Naloxonum

      Wires — The Neighbourhood

      Ещё несколько лет назад Чонгук не мог и подумать, что занятия для совсем юных созданий в балетной школе стоят не только, как целое состояние, но и как несколько дополнительных заданий, которыми щедро приправляло Рождественские каникулы в своё время бывшее начальство. Сейчас же, сидя между воркующих мамочек на местах для ожидания своих крошечных талантов, Чон тихо вздыхал, сонно прикрывая тяжёлые веки. Мир, наполненный классической музыкой и смесью высоких голосов, стремительно исчезал за тягучими мыслями о всё ещё новой, даже спустя столько лет, для Чона рутины. Например, нужно было ни в коем случае не забыть, что в пятницу приём у педиатра в два часа дня, а в субботу приглашение на день рождения одной из маленьких подруг, а в воскресенье…       — Господин Чон, Вы ведь собираетесь быть на воскресном концерте на этой неделе? — одна из мамочек, на чьих острых коленках стояла дизайнерская сумочка, затрепетала своими длинными и нарощенными ресницами. — Мы собираемся порадовать наших девочек после выступления. У Суа ведь нет аллергии на цветочную пыльцу?       — Или на шоколад? — втиснулась в беседу и другая мамочка, на её же коленях были лишь сцепленные в замок руки, увитые кольцами. — Господин Чон, а что бы Вы хотели, у Вас есть предложения?       — Может быть… На арахис? — женские голоса не унимались.       Быть единственным представителем противоположного пола среди воркующих мамочек на детских мероприятиях всегда было неким приключением, где одинокого отца часто считали несмышлёным, очаровательным и явно нуждающимся в крепкой женской руке. Так было и на занятиях, собраниях, прогулках, даже на детских площадках. Где бы Чонгук ни появлялся в компании со своей дочерью, его всегда настигал зоркий глаз какой-нибудь дамы, что с радостью бы разразилась непрошенными советами по воспитанию.       — У нас нет пищевых и непищевых аллергий, — отозвался Чонгук, поправляя на своих коленях пушистый и розовый рюкзак. По обе стороны от мужчины раздалось одобрительное воркование, и женщины закивали, обмениваясь многозначительными взглядами. — Я думаю, это отличная идея. Дети будут рады.       — Господин Чон, на днях я делала домашний джем и слишком увлеклась. Я хотела бы принести Вам лишнюю баночку, раз никакие аллергии не смогут помешать вам обоим насладиться этим.       — В джеме нет ничего полезного для маленького и растущего организма, — сказала женщина из-за правого плеча уставшего Чонгука, чьи глаза стремительно закрывались. — Там сплошной вредный сахар. Давайте я лучше принесу морковные маффины. Я не представляю, как тяжело отцу-одиночке, ведь невозможно успеть всё сделать одному. Нельзя уместить домашний уют, воспитание и работу в одни сутки!       — Всё в полном порядке, — поспешил уверить Чонгук сердобольные души. — Прошу вас.       — Зачем маффины, когда я могу испечь целый наивкуснейший пирог?       — Ох, дорогая!

*

      Отчасти эти женщины были действительно правы: быть единственным родителем для одной маленькой души — то ещё испытание, а особенно, когда эта крохотная жизнь появилась совершенно неожиданно.       Будучи воспитанником приёмной семьи, Чон быстро подружился с желанием обрести свою собственную жизнь, где не было места никакой нужде. Хоть эта семья и не имела никаких проблем со службой опеки, та была невыносимой, не поддающейся никакой логике. Своё детство Чон провёл в небольшом городишке к северу от Пусана, где и раскинулась загибающаяся сельскохозяйственная ферма, имеющая исключительно убытки и работников в лице большой и дружной семьи. Раз в несколько лет это невыносимое семейное гнездо обзаводилось новым птенцом, которому в стенах детского дома обещали исключительно счастливую жизнь под крылом прекрасной четы Хван. Чем-то этот процесс всегда напоминал Чонгуку некую торговлю, невыносимо было предположить, что очередной новенький ребёнок, чьи ноги, тонкие и измученные рахитом, что болтались в грязных резиновых сапогах, подобно карандашам в стаканах, был усыновлён исключительно для трепетной любви семейной пары.       Иногда, ложась на гору собранных зёрен пшеницы в косом амбаре, маленький Чонгук вспоминал о хорошем времени в детском доме, о его работниках и своих друзьях, с которыми едва смог попрощаться. Кости болели от стремительного роста, а зубы, сменяющиеся на коренные, приобретали на самой кромке мелкие сколы. Никто не занимался детьми в этой счастливой семье, оставляя тех на произвол судьбы, домашнего обучения и авитаминоза. Чон был уверен, что в этом месте крутились большие деньги, несмотря на то, что старый домишка, пропитанный насквозь сыростью и алкоголем, выглядел неимоверно бедно. Но никто не видел здесь хрустящих купюр, качественной медицинской помощи и светлого будущего.       Домашнее обучение и редкие поездки к своим учителям никак не отменяли факт выпускных экзаменов. Чонгук не знал, сколько молитв стоила удивительная случайность в виде поступления в колледж большого города, это было Рождественским чудом, мечтой, что стала явью. Может, всё дело было в бессонных ночах на чердаке с тусклым светом фонаря и книгами, может, в слепой вере в молитвы, но как бы то ни было, результаты выпускных экзаменов были одной из причин, почему Чонгук уверовал в настоящее чудо. Сердце болело за оставленные на ферме юные души, что приходилось братьями и сёстрами, но ноги сами несли Чона к железнодорожной станции, такой же потрёпанной, как и всё вокруг. Образ жизни приёмных родителей был достаточно соблазнительным для тех, кто не имел в своей черепной коробке ничего, кроме смирения и отсутствия мечтаний. Может, поэтому чета Хван продолжала своё существование из поколения в поколение, держа ферму, как средство для законного денежного оборота, а приёмных детей — в виде бесплатной рабочей силы, которых так щедро выдавал детский дом в сотне километров южнее, соблазнённый хрустящими купюрами. Их дело существовало и будет существовать, пока находились те, благодаря кому маленький бизнес четы Хван твёрдо стоял на ногах.       Но как бы Чонгук не убегал от подобной жизни, даже вернув свою истинную фамилию, та постоянно настигала его, наступая на пятки. Остро нуждающийся в деньгах, юный Чон имел большое количество подработок, знакомств и людей в своём окружении, из всех сил пытаясь цепляться за первую пятёрку мест в рейтингах успеваемости колледжа. Это было невыносимо, а особенно от понимания, что каждый второй здесь имел доступ к лёгким деньгам, от которых так отчаянно бежал сам Чонгук, приступая к третьей ночной смене подряд в круглосуточном магазинчике неподалёку от общежития. Жизнь без должного количества хрустящих купюр в потрёпанном бумажнике была мучением, полным ограничений, преград и закрытых дверей. Было невероятно сложно существовать, считая последние деньги перед скудной зарплатой, чтобы иметь возможность купить несколько пачек необходимых лекарств, оставшись с суммой для дальнейшего пропитания. В один дождливый день на третьем курсе колледжа Чонгук вдруг чётко осознал, что дальше так продолжаться попросту не могло.       