О чём молчит моя Вэньчэн

Тарелка пролетает через всю кухню, врезаясь в стену позади сгорбленной женщины. Громкий звук разбитого стекла заставляет белокурого мальчишку вздрогнуть и вжаться в угол ещё сильнее. — Скажи же, Мэй Ха-юн… Скажи мне правду, чёртова ты сука! — орет пьяный мужчина, что уже покраснел от ярости. — Ты мне изменяешь?! Конченная блядюга!  Женщина на рёв мужа не реагирует — пускает кольца дыма в потолок, удобно умостившись в кресле. Глава семьи тяжело вздыхает и выходит из квартиры, агрессивно хлопая дверью напоследок. Стены задрожали. Она снова сломалась. День за днём мать угасала, будто её выжимали до капли. И теперь, когда внутри ничего не осталось, она просто сидела в стареньком кресле, безжизненно глядя в потолок. Не замечала она ни пыли на полу, ни голодных детей, что уже вот-вот должны были выходить в школу. В квартире стоял запах сигарет и перегара, и даже воздух казался тяжёлым — пропитанным тишиной, в которой стремительно растворялась их семья. — Мама, я же просила тебя не курить возле Джинсу. Для этого есть окно, — белокурая девочка морщится от мерзкого запаха табачного дыма и подходит к своему младшему брату. — Всё нормально, сяо. Я сейчас отведу тебя в школу. Не обращай внимания на этих. Женщина медленно переводит взгляд на свою дочь. Её сиреневые глаза — пустые, отстранённые, как у куклы, которая пылится в забытой коробке на чердаке. — Ага, — её голос был слабым, как тень от пламени — никаким. Девочка глубоко вдохнула, закрыла глаза. Посчитала до пяти, чтобы успокоить надвигающийся ураган в груди. — Джинсу, подожди меня у выхода. Хорошо? Белокурый мальчишка только нервно кивает. Поднимается из пола и уходит в коридор, чтобы не видеть той «тёплой» семейной картины. — Мама, прекрати курить в доме, — женщина свою дочь игнорирует, затягиваясь снова.  Но тут же срывается, когда девочка просто-напросто вырвала сигарету из её рук и бросила на пол, притаптывая подошвой. — Ты что делаешь?!  — Я тебя попросила дважды. — И что?! Ты вообще хоть знаешь, как мне, блять, тяжело?! Доченька, я устала! Я уже не выношу твоего дурного отца… Почему ты не можешь это понять и вечно придираешься ко мне? Белокурая девочка хмыкает. Хватается за голову, пропуская пряди между пальцами. — Тяжело тебе?.. Тебе? Тебе, блять, тяжело?! Да кто тебя заставлял трахаться с тем придурком?! И рожать от него… дважды! — она срывается, переходя на повышенные тона. Её сиреневые глаза распахнулись в дикости, а губы растянулись в оскале. — Тебе тяжело? Да… конечно, тебе тут тяжелее всех!  Девочка агрессивно застегивает черную кофточку, топчась у зеркала. Её мать только сидит в кресле, утирая град подступивших слёз. «Только почему-то это мне нужно слушать вашу ругань от раннего утра до позднего вечера! Это мне нужно постоянно проверять нычки отца, чтобы он снова не принял ту дрянь! Это, блять  мне нужно смотреть за Джинсу, когда ты впадаешь в свою ебучую депрессию и забываешь его покормить!» — проносится в мыслях, которые она так боялась озвучить. Белокурая влетает обратно в кухню и смотрит на ту, кто её выносила и родила. Смотрит на свою родную мать. — И что ты делаешь сейчас? Плачешь?! Знаешь, а мне тоже иногда хочется поплакать… но я просто не могу. Не могу, блять, понимаешь?! А знаешь, почему не могу? — борется с палким желанием задрать рукава, чтобы мама наконец увидела. — Ащ… да что я тебе объяснять тут буду. Бесполезно.  Хочет уйти, но в последний момент теряется. Подходит обратно к креслу, где сидела сгорбленная мать, уткнувшись в свои ладони. — Прости, мама… мне не стоило говорить таких вещей. Прости меня. Ты же любишь нас с Джинсу? Правда ведь? — девочка проводит рукой по маминым белоснежным волосам. Ей самой становится на душе невыносимо тяжко.  Женщина на вопрос не отвечает, продолжая тихо скулить от плача.  — Я отведу братика в школу. После занятий приготовлю ужин. Только мне нужно немного вон на рис. — У нас нет денег, — шепчет мама совсем тихо, жалостливо поглядывая на свою дочь.  — Хорошо. Я найду.  И уходят дети из квартиры, оставляя за собой только тихий скрип двери.  