные глаза Чонгука сразу же распахнулись пугающе неожиданно, слепо воззрившись в темноту, и киллер спешно завозился, неосознанно ощупывая спящий комочек под своим боком с невообразимым трепетом, чтобы, не найдя ничего подозрительного, устало вздохнуть и вновь рухнуть на мягкую подушку, не удосужившись поправить перекрученную футболку, врезающуюся воротом в горло.       — Я могу немного полежать с вами? — робко поинтересовался Аугусто, заполучив ещё один бессознательный взгляд больших оленьих глаз, в которых не было ни капли удивления. Хлопнув ресницами, Чонгук поддался чуть ближе, тот походил на очаровательного совёнка. — Пожалуйста.       — Тебя тошнит или температура? — деловито поинтересовался сонный киллер, принимаясь ощупывать нарушителя спокойствия по мере возможности. — Болит живот? Давай я поглажу его для тебя.       — Нет, всё… Всё в порядке. Я просто буду здесь, хорошо? Пожалуйста, Ангел, спи.       Но насупившийся Чонгук лишь несвязанно забормотал и привстал на локте, наконец-то поправляя на себе совершенно перекрученную футболку. Сон крепко удерживал его в своих объятиях, и Чонгук мало понимал реальный мир, всё же дотрагиваясь ладонью до чужого лба для проверки температуры. Со звуком одобрения наёмник, ещё раз проверив свой драгоценный комочек под самым боком, вновь рухнул на измятую подушку, сразу же закрывая глаза. Не прошло и нескольких минут, как мерное сопение наполнило полумрак спальни, позволяя Сокджину последовать за собственным первым и приятным сновидением.       Старая резиденция не могла похвастаться новыми трубами, те мерно гудели в глубине дома, переплетаясь со всевозможными звуками жизни, как поскрипывание половых досок или же приглушённое завывание петлей закрытых оконных ставней. Утопая в душистой бругмансии, ставший родным для Аугусто дом хранил в себе множество тайн и воспоминаний, становясь для того местом ближе, чем объятия истинных родителей. С каждым годом Сокджин терял всё больше воспоминаний о настоящей жизни, о голосах родных родителей, пока лица тех превращались словно в отголоски ещё одного сна. Всё исчезало.       Непривычная тишина в черепной коробке лишила сил, вынуждая обессиленный разум погружаться в темноту всё больше, пока тонкий голос не ударил Аугусто наотмашь. Тот крупно вздрогнул и зажмурился, сжимаясь в комок, изо всех сил попытавшись зацепиться за нереальный мир воспоминаний, где было так невообразимо хорошо, так прекрасно. Сон без единого сновидения всегда оставался довольно опасной вещью, которая легко позволяла спутать миры по пробуждению и подарить надежду, которая являлась совсем не к месту. Сквозь тишину непроглядной тьмы Аугусто слышал родной детский голос, тот, словно песня утренней птицы, цепляла уставший разум одним лишь звучанием, даря блаженство и покой, которые оставались не более, чем глупой мечтой. Но звук становился всё более громким, раздирая темноту в клочья, он рывком ударил по векам утренним светом, рассеиваясь.       — Сеньор, — тихо пролепетала в страхе Суа, так и не желая выпускать из своих крошечных ладоней горячее и влажное лицо Аугусто. Ресницы того затрепетали, и веки на мгновение зажмурились перед тем, как осоловело распахнуться. Крупная солёная капля скатилась с переносицы, сразу же падая на белоснежный хлопок. — Сеньор, пожалуйста, проснитесь, Вам приснился кошмар.       Чонгук, утопающий в ворохе пухового одеяла, едва ли собирался выбраться из сновидений, а отсутствие любого шума за закрытой дверью могло говорить лишь о раннем часе, снова. Тяжёлый вздох вырвался из груди Аугусто, а беспокойство в округлых и оленьих глазах ребёнка вдруг переменилось мелькнувшим любопытством, сменяя официальный тон.       — У тебя слёзы, — тихо заметила девочка, очаровательно насупившись, как всегда делал её отец. — Ты плакал.       — Почему ты не спишь, милая? — вышло слишком сипло, и Аугусто прочистил горло, позволяя мягким пальцами огладить влажные нижние ресницы, чтобы избавить те от сбежавших слёз.       — Почему ты плакал, Аугусто?       В растерянности Сокджин моргнул, чувствуя, как под тёплой щекой действительно ощущалась влажная ткань наволочки, что неприятно холодила кожу.       — Страшный сон, — нерешительно вымолвил тот. — Но я разобрался с ним, дорогая, теперь всё будет в порядке. Тебе не о чём волноваться, постарайся поспать ещё.       — Папа всегда говорит, что с таким нельзя справляться одному, это плохо.       Тёплые маленькие ладони исчезли с влажной кожи, сменяясь крепкими объятиями и прикосновением плюшевой макушки. От одного только ощущения сеньора ФиФи под веками Аугусто болезненно защипало, из-за чего тот на миг зажмурился, забирая юную принцессу в тёплые объятия, невесомо поглаживая по лопаткам.       — Твой папа абсолютно прав, милая, — тёмная и взлохмаченная макушка коснулась подбородка Сокджина, а на сердце образовалось мучительное, но такое долгожданное спокойствие. Солёная капля, скатившись по виску, исчезла в ворохе каштановых локонов.       — Да, — сонно протянула Суа, вновь насупившись. — Зачем чего-то боятся одному, когда можно… Бояться вместе?       — В таком случае уже совсем ничего не страшно.       — Вот именно! Если я раздам все морковные кексики, у меня останется только один из десяти. А это намного лучше, чем целая коробка морковных кексиков.       Волна душераздирающего спокойствия, которая обманчиво возвращала в объятия дочери, вынудила уголки пухлых губ дрогнуть.       — Что же тебя разбудило, милая? — но малышка лишь тяжело вздохнула, уютно приютившись на груди Аугусто поверх пушистого, словно облако, одеяла, под которым сердце билось намного чаще, чем у самого киллера, вынуждая юную принцессу прислушаться, прижавшись мягкой щекой к хлопку. — Неужели это был я?       — Нет, но… Меня кое-что беспокоит, — после долгого молчания едва слышно поделилась девочка. — Но я не хочу волновать этим папу ещё больше, он должен отдыхать, ведь для этого и приезжают к друзьям. Мне страшно ему рассказывать, папа снова начнёт волноваться, а потом обязательно будет седым, как какой-то дедушка. Мне не хочется видеть его… Таким.       Нахмуренный Аугусто приоткрыл глаза, воззрившись расфокусированным взглядом в тёмный потолок.       — Хочешь рассказать мне об этом? — мозолистая ладонь ласково легла на тёмную макушку. — Твой папа явно не собирается просыпаться в ближайшее время. Бояться не нужно в одиночку, верно?       — На днях, когда тётушка дала мне яблоко и я его укусила, то моему зубу стало странно.       Слова крохотной принцессы вынудили Сокджина озадаченно хлопнуть ресницами и нахмуриться ещё больше, он никак не ожидал чего-то настолько обыденного, успев забеспокоиться даже сильнее, казалось бы, чем сам киллер. Догадки, одна страшнее другой, быстро рассеялись в облегчении.       — Принцесса, я осмелюсь предположить, что скоро одна Зубная Фея оставит под твоей подушкой небольшой подарок, — вдруг девочка закопошилась и привстала, больно упираясь острым локтём между рёбер мужчины. Аккуратные брови Суа хмуро сошлись на переносице в негодовании. Едва крошка разразилась недовольством, как Аугусто, мягко улыбнувшись, тихо заговорил: — Это молочные зубы, милая, и это нормально, когда они иногда ощущаются странно. Но подобное совсем не страшно, наоборот, очень даже хорошо.       — И так будет всю жизнь?! — шёпотом воскликнула принцесса.       — Конечно же, нет, милая. Совсем скоро у тебя будут красивые и коренные зубы.       Но заверения Аугусто не оказали должного успеха, и Суа, закрыв ладонями рот, драматично скатилась с мужской груди, чтобы рухнуть в ворох одеяла с самым тоскливым видом. Девочка хныкнула, и киллер завозился, так и оставшись без внимания дочери, чья голова вдруг повернулась, а оленьи глаза воззрились на Аугусто с невероятной тоской. Нежная улыбка озарило лицо Сокджина, и тот, повернувшись на бок, подложил сложенные ладони под щеку и поддался чуть ближе. Доверительный шёпот наполнил собой тишину спальни:       — Если юная сеньора пожелает, то я могу отвести её к чудесному доктору. У меня есть один на примете, настоящая Зубная Фея.       — У него есть крылья? — в недоверии поинтересовалась серьезная крошка, изо всех сил скрывая бушующее любопытство, та прищурилась и деловито сложила руки на груди. — Я видела, что Феи исключительно такие: блестящие и с крыльям.       — Но крылья нельзя носить на работе, сеньора, они ведь мешают. Сеньор Лоренцо держит их в шкафчике, а когда уходит с работы, то вновь надевает их.       — Почему он просто не может воспользоваться волшебной палочкой? Тук… И крылья исчезли. Тук… И они появились.       — У палочек вечно садятся батарейки.       В задумчивости Суа замычала и взглянула на потолок, явно представляя загадочного доктора во всех красках, соглашаясь.       — Но мой папа не любит докторов, даже с крыльями, он очень боится их.       — Думаю, я смогу справиться с вашими страхами, милая, положись на меня.

*

      Узкая ладонь добродушно похлопала киллера по щеке, сразу же следом взлохматив копну тёмных волос, оставляя те в абсолютном беспорядке, но Чонгук не обратил и доли внимания на подобное, медленно выбираясь из салона автомобиля. Проснувшись около полудня, совершенно счастливый Чон теперь же не ощущал даже отголосков былого хорошего расположения духа, стойко сражаясь с собственными ватными ногами. Крошка Суа была абсолютно права, утверждая, что, несмотря на всё происходящее в жизни её отца, киллер оставался до дрожи объят совершенно детским страхом дантистов, каждый раз исправно посещая тех с неимоверным усилием над собой. Но итог таких посещений стоил каждого седого волоска. Чонгук прекрасно понимал эту простую истину, всё же продолжая внутренне робеть и страшиться, белея лицом. Так и сейчас, закинув цветастый плюшевый рюкзак на плечо, тот отдал свою влажную ладонь на растерзание маленьким пальцам.       Подобные страхи казались совершенно абсурдными, в некоторой степени даже нелепыми, но от осознания этого боязнь игл не исчезала, сколько бы чернильных рисунков ни украшало кожу.       Город жил своей повседневностью, переливаясь шумом дорог, последними сплетнями и колокольчиками над дверьми небольших лавок, затягивая Чонгука в иллюзию самой обычной жизни. Но ускользнувшее внимание подарило киллеру незамеченный порог клиники, за который зацепившись подошвой, тот неловко дёрнулся вперёд и громко охнул, ударяясь о плечо идущего впереди Аугусто слишком неудачно, из-за чего тонкая алая полоса коснулась ямочки над верхней губой. Приёмная светлой, но совсем небольшой клиники, наполненная тихим шумом включённого телевизора и ароматом дезинфицирующих средств, на удивление не имела ни одной души, за исключением лишь одной за стойкой у раскидистого растения. Чонгук засопел, а плечи того поникли, стоило тёмному взгляду вонзиться в него с доброй усмешкой.       — È successo a causa dell'ansia? — без единого упрёка поинтересовалась женщина, сразу же выходя из-за стойки. — Vado a prendere dei fazzoletti.       — Sarebbe fantastico, tesoro. Grazie mille, — невыносимо тёплый и искренний тон Аугусто казался совершенно непривычным, и Чонгук неосознанно напрягся, недоверчиво поглядывая на мужчину в уже знакомой университетской куртке. С ямочкой на левой щеке Отец выглядел уютно в неформальной одежде, даже слишком, особенно с чёртовой улыбкой, от которой во внешних уголках медовых глаз расцветали солнечные морщинки. — Сеньора, давайте оставим Вашего папу ожидать здесь в приёмной, договорились? Мы с Вами справимся и вдвоём.       Пачка принесённых салфеток оказалась наполовину растерзана, и бумажный комок сразу же прижался носу киллера, упавшего на места для ожидания, тот запыхтел, стоило узловатым пальцам вернуть его голову вновь в вертикальное положение. Стащив с родительского плеча свой рюкзак, деловито Суп сразу же закопошилась в том, и, не раздумывая, уложила в руки отца плюшевого медведя, который был прихвачен для моральной поддержки, что киллеру оказалась явно нужнее.       — Не запрокидывай голову, иначе кровь спустится по задней стенке, и ты задохнёшься. Это плохо, но не так плохо, как кровавая рвота.       — Фу, — в чувствах подтвердила крошка и поморщилась, на что Чонгук лишь вновь тоскливо засопел, прижимая медведя сильнее.       — Спасибо.       — Есть что-то ещё, что я должен знать перед тем, как мы пойдём на приём? Твою лекцию по пути сюда я усвоил достаточно хорошо, чтобы заполнить анкету крошки самостоятельно.       Отрицательно покачав головой, Чонгук отчётливо ощутил приятную ласку узловатых пальцев в волосах и кроткий поцелуй в щёку от дочери, после чего привычный мир исчез, сменяясь неприятной волной давно забытых чувств. Оставшись один на один с совершенно чужой реальностью, в которой не было понятно ни единого слова, абсолютно растерянный Чонгук вдруг почувствовал себя вновь одиноким и потерянным мальчишкой, что отчаянно желал лишь вернуться в стены родного места и поскорее спрятаться за чью-то спину. Но этого не произошло тогда, как и не происходило сейчас, оставляя киллера на растерзание реальности, как бы внутренний ребёнок ни страшился в самом тёмном уголке измученной души.       