Naloxonum

The Walk [Piano Noir Rework] — Sylvain Texier

      — Видишь, всё получилось просто прекрасно, а ты беспокоился, — вид взъерошенного от морского ветра Аугусто, что так сильно походил в этот момент на совсем юного себя, отзывался в душе мужчины необыкновенной нежностью. Воспользовавшись отсутствием лишних глаз, Франсуа передал в родные руки бумажную креманку и смело прижался губами к копне каштановых локонов в порыве родительской ласки. — Никогда ничего не бойся, когда я рядом с тобой. Мне не следовало оставлять тебя одного, но мы всё обязательно исправим.       Лёгкая улыбка украшала ягодные губы, освещая саму душу долгожданным светом надежды, по которой так сильно тосковал Сокджин. Солнечное утро выдалось довольно прохладным, но от этого не менее прекрасным, позволяя понежиться в ярких лучах на песчаном берегу, приютившись на одной из нескольких пустующих скамей среди редких ранних пташек с золотистыми ретриверами на длинных поводках. Работа в такой ранний час всегда отнимала много сил, особенно, когда очередная сделка прошла настолько гладко, что могла легко вызвать подозрения, если бы не удача в лице дядюшки. Когда Франсуа оказывался рядом, всё становилось на свои места.       — Никто даже не сказал и слова против. Как тебе это удаётся? — с искренним недоумением поделился Сокджин, всё же забираясь с ногами на скамью, ощущая, как грубые пальцы подняли воротник его короткого тренча, закрывая шею от ощутимых порывов ветра. Излюбленное приторное мороженое выглядело настоящим вознаграждением, то исчезало между пухлых губ на крохотной ложке под внимательным взглядом сидящего рядом мужчины. — Спасибо. Ох, я чертовски тосковал по этому, по нашим с тобой прогулкам. В последний раз мы проводили время вместе так… Давно. Ты обещал показать мне ботанический сад в Палермо.       — Тут нет причин для благодарности, дорогой, мы просто выполняем свою работу, не так ли? — кивнув, Аугусто вдруг зажмурился, зажимая ложку между губ и позволяя смахнуть упавшие на глаза пряди, что так грубо мешали видеть. Забота так приятно согревала собой тело и душу. — Вот так. У нас всех бывают белые и чёрные полосы, сейчас же Фортуна наконец-то улыбнулась и тебе. Ты заслуживаешь это, проделана прекрасная работа и получен заслуженный приз. Я горжусь тобой, mon calinours. Почему бы нам не отправиться в ботанический сад на выходных? Я обязательно освобожу себе график на целый день.       — График? — хитрый прищур с лукавой усмешкой объяли Франсуа невообразимым теплом, и тот, задумавшись на мгновение, накрыл ладонью другую, скрывая яркий блеск собственного обручального кольца. — Когда это ты стал настолько деловым, что мне приходится записываться к тебе на приём. Может, ты обзавёлся и секретарём, какой номер твоей приёмной?       — Ты такой невыносимый.       — Я — единственный в своём роде. Пожалуйста, береги меня.       — Я и так люблю тебя больше жизни, mon ours.       — Ах! Вот это уже другой разговор, — защебетал райской птицей Сокджин, так и не находя второго дна в такой простой фразе, как и не замечая лёгкой тени тоски, промелькнувшей на родном лице. — С этого и нужно начинать.       Каштановые локоны, переливающиеся в тёплом свете медными отблесками, оказались с трепетной осторожностью заправлены за аккуратное ухо, вызывая на красивом лице Аугусто нежный румянец, среди редкой россыпи крохотных веснушек.       — Ты ведь сможешь стать моим посредником ещё парочку раз? — от наивного вопроса, заданного с совершенной детской непосредственностью и робостью, мягкая улыбка коснулась сухих губ Франсуа, и тот свободно откинулся не спинку скамьи, привычно укладывая руку поверх той со стороны Аугусто. Короткие ногти невесомо цепляли шов на светлом тренче в незамысловатой игре.       — Я никогда не мог и не смогу тебе отказать, ты ведь знаешь. Но залогом успешного заключения сегодняшней сделки стала исключительно твоя работа и только, пока я лишь наблюдал за процессом. Это полностью твоя заслуга.       Смущение разлилось по телу Аугусто будоражащей негой. Приятное возбуждение от первой за продолжительное время успешной сделки наполняло беспечным счастьем. Лучась радостью, Сокджин чувствовал себя мальчишкой, который с замиранием трепетного сердца открывал заветный подарок одним Рождественским утром. Солоноватый воздух вдруг стал слаще, а мир преобразился красками, всё теперь казалось не таким удручающим. Всё же Сокджин испытывал к дядюшке невероятную благодарность, искренне веря в его исключительность в виде невообразимой удачи. Франсуа всегда являлся олицетворением Фортуны.       — Ты учишься, дорогой, — мягко продолжил Франсуа, щурясь от яркого солнца. — И это нормально, когда ты ошибаешься. Я всегда помогу тебе свести ошибки к минимуму, раз твой отец не успел сделать это сам. Положись на меня.       — Иногда мне сильно его не хватает, — блеск в медовых глазах на мгновение потускнел, сменившись горечью и болью. — Временами. Не знаю… Довольно странное чувство.       — Поверь, mon ours, твой отец чертовски гордился бы тобой, и гордится прямо сейчас, я уверен. Ты так вырос, возмужал и набрался мудрости. Ты всё делаешь верно. Я горжусь тобой, Аугусто.       Бегло взглянув на дядюшку, Сокджин озарился несмелой улыбкой, порывисто накрывая свободной рукой длинные пальцы мужчины, чтобы сжать те на долю секунды.       — Спасибо. Не могу представить, что делал бы без тебя всю свою жизнь.       Чувственный порыв, в котором слова Аугусто прозвучали громче летнего грома, позволили мужчине на робкое мгновение потеряться в реальности, ухватившись за момент, словно бы за последний шанс на собственное спасение. Ступая по тонкой грани между реальностью и мечтой, Франсуа поддался чуть ближе, скользнув измученным взглядом по излюбленным губам перед тем, как сморгнуть сладкую пелену и несмело улыбнуться на чистый и наивный взгляд. Родной аромат, который мог вызывать зависимость не слабее, чем белые дорожки на поверхности стола, въедался в слизистые, вынуждая сжать челюсти крепче. Судорожный вздох застрял в глубине горла, когда сладковатый аромат стал ярче, и солнце исчезло, стоило Аугусто прижаться лбом к чужому, чуть потираясь, словно щенок. Невыносимая близость резала хуже самого острого лезвия, и Франсуа предпочёл бы пройтись по осколкам среди Адского пламени, чем находиться настолько близко, насколько далеко. Мысль, что эти излюбленные губы ласкал кто-то иной, отравляла собой. С трепетом длинных ресниц незамысловатая ласка исчезла, и Франсуа прочистил горло, щурясь от света, больно ударившего по тёмным глазам.       — Думаю, ты бы справился, — с явной хрипотцой проговорил мужчина. — У тебя прекрасная семья.       — Ты — её неотъемлемая часть.       — Аугусто.       Несдержанное отчаяние прозвучало слишком громко, и с робкой улыбкой Франсуа поспешил забрать из рук насупленного медвежонка опустевшую креманку, чтобы выбросить ту совсем рядом и угомонить бушующие мысли. Казалось, каждый мог слышать безумный танец сердца и видеть неуместный блеск у ватерлинии. Отыграть себе несколько секунд спокойствия казалось Франсуа жизненно необходимым перед тем, как вновь предстать уверенностью и самообладанием.       — Конечно же, я не спорю с этим, ты для меня — семья. Но, послушай меня, дорогой, ты удивительная личность. Ты никогда не останешься один, звёзды не могут так поступить с тобой. Только взгляни на себя. Не было бы меня, то моё место занял бы кто-то другой.       — Я н—       — Но даже один на один с самим с собой ты остаёшься путеводной звездой, самой прекрасной на ночном и бескрайнем небе. Пусть будут перевёрнуты страницы и сожжены мосты, все твои потери — лишь большой шаг вперёд в каждой из множества Вселенных. Не думай о том, чтобы было бы или могло быть, наслаждайся моментом здесь и сейчас.       — Мне так хочется, чтобы эти слова мог ещё раз услышать совсем юный я, когда мир казался таким страшным местом.       — Иди ко мне, — осторожно обхватив притихшее создание за плечи, Франсуа ощутил, как доверчиво взъерошенная макушка коснулась его шеи. Аугусто с самых юных лет любил пристраиваться щекой на крепком плече, находя в подобном жесте некоторое уютное место, совсем не против обнажить перед дядюшкой свою уязвимость. — Я говорил тебе это тогда, так повторю и сейчас. Это истина.       — Спасибо.       — Знаешь, твоё решение, связанное с завещанием отца, заслуживает отдельной похвалы. Я рад, что ты позволил себе сделать это. Ты сильный человек и принятие чужой помощи никак не делает тебя слабым.       — Это далеко не так, — передёрнув плечами, Аугусто обратил всё своё внимание на проходившую у кромки пенящихся волн парочку, чей хорошенький ретривер гордо нёс в пасти свою излюбленную игрушку. Вокруг крохотной семьи витало спокойствие и благополучие. На короткий миг Сокджин явственно ощутил укол горькой зависти. — Просто… Мне осточертело каждый проклятый раз упираться в один и тот же тупик. В одиночку я стоял на месте несколько грёбаных месяцев, несмотря на то, что мне прекрасно известно, какая именно свора ублюдков расправилась с моей семьёй. С моим отцом. Это не местный клан, его верхушки нет на острове, и даже в этом случае я не смог выйти на неё. Всё это дерьмо, любая информация, любая зацепка… Всё ускользает или не имеет никакого смысла. Я решил воспользоваться завещанием, чтобы помочь самому себе, довольно эгоистично, не правда ли? Если у меня нет возможности справиться в одиночку, то мне необходимы чужие руки и мозги, чтобы действовать через них и отомстить за Сиерру и Франческу.       — Марио завещал тебе киллера? — с усмешкой поинтересовался Франсуа. — Мне казалось, он передал тебе своё детище вместе с наёмниками, но никак не завещал кого-то из его излюбленной организации. Боги, я считал, что это один из его людей. Кажется, я чертовски ошибся.       Осознание промелькнуло вспышкой в черепной коробке судорожно соображающего Франсуа, то заставило мужчину напрячься. Марио Пеларатти действительно имел собственное детище на проклятом острове, которое отдалённо напоминало собой злосчастную организацию. Питаясь ярой одержимостью и идеей, тот взращивал собственных Ангелов, которые в конечном счёте становились лишь мясом на убой, так и не достигнув нужной квалификации, несмотря на то, что эти юные наёмники пользовались достаточным спросом по всей Сицилии. Подобное дело Марио походило на пародию, как считал Франсуа, на насмешку над истинными Ангелами.       Из-за схожего глупого названия наёмников мужчина до последнего был уверен в принадлежности Сариэля к детищу Марио, но всё оказалось куда интереснее.       — Нет, он завещал киллера не для меня. Думаешь, этот человек что-то оставил для меня, кроме чёртовой кучи проблем? Нет, конечно же, нет. В последние полтора года своей жизни отец сильно изменился, тебе ли не знать? Он настолько погряз в своей паранойе, что не думал ни о чём другом, кроме как о покушениях на собственную шкуру. Марио видел врагов в каждом, кроме матери, она до сих пор не хочет говорить об этом. На почве паранойи и одержимости проклятыми Ангелами он прописал в своём завещании, чтобы именно эта организация занялась его личной вендеттой в случае, если всё же он окажется убит. Полагаю, он знатно повеселил этим нашего семейного юриста, но и оскорбило меня, как и братьев, подозреваю. Месть — дело сугубо семейное, так какого чёрта он просит такую несусветную чушь?       Весёлый смешок сорвался с губ Франсуа, и тот в порыве приобнял своего драгоценного медвежонка, не выпускающего его руки из своих тонких пальцев, неосознанно играясь с золотой полоской обручального кольца. Это всегда успокаивало Аугусто, сколько бы лет тому ни было. Франсуа не знал, сколько раз его собственный лучший друг позволял младшему сыну вот так легко укладывать голову себе на плечо, но догадывался, что подобных моментов было куда меньше, чем пальцев на одной руке.       — Получается, ты воспользовался волей несчастного старика, чтобы вынудить наёмника расследовать дело своей жены и дочери под благородным предлогом мести за отца? Это мой мальчик, mon calinours.       — Мой отец, моя супруга и дочь погибли при одинаковых обстоятельствах. Я более чем уверен, что это дело рук одной шайки, так пусть этот охотничий пёс выведет меня к исполнителю. Он довольно умён, всё же… Я редко соглашался с отцом, но сейчас должен признать, что организация, которой он был так сильно одержим, довольно неплоха.       — Одним выстрелом двух зайцев, верно? — нахмуренное и взъерошенное существо кивнуло и вновь медленно село, откинувшись на твёрдую спинку скамьи, когда мозолистые пальцы с нажимом принялись массировать затылок Аугусто, вынуждая того запрокинуть голову с едва слышным стоном. Это всегда было чертовски приятно, даже если имело отголоски болезненных ощущений. Франсуа толкнул языком щёку, а между его бровей залегла глубокая морщина. — Ты не думаешь, что организация отправила тебе слабоватого наёмника? Кажется, у них явно имеются кадры получше, даже если те находятся в отставке.       — Но я приручил его, дядя, и я знаю, что он лучший в своём деле, — широкая и гордая улыбка окрасила пухлые губы. — Беря пса из приюта, ты ведь всегда заранее приобретаешь не только лежанку, но и оцениваешь риски содержания, расходы на лечение. Я озаботился его медицинской картой, характеристикой с места работы, его банковским счётом. Мне было прекрасно известно о его не лучшем физическом состоянии, травмах и материальных затруднениях. Это беспокоило Сариэля на протяжении долгого времени, но мне не составило проблем избавить его от подобных мелочей, насколько это возможно. Теперь Сариэль сыт, он получает медицинскую помощь от моего же человека, он обеспечен деньгами, а, самое главное, при этом Сариэль находится на моём содержании. Мой кров, моя еда, мои люди, моя безопасность и забота. Сариэль, чёрт побери, теперь обязан мне своей жизнью, он принадлежит мне. Думаю, он прекрасно осознаёт этот факт и не имеет ничего против.       Франсуа поддался ближе, из-за чего Аугусто, повернувшись, едва ли не задел кончиком носа чужой. Черты лица того заострились, и яркий блеск исчез с медовой радужки, уступая место пронзительному холоду. Подобный вид медвежонка никогда не радовал собой Франсуа, в такие моменты мужчина явственно ощущал, как терял над Аугусто контроль, который имел всегда над нежным и невинным созданием.       — Не слишком ли дорогая цена для искалеченного наёмника? По твоим словам… Он довольно потрёпанный экземпляр.       Неожиданная ласка тыльной стороной ладони сменились грубой хваткой, в которой мягкие щёки Аугусто оказались сжаты, а с уголка пухлых губ стёрта крохотная точка подсохшего мороженого. Когда руки Франсуа исчезли с лица, Сокджин не посмел признаться, как болезненно ощущалась челюсть, тот провёл кончиком языка по губам, смачивая.       — Каждый человек в этом чёртовом мире имеет свои слабые стороны, Франсуа, даже мы не исключение. Я доволен своим выбором, как и рабочей статистикой Сариэля. И будь, мать твою, не таким грубым со мной.       — Не скалься на меня, сокровище, я лишь забочусь о твоём благополучии.       С шумным вздохом насупленный Аугусто звонко цокнул, и медовые радужки того на секунду скрылись под веками, сверкнув яркой полоской белка. Стоило ногам спуститься со скамьи, как ботинки сразу же оказались припорошены песком из-за морского ветра, что всегда вызывало некоторую необъяснимую тоску. Едва Аугусто хотел подняться, как локоть того обхватили чужие длинные пальцы, сжимая крепко и настойчиво.       — Mon ours, не нужно дуться на меня, ну же, — как бы пухлые губы ни превращались в бантик, а аккуратные брови ни сходились хмуро на переносице, Сокджин всё же позволил притянуть себя обратно в родительские объятия, а большой ладони обхватить поперёк груди. Край скамьи больно врезался в мягкие бёдра, но неприятные ощущения совсем не заглушали внезапный волну нарастающего в ушах звона, что вынудил дыхание сбиться, а мир пойти рябью. Неожиданно необъяснимый страх окутал собой, а отголоски прежних панических атак пощекотали сознание, из-за чего ошарашенный Аугусто предпринял попытку отстраниться, но его лишь настойчивее прижали спиной к крепкому телу. Странное чувство нарастающей тревоги исчезло с первой же пенистой волной, набегающей на песчаный берег. С трудом Сокджин протолкнул слюну в горло, унимая обезумевшее сердце. Голос дядюшки был слышен глухо и невнятно. — Лучше расскажи мне, какая же статистика у твоего нового зверька? Помню, что с моим подарком он справился на отлично. Чисто.       — Сто из ста, — с придыханием глухо проговорил Аугусто, вызывая над собой глубокое и задумчивое гудение. — Безупречная.       Большая ладонь с нажимом растёрла место, где за грудной клеткой бушевало сердце.       — Безупречная… Но ты ведь понимаешь, что даже в таком случае осечка и промах имеют место быть. Скажи мне, ты не боишься этого?       Едва сухой поцелуй коснулся вихрастой каштановой макушки, как в пространство идиллии и спокойствия ворвался резкий гудок, вынуждая Сокджина в испуге взвиться в сильных руках и отстраниться, в изумлением оборачиваясь и цепляясь взглядом за знакомый автомобиль у пышно цветущей душистой Бругмансии.       — Видимо, у меня нет причин подвозить тебя до дома, верно?       И Франсуа был прав. На полупустой стоянке около пустующих разноцветных киосков примостился чёрный автомобиль, выделяющийся слишком абсурдно среди цветных малолитражек поблизости редких посетителей пляжа. В такой ранний час мало кто начинал бурную повседневную жизнь. Несмотря на лицо водителя, скрытое тенью козырька и стёклами чёрных очков, Сокджин прекрасно догадывался о личности этого человека, в некотором смущении убирая за ухо прядь волос и отворачиваясь.       — Этот грёбаный француз хуже прокисшего молока ранним утром, — с тяжёлым вздохом протянул Намджун, так и не отрывая хмурого взгляда с осточертевшей парочки. Мужчина беспокойно забарабанил подушечками по тёмной коже руля. Незамысловатая просьба Аугусто предоставить тому возможность справиться с новой сделкой в одиночку была встречена Консильери с большим недовольством, но тот, не смея отказать в силу аргументов, всё же позволил этому случиться, нехотя доверившись Франсуа, под чьим крылом Сокджин совершал первые самостоятельные шаги. Пообещав того встретить по окончанию утреннего графика и не получив ни одного возражения, Намджун, вытряхнув сонного киллера из пижамы, направился в первое же место, которое могло развеять тоску и волнение, а именно самое ближайшее к месту встречи. — Было куда лучше, когда он не появлялся, не сводил с ума и не путался под ногами. Господи, дай мне ещё немного сил, самую малость, я буду полезным, и прилежным, прошу тебя, Бо—       Одновременно с внезапным громким звуком, наполнившим приятную тишину салона, раздался и испуганный вскрик киллера с задних мест, из-за чего Консильери, крупно вздрогнув от неожиданности, вскрикнул, сразу же изливаясь щедрой порцией отборных и едких ругательств. В злости обернувшись, Намджун потянулся, чтобы рывком вырвать из рук перепуганного киллера новенькую детскую игрушку и в чувствах швырнуть ту на пустующее место впереди.       — Идиот, храни тебя Господь, какого чёрта ты делаешь, мелкий паршивец?!       От пронзительного низкого голоса оленьи глаза округлились и заблестели, а сам Чонгук вдруг сжался, неловко укладывая теперь уже пустующие руки на колени. Новенькая игрушка, которую старательно изучал Чон всё время, оказалась музыкальной, перепугав мужчин до лёгкой тошноты.       — Я честно не думал, что она разговаривает, — виновато пробормотал киллер, чьё собственное сердце клокотало у самого кадыка. Испуг медленно сходил на нет, и Чон со всей искренностью поблагодарил Небеса за то, что разъярённый Намджун так удачно упустил из вида разбросанные тут и там кукурузные палочки, упавшие из случайно опрокинутой в суматохе пачки. — Прошу прощения.       — In che cazzo di strano e imprevedibile mondo viviamo, — сняв очки, на долгое мгновение Намджун сжал переносицу и сделал несколько глубоких вдохов. У него имелся довольно впечатляющий опыт руководства кланом, но иногда существовали мелочи, которые легко вызывали личностный кризис даже после стольких лет. — Ладно, хорошо. Ты ведь в порядке, верно?       — В полном, — уже более смело отозвался Чонгук, расправляя плечи. Робкая улыбка помощника мелькнула в отражении зеркала заднего вида, и киллер поддался вперёд, несмело поглядывая на чёткую линию напряжённой челюсти. — Пожалуйста, не злись на меня, эти игрушки чертовски непредсказуемые. За все годы я так и не смог к этому привыкнуть, да и остальной беспорядок я уберу лично, как только приедем домой.       — О чём ты говоришь?       Рот киллера округлился, и замолчавший мужчина в смущении поджал губы и вновь отстранился обратно в тень салона, ловко уходя от руки помощника, что стремилась схватить цепкими и длинными пальцами.       — Иди сюда, паршивец, — беззлобно прошипел Консильери. Тот явно забавлялся, чего и добивался Чонгук, усердно пряча расцветающую улыбку. Из-за пустых дорог до места встречи удалось добраться куда быстрее, чем планировалось, а это означало лишь одно — ненужные нервы и беспокойство. Чонгук не мог позволить этим неприятным чувствам омрачить действительно хорошое утро. — Вы все как дети, чёрт побери, со всеми вами просто невозможно никуда ездить, потому что вас преследует грёбаный хаос! После жвачки в волосах Марко и застрявших в бутылках пальцах я вообще не доверяю никому на задних местах!       — Я ничего не сделал! — визгливо воскликнул киллер, утопая в собственном веселье.       Несмотря на то, что Намджун отчаянно сдерживал в себе всю неприязнь по отношению к одному ненавистному французу, на лице Консильери продолжали ходить желваки всё время ожидания Аугусто, и ничего не могло отвлечь того от созерцания ненавистного взаимодействия. Чонгук полностью разделял мнение помощника семьи, как и чувства, но он совершенно не желал наполнять действительно отличное утро хмурыми тучами, поэтому тот, не выдержав, предпринял дерзкую попытку отвлечь Намджуна, как всегда делала крошка Суа с собственным родителем. Отголоски улыбки мелькали на пухлых губах, и Чонгук таял в облегчении, позволяя Консильери несколько раз слабо ущипнуть себя за бёдра. Звонкий смех вырвался из груди совершенно неожиданно, смешиваясь с более высоким и переливающимся, что наполнил собой салон с порывов морского ветра. Совершенно счастливый, не похожий на прежнего себя, Аугусто щебетал утренний птицей, неосмотрительно падая на пассажирское место, чтобы сразу же взвиться от громкого звучания игрушки под собой.       — Ma che diavolo fai?! Cavolo, cavolo, cavolo! Ti ammazzo! Vi ucciderò tutti e due… te e quel perdente!       Подобная перемена в настроении Крёстного Отца вызвала у Чонгука вздох облегчения, и киллер расслабленно откинулся на кресло с яркой улыбкой. Теперь же незнакомец действительно походил на истинного Аугусто. Теперь всё было в порядке. Жизнь вернулась в своё русло, острый язык отпускал замечания, а Намджун вновь был в порядке, избавившись от любого смятения. Чонгук вдруг ойкнул, проглатывая очередной смешок от ощутимого удара игрушкой прямиком в грудь. Разозлённый Аугусто всегда обладал особой меткостью, даже если тот старательно прятал расцветающую улыбку.

