Naloxonum

      What Was I Made For? — Billie Eilish

      Частный дом, что был пронизан одиночеством и ветхостью, стоял одинокой фигурой среди возвышающихся сосен на окраине пригородного жилого комплекса. Был конец июля, когда сезон дождей разошёлся на всю свою мощь, хлестая лица прохожих и влажную землю крупными каплями воды. Дороги, тянувшиеся через весь комплекс, размывались от дождя, а газон становился вязкой грязью, в которой неприятно хлюпала обувь. Ночной мрак, окутавший небольшой дом, вдруг исчез, сменяясь яркой вспышкой в прямоугольных окнах. Звук выстрела погряз в шуме обезумевшей стихии.       Под тяжёлыми подошвами массивных ботинок жалобно захрустели острые осколки, что некогда были частью висевших на стенах разбитых рам с фотографиями. Ноги едва подняли мужчину на второй этаж по старой и скрипучей лестнице, прежде чем ослабли, вынуждая вцепиться в ограждение, чтобы перевести дух. Вес в руках, израненных мелкими ссадинами, был слишком тягостным, пригвождая к сырым доскам пола. Всему виной было гладкоствольное охотничье ружьё, излишни отличное от привычной винтовки, то работало с тяжёлой отдачей с упором приклада в плечо, а не с игривой лёгкостью подушечки пальца.       Чонгук всем сердцем ненавидел охоту, если только та касалась животных.       Киллеру было прекрасно известно об ожидающих гостях в нескольких комнатах дальше по узкому коридору, но это никак не волновало его, в отличие от создания, которое забилось под старую и железную кровать в крохотной спальне, наполняя лёгкие пылью. Несколько увесистых и пустых дробей болталось в кармане испачканной куртки, пока само ружьё оставалось незаряженным, лишь сверкая стволом в свете тусклых ламп, уцелевших после разгрома. Утерев влагу над верхней губой ребром ладони, Чонгук тяжело направился вперёд, прихрамывая на правую ногу. Здесь было невыносимо душно, пот впитывался в ткань одежды, а волосы неприятно липли к коже, забираясь кончиками локонов в глаза. Мужчина медленно моргнул, стоило посмотреть в дверной проём одной из тёмных комнат, где прозвучал звонкий щелчок затвора. Но выстрела не последовало, как и в последующих комнатах, пока удушливая тишина вгрызалась в барабанные перепонки.       С натужным стоном петель дверь, пробитая в самом низу навылет, открылась, и длинные пальцы соскользнули с ручки, выпуская ту совершенно неохотно. Комната, как и всё в этом доме, хранила старину и излишнюю драматичность в виде бесконечных изображений нежно-розовых цветов; тяжёлых гардин с драпировкой; вездесущих картин в золотых рамах и декоративных подушек на старой, искалеченной жизнью, железной кровати. Выбившись из сил, Чонгук оглянулся, позволяя ружью выскользнуть из влажных ладоней на постель среди вышитых роз на стёганом покрывале.       Пол, усыпанный различными обломками и осколками, был покрыт тонким слоем пыли. Киллер медленно опустился на колени с тихим щелчком тех, с осторожностью ложась всем телом, чтобы прижаться к деревянному полу щекой, заглядывая в небольшое пространство под кроватью, где мир был особенно мрачен. Тонкий гвоздь впивался в бедро, легко проходя сквозь ткань брюк.       — Мне очень страшно, господин, — тонкий голос оставался едва различимым, тот принадлежал крохотному существу, что забилось в самую тьму и комки пыли. Детские слова дрожали на окончаниях, срываясь в плаксивый и высокий звук. — Мне очень-очень страшно, господин.       Схватившись за край скрипучей кровати, киллер с трудом поднялся, принимая устойчивое положение на ватных и болезненных ногах. Тишина больше не давила на разум, сменяясь раздавшимся за спиной звонким хрустом и новым детским всхлипом. Пальцы сжались в кулак, впиваясь короткими ногтями в ладонь до ярких полумесяцев, и Чон, скользнув взглядом по ружью, медленно развернулся, ни капли не удивившись наличию гостя. Но янтарные глаза округлились, когда чужая рука взмыла вверх, ровно удерживая чёрный и матовый пистолет с ещё не остывшим дулом, что в мгновение разродился выстрелом, одаривая киллера звонкой пулей прямиком между тёмных бровей.       — Тихо‐тихо! — прохладная ладонь опустилась на влажный лоб, прижимая голову киллера к взмокшей подушке. — Эй, парень, тихо.       Сдавленный стон вырвался из пересушенного горла, и Чон, злостно скинув с себя невыносимые прикосновения, попытался сесть на постели, пока воздух обжигал собой лёгкие. Чужие руки вновь с силой вжали мужчину в постель, а ладонь накрыла собой лоб, пригвождая голову к подушке. Трубка капельницы звонко ударилась о медицинский штатив. Янтарь, в обрамлении узоров из лопнувших капилляров, мерцал отголосками безумия, выдавая в своём хозяине животных страх.       — Успокойся, чёрт тебя подери! — слова Юнги потонули в новом злостном стоне сквозь сжатые зубы, и тот запыхтел, и всех сил пытаясь унять буйного пациента, пытающегося ухватить что-либо, только бы не остаться безоружным. — Эй! Эй!       — Суа!       — Успокойся, парень, всё в порядке, — с шумным вздохом Мин вжал крепкое тело киллера в больничную постель, комкая голубой халат на груди в кулаки, цепляя короткими ногтями кожу. Охваченный отголосками слишком реального кошмара, взъерошенный Чонгук с каждым мгновением всё больше проваливался в реальность, отгоняя остатки сна и высокого детского крика, что ещё звенел в черепной коробке, подобно огромному колоколу. Пошарив руками по постели, киллер сделал глубокий и дрожащий вдох, слепо вперившись в лицо над собой, украшенное старым шрамом. Чон обхватил то ладонями, вынуждая мужчину в белоснежном халате замереть. Длинные и слипшиеся от влаги ресницы трепетали, отбрасывая на высокие скулы длинные тени.       — Где моя Суа? — сипло проговорил киллер, с трудом разлепив сухие и потрескавшиеся губы. Жажда застревала в горле колючим комком. — Где я?       Здесь был тот самый фруктовый аромат, тонкий и невесомый, он смешивался с сладковатыми нотами цветущего сада, что шлейфом тянулись из приоткрытых окон, за которыми разливалась непроглядная ночь, а звёзды и вовсе рассыпались по тёмному полотну неба, пронзая то насквозь своим сияниям. Чонгук медленно моргнул, ощущая, как ресницы неприятно склеиваются в уголках, тот изо всех сил сфокусировал свой взгляд на бледном лице напротив. В нос явственно забивался запах обеззараживающих средств, всё это отправляло в воспоминания, когда больничная палата была вторым и ненавистным домом.       — Где я? — вновь с хрипотцой повторил Чонгук, толкая свой одеревеневший язык.       — Тебе приснился кошмар, — взобравшись на край постели, кончиками пальцев Юнги смахнул прилипшие пряди со лба мужчины. Тот замер, напрягаясь всем телом от неожиданной ласки. — Всё в порядке, тебе ещё необходимо отдохнуть как следует.       