Сын своего отца

      Полумрак окутывал покои Эймонда, словно густая тень. Лишь дрожащие язычки свечей нарушали эту темноту, отбрасывая пляшущие блики на стены, затянутые тяжёлыми гобеленами. Изображённые на них драконы, казалось, оживали в этом призрачном свете: их чешуя мерцала, а тени, извиваясь, принимали зловещие формы.       По комнате, словно запертый зверь, нервно расхаживал Эймонд. Его темные одежды делали фигуру ещё более мрачной и неприступной. Каждый шаг гулко отдавался в тишине, нарушаемой лишь доносящимся издалека гулом Красного замка. Этот звук, напоминающий ропот недовольных голосов, смешивался с шелестом тканей, скрипом половиц под ногами принца и его прерывистым дыханием.       Даже после похорон короля Визериса Таргариена замок не мог обрести покой, пребывая в тревожном смятении. Лицо Эймонда, молодое, но уже отмеченное суровыми переживаниями, выражало тревогу, смешанную с едва сдерживаемой злостью. Его раздражали несмолкаемый шум и нескончаемое движение в день, который должен быть посвящён скорби и тихой памяти.       Мысли Эймонда, подобно тёмным птицам, кружили в его голове, цепляясь за события последних дней: смерть отца, тяжелую атмосферу похорон и напряжение, витающее в воздухе, словно грозовая туча, готовая разразиться ливнем. Он думал о неизбежности войны, своей роли в этой кровавой драме и тяжести ответственности, которая легла на его юные плечи. Пусть он и второй сын, но глубоко внутри понимал, что именно ему предстоит стать опорой "зелёных", защитником своей матери, сестры, деда и даже слабохарактерного брата. Эта мысль, словно невидимый груз, давила на него, заставляя сердце биться чаще.       Его размышления, подобно осколкам разбитого зеркала, скакали с одного предмета на другой: претензии Рейниры на трон, поддержка лордов "зелёных", слабость Эйгона, неспособного вынести бремя власти, и угроза, исходящая от хитрого и безжалостного Деймона. Эймонд чувствовал себя загнанным в угол, не видел чёткого пути к победе, но в нём уже разгоралось неудержимое желание действовать, бороться и побеждать.       Эймонд резко остановился у тяжёлого резного столика, на котором стояли графин с рубиново-красным вином и массивный серебряный кубок, словно ожидающий его прибытия. Он посмотрел на вино с оттенком презрения, как на что-то ниже его достоинства. Но сегодня всё было иначе. Невидимая сила, словно магнит, притягивала его руку к графину. Пальцы обхватили прохладное стекло, и Эймонд, поддавшись внезапному порыву, налил полный кубок. Вино, словно жидкий огонь, плеснулось через край, и несколько капель упали на полированную поверхность стола. Не отрывая взгляда от тёмной жидкости, он поднёс кубок к губам и залпом осушил его, чувствуя, как терпкий, обжигающий вкус вина разливается по горлу и распространяет тепло по всему телу.       Для Эймонда, всегда считавшего пьянство уделом слабых и лишённых воли, этот поступок был своего рода капитуляцией. Он гордился своей способностью сохранять ясность ума и выдержку, даже в самые трудные моменты. И хотя Эймонд осуждал себя за эту попытку укрыться от реальности в хмельном дурмане, он жаждал найти в вине хоть малейшее облегчение. Он был готов заглушить голос разума, постоянно напоминающий о тяжести ответственности, и просто быть, без бремени будущего и веса прошлого.       Принц опустился в кресло, его тело, казалось, растворилось в мягких подушках, когда он откинул голову на спинку. Вино, выпитое всего несколько мгновений назад, начало действовать, и он чувствовал, как тяжёлая, липкая тьма распространяется по его голове, делая каждый мыслительный процесс вязким. Его движения стали замедленными, словно каждая конечность была наполнена свинцом, и каждое из них требовало огромных усилий.       Однако, несмотря на ожидания, что вино принесёт облегчение, мысли в его голове не только не утихли, но стали ещё более мучительными. Он закрыл единственный глаз, пытаясь найти хоть какой-то покой в темноте.       Резким движением Эймонд поднялся с кресла. Ему была необходима смена обстановки, глоток свежего воздуха, что-то, что помогло бы вырваться из душных, давящих стен Красного замка, из атмосферы скорби и напряженного ожидания. В его голове возникла мысль отправиться на Шёлковую улицу — место, которое он посещал редко, но которое, как ему казалось, могло дать хоть какое-то подобие разрядки.       Он понимал, что это не самое разумное решение. Появляться в городе в такой день, когда замок все еще полон гостей, съехавшихся со всех концов Семи Королевств, было неосмотрительно. Но сейчас Эймонд не мог думать о благоразумии. Ему необходимо было заглушить внутренний голос разума, отключить на время ту часть сознания, которая шептала об опасности и необходимости соблюдать пристойности. Он искал не столько удовольствий, сколько возможности отвлечься.       Эймонд подошел к массивному дубовому сундуку, обитому железом, и, откинув тяжёлую крышку, достал оттуда простую одежду: тёмные брюки и рубашку из грубой ткани. Он быстро переоделся, сбросив роскошные, но сковывающие движения одежды принца. Затем накинул на плечи серый плащ с глубоким капюшоном, надеясь скрыться от любопытных взглядов и затеряться в толпе. Подойдя к большому зеркалу в резной раме, он взглянул на свое отражение и невольно усмехнулся. Усмешка была горькой, полной самоиронии. Черная кожаная повязка, закрывающая пустую глазницу, мгновенно выдавала его, делая все попытки скрыть личность бессмысленными. Он был словно меченый зверь, обреченный на вечное внимание.       В этот момент Эймонд остро ощутил всю глупость своего положения. Его попытка затеряться в толпе была обречена на провал. Даже в бегстве он не был свободен от своего происхождения: его имя и титул были как ярлык, который он не мог снять, независимо от желания.       Принц шёл по ночной Шёлковой улице, погружённой в море огней и звуков. Вокруг бурлила жизнь: крики торговцев, пьяный смех гуляк, звон монет, музыка, доносившаяся из открытых дверей таверн. Воздух был насыщен запахами: терпким ароматом вина, соблазнительным духом жареного мяса, сладковатым запахом фруктов и чем-то более пряным, непристойным, щекотавшим ноздри. Его окружали люди разных сословий: богато одетые купцы, разряженные дамы, простые ремесленники, нищие попрошайки, солдаты городской стражи. Все они были заняты своими делами, словно не замечая его присутствия. Эймонд наблюдал за ними, стараясь отвлечься от собственных мыслей, но его взгляд оставался холодным, отстраненным, словно он был здесь не участником этого праздника жизни, а лишь сторонним наблюдателем.       