Naloxonum

            С того времени, когда произошло столкновение двух измученных душ в стенах детской комнаты, нечто содрогнуло новый мир киллера, окуная головой в ледяную воду. Вся простая жизнь, состоящая из однотипной работы, приготовления еды на двоих и заполненного магнитного планера на холодильнике, обернулась лишь побегом от истинной реальности, которая никогда по-настоящему и не покидала сознания Чонгука. Ей было уютно в черепной коробке, как и Чон находил уют в воспоминаниях, но продолжал отчаянно хвататься за обыденную рутину. Всё оказалось обманом для самого себя, иллюзией, в которой так сильно нуждалась крошка Суа. Отголоски прошлого цепляли Чонгука из раза в раз на каждом шагу, задерживая взгляд на абсолютных мелочах, таивших в себе грязные тайны. Отсутствие отпечатков пальцев, когда-то частично удалённых против воли, в новой жизни же обернулось адерматоглифией, а шрамы — бойкой юностью. Каждая мелочь обретала новую легенду, как и сам Чонгук, который примерил на себя абсолютно иную жизнь офисного клерка и одинокого отца.       Но та не желала сидеть на мужчине, подобно идеальному и дорогостоящему костюму. Киллер не находил себя в этом новом мире, как бы он ни пытался вновь и вновь научиться жить заново, обрести покой и надежду на светлое будущее.       Вечером того дня посреди детской, всматриваясь в абсолютно влажные, наполненные чистой болью медовые глаза Аугусто, в страхе Чонгук впервые увидел в них самого себя. Настоящий момент слабости, непозволительной уязвимости для двух душ пронзил сознание, выбрасывая киллера на берег реальности. Он не мог позволить себе подобные чувства, как бы ни хотелось поддаться соблазну выплеснуть все самые жуткие страхи. Тяжёлое прошлое из раза в раз ударяло наотмашь, напоминая, что в мире грязных денег не существовало сострадания, больных мест и эмоций. Аугусто служил отличным напоминанием этому, разрушенный и бессильный, тот демонстрировал собой всю баснословную цену, которую придётся заплатить за любую неудачу, промах и просчёт.       Но Чонгук уважал этого человека, как и восхищался силой воли того, чётко зная, что сам не выдержал бы подобной участи.       Киллер не должен оглядываться назад, полагаться на фантазию, слепо двигаться вперёд.       Не доверяй, не оставляй следов, не сожалей.       Не существовало ни единого шанса на промах или вероятности проигрыша — в противном случае же обрушится незамедлительная расплата ничем иным, как самым дорогим для сердца и души. Слишком высокая цена для неверной поправки на ветер, необдуманного решения и промаха.       Следовало везде и всегда подчищать за собой хвосты, это осталось старой привычкой, которой Чон по сей день пользовался неосознанно, создавая свою собственную реальность. Так, семья Пеларатти заполучила в свои сети образ наивного мальчишки, лишь в глазах дочери и Патриции Чон оставался самим собой, не смея лгать этим существам ни на секунду, как и разыгрывать перед ними то, что легко проглатывали остальные голодные рты клана. Безусловно, в каждой легенде оставалась часть истины, ведь самые изворотливые лжецы всегда старались тесно переплетать вымысел с правдой. Все в семье оставались сыты подобным раскладом вещей, за исключением лишь одного человека.       Консильери клана Пеларатти.       На приезжей ярмарке в прошлый уикенд, куда выбрались все члены семьи, Чонгук никак не мог избавиться от странного ощущения в солнечном сплетении, что стягивало внутренности. С каждым новым днём, проведённым с кланом, это ненавистное ощущение становилось лишь сильнее, так и не перерастая в бурную тревогу. Чонгук не боялся Пеларатти, как и не переживал о их намерениях, ведь именно в приоритетных интересах этой семьи стояло благополучие киллера, в особенности — его дочери. Довольно выгодное положение дел для Чона, да и сознание вполне наслаждалось подобными вниманием и учтивостью. Попросту невозможно не воспользоваться своим положением, но только одно продолжало настойчиво портить праздник жизни — тяжёлый взгляд правой руки Босса, который преследовал даже вне стен резиденции. Намджун по-прежнему оставался довольно холодным человеком по отношению к самому киллеру, сводя общение и контакт к минимуму. Само же поведение Консильери явно не принималось Крёстным Отцом, как ни одним из членов семьи Пеларатти.       Походил ли этот человек на предполагаемого виновника всего случившегося в жизни Аугусто? Определённо. Но имел ли Намджун мотивы? Достойные догадки никак не желали приходили на ум. Как всегда считал киллер: гадить на своей территории — последнее дело. А сам Консильери казался человеком довольно строгим и принципиальным, но из списка подозреваемых не выходил, красуясь на первых строчках.       Шумный вечер ярмарки, наполненный приятным теплом, вкусной едой и весельем, легко омрачался едкими фразами, которые оставались слышны только для двоих. Это раздражало и походило на школьные проделки низкопробных задир, но оставалось чем-то безобидным, тем не менее лишая Чонгука остатков терпения. Всё усугубилось после отчётливого звона упавшей мишени в ярмарочном тире, где, к большому огорчению владельца лавки, Чонгук со сбитым прицелом выиграл не только большого плюшевого медведя для крошки Суа, но и пылкое обещание от дразнящегося Аугусто. Тот, сверкая прищуром лисьих глаз, поставил на кон свой поцелуй, прекрасно зная, что киллер не имел шанса на промах.       Поцелуй, конечно, на деле обернулся только самодовольный улыбкой, но сам Чонгук вполне довольствовался своим успехом и без наград. Всегда было приятно ставить на место тех, кто играл нечестно. Так, оставляя растерянного владельца тира и приятный вечер за спиной, на следующий день Чон ощутил на себе ещё больше чёртовых взглядов Консильери, которые стали тяжелее и болезненнее. Терпение стремительно подходило к концу, когда багажник закрылся, а киллер облокотился бедром о крыло машины.       — Если ты желаешь отсосать мне, так скажи же это мне в лицо, — выплюнул тот. Стоявший у противоположного крыла Намджун вскинул в изумлении густые брови, лениво склонив голову набок. Он походил на большого и зрелого пса, которому иногда нравилось забавляться игрой нелепых щенков. Консильери хмыкнул.       — Ты делаешь это гораздо лучше меня, Сариэль, — спокойный и размеренный тон вызывал головную боль, и Чонгук нахмурился, с долей злости расправляясь с чёрными латексными перчатками. День выдался загруженным и хмурым, с раннего утра вынудив покинуть тёплую постель. Сейчас, стоя в ожидании Босса на полупустой парковке вдоль тротуара на окраине Палермо, Чонгук изнывал от бездействия, оставшись в окружении самодовольного Консильери. Остальные же бойцы под крылом Капореджиме оказались направлены на другой конец города, и их чертовски не хватало здесь. Чонгук привязался, чего не следовало делать по всем негласным правилам.       Сухая брусчатка заскрипела под подошвами ботинок.       — Не огрызайся, приятель.       — Я говорю только правду и ничего кроме правды, — среди далёких голосов городской жизни раскатами грома изнывали колокола. Полдень. — Сариэль, скажи, зачем мне донимать тебя, когда ты работаешь на самого Аугусто, довольно глупо с моей стороны, не находишь? Мы приняли тебя в нашу семью, так проявляй равное уважение к каждому из нас.       И подобное являлось ещё одной проблемой, выходящей за рамки негласных правил. Этот клан не походил на другие, ни своим устоем, ни жизнью. То, с какой лёгкостью семья приняла под своё крыло киллера, безусловно льстило Чонгуку, но и скрывало за собой множество подводных камней. Кланы никогда не делали что-то по своей душевной доброте, и нечто подсказывало Чонгуку: цена такой щедрости будет куда больше, чем успешно выполненное задание. Против подобного положения дел не удавалось пойти, как невозможно и покинуть семью без одобрения самого Главы.       Ну, а Аугусто в свою очередь же являлся полным ублюдком.       — Стой, твои пренебрежение и злость… — весёлый смешок сорвался с губ Консильери, мужчина прищурился в веселье и сложил руки на груди, поглядывая на спокойного киллера с озорством. — Я тебе не нравлюсь, факт, но неужели ты подозреваешь меня в убийстве Марио? Боже, Ангел мой, брось. Ты ведь стоишь больших денег, неужели это всё, на что ты способен?       Глубоко вздохнув, на мгновение Чонгук зацепился взглядом за старую брусчатку. Пульс не должен превышать шестидесяти пяти ударов вне безопасного места, и после продолжительных перерывов в работе это становилось довольно сложным умением без видимого контроля. Любое личное техническое средство не допускалось на самой работе, будь то телефон или же часы, те всегда оставляли за собой непозволительный след из информации, вынуждая отказаться от подобного в целях безопасности. Сделав ещё несколько глубоких вдохов и уняв сердцебиение, киллер медленно повернул голову к собеседнику, не выражая ничего, кроме безразличия.       — Ты слишком глуп для этого, — едва ли не по слогам произнёс Чонгук, никак не реагируя на расцветающую улыбку на лице мужчины. Стойкий шлейф пряного парфюма Консильери ласкал собой обоняние киллера, он казался чертовски знакомым, словно далёкое и приятное воспоминание, им хотелось насытиться, насладиться сполна. Намджуну всегда нравились игры. Тот вдруг поддался вперёд на несколько шагов ближе так, чтобы разговор оставался исключительно разделённым на двоих.       — Я достаточно умён, чтобы извести твою жалкую душонку, Сариэль.       — Думаешь, она у меня имеется?       — Ты совсем не изменился с юности.       От неприятного холодка, пробежавшего вдоль позвонков, напрягшийся Чонгук вздрогнул и нахмурился, вскинув на мужчину нечитаемый взгляд.       — Неужели ты не узнаешь меня? — шёпот потонул в птичьих песнях и звуке двигателя проезжающей рядом одинокой машины. С лёгкой ухмылкой Намджун склонился ближе, одаривая растерянного собеседника ямочками от широкой улыбки. — Ну же, Ангел, я так надеялся, что подарил тебе тогда действительно незабываемую ночь.       — Что за бред ты несёшь, — процедил сквозь стиснутые зубы Чонгук. Лезвие, появившееся из ниоткуда, уткнулось остриём прямиком под дёрнувшийся кадык Консильери. — Иди ко всем чертям, Клементе.       — Я не боюсь ни тебя, ни твоих игрушек. Ты ешь в нашем доме, вся твоя проклятая жизнь в наших руках, руках Отца, а ты продолжаешь вести себя так же дерзко, как и в тот день, когда тебе было сколько… Всего двадцатка с мелочью, верно? Грёбанный паршивец с необсохшим молоком на губах. Всё ещё помнишь меня на вкус?       Если существовала возможность усмирить собственное сердцебиение, то чувства изредка поддавались дрессировке, особенно страх, что вынуждал бездонные зрачки стремительно расширяться в крайних случаях, даже не имеющих реакции на свет. Кончик складного ножа вонзился в кожу сильнее, и крохотная алая капля выступила под давлением лезвия. Мутные воспоминания медленно, но верно превращались в образы, более чёткие и ощутимые, хоть и лица всё ещё оставались размытыми, Чонгук явственно осознал, что в тот злополучный вечер множество лет назад мужчина между его бёдер имел точно такой же аромат, наполненный нотами мужественного мускуса, лаванды, перемежающейся с кофейными зёрнами и пикантной горечью полыни.       Чёрт побери.       — Всё ещё вспоминаешь обо мне, ублюдок? — ровным голосом процедил Чонгук, холодея от едкой ухмылки. Предательские широкие зрачки выдавали его с потрохами, и киллер ощутил себя бессильным, сжимая нож крепче во взмокшей руке.       Безлюдная улочка позволяла быть легкомысленным, совсем как множество зим назад. Чонгук не сожалел об этой связи с теперь уже Консильери клана Пеларатти длиной в несколько суток, даже изредка вспоминая ту в порывах сильной тоски с некоторой теплотой. Время избавило память от чёткого образа, оставляя лишь тонкий аромат парфюма, оттенки глубокого голоса и внутренний жар от распирающего чувства наполненности. Сейчас, всматриваясь в драконьи глаза с яркой искрой дерзости, Чонгук не находил в них ни того самого кокаинового дурмана, он не чувствовал горького привкуса обезболивающих, смешанных с ликёром, на корне языка, не находил старых привычек. Это был другой человек, но всё тот же незнакомец, которому в постели досталось не только порция удовольствия, но и горсть грязных секретов.       — Самая большая ошибка наших жизней — доверять незнакомцам, ведь нам постоянно твердят, что мы никогда не встретим их вновь. Но как же люди чертовски ошибаются, верно, Чонгук?       Тяжёлый груз наполнил собой желудок, и киллер с шумом вытолкнул обжигающий воздух из лёгких, с ужасом ощущая чужое тёплое дыхание на собственной коже.       — Твоя сука знает об этом, о нас? — собрав самого себя с большим усилием, выплюнул едкие слова Чон. Если полагаться на временные рамки и рассказы членов семьи, то Аугусто на тот момент уже явно состоял в связи с Клементе, о, святое дерьмо. — Боги, да ты гулящий кабель, Клементе, то самое яблоко раздора. Каково тебе было между моих ног, пока где-то там тебя ждала преданная сучка?       С глухим ударом о металл киллер оказался рывком опрокинут спиной на капот, а сильная хватка обняла шею того с игривой лёгкостью. Мозолистые подушечки пальцев вонзились в трепещущую ярёмную вену до острой боли и хрипа, рвущегося из пережатого горла. Складной нож мягко исчез из одеревеневших пальцев и оказался заботливо убран в карман куртки, пока сам же Консильери сиял яркой улыбкой, не сводя обжигающего взгляда с наливающихся кровью и слезами оленьих глаз. Удушение — всегда оставалось слабым местом для каждого, слишком мало времени для манёвра и большое количество превосходства у противника. Любое движение напряжёнными ногами душило только сильнее, а попытки схватить за руки нападающего никогда не приносили успеха, как не удавалось и потянуться к чужому лицу, чтобы с силой, которой едва оставалось на борьбу, надавить на глазные яблоки. Кончик носа Консильери коснулся чужого, и мужчина хмыкнул, довольствуясь распростёртым и бессильным мужчиной под собой.       — Здесь нет камер, здесь нет Суа. Есть только ты и твоё полное отсутствие понимания происходящего, — сдавив истерзанную шею крепче, другой рукой Намджун оттянул веки киллера вверх, вынуждая воззриться на себя, как бы алеющие глаза отчаянно ни наполнялись солёной влагой. Глухой удар о металл капота слился с коротким хрипом. — Не суди по себе, сучёныш, и уважай Аугусто всей своей жалкой душонкой. Если это и сука, то исключительно моя, мать твою. И никто, слышишь? Никто и никогда не смеет говорить о нём в подобном тоне, ублюдок.       Свет оказался ослепительным, стоило давлению исчезнуть, а изнывающим лёгким получить долю кислорода. Затуманенное зрение не позволяло рассмотреть хмурое мужское лицо над собой, как и серое небо или черепичные крыши домов. Горло сжалось в новом спазме, и киллер скатился в бок бессильной куклой, падая на брусчатку, чтобы разразиться удушливым и надрывным кашлем. Тот сжался в комок, встав на четвереньки, уткнувшись взмокшим лбом в согнутую руку. Брусчатка имела запах пыли, делая лишь хуже. Дрогнувшими пальцами Чонгук спешно вцепился в собственный пах до резкой боли, едва сдерживаясь, чтобы предательски не обмочиться от нехватки воздуха и кашля, раздирающего горло, на глазах забавляющегося Консильери.       — Ты не изменился, — пробасил тот, облокотившись бедром о корпус автомобиля. — Всё такой же, как в нашу первую встречу. Самоуверенный мелкий паршивец с грязным ртом.       Единственная парочка отдыхающих официантов, проходящая с зажжёнными сигаретами мимо чёрного автомобиля, смерила Намджуна обеспокоенным взглядом, но мужчины промолчали.       — Va tutto bene, non preoccuparti, — без раздумий с улыбкой бросил Консильери, слегка утыкаясь носом ботинка в ногу киллера, чтобы подтолкнуть того. Источник громких звуков отлично скрывался за автомобилем от посторонних глаз. — Il mio amico è allergico.       Едва мир встал на своё законное место, как низкий голос вновь ворвался в сознание, отрезвляя окончательно. Большая ладонь добродушно похлопала по румяным и мокрым щекам, приводя киллера, нетвёрдо вставшего на ноги, в чувства. В ещё подрагивающей руке Чонгука оказалась шершавая рукоятка чёрного вальтера, чей металлический магазин оказался вставлен не до конца. Оружие ощущалось слишком лёгким. Утерев розовую влагу у влажного кончика носа ребром ладони, тяжело дышащий Чон воззрился на Консильери со скрежетом зубов.       Здесь и сейчас существовало так много способов разделаться с Клементе раз и навсегда, например, тот грёбанный фургон цвета мокрого асфальта очень кстати уже стремительно подъезжал к стоящей парочке тёмных фигур, чтобы промчаться мимо. Один толчок и всё.       С шелестом куртки оружие оказалось спрятано под курткой, оттягивая ткань и оставаясь незамеченным пятном для всех проезжающих зевак, что явно не видели дальше своего носа. После того, как фургон мигнул на прощание своим квадратным корпусом, вальтер снова явился на свет полуденного сицилийского солнца.       — К чёрному входу подъехала красная легковушка, и это не доставка. Она мелькнула задницей, пока ты давился собственными слюнями. Заходи через главный вход и можешь не возвращаться один.       — Не знал, что я — штатный сотрудник для охраны.       В молчании Консильери защёлкнул полупустой магазин пистолета в руке киллера, бросая тяжёлый взгляд на мелькнувшую тень у главного входа в одинокий бар.       — Иди ко всем чертям, Сариэль.       — Только вместе с вами.       — У тебя три патрона из двенадцати. Поиграем?       