О чём молчит моя Вэньчэн

В небольшом ресторанчике за центром Сеула стоял привычный вечерний гул: звон бокалов, смех, обрывки разговоров, перемежающиеся с выкриками официантов. Воздух был насыщен густым ароматом жареного мяса, чеснока и кунжутного масла. От открытого гриля тянуло жаром, а тонкий дымок поднимался к потолку, пропитывая всё вокруг стойким запахом говядины и свинины. В углу, за небольшим столиком, сидели двое. Перед ними на решётке шкворчало мясо, потрескивая в каплях жира. Парни пили соджу, разбавляя его пивом, как и положено — золотистая жидкость вспенивалась в стаканах, оставляя влажные кольца на поверхности стола. — Бля… у нас так-то гонка на днях. А мы бухаем… — У Ин устало потянулся за кусочком мяса, обмакнул его в соус и закрутил в лист салата. — Ещё и тусовка перед этим должна быть. Нет, ну это пиздец. Сан Хо убьет нас, если узнает! — Пошел он нахуй, — лениво отозвался Джокер и тут же ухватился за холодный стакан.  К ним подошла официантка — низенькая, с колючим взглядом и отрешенным выражением лица. В отличие от шумных работников вокруг, она не пыталась казаться приветливой. Просто устало посмотрела на посетителей, скрестив руки на груди. — Ещё соджу? — её голос был ровным, почти ледяным. — Ой, Вэньчэн, родная! Неси давай своё чудо-пойло. Я буду пить, пока не ебанусь мордой об стол! — усмехнулся змей, потянувшись за новой порцией алкоголя.  Лицо его было красным, донельзя довольным, ведь привычная рутина с продажей наркотиков и тренировками его уже знатно подзаебала.  Джи Ён закатила глаза, словно пожалела, что вообще подошла, но всё же забрала пустую бутылку со стола и ушла к стойке. Парни посмотрели ей вслед. — Думаешь, она когда-нибудь меня ушатает? — Надеюсь, что да. — Эй?! Ты так-то за меня быть должен!  Они чокнулись. За окнами шумел ночной Сеул, но здесь, в пропитанном дымом ресторанчике, время текло медленно, сквозь румяные куски мяса, звон бокалов и ленивые разговоры. Когда У Ин узнал, что подруга нашла себе вторую работу в общепите, то целый вечер капал ей на мозги, чтобы узнать адрес и наведаться туда. И какое же было его удивление, когда они с Джокером попали в какую-то дряхлую пивную, что была полностью забита всеми видами типичных корейских аджосси — от рабочего класса до местных алкашей.  — Эй! Ресторан погрузился в короткую, звенящую тишину. Громкий звук разбитого стекла расколол привычный гул голосов и смеха, как лезвие по натянутой струне. Несколько секунд никто не двигался — только раскалённый жир продолжал потрескивать на решётках гриля, будто насмехаясь над внезапной паузой. Головы всех посетителей одновременно повернулись в другой конец зала. Там стояла она. Их подруга. Всё такая же низенькая, с привычным пучком и непроницаемым выражением лица, но руки её сжимали поднос чуть крепче, чем обычно. Перед ней за столом сидел мужчина — пьяный, с лицом, раскрасневшимся от алкоголя и злости. На полу растекались лужи соджу, осколки стаканов блестели под тусклым светом ламп. — Ты… — рявкнул он, наклонившись вперёд, так что запах перегара наверняка ударил ей в лицо, — должна улыбаться клиентам! Он снова ударил кулаком по столу, и от столь неожиданного звука несколько человек в зале вздрогнули. Официанты замерли, другие посетители пытались делать вид, что не видят происходящее, но напряжение повисло в воздухе, как натянутая струна. Джи Ён не ответила. Только посмотрела на него тем же холодным, незаинтересованным взглядом, как всегда. — Ты что, глухая?! — мужчина откинулся на спинку стула и дико оскалился, почти что давясь своей слюной. Она перевела взгляд вниз. На полу рассыпались осколки — мелкие, острые, блестящие в свете ламп. Они хрустели под чьими-то ботинками, издавая этот звонкий, неприятный звук, который эхом отдавался в ушах. Слишком громко. Слишком знакомо. Происходящее вокруг ставало всё дальше, всё приглушённее. Пьяный мужчина продолжал орать что-то ей в лицо, но его крики терялись — растворялись в другом шуме, в другом месте, в другой ночи. « — Руки вверх!!! Это NIS! Все на пол! В помещение с криком влетают вооруженные люди в темно-синей форме. Их лица скрыты за масками, на груди красуются бронежилеты, а на головах — черные каски.     «Нет, нет, нет… Нет…»   — Все на пол, я сказал!!!  Один из спецназов замечает Джи Ён за барной стойкой и буквально бросается на неё с оружием. Кружка выпадает из рук — девушка валится на плитку вместе с ней, приземляясь прямо на осколки. Ей моментально заламывают руки.    — Н-нет…   Мужчина в форме агрессивно кричит ей прямо в ухо, но она уже не слышит. Джи Ён начинает трясти. В голове стоит дикий гул после удара о кафель. Учащенный стук сердца тарабанит прямо по ушам, а легкие просто отказываются принять даже один несчастный глоток воздуха…» Девичьи руки с силой сжимают пустой поднос. Стекло под ногами. Громкие голоса. Запах спирта. Джи Ён резко моргнула, вернувшись в настоящий момент. Пальцы побелели от напряжения. Сиреневые глаза, обычно холодные, теперь стали стеклянными, пустыми. Её лицо оставалось непроницаемым, но внутри всё сжалось. Она почти не слышала его. Голос пьяного аджосси сливался в раздражённый гул, как шум старого радио, что пиздит под ухо. Но эмоции этого мужчины были понятны даже без слов — злость, самодовольство, желание унизить. — Ты меня слышишь, чёрт тебя дери?! — он резко поднялся, сдвинув стол в сторону — тарелки с остатками еды жалобно зазвенели. Его рука дёрнулась вверх — он замахнулся. Но прежде чем его кулак успел опуститься, между ним и официанткой возник третий человек — коренастый мужчина в чёрной рубашке. — Господин, пожалуйста, — голос его был натянутым, но вежливым. — Давайте не будем создавать проблем. Это недоразумение можно уладить. Я лично… — Недоразумение?! — пьяный рассмеялся, громко, грубо. — Это ты так называешь, да? Ты хочешь дать мне скидку, что ли? Угостить соджу? Думаешь, я ради этого кипиш поднимаю?! Он сделал шаг вперёд. Директор, хоть и нервничал, но не отступил. — Мне поебать на ваши предложения! — мужчина вновь срывается, агрессивно размахивает руками. — Я хочу, чтобы эта бесхребетная, наглая сучка извинилась передо мной! — он шагнул ближе, и взгляд его вспыхнул от злорадства. — На коленях. Тишина в ресторане стала удушающе плотной. Никто не смеялся, никто не переговаривался — все притворялись, что не видят. Но атмосфера накалялась. Девичьи пальцы до боли вонзились в поднос, как за последнюю ниточку, что удерживает в ней зверя. Джи Ён не отвела взгляда — смотрела на пьянчугу в упор. Её губы сжались, а в груди закипало что-то холодное и тяжёлое. Что-то опасное. Ещё один протяжный звук заставил вздрогнуть всех посетителей — чей-то стул с глухим скрежетом отодвинулся назад. — Чё смотришь, сука? Тебе было сказано извиниться, если проблем не хочешь!  Поднос выпал из её рук. Металл глухо ударился о плитку, и среди звона раскатившихся стаканов её дыхание будто остановилось. — Я сказал — на колени. Грубые мужские пальцы сомкнулись на её плечах, больно сдавливая кости. В этот момент что-то внутри Джи Ён надорвалось. Её грудь сжала волна ярости — ледяной, сжигающей, почти удушающей. Этот аджосси, этот самодовольный, пьяный ублюдок, думающий, что может просто заставить её… Её тело напряглось, словно натянутая струна, ладони сжались в кулаки, а в сиреневых глазах вспыхнула опасность — холодная сталь, которую приходилось видеть только соперникам в клетке во время кровавых боев.  Но Джи Ён не успела двинуться: в тот же миг пальцы пьянчуги исчезли с женских плеч, а сам мужчина — пропал с её поля зрения. Глухой удар. Хруст разлетающейся мебели. Грохот посуды, падающей на пол. Он отлетел назад, сбив стул, и рухнул прямо на свой же стол, проломив его под собственным весом. Пиво и остатки еды брызнули в стороны, а сам мужчина закашлялся, ошарашенно хватаясь за бок. В ресторане воцарилась звенящая тишина. Взгляд китаянки медленно переместился на того, кто стоял рядом. Рука его всё ещё была сжата в кулак. Дыхание ровное, но плечи напряжены, как у зверя, готового разорвать жертву в клочья. Его глаза — холодные, горящие, потемневшие, полные дикой ярости. — Повтори, — голос спасителя прозвучал низко, хищно. — Ч-что… — пьянчуга попытался подняться, но тут же зашипел от боли. — Повтори, что ты только что сказал, — высоченный парень сделал шаг вперёд, и даже не поднял руки, но мужчина тут же вжал голову в плечи. Лучший уличный боец Сеула. О нём слышали все. В тёмных переулках, в подвальных залах, где запах пота и крови смешивался с дешёвым табаком. Его имя произносили с уважением и страхом. Джокер. Человек, который никогда не проигрывал. Говорили, что он мог выстоять против целой толпы, даже не сбившись с дыхания. Что его удары были быстрыми, точными, выверенными — без лишнего движения, без колебаний. Что в его светлых глазах никогда не было сомнений, только спокойная, ледяная уверенность. Длинный шрам, тянущийся от уголка рта через скулу, делал его лицо ещё более хищным, опасным — словно улыбка, которую он никогда не мог сдержать во время драки. И самое страшное в нём было не то, насколько он силён. А то, насколько он спокоен, даже когда ломает чужие кости. — Ты хотел, чтобы она встала на колени? — Ха Джун чуть наклонил голову, искаженный подступающим приступом ярости. Ему не терпелось