Сын своего отца

      Предрассветные сумерки медленно рассеивались над Красным замком, когда принц Эймонд, превозмогая усталость после бессонной ночи, поднялся со своего ложа. Несмотря на изнемождение, он твёрдо придерживался своего ежедневного распорядка – железная дисциплина была его щитом от слабости.       Он надел тренировочный доспех, застёгивая ремень с привычной сноровкой, и взял свой меч, чей холодный металл казался единственным, что могло пробудить его в этот момент. Утренний воздух был свеж и прохладен, помогая немного прояснить затуманенный разум. Лорд-командующий Королевской гвардии, заметив бледность и усталось юноши, хотел было предложить отложить тренировку, но не успел произнести и слова.       Запыхавшийся слуга, появившийся словно из ниоткуда, прервал их приветствие срочным посланием: королева требовала немедленного присутствия обоих в Малом зале совета. По встревоженному лицу мальчишки было ясно – случилось что-то серьёзное. Эймонд и Кристон переглянулись: их тренировочные мечи так и остались незанятыми в это хмурое утро. Наспех приведя себя в порядок, они поспешили в замок. Усталость принца, казалось, отступила на второй план, уступив место нарастающему напряжению.       Когда Эймонд и Кристон Коль вошли в зал совета, их встретила атмосфера, пропитанная напряжением, словно сам воздух был тяжёлым от тревоги и ожидания. Все члены малого совета уже находились на своих местах, каждый из них, казалось, был погружён в свои мысли, готовясь к обсуждению, которое обещало быть далеко не простым.       Во главе стола восседала королева Алисента, облачённая в тёмно-зелёное платье, расшитое серебряной нитью. Её изящные пальцы нервно постукивали по подлокотнику кресла, а в изумрудных глазах читалась тревога. По правую руку от неё находился Отто Хайтауэр, чьё лицо, испещрённое морщинами, казалось высеченным из камня – настолько оно было неподвижным и суровым. Принц Эйгон, небрежно развалившись в кресле, с явной скукой на лице крутил в руках кубок, всем своим видом демонстрируя полное безразличие к происходящему.       За длинным столом из тёмного дерева также расположились члены совета: Тайланд Ланнистер, казначей королевства, чей вид выражал спокойствие, хотя его глаза внимательно следили за каждым движением в зале. Рядом с ним сидел великий мейстер Орвилл, который видел немало подобных собраний. И, наконец, Ларис Стронг, мастер шептунов, чьё лицо, несмотря на обычную невозмутимость, выдавало скрытую тревогу.       Эймонд и Кристон заняли два оставшихся места, расположенные ближе к концу стола. Виночерпий, словно тень, быстро подошёл к ним, наполняя кубки тёмным вином. Эймонд, почувствовав запах напитка, поморщился и отставил кубок в сторону, сосредоточившись на происходящем.       Алисента медленно поднялась, облокотившись обеими руками на стол, словно ища опору в том, что ей предстояло сказать. Её голос был ровным, но в нём слышалась скрытая боль и страх:       — Господа, — начала она, — я должна сообщить вам о трагическом событии, которое произошло этой ночью. Лорд Саймон из дома Стронгов, был жестоко убит.       Слова королевы повисли в воздухе, словно удар грома. Затуманенные мысли Эймонда мгновенно прояснились, и он начал лихорадочно анализировать возможные последствия. В зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь шёпотом и вздохами членов совета, которые, как и принц, осознавали, что может повлечь за собой это событие.       Алисента, облачённая в траурное платье из черного шёлка, перевела взгляд на лорда Лариса Стронга. Его лицо, обычно непроницаемое, как каменная маска, сегодня было искажено болью. Мастер над шептунами сидел молча, сжав кулаки. Его глаза, всегда полные хитрости и проницательности, теперь потускнели от горя.       — Лорд Ларис, — начала Алисента, её голос звучал мягко, но с непреклонной решимостью. — От имени короны и всех, кто собрался за этим столом, я выражаю вам искренние соболезнования. Потеря родственника — тяжкое бремя, но особенно горька смерть, настигшая человека в стенах Красного замка, где каждый, верный короне, должен чувствовать себя в безопасности.       Она сделала паузу, давая присутствующим осмыслить её слова. Ларис лишь прикусил губу и молча кивнул, не поднимая глаз. Казалось, скорбь была слишком глубокой, чтобы выразить её словами.       — Однако, — твёрдо продолжила она, — мы не можем не признать, что это убийство — не просто личная трагедия для вас и вашей семьи.       Королева на мгновение замолчала, позволяя словам осесть в зале, а затем обратилась ко всем:       — Убийство благородного лорда, совершенное под сенью Железного Трона, — это не просто преступление, это дерзкий вызов, удар по стабильности и устоям всего королевства, — её голос наполнился силой. — Будьте уверены, лорд Ларис, мы приложим все усилия, чтобы найти и покарать виновных. Дом Стронгов может рассчитывать на нашу поддержку и содействие в эти трудные времена, — Алисента взглянула на мастера над шептунами, чьи глаза были покрасневшими от недавно пролитых слёз. — Это оскорбление для короны, удар по самому основанию порядка, который мы обязаны хранить. Безопасность столицы и стабильность — всё это поставлено под угрозу.       В воздухе повисла звенящая тишина.       Спустя несколько секунд Отто, ровно и без лишнего волнения, продолжил обсуждение. В его голосе звучала уверенность человека, привыкшего управлять не только словами, но и их воздействием на умы слушателей:       — Королева сказала всё верно, — его слова пронизывали воздух, словно острые стрелы. — Это убийство ударило не только по дому Стронгов, но и по репутации всего двора.       Он медленно провёл взглядом по лицам собравшихся, будто оценивая, как его слова отзываются в их мыслях. Никто не знал, что именно он ищет в их выражениях — тревогу, сомнение или страх? Отто не спешил делиться своими догадками.       — Новость уже начала разлетаться по покоям наших гостей, — произнёс он с едва заметным удовлетворением, словно представляя, как эта весть, подобно камню, брошенному в пруд, порождает круги сомнений и домыслов.       — Они зададутся вопросом: как же так, прямо под стенами Красного Замка убили лорда, да ещё и в ночь после королевских похорон? — продолжал он, словно указывая не столько на трагедию, сколько на вопиющую некомпетентность и возможное предательство, таящееся в самом сердце власти.       — Положение хрупко, как никогда, — в этих словах звучала не только констатация факта, но и скрытая угроза.       Тишина, повисшая после этих слов, была сродни натянутой тетиве. Несколько членов совета обменялись осторожными взглядами, но Отто, казалось, не замечал — или делал вид, что не замечает.       Десница нахмурился, изображая глубокую задумчивость, хотя на самом деле он уже давно всё обдумал и взвесил. Его расчётливый ум работал с точностью часового механизма, оценивая каждый возможный ход в этой запутанной игре.       — Мы обязаны разобраться, не было ли здесь умысла подорвать авторитет тех, кто верен памяти покойного короля, — произнёс он, и в его голосе прозвучала тонкая, едва уловимая нотка манипуляции. Он ловко перекинул мостик от трагедии к политике, от убийства к борьбе за власть.       — Совпадение ли это? — вопрос прозвучал риторически, но повис в воздухе тяжёлым облаком подозрений. — Или же коварный замысел, за которым стоят внешние враги или… внутренние недоброжелатели? — он сделал краткую, но многозначительную паузу, его взгляд скользнул по каждому лицу, не останавливаясь ни на ком конкретно, но сея зёрна недоверия. Он никого не обвинял, но виртуозно создал атмосферу всеобщей подозрительности, где каждый мог быть предателем.       — В любом случае, — завершил он, вернув голосу твёрдость и решимость, — это событие делает нас уязвимыми. А сейчас нам нельзя показывать слабость, — слова звучали как призыв к сплочению, но на самом деле были тонко завуалированным предупреждением: любое проявление слабости или сомнение в правильности выбранного курса будет расценено как предательство.       Слова отца, сотканные из тонких намеков и завуалированных угроз, окутали Алисенту липкой паутиной подозрений. Он был прав — слухи и сплетни через несколько часов охватят всё королевство, и если позволить им пустить корни, это может стать началом куда более страшных событий. Однако она чувствовала, как в зале сгущается атмосфера недоверия, как каждый взгляд и каждая тень становятся потенциальным источником опасности. Но сейчас, как никогда, им нужна была сплочённость, а не взаимные обвинения. Как королева, она не могла допустить, чтобы хрупкий мир, выстроенный её покойным мужем, рассыпался в прах из-за одного предательского удара.       Поднявшись со своего места, Алисента заговорила, стараясь придать словам уверенность, хотя внутри неё бушевал ураган эмоций.       — Мы должны действовать осторожно и дипломатично, — её голос был твёрд, но в нём не было той холодной отстранённости, что звучала в словах Отто. Она хотела, чтобы её услышали, чтобы поняли, что поспешные решения могут стоить им слишком дорого.       — Любое резкое движение может быть истолковано как агрессия, — королева говорила спокойно и размеренно, но в каждом её слове чувствовалась внутренняя сила — сила женщины, закалённой годами придворных интриг и борьбы за выживание.       Алисента взглянула на отца, но тот, как всегда, оставался непроницаем. Тогда её взгляд опустился к собственным рукам, сцеплённым в замок. Пальцы были напряжены, ногти вонзались в кожу. Она разжала их, будто пытаясь ослабить хватку, но это не принесло облегчения.       — И прежде всего… — её голос замер на мгновение, словно она искала в себе решимость сказать это вслух, — мы не можем допустить, чтобы это убийство послужило поводом для конфликта с "чёрными".       Само слово — "чёрными" — вырвалось с неохотой, словно горькое признание раскола не только королевского двора, но и её собственной семьи. Она произнесла его вслух, больше не стесняясь, ведь все присутствующие знали, о ком идёт речь. Разделение уже случилось, и нет смысла делать вид, будто его не существует.       — Они могут воспользоваться этим случаем, обвинить нас и выставить в дурном свете, — продолжила королева с опасением и глубоким разочарованием.       В глазах советников читались разные эмоции — кто-то соглашался, кто-то, возможно, считал её слишком мягкой. Но Алисента знала: если дать волю страху, если позволить подозрениям отца пустить корни, то через несколько дней они могут оказаться в ситуации, из которой уже не будет выхода.       Ужас волной накатил на неё. Не прошло и дня с похорон Визериса, а Семь Королевств уже стояли на пороге новой смуты.       Эймонд до этого момента молчал, но напряжение исходило от него, словно натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. Он сидел, стиснув зубы, а его взгляд метался между лицами присутствующих. Слова матери, осторожные и дипломатичные, прозвучали для принца как оскорбление.       Он резко выпрямился, и его высокая, худощавая фигура, казалось, выросла ещё больше, заполняя собой пространство. Ярость, которую он так долго сдерживал, вырвалась наружу, подобно драконьему пламени.       — Я не верю в случайности! — голос принца, резкий, почти кричащий, разорвал напряжённую тишину зала.       Прежде чем кто-то успел его урезонить, он с силой ударил кулаком по столу — звук гулко разнёсся по залу, заставив нескольких советников вздрогнуть.       — Смерть Саймона — слишком удобный повод, чтобы "чёрные" могли распустить слухи и подорвать наш авторитет! — в его голосе кипела негодующая злость, а в глазах полыхал огонь нетерпения.       Он обвёл советников тяжёлым взглядом, будто бросая вызов их осторожности, сдержанности и бесконечным обсуждениям, за которыми так и не следовало действий.       — Разве они не жаждут этого уже давно? — продолжил он с нажимом, его голос дрожал от сдерживаемых эмоций. — Разве они не хотят принизить нас в глазах всего королевства? — в этом вопросе была боль уязвлённой гордости, горечь от осознания того, что "чёрные", несмотря на все усилия "зелёных", до сих пор имели влияние и сторонников.       — Они хотят показать, будто Красный замок уже не может никого защитить — ни своих гостей, ни своих союзников, ни своих противников…       Эймонд тяжело дышал, крепко сжимая кулаки. В его взгляде было не просто возмущение — в нём читалась решимость. Он не готов был сидеть сложа руки, позволяя страху или дипломатии диктовать их ответ. Он искал поддержки. Искал того, кто осмелится сказать, что он не прав.       