В какой-то мере Чонгук с большим удовольствием составил бы чертям компанию, множество раз имея испепеляющее желание провалиться в саму Преисподнюю, чтобы как можно скорее расправиться с царящим абсурдом в собственной жизни. Невозможность обрести покой выводила из себя, пока зависимость поглощала собой сильнее. По сей день Чонгук оставался зависим от вседозволенности юности, её безнаказанности и того, что когда-то настойчиво навязала грязная, совершенно раскрепощённая, безрассудная жизнь. Ещё никогда в мирной реальности не ощущалось такой душевной эйфории, как в момент поражения цели длиной менее секунды без едкой вины и мук изнывающей совести.       Всегда существовали исключительно цель и лишь прямой путь к ней.       Люди, крутящиеся в подобных прогнивших кругах и мелькающие на фотографиях в бумажных папках, никогда не имели нимба над головой, и своим исчезновением те не приносили для мира ничего, кроме облегчения. Чонгук верил в это, как верил в карму, которой он и являлся для всех ублюдков на фотографиях в бумажных папках.       Золотистый колокольчик оповестил почти безлюдное заведение о прибытии нового гостя. Небольшой бар в старом здании с черепичной крышей на первый взгляд выглядел весьма сюрреалистично для полудня понедельника. С тихой музыкой, звоном посуды и бормочущим телевизором на минимальной громкости тот встретил киллера радушно, но и не проявил к тому и долю большего внимания. Единственный работник не отводил взгляда от бокалов, что мелькали в тусклом свете ярким блеском из-под белой ткани в мужских руках. Прохладный вальтер приятно тяготил руку, и Чонгук, кивнув в ответ на короткое приветствие, двинулся вперёд, скрываясь за шторой из множества деревянных бусин, нанизанных друг на друга.       В такие моменты часто приходила сладостная ностальгия по прошлому, где адреналин приятно согревал тело. Безусловно, стрельба — лучший и почти беспроигрышный метод работы, но как же прекрасны и изысканны были более динамичные способы: медленное отравление маленькими дозами; классическое удушение со спины поздним вечером; утопление среди россыпи белоснежных водных лилий и так до самой бесконечности, пока позволяли бюджет и богатая фантазия. Чонгук действительно любил это, он имел настоящую зависимость от охватывающей эйфории, растекающейся по венам знакомым тёплым дурманом после каждого безукоризненно выполненного дела, когда удовольствие ласкало ярче самого сладкого оргазма.       Первое, что приходило людям в голову при упоминании зависимости — наркотические вещества, но на деле соблазнов существовало куда больше, и все они прекрасно сочетались между с собой, принося ни с чем несравненное ощущение окрылённости.       Сладкая травка по сравнению с этим казалась горькой карамелью.       Когда темнота маленького коридора рассеялась после щелчка выключателя, Чон остановился в кругу жёлтого света, бегло осматриваясь по сторонам. Множество коробок и пластмассовых ящиков возвышались в углах потрёпанных стен, торчащие листы упаковки медленно покачивались от холодного воздуха кондиционера. Тоскливо. Подцепив подошвой лимон, лежащий на белой плитке пола, киллер подтолкнул тот под очередной поддон. Подобные этому бару места часто имели несколько направлений деятельности, за исключением основной. Так, за спокойным образом бара здесь скрывались очередные кабинеты для заключения небольших сделок и проведения коротких встреч, ничего особенного, кроме охраны, которой не было вовсе. Нужных людей владельцы бара знали в лицо, для них чёрный вход всегда оставался открыт, необходимо лишь заранее озаботиться резервом и знанием кода, меняющегося каждые сутки. Сколько бы времени Чонгук ни варился в этом котле, он никак не мог привыкнуть к подобной скрытности и неимении единственного рабочего места, находя это совершенно изматывающим, но правильным.       Со звоном разбивающегося стекла вальтер вскинулся вперёд, беря на мушку мигнувший светом тупик очередного коридора, где коротко промелькнула тень. Несколько кабинетов для аренды личностями, о которых не принято говорить вслух, располагались на первом этаже и выходили окнами на внутренний двор, — подобное дерьмовое расположение являлось некоторой гарантией безопасности, ведь никто не подумал бы выяснять отношений будучи на виду у жилого квартала. Но иногда находились и подобные экземпляры, которые сколько бы крови ни имели на своих руках, всегда оставались лишь расходным материалом для своих Боссов, создавая вокруг себя много шума, бессмысленные поступки и безвкусный шлейф из чужой крови. Они работали исключительно ради безнаказанных убийств, действуя напролом, как непроходимые идиоты.       Но чаще всего первый этаж всё же оказывался ошибкой при любых встречах, в этот раз оборачиваясь оттенком катастрофы. Опустевший глок, зажатый во взмокшей ладони, разразился только глухим щелчком, и Сокджин вскипел, наотмашь ударяя бесполезным куском металла незваного гостя в висок. Подобный расклад событий стремительно становился ненавистной традицией, и Сокджин злился, наполняясь чистой яростью до кончиков пальцев, пока в медовых глазах, налитых кровью, зарождались отголоски того самого Адского испепеляющего пламени. То, как многие продолжали видеть в нём исключительно сына своего отца, сопляка, раздувала тлеющие угли гнева Аугусто лишь сильнее. За громогласным звучанием двух голосов и звоном разбивающегося стекла, бегло утирая уголок губ, потрёпанный Сокджин едва успел обернуться и ощутить затылком горячее дуло, как выстрел, не обременяя себя глушителем, возник секундным свистом у левого уха. Горячие алые капли с щедростью окропили собой красивое лицо Крёстного Отца, украшая кожу, обласканную солнцем, подобно драгоценным камням. Даже не моргнув, разъярённый Сокджин замер с шумным и коротко вдохом, пока массивное тело перед ним, покачнувшись, рухнуло с отчётливым грохотом, поднимая в воздух облако пыли.       — Скучал? — с самодовольным смешком поинтересовался киллер, облокотившись плечом о дверной косяк. Тонкая струйка дыма тянулась из дула лоснящегося вальтера. Чёрный латекс игриво огладил курок. — Вижу, ты преисполнен счастьем от моего вида, не сопротивляйся этому чувству.       С первых дней Аугусто неистово хотелось сломать, разрушить до самого основания по необъяснимым причинам, отзывающихся азартом на уровне инстинктов, жизненных потребностей. Но теперь же, когда появилось заключительное третье составляющее в лице Консильери, всё приобрело более яркие краски, вспыхивая на дне широких зрачков отблесками Адского пламени. Чонгук добровольно принимал подобное положение вещей пресловутого любовного треугольника, вписанного в настоящий шестиугольник отношений между членами клана Пеларатти. Наглядно разбирая Аугусто по мельчайшим деталям, Чон мог привнести в душу Консильери определённую боль, которая в свою очередь должна подарить особенное удовольствие Чонгуку. Сариэль любил и уважал справедливость, относился к другим исключительно так, как относились к нему самому.       — Ты — грёбанный сукин сын.       От ещё одного выстрела табун холодных мурашек сковал тело Аугусто, приподнимая на руках короткие волоски. Тот обернулся на низких каблуках, едва ли не отшатываясь.       — Продолжайте, Отец, я всегда был жаден до комплиментов.       Пустой магазин ударился о стол с глухим стуком следом за остывшим пистолетом, и обезоруженный Сокджин медленно отступил на полшага назад, шурша острыми осколками разбитого стекла под подошвами. Бледный Отец не выглядел хорошо, как бы ни стремился скрыть это. Горловина белоснежной футболки выглядела удушающей, словно кто-то хорошенько собрал ткань в кулак, с силой дёрнув на себя, та имела крохотные вкрапления ярких пятен чужой крови. На дорогой чёрной коже университетской куртки, свободно обнимающей широкий размах плеч, виднелись чёткие пыльные отпечатки ладоней и иногда заломы, свидетельствующие о грубой хватке.       — О, — издевательски весело протянул Чонгук, — детка побыла в передряге.       После ухода от дел Марио часто к Аугусто начали не проявлять должного уважения, как и некоторые слои криминального общества начали отвергать его, стремясь воспользоваться исключительно новеньким положением неожиданного наследника и его красивым личиком в виде бонуса. В некоторой степени Чонгук даже испытывал сочувствие к Аугусто, но за пределами стен резиденции это было совершенно недопустимо. Чувства и эмоции никогда не должны брать верх, какой бы скверной ни казалось ситуация. Мало кто на острове желал вести дела с сопляком, на чьих губах ещё оставалось материнское молоко, да и Аугусто всё ещё носил ярлык чужака, сколько бы лет он ни прожил на этом проклятом острове, тот слишком отличался от привычных сицилийских клише. Жизнь вообще являлась довольно забавной.       