Стоило Чонгуку скосить взгляд на возвышающуюся капельницу около самой настоящей больничной постели, как его голову сразу же повернули в прежнее положение, крепко ухватив за подбородок. Низкий и раскатистый голос стал ближе, пока различных звуков по ту сторону комнаты становилось всё больше.       — Сейчас половина четвёртого утра, твоя дочь мирно спит в твоей постели под присмотром тётушки. Ты отключился на часы, чёрт тебя дери, потому что был слаб, как новорожденный котёнок.       — Чт–       — Там, — мужчина указал на тонкую трубку. — Витамины, не более. Вижу, тебе лучше. В любом случае, дерёшься ты куда активнее.       В остатках страха Чонгук вновь попытался приподняться, но рухнул на подушку без сопротивления, сдавшись чужой и сильной хватке.       — Я не понимаю, — вышло предательски сипло.       — Ты рухнул без чувств прямо за ужином, поэтому и оказался здесь, правда, нам пришлось избавить тебя от одежды для удобства. Не беспокойся, больничный халат тоже идёт тебе, даже больше, чем всем остальным, — Чон громко цокнул, ярко понимая причину лёгкой издёвки. — Мы не были уверены в том, насколько твоё состояние паршиво, но оказалось, что ты крепкий орешек, легко поставим на ноги. Когда в последний раз ты вообще посещал осмотры или аптеку исключительно для себя?       Возмущённый киллер едва открыл рот, чтобы вставить своё оправдание, но быстро закрыл тот под тяжёлым взглядом тёмных глаз.       — Дантист — не считается, парень. Так не пойдёт.       Голоса стихли, сменяясь шаркающими шагами, что становились всё громче. Фигура Подручного исчезла с постели, оставляя после себя только установленный пластмассовый бортик во избежании побега нерадивого пациента. Место же Юнги занял человек, которого Чон и вовсе не ожидал увидеть здесь и сейчас, особенно в такое время. Но Сокджин выглядел достаточно бодро для подобного часа, тот легко опустился на противоположный край постели, держа в руке миску с фруктами. Если ориентироваться на совсем слабый аромат, то в ней лежали кусочки манго, что ловко исчезали в плену пухлых губ.       — Ну, наконец-то, — с игривым укором протянул Сокджин, благодушно похлопывая хмурого киллера по щекам, словно в похвале. — Мы скучали. Просыпайся.       — Хватит.       — Не огрызайся, детка, ты должен быть благодарен мне.       Обессиленный Чонгук натужно захрипел, пытаясь вжаться в подушку как можно сильнее. Конечно, этот человек был прав, и киллер испытывал искреннюю благодарность, кто мог только знать, чем подобное могло обернуться при иных обстоятельствах. Но злость никак не желала покидать разум, и дело было не в распущенном и свободном поведении одного Дона, а в собственном бессилии, которое никак не хотелось признавать. Катетер от иглы едва ощущался, не причиняя дискомфорта, как и само состояние, что явно шло на поправку после такого крепкого сна и помощи. Как бы Чон ни щетинился на весь мир, он действительно чувствовал себя чуточку лучше.       — Лýка говорил мне, — вновь подал голос Сокджин, взмахивая свободной рукой в сторону Подручного, положив миску на вздымающуюся грудь киллера, предварительно забрав один из кусочков манго, — ты чувствовал себя настолько дерьмово, что даже не услышал ключевую фразу, которая касалась твоего ребёнка и вашей безопасности. Я прекрасно видел тебя и был осведомлен обо всём, что происходило. Не нужно строить из себя чёрт знает кого, Сариэль. Я делал рабочее предложение не ребёнку, а зрелому человеку.       — Лýка? О чём вы все говорите? — темноволосая голова киллера дёрнулась, когда Подручный подал голос, снимая со своих плеч белый халат.       — Вчера, когда бойцы встретили вас двоих на террасе дома, один из них обратился к твоей дочери как «‎сеньора Чон«‎.       — А ты — Чон, детка, — длинный палец уткнулся в переносицу киллера, из-за чего тот скосил глаза. Глубокий янтарь медленно наполнялся нескрываемым страхом. — Не так ли?       — Я не–       Узкая ладонь с нежностью легла на щёку, шероховатую от свежей щетины, трепетно огладив ту, вынуждая Чонгука лишиться дыхания и слов, застрявших в горле. Киллер замер, во все округлые глаза воззрившись на Сокджина, на чьём лице игралось настоящее умиротворение. Узловатые и длинные пальцы хранили стойкий аромат табака, те, ловко очистив внутренние уголки янтарных глаз от последствий сна без единого намёка на брезгливость, с нажимом прошлись по больничном халату, чтобы очиститься и вернуться с любовной лаской вновь. Мягкие подушечки коснулись сухих губ киллера, обласкав треснувшие уголки, пальцы деловито и настойчиво раскрыли сжатые челюсти, проникая всё глубже. Те ложились грузом на язык и оттягивали щёки, чтобы осмотреть розовые дёсна, словно у выставочного животного. Чонгук едва дёрнулся, когда нижнюю челюсть с силой потянули вниз, приоткрывая рот шире, выкладывая на язык кусочек манго. Узловатые пальцы исчезли со слизистых, чтобы надавить на подбородок снизу, приподнимая тот, имитируя жевание. Сокджин громко и одобрительно цокнул, расплываясь в слишком яркой улыбке для бессоной ночи. Его голос был сладок и мягок, как медовая патока, заливающаяся прямиком в уши.       — Ты находишься под моим крылом. Здесь — мои правила. Я не мог позволить незнакомцу переступить порог моего дома, твоё личное дело для меня — забава нескольких часов. Я прекрасно осведомлён, что твоя организация хорошо заботится о своих подопечных, даже бывших, но, детка, безопасность остаётся для меня приоритетом. Видишь, насколько я честен и открыт перед тобой, моё доверие — твоё доверие.       Металлический лязг раздался в конце комнаты, и Сокджин, наградив киллера ещё один фруктовым кусочком, продолжил:       — Это, — мужчина обвёл рукой небольшое помещение, — домашняя палата моей семьи. Как тебе известно, люди, подобные нам, в кризисных ситуациях не могут обращаться в государственные больницы, как и частные клиники, чтобы избежать нежелательного соприкосновения с полицией. У меня есть домашний медицинский персонал в лице моего Подручного, не бойся его, как и любого, кто принадлежит семье Пеларатти.       — Моя Суа, — пролепетал Чонгук, осоловелый взгляд того потерянно бродил по фигуре мужчины, пока на языке ощущались горьковатые нотки от своеобразной ласки. Эмоции крутились круговоротом в черепной коробке киллера, сменяя друг друга слишком стремительно. Длинные пальцы того с отчаянием вцепились в руку Сокджина, сжимая ту. — Суа.       — Ах, ты явно сейчас не со мной. Хорошо, твоя принцесса, конечно же. Эй, милый!       Мгновением спустя на раскрытую ладонь Сокджина легло небольшое устройство, что представляло собой плоский экран с несколькими кнопками. Мужчина, бегло взглянув на изображение, повернул его к Чону, чьи янтарные глаза лихорадочно забегали, яростно цепляясь за тёмную картинку. Киллер поспешил впиться в вещицу пальцами до побелевших костяшек, без любого сопротивления принимая на язык ещё один кусочек сладковатого манго.       — Это видео-няня, — размеренно проговорил Ким, плавно поднимаясь с края постели вместе с опустевшей миской, чтобы установить обратно пластмассовый бортик. Тот вытер руки о зеленоватую салфетку, безжалостно скомкав ту, метко выбрасывая в мусорное ведро неподалёку следом. Бледный Чонгук с точками испарины, будучи поглощённым изображением, едва реагировал на внешний мир, пока изящная ладонь взмыла в воздух, и Сокджин кивнул Подручному, цепляясь за ручку двери. — Пусть останется здесь до утра, отправьте его обратно до пробуждения принцессы, а потом приведите в порядок. Эти растянутые футболки просто ужасны, необходимо с этим что-то сделать.       Увлечённый зернистой картинкой, киллер не обратил внимание и на то, как слабый свет погас, погружая комнату в предрассветный полумрак. Мужчина, что утопал в мягких подушках под тонким одеялом, поглаживал большими пальцами мутное изображение спящей дочери, крепко прижимающей к себе драгоценного плюшевого медведя, где на другой стороне постели лежало любезно скомканное одеяло, отдалённо напоминающее человеческий силуэт для спокойствия спящего ребёнка. Робкая улыбка играла на сухих губах, а тяжёлые веки начинали закрываться с каждым разом всё медленнее, пока сонливость полностью не охватила собой уставший разум Чонгука, увлекая того в приятные и спокойные сновидения. Экран, что до этого был крепко зажат в мозолистых пальцах, рухнул в постель, прячась под тёплый бок мужчины среди складок одеяла. Тонкая трубка, тянущаяся от руки к капельнице, тускло блестела в неярком свете, льющимся сквозь полоски жалюзи.

*

      Ранним утром, как и было обещано, Чонгук, почти не ощутив землю под ногами, оказался в стенах гостевой спальни, забирая в объятия дочь, что едва ли заметила отсутствие родителя после такого насыщенного дня. Потираясь щекой о плотный и белоснежный хлопок наволочки, измождённый киллер позволил тяжёлым векам закрыться лишь на несколько мгновений, стремительно проваливаясь в тягучий сон без единого сновидения. Тело действительно чувствовало себя намного лучше, даже если на губах всё ещё ощущался фантомный сладковатый сироп от кусочков спелого манго.       Было глупо не брать в расчёт собственный возраст, выматывающие будни и потребности организма, кричащего просьбы о помощи. Каждый раз, выдвигая дочь на первое место, Чонгук забывал о себе и о лекарствах, что стояли ровным рядом баночек на рабочей поверхности кухни. Стремительно исчезали лишь обезболивающие препараты, здоровье и выносливость. Так и не оправившись от трудного детства и юности, тело киллера всё ещё страдало от последствий, приправленных полученными травмами за время работы. Несмотря на то, что Чонгук был тем ещё крепким орешком, не признающим собственную потребность в заботе и помощи, тот легко ловил осенние простуды и переутомление, продолжая отодвигать себя как можно дальше.       Не существовало ничего, с чем нельзя было справиться в одиночку.       Заполучив розовой пяткой в скулу, Чон распахнул янтарные глаза несколькими часами позже, начиная новый день с удивительным отсутствием головной боли, что было невероятной редкостью. Слизистые, стоило оттянуть нижнее веко перед зеркалом, медленно, но верно окрашивались живыми красками, а лицо вовсе приобретало приличный оттенок. Напоследок взглянув на своё отражение, Чонгук с удивлением отметил, что выглядел он, как настоящий человек, а не его жалкое подобие, благодаря помощи тех, кто вовсе не был обязан. Громкий вскрик Суа, раздавшийся в задумчивой тишине ванной комнаты, выбросил киллера крепким ударом в прошедший день, за исключением лишь того, что в этих коробках, вновь оказавшихся у ног счастливой дочери, больше не было ни единой шляпки.       — Па! — воскликнула девочка, держа в руках новенькую и явно слишком дорогую вещь, наспех вытащенную из первой попавшейся коробки. Рука, обвитая чернильными рисунками, опустилась вместе с зубной щёткой, а из уголка рта, приоткрытого от удивления, стремилась скатиться крупная капля пасты. — Это будет так здорово на тебе, я никогда не видела ничего подобного, ты будешь более красивым, красивее, чем тот мужчина!       — Какой такой мужчина, милая? — сипло проговорил Чонгук, с трудом удерживая пасту во рту.       — Ох, тот самый, — девочка смущённо потупилась, в чувствах прижимая к себе подарок в виде тёмной рубашки с лёгким цветочным принтом, чтобы робко указать пухлым пальцев на своё лицо. — Тот, что с этим.       Тот самый Подручный.       Удивление было настолько велико, что ошарашенный киллер, в попытках проглотить часть зубной пастой, всё же поперхнулся той под звонкий детский смех, с которым Суа и вовсе позабыла про совсем недавнее смущение от признания собственных чувств.       Все произошедшие события, упавшие на плечи, ощущались небывалой тяжестью, которой не набиралось и за месяцы спокойной жизни в родном городе. Сейчас же, стоя перед большим зеркалом в пол, киллер с некоторым смущением и любопытством рассматривал отражение, вовсе не узнавая новую версию самого себя. Подарки оказались действительно приятной мелочью, что ласкала душу, подобно лёгкому и приятному возбуждению после нескольких бокалов игристого.       Впервые за долгое время Чон ощутил себя кем-то по-настоящему особенным, это согревало сердце и целовало персиковым румянцем скулы, стоило сменить один образ на другой, более вычурный и совершенно непривычный. Хоть в прошлом подарки не были редкостью, сейчас же это воспринималось совершенно иначе, абсолютно необыкновенно. Излюбленные безразмерные вещи вдруг показались Чонгуку слишком простыми, в то время как в дорогой и изысканной одежде, что была явно подобрана со вкусом, можно было почувствовать себя по-настоящему главным персонажем собственной жизни. А самое главное — теперь Чонгук был под стать собственной дочери.       Этот день ощущался сладкой реальностью, когда прошлый становился лишь ночным кошмаром.       Стиснувшая в объятиях свой излюбленный розовый пистолет, Суа, сияя ярким счастьем, самолично выпорхнула из гостевой спальни, так и не дождавшись замешкавшегося родителя, чтобы как можно быстрее спуститься к Патриции, чей голос раздавался звонкой мелодией в светлой гостиной. Чонгук вдруг ощутил невероятную лёгкость и непривычное спокойствие, что позволили вздохнуть с некоторым облегчением. Жизнь становилась намного проще, когда ты не был единственным псом в упряжке. Перегнувшись через перила лестницы, чтобы убедиться благополучии обстановки, Чон, чьё лицо окрасила лёгкая улыбка, поспешил к рабочему кабинету Аугусто, приглашение о встрече с которым ждало киллера поверх подарочных коробок, трепетно обхваченных алыми лентами.       Люди, что завершали некоторые рабочие дела до самого завтрака, всегда казались Чону не от мира сего. А этот человек и вовсе отзывался в душе целым спектром странных чувств.       