Алисента слишком хорошо знала сына: его вспыльчивость, склонность действовать под влиянием ярости. Видя, как Эймонд, охваченный гневом, извергает обвинения, она ощутила, как страх за него сжимает её сердце. Она видела не принца, а мальчишку, потерявшего глаз в драке, юношу с израненной душой. Его жажда мести всегда пугала её, ведь ослеплённый яростью, Эймонд мог совершить непоправимую ошибку, которая дорого обойдётся всей семье. Королева заметила, что в своём гневе — голосом, мимикой и жестами — он был ужасающе похож на Деймона, и на секунду её охватил страх, что кто-то ещё заметит это сходство.       Она осторожно положила руку на его плечо, пытаясь передать спокойствие и усмирить бушующее пламя. Этот жест был полон материнской любви и решимости: она не могла позволить сыну потерять контроль.       — Эймонд, прошу тебя, не спеши с обвинениями, — голос королевы звучал тревожно и умоляюще. — Я разделяю твоё беспокойство, ведь это может сыграть на руку "чёрным. Но действовать нужно умом, а не криками. Бездоказательные обвинения лишь разожгут ещё больший пожар.       Принц с трудом сдерживался, осознавая, что сейчас им правит не разум, и он ненавидел такие моменты. Он понимал правоту матери, но его кровь требовала возмездия. Эймонд стиснул кулаки до побеления, сдерживаясь из уважения к ней, но в его глазу всё ещё бушевал огонь. Алисента видела это и боялась, что ей предстоит долгая борьба за то, чтобы уберечь сына от тьмы, таящейся в его душе.       К принцу обратились взгляды всех присутствующих — настороженные, изучающие, одобрительные или осуждающие, но ни один не был равнодушным. Он видел в них ожидание: кто-то ждал, что он сорвётся, кто-то надеялся, что он смолчит.       В напряжённой атмосфере, где, казалось, ещё одно неосторожное слово могло привести к взрыву, раздался спокойный, но твёрдый голос мейстера Орвилла. До этого момента он сидел в стороне, незаметный, как тень, наблюдая за происходящим с мудрым и проницательным взглядом учёного. Скромная фигура, облачённая в серую мантию, не привлекала внимания, но теперь все взгляды невольно обратились к нему.       — Моя королева, — его голос звучал ровно, без тени волнения, но с едва уловимой ноткой напряжения, выдававшей, что он понимает всю серьёзность ситуации. — Мне кажется крайне важным провести тщательное расследование, чтобы прояснить, кто мог пойти на столь дерзкое преступление.       Слова мейстера прозвучали как глоток свежего воздуха в душной комнате. Он не обвинял, не спорил, не поддавался эмоциям, а предлагал единственно верное решение — расследование.       — Ведь если сейчас не собрать все улики, не допросить свидетелей, завтра обвинят нас самих, — продолжал мейстер, стараясь сохранять ровный тон, но его пальцы, сцепленные в замок, выдавали напряжение. — Против нас могут выступить с фальшивыми свидетельствами, и тогда будет уже поздно кого-либо переубедить.       Его слова были не просто предостережением, а чётким прогнозом, основанным на знании человеческой природы и законов политической борьбы.       Эймонд молчал. "Опять слова. Опять нерешительность."       Он прекрасно понимал, что Орвилл говорит разумные вещи. Но каждое его слово звучало как очередная отговорка, как ещё один повод не действовать. Эймонд не любил таких людей — осторожных, медлящих.       Мейстер задержал взгляд на сире Кристоне Коле, чья фигура выражала непреклонную готовность. В его позе и взгляде чувствовалась верность долгу и решимость выполнить любой приказ, который обеспечит безопасность замка.       Лорд-командующий, ощущая на себе взгляды членов совета, встал:       — Я готов усилить охрану стен и организовать дополнительные патрули, — начал он, его взгляд был твёрд, а тон не допускал возражений. — Если вашему величеству будет угодно, возьму на себя руководство следствием. Красный Замок должен демонстрировать силу, однако действовать нужно осторожно: слишком много гостей ещё не покинули замок, и они могут воспринять это как угрозу.       Лорд командующий бросил тревожный взгляд на Алисенту, словно хотел убедиться, что она поддержит его готовность взять ситуацию под контроль. Для него Алисента была не только королевой, но и человеком, которого он обещал защищать всем сердцем.       — Спасибо, сир Кристон. Нам действительно нужно сохранять спокойствие, однако мы не можем позволить себе бездействие. Мы обязаны найти виновного, и лучше сделать это быстро. Ваша преданность и решительность — это то, что нам сейчас необходимо больше всего.       Её слова стали не просто одобрением его предложений, но и выражением глубокого доверия и признательности к человеку, который был для неё верным защитником и другом, всегда готовым прийти на помощь.       Тайланд Ланнистер высказался сдержанно и учтиво. Он привык взвешивать каждое слово на золотых весах выгоды. Сложив руки на груди, мастер слегка подался вперёд, оглядывая собравшихся с выражением, в котором угадывалась расчётливость.       — Убийства, интриги… — проговорил он, выдержав короткую паузу, словно давая каждому время осознать серьёзность сказанного. — Всё это может встряхнуть королевство, но не забывайте, мои лорды и леди: война, к которой ведёт взаимная вражда, разорит наши земли и опустошит казну.       Он откинулся назад, сцепив пальцы в замок.       — Мы не можем позволить себе конфликт, который повлечёт огромные торговые убытки и финансовые потери.       Тайланд перевёл взгляд на Отто Хайтауэра, задержался на Алисенте, а затем скользнул по лицам остальных.       — Независимо от того, кто совершил это ужасное преступление, нам нужна стабильность. Сильное государство — гарант благополучия, а без денег наша армия окажется разорванной между амбициями.       В зале воцарилась напряжённая тишина — та самая, что бывает, когда слова уже сказаны, но окончательного ответа ещё не прозвучало. Все молчаливо согласились с речью Тайланда Ланнистера, даже если кто-то и имел иное мнение, высказывать его сейчас не решился.       