Шестерёнки знакомств начинали крутиться куда активнее, когда интересы двух сторон полностью совпадали. Так дела юного Чона стремительно пошли вверх, наделяя того некоторым облегчением. Соскочить можно в любой момент, — в этом всегда уверял себя юноша, принимая любое дело, которое вверял большой и грузный мужчина в дешёвом клубе, находящийся на самой окраине хорошего района. Всё происходящее не было чем-то новым или необычным, всё уже когда-то появлялось в жизни Чонгука, подобную атмосферу несли в себе и приёмные родители, которые когда-то провожали юношу из дома со скупыми слезами на заплывших глазах, красных от алкоголя. Почти каждый день после окончания занятий Чонгук появлялся в этом клубе с широкой улыбкой теперь уже отбелённых и ровных зубов, забирая узкий конверт из потных рук, чтобы спрятать тот во внутренний карман кожаной куртки. Не было ничего сложного в том, чтобы сыграть для кого-то роль очаровательного и умного спутника на один вечер, за дополнительную плату который мог успешно перетечь в ночь. Чем больше доверия обретал Чонгук в глазах своего начальства, тем более разнообразные подработки предлагались ему за щедрые вознаграждения. В конце концов, не было никакого труда поработать курьером, красивым личиком и просто влиться в компанию того, от кого так стремительно бежал. И стоя в чёрной мантии с дипломом об окончании колледжа, Чон не мог и подумать, что когда-то считал смехотворные гроши на собственные лекарства, когда сейчас на выпускной церемонии присутствовали те, кто с большим удовольствием позволит раскрыться всё новым и новым его возможностям. Уже позже, убежав с вечеринки по случаю выпускного, юноша, чьё счастливое лицо было покрыто следами губной помады, сидел на заднем сидении автомобиля, направляясь в своё далеко не светлое будущее.       Но соскочить так и не стало возможным. Кроличья нора затягивала всё глубже, не позволяя посмотреть в сторону прошлой жизни, в какой-то момент Чон понял, что он вовсе и не хотел больше оглядываться назад. Настоящее вдруг превратилось в нечто уютное и родное, вес оружия в руках становился абсолютно привычным, а бизнес совершенно неожиданно превратился в старого и доброго друга детства. Только место четы Хван заняли собой большие и серьёзные мужчины с молодыми жёнами, которые не упускали вложить свежую купюру чаевых в ладонь юноши за красивое личико. С каждым годом Чонгук всё больше проникался новой жизнью, её возможностями и дозволенностью. Малая власть приятно грела собой сердце, придавая всему происходящему тягучий опиумный дурман.       Было сложно сопротивляться, когда всё само ластилось под грубые прикосновения, стелилось. Чонгук ощущал себя счастливчиком, что сорвал непомерный куш в местной лотерее где-то недалеко от фермы своего детства. Работа становилась всё ответственнее, а положение — престижнее. Чон не находил в своей карьере чего-то отвратительного, неправильного, по его мнению все эти люди, которые сменялись в прицеле винтовки, заслуживали своего наказания. Но было ли это местью или возмездием? Чонгук никогда не верил в исповедь, как и не верил в то, что любой грех можно искупить, избавившись от своего прошлого. Все люди, являющиеся очередным заданием, не имели путей для побега от своих же грехов, они никогда бы не ступили на лестницу, что вела к Райским вратам, никогда бы не стали невинными душами. Поэтому Чон, касаясь мозолистой подушечкой пальца кончика курка, совершенно не был против начать их наказание ещё до того, как те попадут в своей личный котёл в горячей Преисподней.       Чонгук никогда не признавал себя невинным, как новорождённое дитя, не отрекался от всех своих грязных поступков, он лишь верил, что выступает некоторым справедливым возмездием. Ему было нечего терять, кроме самого себя. С каждым годом работы собственное имя для Чона имело более редкое звучание, всё чаще к нему обращались иначе. Чонгук не помнил, кто дал ему его новое имя, но носил его с гордостью.

«‎Седьмой Ангел, а имя его Сариэль«‎

      Но порой и сами Ангелы лишались крыльев, становясь падшими. Так в один хмурый день изменилась и жизнь Чонгука, перевернувшись с ног на голову. События, подобно большой и тяжёлой волне, погребли его под собой, утягивая на самое дно. Тот день был проклятием, точкой невозврата, он стал для Чона тем самым обрывом, рухнуть в который было чревато гибелью. Досрочная отставка настигла Чонгука на больничной постели с болью и зудом от катетера. Травмы, полученные в результате сорванного задания, и их последствия никак не способствовали возвращению на законное место. Оплатив лечение и оставив немного чаевых, молчаливые мужчины, затянутые в костюмы, отреклись от Седьмого Ангела, выбрасывая того за пределы не только своей резиденции, но и в водоворот самой обычной жизни. Будучи с чудом сохранённой ногой и россыпью инородных деталей, Чон оказался в своей одинокой обители, прекрасно понимая, что и после длительной реабилитации вернуться под прежнее крыло будет уже невозможно.       Тягучими месяцами позже, после мучительного восстановления жизнь преподнесла мужчине ещё один неожиданный поворот в лице давно забытого человека, которого Чон и не думал встретить вновь. Тот день затмил собой все предыдущие, подарив Чонгуку крохотное существо в ворохе мягкого одеяла, к которому прилагались не только две сумки, но и совершенно новая невообразимая жизнь. Как бы Чон ни пытался связаться с матерью ребёнка, найти ту вновь оказалось совершенно невозможно, а отсутствие друзей делало положение мужчины ещё более невыносимым и удручающим, ведь обратиться за помощью к другу было попросту невозможно из-за неимения того. Оставшись лишь со своим банковским счётом, отсутствием работы и ребёнком на руках, Чонгук понял, что даже Ангелам приходит своё возмездие.       Годы тянулись один за другим, становясь новым крутым поворотом для теперь уже крохотной семьи Чон. Пройдя через все взлёты и падения, Чонгук неожиданно для себя влился в обычную рутину, устроившись на самую обычную работу, проживая самые обычные дни. Он учился любить нового себя, любить своего крохотного восьмого Ангела.       Сейчас же, иногда ловя своё отражение, повзрослевший Чонгук видел словно кого-то совершенного иного, в янтарных глазах этого человека, в чьих уголках прослеживались редкие линии тонких морщинок, приютились отголоски тепла без холодной и прежней стали. Чон, взрослея, обрёл трепетную мягкость для одного единственного существа, наполнился добротой и жгучей любовью до самых краёв. Может, это существо и было благословением, спасением и его личным искуплением, но одно Чон знал наверняка, что за это создание он готов был оставлять кровавый шлейф до тех пор, пока жив он сам. Если бы только потребовалось положить весь мир к этим ногам, он сделал бы это без промедления.       Наверное, именно поэтому ни один из Ангелов не имел подобной жизни, оставаясь исключительно тем, у кого нет ничего, кроме самого себя.