сломать бедолаге хребет, а потом вывернуть каждый палец и выбить все зубы вместе с длинным языком. — Может, сначала попробуешь сам? Мужчина побледнел. Кто-то в зале шумно выдохнул, словно наконец вспомнил, как дышать. Джи Ён вновь опустила взгляд. Разбитое стекло под ногами отражало тусклый свет ламп, крошечные осколки сверкали, словно утренняя роса. Рядом валялся поднос, перевёрнутый, ненужный, как напоминание о том, какая она жалкая. За спиной послышался шумный вдох. Начальник. Директор ресторанчика. Он не сказал ни слова, но его взгляд давил тяжелее, чем чьи-то руки, пытающиеся задушить. Он был в бешенстве. Джи Ён должна была смолчать, проглотить, подчиниться. Но уже слишком поздно.  Перед ней — его широкая спина. Джокер.  Он стоял неподвижно, словно зверь перед последним рывком. Дыхание ровное, но плечи напряжены. Его кулак всё ещё был сжат, как будто он не до конца решил, стоит ли продолжать. Потому что знал, что просто убьет. За неё. Джи Ён тихо выдохнула, попыталась угомонить поднявшуюся бурю внутри. Потянулась и легко, совсем аккуратно схватила парня за запястье. — Ты сделал достаточно, — её голос был тихим, спокойным. Почти мягким. Но почему-то в это же время отдавал диким холодом. — Спасибо.  Её пальцы на миг сжались, почувствовали под собой его разгоряченную кожу, а потом отпустили. И прежде чем кто-то успел что-то сказать, прежде чем начальник взорвался, прежде чем кто-то попытался её остановить — она развернулась и бегло вышла из заведения. Поздним вечером. Даже не переодевшись. — Куда пошла?! Смену кто закрывать будет?!! Джокер глянул вниз. Пьяный мужчина корчился на плитке — между двумя частями разломанного стола. Его дыхание было сбивчивым, а руки дрожали, но он не осмеливался даже поднять глаз, не мог выдавить ни слова. Страх прочно вцепился в него, перекрывая доступ к воздуху.  — Если ещё раз тронешь её… — голос уличного бойца был низким, тяжелым. Таким же, как перед дракой, когда в груди уже разгорается огонь, но движения ещё ледяные, сдержанные. — Я переломаю тебе все кости. Понял? Пьянчуга резко закивал, даже не пытаясь открыть рот. Джокер перевёл стальной взор из-под светлой челки уже на начальника, который стоял с застывшим лицом сбоку.  — Тебя тоже это касается, — коротко бросил он тому мужчине, — Не смей её трогать. Повысишь ещё раз голос — вырву язык.  Тот ничего не ответил, только сжал челюсть и сдержанно кивнул. Ха Джун ещё раз окинул обоих оценивающим взглядом, затем резко развернулся и вышел из ресторанчика, следом за ней. Вечерний воздух был холодным, но приятным после пропитанного запахами жира и алкоголя зала. Джокер глубоко вдохнул, заставляя себя успокоиться; но кулак всё ещё помнил, как врезался в челюсть того пьяного ублюдка. А потом он услышал голоса. Тихий разговор. За углом, в узком тупике между зданиями. Он шагнул ближе, осторожно, бесшумно. Джи Ён сидела на холодной земле, уткнувшись в колени. Хрупкая, маленькая, но такая напряженная. В её поведении не читалось ни капли страха или сомнений — только безразличный, холодный расчет. Перед ней, присев на корточки, умостился У Ин.  «И когда он успел?» Он что-то тихо говорил, и фразы доносились до угла короткими обрывками.  — Уходи работать из этого кабака. Мы поднимем нормальные бабки на гонках, так что не ссы. Китаянка подняла на друга совсем незаинтересованный, унылый взгляд. — Ты ничего не понимаешь.  — Вэньчэн, ну не еби ты мозги, а? Ты же сама базарила с Сан Хо… ты в курсе всех дел, — очкастый видит короткий кивок, размахивает руками. — Ну! Дак какого чёрта ты забыла в этом месте? Работы в клубе недостаточно?  — Бля… — девушка устало прикрывает глаза, полностью игнорирую яркий оскал друга напротив. — Помолчи, У Ин. Я серьезно.  Змей тяжело вздыхает, слегка усмехается. — Годы идут, а Вэньчэн нихуя не меняется… — он легко, почти по-доброму протягивает руку. — Если нужна будет помощь, то цифры знаешь. Не переусердствуй, дурная, а то сломаешься.  И змей задорно треплет подругу по волосам, разваливая такой уже привычный, родной пучок. Его пальцы легко проходятся по её голове, задержавшись на секунду — почти заботливо. А внутри у него — у Джокера, что только что выбил пьяного ублюдка в кабаке одним ударом — что-то неприятно кольнуло. Это было странное, жгучее, непонятное чувство. Будто не ему следовало её защищать. Будто это был не его долг, не его право. «Они ведь с У Ином знакомы ещё со школы…» Ха Джун стиснул зубы. Тяжело выдохнул и направился ко входу в ресторанчик, чтобы дождаться товарища там. И долго томиться не пришлось, ведь в тот же миг из-за угла выскочил поникший У Ин. На его обычно веселой морде не осталось ни намёка на что-то подобное — только серьезность, только дикий холод. — Вэньчэн в порядке. Она вон там, — очкастый указывает большим пальцем куда-то за свою спину. — Если хочешь, то можешь подойти попиздеть. Я тут подожду.  