Раннее утро в Сеуле было прохладным, и воздух ещё хранил свежесть ночи. На деревянной лавочке у высокого забора сидели трое пожилых корейцев — мужчина в тёмной кепке и две женщины в скромных пальто. Они попивали горячий ячменный чай из термоса и лениво вели беседу, наблюдая за прохожими. А была семья Чжан для них только поводом для обсуждений и сплетен, ведь постоянные звуки громких криков и летающих тарелок мог не услышать только глухой. — Вон… идут… китайские термиты, — тихо проговаривает женщина, супит свои седые брови. Девочка — совсем низенькая, хилая, с короткими, белоснежными волосами. Идёт чуть впереди, крепко сжимая ладонь младшего брата в своей. Мальчик, с которым они были похожи как две капли воды, покорно следовал за ней, удивленно рассматривая соседей, что косили на него очень недобрыми взглядами. — Мигранты, — вздохнул мужчина, отхлёбывая чай. — Раньше в нашем районе такого не было. — Пусть катятся к себе на родину! — восклицает и вторая соседка, что умостилась сбоку. На мгновение воцарилась тишина. Только ветер лениво шевелил листья на деревьях, и утреннее солнце ложилось мягкими бликами на потрескавшуюся краску лавочки. — Видели их родителей? Сплошная алкашня… Мэй Ха-юй была такой красавицей, а во что превратилась… Стоило ей ехать в Китай моделью работать?  — Притащила с собой урода, что ни её, ни детей не щадит. Ох-ох, ходит эта малышня вечно голодная да в синяках. Точно ворами вырастут!  — А вы слышали, что их якудза частенько навещает? Как увижу чёрную машину на нашей улице, так сразу на все замки закрываюсь. Страшно-то… — Да-да, мы тоже слышали! Поговаривают, что они эту девочку насиловали… Такой страшный рёв одной ночью слышала, что волосы дыбом. Думала: поседею! — Кхе-хе-хе, ты итак седая!  — Ой, да помолчи ты!  — Только не понимаю, что якудза нужно было от этого ребёнка. Она же совсем… ну… на пацанёнка похожа.  — Не говори таких страшных вещей, Чон Сон-хи! Они же борделями управляют. Может, затянуть в этот бизнес хотят. Идиот Чжуньфэй им ого-го денег должен!  Белокурая девочка на эти комментарии только хмурится, но молчит. С соседями даже не здоровается, а только гордо проходит мимо, утягивая за собой братишку.  — Доброго утра даже не пожелали. Сразу видно, что не наши! Термиты китайские… понаехали!  Заворачивают дети за угол и выходят на главную улицу, что вела к младшей школе, куда они как раз направлялись.  — Нуна-а-а… — Джинсу называл свою сестру только так, не по-китайски, —  почему они на нас так смотрели? И что значит «бордель?»  Девочка притормаживает, тяжело вздыхает, мягко поглаживая копну волос брата. — Они сами не понимают, о чём говорят. Не обращай внимания, а-Джинсу. — Как? Они же взрослые. Взрослые всё знают. Белокурая натянуто улыбается, прикрывая тяжелые от недосыпа веки. В блеске утреннего солнца выделяются глубокие, тёмные круги под её сиреневыми глазами. — Возраст не гарантирует ума. Ты только на родителей наших взгляни. Считаешь, что они всё знают?  — Ну… не знаю… Когда я прошу маму приготовить кашу без комочков, она говорит, что не умеет. А ты умеешь.  — И какой из этого можно сделать вывод?  — Что ты взрослая!  Девочка пускает смешок, хлопая себя по лбу. Вновь треплет белокурую копну мальца под его нахмуренный взгляд. — Почему ты постоянно лезешь к моим волосам?! — Ха-ха! Потому что ты смешной! Но она тут же теряется, когда видит одинокую слезу, что скатилась по щеке братика.  — Ребята в школе говорят, что мои волосы слишком странные… Говорят, что я больной… Я правда так ужасен, нуна? — тихий голос дрожит. Когда он поднял глаза, то в них застыл страх.  Его сестра резко выдохнула, словно её ударили чем-то тяжелым. Она знала, как это чувствуется: каково это видеть кривые взгляды корейцев и слышать громкие оскорбления, брошенные в спину.  — Они… они говорят, что таких, как я, здесь быть не должно, — его губы дрогнули. Он всегда переходил на китайский, когда нервничал. — Они тянут меня за волосы, говорят, что я «неправильный».  Девочка аккуратно положила ладонь ему на макушку, пальцы чуть по драгивали. Она провела ими по этим светлым прядям — таким же, как у неё самой. — Они так говорят, не потому, что с тобой что-то не так. А потому, что сами боятся всего, чего не понимают, — она присаживается перед ним, крепко-крепко обнимая. — Ты не ужасен. Ты мой любимый братик. Ты — настоящий. Не позволяй им отнять это у тебя. Усёк?  Мальчишка молча кивает, поджимая губы, чтобы не разреветься. Отвечает на объятия сестры, утыкаясь ей в шею. И уже плевать было на глупых соседей, на злых одноклассников и даже на родителей.  Джинсу знал, что пока его нуна рядом, он не один. 