Арендованный кабинет больше не имел былого лаконичного лоска, редкие вещи ощутили на себе чужую грубую силу, нетронутым остался только дубовый стол, и то столешницу того украшали раскидистые брызги крови. Не убирая подушечку пальца с курка, Чонгук аккуратно переступил лежащее у двери одно из четырёх тел, без зазрения совести наступая на чужие пальцы до чёткого хруста. Багровое пятно растекалось у ног замершего Босса, пачкая подошвы начищенных ботинок. Желваки заходили на лице того. Ох, Боги, Сокджин был чертовски пристыжен провалом, в этот раз всё действительно пошло не по плану.       — У вас дело даже не дошло до бумаг, — с ухмылкой бросил факт киллер, отталкивая чужое оружие по пустой столешнице дальше к самому краю. На скулах Босса, покрытых каплями чужой крови, расцветал нежный румянец злости. О, тот явно находился не в духе, и дело вовсе не было в сорванном плане встречи, а в самодовольном, таком лучезарном виде киллера. Как же Сокджин ненавидел его. — Твой приятель и не явился, так ведь? Полагаю, его ноги здесь не было. Довольно гнусно, может, стоит пересмотреть свой круг общения? Я не специалист, но, мне кажется, бизнес не строится на таких отношениях.       — Закрой свою пасть, — сквозь зубы хрипло процедил Сокджин, сжав кулаки до побелевших костяшек. Киллер был прав, все незваные гости — лишь дешёвые наёмники, что берут цель не умениями, а количеством людей. — Если я буду нуждаться в твоём грёбанном мнении, ты первый узнаешь об этом.       — Не злись, крошка, а кто же выходит из дома с полупустым магазином? Две пули оставлены в лежащем у двери счастливчике, и по одной ты подарил для остальных прямиком между глаз, — свободно пройдясь между лежащими хламом и наёмниками, со скрипом подошвы Чонгук игриво обернулся вокруг себя, вскидывая руку на Аугусто, чтобы быстро пресечь любые едкие замечания. Пухлые губы обожгло горячим металлом дула, но Сокджин и не подумал отстраниться, сжимая те всё сильнее от нарастающего давления пистолета. — А что же ты оставил для своего четвёртого гостя? Верно, совсем ничего. Только не говори, что свою очаровательную мордашку, эти люди не похожи на тех, которые упустили бы возможность воспользоваться такой удачей в виде тебя. Определённо, они бы не побрезговали.       Тонкий латекс чёрной перчатки игриво задел курок, и крупная дрожь пронзила тело Сокджина, что едва ли мог вдохнуть. Испепеляющий взгляд покрасневших глаз сковал веселящегося мужчину напротив настоящими тисками, из-за чего вдоль позвонков киллер ощутил леденящий душу холод.       Тёплой ладонью, обтянутой латексом, с мягкой улыбкой Чонгук нежно коснулся горячей щеки Босса, с искренним трепетом стирая большим пальцем стекающую каплю крови. Как бы Чон ни желал утопить этого несносного ублюдка в ближайшем водоёме среди белоснежных водных лилий, всё же Сокджин оставался для него чертовски привлекательной, притягательной душой, и киллер, вопреки собственному хаосу из чувств, не мог не признать этого беспорного факта, как и наличие осточертевших бабочек в своём же солнечном сплетении при одном только взгляде на Крёстного Отца. Противоречия правили этим осточертевшим миром. Тихий звук, похожий на рык, сорвался с потрескавшихся губ Чонгука, и тот в вспышке злости на собственные абсурдные чувства усилил давление, укладывая остывший ствол на приглашающе показавшийся влажный язык. Пухлые губы с небольшой ссадиной в самом уголке мягко обхватили прохладное дуло, а кромка зубов ударилась о металл с тихим стуком.       В одно мгновение осознание промелькнуло вспышкой, и медовые глаза Аугусто расширились в настоящем ужасе. Эмоции, подобно вихрю, охватили разум Крёстного Отца, и тот вскипел, резким движением хватаясь за холодный ствол оружия, чтобы с усилием провернуть в чужих руках, вырывая пистолет одним движением под громкий выстрел, едва задевший единственное целое окно. Вздрогнувший киллер послушно позволил обезоружить себя и уткнуться обжигающим дулом во взмокший лоб. Тёмные пряди чёлки неприятно липли к влажной коже. Грудь тяжело вздымалась, а ноздри раздувались, с плещущимся безумием в округлых глазах Чонгук не мог вымолвить и хриплого звука, позволяя лишь испепелять себя яростным взглядом. Оскал окрасил потрескавшиеся губы, и Сокджин рыкнул, с силой толкая оружием голову киллера назад, гневно нажимая на курок несколько раз подряд.       — Блядство! — вскричал он.       — Три патрона и все не для меня, — дрогнувшим голосом нараспев протянул Чонгук, изливаясь высоким и сумасшедшим смехом, краем глаза заметив, как теперь уже бесполезный вальтер рухнул к ногам, а узловатые пальцы вцепились в шуршащую ткань куртки. Обезумевшее сердце болезненно билось о рёбра, пока адреналин щекотал напряжённые до предела нервы. Тяжёлое дыхание Аугусто отчётливо ощутилось на коже. — Обидно, правда? В следующий раз захвачу больше, чтобы ты мог вдоволь наиграться, крошка.       — Какой же ты невыносимый ублюдок, Боги, — с отвращением выплюнул Сокджин. — Совершенно незрелый, глупый, невыносимый и самовлюблённый кусок дерьма.       — Твой типаж, да, принцесса? — звонкий поцелуй коснулся кончика носа Аугусто. Если бы адреналин не разжигал в крови жгучий азарт, Чонгук действительно испугался бы за собственную жизнь от одного только вида Босса, наполненного чистой, ослепительной яростью. Колени киллера предательски ослабли. — Действительно, кому могут не нравиться плохие мальчики.       Широко замахнувшись для звонкой пощечины за неподобающее поведение, в изумлении Сокджин вдруг замер на мгновение, медленно вновь опуская руку на шуршащую ткань куртки с яркими заломами от недавней хватки. Явственное осознание походило на ледяную воду, в которой насильно удерживали голову долгие минуты. Длинные пальцы скользнули выше, обхватывая и неистово сжимая крепкую шею тяжело дышащего киллера поверх расцветающих бутонов синяков под высоким горлом чёрной футболки.       Неожиданный сладкий стон киллера наполнил небольшой кабинет, отзываясь мелодичным эхом в пустом коридоре, и Чонгук оцепенел от собственного возгласа, погрязнувшего в пылком и болезненном поцелуе, с силой вонзившегося в сухие губы. Неожиданная вспышка удовольствия окутала опьянённое сознание, позволяя насладиться солоноватым привкусом крови, что танцевал на переплетённых, мокрых языках. Как и думал Чонгук, мягкие волосы цвета тёплого каштана оказались под крепкой хваткой настоящим шёлком, те послушно струились между длинными пальцами, лаская чёрный латекс и побуждая раскрывать истерзанные губы шире.       С силой оттягивая чужие пряди на затылке до яркой вспышки боли, обезумевший от вседозволенности киллер припал к влажным и приглашающе раскрытым губам с горячим вздохом, жадно принимая абсолютно безрассудный и неистовый поцелуй. Ноги, полные колючего напряжения, словно бы сами начали движение, и всхлипнувший Сокджин попятился в спешке, со стоном неловко переступив лежащее тело, так и не смея отстраниться от грубой ласки. Он был так чертовски голоден, а тело лишь сильнее изнывало от такой приятной боли, содрогаясь от любого короткого момента проявления силы. С глухим ударом Сокджин оказался вжат в стену позади, а лёгкие разом лишились скупых остатков воздуха. Стекло хрустело под ногами, смешиваясь с шумным и загнанным дыханием. Грудь горела от недостатка кислорода, пока длинные ресницы затрепетали в порыве возбуждения, стоило бесстыдно влажному поцелую исчезнуть с истерзанных и припухших ягодных губ, сменяясь тянущим болезненным послевкусием от яростного укуса на взмокшей шее. Короткие и аккуратные ногти Отца впились в тело киллера сквозь грубую ткань. Тонкая ниточка слюны соскользнула с уголка рта, стекая по подбородку и падая на одежду Чонгука, из-за чего тот довольно хмыкнул, явно не постеснявшись.       — Дьявол, — хрипотца раздирала горло, и медовые глаза закатились под трепещущие веки. Тело предательски подводило, и Отец поспешил вцепиться в крепкое мужское тело, стоило латексному прикосновению коснуться изнывающей кожи, оттягивая воротник футболки, чтобы позволить хорошенько насладиться видом расцветающей метки у чернильного дракона.       Клацнув зубами, челюсти Аугусто крепко сжались, тот изо всех сил зажмурился, в неизвестном порыве попытавшись оттолкнуть настойчивого киллера от себя, чьи зубы вновь болезненно впились в нежную кожу, отказываясь выпускать ту даже после смазанного удара в плечо. Пошатнувшись, зашипевший сквозь стиснутые зубы Сокджин вдруг излился громким стоном и рывком упёрся коленом в чужой пах, чтобы оттолкнуть от себя строптивого мужчину, как бы сожаление ни переполняло сознание. Каждая последующая секунда подобной близости могла превратиться в настоящую катастрофу как для души, так и для всего чёртового мира Сокджина. Сладкая ласка горячих рук и языка киллера исчезли, и сердце пропустило удар от одного только взгляда на безумные омуты чёрных глаз. Чонгук походил на бешеного пса, пока Сокджин едва ли мог спокойно дышать без дрожи в теле в преддверии сухого оргазма.       