*

      — Наверное, лучше позвонить остальным. Не знаю, чем я думал, когда надевал эту обувь, — обиженно загудел Чимин, сдирая ногтём очередное пятно старой краски на скамье, на которой сидел между двумя бойцами. В нерешительности проведя долгие пятнадцать минут в тихом сквере среди лиловых гроздей глицинии китайской, бойцы одобрительно замычали, соглашаясь друг с друг без единого слова. В отличие от прошлого дня, эта проклятая пятница собрала в себе все признаки раздражения и невезучести, именно по этой причине вынужденная остановка не стала для кого-то удивлением. — Мне очень жаль, что так получилось, правда.       — Сними с него обувь, Алессандро.       — Тогда позвоните кто-нибудь Аугусто.       — Эй, — фыркнул Чимин, скидывая родные руки со своих ног больше из вредности характера, чем из-за принципов. В действительности расстроенный боец испытывал большую благодарность за всю заботу и внимание, понимание. С ещё одной предпринятой робкой попыткой отстраниться, уверяя каждого, что мог бы справиться со всем и самостоятельно, Габриэль сдался, роняя гудящую голову на плечо лучшего друга. Тяжёлый вздох вырвался из груди того, когда прикосновение сухих губ обожгло собой закрытое веко. — Уф-ф.       — Ничего страшного не случилось, — тихо заговорил Марко, его длинные пальцы без труда расправились с тугими узлами на белых шнурках. — Не нужно винить себя в такой глупости, ты ведь живое существо, значит, это абсолютно нормально, когда случаются подобные мелочи. Это обычная жизнь для каждого человека, сокровище, даже если ты часть не очень среднестатистической семьи. Знаешь ли, несварение бывает и у королей.       — Всё случается, приятель, — насупленный Хосок кивнул настолько уверенно, что бейсболка почти слетела с его тёмной макушки. Аккуратно отставив в сторону снятую обувь, в четыре руки боец стянул с измученных ног цветастые носки, громко присвистнув. — Чёрт возьми, сколько ты терпел? Это же совсем не дело!       Болезненные красные пятна со следами явных натёртостей до содранной кожи украшали собой небольшие ступни во всех крайне неудобных местах. Марко оставался прав, кем бы люди ни приходились для этой жизни, все всегда имели совершенно одинаковые проблемы. Потянувшись, боец щёлкнул притихшего мужчину по кончику носа, который насупился лишь сильнее.       — Глупыш.       — Бывают вещи и похуже, Габриэль, ничего страшного. Мы со всем быстро разберёмся, — один из рюкзаков на скамье звякнул молнией, и киллер деловито закопошился в том, чтобы вытащить нетронутую бутылку воды и упаковку сухих салфеток. Проверив остальные отделения и передав вещи бойцам, один из которых легко уложил чужие ступни, истерзанные новой обувью, без единого возражения. Озадаченный поиском Чонгук выпрямился и похлопал себя по одежде, с тихим звуком ликования вытаскивая из разных карманов крохотный леденец и свёрток из детских пластырей.       — С ума сойти, а что у тебя ещё найдётся? — с искренним изумлением поинтересовался Марко, чьи большие и округлые глаза походили в этот момент на два блюдца. — Всегда поражался этой родительской черте. Как вам удаётся быть готовым ко всему на этом Свете?       — Это совсем не так… — мягко улыбнулся киллер, в смущении расцветая робкими бутонами персикового румянца. Подобные мелочи, как самая крохотная похвала, вызывала в душе невообразимый трепет.       — Вы только посмотрите на это невинное и скромное существо.       — Ну всё, не надо.       — Он похож на рисовый пирожок, скажите?       — Так, — нахмурившись от яркого внимания к своей персоне, принявший наигранно обиженный вид Чонгук с трудом скрыл расползающуюся улыбку, ловко расправляясь с одним пластырем, которой мгновение спустя накрыл собой рот болтливого бойца, но Хосок ничуть не возражал против такой меры, продолжая сверкать россыпью озорного блеска на дне бездонных зрачков. — Достаточно, сеньор Алессандро, принимайтесь за дело.       — Сариэль, надо принимать себя таким, какой ты есть, — деловито заявил Марко, аккуратно обрабатывая ссадины под недовольное шипение. — Нет никакого смысл—       — Ох, Бога ради, замолчи.       — Так заставь меня замолчать, в чём твоя проблема?       Громкий стон вынудил бойцов повернуть головы с чёткой синхронностью, и Чимин взбрыкнул, ударяя по лбу каждого, до кого смог дотянуться. Сильный щипок достался и киллеру, на что тот с долей обидой потёр ушибленное место, послушно принимая наказание.       — Дураки какие, — чётко проговорил Чимин, выплеснув в негодовании руками. — А ты, рисовый пирожок, будь добр, позвони уже Аугусто. Может, они ещё не выехали и смогут захватить для меня другую пару обуви. Мне не особо хочется идти босиком.       — Я не рисовый пирожок.       — Будешь препираться — попрошу Марко поцеловать тебя.       В чувствах выхватив предложенную вещицу, Чонгук сделал широкий шаг назад и отвернулся, прижимая телефону к уху. Длинные гудки заглушали собой звонкую болтовню, переливающуюся смешением двух совершенно разных языков и возмущений Марко, что явно остался недоволен исходом сложившейся сделки. Чон в чувствах пнул крохотный камень.       Небольшой фонтан неподалёку, в неглубоком бассейне которого резвились пёстрые голуби, наполнял сознание приятным звучанием бегущей воды, делая пасмурный день чуточку лучше. Уже более суток киллера терзало смутное чувство неудовлетворенности, смешиваясь с голодом, что никак не был связан с пищей, тот теплился внизу живота разгорающимися углями. Сколько бы раз Чон ни пытался объяснить подобные метаморфозы для самого себя, выудить из вороха мыслей истинную причину, всё всегда сводилось к воспоминаниям лишь об одном человеке, чьи едва заметные веснушки так очаровательно складывались в причудливый узор на коже, обласканной сицилийским знойным солнцем. Невыносимая и необъяснимая тяга к Аугусто медленно сводила киллера с ума, напоминая собой отголоски яркого прихода, та обещала накрыть с головой совершенно неожиданно, наотмашь ударив затылком о твёрдую поверхность реальности. Бушующая буря из голубокрылых бабочек, которые остервенело бились о стенки клетки из рёбер, так и не находила выхода, никак не желая обрастать сладковатой влюблённостью или же одержимостью с солоноватым послевкусием. Если Консильери когда-то был сродни самой первой порции, то теперь же Аугусто походил на погоню за очередной синтетической эйфорией, что обещала вознести на самые Небеса в объятия белокрылых Ангелов.       Крупная дрожь пронзила тело, стоило длинному гудку смениться тяжёлым дыханием и отчётливыми, но далёкими голосами. Бегло обернувшись на увлечённую троицу, киллер сразу повернулся обратно, отходя на ещё несколько шагов вперёд.       — Ох… Г-габриэль? Давай быстрее, ч-чёрт тебя подери.       Запыхавшемуся, словно от долгой пробежки, Аугусто едва ли хватало воздуха на полноценную фразу, тот переливался едва сдерживаемыми стонами и скулежом, не в силах вымолвить хоть ещё одну жалкую фразу. Хлопнув ресницами, киллер бегло взглянул на экран перед тем, как вновь прижать телефон к уху, с жадностью впитывая каждый вздох и брошенное слово, принадлежавшее Консильери, и, как догадывался Чонгук, Юнги. Троица никуда не спешила, если только достигнуть собственного оргазма. Голодная слюна стремительно собиралась под языком, и киллер не обращал ни единого внимания на собственный пульс, который стремительно преодолевал всё новую и новую отметку. В углях, что тлели внизу живота, не было места ревности или же зависти, те чувства являлись совершенно иными, дикими, обитая в самом сознании.       — Габриэль. Я—       — Non ci vogliono grandi abilità per scoparsi un bel faccino, — чёткое звучание соприкосновения кожи к коже пробирался под одежду крупными и холодными покалываниями, вонзившись в рёбра киллера и заднюю сторону шеи, удушая, словно добротная полоска кожаного ремня. Низкий голос Юнги, заглушаемый нечленораздельными бесстыдными звуками, не оставлял ни единого шанса перепутать себя с чьим-то другим, как и высокие, жалостливые мольбы оставались прекрасно узнаваемыми даже в череде всхлипов и рычащих ругательств.       — Sei proprio un tesoro, — давясь тёплым воздухом, Аугусто едва мог говорить, превращаясь лишь в горсть звуков в динамике телефона киллера и с большим наслаждением принимая каждую фразу, хлёстко брошенную в свой адрес. — Quindi, ora voglio essere io a fottere te.       Голоса вдруг отдалились, смешиваясь с шорохом от падения телефона, звучный хаос стремительно наполнял собой черепную коробку, пока не перелился через край. Резкий шум, словно бы что-то коснулось динамика, выдернул Чонгука из тяжёлых мыслей, и тот дёрнулся, словно от удара, с шумящей кровью в ушах взглянув на потухший экран телефона. Несколько жадных вдохов никак не справлялись с обезумевшим сердцем. Чон завозился, в спешке стягивая с себя лёгкую куртку, чтобы повесить ту на руку, закрывая тканью грубый намёк на возбуждение. Толкнув языком щёку, мужчина всё же обернулся, прочищая горло и возвращая себе контроль.       — Думаю, мы в силах разобраться самостоятельно.