Он убеждал себя, что это всего лишь способ снять напряжение, сбросить груз негативных эмоций, ничего больше. Но в глубине души Эймонд чувствовал себя подавленным и униженным собственной слабостью. Принц понимал, что это не он контролирует себя, а желания контролируют его.       Он шёл, словно сквозь вязкий туман, мимо ярко раскрашенных женщин и зазывал, чьи голоса, сладкие и приторные, словно мёд, змеились в ночном воздухе. Каждая из них стремилась привлечь его внимание, бросая многозначительные взгляды и играя своими чарами. Эймонд старался не смотреть на них, чувствуя себя чужим в этом мире разврата и фальшивых эмоций. Ему было неприятно это навязчивое внимание и откровенная демонстрация доступности.       С каждым шагом в нём росло отвращение к окружающей обстановке. Фальшивые улыбки, притворные ласки, липкие взгляды — все это только усиливало его чувство одиночества и внутренней пустоты. Он ощущал себя загнанным зверем, оказавшимся в ловушке собственных эмоций и желаний. Он пришел сюда в поисках забвения, но нашел лишь большее разочарование.       Наконец, принц дошел до самого элитного борделя Шёлковой улицы — здания с затонированными окнами и тяжёлой дубовой дверью. Это место отличалось сдержанной роскошью и атмосферой секретности. Эймонд решительно переступил порог, и его тут же встретила хозяйка заведения — женщина с изысканными манерами и проницательным взглядом. Она подошла к Эймонду, её улыбка была тёплой и приветливой, но он ответил ей холодным и отстранённым взглядом.       — Давно вас не видела в моих краях, принц Эймонд, — её голос был мягким и обволакивающим, словно дорогой бархат.       Эймонд слегка нахмурился, явно недовольный её словами. Его взгляд, холодный и пронизывающий, словно ледяной ветер, скользнул по хозяйке. Он не любил, когда его личность выставляли напоказ, особенно в таких местах, где анонимность была частью сделки.       — Насколько я помню, имена здесь под запретом, — холодно отрезал он, скрывая раздражение за маской безразличия. Его тон был резким, словно он хотел напомнить ей о границах, которые она нарушила.       Хозяйка засмеялась, её глаза блестели как бриллианты в свете свечей. Она, казалось, наслаждалась этой игрой, словно проверяя, насколько далеко может зайти.       — Верно, — с улыбкой ответила она, ничуть не смутившись его тоном. — В этих стенах мы все играем роли, принц. И я ценю умение своих гостей соблюдать правила игры. Но даже самые искусные маски не всегда могут скрыть истинную суть.       Эймонд молчал несколько секунд, взглядом скользя по роскошному интерьеру борделя. Его губы сжались в тонкую линию, выдавая внутреннее напряжение. Он чувствовал себя неуютно в этой атмосфере притворства и сладострастия, словно каждый звук и каждый взгляд были направлены на то, чтобы разрушить его хрупкий покой.       — Чего желаете? — спросила она, её голос был полон уверенности и обаяния. — Красивые женщины, изысканные вина, музыка и танцы... или, может быть, что-то более... экзотическое? Просто скажите мне, и я сделаю всё, чтобы удовлетворить ваши желания.       Эймонд молчал, его взгляд был устремлён на хозяйку, но он не видел её. Принц был потерян в своих мыслях, и хозяйка казалась ему просто тенью, которая двигалась на периферии его внимания. Он чувствовал себя чужим в этом мире фальши и соблазнов, где каждое слово казалось ему пустым и бессмысленным. Хозяйка, однако, не была обескуражена его молчанием.       — Желание одно, такое же, как и у всех здесь, — наконец произнёс он ровным и бесцветным голосом.       Хозяйка внимательно изучала его лицо, словно пытаясь прочитать мысли. Улыбка не сходила с её губ, но в глазах мелькнула искра любопытства, словно она пыталась понять, что скрывается за этой холодной маской.       Эймонд Таргариен был красив так, как могут быть красивы только драконы — дикой, опасной и завораживающей красотой. Его лицо — резкие, словно высеченные из мрамора черты, безупречно точные и холодные, как клинок. Высокие скулы, прямой нос и острый подбородок создавали образ, которому невозможно было не подчиниться взглядом. Губы — тонкие и упрямые, чаще всего сжатые в едва заметной усмешке, таящей насмешливую дерзость и что-то необъяснимо неприступное.       Но больше всего поражали его глаза. Один — глубокий и холодный, как зимняя ночь, в которой прячется буря. Второй — скрытый под повязкой, но именно он вызывал у людей трепет и бессознательный страх, будто за этой полоской ткани скрывалось нечто древнее и неукротимое, не поддающееся разуму. Повязка не уродовала его лицо — напротив, она лишь добавляла ему мрачной таинственности и делала его ещё более неотразимым.       Его волосы — серебряное наследие Таргариенов — падали на плечи мягкими, тяжёлыми прядями, отражая свет лунного пламени. Они обрамляли лицо, подчёркивая благородство и хищную элегантность. Но мало кто осмеливался коснуться их — не потому, что не хотел, а потому, что не имел права.       Высокий и статный, он двигался с грацией дракона — плавно, но скрывая в себе силу, готовую взорваться в любой момент. Его походка излучала уверенность и власть; казалось, что он не идёт, а парит над землёй, владея каждым движением, взглядом, вздохом. В его облике не было ничего случайного: любая деталь, от идеально сидящего тёмного одеяния до висящего на поясе меча, была продолжением его самого — грозного, но прекрасного.       Эймонд Таргариен был не просто красив. В его красоте было что-то запретное и опасное, как в огне, который манит и пугает одновременно. Он был истинным сыном древней Валирии, кровью старых богов, и его облик лишь подчеркивал это. Эймонд был тем, кого невозможно было забыть: его лицо отпечатывалось в памяти, а взгляд — в душе. Он был идеальным и беспощадным, как сама природа драконов.       — Что ж, наслаждайтесь атмосферой, — наконец произнесла хозяйка, слегка наклонившись в легком поклоне, который был одновременно уважительным и игривым.       