Наконец-то Чонгук мог почувствовать себя сытым.       Особенно сильно это чувство объяло собой, когда киллер расслабленно откинулся на заднем сидении автомобиля, пока впереди царило напряжённое молчание. Может, всё дело в усталости от произошедшего, может, в отголосках пылкой страсти короткой связи, но Чонгук утопал в удовлетворении, словно уличный пёс, вдовль наевшийся свежайшего мяса. Бегло встретившись с нечитаемым взглядом Консильери в зеркале заднего вида, Чон стянул ненавистные перчатки, коротко ухмыльнувшись.       — Это не были люди клана Кавалли, я бы узнал их, — хрипловатый голос Аугусто звучал непривычно тихо. Несколько минут в мужской уборной захудалого бара, и Босс вновь выглядел как прежде — идеально и безукоризненно, даже ссадина в уголке рта была теперь не так заметна. Только лёгкий румянец выдавал былое веселье. Подобными удивительными метаморфозами сам Чонгук никак не мог овладеть, сколько бы ни пытался, оставаясь всё таким же потрёпанным, но чертовски довольным собой. — Я уже совершенно ничего не понимаю в этом дерьме. Зачем кому-то топить меня, нас, если мы не выходим за свои же рамки? Я не заходил на чужие территории, не срывал сделки, не предавал… Даже если мы знали, что Кавалли намерены сегодня сорвать сделку, то они явно не отправляли этих людей. Это были какие-то чёртовы беспризорные шавки.       — С кем конкретно была назначена встреча? — неожиданный вопрос киллера вынудил Аугусто коротко вздрогнуть, но тот так и не решился обернуться, неосознанно цепляясь узловатыми пальцами за высокий воротник, выглядывающий из застёгнутой куртки. Тяжёлая ладонь Консильери свободно легла на мягкую часть бедра Отца, сминая в некоторой грубости под шумный вздох. — Не будь глупцом, Аугусто, наивность тебе не идёт.       — Заткнись, Сариэль, ко всем чертям ради всего святого. Почему бы тебе не открывать свою пасть, когда это позволяют сделать? — не смея больше сдерживать себя, в чувствах рявкнул Намджун. Он не был зол, как в воздухе не чувствовалась и ревность. Этот человек оставался нечитаем, настоящей болью в заднице киллера во все времена. Аугусто вздрогнул от неожиданности, совсем притихнув. Широкие плечи того поникли.       Зацепившись пальцами за края кожаных передних сидений, Чонгук поддался вперёд, не отпуская едкого взгляда в зеркале заднего вида.       — Может, потому что здесь и сейчас нас с тобой окружает десятки способов, как я могу избавиться от тебя?       — Именно поэтому закрой свою пасть, раз ты умеешь только мериться длиной ствола и калибром.       — О, да пошёл ты, ублюдок, — в отвращении Чонгука поморщился. — Я хотя бы умею пользоваться каждым из своих стволов, и делаю это охуенно хорошо.       — Твои мысли с пубертата так и не поменяли своего русла?       — Заткнись нахрен.       — Я хотя бы не пытался обмочить самого себя часом ранее.       — Что сложного в том, чтобы вам двоим заткнуться ко всем чертям?! — от пронзительного крика разгорячённые перепалкой мужчины сразу же затихли, проглатывая невысказанные фразы, те вжались в спинки сидений, поджимая губы.       Едва вспыхнувший Аугусто отвернулся к окну, чтобы усмирить пик раздражения, как киллер, в недовольстве сложив руки на груди, бегло лягнулся, ударяя коленом по спинке водительского сидения, что точно должно стать ощутимым жестом для Намджуна, крепко сжавшего челюсти.       — Хватит. Я сказал вам прекратить, да что за блядство вы здесь оба устроили?! — никакая реакция не смогла предостеречь Чонгука от сильной хватки, которой узловатые пальцы Босса вдруг вцепились прямиком под колено, до одури болезненно сдавливая сухожилия. Киллер взвился, распахивая рот в немом крике, но в одно мгновение хватка исчезла, как и самодовольная улыбка на лице Намджуна, ведь узкая ладонь Аугусто теперь опасно близко лежала к ширинке того, до побелевших костяшек вцепившись в мягкую плоть под тканью грубых джинс. — Безмозглые идиоты.       — Он начал первый, — Намджун предпринял несмелую попытку оправдаться, вынуждая киллера взвиться в новой волне возмущения, рот того приоткрылся, а глаза округлились от сказанного абсурда. Взъерошенный Чонгук почти поперхнулся воздухом. Эти двое походили на детей, не поделивших последнего мармеладного медвежонка, и подобное могло бы вызвать на красивом лице Аугусто тёплую улыбку, но сейчас тот ощущал лишь нарастающее раздражение. — Я его пальцем не тронул, клянусь.       — Чёрт побери, завали, Клементе, это даже звучит неправдоподобно. Пошёл ты нахрен.       — Нет, это ты пойдёшь нахрен, Сариэль.       — Останови машину, — вдруг рявкнул Аугусто, теперь уже полностью усмиряя притихших мужчин. — Тебе было сказано остановить машину, Клементе, здесь и сейчас, так сделай это. Немедленно.       С визгом колёс у обочины городской дороги распахнулась пассажирская дверь, и разгневанный Аугусто поспешил сразу же покинуть салон, не желая слушать оправдания и видеть щенячьи глаза. Дверь захлопнулась, сотрясая автомобиль, а сам мужчина, поправив одежду, уверенно направился вдоль края тротуара, лавируя между редкими прохожими. Измотанный Аугусто, преисполняясь ядовитой злостью, не смел взглянуть на автомобиль, что медленно покатился следом. Как же чертовски сильно он устал. Тёплый и пыльный воздух забивался в нос неприятным зудом, и медовые глаза, всё ещё украшенные узорами лопнувших капилляров, предательски заслезились, словно бы от надоедливой аллергии.       — Мы больше так не будем, — в раскрытом тонированном окне вдруг показалась тёмноволосая голова, но Сокджин, поджимая губы, только ускорил шаг, проигнорировав раскаяние в оленьих глазах. Знакомые иглы вонзились в горло. Подобное незрелое поведение сейчас казалось совершенно неуместным, и Отец не желал разбираться в происходящем здесь и сейчас, когда в собственной душе бушевали тайфуны. На данный момент он не был в том состоянии, чтобы показать свой авторитет, приструнить нерадивых псов, когда сам нуждался в крепкой руке. Аугусто судорожно выдохнул, ловко обходя фонарный столб и всё же бросая на автомобиль беглый взгляд. При иных обстоятельствах раскаяние и яркая вина принесли бы чистое удовольствие, но не сейчас, когда сил держаться не осталось вовсе. — Мы погорячились и обязательно исправимся, клянусь.       Пассажирское окно приоткрылось, и драконьи глаза Консильери мелькнули в полумраке салона.       — Пожалуйста, вернись обратно, Аугусто, — с чистой надеждой в голосе позвал тот, на мгновение удивив киллера неожиданно покладистым нравом. — Вернись в машину, немедленно.       — Нет, даже не подумаю, — в лёгкости бросил Аугусто.       — Это было очень глупо с нашей стороны. Такое поведение недопустимо. Мы непременно исправимся.       — Всё верно, Сариэль, но тебе лучше скрыться в салоне, впереди чёртов столб.       — Вернись в машину, чёрт тебя побери!       — Немедленно, — низкий голос Намджуна завибрировал, а длинные пальцы того сильнее сжали руль в напряжении. Консильери едва успел вдавить тормоз в пол, жёстко дёргая машину, когда Босс вдруг остановился со сложенными на груди руками.       — Аугусто, ради всего святого.       — Нет.       Но вся непоколебимая уверенность исчезла в одно мгновение, когда взгляд медовых глаз растерял всю пылкую обиду, пронзая пустоту поверх крыши автомобиля. Редкие прохожие стучали низкими каблуками по пыльному тротуару, оставляя Аугусто на растерзание нарастающей тревоги. Даже в слабом потоке машин нечто зацепило внимание, приковывая к себе и пробуждая жгучую нервозность, что расцветала в душе ещё с самого утра. Новенький фургон цвета мокрого асфальта мелькал перед глазами Аугусто весь этот чёртов день, притворяясь тенью, но сейчас же тот явился чётким осознанием происходящего хаоса. Не обращая внимания на своих людей, быстрым шагом Сокджин в некоторой панике направился вперёд, чтобы рассмотреть регистрационный номер мелькнувшего фургона получше. Как и подсказывала тревога, номер оказался далеко не итальянским, и даже, скорее всего, фальшивым. Тяжело сглотнув, Аугусто бегло обернулся на изумлённое лицо Консильери, чтобы следом исчезнуть среди прохожих, растворяясь в пасмурном дне.       — Какого чёрта он ушёл?! Эй! — ошарашенно выпалил киллер, сразу же со злостью распахивая дверь, чтобы поспешно выбраться на улицу, едва ли автомобиль успел вновь притормозить со звонким гудком клаксона позади. Но тёмноволосая макушка Аугусто больше не мелькала среди людей, и растерянный Чонгук хлопнул ресницами, ощущая, как весь гнев растворился в смятении, сменяясь едкой пустотой. Замявшийся на жалкую секунду Чонгук поспешил забраться вновь в салон на пассажирское место, с долей облегчения ощущая присутствие Консильери рядом. Внутренний ребёнок изнывал от подобного поворота событий, не имея возможности увидеть сложившуюся ситуацию иначе, кроме как что его вновь оставили позади, бросая на произвол судьбы из-за глупой оплошности. — Он просто исчез! Почему ты не остановил его, идиот?!       — Успокойся, Сариэль, — двигатель снова излился приятным рычанием, и Консильери как ни в чём не бывало начал движение, словно бы не случилось ничего, выходящего за рамки. Киллер в нарастающей панике вобрал в грудь побольше воздуха. Пульс давно перевалил отметку в сто ударов.       — Что происходит? — сипло проговорил тот. — Почему ты, сукин сын, такой спокойный, это по-твоему нечто само собой разумеющееся?       — Потому что, Дьявол тебя дери, ни-че-го не произошло, успокойся и не разыгрывай гипервентиляцию.       — Да что с вами со всеми здесь не так?!       — Хочешь пощёчину, чтобы протрезветь?       Поджимая губы, Чонгук сохранял упорное молчание, сцепив на груди руки, чтобы подарить себе фальшивое чувство безопасности. Если бы он позволил себе такой поступок, как Аугусто, то один мусорный бак пополнился бы несколькими мешками с частями тела одного киллера.       — Сейчас мы поедем на юг, пожалуйста, пристегнись, — мерно проговорил Намджун, выглядя при этом донельзя спокойным. Мерный рокот движка наполнял собой салон и холодную душу, пробираясь ледяными щупальцами всё глубже в тело. Злость растворилась, как и веселье, но одновременно с этим ещё никогда Консильери не выглядел настолько уязвимым, как в этот момент.       Замок ремня безопасности щёлкнул.       — Мы задерживаемся?       — Самую малость.       С шорохом куртки и коротким кивком Чонгук закопошился во внутреннем и твёрдом кармане куртки, вытаскивая телефон, украшенный разнообразными блестящими наклейками Суа. Едва грубые подушечки смогли коснуться трещин защитного стекла, как телефон исчез из рук киллера, чьи оленьи глаза округлились в удивлении. Бороться с Консильери за рулём определённо являлось плохой затеей, но и забрать вещь из большой ладони не имелось ни единой возможности.       — Совсем голову потерял, идиот?       — Это мой личный, — слабо возразил Чон, совсем растеряв всю былую дерзость. Консильери в недоверии покосился на своего пассажира.       — Будет довольно странно не понять этот факт.       — Мне… Мне необходимо написать Суа о том, что я задержусь. Там нет ничего связанного с вами. Только моя личная жизнь и детские фотографии.       Густые брови Намджуна сошлись на переносице в недоумении, и тот бегло взглянул на своего пассажира вновь, находя целую тонну уязвимости, которую когда-то имел и сам Аугусто.       — Выглядишь довольно дерьмово, Сариэль, — честно поделился он. Болезненно бледный цвет лица совершенно не шёл мужчине по правую руку. — Так и не скажешь, что совсем недавно ты собирался прикончить меня, а следом покрыл проклятиями на глазах изумлённого Босса. Скажу со всей честностью, родительство делает таких, как ты, одним большим слабым местом. На кой чёрт ты вообще полез в это дерьмо, приятель?       — Просто дай мне написать дочери.       — Господи.       — Дай мне чёртов телефон, ублюдок!       Когда вещица ударилась киллеру о грудь, падая тому на раскрытые ладони, в некотором раздражении Намджун передёрнул плечами, специально входя в очередной поворот слишком резко, дабы несносный пассажир, чертыхаясь, хорошенько завалился в бок, не отвлекаясь от сообщения ни на секунду.       — Псих. После вытащи симку, будь добр, можешь не выкидывать.       — Что происходит? — крохотный кусочек пластика скрылся в одном из карманов шуршащей куртки следом за телефоном. Лёгкий румянец проступил на лице киллера, которому явно дышалось теперь куда легче. — А тво—       — Он выключен с момента, как я переступил порог дома, что нельзя сказать о тебе.       — Иди на—       — Фургон, видишь? — Консильери махнул в сторону рукой, медленно снижая скорость перед красным светофором, чтобы остановиться на одной линии с автомобилем цвета мокрого асфальта. — С левой стороны от нас. Не смотри так очевидно на них, ради всего святого, Сариэль. Это моя вина, что пропустил такое дерьмо и допустил подобный исход. Я не знаю, кто это, но они ошиваются вокруг нас с самого утра, номера поддельные и магнитные, а наклейка на кузове пузырится от спешной поклейки.       От новой информации киллер нахмурился, мазнув беглым взглядом по двум мужчинам в салоне злосчастного фургона, те едва ли обратили на подобное толику внимания.       — Это глупо, — честно признался киллер. — Они могут быть просто дешёвой фирмой по утилизации отходов. Район здесь явно небольшой, вот и крутятся в одном месте. Если ты считаешь их странными, то я могу убрать их, мне только нужен приказ.       — Нет.       — Какого чёрта?       — Нет, Сариэль. У меня странные ощущения по этому поводу, что-то никак не хочет отпускать. На данный момент этот чёртов фургон — единственная деталь, которая может связать всё происходящее дерьмо воедино. Слежка. Что-то происходит, но у нас нет того, за что возможно ухватиться. Сегодня Аугусто находился в том баре по инициативе одного из партнёров. У нас нет причин беспокоиться, мы знали, что ты справишься, как знали и о подставном характере встречи. Наши бойцы на тот момент уже находились около локации Кавалли, чтобы в случае чего преподать урок этому клану. Пока ты веселился на задворках бара, я осмотрел ту красную легковушку и не нашёл ничего, что могло бы привести к какому-то заключению. А этот фургон… Такой грёбанный абсурд, что походит на стиль Франсуа, вот почему я зацепился за него.       Автомобиль медленно двинулся на зелёный свет, позволяя фургону обогнать себя, наградив тёмным облаком масла из выхлопной трубы.       — Не понимаю, — киллер поморщился, растирая пальцами переносицу, словно это могло унять головную боль. — Я думал, что Франсуа — лучший друг вашей семьи, зачем ему нанимать слежку?       — В нашем мире не существует друзей, Сариэль, все связаны исключительно узами долгов друг перед другом. Мне никогда не нравился Франсуа, он — чертовски паршивая овца.       — Но Аугусто…       Щелкнув поворотником, Консильери тяжело вздохнул.       — Аугусто — не всесильный, не несгибаемый, он всё ещё ребёнок, только в костюме и с властью. Мы все ещё дети, верно? Мы не имели детства, а теперь жаждем это время, и всё то, что нам так недоставало тогда. В какой-то степени Аугусто наивный в личных отношениях, а розовые очки чертовски идут ему. Может, это его защитный механизм, но с таким сознанием, как у него, попросту нельзя иначе. Марио терзал его как морально, так и физически, но Аугусто не мог спрятаться в руках матери или Патриции, ведь они попросту не могли противостоять сеньору. А Франсуа мог. Лучший друг Марио, добрый дядюшка, что всегда приносил с собой подарки, который не стесняется подарить доброе слово или же ласку.       Горький смешок вырвался из горла Чонгука. Конечно же, куда направлялся каждый, стоило получить удар в спину? Верно, в место защиты, под крыло.       — Не могу выкинуть из головы одно литературное произведение, которое имеет схожий сюжет.       — Никто из братьев Аугусто не сидел на коленях у Франсуа, никто не получал в подарок драгоценные гребни, никто не получал столько его внимания и прикосновений, поддержки и покровительства.       — Марио позволял этому происходить?       — В детском возрасте он не обращал на это внимания, ведь Аугусто был довольно тактильным мальчишкой, жадным до ласки матери. Чем больше рос Аугусто, тем сильнее Франсуа стремился обратить свои намерения в нечто невинное, в игру, чтобы не потерять своё расположение, ведь в обычных объятиях никто не найдёт подвоха, верно? Любимый дядюшка и его любимый цветочек. Встречи никогда не происходили при Патриции, но она подозревала и старалась держать Аугусто рядом с собой.       В задумчивости Чонгук прикусил внутреннюю сторону щеки.       Дерьмо.       — Разве Аугусто не находил в подобном отношении дядюшки ничего странного? — с искренним недоумением поинтересовался киллер. — Сидеть на коленях взрослого мужчины довольно… Не знаю.       Автомобиль медленно повернул в переулок следом за серым фургоном, мигнув поворотником.       — Думаю, он привязан к нему, как к замене своего отца. Франсуа не трогал его, во всяком случае он никогда не распускал руки. Может, поэтому Аугусто всегда с радостью принимает его ласку, ведь она для него — чрезвычайно важна, как и похвала. Несмотря на то, что Аугусто всё ещё сильно привязан к Марио, как к отцу, он всё ещё голоден до любви, ему нужна фигура любящего отца в жизни, человека намного старше и мудрее. Всем нам нужна такая фигура, неоспоримый факт.       — В таком случае… Почему Патриция звучала тогда так, словно тосковала по Франсуа?       — Держи друзей близко, Сариэль, — усмешка окрасила пухлые губы Намджуна, — а врагов — ещё ближе.