*

Million Dollar Man — Lana Del Rey

      Перешагивая две ступени через раз, с болезненным ощущениями в теле и душе Чонгук оставлял позади себя весь мир, не оберемнив себя отговорками и сомнениями, как и принятием душа после изматывающей тренировки. Голова нестерпимо гудела, а решительность наполняла собой до отказа, подогревая тлеющие угли всё сильнее, что грозились вспыхнуть языками пламени, не щадя. Путь до рабочего кабинета Аугусто был изучен до лёгкой тошноты и головной боли, но кроме этого киллер прекрасно знал и как правильно провернуть старую ручку, чтобы замок со скрежетом поддался, а скрипучие петли удержали деревянное полотно от применённой силы. Приторный аромат фруктов, кофейных зёрен и вишнёвого табака ударил наотмашь, стоило только ступить на край дорогого ковра в середине кабинета, оставляя позади себя теперь не только весь мир, но и вновь закрытую дверь.       Лёгкое, почти игривое удивление шло Аугусто до умопомрачения, вынуждая киллера вновь и вновь стискивать челюсти до боли в зубах, но тот не желал поддаваться ещё больше, направляясь в уличной обуви прямиком по короткому ворсу ковра, не щадя ни покрытие, ни нервы когда-то ненавистного Босса. Сочная листва шелестела по ту сторону открытых окон, путаясь в пении далёких птиц и наполняя пустое сознание приятной щекоткой возбуждения. Извилистая струя дыма тянулась к белоснежному потолку, пока тонкая сигарета, зажатая в узловатых пальцах, медленно тлела, собирая под собой горсть пепла. Невысказанные слова танцевали на корне языка, так и не обретая свободы, те оказывались всякий раз проглочены, как и горьковатая слюна после нескольких выкуренных сигарет.       В блаженной улыбке Сокджин свободно откинулся на мягкую спинку кресла, без возражений сдвигаясь чуть назад, чтобы позволить парочке мясистых бёдер замереть между его собственных. Голод клокотал в глубине тела, проникая в каждую грёбаную клеточку. Влажная ткань одежды неприятно холодила взмокшую спину.       — Perché ti stavi nascondendo da me, come una puttanella spaventata.       — Звучит, словно ты совсем не рад меня видеть, поэтому я бы с удовольствием вырвал бы твой язык.       Розовый и блестящий язык промелькнул между приоткрытых губ Аугусто, упираясь кончиком в кромку верхних зубов. Тлеющая сигарета покинула объятия хозяйских пальцев без сопротивления, наполняя рот киллера щедрой порцией крепкого дыма с сочными нотами спелой вишни. Прикрывая трепещущие веки, погрязнувший в пылком возбуждении Чонгук с болезненным удовольствием позволил дыму проникнуть глубже и обжечь лёгкие, сразу же после избавляя окурок от страданий в хрустальной пепельнице на самом краю стола. Собственный матерчатый ремень мало подходил для воплощения голодного желания, поэтому киллер, склонившись, без труда расправился с чужой холодной пряжкой, в несколько сильных рывков выдёргивая ремень из шлёвок, чтобы без спешки обнять полоской грубой кожи свою шею, затянув ту свободной петлёй.       — Я знал, что ты всегда слишком много веселился. Прогуливал школу, убегал от копов, цеплял красивые задницы и пил на работе.       — С боссом?       — Я люблю вишнёвый шнапс и малышек, что станцуют для меня на столе в местной забегаловке.       — Приведи меня за руку в одну такую.       От роя взбудораженных бесов в тёмных глазах напротив Чонгук ощутил, как дрожь скапливалась под коленями, подкашивая ноги. Стоило концу ремня оказаться в узкой ладони, как киллер без промедления, игнорируя любые вспышки боли давних травм, опустился на деревянный пол между ног Крёстного Отца, обтянутых серой костюмной тканью. Здесь, между двумя крепкими бёдрами, находился целый проклятый мир, упавший без промедления к ногам, словно преданный пёс в поисках хозяйской ласки. Если Аугусто обратился бы безумцем, сошёл бы с ума, то непременно захватил с собой и Чонгука, что с трепетом растирал мягкую кожу щеки до сочной красноты о внутреннюю сторону бедра, где было так чертовски хорошо. Грубая кожа ремня обнимала шею без намёка на нежность, та затягивалась лишь сильнее, когда киллер рухнул ладонями на пол, вновь потираясь лицом о твёрдое колено до тех пор, пока большая ладонь благодушно не похлопала по краснеющему следу, размазывая большим пальцем скудную влагу по припухшим от укусов губам. Порочная опасность, звенящая в сладком воздухе среди табачного дыма, искушала, и Чонгук поддавался, опускаясь всё ниже, пока под раскрытыми губами не ощутилась прохлада лакового ботинка. Тяжёлое дыхание, раздавшееся сверху, подстёгивало не хуже хлёсткого удара плетью, вынуждая вывалить мокрый язык и одарить скользкую поверхность щедрым мазком прямиком до узора тонких шнурков. Опьянённое сознание щекотало возбуждение, что стремительно превращалось в наслаждение от каждой мелочи, будь то аромат кожи или же тихая похвала, Чонгук таял, оставляя нежный поцелуй на острой косточке под краем задравшейся брючины перед тем, как вновь встать на колени.       Олений взгляд, направленный в самую глубь измученной души, ломал кости, и Аугусто шумно сглотнул, нежно оглаживая мягкими подушечками грубый край ремня.       Грудь вздымалась от тяжёлого дыхания, и жар становился невыносимым с каждой проклятой секундой, беглый взгляд на закрытую дверь обернулся отправной точкой, позволяя Сокджину порывисто поддаться вперёд, с силой дёрнув на себя ремень, намотанный одной петлёй на кулак. Улыбка, походившая на оскал, окрасила пухлые губы, вынуждая киллера крупно вздрогнуть без капли стыда, тот в предвкушении затрепетал, заполучив невыносимо нежную ласку в ворох взлохмаченной чёлки. Но как бы Чонгук отчаянно ни тянулся, чтобы заполучить хоть один короткий поцелуй во влажные и приглашающе раскрытые губы, тот так и не получил ничего, кроме широкого мазка гладкого языка у самого внешнего уголка глаза, где мгновением ранее блестела одинокая солёная капля.       Не дожидаясь разрешения, едва сладко улыбающийся Аугусто вновь позволил себе откинуться на мягкую спинку кожаного кресла, как Чонгук в своём личном наваждении принялся равными движениями расправляться с ненавистным замком брюк, почти ломая тот под лёгкий смешок сверху. Ремень, намотанный на кулак, без труда контролировал наёмника, лишая дыхания на короткие секунды и сковывая движения. Стоило полоске кожи обнажиться у самого лобка, как Чон поспешил припасть к той в жадной ласке, совершенно не возражая оказаться насильно вжатым в тёплую и душистую кожу. Чужая власть опьяняла и дарила сладостную слабость, от которой так приятно тянуло в паху и трепетало сердце. Оказавшись отстранённым от свежей и сочной метки на медовой коже, тяжело дышащий Чонгук послушно раскрыл влажный рот, бесстыдно демонстрируя розовый язык, который мгновением позже одарила своей тяжестью сочная и солоноватая головка. Медовые радужки вдруг скрылись под трепещущими веками, и киллер поспешил сцепить собственные руки за спиной крепче, позволив коленям разъехаться по деревянном полу шире. Казалось, ещё самую малость и он был бы готов осквернить ногу Отца, как самый последний кобель несчастную диванную подушку.       Но крупный ствол, увитый лентами ярких вен, не желал проникать глубже, как бы Чонгук ни показывал себя во всей красе, разгорячённый Аугусто, одаривая тишину хриплым звучанием своего голоса, продолжал утыкаться в гладкую внутреннюю сторону щёк и скользить по мокрому, податливому, невообразимо талантливому языку без намёка на большее проникновение. Когда густая капля слюны и предсемени упала с уголка рта, стекая до самого подбородка, узловатые пальцы соскользнули с основания ствола и, дрожа, смахнули влагу, отправляя ту прямиком в плен пухлых губ. Стоило крепкой хватке рывком оттянуть тёмные волосы на затылке киллера до громкого мычания, а тяжёлому стволу неожиданно проникнуть в сжавшееся горло, как любые прикосновения исчезли, и Чонгук излился несдержанным стоном и кашлем, воззрившись на распалённого лаской Аугусто через пелену возбуждения и слёз. Челюсть тянула болью, как и сердце, пропуская очередной удар.       Тёплая и скользкая головка ударилась о мягкую щеку с сочным звуком, собирая солёные дорожки и вынуждая последовать за прикосновением, в жадности принять любую ласку, с которой твёрдый и пульсирующий ствол мягко похлопывал по бесстыдно покрасневшему лицу киллера, что лишь единожды смог поймать головку, оставив на той звонкий поцелуй.       Но всё исчезло с оглушительным грохотом открывшейся двери, что жалобно задребезжала на петлях. Мир закружился и наотмашь ударил прямиком в солнечное сплетение, выбивая из груди весь воздух. Вздрогнувший Аугусто, на чьём лице не промелькнуло ни одной эмоции, спокойно воззрился на нежданного гостя, пока его руки, свободные от любого намёка на кожаный ремень, теперь свободно упирались в край стола, кромка льняной рубашки легко скрывала под собой расстёгнутые брюки и дёрнувшийся ствол, пока на ткани стремительно расползалось влажное пятно.       — Какого чёрта, Марко? — невозмутимо поинтересовался Аугусто, непринуждённо забирая полупустой портсигар рядом с опустевшим стаканом. — Имей совесть, я не намерен убирать дерьмо, которое ты повсюду за собой оставляешь. Где твои манеры?       Однако светловолосый мужчина обратил мало внимания на подобное замечание, беззаботно проходя к окну и выглядывая в то, опасно перегнувшись через край. Прохладный, но ароматный воздух, наполненный отголосками цветущего сада, ласкал кожу, словно тысяча поцелуев лучших любовников. В тишине кабинета отчётливо послышался звон увесистой зажигалки и стук клубничного леденца о зубы Марко.       — Ты мастурбуровал перед грёбаным обедом? — нараспев протянул боец, поворачиваясь на босых пятках вновь к Боссу, озарив того ослепительной улыбкой. Леденец на палочке блеснул в лучах солнца. — Мог бы дождаться и вечера. И научиться закрывать двери, конечно же.       — Я не делал этого, у меня полно работы. Я не настолько одержимый.       — Да, брось.       — Марко, — предостерегающе протянул Сокджин, запутывая звуки в извилистых узорах сигаретного дыма. Бумаги зашелестели, и мужчина даже не подумал одарить несносного гостя взглядом. — Будь добр, сокровище.       С хитрым прищуром и нехорошим блеском в глубоких глазах лукавый Тэхён вдруг подобрался и широким шагом стремительно направился к деревянному столу, чтобы быстро заглянуть под тот с громким звуком разочарования. Там не оказалось абсолютно ничего, кроме самого Аугусто и его длинного среднего пальца. Наигранно фыркнув, в оскорблённых чувствах Марко вскочил на ноги и выхватил чужие бумаги, чтобы обратить на себя внимание, демонстративно толкнув языком щёку, хорошенько оттягивая ту. Но на подобное ребячество усталый Аугусто лишь закатил глаза, свободной рукой сжимая тонкую переносицу, словно от сильной головной боли, пока тонкая сигарета медленно тлела между длинными пальцами, совершенно забытая.       — От тебя воняет за милю, — скользнув языком по краснобокому леденцу, Тэхён умостился бедром на самом краю стола. — И глаза блестят, как о—       — Будь добр, — с усталым вздохом процедил Сокджин в нарастающем раздражении. Он безмерно любил свою семью, каждое невыносимое и невозможное существо всем своим сердцем, но иногда… Иногда Ким желал безжалостно отдать каждого на растерзание Патриции. — Выйди к чертям из моего кабинета, любовь моя.       — Я даже ничего не сказал! — в чувствах возмутился Марко, взмахнув руками.       — Ты несносный паршивец. Боги! Хочешь, я расскажу Патриции, куда запропастилась её губная помада?       — Дерзай, а я поведаю с большим удовольствием о твоей любви к меткам от помады на твоём же члене. Или на яйцах. Там тоже смотрелось изумительно. Если ты подзабыл, у меня есть несколько снимков.       — Вздор. Бога ради, закрой свой грязный рот.       Кончики ушей заалели, и Аугусто вздрогнул от неожиданного стука, но не позволил себе взглянуть вниз.       — А я думал, тебе нравится мой грязный-грязный рот, — преувеличенно обиженно протянул Марко и закусил губу, игриво толкая рамки кончиком пальца, роняя те на раскиданные бумаги. — Не думаю, что многоуважаемому сеньору Марио стоит видеть… определённые вещи.       Яркая вспышка звонкого смеха, с которой несносный боец исчез из кабинета, ещё долго отзывалась эхом в мыслях как дрожащего киллера, так и самого рухнувшего Аугусто, сколько бы те ни пытались унять собственное веселье, скрывшись за столом на прохладном полу, зажимая друг другу грязные рты руками, дрожащими от адреналина.       В тот момент Чонгук явственно ощутил, как робкие искры, обещавшие превратиться в яркое пламя, на деле являлись отголосками влюблённости, чистой и нежной, каким и являлся человек, в котором хотелось раствориться без остатка.