*

      Когда балетная школа на этот день осталась позади, а ужин на скорую руку оказался безжалостно уничтожен, тёплым и уютным вечером семья Чон расположилась на диване в гостиной небольшой, но светлой квартиры. Вытянув ноги, изнывающие от долгого дня, измождённый Чонгук подавил очередной зевок, пока маленький комок приютился сбоку от него в своей привычной рутине, вооружившись пачкой фломастеров, и методично раскрашивал чернильные рисунки на коже, что обвивали собой правую руку мужчины. Корреспонденция пачкой лежала на груди Чона, который бессильно сполз чуть ниже, растекаясь в комфортном и довольном состоянии.       — Брюссельская капуста просто отвратительна, — сказал он, наморщив нос. — Мы больше не будем её есть.       Ребёнок с воодушевлением закивал, слегка прикусывая кончик языка от усердия, когда узор рисунка становился всё более замысловатым.       — И морковные кексики.       — Я их выбросил в мусорное ведро.       На мгновение прижавшись щекой к тёмной макушке, Чонгук из всех сил вновь сдержал зевок, крепко сжимая губы. Сна невероятно не хватало, сколько бы ни было попыток сделать рутину более продуктивной, всякий раз находились дела, что требовали непосредственного участия уже после того, как на город опускалась ночь. В юные времена не было никакой проблемы провести очередную бессонную ночь на двух стаканчиках кофе, но теперь это было настоящей пыткой. Даже если крохотное существо отправлялось в свою постель, то после обязательно приходилось заниматься ненавистной стиркой, уборкой кухни и приготовлением обеда, чтобы на следующий день его необходимо было только разогреть, умещаясь в график между занятиями и работой. В некотором роде Чонгук робко завидовал мамочкам из балетной школы, которые всегда выглядели так свежо и бодро, без единого намёка на усталость. Сколько они имели помощников в своём распоряжении? Вновь и вновь склоняясь над экраном планшета, на котором светилась таблица семейного бюджета, Чон лишь вздыхал от бессилия. Бюджет был построен таким образом, что крохотное создание обеспечивалось всем, что только могло потребоваться, совершенно незамедлительно. Комфорт и счастливое детство этого маленького человека были приоритетом для Чонгука, как и его будущее, на которое мужчина откладывал каждый месяц сумму на сберегательный счёт. Мысль о том, что этот ребёнок за своей спиной не имел никого, кроме самого Чона, была уничтожающей.       Чонгук не помнил, когда ронял слёзы в последний раз, но чётко знал, когда он делал это из-за своей крохотной принцессы.       Неловко перебирая конверты одной рукой, мужчина всякий раз прищуривался, чтобы рассмотреть напечатанный мелкий шрифт. Бесконечные рекламы, буклеты, счета. Бесконечная рутина.       — Па, — большие круглые глаза, словно у оленёнка, воззрились на хмурого мужчину, пока маленький пухлый указательный палец уткнулся тому между бровей, разглаживая возникшую морщинку. — Не хмурься, иначе ты станешь старым.       — А что плохого в старости?       — Ты пропустил, па, — откинув чужую руку, девочка вытащила нужный конверт из стопки, что лежала на груди, помахав перед лицом родителя измятой вещицей. — Вот, видишь, сначала тебе понадобятся очки, а что потом? Тот дурацкий колючий жилет? Я не хочу, чтобы ты старел, никогда. Давай мы завтра поедим морковку на обед? Я слышала, что она полезна для зрения.       — Всё, что ты скажешь, дорогая.       — И чернику.       — И чернику, — Чонгук сокрушённо вздохнул, приподнимая уголки губ в трепетной улыбке. Ещё никто и никогда не мог так ловко руководить им, подминая под свою очаровательную власть. — Я думаю, это реклама. Ничего важного, крольчонок.       Чон не мог счесть, сколько раз это маленькое создание оказывалось с правотой на своей стороне, так произошло и в этот раз. Грузно опускаясь на скрипучий деревянный стул на балконе, мужчина, в чьих губах тлела сигарета, с тоской взглянул поверх многочисленных крыш домов. Рыжие огни света мелькали, словно светлячки, возникая тут и там, окрашивая очередное окно какой-нибудь далёкой квартиры. В этом было какое-то особое умиротворение, как и в мирном шуме ночного трафика, в гудении собственных мыслей, в гулких ударах спокойного сердца. К ночи былые травмы всегда наливались тягучей болью, а желудок наполнялся новой порцией обезболивающего, без которого уже не было ни одной возможности уснуть. Это было ещё одной рутиной, ставшей абсолютно привычной.       Когда сигаретный дым возник небольшим облаком, измятый конверт в мозолистых пальцах издал тихий шорох, сменившийся шелестом раскрытого письма на плотной бумаге. Кажется, с последнего подобного приглашения прошла уже целая вечность, в любом случае, когда в прошлый раз взгляд янтарных глаз скользил по подобным строкам, в копне иссиня-чёрных локонов ещё не было нескольких серебристых волос. Письмо не имело отправителя и адресата на лицевой стороне конверта, а сам текст не был адресован лично, но гласило о приглашении для Седьмого Ангела.       — Ох, чёрт, — давясь воздухом, смешанным с дымом, мужчина на мгновение зажмурил слезящиеся глаза, засипев. — Чёрт-чёрт…       Несколько минут спустя, когда ноги, испещрённые шрамами, истоптали пятый круг, едва не запутавшись в детском пластмассовом стульчике, а горящие лёгкие наконец-то насытились желанными глотками воздуха, Чон замер посреди балкона, напоследок хлопнув себя по груди, чтобы избавиться от остатков дыма. Уперев руку в бок, он вперился хмурым взглядом в листок плотной бумаги, что был слишком вычурным для этого мира.       — Святое дерьмо, — с отчаянием заключил Чонгук, взлохматив свои и без того взъерошенные волосы. — Чёрт.       