Чонгук сжал челюсти, когда перед ним с грохотом опустилась тяжёлая рамка с яркой фотографией, именно её он рассматривал ещё в первый день своего пребывания здесь. Сокджин опустился в своё кресло по ту сторону рабочего стола, с шумом переставляя хрустальную пепельницу поверх бумаг на самую середину. Это было так схоже с тем самым первым и тёплым вечером, только сейчас на руке киллера красовалась повязка, а на столе не было ни одного бокала.       — Теперь ты выглядишь хорошо, — начал Сокджин, впиваясь пухлыми губами в желтоватый фильтр сигареты. — Наконец-то похож на нормального человека.       — Ещё никто и никогда не хотел меня переодеть, — мозолистые пальцы пробежались по лёгкой ткани новенькой рубашки, чьи рукава с гордостью обнажали чернильные рисунки, обвивающие руку. Она была чудесна, слишком хорошей для личного выбора Чонгука. — Это довольно приятно.       — Избавлять тебя от одежды было куда более приятно, к твоему сведению, — яркая реакция, прорывающаяся сквозь невозмутимую маску киллера, забавляла Сокджина до лёгкого клокотания смешка глубоко в горле. Уголки пухлых дёрнулись, а мужчина поддался вперёд, упираясь локтями в столешницу. Его лёгкий шёлковый халат едва держался на хлипком и тонком поясе. — Красивые шрамы, детка. Они тебя красят.       Любезно раскрытый портсигар, что лежал около рамки с фотографией, легко соблазнил собой Чонгука, перед лицом которого вспыхнуло пламя знакомой газовой зажигалки, зажатой в протянутой руке Аугусто. Сигаретный дым стремительно заполонил собой рот, с глубоким вдохом пробираясь в лёгкие, лаская собой изнутри. Когда сигарета мазнула собой пепельницу, Чонгук в расслабленности откинулся на спинку гостевого кресла, кидая любопытный взгляд на злосчастную фотографию. Острые колени, впивающиеся в лёгкую ткань новеньких брюк, оказались в свободно и широко разведены.       — На этой фотографии мой отец — Марио Пеларатти, — медовый голос Сокджина идеально сочетался с утренним пением птиц по ту сторону окон, что выходили на задний двор, в этот раз наполненный умиротворением. — Я любил его. Как уже говорилось ранее, мой отец всегда хотел повстречать Ангела в своей жизни, он был без ума от вас, от каждого из вас. Не скажу, что это была одержимость, но… С каждым годом эта страсть становилась всё сильнее. Последние годы для нашей семьи были особенно трудны, местные семьи начинали враждовать всё чаще, действуя с каждым разом более грязно. Период, когда наступила полоса разногласий, был достаточно напряжённым, чтобы загнать человека в угол. Отец стал богат на откровения и просьбы, даже обещания. Он попросил нас, своих сыновей, об одолжении. Я никогда не видел его настолько уязвлённым.       Тонкая струя сизого дыма соскользнула с сухих губ киллера, а жёлтый конверт лёг рядом с портсигаром, так и оставаясь запечатанным.       — О каком одолжении?       — Думаю, он был куда лучше осведомлён о настроениях среди семей, не рассказывая нам каждую мелочь, его Консильери тоже не баловал нас информацией. Может, каждый из них оберегал нас, — Сокджин вжал окурок в дно пепельницы, наполняя помещение новой порцией сигаретного дыма. — Мой отец был хорошим человеком, какие бы слухи не бродили на этом острове и за его пределами. Думаю, он знал, что на него готовилось покушение, множество крыс имели длинные языки, в последнее время это стало частым явлением. Что убийства, что сплетни. В один день он обмолвился нам о том, что хотел бы воспользоваться правом на Вендетту. Он свято верил, что люди, которые хотят забрать его жизнь, должны понести наказание от рук самого Ангела, который бы отомстил за него, за всю его семью, ведь месть Ангела будет намного более сокрушительной. Марио связывался с твоей организацией, изучил ту до самого основания, а мне, как исполнителю воли своего отца, не составило труда направить им письмо, которое и стало приглашением. Но, хочу сказать, они — отвратительные посредники, раз ты ответил мне спустя такое количество времени.       Из горла Чонгука вырвался сдавленный звук, когда выставленный указательный палец Аугусто вынудил его замолчать.       — Но у меня есть ещё одна просьба. Она личного характера.       Рамка с фотографией ловко оказалась в узловатых пальцах, пока окурок тлел в хрустальный пепельнице, мигая робким огоньком. Мужчина по ту сторону стола вдруг показался Чону иным, переменившимся, чьи черты лица заострились, а в тёмных глазах мелькнула тоскливая печаль. Это было похоже на то самое уязвимое место в череде твёрдой и пуленепробиваемой брони.       — На этой фотографии рядом с моим отцом стоит и моя дочь. Чудесная девчушка пяти лет, её звали — Франческа Пеларатти, она была… Моим светом? — некогда медовый голос дрогнул, завибрировав. Ким поспешил прочистить горло, одаривая неуверенной и робкой улыбкой, тот вскинул на киллера тусклые глаза, наполненные тоской и отчаянием. Мужчина, вовсе не стесняясь своей слабости, ссутулился, поникая плечами. — Не думаю, что моим мыслям сейчас нужны слова, ты должен понимать меня как никто другой. Я всегда буду любить свою малышку больше этого проклятого мира. И я хотел бы попросить тебя об одолжении, деньги не имеют значения. Если я вынужден выполнить волю своего отца, то позволь и мне присоединиться к этому. Прошу, Сариэль, стань и моим Ангелом мести.       Закрыв на мгновение веки, Чонгук вытолкнул из лёгких, горящих от дыма, остатки воздуха, цепляясь пальцами за подлокотник, чтобы медленно поддаться ближе. Кожа, обтягивающее кресло, скрипела от малейшего движения.       — Как это произошло? — вкрадчиво спросил киллер.       — В то время… На тот период происходила целая волна покушений. Каждый чёртов день, казалось, некоторые группировки попросту сошли с ума. Автомобили, закусочные, квартиры, что имелись для точек сбора. Ни одна крыса так и не была обнаружена, но жертв было десятки, пострадали многие семьи, весь остров был окутан этим дерьмом, как деревья белой паутиной паразитов. Моя детка… Она оказалась не в том месте и не в то время, я–       — В моей организаций, которой я буду принадлежать до самой смерти, — подал голос Чонгук, — действительно существует негласный список, а находящихся там именуют Ангелами. Это аналогично элите, если так можно сказать. В этом списке собраны те, кто отдавал свою душу в обмен на положение и работу. Лучшие наёмники, киллеры, чья работа стоит баснословных сумм. Я отдал своему делу жизнь и даже больше. Каждому из этого списка давали своё особенное имя, что принадлежит Ангелам, о которых говорится в духовной литературе.       — Твоё имя означает «‎месть«‎.       — Имя, которое было дано мне — Сариэль, один из семи архангелов, что поставлен над человеческими душами, преступающих закон.