Однако один человек так и не проронил ни слова.       Взгляды невольно обратились к Эйгону, но наследник престола, казалось, даже не заметил этого. Он неподвижно сидел в своём кресле, лениво перебирая пальцами ножку бокала с густым рубиновым вином. Его взгляд рассеянно скользил по столу и лицам собравшихся, но ни на ком не задерживался, будто всё происходящее было для него не более чем далёкой игрой, в которой он не видел смысла участвовать.       Алисента смотрела на сына несколько мгновений, в глубине души всё ещё надеясь увидеть хоть какую-то реакцию — понимание, интерес, пусть даже раздражение. Но Эйгон оставался таким же безразличным, словно не слышал обсуждения. Королева-мать устало выдохнула. В её глазах мелькнуло разочарование, но она быстро отвела взгляд, будто приняв неизбежное.       Отто Хайтауэр выпрямился, его фигура олицетворяла холодный расчёт и государственную мудрость. Лицо оставалось непроницаемым, голос — сухим и ровным, но в этой сдержанности чувствовалась твёрдость человека, привыкшего отдавать приказы, а не предаваться пустым разговорам. Он медленно обвёл взглядом собравшихся, задерживаясь на каждом, словно оценивая их мысли и намерения.       — Тайланд прав, — сухо и взвешенно произнёс он, словно на языке балансировала точная государственная монета. — Внутренние распри или поспешные обвинения в адрес "чёрных" — прямой путь к обострению и без того шаткого положения. Убийство — варварский поступок, в этом нет сомнений. Но сейчас… — он выделил голосом это слово, подчёркивая срочность, — …нам нужно держаться сообща.       Эти слова прозвучали как негласный приказ, напоминание о хрупкости существующего порядка.       — Если мы не найдём виновных, — продолжил он, — королевство погрузится в пучину слухов и домыслов. А они… — десница чуть заметно усмехнулся, — куда опаснее любого клинка.       Эймонд балансировал на тонкой грани между яростью и самообладанием, словно клинок на острие. Его дыхание было ровным, но слишком размеренным — лишь тот, кто умеет наблюдать, мог понять, каких усилий ему стоило сохранять спокойствие. Он уже научился прятать гнев за маской бесстрастия, но держать его в узде ещё не мог.       Когда принц заговорил, голос звучал мрачно, но уже тише и сдержаннее:       — Я не спорю с осторожностью, — он перевёл взгляд на деда, затем на Тайланда, но внутри всё ещё пылало неотступное негодование.       — Но всякий раз, когда мы проявляем излишнюю мягкость, они набирают силу, — его слова были ровными, но в каждом из них звенело напряжение.       — Саймон был не последним человеком в роду Стронгов. Его смерть — знак. "Чёрные" не остановятся и выставят нас посмешищем.       Он с вызовом оглядел совет, бросая взгляд то на одного, то на другого, словно пытаясь найти хоть в ком-то ту же решимость, что переполняла его самого.       Королева-мать почти незаметно, но твёрдо накрыла его руку своей ладонью — материнский жест, в котором сквозила тревога.       Эймонд не отдёрнул руку, но и не расслабил кулак. Он чувствовал поддержку матери, но знал: в мире, где одних защищает трон, а других — дракон, ему ещё предстоит научиться быть тем, кого боятся больше, чем уважают.       Алисента медленно наклонилась вперёд, почтительно склоняясь к сыну. Её голос был тихим, но в нём звучала твёрдость женщины, привыкшей сдерживать бурю одним лишь словом:       — Полушайте все. Меня тоже беспокоит безопасность замка. Я не желаю закрывать глаза на это убийство, но давайте пока не будем обвинять "чёрных" или кого-либо ещё без твёрдых доказательств.       В её словах звучала государственная мудрость опытного политика, который понимал: поспешные обвинения — это яд, способный разъесть любой союз изнутри.       Она медленно повернулась к Ларису Стронгу — тому, кто оказался в эпицентре трагедии. Его взгляд, опущенный в пол, выражал немую скорбь и затаённую боль.       — Лорд Ларис, — её голос стал мягче, но не утратил настойчивости, — я искренне надеюсь, что вы поможете нам найти следы преступников. Мы все скорбим вместе с вами. Позвольте нам действовать сообща.       Это было больше, чем простое соболезнование. Это был политический жест, предложение руки помощи, которое могло либо сгладить остроту момента, либо стать началом новой интриги. Ларис отреагировал незамедлительно, воодушевлённо кивнув в знак согласия.       — Благодарю за сочувствие. Я готов оказать содействие в расследовании. Это нужно не только мне и моему дому, но и всему королевству. Мой долг — выяснить правду.       Взгляд десницы медленно скользнул по лицам присутствующих — внимательный, проницательный, но лишённый явных эмоций. Он давно научился скрывать свои истинные мысли, оставляя лишь сухую, взвешенную рассудочность.       — Итак, — заговорил он не терпящим возражений тоном, — мы согласны, что главное сейчас — провести тщательное расследование, избегая безосновательных обвинений.       Он слегка повернул голову, обращаясь к сиру Кристону.       — Лорд-командующий, вы займётесь безопасностью и допросами. Но действуйте мягко, мы не должны нарушить покой лордов, собравшихся здесь по печальному случаю похорон.       Кристон Коль согнул шею в кратком кивке, принимая приказ без лишних слов.       Отто перевёл взгляд на Тайланда Ланнистера.       — Лорд Тайланд, проследите за финансовой стороной. Любые торговые караваны, услышав о беспорядках, могут свернуть пути, а нам сейчас не нужны дополнительные потрясения.       Ланнистер слегка склонил голову, спокойно принимая поручение, и Отто наконец остановил взгляд на Эймонде.       — Принц Эймонд, — его голос стал чуть мягче, но не менее весомым, — ваши речи тревожат, но я вас понимаю.       Он выдержал паузу, словно давая юноше возможность осознать, что его слова не останутся без внимания.       — Всё же будьте осторожнее в суждениях. Не торопитесь обвинять "чёрных". Если они действительно причастны — мы найдём доказательства. А если нет, то преждевременные обвинения лишь ослабят нас ещё больше.       Каждое слово Отто было подобно удару колокола — звучным, металлическим, способным объединить разрозненные силы. В его словах ощущалось искусство политики, где истина важнее мести, а государственный интерес — выше личных амбиций.       