***

Внутри мужского туалета средней школы стояла гнетущая тишина, нарушаемая только слабым эхом шагов в коридоре. Стены были покрыты старой плиткой с облупившейся краской, на углах которой виднелись засохшие пятна грязи. Слабый свет из-под двери тускло проникал внутрь помещения. Запах дезинфицирующих средств и сырости смешивался с едва уловимыми отголосками табачного дыма, который висел в воздухе после недавнего перерыва.  В одной из кабинок на крышке унитаза сидела девочка. Её светлые волосы свисали вперёд, скрывая задуманное лицо. В руках она держала пачку купюр, осторожно пересчитывая деньги, как будто это был её единственный способ почувствовать контроль и удовлетворение. Молча, она перекладывала банкноты, только изредка задерживаясь на некоторых из них, словно выискивая что-то важное. — Десять тысяч четыреста пятьдесят вон… Вокруг неё стояла группа парней — несколько человек, замерших в полной тишине. Каждый из них был прикован взглядом к полу — глаза судорожно избегали сгорбленную, хрупкую фигуру перед ними. Их руки бессильно висели вдоль тела, иногда подрагивая из-за приглушенных хмыков.  Паренёк, что стоял рядом с дверью, начал беспокойно шевелить ногой, но тут же затих, будто не решаясь даже на малейшее движение, которое могло бы привести к чему-то большему, чем просто страх. Все они боялись одного — встретиться с её диким взглядом, что скрывался за длинной челкой белокурой копны. Тусклый свет падал на её перекошенную от неудобной позы фигуру. Она будто выстроила вокруг себя невидимую ловушку, в которой окружающие её мальцы оказались пленниками. — А вы неплохо постарались. Думаю, на неделю этого хватит… — белокурая поднимается с крышки унитаза, отряхивая свою школьную юбку.  Парни нервно выдыхают и отступают в сторону, чтобы пропустить девочку. Она останавливается перед зеркалом, поглядывая на свое размытое отражение. Видит глубокие синяки под глазами и нездоровую бледность лица — тихо матерится себе под нос.  Тут же резко разворачивается и делает яростный выпад на ближайшего паренька — он отлетает в дверь кабинки, больно ударяясь затылком. — Ха… вы думали, что я так скажу?! Вы ж ебучие буржуи! Думаете, я поверю, что у вас была только эта жалкая десятка вон?! Ах вы пиздливые ублюдки…  Тройка парней сражу же стает на колени, выражая глубокий поклон в извинении. — П-простите! У меня есть деньги только на кредитке отца!.. — Ты за дуру меня не держи, кретин, — белокурая присаживается на корточки, грубо тянет школьника за волосы, чтобы поднять его голову и посмотреть в глаза. — У меня нет карты. Либо наличные, либо я сломаю тебе руку.  — Я сниму деньги после школы. Обещаю!!!  — Ага-ага… только лепет, — она перекривливает мальца, а потом поднимается на ноги. — Уходите. И этого придурка заберите нахер. Нечего по полу в туалете валяться… грязная свинья.  Кивает в сторону слегшего после её же удара паренька, лицо которого уже залилось кровью.  — Ой, фу… Что за гадость? Умойте его. Если чё, то он навернулся с лестницы. Ясно?  Парни бегло закивали головами. Подобрали своего товарища и пулей вылетели из туалета, оставляя там только хилую девочку с насупленной мордой и загадочную фигуру в углу. Это был юноша, одет в идеально выглаженную школьную форму. Даже все пуговицы были защелкнуты на пиджаке, как и полагается прилежному ученику.  — Ну и дела… — тихо хмыкает он, застегивая ширинку после сплавления нужды. — Даже поссать спокойно не дают. — Умолкни. Тебя это не касается, — белокурая ворчит на него, скептически поглядывает на тщетные попытки справиться с заевшей молнией мужских брюк. — Во дебил… — Слышь, китайская девочка! Сама в юбке щеголяешь, а ко мне приёбываешься, — он наконец справился с застёжкой и начал заправлять рубашку внутрь.  — Можем махнуться, если хочешь. Я не против в штанах походить.   — Иди нахуй! — опасно шипит паренёк. — Сам иди, придурок У Ин!  — Что за акцент на моем имени? Своё-то слышала? До сих пор запомнить не могу… — он шарит по карманам черного пиджака и тут же вынимает две кривые самокрутки. — Будешь?  Тычет табачное изделие подруге в руки и довольно щерится. «Не, ну хоть бы руки помыл». — Ты же говорил, что не куришь, потому что тебя накажут, — китаянка только хмурится, но от курева не отказывается. Вертит изделие между пальцами и нагибает голову поближе к парню. — Подпали. Я забыла спички.  Тот растягивает губы в ехидной улыбочке, но всё же клацает зажигалкой. Маленький огонёк освещает сосредоточенное лицо девочки, отдаваясь блеском в её сиреневых глазах. Под одним из них виднелась родинка, вторая — чуть ниже, на щеке, но с той же стороны.  — А ты говорила, что никогда курить не будешь. И чё? Вновь достаешь меня, китайская девочка, — называет так, потому что действительно не мог запомнить её настоящее имя. — А на наказание мне поебать. Этот этап уже пройден. Думаю, он заебется избивать меня второй раз за этот день, ха-ха!  Расстегивает пуговицы на своей школьной рубашке, открывая вид на то, что могло заставить людей отшатнуться в ужасе. Гематомы — синяки разных оттенков, от глубокого-синего до багрово-зеленого, покрывали его грудь и живот. Следы жестоких ударов, искаженные временем и спазмами боли.  Но взгляд У Ина был невозмутимым, а морда исказилась в ухмылке, словно он знал, каковы будут последствия, но останавливаться не собирался.  — Ого… Он тебя арматурой пиздил что ли?  — Не. Палкой своей ебучей, — он горбит спину и застегивает рубашку обратно, прикрывая тело ещё пиджаком сверху. — Сказал, что ещё один выкидон — и он меня дома запрёт, прикинь!  — А ты что? — А как видишь? — У Ин пускает ехидный смешок и пытается подпалить самокрутку. — Ёб твою… газ закончился.  Он тут же теряется, когда подруга подходит к нему впритык, подставляя своё лицо слишком близко. — Тяни, — приказывает, приставив подпаленный кончик своего курева к его.  — Фьюх, ну что за туалетная романтика! — он довольно щерится и всё-же вдыхает табачный дым, блаженно прикрывая свои хищные глаза. — Мда-а-а… надо за Хёком сгонять, а то он затерялся где-то у автоматов. — Небось опять своё банановое молоко  и батончики покупает.  — Ха-ха! В точку! — хитрый взгляд У Ина окидывает стоящую сбоку девочку с ног до головы. Он вздыхает. — Боже, и как тебя только взяли в эту школу? Тут же только мажорики учатся. Ну, такие, как я. Бьет себя в грудь и заливисто смеется, наблюдая тут же сменившееся настроение «подруги».  — Я тебя сейчас урою… Говорила же сто раз, что меня по всему Сеулу нехило так помотало. Я уже даже не помню, сколько школ сменила… — пытается мысленно посчитать, но потом плюет на это гиблое дело. Затягивается и выдыхает табачный дым в сторону. — А ваша решила в волонтёры заделаться и взять такую ненормальную мигрантку, как я! Ха-ха! Да я тут скоро наркоту толкать начну, если контакты налажу. Богатенькие же любят такое? — Дурная совсем? Этого тебе ещё не хватало. Ты итак тут рэкет устроила. Гляди, а то и отсюда выпрут. Я уже устал ржать с того, как тебя директор отчитывает, пха-ха-ха!  — Ой, да отвали ты, чудище.  Всё было так отвратительно, что это становилось даже комичным. Парень снова затянулся и подошёл к стене, ловко проворачивая сигарету между пальцами. Взгляд его был скользким, донельзя смешным. Где-то в коридоре прокатился чей-то гневный крик, и У Ин тихо фыркнул себе в ладонь. — Ты понимаешь, что нам пиздов вставят, если спалят, да? — он пролепетал это слишком довольна, вновь растягивая губы в хищной ухмылке. Девочка только закатила глаза и выдохнула. Вокруг них — только тошнотворная реальность. Но в школьном туалете, в этом гнусном месте, в котором происходили самые жестокие и душераздирающие события, их маленькая шалость, возможно, была единственным способом оставаться живыми.

***

Весна в Сеуле была в полном разгаре. Тёплые, приветливые лучи солнца обнимали столицу, будто встречая после долгой разлуки во время зимних холодов. В воздухе витал свежий запах цветов, а лёгкий ветерок трепал волосы прохожих и носил опавшие лепестки сакуры по асфальту. Улицы были полны людей, но среди них выделялась она — хиленькая, белокурая школьница, стоявшая у уличного киоска, задумчиво глядя на витрины. Но чужой голос отвлёк её от столь занимающего занятия: — Эй, китайская девочка! Она чуть повела плечом, недовольно кривясь. Он всегда знал, как найти её, и всегда знал, как точно заставить её обернуться. Девочка только поморщилась на эту дебильную кличку, но не скрыла улыбки, которая почти мгновенно расцвела на её лице. — Чего тебе, корейский мальчик?! — ветер колыхнул её светлое каре, что ярко блеснуло в лучах весеннего солнца. Её юбка качнулась следом, открывая вид на худые ноги, облаченные в белые чулки.  — Ты что там кривишься?! Школьница резко развернулась, поддавшись какому-то порыву, и зашагала к двум парням. В её движениях было что-то лёгкое и непринуждённое, как у тех, кто чувствует начало чего-то важного — чего-то, что ещё не имеет формы, но уже витает в воздухе.  Это было время между зимним холодом и летним зноем. Время перемен.  Это была юность. Бегло поздоровавшись со своими школьными товарищами, китаянка зашагала следом за ними по сеульской улочке, отбрасывая тени на вымощенную плитку. Каждое их движение было наполнено каким-то особенным ощущением, которое приходило лишь весной — той магии юности, когда каждый день был новой возможностью.  Легкий смех прерывался между их словами, а разговоры не имели смысла, ведь вся суть была только в том, чтобы быть здесь — быть вместе, сейчас, в этот момент. — Я, кстати, придумал тебе новую кликуху! А то знаешь, подзаебало как-то называть тебя китайской девочкой. — Её зовут Чжан Дзен М… — Умолкни, Хёк! Знает он всё… Эйнштейн! — плюется ядом У Ин, а потом подносит палец к небу, восторженно приговаривая: — Сегодня на истории мы проходили Китай. Так во-о-от… Была там одна деваха, за которую сам царь Тибета жопу рвал! Жениться на ней хотел, а её батя сказал ему: «Гуляй, дядя». — Ага… прям так и сказал… — кривит морду девочка, очень надеясь, что её дорогой друг не вспорет сейчас какую-то ересь. — Какая ещё деваха?.. — Теперь ты будешь у нас принцессой! Да не простой, а китайской нахуй! — бьет подругу в плечо и лыбится в предвкушении. — Короче, с сегодняшнего дня ты у нас — Принцесса Вэньчэн! — Ты идиот? — А мне нравится, — поддерживает Хёк, показывая большой палец вверх. Но его слишком спокойная мина тут же меняется на испуганную, когда он ловит на себе устрашающий взгляд сиреневых глаз. Брюнет тут же спешит спасти свою шкуру: — Не-не, фигня. Придумай другое.  Но он снова проваливается, ведь: — Какое ещё «другое»? Вы охренели?! Меня зовут Дзен М… — китаянку прерывает проезжающий мимо грузовик, что громко прогудел на всю улицу. — Да твою ж мать… Ой, делайте, что хотите! — Как скажешь, Вэньчэн!  Сквозь шорох листвы проскакивает заливистый хохот У Ина. Он снова бьет подругу в плечо и скалится, а Хёк только задумчиво идёт сбоку. И бредут они по дороге, каждый со своими мыслями, но всё же объединены этим мгновением. Воздух казался легче, а улицы — ярче. Юность в своих лучших проявлениях: беззаботная, лёгкая и такая близкая, но уже уходящая.