Атмосфера действительно была изысканной. Шикарная мебель с мягкими бархатными креслами и диванами, казалось, приглашала к отдыху. Стены украшали красочные картины и гобелены, рассказывающие истории о любви и страсти. Тусклый свет ламп мягко освещал красные бархатные занавеси, уютно обрамляющие окна. В воздухе витал сладковатый аромат цветов и лёгкий налёт дыма от табачных изделий, расслабляющих клиентов.       Это место знало вкус роскоши: здесь не было криков и дешёвого смеха, а женщины улыбались медленно и лениво, словно кошки.       Когда Эймонд переступил порог, в воздухе ощутимо изменилось настроение. Его высокие, уверенные шаги привлекли взгляды присутствующих. Он излучал аристократическое обаяние, контрастирующее с игривой атмосферой борделя. Серебристо-белые волосы, свободно падающие на плечи, подчеркивали его холодный блеск.       Хозяйка борделя сделала шаг ближе и указала на комнату, её тонкие пальцы касались края его плеча. В этом жесте было что-то игривое и соблазнительное.       — Проходите, мы стараемся делать всё возможное, чтобы каждый гость почувствовал себя желанным и особенным, — сказала она, манящим, как вино голосом.       Всё внимание в борделе, казалось, сосредоточилось на хозяйке заведения. Девушки, занятые своими делами и даже гостями, перестали шептаться и смеяться, замерев. Они смотрели на хозяйку умоляющими глазами, словно прося её выбрать их.       Эймонд Таргариен — имя, которое произносят шёпотом на Шёлковой улице, будто боятся, что даже стены услышат и загорятся от жара этого имени. В нём — тайна, в нём — огонь, который не каждому дано понять, не говоря уже о том, чтобы коснуться.       Его репутация изысканного любовника разлетелась по Королевской Гавани быстрее, чем пламя, вырывающееся из пасти дракона. Слухи о нём — сплетни, напитанные восхищением и трепетом, которые передаются от губ к губам: женщины говорят о нём, будто о мифе, о чём-то, что балансирует на грани реальности и сказки. Они шепчут, что его прикосновения способны разжечь жар, который не угасает ещё долго после его ухода. Что его взгляд прожигает насквозь, будто в нём — истинное пламя Таргариенов, дикое и завораживающее.       Многие мечтают оказаться в числе его избранниц — тех счастливиц, которые хотя бы на одну ночь познают магию его присутствия. Они жаждут этого мига близости, когда время будто замирает, а мир вокруг перестаёт существовать. Но лишь немногие удостаиваются чести быть замеченными Эймондом Таргариеном, ведь он остаётся недоступным, словно дракон, парящий высоко в небе, куда смертным не добраться.       Для него это не место поиска удовольствий, а скорее охота за тем, что может на мгновение пробудить в нём интерес. И этот интерес — редкая драгоценность, которую нельзя купить ни красотой, ни лестью. Он выбирает тех, кто достоин быть рядом с ним хотя бы на одну ночь. Его холодная отстранённость лишь сильнее разжигает страсть у тех, кто стремится к нему, но мало кто понимает, что путь к Эймонду лежит не через пылкие признания и не через отчаянные попытки соблазнить его.       Хозяйка борделя кивнула одной из девушек, стоявшей отдельно от остальных. Она была самой юной и изысканной из всех, с длинными темными волосами и большими зелеными глазами, одетая в прозрачное платье, подчеркивающее её красоту.       Когда она вошла в комнату, Эймонд даже не взглянул на неё, погруженный в свои мысли. Вокруг царила атмосфера легкомысленности и веселья, но он ощущал лишь подавленность. Заметив его мрачный вид, девушка подошла ближе и попыталась вызвать у него улыбку.       — Мой прекрасный принц, — прошептала она, осмелев от выпитого вина. — А правда, что Таргариены… — медленно и тягуче продолжила она, стараясь расслабить его.       Он резко вскочил, опрокинув кубок. Девушка отшатнулась — в его единственном глазу плескалась такая ярость, что она задрожала. Эймонд чувствовал, как гнев кипит в его жилах, словно расплавленный металл, готовый обжечь любого, кто осмелится его задеть.       — Неужели ты думаешь, что я пришёл сюда слушать, как дешёвая шлюха пытается обсудить мой род? — его голос был тих, но каждое слово било словно хлыст. Схватив девушку за подбородок, он заставил её смотреть на себя. Его пальцы сжались сильнее, чем он сам того хотел, выдавая внутреннюю ярость.       Она вдруг ощутила, как её смех и лёгкость, с которыми она пыталась его развлечь, развеялись, как дым. В его тоне не было ни капли шутливости, ни доброты — только холодная уверенность и безжалостность.       — Ты не понимаешь, с кем говоришь, — прервал её Эймонд, низким и угрюмым, как гул грома голосом. Он наклонился ближе, так что девушка ощутила его напряжение, словно его гнев был физическим присутствием. Его глаз, холодный и пронизывающий, словно ледяной ветер, впился в неё, заставляя замереть. Его губы сжались в тонкую линию, выдавая внутреннее напряжение, а каждое слово, произнесённое им, было словно удар молота.       — Неужели ты думаешь, что можешь позволить себе такие вопросы? Ты осознаёшь, что рискуешь своей жизнью? — продолжил он, его голос дрожал от сдерживаемого гнева. — Ты стоишь перед Таргариеном. И если ты не научишься держать язык за зубами, я покажу тебе, что значит мой гнев.       Девушка, дрожа, отступила на шаг, её глаза наполнились страхом. Она понимала, что перед ней не просто человек, а сила, способная уничтожить её одним взглядом.       — Простите, мой принц... я не хотела, — слезы потекли по её щекам.       — Замолчи, — оборвал он, его голос был резким и холодным, словно ледяной ветер, пронзающий тишину комнаты. — Либо ты сейчас же займешься тем, за что я заплатил, либо я прикажу хозяйке выбросить тебя на улицу. И поверь, после моего визита тебя здесь больше никто не наймёт.       Девушка упала на колени, наконец поняв, что перед ней не просто очередной богатый клиент, а человек, способный уничтожить её жизнь одним словом.       — Да, мой принц, — прошептала она, не смея поднять глаз.       Она кивнула, стараясь подавить дрожь, и осознала, что этот вечер — не игра с принцем, а столкновение с реальностью, полной жестокости и власти. Эймонд был не просто наследником древнего рода, а воплощением силы и страха. Легенды, что слагали о Таргариенах, не были вымыслами — теперь она сама в этом убедилась.       Девушка медленно начала расстегивать его брюки. Её прикосновение к обнажённой, тёплой коже было прохладным, отчего по спине пробежали мурашки. Ловкими пальцами она мягко, но настойчиво очертила вены, проходящие по всей длине.       