Джокер поджимает нижнюю губу, молча кивает. Один шаг. Другой.  За углом было темно. Узкий тупик между зданиями, без единого источника света — только далекие отблески уличных фонарей и неоновых вывесок отражались в лужах на потрескавшемся асфальте.  Она сидела там же, на холодной земле, прижав колени к груди, обвив их руками в тесном, почти защитном объятии. Белый фартук официанта с оттенками темной грязи, был несоответствующим этому мрачному моменту. Лица её не было видно — оно скрывалось за тем, как она беззвучно старалась удержать слёзы. Чтобы не быть слабой. Чтобы не чувствовать себя настолько жалкой. Джи Ён по-другому не умела. Она подняла одну руку, задирая рукав своей черной рубашки. Китаянка не хотела видеть, но всё равно смотрела — как её пальцы сжались, втиснулись в бледную кожу, на которой раскинулись многочисленные рубцы. Ожоги, которые всегда были с ней. Всегда напоминали о юности — следы боли, которые невозможно было забыть. Ногти впились в предплечье, держа его с такой силой, что вены вздулись от напряжения. Джи Ён сдавила руку, пытаясь почувствовать физическую боль, которая бы заглушила душевную. Это внешнее влияние должно было вернуть её хотя бы на мгновение в то состояние, когда она не чувствовала себя такой беспомощной. Но боль не уходила. Ха Джун хотел её окликнуть, но не успел.  Девичье лицо исказилось в новой попытке сдержать рыдания. Она закрыла глаза и, откинув голову назад, тихо выдохнула. Попыталась взять себя в руки, попыталась успокоиться, почувствовать хоть каплю контроля. Но на сердце было тяжко. Тело дрогнуло — по щекам покатились такие тяжелые, горькие, ненавистные ею слёзы. — Блять… к-как же я ненавижу…  Ха Джун замер, не в силах пошевелиться. Его взгляд пронзал её дрожащую фигуру, сидящую на холодной земле, её слёзы, которые она пыталась скрыть, те рваные, почти болезненные жесты. В этой тишине, где были только её молчание и боль, сердце Джокера сжалось так, что дышать стало трудно. Он не знал, что делать. В его груди бушевали чувства — отчаянные, болезненные, противоречивые. Ха Джун хотел подойти, прижать её к себе, сказать хоть что-то, чтобы она прекратила плакать. Но он просто не мог. Пожелал бы вернуть её ту, которую запомнил — всегда с лёгкой насмешкой, с каким-то недовольным взглядом, который она показывала чаще всего; но даже в тех ледяных глазах всегда ощущалось тепло. Он вспоминал те мгновения, когда она была настоящей, когда мир казался в каком-то смысле простым, и даже её вздохи и косые взгляды заставляли его чувствовать, что они оба по-настоящему живы. Но сейчас… Джи Ён не была такой. — П-пусть просто все от меня отъебутся… пожалуйста…  Дыхание оборвалось. Он шагнул вперёд, но тело словно застыло в этой точке. Её дрожащие руки, попытки не плакать, боль — всё это било по сердцу. Ха Джун вдруг осознал, насколько сильно она сломлена — та самая мисс-похуизм Джи Ён, что всегда держала себя в руках.  И сейчас видеть её такой ощущалось, словно неожиданный апперкот на ринге. Ха Джун знал, что если подойдёт к ней, если прикоснётся, то он не сможет её удержать. Он не сможет разделить с ней эту боль: Джи Ён только тяжело выдохнет и утонет в ненависти к самой же себе.  Она ведь так ненавидит быть жалкой. И Джокер не мог этого допустить. Он не хотел быть тем, кто причинил бы ей боль. Его чувства метались — он хотел сорваться, схватить её, скрыться с ней в этом темном переулке и просто побыть рядом. Но тут же понимал, что это только усугубит её страдания. Он не знал, как быть. Джокер был слаб. Он не мог её вылечить, не мог успокоить все её внутренние шрамы. Но он мог быть рядом. Мог быть её тенью. В светлых глазах мелькали образы — её взгляд, жесты, улыбка, недовольство и даже тот тёплый, случайный смех в порыве. Ха Джун мог быть для неё тем, кто будет рядом, кто будет охранять её. Чтобы Джи Ён никто не коснулся своим кривым взглядом, чтобы она не проходила через эту грязь вновь и вновь — никакой больше боли, ни мгновения страха. Джокер будет её защитой. Тенью, в которой она сможет укрыться, когда не захочет показывать свои слабости. И Ха Джун пообещал себе — она больше никогда не будет плакать, он не позволит этому случиться. Он не допустит. Потому что для него, единственное, важное — это семья. И Джи Ён для него таковой и являлась.  Его собственная боль будет ничем, пустым звуком, если он только сможет обезопасить её от этих мучений.