Алисента медленно поднялась. Её движения были плавными, но в них чувствовалась усталость — не только телесная, но и та, что накапливается в душе за годы тревог и борьбы.       — Думаю, на сегодня мы сказали достаточно. Совет окончен. Пусть расследование начнётся немедленно, — твёрдо произнесла она.       Едва она успела подняться со своего места, как тяжёлые дубовые двери зала Малого Совета содрогнулись, распахнувшись с оглушительным грохотом. В дверном проёме, словно разъярённый дракон, сотканный из тени и пламени, стоял Деймон Таргариен. Его длинный тёмный плащ развевался за спиной, серебряные волосы были растрёпаны, а взгляд пылал яростью.       Принц шагнул вперёд, и охрана у дверей инстинктивно напряглась, но никто не осмелился его остановить. В руках он сжимал перчатку из тонкой оленьей кожи — ту самую, что принадлежала Саймону Стронгу. Деймон швырнул её с такой силой, что она, пролетев через весь зал, упала к ногам королевы.       Все присутствующие замерли, почувствовав, как напряжение в зале достигло предела.       — Какого чёрта, Алисента?! — раздался его низкий, резкий голос, наполненный ядом. Он остановился посреди зала, словно хищник, готовый наброситься на добычу, но в его глазах, помимо ярости, читалась обида, скрытая за маской гнева.       — Закрытый совет? — прорычал он, оглядев присутствующих пронзительным, полным презрения взглядом. — Вы даже не удосужились пригласить кого-то из нас. Или, может быть, вы уже решили, что Таргариены больше не имеют права голоса?       Королева Алисента, стоявшая во главе стола, вскинула голову. Её глаза, обычно полные решимости и спокойствия, теперь выражали растерянность. Она не ожидала такого яростного нападения, особенно сейчас, когда ситуация и без того была накалена до предела. Её руки слегка дрожали, но она старалась сохранить достоинство, хотя внутри всё сжималось от страха.       — Принц Деймон, сейчас не время для бурных эмоций. Мы все в трауре и...       — Траур? — Деймон резко прервал её, шагнув ближе. — Траур — это когда ты оплакиваешь мёртвых, а не устраиваешь тайные советы за спинами живых!       — Это был экстренный совет. Случилось убийство, Деймон, — Алисента выпрямилась, её лицо побледнело, но она не дрогнула.       — И что с того? — он едва прищурился, подходя к столу. — Убийства случаются постоянно — особенно в такие времена. Или вы всерьёз думаете, что кто-то из нас удивлён?       — Ты не понимаешь, — голос Алисенты сорвался на шёпот. — Это не очередное убийство.       Деймон склонил голову, словно дракон, вглядывающийся в добычу, но в его взгляде читалось недоумение.       — И ты сразу решила, что мы причастны? — его голос стал тише, но от этого только острее. В нём звучал не только вызов, но и горький упрёк.       — Никто этого не говорил, — вмешался Отто Хайтауэр, сидевший рядом с дочерью. — Мы лишь стремимся предотвратить дальнейшую резню.       Деймон усмехнулся, но в его глазах не было веселья — только холодный, едкий сарказм.       — Предотвратить резню? — он скрестил руки на груди, его голос был словно лезвие, обёрнутое в шёлк. — Забавно слышать это от человека, чья семья готова перегрызть друг другу горла ради трона.       Алисента резко поднялась, её лицо вспыхнуло от гнева, но в глубине глаз читалось что-то большее — страх, смешанный с болью:       — Хватит, Деймон! Я не позволю тебе бросать тень на мой дом!       — Твой дом давно в тени, — прорычал он в ответ, обводя взглядом остальных. — Или вы думаете, что я не знаю, как далеко вы готовы зайти?       Повисла напряжённая тишина. Даже лорды, привыкшие к интригам, ощущали, как воздух в зале стал тяжёлым.       — Мы никого не обвиняем, — наконец сказала Алисента, чуть тише. — Пока. Но расследование будет проведено, и я надеюсь, ты понимаешь, что это в интересах всех нас.       Деймон склонил голову набок, его губы тронула лёгкая, но холодная улыбка, быстро скрывшаяся за привычной маской цинизма.       — О, я понимаю. Вы хотите тянуть время. Но поспешу разочаровать, оно не на вашей стороне. Молитесь, чтоб ваше расследование не оказалось фарсом! Я знаю, что вы способны на любую подлость.       — Деймон, ты переходишь все границы! — воскликнула Алисента, и её голос, сорвавшись от напряжения, прорезал тишину зала громче, чем она хотела. Внутри неё клокотал страх и гнев, но она пыталась скрыть их за маской королевского достоинства. — Мы здесь не для того, чтобы мериться силой или выяснять, кто главнее! — в её голосе прозвучала отчаянная мольба, которую никто не должен был услышать.       — Мы здесь, чтобы разобраться в произошедшем! Убийство Саймона Стронга — это удар по всем нам, по всему королевству, и мы должны действовать сообща! — она выделила последнее слово с нажимом, ища поддержки у Совета, но ее взгляд невольно метнулся к Деймону, полный тревоги и тайной мольбы.       Деймон наслаждался её замешательством, её попытками сохранить лицо перед лицемерными лордами.       — Сообща? — прошипел он с издевкой, словно пробуя это слово на вкус и находя его отвратительным. — Ты хочешь, чтобы я поверил в эту сказку о всеобщем благе, Алисента? — он выплюнул её имя, как оскорбление, полное горькой иронии. — Вы уже давно ведёте свою игру за моей спиной, плетете интриги в тени, и всерьёз думаете, что я — единственный, кто этого не видит? — его взгляд скользнул по членам совета, давая понять, что обвинения касаются не только Алисенты.       Он сделал ещё шаг вперёд, нагло вторгаясь в её личное пространство, и теперь они стояли почти вплотную. Между ними вспыхнул клубок ненависти и тайного влечения. Алисента почувствовала, как её сердце бешено заколотилось, отдаваясь гулом в ушах. Она никогда не видела его таким… опасным, и в этом была пугающая, но неоспоримая притягательность. Её губы дрогнули, но она стиснула зубы, напоминая себе, что она королева, и она не должна показать ему ни капли слабости.       — Деймон, ты забываешь, с кем разговариваешь, — выдавила она сквозь зубы, стараясь вложить в свой голос сталь, но он предательски дрожал, выдавая её внутреннее смятение. — Я – королева, и я сделала то, что считала нужным для королевства, – она попыталась отвести взгляд, но словно приковалась к его пронзительным глазам.       