Медленно и чувственно её рука двигалась вверх и вниз в устойчивом ритме. А второй она провела по его бедру, в то время как все свое внимание сосредоточила на том, чтобы доставить Эймонду удовольствие. Ощущения были ошеломляющими, но он оставался напряжённым и отстраненным, его разум по-прежнему был поглощен мыслями о войне и политике, не оставляя места для удовольствия или отвлечения.       Разочарованная, но не испуганная, девушка продолжала нежно поглаживать его, надеясь, что в конце концов это поможет ему обрести какое-то облегчение. Она попыталась быть более настойчивой, потянувшись к повязке, которая удерживала его волосы на месте. Но это оказалось огромной ошибкой.       Эймонд мгновенно вспыхнул гневом и грубо схватил её за запястье, на нежной коже которого сразу же образовался синяк.       — Не смей трогать мои волосы, — прошипел он, низким, угрожающим голосом.       Девушка опустила глаза, чувствуя, как ее сердце бешено колотится в груди. Она понимала, что перешла черту и теперь опасалась за свою безопасность. Эймонд резко встал, бросив ей несколько монет, и, протиснувшись мимо неё, направился к выходу из борделя, его движения были быстрыми и решительными.       Он вышел на улицу, глубоко вдохнув свежий ночной воздух, который после духоты борделя казался ему особенно освежающим. Облегчение было кратковременным, и вскоре он почувствовал разочарование и обман. Даже попытка сбежать от проблем в борделе оказалась тщетной, и он не смог найти того утешения, которого так отчаянно искал.       Эймонд старался унять свою злость, которая кипела под его внешним спокойствием. Как ни странно, он не был сторонником грубого обращения с девушками в постели и считал, что процесс должен приносить удовольствие обоим, но сегодняшний вечер пошёл не по плану с самого начала.       У него есть строгие правила, которые он всегда обговаривает с девушками заранее. Они непреклонны, как законы древнего дракона, и почти никто не смеет их нарушить. Повязка, скрывающая его глаз, — это не просто ткань, это символ, граница, которую никто не должен переступать. Попытка снять её — неминуемый вызов его ярости. Запускать руки в волосы — ещё одно запрещённое удовольствие, которое он воспринимает как знак неуважения, граничащий с дерзостью.       Но самое главное правило — святое и непреклонное: никогда не целовать его в губы. Этот запрет — не просто условность, а личная клятва, тайна, которую он никому не позволит разгадать. Любая попытка нарушить это правило в мгновение превращает его из любовника в грозного врага, и о последствиях осмелившиеся предпочитают не говорить.       Эймонд не терпит повторений. Никто не удостаивается второй ночи с ним. Те, кому посчастливилось быть рядом, знают, что это был момент, сияющий, как драгоценный камень, но он никогда не повторится. Именно это делает его таким желанным. Женщины держат его имя в своих сердцах, как тайное сокровище, как память о чём-то неземном, что коснулось их, но исчезло, оставив лишь пепел и жар воспоминаний.       Но у Эймонда есть принцип, который отличает его от других мужчин с подобной славой — он никогда не оставляет бастардов. Его кровь, чиста как драконий огонь, и он не позволит осквернить свой род. Эймонд следит за своей репутацией и честью с одинаковой тщательностью, не позволяя ни одной женщине утверждать, что носит его ребёнка, и ни одному бастарду запятнать имя Таргариенов. Для него это вопрос гордости, силы и контроля — качеств, которые он ценит превыше всего.       Тех, кто нарушает его границы, ждёт ярость, подобная драконьему пламени. Он не прощает ошибок и не терпит слабостей — ни в себе, ни в тех, кто осмеливается быть рядом. Холодный, как сталь его меча, и горячий, как кровь его рода, он остаётся недостижимым. Именно это делает его образом, который невозможно забыть, — женщины продолжают мечтать и шептать его имя в ночи.       Поэтому сегодняшний поход на Шёлковую улицу ощущался столь ужасным: он позволил себе слишком много слабостей и допустил слишком много ошибок.       С этими мыслями он, сам того не замечая, оказался у стен Красного замка. Погружённый в раздумья, он направился в свои покои, когда тишину коридоров нарушили тихий шорох и едва слышный стук. Эймонд замер, настороженно оглядываясь. В полумраке, словно тень, проступили очертания лорда Лариса. Наверняка, тот снова следил за ним — привычная игра, давно потерявшая свою остроту. Но сейчас Эймонду было всё равно. Он решил оставить размышления на завтра.       Принц вернулся в свои покои под покровом ночи, когда лунный свет нежно проникал через окна, отбрасывая мягкие серебристые тени на всё вокруг. Уставший и раздражённый, он надеялся уснуть, но внезапно тишину нарушил несмелый стук в тяжёлые двери. Эймонд, не ожидавший гостей в столь поздний час, мгновенно отреагировал, инстинктивно сжимая рукоять меча. Его сердце забилось быстрее, а взгляд скользнул по темноте коридора, пытаясь рассмотреть фигуру за дверью.       Дверь мягко открылась, и в проходе, словно тень, появилась стройная фигура Хелейны. Её силуэт вырисовывался в слабом свете факелов, а бледный лунный луч скользил по её волосам, придавая им призрачное сияние. В воздухе витало томное напряжение, как будто само ночное небо затаило дыхание в ожидании.       В лунном свете её внешность казалась настоящим чудом: мягкие серебристые локоны каскадом падали по спине, а нежные черты лица выглядели особенно хрупкими и привлекательными. Её лёгкое струящееся платье из тончайшего шёлка мерцало в лучах.       Хелейна посмотрела на Эймонда своими тёплыми глазами, полными мягкого света и понимающей доброты. Её взгляд был таким искренним и нежным, что Эймонд почувствовал, как его раздражение тает, уступая место удивлению и лёгкому смущению. Она была последней, кого он ожидал увидеть здесь в столь поздний час, и именно в этот момент его сердце застучало тревожным и одновременно трепещущим ритмом.       Воздух в комнате сгустился, и каждый звук, каждый шорох казался усиленным. Принц чувствовал, как сжимается горло, а слова застревают в нём, не в силах не задуматься, что привело её сюда в этот момент.       