Где-то глубоко в душе Чон надеялся больше никогда в жизни не встречаться с подобными официальными строками. Конечно, такая работа никогда не могла быть забыта, а Седьмой Ангел не мог исчезнуть с лица земли. Но поникший Чонгук иногда действительно тосковал по своему прошлому, как тоскуют по хорошему и чуткому любовнику. Уйти в полноценную отставку не было возможным, как и нельзя было просто избавиться от этого мира, словно от ненужной обёртки из-под мороженого. В платяном шкафу спальни всё ещё хранились воспоминания, которые Чонгук изредка ворошил, выполняя маленькие частные заказы, чтобы осчастливить маленькую принцессу исполнением очередной детской мечты. Может, в этом всё ещё сохранялась особенная отдушина, может, настоящий покой.       Так и не сомкнув глаз на время, большее чем несколько часов, сонный и уставший Чонгук медленно раскрыл припухшие веки, ощущая привычную тяжесть детской ноги поперёк своей груди. Суа часто приходила в родительскую постель, скрываясь от ночных кошмаров и подозрительных шумов, а Чон не возражал, совершенно не помня, когда в последний раз вторую половину его постели занимал кто-то другой. Это маленькое существо, которое было крохотной копией своего отца, только ещё более красивой и прекрасной, стало настоящим центром одной жизни, поглощая весь мир Чонгука, сужая его до одной точки.       Чонгук не возражал, утопая в этой бездне с каждым днём всё сильнее.       Полупрозрачная гардина танцевала ранним утром, объятая летним ветром, проникшим в приоткрытое окно спальни. Обычно подобные часы умиротворения помогали справиться со своими рычащими демонами, очистить разум и позволить себе наконец-то взять небольшую передышку. Но этим утром измятое письмо, что лежало на прикроватном столике среди разнообразных мелочей, тяготило до боли в истерзанных рёбрах. Прикрывая тяжёлые веки, мужчина медленно выдохнул, растворяясь под тяжестью чужого веса, пухового одеяла и собственных мыслей. Чонгук соврал бы, если сказал, что не испытывал отголосков предвкушения при виде заманчивого предложения. Код на конверте гласил о другой стране отправителя, а сама плотная бумага на удивление хранила тонкий аромат чего-то приятного и цитрусового, пока витиеватый почерк письма говорил о приглашении на одно небольшое и увлекательное мероприятие. За подобными вещами всегда стояли большие деньги, большие люди и большие страны. Но это был прекрасный шанс пополнить банковский счёт Суа на несколько лет вперёд, что позволило бы вздохнуть с ощутимым облегчением.       Из мыслей, полных приятного возбуждения, Чонгука вырвало одним лишь ударом реальности. Он был отцом-одиночкой. Дело было не только в том, чтобы оставить принцессу под чьим-то присмотром, но и в том, что он, чёрт возьми, был для неё всем миром. Рисковать собой, когда от тебя зависит твоя частичка, было скверным раскладом. Чаши весов выровнялись, и Чон поспешил распахнуть глаза, вперившись в светлый потолок в немом отчаянии. Вознаграждение за проделанную работу явно будет настолько велико, что легко покроет несколько лет кропотливого и ненавистного офисного труда, это чертовски манило и соблазняло. Отказаться от подобного было невыносимо тяжко, как и подумать о том, что этот крохотный сопящий комочек под боком мог остаться в этом большом мире совершенно один.       Противоречия гудели в разуме, сводя с ума.       К вечеру этого дня, истерзанный своими мыслями, Чонгук заручился поддержкой дочери, что без раздумий приняла приглашение, обменяв воскресный концерт в балетной школе на маленький отпуск. Сроки поджимали, а сердце Чона сгорало от волнения и беспокойств, как бы тот ни впитывал безудержную детскую радость и энтузиазм. Ещё раз придя к выводу, что отказаться от подобного предложения было совершенно глупо, только обрекать себя на муки совести, Чонгук распахнул платяной шкаф под весёлые детские восклицания из соседней комнаты, хватаясь за ручку твёрдого ящичка, на котором красовались яркие и цветные наклейки с блёстками.       — В последний раз, — твёрдо уверял сам себя мужчина. — Больше никогда ничего подобного, только мелочи, только грёбаные маленькие частники. Я научусь печь торты, открою пекарню… Да, пекарню. Отличная идея!       Когда большой твёрдый чехол для акустической гитары опустился на пол, брови Чонгука в изумлении поднялись, стоило увидеть на том не только различные наклейки, но и яркие рисунки, выполненные маркером.       — Отличная идея, — сокрушённо проговорил он.       Волнение немного отступило, когда привычная рутина стремительно начала окрашиваться новыми и удивительными красками. Маленькое создание с розовым пушистым рюкзаком за спиной было в полном восторге и от поездки на такси до самого аэропорта, который сиял огнями в отражении больших и тёмных глаз в обрамлении длинных ресниц. Но восторг быстро превратился в восторженное изумление, стоило такси изменить предполагаемый маршрут, держа путь напрямую к частным рейсам. Короткие пухлые пальцы Суа крепко держалась за широкую ладонь отца, иногда девочка прижималась к родителю в некотором стеснении, но никак не от страха, когда людей вокруг становилось слишком много. С изумлением поглядывая на дочь, Чон лишь приподнимал уголки губ в мягкой улыбке, наконец-то ощущая себя на своём месте. Подобные чартерные рейсы были обычным делом в прошлом, как и вездесущая привычная охрана, отпуск и увесистый чехол для акустической гитары, чья кожаная ручка хорошенько потрепалась за все годы.       Впервые за свою родительскую жизнь Чонгук действительно выспался во время продолжительного полёта, благополучно не дойдя и до двадцатой страницы книги, которую мужчина стремился прочесть уже с полгода. Суа же, к большому родительскому удивлению, приютившись прямо на отце с мягким пледом, так и оставалась в своём импровизированном гнезде и сновидениях, словно на большом плюшевом медведе. Яркие эмоции всегда быстро утомляли девочку, при этом имея опасный рубеж, когда перевозбуждение могло стать катастрофой. С каждым годом в этом маленьком существе Чонгук находил всё больше отголосков самого себя, иногда и вовсе ощущая, словно он смотрел на собственное отражение. Это восхищало, но одновременно и чертовски пугало собой.