***

Вечер в столице была наполнен светом неоновых вывесок и тихим гулом машин вдали. Весенний воздух ещё хранил в себе прохладу, но приятное душе тепло берегли громкие разговоры и мягкий свет уличных фонарей.  Дверь игрового клуба со скрипом открылась, и на улицу вылетела компания школьников, возбуждённо перекрикивая друг друга. Внутри они провели больше времени, чем собирались, как было каждый раз — один раунд, потом ещё второй, а потом кто-то предложит сыграть напоследок, и вечер растянется до темноты. — Ну я и мочил вас! Лошары вы, однако, — У Ин, закинув руки за голову, ухмыльнулся, наслаждаясь своим триумфом. — Не хотела я играть, дурачина. Я даже на кнопки не нажимала, — фыркнула девушка, поправляя ремешок школьного рюкзака. Сбоку от тех двух гиен шагали флегматичный Хёк с белокурым мальцом под боком. — Моя нуна всё равно самая крутая! — восклицает Джинсу, угрожая У Ину кулаком. — Скажи, Хёк! — А… ага… — Квон Хёк только измучено вздыхает, ведь к его головной боли прибавился и третий её зачинщик.  — Бе-бе-бе… бе-бе-бе… — У Ин мальца перекривливает, резко останавливается, когда видит неподалеку знакомую машину. — Вот блядь… У Ин — всегда с надменной ухмылкой, никогда не упускал возможности поддеть собеседника с ехидным блеском в глазах. Чёрный Mercedes медленно въехал на улицу — фары выхватили из темноты кусок асфальта. Не было ни сигнала, ни крика из окна; но ему и не нужно было это тоскливое напоминание, что… Его улыбка медленно угасла. Что ему пора домой.  Разговоры друзей на фоне становились приглушёнными, словно проваливались в вязкую тишину. Внутри что-то сжалось — не от неожиданности, а от неизбежности. Он знал, что рано или поздно это должно было случиться: день же не вечен. — Эй, ты чего? — китаянка заметила состояние друга, последила за его нахмуренным взглядом. — Ничего, — голос У Ина прозвучал ровно, почти безразлично. Но только он знал, сколько усилий ему стоило сохранить этот тон. Быстро, будто бы это не имело никакого значения, он бросил через плечо: — Я пойду. — Чё? Куда?  — Домой, — он ухмыльнулся, но теперь это выглядело натянуто. Короткое прощание, ленивый взмах рукой, и он свернул с тротуара, уходя в сторону автомобиля. Спиной ощущал взгляды друзей, но не оборачивался. Они забудут через минуту, а ему предстоит провести целый вечер с «любимой» семьей. Где, возможно, его ждет жестокое наказание. Тишина ночного города вдруг стала давящей, и шаги по асфальту отдавались глухо, словно звук падения в пропасть.

***

— Лады, Хёк, мы пойдем! — машет рукой улыбчивая девочка. — Спасибо, что провел. Она приобнимает его за плечо и отходит в сторону, чтобы уступить место младшему брату. — Хё-о-о-он! Давай ещё так погуляем! Только без того придурошного, а то он меня бесит! — мальчишка подлетает к брюнету и резво дергает его за куртку.  — Э… ну… — А-Джинсу, не говори так про У Ина. Так могу делать только я! — поучает брата старшая, переходя на китайский. Треплет его по непослушным волосам и вскидывает брови, когда ловит на себе странный взгляд друга. — Э? Чё ты так пялишься?  Квон Хёк замер. На какой-то миг воздух сгустился, а мир сузился до её прищуренных глаз и лёгкого наклона головы. — Чего? — выпалил он первое, что пришло в голову. Делает вид, будто не понял вопроса. Сердце кольнуло, но снаружи — ни следа волнения. Только привычный покер-фейс и чуть приподнятая бровь. — Забей, — белокурая хмыкнула, не придав значения, и отвернулась к брату, продолжая отчитывать его на китайском.  — Ну, пока тогда?  — Пока, Хёк! Не потеряйся по дороге, — девочка машет ему рукой, мило улыбаясь. Отворачивается и уводит брата за собой к дому, где они жили. Парень кивнул, хотя она и не увидела бы. Тут же перевёл дыхание, спрятав руки в карманы. Решил, что пусть его мысли останутся с ним. А китаянка продолжала путь с плетущимся за ней мальцом, что довольно лыбился, пересказывая сегодняшние события. — В школе тебя больше не обижают? — Не-е… — протягивает мальчишка слишком подозрительно, — я одному кулаком в харю заехал. Они так испугались, ха-ха-ха!  — Ой-ёй… ты молодец, а-Джинсу! Только будь аккуратнее в другой раз.  Гладит младшего по волосам и прикрывает тяжелые от усталости веки. Этим вечером ей ещё предстоит приготовить ужин на всю семью, прибраться, помочь с домашним заданием брату и… — А ещё сегодня я… — начал Джинсу, но вдруг оборвал фразу. Она тоже услышала. Глухой мужской крик, разорвавший привычную тишину лестничной клетки. Их квартира. В один миг веселье улетучилось. Тёплый вечер сменился холодом, несмотря на то, что ветер был всё таким же мягким. Её тело застыло, сердце сжалось в тугой комок, а мысли опустели, как будто разум на секунду отказался воспринимать реальность. Это они. Опять.  