Хелейна не дала Эймонду времени ни собраться с мыслями, ни осмыслить неожиданность её визита. Лёгким, почти невесомым движением она закрыла дверь за собой, и комната стала ещё более уютной и интимной. Бесшумными шагами, полными спокойствия и решимости, она подошла к нему. Остановившись всего в нескольких ммллиметрах от Эймонда, она нежно положила руки на его плечи. Тепло её прикосновений проникало в него, даря ощущение безопасности и уюта. С глубокой решимостью в глазах она встретилась с его взглядом.       — Я знаю, что нужна тебе, — произнесла она тихим, но уверенным голосом, который эхом разнёсся по комнате. Эймонд почувствовал, как его сердце забилось чаще. Он глубоко вдохнул, пытаясь собраться с эмоциями, чтобы сохранить контроль над ситуацией. С огромным усилием он взял себя в руки, и его взгляд стал суровым, словно он надел маску, скрывающую истинные чувства. Медленно, но твёрдо принц взял руки Хелейны, всё ещё лежавшие на его плечах, и опустил их, словно отталкивая её и саму идею о том, что он в ком-то нуждается.       Когда Эймонд говорил, его голос был тихим, но в нём звучала холодная нота, словно предупреждая Хелейну держаться на расстоянии.       — Ты ошибаешься. Я не нуждаюсь в чьей-то помощи. Особенно сейчас, — каждое слово было словно тяжёлый камень, опускающийся на его душу, а взгляд, обычно твёрдый и решительный, теперь казался наполненным скрытой болью и уязвимостью.       Но Хелейна не удивилась его ответу — казалось, она даже ожидала его. Она не выглядела разочарованной или обиженной. Её выражение лица оставалось спокойным, а глаза — понимающими, будто она видела всё, что таилось в его душе, и не была этим напугана.       Она приблизилась, сокращая разделяющее их пространство до интимного шёпота:       — Ты лжёшь, Эймонд, — в её словах не было обвинения, лишь глубокое понимание, выраженное мягким, почти ласковым тоном.       — Я вижу, как пламя опаляет твою гордость изнутри. Ты прячешь боль за маской холодного серебра, как истинный Таргариен, но эта ноша слишком тяжела даже для того, в чьих жилах течёт кровь дракона. А под стальной чешуёй бьётся сердце, Эймонд. Такое же уязвимое, как у любого человека.       Эти слова обрушились на него, словно штормовая волна, сокрушающая всё на своём пути. Они разломали его тщательно возведённые стены, оставив беззащитным перед правдой, которую он не хотел принимать. Эймонд резко отвернулся, словно надеясь скрыться от её взгляда, от её голоса, от того, что так долго старался подавить в себе.       — Мне не нужны твои жалость и утешения, Хелейна! — выплюнул он. Голос дрогнул, но он тут же взял себя в руки, усилив напор. — Мой долг — защитить наш дом, нашу семью. Если для этого придётся залить кровью всю землю Вестероса, выжечь города до основания, стереть с лица земли армии и обратить в пепел каждого, кто осмелится встать у нас на пути, — я сделаю это.       Его взгляд метал искры, но за этой маской гнева пряталась ещё одна, куда более глубокая эмоция. Он ненавидел себя за то, что в её присутствии он чувствовал себя слабым.       — И ни один твой сон, ни одно твоё проклятое видение, ни один шёпот богов не остановят меня! — продолжал он, всё сильнее сжимая кулаки, чтобы не выдать дрожь. Он не мог позволить ей увидеть, как сильно она его задела. Не мог позволить себе сорваться.       Каждое слово давалось ему с трудом, как будто оно обжигало его изнутри. Но больше всего он ненавидел себя за то, что говорил это именно ей.       Её голос прозвучал, словно звонкий хрусталь, который в отчаянии разбивается о камень, нарушая тяжёлую, давящую тишину:— Но кто защитит тебя? — умоляюще воскликнула Хелейна. Её глаза блестели от слёз, голос дрогнул, но она продолжила, уже тише, почти шёпотом: — От самого себя...       Его лицо исказилось в гримасе, напоминающей хищный оскал. Черты заострились, словно высеченные из холодного, бесчувственного мрамора, а взгляд горел нездоровым, лихорадочным огнём. Казалось, он готов был взорваться.             — Во имя семерых, Хелейна! — его голос срывался, становясь всё громче, словно гнев, который он так долго сдерживал, прорвался наружу. — Как ты, со своими вечными туманными видениями и попытками заглянуть в будущее, не можешь понять очевидное? Ты слепа, хотя видишь больше, чем кто-либо из нас!       Потеряв контроль, он резко перешёл на крик и начал метаться по комнате, его шаги звучали гулко в тишине.       — Я — ваша единственная опора сейчас! — продолжал он, не глядя на неё, будто боялся встретиться с её глазами. — И как бы тебе ни хотелось, больше никого нет. Или ты всерьёз думаешь, что Эйгон, погрязший в вине и разврате, сможет противостоять Деймону и Рейнире? А  Отто будет защищать род Таргариенов, а не свои собственные амбиции и интересы Хайтауэров, которые он ставит превыше всего? Ты, мать, дети... все вы в опасности, и никто, кроме меня, не сможет вас защитить!       Его голос дрожал от ярости, но в этих словах была не только злоба, но и боль. Ему казалось, что она не понимает очевидного — или, что хуже, не хочет понимать.       Эймонд вдруг остановился, его взгляд метнулся к ней, но он тут же отвернулся. Он не хотел, чтобы она увидела то, что скрывалось за его гневом: страх за неё, за семью, и ту любовь, которую он так отчаянно пытался подавить. Сжав кулаки, он ударил по столу с такой силой, что хрустальные бокалы подпрыгнули и жалобно зазвенели, а массивный дубовый стол едва не треснул.       Звук удара разнёсся по комнате, эхом отражаясь от высоких каменных сводов, словно гром, предвещающий бурю. Повисшая тишина стала ещё тяжелей, давя на них обоих.       Хелейна попыталась остановить его. Её голос прозвучал мягко, но настойчиво:       — Но, Эймонд... цена…       — Цена? — он резко обернулся, и его единственный глаз вспыхнул недобрым огнём. — Ты опять со своими вечными пророчествами? Думаешь, они меня остановят? — Голос был полон ярости, но где-то в глубине слышалась усталость.       Эймонд шагнул ближе, словно пытаясь подавить её своими словами.— Я знаю, что будет, если мы промедлим! Если мы проявим слабость, нас уничтожат. И если ради вашего спасения мне придётся взойти на костяной трон, обагрённый кровью врагов, я сделаю это. Без колебаний.       Он замолчал, тяжело дыша, будто сам испугался того, что только что сказал. Он не хотел выплёскивать всю злобу на неё, но, кажется, это было единственным способом облегчить свою боль. Да, причинять боль другим — вот, видимо, его дар.       — Но какова цена… — повторила Хелейна, теперь уже тише, с той тихой настойчивостью, которая всегда выводила его из себя. В её голосе слышалась искренняя тревога, желание достучаться до него.       — Цена, цена, цена! — перебил он, не дав договорить. Голос вновь сорвался на крик, а руки взметнулись в воздухе. — Цена – это ваши жизни, Хелейна! И я заплачу её сполна, даже если это будет стоить мне собственной души!       Принц замолчал, будто бросая вызов, но её взгляд оставался спокойным, даже нежным.       — Не нужно так говорить, Эймонд, — прошептала она, её голос был мягким и тёплым, как прикосновение. — Твоя жизнь не менее важна, чем наши.       — Замолчи! — прорычал он, но даже этот яростный окрик не заставил её отступить. Она смотрела на него с той же тихой, трогающей до глубины души решимостью.       На мгновение ему показалось, что вся его боль, всё то, что он так долго прятал, вырвалось наружу и обрушилось только на неё. Он ненавидел себя за это, ненавидел за то, что не мог сдержать своего гнева, особенно перед тем, кто был ему так дорог.       Его собственная вспышка ярости испугала его самого. На секунду он почувствовал, как теряет контроль, и этот страх был страшнее любого врага.       Эймонд не хотел, чтобы его утешали. Никто не знал правды, никто не мог понять, что творилось в его душе. Но боль и гнев, которые он так долго сдерживал, больше нельзя было остановить.       — Я проклят с самого рождения! — его голос звенел от горечи. Эймонд сжал кулаки так сильно, что побелели костяшки, а его тело заметно дрожало. — Ты когда-нибудь задумывалась, откуда вся эта тьма во мне? — он резко шагнул к Хелейне, полный мрачной решимости.       — Ты когда-нибудь задумывалась, чья кровь течёт в моих жилах? — его голос стал резким, почти угрожающим, но в нём слышалась и боль. Он смотрел Хелейне в глаза, пытаясь найти в них хоть какое-то понимание, хоть тень эмоции, которая могла бы его остановить.       — Мой настоящий отец — Деймон! — слова сорвались с его губ, словно удар, полный горечи и стыда. — Этот мерзкий, похотливый ублюдок! — выплюнул он, словно само имя обжигало его.       Дыхание стало прерывистым. Казалось, с каждым произнесённым словом принц избавлялся от груза, который годами давил на него, но вместе с тем внутри росло отвращение — не к Деймону, а к самому себе.       Эймонд тяжело выдохнул и медленно опустился в кресло, будто каждая мышца его тела протестовала против движения. Его руки поднялись к вискам, и он начал их тереть, пытаясь унять нарастающую боль, скрытую за плотно сжатыми веками.       Когда Эймонд наконец оправился от накативших омерзения и позора, он поднял взгляд на Хелейну. Её лицо оставалось спокойным, почти отчуждённым, как будто происходящее не касалось её. Но именно это спокойствие, эта отрешённость вдруг обожгли его.       — Ты знала?! — его голос дрогнул, как у ребёнка, внезапно осознавшего своё предательство. — Ты знала и молчала?! — спросил он, хотя в его словах уже звучало утверждение.       Хелейна медленно покачала головой, и на её губах появилась едва заметная, печальная улыбка. Она смотрела прямо на него, но её взгляд был каким-то неуловимым, будто устремлённым за пределы комнаты — куда-то вдаль, за границы реальности.       — Я видела паутину до того, как паук сплёл её, Эймонд, — тихо ответила она. Её голос звучал мягко, но в нём чувствовалась странная, почти мистическая отрешённость. — Тень отца всегда длиннее тени сына.       Эти слова, словно огонь, вспыхнули в нём с новой силой. Гнев, который только начал угасать, взорвался, как буря.       — Как ты могла?! — выкрикнул он, его голос эхом отразился от стен. — Я жил в этой лжи, считая себя… кем?! — он сделал шаг к ней, сжав кулаки, будто пытаясь удержать себя от ещё большего взрыва. — И ты просто смотрела?!       В его голосе звучало изумление и боль, сливавшиеся в один неуправляемый поток. Казалось, ещё мгновение — и он взорвётся, как перетянутая струна, не выдержавшая напряжения.       — Да, — спокойно ответила Хелейна. Её голос был тих, но твёрд, как лезвие, которое разрезает воздух. — Не все тайны можно раскрывать. Слова, как клинки. Они могут ранить... и могут убить.       Её спокойствие только сильнее разжигало бурю внутри него. Но в её взгляде не было ни страха, ни упрёка. Лишь тихая, глубокая печаль, которая, казалось, была обращена не только к нему, но и ко всему миру.       Хелейна не выказывала ни тени беспокойства перед его яростью. Хрупкая и беззащитная, словно фарфоровая кукла, она всё же излучала странную, почти непоколебимую внутреннюю уверенность, которая не позволяла страху проникнуть в её сердце.       Для Эймонда она была загадкой, которую он не мог разгадать, тайной, недосягаемой и манящей. Эта недоступность притягивала его, как мотылька к пламени — смертоносному, но завораживающему. Её мягкий взгляд, который словно проникал в самую глубину его души, только усиливал его смятение.       Пауза затянулась, наполнив комнату тишиной, нарушаемой лишь его прерывистым дыханием и едва слышным потрескиванием свечей. Она казалась вечностью. Невысказанные обвинения и тяжесть мрачных откровений, витавших в воздухе, давили на плечи Эймонда, заставляя его чувствовать себя сломленным.       Ярость, бушевавшая в нём, как неуправляемый пожар, постепенно угасала. На её месте оставалась лишь пустота, выжженная пустошь, с горьким привкусом пепла на губах.       Эймонд устало откинулся на спинку кресла, провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть с него остатки боли и гнева. Но он не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Этот взгляд был для него невыносимым — слишком честным, словно обнажающим его страхи и ту боль, которую он пытался скрыть даже от самого себя.       — Я… — начал он хриплым, надломленным голосом, — я ведь называл их бастардами. Клеймил грязнокровками, выродками, насмехался над ними, презирал… — Каждое слово давалось ему с трудом, словно он выплёвывал ядовитые колючки. — А теперь… теперь я ничем не лучше. Я сам такой же ублюдок, как и они. Такой же… незаконнорождённый.       Эймонд замолчал на мгновение, его дыхание стало тяжёлым, словно он пытался удержать эмоции, которые рвались наружу.       — В моих жилах течёт та же проклятая кровь. Кровь предателя. Кровь… Деймона, — его голос сорвался, и в нём прозвучала горечь, отравлявшая каждую букву. — Как иронично, не правда ли? Столько лет я стремился быть идеальным. Стремился быть достойным имени Таргариенов. А в итоге… оказался грязным пятном на нашей родословной.       