*

Heroin — Lana Del Rey

      Только ступив на трап, Чонгук вдруг ясно ощутил, что быть действительно одетым в солнечном, как оказалось, Палермо было той ещё ошибкой. Разгорячённое солнце жалило тёмную макушку, но это ничуть не волновало девочку, чей сонный взгляд быстро сменился на изумлённый, стоило только оглянуться, завертевшись в руках родителя. Ещё заспанный мужчина тихо охнул, когда одна маленькая нога ощутимо толкнулась в солнечное сплетение от резкого движения, и поспешил поправить сползающую с детского плеча лямку джинсового комбинезона, стараясь не только не уронить с собственного плеча розовый пушистый рюкзак, но и идти максимально аккуратно, чтобы не тревожить ногу больше необходимого. Результаты полученных когда-то травм, внесли сильные коррективы в жизнь Чонгука, даря ему многие ограничения и запреты, но одно мужчина нарушал регулярно и совершенно бессовестно. Какие бы ни были последствия, Чон продолжал держать крохотное существо на руках по первому же его желанию, трепетно сохраняя воспоминания на подкорке сознания.       Хоть пейзаж аэропорта не был богат на красочные достопримечательности, но голубое небо с возвышающимися вдалеке горами вызвали настоящую бурю детских эмоций.       — У меня нет шляпки! — раздосадованно, но бодро протянула девочка, сжимая тонкую куртку на плечах отца. — Тут так… Уф!       Если бы только Чонгук мог знать о локации конечной точки, Боги, он непременно бы изменил содержимое своего чемодана, в то время как его дочь, конечно же, была вооружена до зубов на все случаи жизни. Кроме шляпки, чёрт её дери.       — Па!       Солоноватый воздух забивался в ноздри, дразня уставшее сознание мыслями о тихом отдыхе где-то на песчаном пляже с волнами, что тихо набегали на берег, но возникшие фигуры у единственной машины неподалёку явно обещали совершенно другой досуг. Работник, который шёл позади, нагруженный вещами, и вовсе ускорил шаг, вперившись себе под ноги. Когда лица ожидающих мужчин стали вырисовываться все чётче, Чон на мгновение замешкался, теряясь.       — Папа, — быстрый шёпот обжёг ухо мужчины, и тот моргнул, прочищая горло. — Эти люди так похожи учителя Кана, они его братья? Было бы так здорово! Учитель никогда о них не рассказывал.       Это не были сицилийцы, но при этом Чонгук и не был наслышан ни об одной семье в Корее, что растянула своё влияние прямиком до самого большого острова в Средиземном море, это было бы слишком грандиозным событием, чтобы пропустить подобное мимо ушей. Когда взгляд одного из мужчин скользнул к багажу, цепляясь за яркий розовый стикер, а следом за пушистый рюкзак, на лице того расплылась широкая и озорная улыбка. Он весь подобрался, явно намереваясь разродиться шутливой колкостью. Двое незнакомцев имели довольно высокий рост; чайные искрящиеся глаза, в которых явно плясали весёлые черти; лёгкую, но тёмную одежду в виде свободных рубашек изо льна, заправленных в брюки с тонким кожаным ремнем. В целом, они походили на обычных туристов, пугающих туристов.       — Buona sera! Come va? Сариэль, — произнесённое имя казалось на слух необычным звучанием из-за лёгкого и непривычного акцента. — Benvenuto!       Прижав дочь, которая с большим любопытством рассматривала незнакомцев, чуть крепче, растерянный Чон медленно кивнул, напуская на себя мрачный вид, ставший ещё более хмурым, когда второй мужчина подался вперёд, расцветая яркой и белоснежной улыбкой, протянув Суа, смущенной от количества внимания, узкую ладонь.       — Salve, signorina! Benvenuti a Palermo, ci prenderemo cura di te e del tuo comfort, — незнакомец издал удивлённый и забавный звук, стоило девочке зардеться и стремительно развернуться в родительских руках, застенчиво прижимаясь румяной щекой к виску.       — Боги, крольчонок.       Осознание языкового барьера, мысль о котором до этого момента и не касалась разума Чона, вдруг превратилось в ощутимое препятствие. Тот, оторопело раскрыв и закрыв рот, лишь кивнул, не находя и пары слов на ломанном итальянском для извинения.       — Здравствуйте, — с долей неловкости проговорил он под яркие улыбки незнакомцев, которые, казалось, и вовсе не были чем-то задеты. — Прошу прощения.       Мужчины кивнули с явной синхронностью, рассыпаясь около машины в неожиданном гостеприимстве, с лёгкостью разбираясь со всем багажом, тихо перекидываясь короткими фразочками между собой. Ситуация вдруг стала ещё более сюрреалистичной, стоило задней двери распахнуться, являя настоящее детское кресло.       — Ох, с ума сойти, — поражённо пробормотал Чонгук, ловко застёгивая нужные ремни, всё ещё с искренним изумлением рассматривая такой важный элемент поездок на автомобиле. Это явно было тем, что Чон меньше всего ожидал увидеть в машине сицилийской мафии, подвозившей бывшего киллера до его работы. — Офигеть, крольчонок.       — Oddio, stai bene?       Испуганный Чонгук дёрнулся, встрепенувшись, и резко развернулся, во все янтарные глаза воззрившись на добродушного взволнованного мужчину, медленно и неуверенно кивнув тому наудачу, совершенно не понимая сказанных слов. Незнакомец расцвёл улыбкой ещё ярче, ослепляя сильнее, чем солнце, испепеляющее макушку. Стоило занять своё место в прохладном и просторном салоне, как крепкая хватка сразу же обвила собой указательный палец Чонгука, так и не отпуская весь путь до долгожданного пункта назначения. Сказать, что Чон вымотался, значит, ничего не сказать. Проносящиеся мимо старинные здания и смазанные пейзажи, наверняка, удивительной природы, казались не более, чем просто расплывчатым пятном. Растерев уголок покрасневшего глаза, Чонгук со вздохом подался ближе к дочери, требовательно потянувшей его к себе. Девочка, бегло взглянув на мужчин впереди, прильнула к отцу, чтобы, не понижая голоса до шёпота, сказать свою самую большую тайну на тот момент.       — Да, крольчонок? Тебе холодно? — Суа замотала отрицательно головой, насупившись. Её маленькие хвостики, затянутые в крохотные бантики, покачнулись. С недовольством поправляя непослушную чёлку, девочка выставила вперёд указательный палец, пресекая любые слова отца.       — Они очень красивые, — затараторила она.       — Кто красивые, милая?       — Они.       Чонгук насупился, в непонимании осмотревшись.       — Пейзажи, деревья? Облака?       — Эти люди, — девочка робко и бегло кивнула в сторону явно любопытных незнакомцев, чьи разговоры стихли. — Эти мужчины очень красивые, па. С ума сойти!       