Деймон резко, горько расхохотался. В этом смехе не было радости, лишь горечь, разочарование и тлеющая злоба. Он смеялся над ней, над её ложью, над их общим прошлым, которое она так отчаянно пыталась похоронить.       — Королева? — произнёс он почти шёпотом, и его голос, понизившись, стал еще более угрожающим, словно лезвие, скользящее по шее. — Ты королева, потому что мой глупый братец позволил тебе ею быть — он сделал паузу, прожигая её взглядом. — Но не думай, что это жалкое положение на троне даёт тебе право игнорировать меня, Алисента, — он снова выделил её имя, словно яд. — Это ты забываешь, кто я, — в его словах сквозило не только высокомерие Таргариена, но и что-то более личное, интимное, что заставило ее похолодеть.       Его слова повисли в гулкой тишине зала, тяжелые и зловещие. Все присутствующие замерли, словно статуи, боясь пошевелиться. Алисента чувствовала на себе десятки взглядов, но видела только Деймона, его лицо. Королева понимала, что он перешёл все границы дозволенного, посягнул на её власть, но в глубине души, в тайниках памяти, её мучило другое — он был прав в одном — он был Таргариеном, и это значило больше, чем все её титулы и регалии.       Деймон обвёл взглядом весь напряженный совет, и в его глазах сверкнула торжествующая искра. Он играл на публику, но его настоящая цель была здесь, прямо перед ним, хрупкая и гордая.       — Саймон Стронг был верным слугой Рейниры, и теперь он мёртв. Совпадение? Едва ли. Вы решили убрать с доски фигуру, мешавшую вашей игре, ослабить влияние законной наследницы здесь, в Красном Замке, — он говорил нарочито громко, чтобы каждое слово достигло ушей всех присутствующих. — Политическое убийство, грубо замаскированное под ночное преступление! — его взгляд снова вернулся к Алисенте, и в нем промелькнуло презрение и… тень разочарования.       — Стареешь, Алисента, — это прозвучало почти как сожаление. — Прежде ты была… изобретательнее, — закончил он с едва заметной паузой, вкладывая в это слово двойной смысл.       — Стража… — срывающимся голосом прокричала Алисента, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Она попыталась призвать хоть какую-то защиту, хоть какой-то порядок в этот хаос, но слова застревали в горле.       — Да, зови скорее стражу, наша добродетельная королева-вдова великого Визериса, мать короля! — издевательски протянул Деймон, растягивая слова с наслаждением, словно пробуя на вкус и находя их фальшивыми. — Но под всей этой королевской мантией, под маской благочестия и скорби, в глубине души ты всё та же Хайтауэрская шлюха, — в этой интонации прозвучало что-то пугающе личное, что заставило её вздрогнуть сильнее, чем любые крики.       В зале повисла мёртвая тишина, воздух словно сгустился от шока и ужаса. Тайланд Ланнистер, бледный как полотно, отвёл взгляд. Отто Хайтауэр с иступлением смотрел на дочь. Кристон Коль, пылая гневом и желая защитить королеву, сжал кулаки до побелевших костяшек, но остался недвижим – понимал, что открытое выступление против Деймона лишь навредит Алисенте, спровоцировав скандал и грязные сплетни. Даже острый на язык Эйгон молчал в оцепенении, сжав пальцы в замок. Алисента, сохраняя достоинство, не ответила на грубость, хотя боль и унижение пронзили её сердце.       Как будто из глубины донёсся тихий голос, вселяющей ещё больший страх.       — Осторожнее, Деймон, пока тебе не отрезали язык, — он прозвучал чётко, холодно, и от него по спинам пробежал мороз. Эймонд Таргариен поднялся со своего места, его высокая фигура отбрасывала длинную тень на стол. Взгляд сверкал, челюсть напряжена, а пальцы сжали рукоять меча, привязанного к поясу, как будто он готов был в любой момент выхватить его и броситься в бой.       Деймон медленно повернул голову, его глаза, полные ненависти, встретились с племянником. На мгновение показалось, что время замерло.       — Ты стоишь в стенах Красного Замка, а не в драконьем логове. И смеешь оскорблять мою мать? — за ледяной оболочкой скрывался бушующий огонь.       Деймон усмехнулся, склонив голову на бок, будто оценивая жертву перед ударом. Его губы изогнулись в насмешливой улыбке, а в глазах искрил вызов.       — Ах, вот и наш юный воин, — он сделал шаг вперёд, его голос был полон презрения. — Ты хоть раз говорил так же дерзко без меча в руках? Или, может, без дракона над головой? — каждое слово было пропитано презрением, и казалось, что он пытается не только задеть Эймонда, но и унизить его перед всем советом.       — Мне не нужен меч, чтобы сказать правду, Деймон, — он сузил глаз, его губы скривились в усмешке, которая была не менее жестокой, чем у Деймона. — Ты старый пёс, который лает громче, чем кусает. Ты обвинил нас, но где твои доказательства? Или ты просто ищешь повод пролить кровь, потому что знаешь, что твоё время уходит? Ты лишь тень былой славы, и твои угрозы не страшат никого, кроме тебя самого, — в словах сквозило презрение и уверенность, как будто он уже видел поражение Деймона.       Никто не осмелился вмешаться, каждый знал, что одно неверное слово или движение может привести к необратимым последствиям. Деймон, не отводя взгляда от племянника, стиснул зубы, и его голос стал ещё холоднее, словно поток ледяной воды.       — Если ты думаешь, что твоя наглость защитит тебя, ты глубоко заблуждаешься. Рано или поздно, ты столкнёшься с последствиями своих слов, — это звучало как приговор, а в воздухе витала угроза. Ненависть между ними разгоралась, как пламя, готовое сжечь всё на своём пути.       — Тебе нужны доказательства? Хм, я считал тебя умнее, — его голос был низким, опасным. — Твой дед, твой брат, твоя мать — змеи, что пресмыкаются у трона. Вы убрали Саймона Стронга, только потому что он был на стороне моей жены. И ты хочешь, чтобы я в это не верил? — слова Деймона звучали как гром. Некоторые из присутствующих заметили, как их взгляды пересеклись, полные страха и недоумения.       — Ты ищешь врагов там, где их нет, потому что боишься признать правду. — Он наклонился чуть ближе, его голос стал ещё тише, но от этого только опаснее. — Ты боишься нас, Деймон. Ты боишься, что твоё время минуло. Тебе не победить, — каждое слово было ядом, капающим с кончика его языка.        