*

My Love Mine All Mine — Mitski

      Лёгкость, окутывающая разум после выпуска накопившихся эмоций, привела только к ещё большей тяжести у самого сердца, и киллер был абсолютно бессилен перед этим чувством, уходя в себя медленно, но верно. Чувства, что клокотали в воспалённом сознании, казались совершенно лишними и бессмысленными в реалиях этого холодного мира, и Чонгук, подпирая кулаком щёку, не мог отделаться от ощущения единения с каждой из душ, что всякий раз пытались забыться в самых обыденных вещах, сейчас же наполняя просторный дом множеством голосов. Исключительная любовь читалась в глазах каждого из членов клана, разглаживая мелкие морщинки и наполняя лица светом, сладкое чувство мелькало в каждом поступке и помысле, и Чон был уверен, что ещё никогда не видел настолько чистой и бескорыстной любви.       Объятия, что накрыли киллера со спины, словно большое пуховое одеяло, вынудили того опуститься грудью на стол, прижавшись щекой к ладоням под тяжестью чужого тела. Неожиданное прикосновение отозвалась холодными мурашками вдоль позвонков, и доминирующая сила, что окутала тело и сознание, вызвала лишь приятное удовольствие, смешанное с ощущением безграничной безопасности, а тёплое дыхание у покрасневшей ушной раковины заставило мужчину и вовсе расслабиться, подчиниться. Кончики знакомых светлых локонов мелькнули перед мутными взглядом чайных глаз.       — Ты куксишься сегодня весь чёртов день, Ангел, — глубокий голос бойца походил в этот момент на мерное и убаюкивающие мурчание сытого кота, который уговорил сочный кусок свежего мяса. Чонгук с шумом вдохнул щедрую порцию сладковатого воздуха, когда кончик носа коснулся его щеки, а шёпот опалил треснутый уголок приоткрытых губ. Киллер ощутил себя совершенно слабым в кольце сильных рук. — Есть ли причины для подобного состояния?       Но Чонгук только с трудом покачал головой, позволяя чужому весу ещё сильнее одарить приятным давлением. Внезапное понимание собственной слабости и сильного голода одной бессонной ночью хорошенько встряхнуло разум киллера, как и осознание чистого наслаждения от любого прикосновения, которое щедро дарил каждый из членов семьи. Из раза в раз ноющее тело отзывалось приятными покалываниями в кончиках пальцев, и Чонгук отпускал себя, позволяя насытиться незатейливой лаской до самых краёв. Всё, что когда-то считалось запретным плодом, теперь становилось простой обыденностью. Но, несмотря на лёгкие прикосновения в тёмном ворохе чуть ниже затылка, робкая ласка Крёстного Отца отзывалась иначе, та сбивала с ног, как мчащийся навстречу многотонный грузовик.       Длинные пальцы без сопротивления пробрались в копну взлохмаченных волос, вынуждая Чонгука прижаться лбом к прохладной поверхности стола, оголяя заднюю сторону шею без доли страха. Выпирающие шейные позвонки сразу же стали мишенью для ощутимого укуса, вонзившегося в плоть до приглушённого шипения. Без прикосновения влажного языка подобная ласка имела отчётливое жжение и приятную боль, из-за чего Чонгук слегка прогнулся от более сильного, жадного и собственнического укуса. Невесомый стон удовольствия повис в воздухе столовой грозовым облаком.       Ничего более, чем контакт, помогающий снять напряжение и упорядочить мысли, обернулся вмиг звонким детским вскриком настоящего испуга, тот вынудил мужчин вздрогнуть и дёрнуться, в полной дезориентации зацепившись друг за друга, бойцы повалились на терракотовую плитку, чудом не опрокидывая на себя стул.       — Тётушка, сеньор Марко ел моего папу! — в чувствах воскликнула Суа, и, стуча босыми пятками, та ринулась прочь, оставляя клубок тел на полу медленно наполнять горящие лёгкие кислородом. — Тётушка-тётушка!       — Ты даже не вкусный, так… К твоему сведению, — невозмутимо произнёс хмурый Марко, воззрившись на потолок со сложенными на животе руками. Казалось, ничего не могло вынудить этого человека обратиться в непоколебимую серьёзность. Смех нарастал в глубине грудной клетки, и Чонгук поджал губы, изо всех сдерживая рвущуюся улыбку. — Просто, чтобы ты знал.       — Ещё вчера вы заявляли, что я довольно милый.       Светловолосая голова резко повернулась в сторону киллера, воззрившись на того хмурым взглядом с яркими отблесками лукавства.       — Наглая ложь, — безапелляционно заявил боец, пожав плечами по мере возможности. — Ты чертовски горький засранец, и совсем не милый. Ложь на каждом шагу.       — Я приму это к сведению.       — Было бы неплохо, знаешь ли.       Счастливая улыбка окрасила ягодные губы светящегося Чонгука, и тот, содрогнувшись, излился мягким смехом, тщетно пытаясь заглушить самого себя подрагивающей ладонью, не обращая ни малейшего внимания, как холодная плитка под затылком сменились чужой рукой. Доживая до зрелых лет, Чонгук всё чаще ловил себя на мысли, что никто и никогда не позволял ему принять собственные эмоции, насколько бы яркими они ни были, те всегда оставались одним из первых запретов, каждый раз пугая сознание до настоящей паники. Открывать свою душу перед другими являлось чем-то необыкновенным, вызывающим солёную и дрожащую пелену, застилающую глаза. Бояться в одиночку всегда являлось плохой затеей, но позволить себе довериться другим измученным душам казалось чем-то невыполнимым, но лишь до определённого момента, когда мрак исчезал, сменяясь долгожданным проблеском путеводной звезды среди бесконечных тягучих облаков.       Утирающий ребром ладони выступившую солёную влагу киллер попытался приподняться, но сразу же оказался вновь на лопатках, прижатый требовательной хваткой к плитке, стоило отголоскам родного женского голоса достигнуть бойцов, оповещая о неминуемом приближении Патриции. Грубые подушечки прижались к раскрасневшимся губам.       — Можешь ползти? — с хитрой усмешкой поинтересовался Марко.       — Нам конец? — от чистого испуга в оленьих глазах боец широко улыбнулся, сразу же кивая.       — Давай попробуем спасти наши шкуры.       То, насколько сильно разнились две стороны семьи, в некоторой степени сводило с ума. Ещё никогда в своей жизнь Чонгук не испытывал подобного резонанса и шторма, пытаясь удержаться на плаву в сумбуре происходящего. Люди, что без промедления дробили берцовые кости тем, кто перешёл им дорогу, могли легко влиться и в полуденное чаепитие с плюшевыми медведями, занимая места на крохотных игрушечных стульях. Пеларатти не являлись двуличными мерзавцами, они были живыми. Это дом казался Раем, девятым облаком, покоем после смерти.       Чем громче становился женский голос, тем сильнее Марко подталкивал намёника вперёд, вынуждая того бесшумно пробраться под стол, завалённый различными принадлежностями для рисования, чтобы, аккуратно избегая ножек задвинутых стульев, добраться до противоположного края. Но ни один из бойцов никогда не был готов к нраву тётушки и её прыткости, поэтому звучный вскрик застал Чонгука врасплох, и тот спешно обернулся, наблюдая, как скрученное в жгут полотенце с характерным звуком обрушилось на босые ступни хихикающего Марко. Суматоха под столом сопровождалась громкими голосами и скрипом ножек стульев об терракотовую плитку. Веселящийся Чон, смотря на мир широко раскрытыми глазами, казалось бы, не мог и вспомнить, когда в последний раз адреналин настолько щекотал напряжённые нервы, что даже боль в собственной ноге едва ощущалась, стоило наконец-то подняться, ударившись спиной о край тяжёлого стола. Мебель с грохотом дёрнулась ещё раз, и Тэхён поспешно поднялся на ноги следом, сразу забирая руку киллера в свою и, переплетая пальцы, потянул того за собой, кинувшись прочь с заливистым смехом.       Беззаботное счастье испарилось в одно мгновение вечера, когда в щели приоткрытой двери Чонгук увидел намного больше, чем того требовали обстоятельства.