Его слова утонули в тяжёлой тишине. Эймонд опустил голову, словно сам не мог вынести того, что только что произнёс. Его голос дрожал от боли, отчаяния и почти всепоглощающего чувства вины.       Он чувствовал себя втоптанным в грязь, лишённым всего, что имело для него значение. Он — бастард. Порождение греха, предательства и лжи.       Эймонд сжал кулаки, как будто пытался удержаться на краю пропасти, но его взгляд оставался потухшим.       Хелейна всё это время молча наблюдала и видела всё, что он пытался скрыть. Наконец, она медленно подошла так близко, что он почувствовал тепло её тела, и осторожно коснулась его руки. Прикосновение было лёгким, почти невесомым, но оно пронзило Эймонда до самой глубины души.       — Ты не такой, — тихо, с сочувствием, но уверенно сказала она.       Эймонд замер. Он не мог понять, как она могла говорить с ним так, будто его боль была её собственной.       — Ты не такой, как они, — повторила она. — Пусть в твоих жилах течёт кровь Деймона, но ты рождён от крови дракона. Ты истинный Таргариен. В тебе горит пламя, настоящее пламя, а не жалкие искры.       Её слова, наполненные состраданием и странной, почти непостижимой мудростью, проникли в самую глубину его души. Она видела его насквозь — его боль, страх, ненависть к себе — и всё же не отвернулась. Она не осудила его, не оттолкнула, а протянула руку помощи. Хелейна всегда понимала его. Даже когда он сам не мог понять себя.       Принц почувствовал, как его гнев, этот бесконтрольный пожар внутри, постепенно угасает, оставляя после себя горькую пустоту, но где-то в ней теплился проблеск надежды. Он смотрел на неё, и его сердце сжималось от противоречий. Он любил её за это — за её способность видеть в нём не только тьму, но и то, кем он мог бы стать.       — Откровенность за откровенность, Эймонд, — тихо произнесла Хелейна. В её взгляде не было привычной отстранённости, лишь тихая, но непоколебимая решимость. — Я не безумна.       Эймонд замер. Его глаз расширился от удивления, но он быстро попытался скрыть свои эмоции. Он ожидал чего угодно: новых загадок, туманных предсказаний, бессмысленных метафор — но не этого прямого, почти вызывающего заявления.       — Не безумна? — переспросил он, словно не веря своим ушам. — Хелейна, что ты…       — Так проще, Эймонд, — перебила она, её голос был тихим, но в нём прозвучала усталость, которую она больше не могла скрывать. — Проще жить, когда все считают тебя глупой и безобидной. Меньше вопросов, меньше лишнего внимания.       Хелейна на секунду замолчала, словно собираясь с духом, прежде чем продолжить.       — Но… — её голос дрогнул, и она отвела взгляд, — но я устала. Устала от бессонных ночей. От страха, который накрывает меня при каждой вспышке, при каждом видении. Я пытаюсь говорить намёками, но мне самой тошно от них. И от этой лжи.       Её слова повисли в воздухе, наполнив комнату тяжёлой тишиной. Она смотрела куда-то в сторону, избегая его, но Эймонд, словно загипнотизированный, не отводил взгляд от неё.       И только сейчас он заметил то, что всегда ускользало от его внимания. В её глазах не было загадочного морока пророчеств, не было пугающей отрешённости. В них была боль. Настоящая, неподдельная, мучительная боль, которая пронзила его сильнее любого меча.       — Ты страдаешь от своего дара? — тихо произнёс Эймонд, в голосе прозвучало нечто непривычное. Сочувствие.       Хелейна подняла на него глаза, полные боли, но ничего не ответила. Лишь спустя мгновение она заговорила, её голос был едва слышен, словно слова сами по себе причиняли ей страдания:       — Это не дар, Эймонд. — она отрешённо покачала головой. — Это проклятие.       Её слова обожгли его, как пламя.       — Я вижу то, что ещё не случилось, — продолжила она, её голос дрожал. — Знаю то, что должно остаться в тени. И я… — она замолчала, с трудом выдавливая из себя последнее, — беспомощна.       Эймонд смотрел на неё, не в силах отвести взгляд, и его сердце сжималось от боли за неё. Он хотел сказать что-то, хотел утешить её, но слова застряли в горле. Он подавил этот порыв, как подавлял всё, что когда-либо чувствовал к ней. Но её признание, её хрупкость разрывали его изнутри.       Она протянула руку, её пальцы робко коснулись шрама на его лице — того самого, что навсегда изменил не только его внешность, но и взгляд.       — Это… это моя вина, –прошептала она, будто эти слова были для неё невыносимы.       Эймонд почувствовал лёгкую дрожь, пробегающую по коже от её прикосновения, словно эхо старой, неугасающей боли. Этот шрам был для него не просто следом от травмы, но символом слабости, напоминанием о том, что он не был неуязвим, каким всегда хотел казаться. Он помнил жгучую агонию, когда острый кинжал вонзился в глазницу, помнил вкус собственной крови во рту и пелену, застилавшую зрение.       — У меня было видение… про твой глаз, — тихо продолжила Хелейна, её слова были наполнены горечью. — Я видела тьму и кровь, но я не могла сказать.       Её взгляд потух, словно она вновь переживала каждую свою ошибку.       — В детстве я пыталась предотвратить то, что видела. Пыталась уберечь, но всё становилось только хуже. Последствия были страшнее. Мои попытки исправить будущее лишь разбивали его на острые осколки, причиняя ещё больше боли. Поэтому я прекратила пытаться.       Она замолчала на мгновение, её дыхание дрогнуло.       — Я не знаю, для чего мне этот дар, — прошептала она, её голос звучал едва слышно. — Дейнис Таргариен предвидела падение Валирии и спасла наш род. А мои сны… мои сны только всё рушат.       Эймонд смотрел на неё, поражённый её откровением. Он всегда видел в ней странную, отстранённую провидицу, источник загадок, раздражения и непонимания. Но сейчас перед ним была не пророчица, а человек, раздавленный своим даром. И он никогда раньше не задумывался о том, какой груз она несёт.       Сердце болезненно сжалось от жалости и чего-то ещё, чего он не мог назвать.       — Хелейна… — проговорил он тихо, его голос звучал непривычно мягко. — Ты ни в чём не виновата. Ты не заслуживаешь этого.       