Отстранившись в растерянности, Чон кинул быстрый взгляд вперёд, медленно скользя по молчаливым фигурам, казавшимся подозрительно притихшими.       — Да, крольчонок, они и правда очень крас–       — Благодарю, синьора! Вы двое тоже обладаете неимоверной красотой.       От звучания чистого родного языка девочка взвизгнула в изумлении, сразу же сжимаясь в смущённый комок, стискивая отцовский палец так сильно, что Чон, чьё лицо заливал румянец, явно ощутил, как тот норовил треснуть.       Как только поездка, наполненная жгучим смущением для обоих Чонов, была наконец-то завершена, а горячий и сухой воздух обласкал собой кожу, ещё не тронутую загаром, Чонгук наконец-то смог опустить напряжённые плечи. По мере отдаления за пределы шумного Палермо, мир по ту сторону автомобиля вдруг стал намного более спокойнее, утопая в живописной природе под бескрайним небом, что наполнялось робкими закатными красками. С каждым километром пейзажи становились куда более прекрасными, чем на фотографиях и кадрах бесчисленных фильмов, сохраняя стойкое ощущение иного мира, такого необыкновенного и завораживающего. Он был наполнен тёплыми оттенками зелени, персиковыми разводами заката и палевым цветом полей. Тени от высоких и стройных вечнозеленых кипарисов, перемежаясь с раскидистыми пиниями, мелькали в лучах солнца, обнимая собой узкую и извилистую дорогу до одного дома в окружении бесконечных изумрудных ландшафтов.       Подъезжая к одинокой резиденции, находившейся на небольшом холме в объятиях величественных деревьев, Чонгук с большим удивлением обнаружил свой собственный рот слегка приоткрытым от изумления. Сколько бы раз Чон ни касался богатой жизни, иногда она показывала себя с невообразимой стороны. Большой дом, явно видавший не первый век, встретил новоприбывших тёплыми каменным стенами, виноградной лозой и рыжей черепицей, старинной, как и всё в этом изумительном мире. Небольшие балкончики тут и там имели на своей ажурной ограде увесистые корзинки ярких и ароматных цветов, по бокам же раскрытых окон красовались деревянные ставни. Хоть фасад здания был донельзя прост и лаконичен, этот дом скрывал нечто намного большее и роскошное, не останавливаясь на небольшом круглом фонтане из белого мрамора с лазурной водой посреди своеобразной площади, что служила подъездом для автомобилей.       Напоследок сделав глубокий вдох, Чон послушно шагнул вглубь прохладного каменного здания, крепко прижимая к себе дочь, притихшую от яркого любопытства.       — Босс будет чуть позже, — подал голос один из мужчин, что нёс часть вещей, за которыми и следовала любопытная парочка. — Он приносит свои извинения, встреча оказалась неожиданно затянутой, а пробки в городе в самом пике. Позвольте пока показать ваши комнаты, они находятся на втором этаже.       — Наши?       — Ох, — второй мужчина вновь расцвёл улыбкой. — Мы подготовили их две, зная, что с Вами, Сариэль, будет маленькая спутница. Знаете, сервис.       Мужчина ойкнул, заполучив тычок в ребра острым локтем своего явного друга.       — Простите за него, Сариэль. У него очень длинный язык, который много кто мечтает укоротить.       — Никому так и не удалось?       — Изворотливый, как проклятая форель, — распахнув дверь нужной гостевой комнаты, мужчина указал на ту в приглашающем жесте. — Но я каждый раз пытаюсь, думаю, в конце концов у меня должно получиться. А это ваши комнаты, синьор, они смежные. Вход во вторую есть и из коридора, если вам будет так удобнее. Хотели бы вы приняться за ужин?       — Ужин! — девочка быстро закивала, крепко обнимая отца за шею. — Ах, да.       — Видимо, — на губах Чонгука расцвела тёплая улыбка. — Мы бы хотели.       Изрядно вымотавшись за целый день, слишком щедрый на события, маленькая принцесса уже к концу ужина начала медленно, но верно становиться сонной, с трудом держа свои оленьи глаза раскрытыми. Чон же, быстро разделавшись с незатейливым ужином и опрокинув в себя горьковатую воду с ломтиками грейпфрута, поспешил наконец-то достигнуть спальни, где его уже ждала небольшая записка с временем и местом встречи. Мужчины, которые до этого сияли улыбками, растворились, оставляя своего гостя на растерзание замысловатой планировки.       Дом был редкостно пуст, не являя на глаза ни одной служанки, как и ужин, кстати говоря, явно был приготовлен кем-то, кто не был профессиональным поваром. Может, это ощущалось при подаче, может, просто всё в здесь было чуточку иначе. Но сам дом был невообразимым, кардинально отличающийся от абсолютно всех мест, что принадлежали людям, приближённым к миру грязных денег. Светлые холодные стены из камня имели местами изысканную и нежную цветочную роспись, выполненную вручную. Повсюду было дерево, камень и свет, льющийся из раскрытых больших окон. Пространство, наполненное духом старой Сицилии, окутывало собой.       Ударив костяшками по тяжёлой двери нужного кабинета, Чон замер в ожидании приглашения, но, потоптавшись на месте с минуту в пустом одиноком коридоре, всё же скользнул в помещение, ощущая себя немыслимым бунтарём. Иногда воспользоваться положением имело свои плюсы, ведь если бы это был обычным смертный, ему никто не спустил бы с рук подобное поведение, но сейчас, грузно опустившись в широкое кресло перед рабочим столом, мужчина оставался неприкосновенен. Ожидание нервировало, как и боль в ногах, что исходила от пульсирующий точки где-то у тазобедренного сустава, что когда-то был заменён на эндопротез.       Внутреннее пространство дома, как и экстерьер, было выполнено в лучших традициях сицилийской старины, явно не подвергаясь ни единому изменению со времени своего создания. Высокие потолки, натуральный камень, массивная мебель из красного дерева и ароматы солоноватых цитрусовых. Тяжёлые рамы картин тяготили собой прохладные стены, ковры мягко ластились под каждым шагом, пока пространство наполнялось естественным светом молодых сумерек. Прислушавшись, можно было расслышать ощутимые нотки ладана. Здесь было достаточно уютно и как-то слишком уютно для главы подобной семьи, что чаще всего вели свои дела в более укромных местах. Подобная обстановка была непривычна Чонгуку, тот ощущал себя больше в домишке для загородного отдыха, чем в настоящей резиденции семьи, крутящейся в криминальных кругах.       