Killing Me Softly with His Song — The Fugees

      — Если вы ещё не намерены отправиться в постели, то у меня есть для вас новость, — твёрдо заявил Аугусто этим же вечером, собрав в ворохе одеял на просторном диване ленивый и гудящий клубок, что ещё некоторое время назад с трудом унял плохое настроение принцессы, оставляя Патрицию охранять робкий детский сон. Взволнованный же киллер, выпив несколько чашек травяного чая, сейчас только буркнул, прижимаясь к плечу сонного Юнги и глухо хихикая от недовольного мычания со стороны другого дивана, где уютно расположился помощник семьи в гордом одиночестве. — Что, чем вы все вновь недовольны?       Даже в двенадцатом часу ночи Аугусто оставался до скрежета зубов сдержанным, сменив свой облик на ещё более скучную шёлковую пижаму, на что каждый из членов семьи не упускал шанса звучно цокнуть языком в неодобрении. Часто Чонгук ловил себя на мысли, что с большим удовольствием хотел бы увидеть этого человека в той совершенно нелепой, но очаровательной розовой шубе, чей мех так прекрасно ощущался между пальцами. Чувства и страсть принадлежали Аугусто целиком и полностью, как бы тот ни прятался в серости натуральных материалов. Одним ловким движением телевизор оказался выключен, оставляя лишь камин наполнять гостиную приятным треском.       — Эй!       — Либо вы все слушаете меня, либо отправляетесь по постелям. Завтра ранний сбор, выбирайте.       — Разве у нас есть выбор?       — Нет.       Завозившийся среди подушек Хосок в недовольстве застонал.       — Какого чёрта, — буркнул он.       — Сейчас к нам должен заглянуть один гость, его визит будет быстрым, не хмурьтесь. От вас я ожидаю примерного поведения. Тётушка мне рассказала о некоторых дневных приключениях, — мельком взглянув на притихшего Марко, чьи кончики ушей порозовели, Чонгук ощутил, как его собственная шея стремительно охватывалась жаром смущения. — С виновниками этого торжества мы ещё обязательно обсудим произошедшее. Пожалуйста, не подведите меня.       — А что случилось? Эй, — насупленный Чимин больше походил на боевого воробья, чем на нечто более суровое. — А как же я, а мы. Так нечестно! Почему никто не рассказал об этом? В этом доме нет секретов.       — Кто это был? Я что-то слышал про столовую.       — Столы — табу. Боги, я больше не буду есть с вами за одним столом, какой кошмар, бесстыдные существа!       — Мы поставим тебе миску, болван.       — Если ты сможешь достать её из своей задницы.       Указательный палец Сокси упёрся в лоб розовощёкого бойца.       — Вы все это слышали?!       Медовые глаза прищурились в лукавой улыбке, которую Намджун поспешил скрыть краем планшета, всё же не сводя хитрого прищура с парочки, что стремительно отводила от себя подозрения двумя меткими ударами небольших подушек по двум излишне громким паршивцам. Перепалка грозилась перерасти в покупку новых элементов интерьера, и Аугусто тяжело вздохнул, устало разнимая шумный клубок и не забывая одарить каждого звучным шлепком по лбу. Но терпение Крёстного Отца дало трещину, когда смазанный удар киллера пришёлся подушкой прямиком по его лицу, сбивая очки в ворох одеяла. В возникшей звенящей тишине Чонгук проглотил собственное сердце, замирая испуганным зверьком с чужими очками в собственных взмокших ладонях. Тот не издал ни единого звука, смирившись, стоило крепкой хватке сомкнуться на воротнике его кофты, вытаскивая из клубка тел, словно долгожданную игрушку из игрового автомата. Хорошенько встряхнув свою ношу, Аугусто выхватил из влажных ладоней несчастные очки и водрузил те на законное место, не обращая внимания на вездесущие пятна на стёклах в виде следов от пальцев. Звучный смешок всё же сорвался с губ Консильери.       — Этот coglione уже выбрал себе участь на ближайший час. Кто-то из вас хочет последовать его примеру?       — Что значит «coglione»? — несмело поинтересовался киллер.       — Он назвал тебя «солнышко», не беспокойся, — подал голос улыбающийся Намджун, подмигнув. — Нет причин для беспокойства.       — Что-то не очень походит на это…       — Закрой свой рот, Бога ради. Благодарю.       Поджав губы, киллер сложил руки на груди, и насупившись, обиженно буравил взглядом притихшего Марко, прекрасно понимая, что в подобной ситуации тот явно был бессилен. Узловатый палец вдруг уткнулся в крепкую грудь, и Аугусто воззрился на притихшего киллера поверх очков.       — Зелёный чай в мой кабинет через двадцать минут. Две чашки, чайник и поднос.       — Да, — сразу же отозвался Чонгук, так и не смея оторвать взгляда от своих босых ног.       — Не слышу.       — Да, мой господин.       — Мой хороший мальчик. Почему вы все не можете всегда быть прилежными? Каждый из вас мил, только когда спит своими острыми зубами к стене. Невыносимые.       Минутой раньше положенного времени Чонгук уже в нервозности переминался у нужной двери, так и не смея дать о себе знать. Кусая щёки изнутри, тот робел, словно мальчишка, с ужасом замечая мелкую дрожь в руке, что держала небольшой поднос на раскрытой ладони. Пульс давно убежал за отметку шестидесяти ударов, игнорируя глубокое дыхание, сердце продолжало разгонять шум крови в ушах. С поворотом золотистой ручки, которую не так давно починил Капореджиме после появления бойкого бойца, Чонгук замер, ошарашенно воззрившись в щель приоткрытой двери. Встретиться один на один с ненавистным человеком здесь и сейчас казалось отвратительной идеей, особенно, когда это становилось настойчивым стечением обстоятельств. С нарастающей паникой не находя взглядом и намёка на родную фигуру, беспокойный Чон всё же стремительно шагнул в кабинет, намереваясь как можно быстрее сорвать чёртов пластырь и покинуть эти четыре стены.       Едва деревянный поднос оказался около ровных стопок бумаг, как киллер вскинул голову, с удивлением замечая, как нежданный гость без стыда доставал из ящика стола папку за папкой, изучая каждую так, словно бы те являлись его личной документацией. Небрежно накинутый на спинку кресла пиджак Франсуа вызвал в груди Чонгука неприятную тяжесть зарождающейся злости. Тот сжал кулаки и коротко кивнул гостю, так и замирая от одного только взгляда на бумажную папку, в которой мелькнула его собственная фотография. Рабочая фотография из личного дела. Киллер поспешил спрятать дрогнувшие руки за спиной. Он знал о наличии подобных документов непосредственно у самого Аугусто, но Чон не был уверен, что тот позволил бы воспользоваться этим кому-то, кроме самого Консильери. Даже Франсуа. Аугусто явно не догадывался о подобном поведении любимого дядюшки.       — Боги, какой мудрёный язык, на котором вы все говорите, — как ни в чём не бывало Франсуа продолжал шелестеть бумагами, хмуря густые брови. — Сколько лет изучаю, но ни черта не могу разобраться толком в почерках, сплошное проклятие! Только вот вижу здесь чётко одного старого приятеля. Любопытно. Скажи мне, приятель, раз ты пришёл скрасить мою ночь, сколько раз на тебе использовали налоксонум? Ах, стой, парень… Или может быть Наркан, припоминаешь что-нибудь? Спрей, инъекции, есть что-то в твоей голове?       Сильный акцент дробил слова, путая мысли, и Чонгук лишь нахмурился, поджимая губы. Неприятная тошнота сковывала желудок.       — Не стесняйся меня, здесь все свои. Раз применяли, то явно было что-то хорошое верно? Бодрящее, но не зубодробительное. Были зависимости?       Желтобокая папка закрылась и упала на ворох таких же. Тонкая нить пара струилась из носика заварочного чайника.       — Брось, парень. Ломки? Тебе нечего стыдиться, все мы проходили через это, — но вновь не получив ответа, Франсуа лишь в раздражении вздохнул, принимаясь расправляться с манжетами рубашки, чтобы подвернуть рукава. — Я тебе не враг, как и для этой семьи, можешь открыть свой чёртов рот, когда я с тобой разговариваю, fils de pute.       