Деймон рассмеялся. Это был смех человека, который видел слишком многое и ничего не страшился.       — Не мне бояться, мальчишка, — он сделал шаг назад, но его взгляд не потерял ни капли угрозы. — Я не тот, кто прячет своё лицо за повязкой, будто урод, отвергнутый богами, — Деймон улыбнулся, в его глазах плясали тени огня. — Ты просто мальчишка, который потерял глаз… и думает, что это делает его мужчиной. Думаешь, шрам даёт тебе право говорить со мной как с равным? Не обольщайся.       — Потерять глаз ради дракона — достойная плата. В отличие от тебя, я сам выбрал самого великого зверя, — губы Эймонда сжимались в тонкую линию, но он не отворачивался, встречая взгляд Деймона с вызовом.       — Ах, Вхагар… Да, огромная, старая и опасная. Но скажи мне, Эймонд, что ты без неё? — с ухмылкой, сдерживая смех, Деймон продолжал издеваться над своим племянником.       — Всё, чем я являюсь, достаточно, чтобы разить врагов и без дракона, — с вызовом ответил Эймонд, его рука напряглась на рукояти меча, и воздух заискрился от напряжения.       — Ошибаешься. Без Вхагар ты всего лишь мальчик с одним глазом… и с половиной гордости. Ты носишь её силу как плащ, надеясь, что никто не заметит, насколько ты мал под ним, — Деймон наклонился ближе, его голос стал тише и ядовитее, словно он шептал секрет, который мог убить.       Эймонд с яростью смахнул кубок с вином со стола. Тяжёлый серебряный сосуд с грохотом ударился об пол, расплескав тёмную жидкость. Казалось, что этот звук разрезал воздух, как клинок, усиливая напряжение.       Принц хмыкнул и, улыбаясь, начал:       — Забавно, не находишь, дядя? — его голос был медленным и ядовитым. — Ты всю жизнь пытался доказать, что достоин трона… а Визерис даже не взглянул в твою сторону. Как будто тебя и не существовало, — с ядовитой усмешкой он скрестил руки на груди, словно наслаждаясь моментом.        Глаза Деймона вспыхнули, и он сделал шаг вперёд, его лицо исказилось от ярости, словно он готов был вцепиться в племянника. Но Эймонд не двигался, продолжая говорить с холодной уверенностью:       — Ты сражался, проливал кровь, плёл интриги… А в конце концов, твой брат предпочёл короновать дочь, чем посадить тебя рядом с собой. Видимо, он знал, что доверить корону такому, как ты, — всё равно что бросить её в огонь, — в его словах слышалась зловещая радость, и он сжал кулаки, готовясь к ответу.       — Осторожнее, мальчишка, — его голос был словно рык дракона.       Эймонд наклонил голову, словно рассматривая Деймона с презрением, его губы изогнулись в ухмылке.       — Правда режет сильнее меча, да? — холодным и спокойным голосом, как ледяная река, произнёс он. — Ты всю жизнь был всего лишь тенью Рейниры… и даже сейчас ты стоишь здесь не как претендент, а как её пес, — казалось, Эймонд наслаждается каждым мгновением своей победы. В зале послышался тихий шёпот, когда некоторые из присутствующих осознали, насколько глубока ненависть между ними.       Гнев Эймонда и ярость Деймона достигли своего пика. Их голоса, сначала внезапно понизились, становясь глухими и неразборчивыми для остальных. Они перешли на высокий валирийский, язык их предков, язык драконов и завоевателей, язык тайных знаков и скрытых угроз. В зале повисла странная тишина, нарушаемая только шепотом двух Таргариенов.       Деймон, с улыбкой, полной злорадства, наклонился к Эймонду, его слова, пронизанные ядом, были направлены не столько на племянника, сколько на тех, кто их не понимал. Он издевался, бросая тонкие намёки, прощупывая границы терпения Эймонда.       — Zaldrīzes jēdar, se jēdar vala hen gīrē nēden? Daor, Valyrio mēre jēdar gaomagon sȳz, de ēlie gēlenka, āmāvī, kepa? — прошептал Деймон, с нажимом выделяя последнее слово, словно вонзая в него отравленный клинок.       Деймон, с улыбкой, которая больше походила на оскал, наклонился к Эймонду. Его слова, хотя и выражали кажущееся сочувствие, были наполнены язвительным сарказмом, от которого кровь стыла в жилах.       — Kesi zȳha valon lōtrir uja arlī vala, — он перевёл взгляд на Эйгона, который так же как и остальные сидели в недоумении и догадках о смысле разговора. — Ērin... zȳha issi gaomagon daorun... — прошипел он, впиваясь взглядом в глаз племянника.       Эймонд застыл, его лицо, обычно непроницаемое, словно маска, дрогнуло. Это был не просто намёк, это было оскорбление, пронизанное жестокой иронией, удар, направленный в самое сердце.       — Sȳz, iksan mirre zȳha daorun jēdar māzis, āmāvī? — прошептал Деймон, его голос был едва слышен, но в этих словах была вся сила ужасной правды.       Ярость Эймонда вспыхнула с неудержимой силой, словно искра, упавшая на порох. Его лицо исказилось от гнева, а рука, подобно хищной птице, метнулась к рукояти меча. Движение было стремительным, полным смертоносной грации.       Но Деймон, словно предчувствуя эту вспышку, среагировал с пугающей быстротой, достойной легендарного воина. С молниеносной реакцией его рука легла на рукоять собственного меча, и клинок с шипением вырвался из ножен, как будто сам жаждал крови.       Их взгляды столкнулись — два раскаленных уголька, полные ненависти и жажды битвы. В этой дуэли взглядов отразилась вся история их вражды, все обиды, вся горечь прошлых лет.       Мечи, вырванные из ножен, столкнулись в воздухе, породив сноп искр и оглушительный звон металла, который эхом разнёсся по залу, пронзая тишину, как крик раненого зверя. Время замерло, и все присутствующие, скованные ужасом, не смели даже дышать.       Два дракона, два жестоких воина, два Таргариена, чьи сердца бились в унисон с древней песней Валирии, стояли лицом к лицу, разделённые лишь тонкой полоской стали.       В этот момент вмешалась Алисента. Словно внезапно пробудившись от оцепенения, она резко поднялась, её рука, дрожащая от страха, взметнулась вверх в жесте отчаянной мольбы:       — Эймонд, прошу, остановись! Деймон, не надо! — в её голосе звенела тревога, пронзающая глухую тишину зала. Деймон перевёл взгляд на Алисенту и замер, в её глазах отражался неподдельный страх и искренняя мольба за сына. Это было как холодный удар в сердце: волнение, которое ранее скрывалось за маской уверенности, теперь обнажилось, оставив только уязвимость. Но ни один из них не сдвинулся с места. Эймонд, словно закованный в холодный камень, не проявлял ни малейшего намерения остановиться.        