***

Кровь стекает прямо в рот. Металлический привкус, горячий, противный. Джокер сплёвывает алую жидкость на холодный пол клетки. Лицо горит — где-то в районе скулы уже расползается гематома, правый глаз начинает заплывать. Он чувствует, как кожа над бровью рвётся, как по виску течёт тёплая липкая струя, но боли нет. Адреналин бьёт по венам, глушит всё, кроме главного — удара. Ещё. И ещё. Его кулак ломает воздух и врезается в лицо противника с глухим, влажным звуком. Хруст. Челюсть? Нос? Неважно. Главное — оппонент валится на пол, оставляя за собой тут же брызнувшие капли крови. Джокер не ждёт — он падает сверху, колено жестко давит в грудную клетку соперника, а кулаки продолжают работать. Один. Второй. Третий. Брызги алого на его лицо, на белую футболку, на перебинтованные руки. Внутри всё кипит, но не от ярости — от жажды выживания. Жажды крови и превосходства. Пот заливает лицо. Мир на секунду двоится. Перед глазами мелькают образы. Маленькая комната, двое мальчишек, свернувшихся клубком на старом матрасе. Их голоса, их тихий плач, когда он приносит еду.  Братья выросли. Они уже не плачут — не умоляют прекратить жертвовать собой ради денег, а только ждут старшего с тяжелыми мыслями, с мучительным молчанием. Они ждут его дома. Ждут, когда он вернётся, весь в синяках, но с деньгами, которых хватит ещё на неделю. А потом — другой образ. Она. Джи Ён. Заплаканная, с дрожащими губами, с пустым, сломанным взглядом. Он видел её такой недавно, но не подошёл, не смог решиться. Даже не сказал ничего. Просто стоял в тени, сжимая кулаки, понимая, что не умеет быть рядом, когда боль нельзя заглушить ударами. Его отвлекает резкая вспышка в боку. Противник вырвался, бьёт коленом в печень. Резкий спазм, дыхание сбивается, он падает на бок. Шум трибун становится глухим, мир кружится. Ноги дрожат, когда он встаёт, кровь заливает губы, но он не падает. — Вставай, сука! — орёт кто-то из толпы. — Ты чё творишь, Джокер?! Поднимайся, блять!  «Идиоты», — как будто он собирался не вставать. Он борется не ради славы. Он борется ради денег, ради жизни и благополучия своей семьи. И он не уйдёт отсюда, пока не одержит победу. Пока не увидит, как его противник больше не может подняться. Джокер встряхивает головой, отбрасывая багровые капли. Делает глубокий вдох, наклоняется вперёд, сжимает кулаки. Они снова идут в атаку. Удары становятся слепыми. Беспощадными. Боец больше не чувствует рук. Они словно отмирают, но тело двигается само — хищно, механично, смертельно опасно. Каждый удар — как молот по стеклу, раз за разом разрывает лицо его противника, превращая в кровавое месиво. Джокер не останавливается. Гнев? Нет. Бешенство? Тоже нет. Это наслаждение. Это выживание. Глухой звук удара. Противник больше не двигается. — СТОП! — ведущий взревел в микрофон так, что заглушил крики толпы. — ПОБЕДА ДЖОКЕРА! Гул зрителей сотрясает высокие стены. Люди выкрикивают его имя, бьются о решётки клетки, визжат от восторга. Он их божество. Их убийца. Их чёртов чемпион. Но ему плевать. Джокер рывком отрывается от соперника, встаёт. Тяжёлое дыхание. Боль бьёт со всех сторон, но он привык — его тело уже не принадлежит ему, это просто оружие, которое он старательно точит каждый день. Он вытирает кровь с губ, но понимает, что бесполезно — она везде. На руках, на лице, на белой футболке, которая теперь стала алой. Он выходит из клетки. Ему больше нечего здесь делать: шоу на сегодня закончено. Толпа, восхищение, ненависть: — ЧЕРТОВ УБЛЮДОК! — ОН НЕПРОБИВАЕМЫЙ! — КАК, БЛЯДЬ, ОН ЕЩЁ СТОИТ НА НОГАХ?! Они восторженно бросаются к нему, их взгляды, их жадные глаза, их потные руки, тянущиеся к нему — всё это вызывает только отвращение. Они его не знают. Они не видели, как он падал. Как он тонул в этом аду. Как он рвал себя на куски ради выживания. Они видят только его победы. «Тупые ублюдки». Он плетется сквозь этот рёв, этот хаос, этот оглушающий адреналиновый угар. У него нет цели смотреть на них. Он ищет только один взгляд. Сиреневые глаза. Глаза за барной стойкой. Джи Ён. Именно туда он направляется. Толпа ревёт, но Джокер прорывается через неё, не сбавляя шаг. Фанаты в футболках с логотипом клуба тянутся к нему, кто-то хватает за предплечье, кто-то пытается крикнуть что-то в лицо. — Джокер! Чувак, это было чёртово мясо! — Ты машина, братан! — Когда следующий бой?! Но он даже не смотрит в их сторону. Один грозный взгляд — и зеваки расступаются. Они привыкли, что он не улыбается, не наслаждается победой с гордостью и весельем, не говорит, не раздаёт автографы.  