Она почувствовала, как пальцы брата сжались в её руке. Он тоже понял. Надо что-то делать. Но сначала — дышать. Она сделала короткий вдох, шумно выдохнула и, сцепив зубы, снова взялась за брата крепче. — Всё в порядке, — произнесла она ровным голосом, хотя внутри всё дрожало. — Идём. Разворачивается и начинает бегло спускаться по ступеням, а взволнованный брат за ней.  — Куда это вы собрались, детишки? — перед ними вырисовывается высоченный силуэт мужчины. Выглядел он так, словно вырезан из самой страшной сцены в переулке Сеула ночью. Тёмный, идеально сидящий костюм, словно вшитый в его кожу, подчёркивал крепкое, жилистое тело. На руках — расстёгнутые манжеты рубашки, оголяющие кожу, украшенную татуировками: извивающиеся драконы, жуткие маски хання, тонкие линии иероглифов. Лицо казалось выточенным из камня — резкие черты, скуластый овал, холодный взгляд, в котором не было ни капли сочувствия. Тёмные глаза смотрели прямо, не мигая, будто прожигали насквозь. Губы сложены в тонкую, почти ленивую улыбку, в которой читалось что угодно — но точно не добродушие. На виске виднелся старый шрам, будто оставленный лезвием, а на пальцах — следы многочисленных драк. Запах дорогого табака смешивался с лёгким ароматом спирта, а в голосе, когда он наконец заговорил, звучала опасная, томная усталость человека, привыкшего, что его боятся. Мужчина хватает детей за шкирку и уводит за собой — в старенькую квартиру, где их ждала ещё порция устрашающих фигур с клинками.  Китаянка с братом не сопротивляются, ведь знают, что этим людям их смерть ничего не стоит.  Дверь захлопнулась с глухим щелчком, отсекая их от внешнего мира. Секунду назад они были на тёмной лестничной клетке, с пылкой надеждой завтрашнего дня. Но теперь все изменилось. В квартире было душно: в воздухе висел терпкий запах сигаретного дыма, пота и чего-то металлического. Это был запах крови. Двое детей стояли в проеме, растерянно и испуганно до дрожи в коленках, пока крепкие пальцы мужчины, что втянул их внутрь, не ослабили хватку. — Смотрите, кого я привёл, — лениво бросил он. Джинсу с сестрой молча перевели взгляды вперед. Мать сидела на полу, обхватив себя за плечи. Её красивое лицо было залито кровью — струйкой, стекающей с рассечённой брови. Отец — рядом, опустив голову, с трясущимися руками. Вокруг них стояли якудза в чёрных костюмах. «Значит, всё стало куда серьезней», — пронеслось в мыслях китаянки, что нервно сглотнула. Парни из гона были разные — кто-то курил, лениво наблюдая за происходящим, кто-то крутил в пальцах что-то блестящее: нож или зажигалку. Один стоял ближе всех к главе семьи. Его голос, тяжёлый и спокойный, рассек глухую тишину. — Когда будут бабки? Младший сжал руку девочки так сильно, что побелели костяшки. Она чувствовала, как дрожат его пальцы. Но ей нельзя было бояться. Нельзя было показывать страх. Она с трудом сглотнула, разжимая зубы, и чуть подалась вперёд, заслоняя брата. Якудза наконец посмотрел прямо на них и чуть склонил голову. — Ах... — он улыбнулся, оценивающе скользя по ним взглядом. — И дети здесь. Смотрите, выродки, — тычет вылизанным ботинком в зажмуренное от страха лицо отца, обращаясь к нему и женщине сбоку: — Даже детки ваши ведут себя достойнее. А вы тут сопли развели…  — Может, просто зарежем их и дело с концами? Чё тут церемониться?! — вздыхает длиннолицый парень, что умостился в кресле, положив ноги на стол.  — Хуйню не городи. Воны потом нам на голову с неба упадут? — протягивает самый толстый из них, через лицо которого проходил глубокий шрам.  — Да этот ублюдок вообще берега попутал. Йоу, Чжуньфэй! Когда расплатишься, а-а-а-а?!! — группировщик бьет мужчину ногой прямо в лицо, из-за чего тот падает мордой в пол, отхаркивая сгусток крови.  — Так… — все поворачиваются на главного — того, со спокойным тоном. — Даю вам два дня, чтобы собрать вещи и съехать. Квартирку мы себе забираем. Минуснём из борга: мы ведь не крысы.  — Ч-что?! А где нам жить?.. В-вы не можете!.. — тут же вскрикивает женщина, за что получает моментальный удар палкой по спине.  — Заткнись, шлюха. Чё ты босса перебиваешь? — восклицает толстяк со шрамом. — Даю вам два дня, — вновь бросает главарь. Поднимается с дивана и уходит, чуть задев плечом девочку, что вжалась в стену вместе со своим братом, крепко его обнимая. В квартире остались только ревущие родители, их растерянные дети и несколько представителей джобо — корейской мафии. — Ушёл, — комментирует разлегшийся на диване парень. Он тяжело вздохнул и чуть приподнялся. — И чё нам тут ещё делать? Местечко-то совсем затхлое. Квартира была маленькой и тёмной, как будто сама обстановка ощущала тяжесть происходящего. В углу комнаты стояла массивная мебель, заваленная мелким мусором. На ней был заметен слой пыли, свидетельствующий о том, что в доме давно не прибирались. И этот застойный воздух казался ещё более удушающим, почти реальным — как нечто, что можно было бы потрогать. Мужчины, одетые в строгие чёрные костюмы, двигались по комнате, словно хищники — осторожно, но уверенно. Их разговоры, пронизанные короткими, резкими фразами, звучали как тупые удары молота по металлу — без эмоций, без души, только холодный расчёт и неприкрытая угроза. — Бля, холодильник пустой. Вы чем детей кормите, дебилы? На полу, возле стола, сидела их мать — побитая, с заплывшими глазами, из которых больше не исходило ни малейшего намёка на силу. Отец, сгорбленный и забитый, валялся сбоку, пряча свой окровавленный рот. Лишь слабый свет лампы падал на его измождённую фигуру. — Тут даже спиздить нечего… — хмыкает длиннолицый, осматривая помещение. Но резко тормозит, задерживая сощуренный взгляд на белокурой девочке. — Эй, тебе сколько лет?  Она молчала, не в состоянии и двинуться с места. Казалось, что вся её жизнь замерла в тот момент, когда она поймала на себе совсем неприятный, липкий взор. Её руки сжались в кулаки, но она не могла ни кричать, ни сопротивляться. Страх тугим кольцом сжимал горло, пока её взгляд цеплялся за маленькие, знакомые детали — пыльные обои, забытую машинку Джинсу на полу, старую фотокарточку на полке; но всё это не давало ни малейшего утешения. Время замедлилось. Всё было тягучим и мерзким, как будто каждый вдох отнимал силы. — Мне?.. — Ой, бля, да похуй. Вижу же, что ты точно в старшей школе учишься. Ты лучше скажи, — его легкая усмешка, подёрнувшая уголок рта, была настолько извращённой, что от неё становилось не по себе. Это не была простая ухмылка. Это было что-то более мерзкое — наслаждение от чужого страха, уверенность в своём полном контроле, как у хищника перед своей добычей. — Ты девственница? Сердце пропустило удар.   Страх сковал тело девочки, как железные цепи, не давая дышать. Внутри всё сжалось, а мысли превратились в безумный, бесформенный шум, который она не могла прогнать. Она ощущала, как ноги, словно стали каменными, не слушаются, а в голове на повторе крутилась одна мысль — «Что будет дальше?» Ей критически не хватало воздуха.  Длиннолицый мафиози начал опасно приближаться. С каждым его движением атмосфера становилась всё тяжелее, как будто он мог сломать её полностью, не проявляя ни малейшего усилия. — Я… я… — голос белокурой дрожит, когда она чувствует его нежное касание к своей шее. — Ты чё творишь, дурень? Мелкая же совсем, — приподнимает бровь толстяк, но потом умолкает, когда видит оскал длиннолицего.  — Умолкни.   Его лицо отражало лишь одно — этот человек был опасен. И его присутствие было словно тенью, не позволяющей ни капли яркого света проникнуть в помещение.  — Ну чё, девочка? — хищно сглатывает, когда видит дикий испуг в сиреневых глазах напротив. — Развлечемся? Ха-ха… И он набрасывается на неё, как животное. Безжалостно валит на пол, проходясь свободной рукой по ляжке, что мелькала из-под коротенькой школьной юбки. Китаянка хочет закричать, но голос будто пропал. Страх сдавил горло — сковал любую возможность на движение.  — По… помо… Помогите!!! — вырвалось у мальчугана после нервного вдоха. Якудза тут же подставил клинок к девичьей белоснежной шее, укрытой родинками. Джинсу начал реветь, но… — Помолчи, мелочь. Я тут с твоей нуной поиграюсь, а ты пока подожди, лады?  Сиреневые глаза мальчика уже на мокром месте. Он дрожит — боится. Боится за сестру и ненавидит себя, что слишком бессилен, чтобы её защитить. — О…отпусти нуну! П-пожалуйста!.. — белокурый утирает слёзы со своих щек. — Папа, помоги сестричке!  Мать с отцом только растерянно смотрят на эту картину. Они знают, что если дернутся, то их вновь изобьют. Своя жизнь дороже. — Доченька, прости… — женщина хватается за голову и тихо скулит. — Постарайся расслабиться, чтобы не было так больно… И тут девочка поняла, что ей конец.  Перед сощуренными глазами мерзкая морда мафиози, что навис над ней, как хищник над жертвой, каковыми они и являлись в этой сцене. Она поняла, что сейчас ей предстоит пережить ещё один тяжелый удар судьбы. Она поняла, что ей уже никто не поможет. Она поняла, что её бедный братик станет очевидцем столь жестокой сцены. Она-то справится. Она поймет и забудет. Даже родителей простит, но… Но как она сможет после этого смотреть в глаза своему милому Джинсу? Она ловит его взгляд — полон боли и страдания. Поднимает голову чуть выше — смотрит на входную дверь, за которой был подъезд. А за подъездом улица. А на улице зеленая листва, что качалась в такт хитрому вечернему ветерку. Там только теплый закат и пение птиц.  Там где-то бродит сбежавший из дому У Ин, что был жестоко избит своим отцом. Там и Квон Хёк, который пытается купить ещё несколько батончиков в уличном автомате. Там — юность. Цветущая пора возможностей и свободы. А перед ней только мерзкая морда якудзы, татуированная рука которого скользнула под школьную рубашку.  — Не трогай… — Тише, девочка, тише…