С учтивой вежливостью, больше являющейся настоящей добротой, улыбчивая женщина ещё несколько раз подходила с притихшему Чонгуку, без единого слова и с большой осторожностью помогая разобраться с испорченными салфетками. Когда кровь стихла и последнее пятнышко исчезло с кожи, киллер несмело улыбнулся своей спасительнице за стойкой, сразу же отводя смущённый взгляд за большие окна. Самая крошечная забота после бесконечного мрака вызывала в душе невероятную бурю, и Чонгук таял, а кончики ушей того алели каждый чёртов раз.       Редкие прохожие проносились мимо, не видя ни пасмурных облаков над своими головами, ни голубей, важно расхаживающих по широкой линии тротуара. Красота старых зданий оставалась незамеченной, как и весь мир разом, что превращался в абсолютную мелочь перед лицом вечной спешки и бурного темпа. Но везде и всегда найдётся нечто, что никак не желало вписываться в подобную картину привычной жизни. Чонгук вдруг крупно вздрогнул от пронизывающего табуна мурашек, цепляясь взглядом за фигуру пожилой женщины, что с крайним недовольством поглядывала на киллера по ту сторону окна. Смущение стремительным вихрем одолело собой, и мужчина завозился на месте, поспешив схватить со столика первый же журнал, чтобы раскрыть и спрятать за разворотом того собственное лицо. Когда в следующий раз глянцевые страницы упали на колени, Чонгук издал удивлённый и радостный звук, стоило чрезвычайно гордой принцессе продемонстрировать на раскрытой ладони свой первый молочный зуб.       Это момент в жизни Чонгука стал одним из тех, когда гордость за собственную дочь переполняла его, переливаясь через край до жжения под веками.       — Мне сказали, это довольно необычно, что мой первый зуб оказался не передним, — мягкие щёчки девочки окрасились ягодным румянцем смущения, вынуждая киллера поплыть в счастливой улыбке. — Но, мне кажется, это круто… Быть особенной, па.       — Моя дочь и не могла быть другой, сокровище.       — Я сказал Суа эти же слова. У такого отца, как ты, дочь действительно не могла быть иной, — то, с каким игривым озорством Аугусто у стойки подмигнул парочке, вызвало в глубине души Чонгука переполох среди голубокрылых бабочек, из-за чего наёмник даже не подумал упрекнуть Отца в слишком большой горстке украденных из вазочки у анкет конфет.       Слабость, возникающая после того, как мир вновь занимал своё законное место, а страх исчезал, ощущалась как благословение. Приятное тепло окутало тело, наполняя собой до самых кончиков пальцев, а за лёгкими разговорами неожиданное прикосновение оказалось сравнимо с настоящим ударом. Со звоном колокольчика закрывающейся двери Чонгук замер у самого порога, едва не прищемив пушистый рюкзак. Медленно оборачиваясь со скрипом подошвы, киллер напрягся, впиваясь холодным взглядом в мужчину, чья чистая и аккуратная форма на груди имела довольно аккуратные несколько строчек:

«Dr. Lorenzo Moretti

dentista, terapista,

medico di medicina generale»

      Хватка исчезла с руки киллера, и в молчании, разбавленном бормотанием телевизора, незнакомец нервно запустил руки в карманы формы, чтобы секундой позже выудить небольшой прямоугольник визитки. Тёмные оленьи глаза округлились в изумлении, и рот киллера распахнулся без единого звука, на что дантист, оттянув ненужную маску под подбородок, лишь робко улыбнулся, и в необыкновенном порыве обхватил ладонь Чонгука, сжимая крепким рукопожатием. Не сказав ни слова, дантист исчез, а киллер, не найдя взглядом доброй незнакомки за стойкой, несмело толкнул дверь плечом, выбираясь на прохладный воздух шумной улицы.       — Па!       — У вас точно всё прошло хорошо? — насупившись, поинтересовался Чонгук, ловко лавируя между юркими пешеходами, одновременно пытаясь незаметно спрятать вещицу в карман брюк. Пушистый рюкзак привычно обосновался на левом плече, а помпоны на шнурках того подскакивали при каждом шаге. — Дантист, кажется, хотел мне что-то сказать, но нас развёл языковой барьер. Он дал мн—       Но Аугусто лишь отмахнулся, закинув в рот крохотный леденец из вазочки на стойке, сразу же перебивая.       — Всё прошло просто прекрасно, твоя дочь — настоящая героиня. Крошка пошла вся в тебя, это уж точно. Кто-то даже не пискнул!       — Ты? — от звонкого смешка, что вырвался из горла Чонгука, обернулось несколько проходящих мимо людей.       — Па! — несильный удар пришёлся киллеру в бедро, на что тот лишь мягко улыбнулся, забирая руку забавляющейся дочери в свою. — Сеньор даже не дрожал.       — Ах, так ты то ещё нежное создание? Так бы сразу я и не сказал.       Круглый леденец в яркой обёртке оказался брошен прямиком Чону между глаз, а горделивая и самодовальная усмешка окрасила пухлые губы.       Всё же пережитый стресс брал своё, как и мерный шум дороги, что в совокупности делало утомлённую принцессу абсолютно сонной. В некоторой степени дневной сон стал для клана новым приятным правилом, против которого никто не возражал, прыгая в объятия сновидений с большим удовольствием посреди дня, чем пользовался даже невозмутимый Крёстный Отец. Тот, бормоча под нос, исправно забирал самый мягкий плед и устраивался на диване в гостиной, всегда имея под боком какое-то несносное существо. Этот короткий час спокойствия действительно работал и делал криминальный мир чуточку ближе для самой обычной повседневной жизни. За мыслями, лениво перекатывающимся в черепной коробке, уставший киллер едва заметил, как автомобиль остановился, и привычная тишина стала словно бы громче, нарушил же её лишь шорох одежды, а невесомое прикосновение пухлых губ коснулось внешнего уголка закрытых глаз наёмника, затем и мягкой щеки, закончив свой путь на резкой линии челюсти. Но подобное действие не встретило ни сопротивления, ни детского негодования, значит, день действительно хорошенько утомил Суа, что приютилась под нежно-розовым пледом в детском кресле на задних сидениях. Сам же Чонгук оказался настойчиво отправлен крошкой на переднее место по причине усталости и желания насладиться тишиной. Одно маленькое создание имело над целой горстью взрослых людей необыкновенную власть.       — Я знаю, что ты не спишь, — в непривычно мягком голосе Аугусто слышалась улыбка, и Чонгук соврал бы, сказав, что подобная нежная ласка была ему неприятна, да и собственная дочь явно знала, что делала. — У тебя алеют кончики ушей.       — Ох, заткнись.       — Ты действительно милый, когда спишь с закрытым ртом.       В распахнутых глазах киллера теперь оставалось ни грамма сонливости, и Аугусто излился тихим смешком, сжимая узловатыми пальцами крепкое бедро мужчины. Необыкновенная мягкость невообразимо шла этому человеку, делая из него нечто абсолютно идеальное, любовное и желанное. С зарождающимся танцем голубокрылых бабочек в собственном солнечном сплетении киллер подобрался, потягиваясь под лёгкий стон, пока прохладная ладонь невесомо огладила полоску кожи из-за приподнявшегося края футболки.       — Смотрю, я совсем тебя приручил, это хорошо, — пачка сигарет исчезла с углубления на передней панели, а из бардачка, где игриво мигнул глок, пропала очередная папка. Иногда Чонгук задумывался, что работа, подобная мафии, куда более бумажная, чем будни офисного клерка. Киллер с трудом подавил сладкий зевок, клацнув зубами, и встрепенулся в любопытстве. Полупустая парковка придорожного магазинчика смотрелась совершенно незнакомо. — Больше не кусаешься, хороший мальчик.       — Звучишь так, словно я какой-то дикий пёс, не знающий людского тепла.       — Да, — мягко отозвался Аугусто, вкладывая ключи в раскрытую и мозолистую ладонь. — Тот самый одинокий волк, который, оказавшись среди подобных, вернётся к своему обидчику во главе стаи.       — Звучит просто отвратительно, честно говоря.       — Я знаю, Ангел, — тихий смешок потонул в звучаниях размеренной жизни из-за приоткрытой двери. Слишком домашний в своей мягкости Аугусто мимолётно взглянул на парковку, заправляя пятернёй непослушную каштановую копну назад. Подобные моменты умиротворенного спокойствия являлись необыкновенной редкостью, и Чон, отвергая любые приличия, попросту не мог отвести взгляда от мужчины напротив, жадно запоминая каждую точку родинки, тень усталости и крохотную морщинки. Дневной свет любил Сокджина, и киллер таял, не в силах насытиться неизвестным порывом, что лишь слегка омрачился от чёткого вида старого, но глубокого шрама под чернильным рисунком. Хлопнув ресницами, Чонгук подобрался, стойко встречая прищур лисьих глаз.       — Мне нужно встретиться с помощником Франсуа, это недолго.       — Прямо здесь?       — По левую от меня руку в нескольких метрах стоит серый седан, мы спокойно поболтаем прямо там, — едва губы киллера распахнулись, как Аугусто продолжил с улыбкой. — Так лучше, чем быть у всех на виду, безопасней. Здесь есть небольшая детская площадка позади магазинчика, можете скоротать время там. Кажется, если принцесса выспится сейчас, нам вечером будет несладко.       — Ох, — издав очаровательный звук, Чонгук оглянулся. — Ты прав.       Весь чёртов мир любил этого человека, лаская проходным ветром и тусклыми лучами солнца, Аугусто сиял даже в самом непроглядном мраке, озаряя мир настоящей путеводной звездой. Не было ни единого сомнения в преданности клана, и Чонгук ощутил это на собственной шкуре, готовый пойти за этим человеком хоть на край Света, если бы того потребовали обстоятельства. И дело было далеко не в робкой влюблённости, подобное имело под собой совершенно иные причины, которые оставались неизвестными, но чётко ощущались пеньковой верёвкой на безымянном пальце.       Когда Аугусто исчез в салоне серого седана, а окно того приоткрылось, выпуская полупрозрачное, завивающееся кольцами облако табачного дыма, Чонгук поспешил приоткрыть свою дверь, чтобы разбавить шлейф сладковатого парфюма свежим воздухом. Отвлечься от навязчивых мыслей, которые всегда появлялись не в то время и не в том месте, всегда отлично помогала самая обычная родительская суета, и Чон намеревался окунуться в ту с головой без оглядки. Пасмурные облака, казалось, могли зацепить собой верхушки величественных дубов, а после излиться тёплым, словно парное молоко, дождём, прибивая сухую пыль к асфальту. Но дождевых капель на ощущалось на коже, как и жара чужих, таких приятных, прикосновений.       Все ещё притихшая, но уже довольно бойкая Суа отказывалась возвращать отцу качели, крепко сжимая цепи тех и вынуждая родителя раскачивать те вновь и вновь, стойко игнорируя любой жалостливый взгляд. Сладковатый и прохладный воздух приятно ласкал собой, играясь с белоснежными гроздьями дейции, тот пробирался и под ткань одежды, касаясь кожи словно бы холодными пальцами. Чонгук находил особый покой в просторах этого острова, позволяющий найти то самое уединение, в котором иногда нестерпимо сильно нуждалась каждая человеческая душа. За тишиной собственных мыслей Чонгук не заметил, как вторые качели оказались заняты, а синебокий дубровник закрыла собой фигура, не сводящая с наёмника любопытного взгляда. Тяжёлый вздох вырвался из груди Чонгука, и мужчина в усталости потупился. Подобное внимание являлось той самой редкой мелочью, которая напоминала о доме.       — È la bambina più dolce che si possa incontrare, — в чувствах заворковала женщина, чей маленький сын наслаждался излюбленными качелями даже больше, чем сама Суа.       С большим трудом киллер протолкнул слюну в горло и растянул губы в вежливый улыбке. Посещая детские места в пределах родного города подобное являлось чем-то само собой разумеющимся, будь то короткие разговоры о детях или же чёртов новый совет. Чонгук не знал, почему для некоторых мамочек он походил на неумелого и несмышленого идиота, пока мужья тех поглядывали то на него, то на Суа с долей сожаления. Всё это оставалось для киллера большой загадкой, с каждым годом груз на душе тяжелел, а некоторые замечания стали восприниматься слишком лично. Иногда Чон, растерянно хлопая ресницами, просто желал быть чьей-то гордостью.       — Tua figlia… Quanti anni ha?       Совершенно недовольный и хмурый взгляд Суа вызвал у щебечущей женщины лишь широкую улыбку, та выжидающе воззрилась на Чонгука, чья спина взмокла от волнения. С неловким игнорированием ситуации и обещанием надрать задницу Боссу одного клана робкий Чон переступил с ноги на ногу, зацепившись взглядом за веднеющуюся неподалёку парковку. Придорожный магазинчик не особо пользовался спросом, скорее тот служил пунктом отдыха, примостившимся около довольно оживлённой дороги у самого пригорода. Знакомый седан продолжал стоять среди белых полос парковочных мест, как и другие знакомые автомобили, за исключением одного — ненавистного фургона цвета мокрого асфальта, что притулился у мусорных баков. Серое пятно в точности походило на предыдущее, нервирующее собой несколько дней назад у бара на окраине. Тогда, сев ненавистному фургону на хвост, Намджун не узнал о нём ничего больше, чем расположение конечного пункта назначения, а именно исчез на территории арендуемых складских помещений. Сейчас же его водитель с недовольным лицом коснулся ногами асфальта и захлопнул дверь, доставая из кармана чистейшей формы измятую пачку сигарет, но никак не перчатки, чтобы расправиться с мусором.       В удивлении киллер угукнул, воззрившись на женщину перед собой округлыми глазами, которая как-то слишком поспешно ретировалась, подняв сына на руки, но так и не взглянув на Чонгука даже мельком. Утопая в непонимании, растерянный киллер осмотрел насупленную принцессу и самого себя, лишь после оборачиваясь, чтобы встретить нечитаемый взгляд чайных глаз Аугусто, что нависал над парочкой грозовой тучей.