Джокер — всего лишь жалкий шут, который обязан делать шоу, распалять жалких лудоманов и важных дядек на высокие ставки. Он выходит в основную зону клуба. Гул голосов, шум алкоголя, заигрывания дешёвых девчонок — всё мимо. Он уже там, где ему нужно. Бар. Но он тут же напрягается: Джи Ён нет. За стойкой две обычные барменши — Боми игриво намешивает коктейль их постояльцу, блондинка сбоку вытирает стаканы и бросает исподтишка тоскливые взгляды. Незнакомый паренёк, явно новенький, крутит в руках шейкер, а ещё — У Ин. Язвительный ублюдок, его давний знакомый. «Этот мне точно покоя не даст». Джокер поникает на долю секунды. Джи Ён нет, а ему именно сейчас хотелось её увидеть. Он хмурится, сжимает пальцы в кулаки и, не говоря ни слова, резко садится на высокий барный стул. — О-о-о! — тянет У Ин, подавая ему ледяную бутылку с водой. — Сам Джокер собственной персоной. Я слышал рёв тех идиотов. Думаю, ты сегодня заработал дальше больше, чем нужно. Хорош! Джокер не отвечает. Он медленно осматривает стойку, пытаясь найти хоть намёк на её присутствие. Но её нет. И от этого внутри начинает закипать злое, глухое разочарование. — Кого-то потерял, Ромео? — очкастый приближается к бойцу опасно близко, тянет ехидную лыбу. Ха Джун хмурит брови, игнорирует. — Вэньчэн сегодня отпросилась. Ох, я еле эту кобру успокоил… — Слышь, утырок… Нахуй пошел вместе со своими подколами! — Боми агрессивно хлопает по стойке, её большая грудь подпрыгивает на сладость змеиным очам перед ней. — Уааа, моя Джи Ён-и бросила меня… совсем одну… — А чё ты других барменов обделяешь? Вон, вторая подружка-блондиночка стоит, ушки точит, — У Ин язвительно высовывает свой раздвоенный язык и указывает в сторону Соён, милое лицо которой тут же залилось красным. — Чё… интересно, о чём мы тут базарим? Дак ты поближе подойти — не стесняйся. Или… или тебе больше нравится на Джокера издалека таращиться?.. Глаза Им Соён распахиваются в яром удивлении. Губы перекашиваются от резкого прилива неловкости и стыда — она отворачивается. — Хи-хи-хи!.. Кажется, я угада-а-ал… — довольный собой гад ухмыляется, возвращается к друзьям. — Пха-ха-ха! Не, ну видали? Я бы на месте Джокера уже писал заявление в полицию за сталкерство. Сколько ж можно-то пялиться?! Губы дрожат. Сильнее, чем хотелось бы. Соён сжимает тряпку в руках, пальцы побелели от напряжения. Не плакать. Только не при них. Но слова У Ина режут, как острый, хорошо заточенный нож. Его голос — змеиный, насмешливый, пропитанный ядом. Он говорит громко, нарочито вытягивая слова, так, чтобы все вокруг слышали. Барменша чувствует, как на неё оборачиваются. Кто-то ухмыляется, кто-то с насмешливым любопытством делает вид, что не слышал. Но она видит их взгляды, видит, как одни переглядываются, а другие будто ждут, что будет дальше. А Джокер… он всё так же продолжал пилить глянцевую поверхность стойки. Ему было плевать. Плевать на неё… плевать на её чувства, на её положение… Глупо было надеяться, что никто не заметит, как в уголках её медовых глаз собираются слёзы. Грудь сдавливает, словно петля на шее затягивается всё туже. Она быстро опускает голову, делает вид, что вытирает барную стойку, но по щеке предательски скатывается слеза. Одна. Вторая. — Ты чё, разревелась? — слышится чей-то голос. Надменный, с усмешкой. «Боже. Только не это». Слёзы размывают картинку, мир перед глазами плывет. Виски ломит от напряжения. Соён чувствует, как начинает задыхаться от стыда, от унижения, от невозможности сказать хоть что-то в ответ. Она резко разворачивается и почти бежит в подсобку, даже не оглядываясь. Ей нужно скрыться. Хотя бы на пару минут. Чтобы не видеть их взгляды. На У Ина тут же поворачиваются головы всех зрителей этой сцены. Змей так и продолжал лыбится, подперев кулаком щеку. Желтые очки сползли на нос, открывая вид на его удовлетворенные, загоревшиеся очи. — Чё? — бросает он, когда чувствует на себе цепкие взоры.  — Тебе не кажется, что ты борщанул? Ну, всё-таки тихая девчонка… — отзывается один из постояльцев, что сидел под боком. — А тебе не кажется, что тебе стоит закрыть нахуй свой рот и свалить отсюда? — наиграно игривым тоном отвечает сам У Ин. Ему плевать. Плевать на какую-то глупую барменшу, имя которой он не помнил. Плевать, если подумают, что он слишком жесток. Душа змея требовала шоу, требовала фееричных слёз и драмы — он их получил. Он доволен собой, а на остальное ему плевать.  — Нет… ну, может, мне ещё начать кланяться всем подряд? Жопу лизать? — змей скалится в сумасшедшей улыбке. — Нашлись тут любители морали. А любители моего члена когда появятся?! Я так-то из-за тренировок уже неделю не трахался… Ебучая «Лига улиц»…  Боми за стойкой от смеха уже задыхается, хватаясь за живот. Она сама была той ещё сукой, и никогда этого не скрывала. Поэтому именно Ю У Ину предоставилась честь запасть ей в душу — стать партнером для потрахушек номер один среди всех. Его надменное поведение, его мерзкие шутки и подколы, что заставляли таких же аморалов смеяться до слёз, а слабых — ломаться и рыдать. Это было именно тем, что её так притягивало — заставляло раз за разом трезвонить ему поздней ночью, чтобы он заехал. Среди веселья была только одна угрюмая мина — заебанный тяжелым днём Джокер, которому ещё нужно было зализать раны и дойти домой, не свалившись где-то по дороге.  — Я пойду. — Давай, удачи! Передашь от меня приветик Вэньчэн, — У Ин многозначительно подмигивает и поворачивается обратно на бар, начиная травить новые шутки.  Джокер на реплику змеиного товарища только насупился. Поднялся со стула и почапал в другой конец клуба — туда, где было тихо.