***

— Не трогай меня!!!  Джи Ён просыпается с резким всхлипом, словно кто-то выдернул её из самой глубины ада. Сердце колотилось в груди, а легкие отказывались вдохнуть и капли свежего воздуха. Тело, что было облачено в чужую футболку и шорты, покрылось холодным потом. В ушах звенит. Всё было настолько реальным, что, казалось, воспоминания прошлого ещё не отпустили её из своей ловушки. Её грудь вздымалась и опускалась в быстром ритме, но дыхание никак не могло прийти в норму. Сиреневые глаза были широко распахнуты, но мир вокруг размывался — расплывался из-за слёз. Она тряслась, и руки, не слушаясь её, пытались схватиться за одеяло, словно это единственная вещь, что могла удержать от падения в бездну. Тишина в комнате была такой же густой, как и её страх. Но вдруг она почувствовала крепкую хватку и последующее тепло. — Джи Ён, что случилось? Это был мужской голос — низкий, успокаивающий баритон. — Я… я… я… — китаянка пытается говорить, но задыхается.  Ха Джун прижимает Джи Ён к себе ближе, ласково поглаживая по спутавшимся, длинным волосам. Он сидел рядом с ней — дыхание ровное, а сильные руки уверенно обнимают трясущееся женское тело.  — Тихо, всё будет хорошо. Ты в безопасности, — совсем тихо проговаривает, чувствуя, как намокает его футболка от слёз в районе груди. Джокер не торопится, не настаивает — он просто рядом. Он знал, что слова не помогут, но его присутствие — его близость — имела больше силы, чем тысячи обещаний. Джи Ён почувствовала, как его ладонь на её спине согревает — как его голос, низкий и ровный, медленно вытягивает из глубокого омута. Она закрыла глаза, и слёзы продолжали катиться, но уже не от страха, а от благодарности. Он был рядом. Всё было в порядке, хотя её мир ещё оставался в тени кошмара. — Где Джинсу? Он спит? С ним всё хорошо? — находит в себе силы задать такие важные ей вопросы. — Мне нужно убедиться… мне нужно… И мужские руки вновь притягивают её к себе. Ха Джун молчит — чувствует, как колотится её сердце.  — С ним всё в порядке. Они втроем уснули на диване. Они спят, Джи Ён.  — Точно?! А если… — Всё нормально. Девушка таит. Продолжает неистово заливаться слезами. — Блядь… я не могу плакать, Ха Джун. Не могу, понимаешь? — от истерики между словами проскакивают смешки. Парень молчит, слушает, продолжает гладить её непослушные волосы. — Плакать… плохо. Ха-а-а-а… — Джи Ён, забудь то, что тебе снилось. Хорошо?  — Нет-нет-нет… он прийдет… — нервно шепчет, будто сумасшедшая. — Он прийдет сюда, Ха Джун! Что мне делать?!.. — Я его в нокаут отправлю, — парень не понимает, о ком идёт речь. Ему становится не по себе. — Обещаю. — Спасибо… спасибо, Ха Джун. Джи Ён почувствовала, как её тело, все ещё сотрясающееся от кошмара, постепенно теряет напряжение. Дыхание стало медленным и ровным, хотя изредка сбивалось от оставшихся крупиц страха. Джокер сидел рядом с ней, её голова лежала на его груди. Он совсем бережно, стараясь не разбудить, ласково обвил её плечи.  Он был её тихой гаванью среди безжалостной бури.  Мир вокруг исчез, растворился в этих простых, тихих мгновениях, когда она позволила себе забыть обо всём. Сердце парня билось ровно, и этот звук стал её колыбелью — убаюкивающей и успокаивающей. «О чём же ты молчишь, Джи Ён?» Её длинные, тёмные волосы касались его кожи, и она почувствовала, как его руки легли чуть выше её спины, прижимая к себе, — как бы обещая, что всё будет хорошо. Джи Ён снова и снова ныряла в эти объятия, как на освещенную летним солнцем поляну, где больше не было места для устрашающих теней прошлого. Её мысли терялись, а тело, наконец, предало себя слабости. Сиреневые очи, израненные слезами, постепенно закрывались; а мир, такой огромный и пугающий ещё несколько минут назад, становился всё меньше и тише. Ха Джун ощущал её вес, как совсем легкое пёрышко. Она, наконец, расслабилась. Последнее ощущение перед сном было именно этим — его тёплым дыханием на её макушке, его близостью, и этим странным, но верным чувством, что сейчас она не одна.