В ту же секунду в зал ворвалась Рейнира. Её появление, подобное вспышке молнии, разорвало напряжённую атмосферу, словно гром, заставляющий сердца замирать. Она молниеносно, за долю секунды, оценила ситуацию, её взгляд метался между Деймоном и Эймондом, словно весы судьбы, взвешивающие их ярость и решимость.       Мгновение, когда её глаза встретились с глазами Алисенты, стало полным молчаливого понимания. Между ними промелькнул короткий, немой обмен взглядами — в этот раз их старая вражда угасла, уступая место более важному чувству — страху за тех, кто дорог. Они обе знали, что могло произойти, если начнётся бой.       — Эймонд! — закричала Алисента, её голос дрожал, но был полон отчаянной решимости.       — Деймон, прекрати! Это приказ! — слова Рейниры, произнесённые с силой и уверенностью, словно удар кнута, прозвучали в тишине, и зал наполнился тягучим напряжением. Она стояла, как статуя, олицетворяющая власть и достоинство, её голос заставил обоих Таргариенов остановиться, словно в воздухе повисла невидимая преграда.       Деймон, не сводя глаз с Эймонда, медленно, как дракон, нехотя прячущий когти, опустил меч. В его движении ощущалась свирепая сила, но одновременно и скрытое недовольство от того, что ему приказывают, и это ощущение не покидало его. Он всегда был свободным духом, и такой способ управления со стороны племянницы, даже если она была коронована, вызывал у него внутреннее негодование — никто не смел командовать им, особенно при гнусных лордах. В глубине души он осознавал, что мог бы отказаться выполнить её приказ, что его меч был лишь орудием, а не инструментом подчинения. Эта мысль давала ему временное облегчение, но, как бы он ни пытался убедить себя, истинная причина его колебаний заключалась не в преданности Рейнире, а в Алисенте, чья мольба пронзила его сердце. Эймонд, несмотря на всю их взаимную неприязнь, оставался его сыном — факт, который жёг душу Деймона подобно раскалённому железу. Его извечные спутники — гнев и гордость — впервые отступали перед чем-то более глубоким, перед той невидимой нитью крови, что связывала их, и это внутреннее противоречие терзало его сильнее любого клинка.       — Ты не стоишь даже моего меча, мальчишка, — произнёс он пронзительно, но без прежнего насмешливого тона. В его голосе звучала не только хищная угроза, но и глубокое, едва сдерживаемое раздражение от вынужденного отступления. Каждое слово, слетевшее с его губ, было пропитано горечью поражения. Мало того, что он был вынужден подчиняться Рейнире, склонять голову перед её волей, так теперь пришлось уступить Эймонду во второй раз в их негласной войне... Это било по его гордости сильнее, чем удар валирийской стали.       Эймонд, смакуя этот момент, медленно убрал меч в ножны, его улыбка была полна злорадства, но в ней чувствовалась и тень сомнения. Деймон Таргариен, известный своим презрением к любой власти, отступил слишком легко, слишком... покорно. Это противоречило всему, что он знал о своём дяде.       — Ты только отдаляешь то, что неизбежно, — грозно сказал Деймон, обращаясь к наследнице, отходя назад. Рейнира стояла, не шевелясь, её лицо было суровым, но в глазах читалась тревога, каждый в зале понимал, что эти слова были не просто предупреждением, а обещанием.        Она сделала глубокий, медленный вдох, наполняя лёгкие воздухом и собирая волю в кулак. Разговор с Деймоном был не просто неизбежен – он был необходим. Теперь, когда корона Железного Трона должна перейти ей по праву, власть принадлежала ей безоговорочно. Деймон – её супруг, её советник, но прежде всего – её подданный. Она могла ему приказать, и он должен был подчиниться. Она не могла позволить ему своими необдуманными действиями бросить тень сомнения на её правление, выставить в дурном свете перед двором и народом.       Алисента не отрываясь смотрела Деймону в глаза, и в глубине её взгляда плескалась горячая волна благодарности, едва сдерживаемая маской королевского достоинства. Сердце колотилось в груди, как пойманная птица, отголоском недавнего напряжения. Она видела ярость, видела, как напряглись мускулы на его лице, видела, насколько сильно он желал схватки. И всё же… он отступил. Он сдержался и не причинил вреда. На долю секунды, королева уловила в этом поступке нечто другое — признание их общей тайны, немого обета молчания, сплетённого из страха и, возможно, родительского беспокойства.       Алисента медленно опустилась обратно в кресло, ощущая, как тяжесть недавнего напряжения снова нависает над ней. Нужно поговорить с Эймондом. Долг матери требовал этого. Но унылая безнадёжность тяжёлым камнем легла на сердце. Она слишком хорошо знала своего сына, его упрямство, его пылкую гордость, его непоколебимую веру в собственную правоту. Любые слова разобьются о непробиваемую стену юношеского максимализма и обиды. Разговор будет бесполезен. В лучшем случае — пустой тратой времени, в худшем — ещё больше разожжёт огонь его недовольства.       Малый совет распался в вязкой тишине, тяжелее криков и обвинений. Каждый уносил с собой осадок инцидента и липкий страх будущего. В воздухе витали невысказанные опасения, тени сгущались не только в зале, но и в сердцах советников.       Шагая в одиночестве по длинному, сумрачному коридору, ведущему в покои, Эймонд размышлял: человек, годами бросавший вызов самому королю и никогда не склонявший голову перед чужой волей, вдруг так просто подчинился приказу? Нет, здесь крылось что-то иное, какие-то более глубокие причины. Мысль о том, что Деймон мог отступить из-за их кровного родства, казалась настолько нелепой, что Эймонд даже усмехнулся — человек, известный своей жестокостью, вряд ли стал бы считаться с такими сентиментальными глупостями. И всё же эти сомнения беспокоили принца, словно заноза, засевшая глубоко под кожей.       Вдруг его мерные шаги прервались едва слышимым шорохом ткани и хорошо знакомым отрывистым стуком трости о камень пола.