Подавшись вперёд, Чон с края рабочего стола осторожно подхватил несколько увесистых рамок, чтобы бегло осмотреть снимки в поисках любого намёка на личность заказчика. Фотографии вновь имели донельзя семейную идиллию для подобной атмосферы. Счастливый ребёнок, счастливый мужчина более, чем средних лет, множество других радостных людей. Эмоции явно были искренними, но, как ни странно, ни одного намёка на присутствие ребёнка или целой горсти людей в этом доме не было заметно, словно бы тех и вовсе никогда не существовало. В тот момент, когда рамки коснулись собой поверхности стола, дверь в кабинет распахнулась, одаривая Чонгука новой волной нервозности и морских нот. От вошедшего веяло теплом солнца и примесью цветов, словно бы он целый день провёл в саду, собирая в большую корзину бесчисленные лимоны и грейпфруты. Со вздохом усталости Чон, одёрнув тёмную футболку, откинулся на спинку кресла, так и не оборачиваясь на вошедшего. Было странно осознавать, сколько же людей на этом самом месте проливали горячие слёзы в мольбе.       — Мне жаль, что наша встреча перенеслась на более позднее время, это моя вина. Вы, полагаю, без сил, Сариэль?       Голос был слишком молодым для главы, под чьим крылом находилась целая семья. Никто не заступал на подобный пост ранее зрелого возраста, когда россыпь морщинок в уголках глаз уже проявлялась совершенно очевидно. Это не было хорошим знаком. Приезжая сюда, Чонгук осознавал всю неопределённость ситуации, было трудно полагаться на ту скупую информацию и способы связи, но так было всегда. И каждый раз оставалось удивительным — как подобные люди, чьи руки утопали в бесчисленном повторении грехов, имели куда более чистые принципы, будучи более правильными, чем некоторые простые люди. Принимая решение об этой работе, Чон не сомневался в своей безопасности и безопасности дочери, как не сомневался и в том, что все произнесенные слова не требовали читать между строк. Если в этом мире царил обман, то его бы попросту не существовало.       — Ох, Вы молчаливый молодой человек, — на выдохе произнёс мужчина, звуча с лёгким и приятным акцентом. Почему-то только спустя некоторое время Чонгук, утонув в собственных мыслях, понял, что к нему обращаются на его родном языке, но с таким непривычным звучанием. Он встрепенулся, прочищая горло. — Расслабьтесь, Сариэль, прошу Вас, нет причин не чувствовать себя комфортно. Знаете, мой отец владел чудесной винодельней недалеко от Торретта, что совсем близко отсюда. Он был без ума от неё до самого последнего дня. Прекрасное место, а какое прекрасное вино. Боги! Вы, Сариэль, когда-нибудь слышали об Неро д’Авола? Это прекрасный сорт винограда, скажу я Вам, настолько, что когда-то ему посвятили фруктовое вино, такое пряное и мягкое.       Громкий стук толстого дна бутылки вина был оглушительным в тишине кабинета, несмотря на отдалённый шелест листьев и несколько робких птичьих песен. Звуки цикад изредка вырвались в пространство кабинета. Как бы ни был приятен слуху незнакомый голос, в нём проскальзывали определённые нотки холода, которые обязательно бы нашли отражение в ярких радужках глаз. На задней стороне шеи ощущалась некоторая прохлада.       — Прошу Вас, Сариэль.       Бокал, слегка прохладный на ощупь, оказался протянут совершенно неожиданно для Чона, чья голова, подёрнутая усталостью и тёплым вечером, невероятно отяжелела. Прикусив щёку изнутри, мужчина поднялся на ноги в лёгком поклоне, с благодарностью принимая ароматный подарок. Уставший взгляд янтарных глаз был прикован к запотевшему стеклу бокала, что так приятно холодило кожу.       — Благодарю, — произнёс он, вновь опускаясь на своё место, когда тонкая ладонь, совершенно не подходящая человеку в подобном положении, изящно взмахнула в непринуждённом жесте.       — Прошу, садитесь.       Вперившись взглядом в собственные колени, Чонгук поспешил выпрямиться, ощущая себя так нервно, как было на самом первом в жизни собеседовании, словно бы он вновь стал самым простым мальчишкой. Встречаясь со своими клиентами, Чон нередко забывал о своём положении в этой прослойке общества, совершенно не понимая, почему клиенты от него ожидали увидеть заносчивую задницу, что сплёвывает себе же под ноги. Может, в этом была доля правды, если рассматривать других Ангелов или же бойцов, иногда те были не лучше диких уличных псов, что метят территорию своей же мочой.       Чон, бегло утерев взмокшую ладонь о колено, расправил плечи. Большое и мягкое кожаное кресло по ту сторону стола издало тихий скрип, как и старые доски деревянного пола. На удивление тишина, возникшая в просторном кабинете, никак не давила, не вынуждала действовать. Когда прохладная сладковатая жидкость коснулась языка, Чон и вовсе испытал некоторую расслабленность, пока мягкий, но обжигающий напиток с лёгким ароматом красных ягод продолжил свой путь дальше, одаривая действительно приятным послевкусием. Признаться честно, Чон всегда любил вино больше, чем другой алкоголь, находя в нём ту особую изысканность, что никогда не подарил бы скотч. Пригубив ещё немного сладковатого вина, он вскинул янтарные глаза на мужчину по ту сторону стола, чувствуя, как удивление слишком очевидно читается на его же лице.       Что за чертовщина.       Странное ощущение какого-то сна всё сильнее обнимало собой Чонгука, который никак не мог взять в толк происходящее, чувствуя зародыш некоторого страха. Так ли должна выглядеть сицилийская семья, носившая явно итальянскую фамилию?       — Аугусто Пеларатти, — мужчина отставил собственный бокал на явный документ недалеко от края стола, и утончённое лицо его озарилось приветливой, но дежурной улыбкой, а на скулах, обласканных солнцем, появился нежный румянец. Этот человек, назвавшийся Аугусто, вовсе не был сицилийцем в привычном понимании этого слова, он был таким же, как сам Чонгук: темноволосым молодым человеком с миндалевидным разрезом глаз, чьи яркие чайные глаза выглядели донельзя сочно в этом закатном свете. Подобные люди часто мелькали в различных рекламных кампаниях в родном городе Чона, радуя глаз, но никак не занимали подобные места в тысячах километров от самой Кореи. — Младший сын своего отца — Марио Пеларатти. Думаю, Вы были наслышаны о нём.       — Безусловно.       