***

Ха Джун толкнул дверь — его встретил только холод и глухая тишина. Квартира казалась застывшей — ни единого звука, ни проблеска света. Только серые силуэты мебели, растворённые во мраке. Он бесшумно разулся, не включая свет, и направился вглубь. Комната младших. Аккуратно дернул ручку и осторожно, почти бесшумно, открыл дверь. В нос ударил запах жаропонижающей мази и лёгкий привкус лекарств в воздухе. На кровати, лежа ровно на спине, сопел младший брат. На его лбу — влажный компресс. Ки Мён выглядел спокойным, дышал ровно, значит, температура уже упала.  Рядом, на коленях, умостилась девушка. Джи Ён. Она сидела полу, нырнув лицом в край постели. Грудь плавно поднималась и опускалась — девушка спала. Но не глубоко, почти на грани пробуждения. Джокер перевёл взгляд чуть ниже. На её коленях лежил ещё один мальчишка — Джинсу, тоже заснувший. Белокурые волосы растрёпаны, на лице мелькает легкая, умиротворенная улыбка. Джи Ён рассеянно водила пальцами по его патлатой шевелюре, даже во сне. Отчего тот почти мурлыкал, как довольный кошак. Рядом расположился второй младший — Тэхун, что положил под голову подушку и также сопел на полу, хотя у него есть своя кровать.  Ха Джун затаил дыхание. Сердце ударило сильнее, но он быстро взял себя в руки. Шагнул вперёд, двинулся к ним — медленно, осторожно, бесшумно. Прошелся внимательным взглядом по своей семье. Ки Мён выглядел намного лучше: Джи Ён хорошо постаралась. Ведь именно она отпросилась со смены в клубе и осталась с больным мальчишкой по просьбе самого Джокера, которому нужно было работать.  Парень тихо выдохнул. Нагнулся пониже, чтобы рассмотреть умиротворенные лица сопящих. Перебинтованная ладонь сама потянулась — скользнула по девичьей макушке, по её смешному пучку, что был закручен привычной китайской шпилькой. Джи Ён сквозь сон чуть поморщилась, поджала губы, а потом вновь расслабилась. Но вдруг кто-то дернулся: — Уаааа… ням-ням-ням… — зевнул белокурый мальчуган, приоткрыв усталые веки. — О… привет, хён.  Он аккуратно поднял голову с коленей сестры и присел возле неё, опираясь спиной о край постели.  — Ну тебя и помотало, — Джинсу обескураженно провел ладонями по лицу, пытаясь выловить каждое ранение Ха Джуна в полумраке комнаты. — Если нуна увидит… — Что нуна увидит? — тут же раздается где-то сбоку, заставив белокурого вздрогнуть от неожиданности.  Джи Ён устало потирает глаза и пытается сфокусировать взгляд, но видит перед собой только размытые силуэты — натыкается на громадную, высоченную тень над собой. — Привет… — китаянка мычит, пытаясь удержать зевок, — а… сколько часов? — Почти три. Джи Ён осторожно убирает ладонь с тёплой макушки больного Ки Мёна. Тот даже не шелохнулся — сон окончательно одолел его. Китаянка проводит пальцами по его темным волосам в последний раз, затем медленно поднимается на ноги, стараясь не разбудить Тэхуна, что по-прежнему спал, свернувшись на полу. — Ого… это когда я вырубилась?— она криво поднимается на ноги и хрустит позвоночником, вызывая у своего младшего тихий смешок. — Эй, не смешно совсем… как будет тебе за двадцать, то я тебе обязательно припомню… А! — бегло вспоминает. — Нужно Ки Мёну заварить ещё одну чашку чая. Он идет на поправку — на днях будет полностью здоров. Джокер наблюдает за ней молча. Когда Джи Ён шагнула к выходу, он открыл дверь первым. Бесшумно, почти сливаясь с тенями в квартире. Девушка вышла в гостиную, Джинсу устало поплелся за ней. Было темно. Холодный воздух после духоты детской комнаты обдал кожу, пробежался мурашками по рукам. — Ты уже выключил отопление? — негромко спросила она, прижимая брата к себе.  Джокер не ответил сразу. Он шёл чуть впереди, расслабленный на первый взгляд, но что-то в его спине, в том, как он держал плечи, выдавало напряжённость. — Денег не хватило. Да и скоро должно потеплеть. Её губы дрогнули — то ли от желания сказать что-то ещё, то ли от понимания, насколько ей его жаль. В темноте Джи Ён видела только его силуэт — высокий, крепкий, как гора. Такой родной и в то же время… такой отстранённый. Джи Ён стиснула пальцы на рукаве брата. Ей не хотелось отпускать тепло. Джинсу тихо выдохнул и отлепился от сестрицы, становясь сбоку.  — Я, наверное, попробую ещё немного поспать… — сиреневые глаза паренька покраснели от усталости, под ними мелькали глубокие синяки. — Спасибо, что разрешил остаться, Ха Джун-хён. Брови Джокера поднимаются в удивлении, когда паренёк сгибается в легком поклоне. Джи Ён на это только улыбается, удовлетворенно кивает на жест брата и уходит к столешнице, чтобы заварить чай Ки Мёну. Джинсу внимательно провожает взглядом её фигуру, а потом совсем тихо, срываясь на шепот, обращается к Джокеру: — Хён, мы можем чуть позже поговорить? Только нуне ни слова…  Ха Джун даже немного напрягся, заметив настороженный взгляд сиреневых глаз перед собой. Он сдержанно кивнул — Джинсу ему в ответ.   