*

      Едва переступив порог дома, юная принцесса оказалась объята радостью и счастьем, счастливая девочка, алея щёчками, гордо демонстрировала свой первый молочный зуб, заботливо спрятанный в салфетку. Большой дом вновь наполнился голосами и жизнью, но ни сам Аугусто, ни киллер не разделяли подобного настроения, исправно растягивая губы в подобие улыбки. С того самого момента Сокджин, пропустив поздний обед, так и не возвращался в дом, предпочитая рабочее уединение в крытом бельведере, объятом пышными камелиями и искусственным водоёмом с пятнами водяных лилий. Никто не желал тревожить Крёстного Отца, послушно сохраняя своё поведение абсолютно прилежным, что являлось довольно тоскливым занятием. Несмотря на тяжёлые мысли, после нового витка спокойствия в этих стенах киллеру становилось не по себе от образовавшейся тишины, поэтому тот без раздумий со скрипом несчастной мебели рухнул на один из стульев за обеденным столом, вынуждая Консильери, окружённого бумагами и другими рабочими принадлежностями, взглянуть на него поверх очков.       Оставаться один не один со своими мыслями казалось отвратительной затеей.       — Малыш что-то хотел или ему не разрешили присоединиться к игрушечному чаепитию?       — Намджун, — в нескрываемом недовольстве протянул рухнувший грудью на стол Чонгук, подперев голову кулаками и беспощадно смяв локтями некоторые бумаги. — Что за чёрт? Прекрати, я совсем не малыш.       — Значит, присоединиться к чаепитию тебе всё же не позволили, да? Прости, Сариэль, бойцы не оставили тебе свободный стульчик. Я обязательно поговорю с ними об этом безобразии.       Вдруг очередной документ исчез из рук улыбающегося Намджуна, как и его очки, теперь же все эти вещицы лежали в разных местах стола, пока в полупустой кружке с кофе болтался карандаш.       — Очаровательно, — нараспев протянул забавляющийся Консильери, который всё же закрыл ноутбук, как и беспощадно исписанный, потрёпанный временем ежедневник. Бессовестный паршивец с оленьими глазами ничуть не изменился за все года, и, Ким был в этом уверен, тот оставался всё таким же непосредственным, самую малость капризным и довольно очаровательным, как трёхмесячный щенок. — Так, что расстроило нашего малыша?       Тяжёлый и пронизывающий взгляд никак не подействовал на мужчину напротив, поэтому Чонгук громко цокнул, а медовые глаза того скрылись под веками, закатившись. Киллер зацепился одной ногой за другую. В некоторой степени было чертовски приятно наконец-то подурачиться, отпустить себя без последствий и чужого негодования.       — Тебе имя Лоренцо Моретти ни о чём не говорит? — на стол, заваленный бумагами, лёг тёмный прямоугольник визитной карточки. — Этот человек — дантист, к которому нас сегодня пригласил Аугусто, у меня нет никаких претензий к его работе, всё было прекрасно, но… Он дал мне это, когда сам Аугусто не видел.       Прямоугольный кусок плотной и явно дорогой бумаги мелькнул в длинных пальцах задумчивого Намджуна. Грубоватая подушечка огладила ровный край, а золотистое тиснение мягко переливалось в тусклом свете подступающего вечера.       — Ты говорил об этом Аугусто?       — Он сказал, что это пустяки, но это не особо походило на жест вежливости.       Пребывающий в собственных мыслях Намджун лишь хмыкнул, а уголок его губ дёрнулся в усмешке. Отложив вещицу обратно на бумаги, мужчина облокотился локтями о край стола.       — Ты должен понимать, происходящий сейчас разговор между нами не из тех, что должен выйти за пределы этой комнаты. Глава нашего клана не знает о нём и не должен узнать, так будь добр, обращайся с этой информацией осмотрительно. Ты умный мальчик, я знаю тебя, Чон Чонгук, не меняй моё мнение о себе, — насупившийся киллер коротко закивал и поддался ближе, пытливо воззрившись на Консильери бездонными омутами медовых глаз. Чонгук едва дышал. — Это не тайна, что в семье Пеларатти было четверо сыновей, один из которых — упомянутый тобой Лоренцо, об этом просто не говорится в реалиях, которые мы имеем на данный момент.       — А как же его фамилия? — насупился киллер, чуть поёжившись от стоявшей в доме прохлады. — Почему Аугусто не удосужился сказать, что этот человек — его сводный брат?       — Настоящая фамилия Лоренцо — Пеларатти, конечно же, только вот истинный Лоренцо Пеларатти — считается мёртвым уже довольно продолжительное время. По новым документами он проходит как Моретти и сейчас проживает самую обычную жизнь. Лоренцо довольно неплохой парень, что никогда не хотел идти по стопам отца и касаться грязных дел, но Марио не был тем отцом, что дует в попки своим отпрыскам. Конечно же, Лоренцо принуждали к работе на семью, и это не делало его счастливым. Сейчас же всё иначе, он прекрасный отец и супруг, а его семья в полной безопасности от нашего мира.       — Моретти отрёкся от своей родной семьи, воспользовавшись её возможностями, теперь же проживая по поддельным документам, но вы всё ещё успешно контактируете?       — Он наш дантист, — беспечно парировал Консильери.       — Разве его действия не расцениваются как предательство?       — Истинные предатели сладко спят под кустами чайных роз у нас в саду, Чонгук, именно по этой причине у нас нет собаки. Они всегда зарывают свои кости там, где это не следует делать.       Хмыкнув, киллер откинулся на спинку стула со сложенными на груди руками. Отношения внутри любой семьи криминального мира всегда казались интереснее любого бульварного романа, на этом празднике жизни не хватало только страстных измен, но подобное расценивалось в кланах крайне отрицательно. Супруги и дочери являлись неприкосновенными созданиями, любое же действие в их сторону со злым умыслом расценивалось как немедленный призыв к действию. Романтика подобной стороны мафии всё же существовала, и Чонгук питал к этому трепетную слабость.       — Я полностью доверяю Аугусто, я служу ему, — без единой нотки былого веселья сказал хмурый наёмник. — Это означает моё полное доверие и к его брату. Но что же касается двух других сыновей Марио? Мне приходилось слышать о них, но подтверждение услышанному никак не находится. Это ведь глупо, Намджун, мои глаза не могут обманывать, как и слух. Двое мужчин, что являются для Аугусто сводными братьями, есть на фотографиях в доме, в рассказах тётушки и в оставленных редких, забытых вещах. Они словно расстворились.       — Если что-то не находится, значит, оно тебе не нужно, разве не так? Не ищи их, Ангел, эти люди здесь не имеют веса, как и супруга Марио — Мими. Оставь их, они и без того натерпелись разного дерьма. Я могу лишь сказать, что всего у Марио и Мими было четверо детей, из которых Аугусто же являлся самым младшим и, как ты и догадался, единственный приёмным ребёнком в семье.       — Из всего семейного набора ты оставляешь для меня только два варианта? Это грубовато, Джунни. Мне платят недостаточно для такого.       — Двое старших братьев покинули семью ещё до случившегося с Марио.       — Кто в своём уме покинет золотое место, где с самого рождения тебя готовят к передаче власти в твои же руки? Они не могут быть такими глупцами. Братья отреклись или…       — Или.       — Оу, — от подобного факта рот Чонгука беззвучно приоткрылся, и на мгновение смущённый киллер замялся, потупив взгляд. Вместе с этими людьми выходило уже слишком много смертей на квадратный метр сицилийской резиденции. Удивительно, что Аугусто, оставшись один на один против всего мира, не распустил клан, а собрал тот вновь воедино, поставив на пустующие места своих людей. — А где же Консильери сеньора Марио?       — Никто из нас не знает, — Намджун выглядел правдивым, и Чонгук не видел причин не верить этому человеку, доверившись ему ещё множество зим назад. — Мы не знаем про него совсем ничего. Может, это и к лучшему? Мне никогда не нравился этот человек. Чёрт возьми, Чон, он клал в постели ненавистников кровавые туши.       — Не знал, что местный лягушатник подрабатывал у Марио помощником на полставки.       — Из твоей задницы сейчас сделали бы розочку, если бы на моём месте оказался совсем другой человек.       — Как ты думаешь, кто мог бы стать заказчиком?       С минуту тяжёлое молчание холодило тело пронизывающей тишиной, и нечитаемый взгляд Намджуна приковывал к месту, пока мужчина глухо не замычал и не откинулся на спинку скрипучего стула, лениво потягиваясь, словно большой и породистый кот. Тяжело воззрившись из-под ресниц, киллер облюбовал, словно предмет искусства, полоску медовой кожи из-под задравшейся рубашки, на что Консильери лишь хмыкнул, мельком цепляя прищуром кусочек сада в окнах столовой.       — Знаешь, малыш, если бы кто-то из нас мог бы это сделать, то сделал. Но наши яйца слишком маленькие для этого дерьма. Убрать одним движением такое количество членов семьи… Довольно безрассудно. Если же мы все не питали сильной любви к Марио, то мы были без ума от малышки Франчески и дорогой Сиерры. Мы любили их как членов семьи.       — Франсуа?       — Я отдал бы ему все грехи этого мира.       На мгновение Чонгук потупился, прикусывая губу в нерешительности, но всё же изливаясь терзающим любопытством, не смея больше наполнять черепную коробку бесчисленными вопросами.       — Сегодня днём я увидел на шее Аугусто шрам, довольной грубый, но не слишком заметный под его татуировкой, — наёмник несмело воззрился на мужчину напротив. — Я видел его и другие шрамы, мне неизвестна их история, но сейчас мой вопрос совсем не о них.       — Не думаю, что эта деталь касается твоей работы, Чонгук.       — Я был хорошим мальчиком.       — Перед непосредственным начальством ты тоже используешь эту тактику? Боги, малыш, — но киллер лишь в чувствах фыркнул, словно рассерженная лисица, вызывая на губах Намджуна мягкую улыбку. — Мне не стоит говорить об этом, и ты прекрасно знаешь это. Но я не прочь содрать с тебя шкуру при любом удобном случае, поэтому могу поделиться. Но будь действительно хорошим мальчиком, Чонгук, я ведь доверяю тебе.       — Я ощущаю себя словно на собеседовании.       — Малыш, — Чонгук скуксился от подобного обращения, довольствуясь расцветающей улыбкой на пухлых губах. Хмурые морщинки стремительно исчезали. — Аугусто Пеларатти на деле является большим любителем второго дна, а всё, что он позволяет видеть всем нам на поверхности — лишь часть истины. Он всегда был таким, редкостным засранцем, который с самого детства прятался в розовых облаках и в саду среди пионов. Аугусто может показаться для кого-то легкомысленным, избалованным и совершенно необременённым знаниями наследником, но это далеко не так. Так и чернильный рисунок дракона, имеющий с древности значение силы и непоколебимости, скрывает под собой след болезненного прошлого. Аугусто было меньше восемнадцати, когда его попытка покончить с собой впервые почти увенчалась успехом. С правой стороны от трахеи у него есть шрам, Аугусто пытался вскрыть себе горло канцелярским ножом, словно консервную банку, и, конечно же, у него это получилось. Вид абсолютно бледного, словно первый снег, Аугусто с бьющим алым фонтаном ещё долго приходил ко мне в кошмарах.       — Но… Это чудо, что его смогли спасти. Какого чёрта?       — Звёзды любят Аугусто, а Вселенная так и вовсе от него без ума. Он сделал это, когда мы находились чуть ли не за стеной, но подобное действительно настоящее чудо, что нам удалось расслышать этот шум. Честно говоря, я и Лука те ещё… Идиоты по жизни, но по сей день я благодарен Лука за его решимость и собранность в тот момент, он без промедления взял ситуацию под контроль, даже когда глаза не видели ничего, кроме крови. Если бы не Лука, Аугусто хватило бы пяти минут, чтобы лишиться жизнь, но он явно не взял в расчёт, как ловко один щуплый парнишка может пережать сонную артерию. Думаю, если бы у Аугусто остались силы, он непременно не позволил бы нам тогда спасти его, но этот ублюдок едва ли мог держать глаза открытыми. С пережатой раной мы выиграли время и имели возможность дождаться медицинский персонал. Это был первый раз, когда Аугусто поступил, как совершенно безрассудный кусок дерьма, но с того момента в его голове что-то изменилось. Во всяком случае… С тех пор он цепляется за жизнь.