*

      Получая из раза в раз хлёсткие пощёчины жизненных уроков, не было ничего проще, чем запереться в маленьком и безопасном месте, позволяя доверять лишь одному существу, что ещё не умело лгать, смотря в глаза. Чон ощущал себя в безопасности среди стен, что самолично воздвиг вокруг своей крохотной семьи, не заводя знакомств ближе, чем того требовали обстоятельства. В какой-то степени Чонгук вовсе не умел доверять и никогда не желал научиться этому, видя в каждом человеке того, кто обязательно воспользуется, предаст и попросту исчезнет. Приёмные родители никогда не были щедры на любовь и ласку, но не скупились на колкости и язвительные замечания, смеясь над детскими трепетными мечтаниями. Чонгук проносил чувство страха через собственную жизнь, с тревогой всматриваясь в глаза каждого мужчины, чьи руки кормили его, благодушно позволяя принять деньги и покровительство. Но из раза в раз те оказывались владельцами безжалостных душ, не способных подарить и толику невыносимо необходимого тепла, в котором так нуждалась юная душа.       Бросаясь прочь от больших и грубых рук, Чонгук падал в ласку жён этих же мужчин, стоило лишь тем раскрыть для него свои объятия. Отчаянно ища в подаренных прикосновениях потерянную в детстве нежность, тот вновь и вновь натыкался на свои же ожидания, что оборачивались крахом. Никто и никогда не жаждал его внимания без собственной выгоды, не слушал честные мысли и чувства. Чонгук всегда оставался изгнанником, что лишь просто идеально выполнял свою работу.       Он научился бежать от собственных демонов всё дальше, не признавая слабостей и потребностей, успешно загнав весь мир под собственный каблук. Набираясь жизненного опыта год за годом, Чонгук стал тем, кто всегда отказывал первым, никогда не прощал и не позволял себе терпеть.       Подобные устои не исчезли и в мирной рутине, даря мужчине всё более острые шипы. Мир не менялся, а Чон и не собирался поддаваться, хмуро смотря на каждого, кто упрекал его, недооценивал и попросту ненавидел. Отцу-одиночке было легче всего заработать репутацию брошенного и жалкого создания, которое едва могло управляться с духовкой, что уже говорить и целой семье. Упрёки, тычки и обвинения быстро стали обыденностью, как вездесущие мамочки, порывающиеся помочь, как и отцы, что смотрели с нескрываемым сожалением, приправленным отвращением.       Чонгук не искал признания у проклятого мира с тех пор, как на кривом праздничном торте погасла цифра пять.       Иногда мысли, что легко могли взять верх над разумом, подолгу       оставались в черепной коробке, выжимая из души жгучую вину перед дочерью и яркую безнадёжность. В окружении успешных и деловых родителей Чон иногда чувствовал себя по-настоящему жалким, осознавая с болью в сердце, что крохотное создание, засыпающее под его боком каждым день, заслуживало куда более лучшего, чем бывший и потрёпанный жизнью киллер, чьи руки были по локоть в едкой крови.       Здесь же, окружённый круговоротом жизни, Чон легко упустил тягостные мысли из ежедневного анализа, засыпая без единой тревоги, ловя лишь смутные отголоски той. Было невероятно странно позволить кому-то забрать часть тягостного груза со своих плеч. Принимая происходящее и новых людей с большим недоверием и некоторым страхом, Чонгук быстро понял, что был куда сильнее сломан жизнью, чем самый настоящий член криминальной семьи. Он находил в их словах и поступках больше здравого смысла, чем в своих же мыслях. Чон терялся в здоровых отношениях, подобно утопающему среди пенящихся волн. Киллер никак не мог смириться с мыслью, что заботу не было необходимости заслуживать, как и любовь, уважение, доброту.       Когда в жизни Чонгука появилась Патриция — женщина, имеющая нежный аромат жасмина и сочных цитрусов, сердце того рухнуло прямиком вниз, ощущая в этом человеке чужака на своей территории. Она была звонкой и яркой, обостряя чувства и вынуждая сжимать кулаки всё крепче, даря родительской душе горькое и отвратительное первое впечатление, именно так и почувствовал себя Чон некоторое время спустя, стоило лишь увидеть, как Патриция неожиданно оказалась тем самым недостающим звеном в жизни самого драгоценного для него человека. Суа открыла в этой женщине новую страницу своей жизни, сама того не осознавая. Все люди, что окружали девочку в этих стенах, вынуждали оленьи глаза сиять так ярко как никогда прежде.       Сохраняя робкую осторожность, Чонгук позволил своим напряжённым плечам опуститься, а сердце перестать сжиматься от каждого дуновения мыслей.       Безопасность была лучше всякого наслаждения.       — Ты хороший отец, милый, прекрасный.       — Что?       В удивлении вскинув голову, Чонгук встретил тёплый взгляд Патриции, издав ещё один удивлённый звук, стоило на мягком лице женщины расцвести ямочкам от улыбки. Суа же ловко выпорхнула из рук отца, когда крохотный замок на одной из сандалий оказался застёгнут, чтобы вновь влиться в щебечущий круг улыбающихся бойцов неподалёку.       — Простите, — с приложенной силой Чон поднялся с колен, выдыхая. — Суа так щебетала, боюсь, что не расслышал Вас.       Патриция поддалась ближе, чтобы с осторожностью взять чужие, израненные временем, руки в свои, мягко огладив шороховатую кожу большими пальцами. Прикосновение казалось Чону чем-то новым и совершенно немыслимым, он скользнул взглядом по сцепленным рукам, ощущая глубоко в груди незнакомый трепет, который медленно перетекал в колючий комок под кадыком.       — Я лишь сказала, что ты прекрасный отец, Сариэль, — с мягкостью, присущей матерям, проговорила Патриция, заглядывая в растерянное лицо мужчины. — Наблюдая за тобой, я понимаю, что ты, в отличие от молодых родителей, вовсе не нуждаешься в моих наставлениях. Я знаю, твоя детка имеет только прекрасного отца, но, смотря на тебя, я вижу целую Вселенную, то большое сердце, которое хватит и на двоих. Ты не нуждаешься во мне, но я буду здесь для тебя, буду тем человеком, на которого ты можешь положиться. Каждому необходимо своё личное время, своя жизнь, позволь себе это, милый, положись на меня.       Из горла мужчины вырвался новый удивлённый звук, а округлые янтарные глаза, хлопнув ресницами, скользнули к женскому лицу, обласканному солнцем и возрастом. Воздух начал казаться густым, подобно нектару. То, с каким нежным трепетом смотрела Патриция, заставляло сердце киллера сжиматься всё сильнее, а каждое произнесённое слово выбивало землю из-под ног. Это казалось шуткой, издёвкой, неправдой.       — Ваши слова… Они, — тихо проговорил донельзя взволнованный Чонгук, чувствуя, как подбородок предательски закололо, словно в детстве, когда нижняя губа доджна вот-вот задрожать. — Вы действительно так считаете, что я–       — Тише, иди ко мне.       Послушно прильнув ближе, Чон, не думая ослушаться, уткнулся в покатое плечо женщины, зарываясь носом в душистую ткань платья. Напряжённое тело вдруг оказалось в тёплых, словно в родительских, объятиях, скрывая от всего большого мира. Когда Патриция прижалась щекой к тёмной и взлохмаченной макушке, её голос стал тише, пока ладонь рисовала на острых лопатках широкие круги, а другая накрыла собой затылок.       — Вот так, милый, вот так, — та слегка похлопала по напряжённой спине замершего киллера, что тихо и судорожно выдохнул, из всех сил сражаясь с колючим спазмом в горле. С бешеными ударами сердца Чон, медленно моргнув, вцепился в ткань платья, стискивая то в слабые кулаки. — Ты один их самых прекрасных отцов, которых я когда-нибудь встречала. Суа — та ещё счастливица, раз она приходится любимой дочерью такому прекрасному отцу. Такому…       — Спасибо, Боги, спасибо.       Крепко зажмурившись, Чонгук, сильнее вжавшись в тело, из всех сил стиснул зубы, пытаясь удержать рвущийся наружу всхлип. Как бы отчаянно Чон ни сражался с собственными эмоциями, янтарные глаза под веками жгло всё сильнее, а солёная влага грозилась перелиться через край. Ещё никогда в жизни подобные слова не были произнесены в его адрес, никто и никогда не видел в бывшем киллере полноценного человека, что исправно справлялся бы с родительскими обязанностями в одиночку. Никто и никогда не говорил, что Суа счастлива рядом с ним. Не имея подобной фигуры в своей жизни, Чонгук невероятно быстро привязался к Патриции: её мягком взгляду, лёгкой ласке и материнской любви. Подобное ощущалось потерянным куском детства, который неожиданно нашёлся в тысячах километрах от дома. Этот человек дарил такую желанную похвалу, признание и ощущение полноценности. Значимости. Чонгук тихо всхлипнул, жмурясь до ярких вспышек под веками.       — Ты хороший мальчик, — нежный голос едва пробивался через гул крови в ушах. — Я так горжусь тобой, милый.

*

Shades of Cool — Lana Del Rey

      Солнцезащитные очки, упав на кончик носа, что отлично скрывали припухшие глаза от совсем недавних слез, оказались поправлены, пока сицилийское солнце впивалось в макушку. Осмотревшись по сторонам посреди старинной улочки, Чон сошёл с узкого тротуара на глянцевую от времени брусчатку, с интересом взглянув на Тэхёна, копошившегося в своей холщовой сумке. Сияющий Чимин, стоящий рядом, в нетерпении перекатился с пятки на носок, расстёгивая ещё одну пуговицу светлой рубашки.       — Мы встретимся через полчаса? — подал голос Чонгук, пряча руки в карманы свободных и новеньких брюк, чей пояс удачно выделял неожиданно узкую талию. Туристы маленькими группами возникали то тут, то там.       — Не больше, договорились?       — Иначе Папа будет ругаться?       Тэхён фыркнул от смешка, выуживая нужную вещицу с гордым и довольным видом, протягивая ту киллеру.       — Буклет с картой, — сказал он. — Рассказывать об улочках Палермо нет смысла, здесь одна большая путаница, но в этом туристическом буклете мы отметили место встречи и локацию публичной библиотеки, как ты и хотел. Просто не затеряйся среди туристов.       Опустив очки на кончик носа, Чон с интересом принял вещицу, рассматривая ту со всех сторон. Кажется, он бы не отказался и от нескольких нудных экскурсий, какими обычно сдабривали горстки туристов. И это, как подумалось Чону, был тот ещё звоночек об уходящей юности.       Блестящая на солнце брусчатка создавала скольжение под подошвами сандалий, чьи ремни брякали с каждым шагом. Надо было отдать должное, подарки и правда пришлись к месту, новенькая одежда была куда более удобной для этих мест, даже если совершенно непривычной. Хоть та и не предназначалась для грязной работы, Чон чувствовал себя намного лучше, сливаясь с волной местных жителей и вездесущих туристов. Мерный шум жизни был прекрасным фоном для лёгкой и пустой головы, несмотря на ощутимую слабость в теле. Ловко лавируя между людьми, Чонгук обогнул несколько раскидистых изумрудных ветвей, чтобы выйти на прямую к нужной цели — Муниципальной Библиотеке. Древнее здание, красуещееся величественным фронтоном и рядом колонн, явно имело за собой кусочек важной и значимой истории. Муниципальная библиотека расположилась в самом сердце исторического центра Палермо рядом с шумным и живым рынком Балларо, куда и направились двое бойцов, прихватив с собой плетёные корзинки.       Камень быстро сменился горячим асфальтом, а узкая улочка, объятая высокими светлыми стенами старинных домов, вдруг превратилась в небольшую площадь в окружении архитектуры, жары и редких местных жителей, которых было куда меньше, чем точек яркой и сочной зелени. Приложив ребро ладони ко лбу, Чон вскинул голову, обнаруживая перед собой высокие колонны, скрывающие позади тяжёлые двери библиотеки. Это место казалось оазисом спокойствия и умиротворения среди шумного центра, но даже здесь деревянные ставни окон, выходящие на балкончики, были закрыты в поисках тишины.       Не возникло ни единой трудности пробраться внутрь мимо пожилой смотрительницы, ныряя в холодный металл крутящегося турникета. Прохладный воздух оказался большим облегчением после полуденного зноя, даже если тот был наполнен нотами старинных книг, ветхого дерева и пыли. Чонгук держал путь в один из читальных залов, заполненного рядами длинных столов, множеством стульев и круглыми лампами. Стены же просторного помещения, конечно же, были уставлены бесконечными стеллажами с бесчисленным количеством книг. Но не они сейчас волновали киллера, а точки стоек, где лежали прошитые, словно книги, газеты, представляющие собой нечто вроде архива. Никто не был заинтересован в новом посетителе, как и Чон не был заинтересован во внимании. С осторожностью взяв несколько увесистых связок газет, киллер направился к ближайшему столу, из всех сил стараясь создавать как можно меньше шума.       