Дверь в детскую скрипнула — младший Чжан ушёл, оставляя в гостиной только тихий полумрак и двух взрослых, что в нем утопали. Кухня была залита тенями, что мягко ложились на низкий силуэт у плиты. Пар от закипающей воды поднимался лёгкими клубами, растворяясь в воздухе. Джи Ён сосредоточенно высыпала в чашку сушёные листья, бросила несколько тёмно-красных ягод и ломтик груши, чуть помешала ложкой. — Этот чай помогает организму бороться с вирусом. Мы в Китае только так и лечились, — говорила девушка совсем сдержанно и тихо, чтобы не нарушать спокойную атмосферу этого момента. — Он хорошо согревает и успокаивает. Ки Мён выспится и ему станет легче… Ха Джун слушал. Не столько слова, сколько сам её голос. Он был ласковым, мягким — разливался приятным теплом по его жестоко избитому телу. Джи Ён же полностью ушла в процесс, отвлеклась, на мгновение потеряв бдительность. А он — нет. Джокер шагнул ближе. Его пальцы коснулись её талии, а затем сжались крепче. Тёплые, сильные руки обхватили девушку с двух сторон, ощущая, какая она хрупкая, какая живая. Джи Ён вздрогнула от неожиданности. Ложка звонко ударилась о край чашки, отскочила обратно. Но прежде чем китаянка успела что-то сказать, Ха Джун молча прижался к ней сильнее, склоняясь ниже. Дыхание, тёплое и тяжёлое, обожгло её шею. Она напряглась, но не двинулась, не оттолкнула. Лоб Джокера мягко коснулся её плеча, губы дрогнули у самой кожи. Едва, почти призрачно. Он не знал, почему сделал это. Не знал, что хотел этим показать. Но он чувствовал. Ту дикую усталость, ту неимоверную благодарность, то запретное желание просто остаться в этом тепле, в этом мгновении, что так грело ему сердце.  Джи Ён не отстранилась. Она не дёрнулась, не замерла в недоумении, не задала ни одного вопроса. Она просто молчала. Дыхание сбивалось, но становилось ровнее с каждой секундой. А потом её пальцы двинулись. Мягко, осторожно, почти несмело. Девичьи холодные ладони скользнули вниз и легли поверх его рук, перебинтованных, грубых, закаленных постоянными боями. Ха Джун застыл. Пальцы девушки осторожно прошлись по ткани, чуть сжали, будто проверяя, насколько крепко он держит её.  Но не для того, чтобы освободиться. Нет. Просто чтобы почувствовать. Джи Ён тихо вздохнула, сглотнула, чувствуя, как пылают уши. Джокер это заметил. Он слышал её медленные вдохи, ощущал чуть сбитое биение сердца. Чувствовал, какая она маленькая и хрупкая в его руках. Как ладони её столь тёплые, нежные — по его спине будто прошёл разряд. Ха Джун чувствовал её запах — лёгкий, с ноткой зеленого яблока и чего-то сладкого, родного. Он чувствовал всё. А ещё — что не хочет её отпускать. Парень прижал подругу к столешнице своим большим весом, устало прикрыл глаза и выдохнул ей в шею.  — Спасибо, — низкий голос был тихим, глухим, сорванным. Почти неуверенным. Почти чужим для него самого. — Тебе не за что меня благодарить. Джи Ён почувствовала себя маленькой. Такого с ней ещё не было. Несмотря на свою комплектацию, она всегда была сильной, непоколебимой, жестокой и независимой. У неё не было иного выбора. Сколько раз ей приходилось стоять одной против всего мира, сколько раз приходилось прятать страх за стальным прищуром? Сколько раз она тушила сигареты о свои руки, когда хотелось заплакать? Но сейчас… — Не говори глупостей, Джи Ён.  Она была хрупкой. Её собственное тело вдруг начало казаться слишком лёгким в этих руках. В его руках. Громадный, непоколебимый Джокер держал её так осторожно, так бережно, будто она могла рассыпаться в его объятиях. Джи Ён чувствовала его тепло — приятное, обволакивающее и при этом пугающе родное.  Чувствовала, как напряглись его пальцы на её животе, как будто он боролся сам с собой. Чувствовала, как его сердце бьётся глухо, тяжело, слишком близко. Глубокий вдох. Чай на столе остывал, но она не могла пошевелиться. Да и хотела ли? Китаянка только тихо выдохнула и медленно, почти нерешительно, повернулась к нему. Джокер не остановил — просто смотрел сверху вниз. Высокий, с рассеянными по лицу синяками, с уставшими глазами, в которых всегда было слишком много холода, отчужденности, жестокости, как и в её — сиреневых.  Джи Ён сделала шаг ближе. Зарылась лицом в его грудь, медленно обняв в ответ. Она просто позволила себе почувствовать. — Ты вновь переусердствовал в клубе. Я это предвидела, поэтому в аптеке взяла кое-что и для тебя…  И в этот момент он тоже позволил себе. Позволил коснуться подбородком её макушки. Вынуть шпильку из неуклюжего пучка, отложить её в сторону. Позволил длинным, чёрным волосам рассыпаться волнами по женской спине — вдохнуть их аромат. Позволил сжать руки крепче. Позволил впервые за долгие годы просто стоять вот так — с кем-то, кто не пытался его победить или использовать. Кто просто был рядом. Кто чувствовал его, думал о нём, заботился, прикупив тюбик гепариновой мази от синяков.  Ха Джун не знал, что делать с этим чувством, которое так резко ворвалось в его жизнь. Но понимал одно: «Я не хочу тебя потерять». Джокер был сильным — не умел по-другому. Но когда она была рядом, то чувствовал себя как никогда уязвимым.  Почему через долгие года жестокости, крови и звериной ненависти, он смог дать себе право быть не только тем, кто сражается, но и тем, кто нуждается в ласке?  Она была его тихим спасением — тем, с кем можно было быть собой, без масок, без игры. Без шутовского колпака и подвальной клички «Джокер», что таила за собой множество безжалостных, деспотичных и садистских сцен.  Ха Джун не знал, как это получилось, но был уверен: ни один бой, ни одно поражение в жизни не могли бы вернуть ему эти тишину и спокойствие, которые он почувствовал, когда Джи Ён обняла его.  И если бы кто-то сказал ему ещё год назад, что у него тоже есть право на любовь и заботу, как и у других — нормальных… он бы не поверил. Но теперь, с ней, прижимающейся к нему столь близко, он не знал, как жил все эти года в таком неприятном, морозящим душу, одиночестве.