*

      — Аугусто? О, мой дорогой, как же давно я не видела тебя!       Стоило большой и тяжёлой двери распахнуться, как сердце Сокджина на мгновение сжалось, и мужчина неловко переступил с ноги на ногу, расцветая счастливой улыбкой на нежное щебетание сеньоры. Супруга сеньора Франсуа всегда была и оставалась ещё одной удивительной женщиной, которую Сокджин близко знал всю свою жизнь, та походила на воздушное и кремовое пирожное в своих излюбленных нежных образах, она состояла из бесчисленной любви и мягкости. Неизменные золотистые локоны всегда украшались чем-то не менее изысканным, будь то шляпка или же простое украшение. Аугусто чувствовал от этого человека безопасность, домашний уют и лёгкий аромат выпечки. Супруга сеньора приходилась хорошей подругой Патриции на все времена, пока сам Франсуа занимал особое место в сердце Сокджина.       В кругу близких друзей, знакомых и деловых партнёров Франсуа Кампо был исключительно образцовым отцом двух дочерей и просто хорошим человеком. С ним желали вести дела, заключать сделки. Семья Капо всегда являлись желанными гостями на семейных праздниках, мероприятиях и встречах. Франсуа — образцовый глава клана, который никогда не попадался в руки правосудия.       Сочный след от помады украсил мягкую щёку Аугусто, где ещё недавно густыми каплями стекала к подбородку чужая и горячая кровь. От подобного контраста крупные мурашки пронзили тело, и Сокджин позволил сжать себя в крепких объятиях тётушки.       — Что привело тебя к нам, дорогуша? — в нежности заворковала женщина, смело затягивая гостя в прихожую. — Почему ты так осунулся? Только посмотри на себя, Боги, ты что!       — Патриция не отпускает меня изо стола, нет причин для волнений, — тёплая улыбка окрасила бледное лицо Сокджина. — Я помешал?       — Нисколько, детка, о чём ты говоришь! Патриция? Ах, так, она вновь на острове? И никто мне не сообщил об этом!       — Всего несколько недель, сеньора, она очень ждёт вас на ужин всей семьёй.       — Вот ведь, Господи, несносная паршивка. Почему бы просто не позвонить нам? Как я могу догадаться о её намерениях.       — Поэтому она и прислала меня, — пухлые губы обнажили в широкой улыбке ровный ряд верхних зубов. — Думаю, это лучше всякого звонка.       — Это не отменяет того, что она несносная девчонка, — со смешком сеньора пригрозила в веселье улыбающемуся гостю пальцем. — Но я так счастлива видеть тебя с улыбкой и румянцем, милый! Может, мы всё обсудим за чашечкой чая? Я испекла яблочный пирог, твой любимый.       — Думаю, для начала я заберу этого негодника в свой кабинет, — от вида знакомой мужской фигуры, что появилась словно из ниоткуда, уголки пухлых губ вновь дрогнули, и нечто тяжёлое исчезло с ноющих плеч Аугусто, сменяясь невероятным облегчением. Франсуа. Тот оставил нежный поцелуй в копне пшеничных локонов своей супруги, легко забирая гостя из её объятий. Сеньора лишь фыркнула для приличия, но ничуть не возражала.       — Я придержу для вас парочку кусочков.       С щелчком закрывающейся двери в рабочий кабинет Сокджин явственно ощутил, как силы стремительно покидали его, сменяясь невероятной, но привычной в этих стенах, слабостью. Полумрак из-за тяжёлых гардин убаюкивал, как и аромат сладкой терпкости парфюма с нотами лепестков нероли, перекликающихся с яркой геранью и древесно-ореховой табачной дымкой, которую Сокджин никогда не смел попробовать на вкус. Большая ладонь осторожно легла на тёплую щёку Аугусто, с осторожностью стирая большим пальцем след от сочной помады. Тяжёлая, наполненная тяжкими мыслями, голова Сокджина безвольно склонилась навстречу приятной ласке.       — Почему у тебя свежие ссадины, медвежонок? — тихо поинтересовался Франсуа, оказываясь слишком близко для деловых отношений, но Аугусто ничуть не возражал, позволяя большому пальцу огладить ссадину в уголке пухлых губ. Это невообразимое ощущение чужой власти успокаивало бушующее сознание, позволяя отпустить самого себя навстречу неистовому голоду и желанию оказаться в крепких, словно бы отцовских, объятиях. Франсуа дарил безопасность, закрывая от всего мира, тот позволял обернуться слабым и нуждающимся существом, чью нежность не принято стыдиться, как мягкость характера и проявления эмоций. Сокджин всегда ронял солёные капли перед этим человеком без упрёков совести и страха наказания. Франсуа дарил мир, где было так хорошо, так удивительно спокойно.       — Найдёшь моих обидчиков и накажешь их? — с лёгкой улыбкой поинтересовался Аугусто, утопая в сильных объятиях и ласке, что мягко массировала тяжёлый затылок. Припухшие веки затрепетали и закрылись, а длинные ресницы окрасили бледное лицо длинными тенями. Франсуа ощущался иначе, чем каждый из членов клана, оставаясь для Сокджина любимым дядюшкой, а его супруга — любимой тётушкой. — Ах.       — Конечно же, как я могу позволить кому-то обидеть моего мальчика? — Сокджин излился высоким смешком, пряча яркий румянец в воротнике мужской рубашки. Ощутить себя маленьким и хрупким в чужих руках всегда было сродни невероятной истоме наслаждения, обволакивающей истерзанную душу, словно бы сладкая патока. Ноты пикантного мускуса убаюкивали, роняя в объятия розовых облаков, что стремительно наполняли черепную коробку. Принять свою слабость и нужду в чужой силе казалось так необыкновенно легко, правильно. — Расскажи же, милый, позволь мне помочь тебе.       — Я тосковал, дядя, почему ты оставил меня одного так надолго?       — А кто сказал тебе, что ты был один?       Ягодные губы превратились в яркий бантик, и Аугусто отстранился с очаровательной, по мнению Конте, обидой. Франсуа никогда не мог злиться на это существо долго, как не мог отчитывать, слишком уж обезоруживающие были омуты лисьих глаз. Аккуратные брови сложились трогательным домиком, и от этого вида Франсуа растерял всю свою серьёзность, тая, готовый самолично броситься под низкий каблук этого совершенно ангельского существа.       — В последнее время, когда тебя не было рядом, со мной происходили странные вещи, словно я кому-то перешёл дорогу, но моя семья не совершала подобного, — в чувствах выпалил Аугусто с яркой жестикуляцией, отпуская себя и свои злые слёзы. — Я не делал этого, Франсуа, так почему же мне так настойчиво портят жизнь, что моими руками было сделано такого, чтобы возжелать избавиться от меня? Запугать, уничтожить. Даже сегодня… Мы подозревали, что всё сорвётся, но не думали о таком исходе, зачем кому-то могло понадобиться подобное? Ничего не изменится, если меня и моего Консильери не станет, у меня нет наследников, клан рухнет. Боги, кажется… Кажется, только рядом с тобой фортуна любит меня.       Странный огонёк блеска мелькнул в глазах Франсуа, и тот слишком мягко улыбнулся, слегка сжав предплечья гостя. Печальные оленьи глаза Аугусто вынуждали тёплое, словно парное молоко, чувство любви разлиться по венам. Нуждающийся медвежонок всегда оставался для Конте особенным сокровищем, некоторым удовольствием для изувеченной души. Короткое счастье мелькнуло в сознании, и сеньор порывисто обнял гостя, зарываясь кончиком носа в каштановые локоны без возможности насытиться любимым ароматом.       У каждого человека имелись свои особенные слабости и зависимости, Франсуа ничуть не стыдился того факта, что подобное он нашёл когда-то в лучезарном мальчишке, чьи медовые глаза так сладко переливались цветом липового мёда. Он был нежен, мягок и абсолютно очарователен. Франсуа ничуть не винил себя в тяге к этому существу, преданно любя того и боготворя, как самого прекрасного Ангела. Зависимость Конте с каждым годом становилась всё более токсичной, эгоистичной и требовательной. Если раньше мужчина специально подстраивал падения маленького и неловкого Аугусто, чтобы как следует забрать его боль, обласкать разбитые коленки и привязать любовью ближе к себе, то со временем аппетиты росли, а методы становились более грубыми. Франсуа нуждался в Аугусто, как в сладковатой травке в пятничные вечера. Его прекрасный Ангел всегда должен был быть на цепи, но при этом совершенно добровольно залезая в клетку. Мясо портилось и горчило, если животное испытывало стресс или же страх при жизни.       — О чём ты говоришь, медвежонок, ты ведь сам ещё совершенно юный, — мягко проговорил Франсуа, осторожно помогая гостю избавиться от верхней одежды и мимолётно огладив красивое лицо. Аугусто был так невообразимо прекрасно разбит прямо на глазах, нуждающийся в любви, тот являлся сладкой мечтой, невыносимо красивой, роскошной и изумительно Недосягаемой. Неземной. Франсуа никогда не желал делиться своим сокровищем с кем-то ещё, с целым миром. — Юн даже для вступления в наследство, моё сокровище, мне жаль, что тебе пришлось так рано занять должность своего отца. Ты заслуживаешь жизни куда лучше, чем всё это.       — Почему люди так сильно не любят меня? — разбито, обиженно и совершенно по-детски, так, как никогда и никто бы не услышал из семьи. — Почему моя жизнь стала такой, дядя?       Франсуа давно знал ответ на такой глупый вопрос, простая истина скрывалась прямиком перед глазами — сам Аугусто являлся проклятием собственной жизни до тех пор, пока оставался слеп. Делая всё для благополучия и зависимости от любви своего медвежонка, Франсуа никак не мог заставить Аугусто взглянуть на себя иначе, чем на просто любимого друга семьи. Это сводило с ума, а Сокджин продолжал пребывать в неведении, будучи очаровательно невинным для своего положения, игнорируя все знаки, намёки и неслучайные случайности, ведь Франсуа — добрый, любящий и понимающий. Он — опора.       — Я всегда обещал оберегать тебя в каждый момент жизни, медвежонок, и я не намерен нарушать своё обещание. Люди, которые не любят тебя, совершенно непроходимые глупцы. Поверь же мне. Позволь позаботиться о тебе, только расскажи мне и я разберусь, тебе не нужно терпеть и страдать в одиночку. Я рядом с тобой, Аугусто, был и буду, уберегу тебя от любых невзгод. Ты ведь знаешь об этом, верно? Только позови меня.       