Знакомое звучание слов оказалось словно бы пулей, что была выпущена в упор. Уголки губ дрогнули, и киллер проглотил усмешку, даже не подумав оскорбиться на подобный пустяк. Этот французский ублюдок стремительно начинал самолично копать себе могилу, даже не подозревая об этом, и Чон злорадствовал, выбрасывая туз, который, как когда-то казалось ещё совсем юному мальчишке, никогда не должен был пригодиться.       — Je vais te niquer ta gueule. Le con.       — Oh, mon Dieu! — тяжёлый и неприятный смех вызывал на коже табун мурашек, приподнимая на руках тонкие волоски. Франсуа забавлялся, лишь на мгновение позволив увидеть собственное замешательство. Он не был напуган или же сбит с толку, но и Чонгук знал, что делал, прекрасно осознавая правила грязной игры. — Не могу поверить, приятно слышать твой голосок, щенок! Безусловно, акцент довольно паршивый, но это уже что-то. Я как-то уговаривал твоего Босса заняться французским языком, но тот всегда воротил свой нос. Но, я думаю, это его ошибка. Ты хороший малый, Аугусто был прав.       А ошибкой Франсуа являлось неумение воспринимать прямые угрозы всерьёз.       Кивнув и не проронив ни слова, Чонгук поправил одежду больше от желания занять руки, чем из-за надобности, и сделал несколько шагов по дорогому ковру, перед тем как замереть в изумлении от стука низких каблуков. Собственное имя, произнесенное скрипучим голосом Франсуа, звучало крайне отвратительно. Чужие пальцы ощутимо сжали локоть, настойчиво вынуждая повернуться.       — Не нужно видеть во мне врага, которым я не являюсь. Сариэль, пока ты добр ко мне, я буду относиться к тебе с такой же добротой. Ты сам прекрасно это понимаешь, не так ли? Не совершай ошибок. Посмотри на меня, — от того, насколько грубо Франсуа сжал челюсть киллера, чтобы вздёрнуть голову того, Чонгук клацнул зубами, тяжело и шумно выдыхая через нос. — Я сказал посмотреть на меня, сукин сын, так сделай же это. Твой острый язык мне не сложно стерпеть, но не забывай о своём месте. Если тебе говорят ползти к ноге, ты, ублюдок, должен сделать это на уровне инстинктов.       Не смея больше терпеть нарастающую боль, Чонгук, с силой сжав чужое запястье, дёрнул то в сторону, но так и не отступил. В одном только кабинете существовали десятки способов расправиться с ненавистной свиньёй.       — Я не вижу Вашего уважения. Так почему бы я должен ползти к Вашей ноге, сеньор, если Вы не ползёте к моей?       — Ты смелый, и ты определённо в моём вкусе, парень. Аугусто платит тебе достаточно или же ты хочешь прыгнуть ещё выше? У меня найдётся для такого Ангела отличное место.       От двусмысленности брошенной фразы на дне желудка завозилась тошнотворная тяжесть, сжимаясь в тугой узел, а под языком образовалась слюна.       — Мне определённо хорошо платят на моём месте работы.       — А балуют? — киллер едва удержался от того, чтобы обернуться на закрытую дверь. — Ты прервал меня слишком грубо в начале нашей сегодняшней встречи, а я ведь хотел предложить тебе нечто поистине хорошое. Я знаю, что в этом доме не водится ничего сильнее травки, но иногда хочется чего-то получше, не так ли? Чего-то такого, что могло бы превратить твои зудящие кости в сгусток желе. Этого иногда хочется, я знаю.       Упомянутый отрезок воспоминаний давно исчез в самых тёмных уголках разума, и Чонгук не намеревался ворошить прошлое, как и касаться его, убегая как можно дальше от любых отголосков ночных кошмаров наяву. Но как бы Чон ни прятался от собственного прошлого, то всегда настигало его без возможности оправдаться или изменить ход событий, которые уже произошли и не зависели от воли самого киллера. Франсуа был прав, в этих стенах не существовало стыда, как и совести. Каждый в этом месте хранил свои собственные сожаления, тайны и ошибки прошлого. Горечь объединяла всех, как и боль, что становилась общей. Здесь все были людьми, даже самая мерзкая свинья.       — Меня это не интересует, — хрипло выдавил из себя мужчина. — Я должен идти, прошу меня простить.       Несмотря на то, насколько бы сильными ни были люди, через что они бы ни проходили на пути своего становления, всегда оставалось прошлое, то возвращалось в самых страшных кошмарах, превращаясь в слабое место, на которое стоило лишь надавить. Франсуа пользовался этим без стеснения, он, не скрываясь, действовал напролом и шёл по головам, но даже у подобного человека обязательно имелись слабые места. И Чонгук был уверен, семья для Франсуа не была таковым.       Неожиданные порывистые объятия охватили напряжённое тело как раз в тот момент, когда тяжёлая дверь распахнулась, являя на пороге изумлённого Консильери, за чьей спиной мелькнул знакомый блеск лисьих глаз. Бумаги зашелестели, и Франсуа отстранился, тяжело ударяя Чонгука по плечу с широкой улыбкой.       Что-то было не так.       — Дружеские объятия? — поинтересовался замерший Намджун, что не давал Крёстному Отцу пройти вглубь, загораживая того своей спиной, как и рассмотреть абсурдное представление. — Что произошло?       — Этот парень приготовил чудесный чай, и я не мог не разговориться с ним. Сариэль — просто сокровище. Вы забираете себе самых лучших, так уже становится нечестно, — мужчина излился смехом. — Оставьте что-то и для меня, да и для других кланов. Этому острову нужна конкуренция, чёрт побери!       С новым хлопком по плечу Чонгук в один шаг отстранился под нечитаемым взгляд помощника семьи, сразу ощущая себя словно бы меньше. Губы киллера поджались, и тот вновь предпринял попытку ретироваться.       — Стой, малец. Ты обронил, — подхваченный Франсуа с ковра небольшой кулёк, обмотанный плотным слоем серой изоленты, вынудил округлые глаза киллера в искреннем ужасе широко распахнуться. Тот ошарашенно замер, не смея сделать вдох и вымолвить хоть одно слово. — Тебе следует быть осторожней с этим, в другом месте это могло бы оказаться проблемой.       — Да что там происходит, чёрт побери, — воскликнул Аугусто. — Эй! Мне не видно ни черта, отойди!       — Je vais juste te défoncer la gueule… — Франсуа стоял слишком близко к наёмнику, и его шёпот оказался прекрасно слышен только одному человеку. — Le con.       Недовольный Аугусто взвыл за спиной помощника, принимаясь пробираться вперёд, но терпел поражение до тех пор, пока Намджун благодушно не отступил в сторону, а кулёк не исчез в кармане брюк гостя. Спрятанный за широким разворотом плеч Консильери Чонгук всё же тихо покинул кабинет, так и не закрыв за собой дверь. Мужчине хватило только нескольких шагов, чтобы силы покинули его, а сердце зашлось в безудержном темпе приближающейся панической атаки. Грязная игра неимоверно раздражала, и была настолько глупой, что киллер оказался попросту в растерянности от подобного поворота событий. Подкинутая Франсуа вещица с большей долей вероятности являлась пустышкой, но очень красочной и правдоподобной, из-за чего та могла оказаться настоящим яблоком раздора, как и глупая игра могла обернуться катастрофой. Привалившись плечом к стене, Чонгук взмок, впервые за долгое время ощущая прилив настоящего и неподдельного страха. Если Намджун был прекрасно осведомлён об истинном нраве Франсуа, то Аугусто оставался слеп, заглатывая наживку, как прилежный мальчик.       — Чёрт, — недовольный голос Аугусто был прекрасно слышен из-за приоткрытой двери, как звон посуды и шаги. — Чай уже успел остыть, что за цирк вы здесь устроили? Сплошное ребячество. Я нашёл ключи, кстати говоря, которые ты просил.       — Глупости.       — Я не думаю, что это можно назвать таким словом, Клементе. Этим нужно заняться, паршивая овца испортит всё стадо.       — Да о чём вы? — изумление звучало абсолютно искренне. — Франсуа?       — Советую тебе лучше следить за своими псами, Аугусто, — нечто с грохотом ударилось о стол под звон посуды. — Они вечно готовы нести в дом разное грязное дерьмо.