*

      — Я знаю, Клементе!       В беспокойстве запустив узловатые пальцы в каштановые локоны, Сокджин зачесал непослушные волосы назад, цокая от спутанных концов. Уже вечером вернувшийся в дом Аугусто был не лучше грузового облака, хмурым пятном выделяясь среди румяных лиц за обеденным столом. На удивление семьи тот не произнёс почти ничего, кроме коротких фраз и лёгких просьб, хмуря густые брови и растирая переносицу от головной боли.       Теперь же, казалось, Сокджин позволил беспокойству полностью поглотить себя. Под кремовым манжетом мягкого лонгслива Намджун чётко увидел на запястье того пятно разодранной кожи.       На низком столике посреди гостиной, утопающей в приглушённом свете, стояла увесистая корзинка раскидистых и душистых цветов, некогда любимых Аугусто, которые сейчас вызывали лишь горсть неприятных ощущений. Небольшая открытка, найденная в глубине букета, мелькнула в длинных пальцах Консильери, пока взволнованные, но любопытные лица продолжали выглядывать из укрытия у самого входа в гостиную, сколько бы Аугусто ни обрушивал на подобную выходку клана своё негодование. В возникшей тишине послышался шлепок и гул, один из бойцов, упавший на пол под пристальные взгляды верхушки семьи, оказался со скрипом ладоней об пол затянут вновь за угол. Сокджин тяжело вздохнул, поправляя браслет часов, дабы скрыть болезненное красное пятно.       — Послушай, — мягко начал Консильери, закрывая собой вид на беспокойных бойцов. — Ты не обязан соглашаться на его предложение. Можешь отправить на встречу меня или же просто отказаться от неё. Аугусто, чёрт побери, ты выглядишь сейчас как грёбаный кусок дерьма, одумайся.       Но Сокджин на подобное лишь поджал губы, медовые глаза того блестели, а на щеках проступил пятнами нездоровый румянец. Он выглядел уязвимым, пугая каждого члена семьи.       — Я… — цепляя аккуратным ногтём нежную кожу у ногтя, Аугусто поспешил прочистить горло. Тот не желал выглядеть слабым перед всем миром, как и перед самим собой. — Я не хочу выбрасывать эти цветы, их жизнь и так коротка. Пожалуйста, поставь этот букет так, чтобы он не попадался мне на глаза.       — На тебе лица нет, Аугусто, что произошло? Я не могу допустить твоего ухода из дома в подобном состоянии. Ты слышишь меня? Тебе по какой-то причине стало хуже, но таблетки так и остались не приняты, эти жёлтые банки лежат нетронутыми на прикроватном столике. Я видел, Аугусто.       Приглушённый свет обнимал собой Сокджина, любовно лаская глубокие тени под медовыми глазами и заострившиеся скулы, тот делал отблески на дне бездонных зрачков невыносимыми, сжимая сердце Консильери в тиски. Уперевшись ногами в край дивана, Аугусто обессиленно опустился на тот, складывая руки на коленях, словно прилежный мальчишка. Камин тихо изливался треском, сверкая языками пламени.       С щелчком колен Намджун опустился перед Отцом на деревянный пол, заглядывая тому в припухшие и покрасневшие глаза.       — Мне очень страшно, — едва слышно произнёс в робости Аугусто, длинные пальцы того подрагивали, пока каждое слово вырывалось из горла с большим трудом. Что-то в один миг изменилось, из-за чего все чувства разом исчезли, а Сокджин надломился, словно бы сам был не больше потерянного маленького мальчишки. — Почему это чувство такое сильное, Намджун? Кажется, меня вырвет прямо на этот чёртов ковёр.       — Что произошло, Аугусто? Ещё вчера вечером всё было хорошо. Не закрывайся от нас, как мы сможем помочь тебе, если ты кусаешь наши руки?       — Это хуже, чем любой предыдущий приступ, моя голова… — из-за мелкой дрожи жестикуляция получалась рваной, едва ли не задевая лицо Намджуна от особо резкого движения. — Она переполнена. И я не могу найти этому причины. Этой ночью было хуже, чем в тот день во время грозы, эта паническая атака была ужасающей, Джунни, почему мне становится только хуже? Что я делаю не так? Я не могу больше справляться с этим в одиночку. У меня больше нет сил.       — Почему ты сказал, что не хочешь видеть эти цветы? — тихо спросил Консильери, укладывая ладонь на подрагивающие тонкие пальцы, что обессилено упали на острые колени. — Это ведь подарок дядюшки, ты же любишь его подарки, сокровище. Почему в этот раз они тебе оказались не по душе?       Изнемогая от боли в собственной душе, Намджун видел сейчас в этом человеке далеко не бесстрашного Главу целого клана, а лишь до одури напуганного ребёнка в отцовском костюме.       — Я чувствую себя плохо от этих цветов, — сипло выдавил из себя Сокджин, чьи глаза заблестели непролитыми слезами. — Я не знаю, почему это происходит, Намджун, у меня никогда не было чёртовой аллергии на цветы, я любил их и люблю, но от одного только вида сейчас всё внутри меня переворачивается. Совсем как в тот раз, когда Франсуа обнял меня, прижал к своей груди, и мою голову словно бы… Я почувствовал, как паника была совсем близко, на грани. Но ведь для этого не было причин. Мне не хотелось злить дядю, мне не хочется чувствовать, что мой мир рушится снова.       — Вчера Франсуа был не в духе, Джинни, ты сам всё видел ночью. В этом нет твоей вины, просто он чёртов ублюдок с такими же совершенно ублюдскими шутками. Ни ты, ни Сариэль не виноваты. И ты знаешь это.       — Я так боюсь огорчить его, злость дяди так сильно пугает меня, — слышать подобные слова, зная, через что самолично прошёл Аугусто, казалось для Намджуна настоящим безумием.       — Почему ты так думаешь, милый? — с судорожным вздохом поинтересовалась он. Сдерживать злость на одного мерзавца, на весь мир разом становилось совершенно невыносимым.       — Тот сон… Сон, про который я рассказывал тебе, когда мне было так чертовски плохо, что я едва мог соображать, он никак не может отпустить меня. Чем больше я думаю о нём, о неприятно сладковатом послевкусии на языке, о боли, тем больше тревога нарастает где-то в глубине, а родные прикосновения ощущаются такими… Чужими. Холодными. Неприятными. И этот букет ощущается совершенно странно, мне не хочется ни прикасаться к цветам, ни смотреть на них. Но я ведь так сильно люблю эти проклятые гортензии, чёрт бы всё побрал! — вдруг в чувствах воскликнул Аугусто. — Я не понимаю это дерьмо, почему единственный человек, который провёл со мной всю мою жизнь, словно настоящий отец, вдруг оборачивается подобным дерьмом, когда он так мне нужен! Почему чувства так сильно разнятся с тем, что я вижу?       — Тише, сокровище.       Поджав дрогнувшие губы, в смятении Аугусто спрятал лицо в ладонях, вдруг становясь меньше и вынуждая Консильери спохватиться и поддаться ещё ближе. Но Сокджин не издал ни единого всхлипа, плечи того вздрогнули и сразу же поникли. Подобное состояние, которое Аугусто демонстрировал перед всем кланом, являлось чем-то настолько редким, что Намджун попросту терялся. Буря в глубине души должна была иметь невероятные, непостижимо масштабы, чтобы Сокджин позволил дать слабину на глазах собственной семьи.       — Я не хочу быть плохим мальчиком, — глухо прохрипел тот, забормотав. — Не хочу, не хочу, не хочу.       — Мы можем во всём разобраться, мы можем со всем справиться.       — Сегодня, когда я встречался с Томасом… Он не выглядел хорошо, Консильери Франсуа в таком виде мне приходилось видеть всего несколько раз за всю жизнь, и в этом нет ни черта хорошего. Я не представляю, что происходит в их семье, но мне так чертовски страшно потерять Франсуа. Я больше не хочу оставаться один, Джунни, мне так страшно.       — Милый.       — Всё это дерьмо такое невыносимое, Боги, почему оно, блядь, насколько отвратительное.       Едва Аугусто отнял от лица влажные ладони, как сиплый вздох вырвался из груди Намджуна. Это было плохо. Грубоватые подушечки со всем трепетом стёрли следы скупых слёз, обласкав напоследок гладкий подбородок. Тёмные локоны оказались осторожно поправлены, а невесомое прикосновение коснулось горячего лба в нежном поцелуе. Голос, раздавшийся громом среди июньского неба, вонзился в грудь Консильери острой стрелой.       — Машина ожидает у ворот, — чётко произнёс Капореджиме.       — Мать твою, — засипел Аугусто, поспешно растирая лицо манжетами до красных пятен. — Святое дерьмо.       Едва шорох мелкого гравия стих, как растерзанный в клочья Намджун излился загнанным дыханием, словно бы после продолжительного бега и сразу же закрыл входную дверь, на мгновение прижимаясь к той лбом. Притихшая горстка бойцов показалась из-за угла в ужасающей тишине, и Консильери обернулся, вскидывая руку вперёд.       — Ты, — сказал тот, указывая на растерянного киллера, мелькнувшего из-за плеча Сокси. Никто не посмел издать даже один короткий звук. — Едешь со мной. Немедленно.