Ничто не могло показать внутренности города лучше, чем местные газётенки, на чьих страницах не только продавали мебель и услуги, но и сплетни находили себе тёплое местечко. Насколько Чонгук был знаком с ситуацией в делах криминального мира тёплых стран: бизнес почти каждой организованной преступной группировки основывался на наркоторговле, игорном бизнесе и торговле оружием, имея под собой ещё многие нелегальные варианты получения приличного дохода. На Сицилии семьи распространили своё влияние и на другие сферы жизни острова, например, обязательным пунктом было владение легальным бизнесом, наиболее популярными ниши имели направления ресторанных и гостиничных дел. Не существовало ни единого уголка, куда бы не проникла рука Мафии. Любая область жизни имела в себе отпечаток той, её контроль и влияние, как и недвижимость, грузовые перевозки, даже юридическая составляющая. Исключением всегда служили правоохранительные органы. Взаимодействие же с полицией — табу.       Но криминальная сторона этого мира не держалась исключительно на Мафии, в неё входили и такие виды структур, как: неаполитанская Каморра, что родилась из городской нищеты; и Ндрангета — крупная итальянская организованная преступная группировка из Калабрии. Если же Каморра, состоящая из нескольких семей или же кланов, была известна своей кровожадностью, а основное направление той во все времена было сосредоточено на наркоторговле, контролирующей большую часть наркотрафика, то Ндрангета же, хоть и не имеющая особой популярности среди мирного населения, являлась едва ли не самой могущественной преступной организацией в мире, благодаря своей власти, численности и доходам. Опять же, данная организация владела большим и сочным кусок наркотрафика. Будучи объятым подобными коллегами, возможно было легко перейти дорогу не тому человеку.       С тяжелым вздохом, что вызвал у смотрителя недовольный взгляд, Чонгук перевернул очередную страницу газеты, пока экран телефона с включённым переводчиком светился в зале путеводной звездой. Аугусто был чертовски скуп на информацию, что не было редкостью. Чаще всего наёмнику, несмотря на полученный пакет документов, никто не подавал заказанную цель на блюдечке.       Чем сложнее было задание, тем дороже оплачивалось то, всё просто. Здесь же сумма была баснословной, а это означало лишь одно, — требовалось хорошенько попотеть.       Конечно, преступная деятельность не ограничивалась исключительно бизнесом, та пускала свои корни и в прослойки общества, держа на коротком поводке политиков и судей, что делало распутывание клубка происходящего невыносимым. Если убийства следователей, что принимались за поимку очередного Главы той или иной организации, можно было проследить без единой проблемы, то убийство самого Главы было сродни безумию. На каждого подобного человека находилась своя очередь из желающих стать владельцами его отрубленной головы.       По словам Аугусто, Марио Пеларатти имел внутренний конфликт с семьями на севере острова, обусловленный стычками из-за прибыли наркотрафика, куда полиция, сунув свой любопытный нос, принесла ощутимую суету. Описание проблемы звучало слишком просто, но это было только верхушкой айсберга. Как гласили некоторые статьи, участники этого рынка сыпались, словно карточный домик, а самые невежественные обнаруживались в аэропорту с брикетами, подготовленными к транспортировке с символикой картеля производителя, что неминуемо приводило к хаосу. За эти полтора года полиция значительно продвинулась в своей охоте за членами семей и их главами. Это случилось, как гласила газета, после громкого покушения на одного из Донов, в результате которого было слишком много пострадавших, кроме, как ни иронично, самого Дона.       Из-за отсутствия своеобразного почерка в подобных делах было трудно выйти на чей-то след, особенно, когда присутствовали подрывники, но Чонгук никогда не был тем, кто сдавался при каждой возможности. Оглянувшись, чтобы убедиться в отсутствии смотрительницы, Чон как можно тише вырвал из связки несколько газетных страниц, ловко пряча те в карман брюк, где ждала своего часа смятая пачка сигарет.

*

Lolita — Lana Del Rey

      — Принцесса, давай-ка. Мы ведь с тобой сегодня это разучивали.       Зацепившись ногой за другую, Суа наигранно жалостливо взглянула из-под пушистых ресниц на тётушку в цветастом фартуке, но, не получив нужной реакции, девочка попробовала снова фирменный приёмчик на предмете своего воздыхания. Тот всегда срабатывал на отце, и должен был обязательно вновь одержать успех. Юнги, тепло улыбнувшись кончиками губ, отложил стопку тарелок, облокотившись бедром о край столешницы.       — Per favore, — беззвучно проговорил мужчина, подсказывая девочке, что лишь насупилась, взглянув на свою ладошку, где за весь день успели размазаться чернила от ручки. Суа с раздосадованным вздохом вновь сжала лямки короткого комбинезона.       Насыщенный день пролетел совершенно незаметно за бесконечными играми и вниманием, а Патриция, воспользовавшись случаем, ловко втиснула между развлечениями и короткие уроки итальянского, чтобы принцесса могла ещё больше покорять своего отца талантами. Патриция не чаяла в этом крохотном существе души, находя а нём дочь, которую никогда не имела, но так мечтала.       — Per favore, сеньора Патриция, — тихо проговорила девочка.       — Мне кажется, это было идеально, — в чувствах сказал Юнги, протягивая крохе раскрытую ладонь, о которую та ударила в горячем смущении. — Потрясающе.       — Может, чуточку громче.       — Per favore, signora!       — Ах, нет слов, — расцветая улыбкой, женщина опустившись на корточки, протянула девочке награду в виде яблочных кроликов на десертной тарелке. — Папа будет так гордиться тобой, детка.       — Grazie!       Когда вечера были особенно тёплыми, а на небе расцветали сочные и персиковые разводы, Сокджин непременно настаивал на ужине в окружении природы на просторной террасе. Так и в этот раз вокруг деревянного стола, покрытого клетчатой скатертью алого и белого цветов, уже суетились несколько фигур, на чьих лицах переливался обжигающий румянец от слишком знойного солнца. На качелях в виде плетёного диванчика, что стояли неподалёку, гордо восседала Суа, болтая ногами в воздухе от слишком вкусных и излюбленных яблочных долек. Ужин медленно, но верно приобретал свой конечный вид, наполняясь ароматными блюдами, тихими разговорами и шелестом листвы. Цветущие лианы дарили лёгкие сладковатые ноты плотному воздуху, пронизывая тело до лёгкого возбуждения глубоко внутри. Пустые винные бутылки, в чьи узкие горлышки были вставлены длинные и зажжённые свечи, ластились под нежными лучами заходящего солнца. Это выглядело сказочно, вынуждая терять связь с реальностью вовсе, стоило проигрывателю в столовой вновь начать свою работу, выплёскивая незатейливую мелодию из открытых окон столовой.       