Мелко подрагивающими кончиками пальцев Сокджин осторожно коснулся своей руки, ощущая, как тонкие волоски встают дыбом, стоило только содрогнуться от пронизывающего холода, несмотря на бушующий камин у дальней стены кабинета. Подобные слова убивали изнутри и обезоруживали, являясь настоящим наркотиком для измученного сознания. От собственных зависимостей не существовало возможности скрыться, как бы Аугусто ни старался убежать.       — Хочешь посадить меня на цепь, чтобы я оставался в безопасности? — с легкомысленным смешком поинтересовался Сокджин, вынуждая Франсуа на мгновение замереть, а черты лица того заостриться от вспыхнувшей злости.       — Никогда не смей говорить подобные вещи, — чётко произнёс тот со сквозящим холодом в низком голосе, из-за чего гость в непонимании воззрился на мужчину провинившимся котёнком. — Не смей.       — Прости.       Янтарная жидкость в низком стакане, о стенки которого ударилось несколько подтаявших кубиков льда, успешно развязывала язык. Сокджин часто спрашивал об этом скотче, чтобы добавить в свою коллекцию, но название вечно ускользало из мутного сознания, как и сам мир, превращаясь в приятное тёплое объятие на неизменном потрёпанном диване в кабинете напротив большого камина. Множество вечеров походили один на другой, и каждый раз неизменно сжавшись в комок, Сокджин припадал к боку любимого дяди, что позволял прижаться щекой к своему плечу, найти в своих руках безопасность. Длинные пальцы всегда с нежностью перебирали каштановые локоны, одаривали трепетной лаской шею и ключицы под тканью одежды, ложились приятной тяжестью на талию и рёбра, пока Сокджин, чей язык очаровательно заплетался, ворковал о своей жизни, раскрываясь изумительной историей для Франсуа, который искренне любил подобные моменты, благодаря Небеса за возможность быть со своей любовью настолько близко. Этот человек всегда знал о сокровенных и важных событиях, будь то первый поцелуй или же первое свидание, влюблённость и мечты, делиться подобным Аугусто всегда считал чем-то само собой разумеющимся, совершенно не подозревая о клокочущих чувствах в глубине души любимого дяди, о танцующих Дьяволах на дне зрачков.       Этот скотч делал невообразимые вещи, опьянённый и разомлевший Сокджин не заметил, как стакан легко выскользнул из ослабевшей руки, будучи чудом подхваченный чужой удачей. Когда тот со звоном льда опустился на закрытую книгу, лежащую на подлокотнике кожаного дивана, из груди Франсуа вырвался тяжёлый вздох. Яркий след на чистой коже шеи, не охваченной рисунком чернильного дракона, приносил в душу мужчины яркое смятение и трепещущую ревность, с которой тот никогда не желал бороться. С тихим шипением дёрнувшегося узкого тела в крепких объятиях Конте прекратил давление на свежий кровоподтёк чужой метки, цепляя ту коротким ногтём напоследок, другой же рукой крепко прижимая голову всхлипнувшего мужчины к своей груди.       — Тише, всё хорошо, моя любовь.       Единственное, что утаивал Сокджин в своих рассказах, так это имена и интимные подробности, если первое происходило совершенно неумышленно из-за бурного потока мыслей, то второе же скрывалось в смущении, являясь тем, что могут знать только друзья, но никак не родители. Несмотря на подобную манеру рассказа, медвежонок оставался слишком очевидным, как в своих словах, так и в поступках, взглядах, бутонах кровоподтёков от жгучих поцелуев, пока Франсуа с болью осознавал бессилие по отношению к узкому кругу лучших друзей своего Ангела, принимая всю ревность и боль, продолжая жить с этим, смирившись. Стремление поддерживать особенное равновесие оставалось важным для Конте, чем больше препятствий создавали на его пути лучшие друзья Аугусто, тем больше боли в ответ получал сам медвежонок. Никто и никогда не должен рушить мечты Франсуа, его сладкие, розовые грёзы и иллюзии, старательно выстроенные из года в год, как Аугусто не имел права отстраняться, забывать о любимом дяде. За любой подобный проступок всегда следовала особая система наказаний, которую Аугусто считал лишь проделками судьбы.       Белоснежный порошок всегда растворялся в янтарный жидкости за считанные секунды, оставляя на языке Сокджина лишь лёгкую горечь, которую легко принять за терпкую нотку самого напитка. Такая мелочь легко окутывала сознание дурманом, поглощая то сладкими сновидениями, и позволяя Франсуа сполна насытиться запретной близостью, забирая не сопротивляющееся тело в свои объятия на долгие часы. Каждый раз, засыпая в руках Франсуа, Аугусто всегда с изумлением отмечал ту необыкновенную лёгкость, с которой сознание соскальзывало в сновидения, объясняя для себя это чувством разрастающегося спокойствия и безопасности рядом с Конте, ведь тело не могло солгать, лишаясь сил в крепких руках любимого дяди.       Франсуа не терял надежды когда-нибудь заполучить ответ на свой поцелуй в одном из множества вариантов этой Вселенной.

*

      Две сигареты мигнули точками света в темноте ночной улицы. Мелкий гравий шуршал под подошвами, Чонгук не мог унять тревогу, возрастающую с каждым часом чёртового дня только больше. Сердце наполнялось неприятными и тянущими ощущениями, но киллер лишь сильнее вытягивал из тлеющей сигареты всю её душу, наполняя рот табачным дымом. Позднее время близилось к полуночи, но, несмотря на это, навалившаяся усталость ничуть не сказывалась на безукоризненной осанке Консильери, стоявшего перед громоздкими воротами со сложенными на груди руками. Чонгук не ошибся, когда-то назвав этих людей цепными псами Аугусто. Один короткий звонок, и желваки заходили на лице Намджуна, тот без раздумий отправился к воротам, поглощая уже третью сигарету, словно стакан воды. Сделав сейчас один шаг навстречу к этому мужчине, киллер замер, так и не решаясь заговорить, хотя желание разъедало горло.       В какой-то степени Чонгук восхищался подобной преданностью членов клана и даже завидовал, но лишь самую малость. Ведь это должно быть приятно, когда тебя так неистово и в чувствах боготворят, любят и желают шесть душ.       Этот чёртов Намджун, чьи крепкие мышцы перекатывались под тканью тонкой футболки, теперь ощущался совершенно другим, но не менее знакомым, оседая в душе новой порцией смятения. Разлука длиной в более, чем в десять лет и смазанные воспоминания легко позволили стереть этот образ из памяти, не признать его после стольких лет, словно чем-то само собой разумеющееся. Хоть голос Консильери всё это время задевал нужные струны воспоминаний, но образ никак не желал поддаваться, обретать чёткость, пока ничто иное не могло подарить малейший намёк. Сейчас же, стоя за широкой спиной Консильери, киллер вдруг почувствовал жгучую потребность коснуться этого человека, убедиться в реальности. Вспоминал ли Чонгук о нём на протяжении многих лет после разлуки? Безусловно.       Чёрт возьми.       Жёлтый свет фар мигнул среди тонких стволов деревьев, и шорох колёс коснулся чёткого слуха, вынуждая взять себя в руки. Большие ворота с острыми пиками так и не раскрылись перед гостем, сколько бы тот ни мигал фарами, ярким светом въедаясь в прищуренные глаза. Злостный щелчок ручника оказался прекрасно слышным даже сквозь мерный рокот двигателя. Дверь раскрылась и закрылась, Франсуа не выглядел довольным, но тот ловко вооружился маской абсолютно добродушной непосредственности, стоило только вызволить сонного и безвольного Сокджина с задних сидений. Тот едва держал глаза раскрытыми и переставлял ватные ноги, будучи прижатым к боку Конте. Безобидное действие сработало, словно спусковой крючок, и писк раскрывающихся ворот вонзился в безудержное пение цикад. Тлеющие окурки исчезли в гравии, за что каждый из мужчин обязательно получил бы едкое замечание от Аугусто, который на данный момент походил лишь на красивую, бесценную куклу. С явным неудовольствием на лице Франсуа вместе со своей ношей протиснулся в щель приоткрытых ворот, рассерженно выдыхая и пытаясь поставить непослушного Аугусто более уверенно перед взволнованным помощником семьи Пеларатти. Но медвежонок не желал сопротивляться гравитации, и ослабевшие колени того дрогнули, подгибаясь.       — Вот так моя любимая семья встречает своего дорогого дядюшку? — с нескрываемым укором поинтересовался Конте, едва ли не скрипя зубами от наигранной лёгкости и вежливости. Тонкую фигуру же Консильери без труда подхватил на руки, прижимая к себе, словно самое настоящее сокровище, коим Аугусто безоговорочно и являлся. Хмурый взгляд двух пар глаз воззрился на гостя в немом молчании. — Аугусто перебрал, не судите так строго. Он сам приехал ко мне днём, как гость, был измотан и подавлен, разве я мог отправить этого мальчишку обратно? Боги, Клементе, не смотри на меня так, вашему Боссу тоже нужен отдых. Что за чертовщина творится с вашей семьёй, кстати говоря, Аугусто говорил м—       — Всё в порядке, Франсуа, — холодный голос Консильери смешался с далёким лаем собак, вынудив киллера крупно вздрогнуть от неожиданности. Родная речь была с трудом узнаваема из-за зубодробительного акцента, но и этому Чонгук был более, чем благодарен. — Нет ничего, с чем бы мы не справились.       — Аугусто был сильно расстроен. Мне это не нравится. Что произошло сегодня?       — Глупости. Такого больше не повторится.       Яркая ухмылка окрасила мужское лице, и гость стукнул ладонью о ладонь. Золотой браслет часов взыграл отблесками в тусклом свете уличного света.       — Я очень надеюсь на это, Клементе, — кончик языка уткнулся в верхние зубы, и Франсуа всё же озарился улыбкой настолько искренней, чтобы радушный образ не дал трещину. Мужчина хотел было уже уйти, сделав шаг назад, как замер, заглядывая за плечо Консильери с приподнятыми в изумлении бровями. Вот он, главный герой этого вечера, сошедший прямиком из рассказов опьянённого медвежонка. — Ах, так вот ты какой, Сариэль, приятно наконец-то увидеть тебя лично.