*

      Ударяя воздух пяткой изношенных кед, разомлённый киллер запустил пальцы в измятый пакет с картофельными чипсами, чтобы вытащить целую горсть и немедленно отправить ту в рот, хрустом заглушая мужской голос. Уютная темнота ночного города приятно снимала ненавистное напряжение и успокаивала душу лучше любого крепкого табака. Редкий поток машин под ногами сливался в один мерный шум, убаюкивая, пока парочка, соприкасаясь плечами, приютилась на краю небольшого балкончика, оставаясь незамеченными для ночной жизни самой обычной улочки с домами, повидавшими не первое столетие. Прохладный ветер ласкал собой кожу, словно излюбленный любовник, превращаясь в мурашки, от которых на руках приподнимались тонкие волоски. Киллер вновь рассёк воздух ногой, бессовестно задев сидящего рядом Консильери.       — Я не понимаю, — задумчиво протянул Чонгук и взглянул вниз между широким просветом прутьев ограды, где мерно протекала изливающаяся различными звуками ночная жизнь, та освещала темноту желтоватым светом заведений, расположившихся на первых этажах сонных зданий. Где-то вдалеке взревели голоса машин экстренных служб. — Франсуа является непроходимым тупицей или же редкостным умником? На кой чёрт выбирать себе место с такими чертовски огромными окнами.       — Это старые окна, что есть стекло, что его нет. Пуля в любом случае пройдёт как по маслу с минимальной поправкой.       — Определено… Он не в себе.       Здание, расположенное на противоположной стороне улицы, имело старый, но ухоженный фасад без вычурных излишков, что, несомненно, оставалось приятно глазу. Большие окна не скрывали внутренней жизни, хоть та оставалась редкостью, и чаще всего помещения не имели арендатора, но пылкий сумбур всё же закипал по ту сторону окон, а её владельцы не стеснялись этого показать. В какой-то степени пренебрежение гардинами или простыми жалюзи было удобным решением, как для хозяина помещения, так и для чужого любопытства. Офис, больше имеющий сходство с квартирой, оставался для двух зрителей некоторым представлением, за которым киллер и Консильери следили с большим любопытством. Расположившийся недалеко от окна за рабочим столом Сокджин не знал ни о слежке, ни о маленьком секрете Намджуна, продолжая исправно стучать по клавиатуре ноутбука, пока сам Франсуа, расположившись на диване напротив, не прерывал свой эмоциональный монолог, бурно жестикулируя. Ничего необычного, за исключением наполненной пепельницы у левой руки Аугусто и его понурого, но собранного вида.       — Как давно у тебя это помещение? — вдруг поинтересовался Чонгук, высыпая в рот остатки солоноватого лакомства. — Аугусто, наверное, не в восторге от этого.       — Года три, я полагаю, — горьковатый дым щедро наполнил собой лёгкие, и Намджун мягко улыбнулся, стряхивая пепел в опустевшую пачку картофельных чипсов. — Он не знает об этом, а я иногда пользуюсь этим местом в личных целях, когда хочется, знаешь… Отдохнуть. После окончательного переезда в дом Аугусто я завершил аренду своей квартиры, поэтому мне не особо есть, куда идти, кроме резиденции.       Бездонные оленьи глаза изумлённо округлились. Этот дом не имел как таковых квартир, а лишь помещения для аренды, как относительно и все здания в этом квартале. После небольшой квартирки на двоих в уютном и тихом районе, подобное казалось для киллера даже настоящей дикостью. Бетонный пол не имел отделки, лишь куски прозрачной плёнки, как и стены красовались кусками шпаклёвки, а с потолка свисали редкие и одинокие лампочки накаливания. Всё здесь походило на разгар ремонтных работ, поэтому наличие воды в небольшом санузле стало для киллера ещё одним удивлением. Небольшая горка корреспонденции лежала у входной двери, рассыпаясь конвертами в разные стороны.       — А где же ты здесь спишь?       — Здесь есть стол и пол, а у меня — матрас.       — Разве люди в почтенном возрасте должны так напрягать свой позвоночник?       — Ещё одно слово, и я вышвырну тебя вниз. Будешь красоваться на утро во всех газетах, как самое некрасивое пятно.       Засияв, Чонгук широко и счастливо улыбнулся, а после излился заливистым смехом.       — Когда мне попалось объявление об аренде этого места, я подумал, что это, должно быть, какая-то шутка или что-то в этом роде. Такое удачное расположение. Честно говоря, в то время Аугусто редко здесь появлялся, так что это получилась отличная инвестиция в будущее. Теперь я иногда присматриваю за нашим Боссом, ничего более.       — А Франсуа знает об этом месте?       — Если бы он что-то хотел сделать с Аугусто, он бы уже это сделал, будем честны.       — Может, это уже произошло?       Намджун прикусил губу, привалившись плечом к оконному откосу.       — Я не знаю, Чонгук, но я прекрасно вижу, как он сам ломает свою любовь, ломает Аугусто. Мне трудно смотреть на терзания любимого человека, но я бессилен, как бессилен и Франсуа в своих попытках забрать себе такую своевольную птицу. Однажды уже бывав на цепи, Аугусто не позволит истории повториться, и мне жаль, что его разум понимает это лучше, чем само сердце.       — Как можно не понимать собственный кричащий разум? Он ведь вопит… Вопит об опасности. Это безумие.       — Сложно поверить своему чутью, когда человек, который преодолел вместе с тобой бесчисленное количество жизненного дерьма, на деле так сильно дорог душе и сердцу. Никто не желает разбивать свои розовые очки вовнутрь, малыш, ведь каждому дорога своя иллюзия, где всё хорошо. Никто не желает открывать глаза, когда в темноте настолько безопасно, что нет ни одного монстра. Я понимаю Аугусто. Не имея отца и даже намёка на подобную фигуру, я бы тоже привязался к такому дядюшке и без дорогих подарков. Добро творит чудеса, и иногда этим пользуются. В некоторой степени я тоже видел в Марио подобие… Отца? Сложно устоять перед тем, кто впервые был к тебе добр и относился, как к человеку.       Воззрившись на мужчину нечитаемым взглядом, Чонгук чуть склонил голову вбок, ударяя воздух пяткой.       — Да, — тихо вымолвил он. — Сложно.