Это не было ложью, об этом человеке Чон был наслышан ещё с самого начала своей стремительной карьеры, семья Пеларатти часто мелькала, проскальзывала между слов на различных встречах, она всегда славилась своим миролюбивым нравом и спокойным характером ведения дел, но пути с этой семьёй ещё никогда не пересекались. Может, всё дело было в расстоянии, может, в отсутствии интереса и нужды. Иностранцы всегда были редкими персонажами в ведении дел в самой Корее, там предпочитали более близкие локации своих деловых партнёров. Всего несколько раз за всю карьеру Чон работал с такими семьями лично, каждый раз оставаясь с приятным послевкусием. Они были щедры и добры. Но здесь же была блядская чертовщина: как подобное могло остаться незамеченным для всего остального мира? Даже будучи работающим отцом-одиночкой, Чон был прекрасно осведомлён о самых грязных и не очень слухах этой прослойки общества.       — Вы, Сариэль, важный гость в моём доме, и я хочу извиниться перед Вами за ожидание, и я понимаю, почему Вы переступили порог этого кабинета без моего присутствия. Если Вы всё же оказались моим гостем, значит письмо осталось прочитанным. В таком случае, вынужден спросить: принимаете ли Вы мою дружбу, Сариэль? — мерный, наполненный спокойствием голос казался сладкой патокой.       — Вы связались со мной, будучи прекрасно осведомлёнными о моей ситуации и моём пути, почему же я не должен рассматривать Ваше предложение, как прямую угрозу? — высокий бокал на тонкой ножке слегка покачнулся, едва не роняя несколько капель. — Я честен с Вами, будьте честны и со мной. Этажом ниже спит моя дочь в Вашем доме.       Когда светлый пиджак оказался отброшен на дальний угол стола за неимением других мест, а рукава льняной рубашки закатаны, мужчина, что носил имя Аугусто, с долей разочарования не обнаружил в кармане свободных брюк заветного портсигара. И, толкнув языком щёку, шумно выдохнул. На лице мужчины явно читалась усталость с примесью недовольства, которое вовсе не было вызвано отсутствием сигарет.       — Я буду с тобой честен, Сариэль, твоё присутствие здесь — не моя инициатива, так желал мой отец. В своё время Ангелы были здесь особой легендой, я бы сказал, с романтическим налётом. Многие семьи пытались заполучить себе одного из семи, нанять или же завладеть. Но ни один Ангел так и не покинул земли Кореи. Но ты — да.       Вновь насупившись, Чон скользнул взглядом по тонкой руке в обрамлении массивного золотого браслета часов, свободно лежавшей поверх различных бумаг. Он воззрился на изящное лицо мужчины перед собой, чья кожа, обласканная солнцем, имела лёгкий медовый оттенок. Волосы цвета тёплого каштана находились в некотором беспорядке, имевшем своё особое очарование. На самых кончиках локоны слегка подкручивались, обрамляя тонкую шею, которая, к большому удивлению Чонгука, была увита с одной стороны удивительными чернильными рисунками. Пухлые, слегка блестящие от сладковатого вина губы были приоткрыты, являя кромку ровного ряда зубов. Чонгук знал, что мягкая и нежная внешность всегда скрывала за собой нечто, что было таким же устрашающим, как холодное дуло пистолета, вжимающееся прямиком между глаз. Но этот человек был красив. Действительно красив. Хоть глубокие и тёмные глаза цвета жжёной карамели сохраняли холод и пренебрежение.       — Где в таком случае я могу увидеться со своим непосредственным заказчиком — Марио Пеларатти? — этот человек по ту сторону стола сбивал с толку противоречиями и контрастами, а бархатистый голос с нотами акцента едва ли мог подходить к такому пронзительному взгляду.       — Вам ещё рано, — с мягким смешком протянул Сокджин. — Не торопитесь на знакомство с ним, Сариэль. Хоть это и было желание моего отца, но выполнить его в сложившейся ситуации должен я, как бы то ни было прискорбно. Я пригласил Вас в свой дом, чтобы попросить об услуге, за которую, конечно же, Вы получите щедрое вознаграждение. Мне нет резона лгать, даже если я принимаю все риски и Ваше нынешнее положение.       — Какая от меня требуется услуга?       — Вендетта, конечно же, — Чон медленно кивнул, неожиданно ощутив себя несмышлёным ребёнком под тяжёлым взглядом мужчины. Тот, хлопнув раскрытой ладонью по поверхности стола, указал на своего гостя. — Буду честен с Вами, меня совершенно не прельщает передавать подобное дело тому, кто едва переступил порог моего дома. Но мой отец восторгался Ангелами, а именно Вами, Сариэль, а я верю своему отцу, как правильный и хороший сын. Как бы моё личное отношение ни было отличным от мнения отца, я уважаю Вас и Ваше дело.       — Так Вы, Аугусто, не боец.       — Нет. Я отношусь к другому ресурсу, — легко ответил Сокджин, поднимаясь на ноги и наблюдая за гостем, что начал движение, слегка поморщившись. — Не всегда бойцы могут иметь холодную и трезвую голову на своих плечах. О, прошу, не принимайте близко к сердцу.       — Что Вы.       — После того, как услуга будет оказана, моя семья подарит Вашей не только защиту, но и готовность принять под своё крыло. Я знаю, что за всё время Вы нажили немало друзей, поэтому для Вашей дочери неплохого было бы иметь действительно надёжную защиту и светлое будущее. Как для отца, это Ваш долг — обеспечить своего ребёнка подобным. Я не обмениваю Вашу свободу на вступление в свою семью, я лишь предлагаю своё влияние и дружбу.       — Могу ли я рассчитывать на защиту уже сейчас? — после минуты раздумий спросил Чон, вперившись взглядом в протянутую узкую и нежную кисть. — Для моей дочери, как гарантия Ваших слов.       — Двое моих людей исключительно для её благополучия, Вас же я заберу под собственное крыло, если, конечно, я не встречу никаких возражений.       — Верно.       — Сариэль, я считаю, что данная оплата достаточно щедрая для подобной просьбы, особенно после некоторых громких событий, рассказ о которых явно не должен омрачать сегодняшний вечер, — длинные ресницы Сокджина затрепетали, когда его ладонь оказалась в уверенных объятиях мозолистых пальцев. Сколько бы подобное не происходило, каждый раз это действие выбивало землю из-под ног и сбивало дыхание, Ким до одури любил такие прикосновения, а особенно — когда чужие горячие капли слёз окропляли собой костяшки. — Сейчас существует робкое спокойствие между семьями, Сариэль, затишье. А как Вам известно, за затишьем всегда следует буря.       Склонившись, Чон оставил на мягкой коже сухое прикосновение губ, ощущая тепло и тонкие фруктовые ноты. Чон и не подозревал, какое приятное удовольствие разлилось в разгорячённом теле напротив.       — Каково это, — пухлые и блестящие губы окрасились мягкой улыбкой, пока вторая рука, увитая тяжёлым браслетом часов, легла на тёмную макушку гостя, поглаживая и коротко надавливая, не позволив сухому поцелую прерваться, — иметь семью Пеларатти в своих должниках, Сариэль?