Замерев с последним блюдом в руках, Чон насупился, переминаясь с ноги на ногу в неприятных ощущениях. Мышцы тянуло от непривычно долгой прогулки, одаривая давно забытыми ощущениями. Перехватив блюдо удобнее, мужчина направился на террасу, легко вливаясь в абсолютно семейную атмосферу, наполненную щебетанием и весельем. Уже почти рухнув на стул в долгожданном отдыхе, Чонгук замер, с немым вопросом заглянув на Патрицию, краем глаза замечая, что дочь, в окружении внимания трёх бойцов и одного Подручного была более, чем счастлива.       — Милый, — та потянулась, чтобы легко сжать мужскую ладонь. — Не мог бы ты сходить за нашим Крёстным, пожалуйста? До него не докричаться, а ужин остывает. Аугусто в своём кабинете, просто дай ему знать, хорошо? Я буду очень благодарна тебе, детка.       — Конечно, — киллер озарился улыбкой, обнажая ряд ровных зубов. — Никаких проблем.       Когда длинные женские пальцы исчезли, а ласка прекратилась, всё еще сияющий Чонгук с некоторой грустью задвинул свой стул, чтобы направиться на выполнение небольшого поручения. В этом действительно не было ничего обременительного, как и каменная лестница больше не была препятствием, оставляя за собой лишь лёгкое неудобство, на которое Чон успешно закрывал глаза. Путь до кабинета был уже привычным, больше не оставляя за собой загадок. Чонгук не уставал изумляться тому, как быстро новая реальность стала привычной, некоторым дежавю.       Ступив на второй этаж, мужчина пропустил тёмные локоны сквозь пальцы, зачёсывая те пятернёй назад. Пустая и воздушная голова, не имеющая ни единой тревоги, была наполнена только мыслями о вкусном ужине: сицилийских рулетиках из телятины, вкуснейшей пасте и хрустящих жареных канолли со сливочным кремом из взбитой рикотты. С тоской о вине Чонгук неожиданно для себя оказался перед нужной дверью, не сразу замечая нехарактерные для работы звуки.       По ту сторону двери, среди скрипов и смешения голосов происходило нечто, из-за чего и без того румяное лицо киллера окрасилось ещё более яркими оттенками, забираясь смущением в расстёгнутый глубокий воротник свободной рубашки. Растерянно хлопнув ресницами, Чон осмотрелся по сторонам, чтобы прильнуть в жгучем любопытстве к тяжёлой двери ближе. Глухой и протяжный стон, раздавшийся по ту сторону, вынудил сердце пропустить удар, сразу же ускорив свой темп, заглушая мир шумом крови в ушах. Привычная рутина родительской жизни быстро оставила Чона без подобной части, оставляя лишь утреннее возбуждение и отсутствие времени для него. Усталость брала верх, и подобные интересы становились всё более забытыми, меняя потребности, заглушая любые желания, попросту не оставляя для них сил. Редкие и быстрые разрядки становились со временем больше необходимостью, чем приятным временем, чтобы попросту не сойти с ума.       Сейчас же, впиваясь мутным взглядом в тёмную поверхность дерева, Чонгук с трудом протолкнул слюну в горло, ощущая, как лицо горит от происходящего, словно ему вновь не больше четырнадцати. Кулак замер в нерешительности, чтобы всё же обрушиться на дверь, вынуждая голоса утихнуть, а такой безобразный скрип прекратиться. С глубоким вдохом Чонгук прочистил горло.       — Это Сариэль, — твёрдо произнёс он. — Патриция попросила спуститься к ужину.       Лёгкий смех возник в звенящей тишине, утонув в глубоком, но тихом стоне. Глухой удар, явно головой о твёрдую поверхность, вынудил ещё один смешок слететь с губ. Чонгук не обратил ни малейшего внимания на два мужских голоса в шёпоте, находясь в полном изумлении от собственной реакции на происходящее, коротко прижавшись лбом к прохладной поверхность двери, за которой чётко слышалось нечто совершенно непристойное, влажное и такое приятное.       — Эй, Сариэль, эй! Чонгук не был удивлён, если бы кто-то прижимался сейчас к этой деревянной поверхности оголёнными лопатками, тихо постанывая от того, как прекрасно и глубоко ощущался чей-то горячий ствол, увитый венами, стоило лишь опуститься на тот всё сильнее. Судорожный вздох вырвался из горла киллера, и мужчина отшатнулся, боясь оказаться обнаруженным.       — Да, — некогда пронизывающий голос Сокджина сейчас звучал непривычно легко и высоко, переливаясь, подобно водной глади на летнем ветру. — Боги, да. Да, конечно. Я сейчас.       Длинные ноги, ставшие абсолютно ватными, сделали несколько шагов прочь, пока их хозяин, потерянно смотря на мир вокруг, лишь хлопал пушистыми ресницами. Приглушённое звучание голосов оставалось прекрасно уловимым, набирая обороты в такт явному скрипу. С силой одарив себя звонкой пощёчиной, Чон встрепенулся, сразу же потянувшись к предательски привставшей ширинке, чтобы удобнее уложить твердеющий ствол, который явно требовал к себе большего внимания. Вдоль позвоночника пробежал табун мурашек от прикосновения, вызывая в теле ещё больше странных ощущений.       Но как бы то ни было, чуть позже с чистыми руками и вооружённый вилкой, румяный Чон уже сидел за столом среди приятного шума, вонзаясь острыми зубами в тело сочного рулетика, когда запоздалый Сокджин наконец-то занял своё место во главе стола, где рядом сразу же опустился и его Консильери, жадно припадая к высокому стакану с водой. Парочка была прилично растрёпана и разнеженная, но никто за столом не повёл и носом, принимая происходящее как должное. Но что-то всё не давало Чонгуку покоя, и тот, взяв бокал с вином, с удивлением обнаружил Консильери, что склонился к Дону, обжигая ухо того своим шёпотом.       Это мог быть и рабочий момент, только вот мужчина и не думал отстраняться, тот, договорив, лишь спустился ниже, одаривая тонкую шею, украшенную бутонами синяков и чернильными рисунками, жадным и мокрым поцелуем. Длинные ресницы Сокджина затрепетали, но это было единственной реакцией на такую открытую и пошлую ласку. Тот, допив своё вино, с отрешённостью наблюдал, как его бокал вновь наполнял один из бойцов, ловя розовым кончиком языка крупную и алую каплю в уголке рта. Суа была слишком увлечена Патрицией, чтобы обратить на внешний мир хоть каплю внимания, пока хмурый Чон, с глухим стуком поставив полупустой бокал на стол, снова вонзился в сочное тело рулетика, наблюдая за Консильери, который наконец-то отстранился от истерзанной шеи, чтобы как ни в чём не бывало приняться за остывший, но такой вкусный ужин.