Он осторожно взял её руку в свою, его пальцы нежно сжали её ладонь. А затем, повинуясь внезапному порыву, он притянул её к себе и крепко обнял. В объятиях не было страсти, лишь потребность защитить, утешить, разделить боль. Он чувствовал её дрожь, её дыхание, прерывистое от сдерживаемых слез. И в этот момент, в этом простом жесте, его любовь к ней, долго подавляемая и скрытая за маской жестокости, прорвалась наружу, теплая и искренняя.       — Хелейна, — прошептал он, и его голос звучал непривычно мягко, почти нежно, что даже сам Эймонд не узнал себя.       Он вдруг осознал, что давно, намного раньше, чем готов был себе признаться, Хелейна стала для него чем-то большим, чем просто сестра. Эти чувства пугали его своей силой, своей неуместностью, и он яростно загонял их вглубь, прятал за маской цинизма и злости. Но сейчас… сейчас он хотел сказать ей правду. Впервые в жизни Эймонд чего-то боялся – боялся потерять её, оттолкнуть своим признанием.       — Ты дорога мне. Больше, чем… чем я когда-либо показывал, — слова давались с трудом, он никогда не был красноречив, но сейчас он отчаянно пытался подобрать те единственные, что выразят всю глубину его чувств.       Хелейна подняла на него свои большие, загадочные глаза, в которых, казалось, отражались отблески далёких миров. Они всегда были для него загадкой — они притягивали его, как звёзды, манящие своим холодным светом.       Лёгкая, почти неуловимая улыбка тронула её губы. Эта улыбка была печальной, но в ней читалось понимание.       — Я знаю, Эймонд, — без тени насмешки прошептала она, и её голос был тихим, словно ветер, но в нём была уверенность, которая обезоружила его.       Эти слова обожгли его сильнее любого огня. Она знала. Ну, конечно, она всегда знала. И всё это время молчала. Впервые за долгое время он почувствовал себя уязвимым. Всё, что он так старательно прятал и разрушал в себе, было ей известно.       Эймонд нахмурился, его взгляд потемнел, а решимость, с которой он готовился открыть своё сердце, начала давать трещину. Он не привык к сомнениям, но сейчас они захватили его.       — Нет, Хелейна, послушай, — его голос был напряжённым, как будто каждое слово давалось с трудом. — Я думаю о тебе…       Он замолчал, пытаясь сосредоточиться. Слова, которые он так долго скрывал, не хотели покидать его губы.       — Не спугни рассвет, пытаясь удержать ночь, — перебила она его тихим, но твёрдым голосом.       Её пальцы мягко коснулись его губ, прежде чем он успел договорить. Прикосновение было таким лёгким, словно крыло бабочки скользнуло по его коже, но от него по его телу пробежала волна странного, необъяснимого волнения.       Эймонд замер, чувствуя тепло её пальцев. В этот момент мир вокруг словно перестал существовать. Он смотрел в её глаза, в которых больше не было привычной загадочности. Там была печаль, глубокая и тихая, словно отголосок чего-то неизбежного. И вместе с ней — неясное предостережение, которое он не мог понять.       — Что ты хочешь сказать? — прошептал он, его голос был едва слышен, но в нём звучали напряжение и надежда. Его дыхание коснулось её пальцев, и он заметил, как она слегка вздрогнула.       Эймонду казалось, что слова застряли где-то между ними, невидимые, но ощутимые. Он хотел сказать ей всё: как давно она занимает его мысли, как её странности и загадочные пророчества, порой раздражавшие его, стали той самой частью, без которой он уже не мог представить её. Как он любил её. Но её слова, словно невидимая стена, удерживали его.       — Шёпот сердца слышен лишь в тишине, Эймонд, — сказала она, убирая руку. В её голосе звучала тяжесть, которую он не мог не почувствовать.       Она сделала шаг назад, и этот шаг казался ему больше, чем просто движением. Она словно отдалялась от него не только физически, но и эмоционально.       — Сейчас слишком много шума, — добавила Хелейна.       Её слова были загадочны, как всегда, но на этот раз он почувствовал в них что-то большее. Это была не просто метафора, не привычная игра слов. В них скрывалось что-то конкретное, что-то, что она знала, но не могла или не хотела пока раскрывать.       Эймонд смотрел на неё, и его сердце сжималось от противоречий. Его чувства к ней были искренними и сильными, но её загадочность порой казалась ему непреодолимым барьером. Он понимал, что должен принять это, должен довериться её странному знанию, её видениям, которые он не понимал до конца, но которые всегда оказывались правдой.       — Хорошо, — тихо сказал он, отступая на шаг, хотя каждый мускул его тела кричал, чтобы он остался ближе. — Я подожду, — он замолчал, но взгляд, которым он смотрел на Хелейну, был красноречивее любых слов. В нём читались и нежность, и решимость, и та самая любовь, которую он пока не смог ей открыть.       Вместо ответа Хелейна медленно подняла руку. Её пальцы, лёгкие, как дуновение ветра, осторожно скользнули по его шраму, огибая грубые края, словно пытаясь стереть не только физический изъян, но и ту боль, которую он носил внутри.       Она не отрывала взгляда от него, и в её глазах он увидел что-то большее, чем просто печаль. Там было нечто, что он не мог понять: надежда? Любовь?       Её пальцы на мгновение задержались, словно колеблясь между решимостью и сомнением. Затем, будто подчиняясь невидимому импульсу, они скользнули ниже и коснулись его губ. Прикосновение было мимолётным, едва ощутимым, но в нём чувствовалось больше, чем просто жест. Оно было наполнено нежностью, скрытыми эмоциями и чем-то почти священным, словно она доверяла ему не только свою тайну, но и часть своей души.       Эймонд застыл, не в силах пошевелиться. Это мгновение растянулось в вечность, а его сердце пропустило удар, будто он только сейчас осознал, насколько сильно она влияет на него. Её прикосновение пробудило в нём одновременно боль и восторг, страх и желание. Казалось, оно проникло глубже, чем могло показаться, коснувшись тех уголков души, которые он привык прятать даже от самого себя.       Её пальцы дрогнули и медленно отступили, оставив после себя тепло, которое он не мог игнорировать. В глубине её взгляда, ясного и наполненного эмоциями, увидел то, что она так старательно пыталась скрыть: хрупкую, но настоящую любовь. И страх. Страх перед тем, что она только что решилась показать.       Эймонд потянулся к ней, его рука поднялась, чтобы удержать её, но Хелейна отстранилась, сделав шаг назад. Этот шаг был почти невидимым, но для него он ощущался, как целая пропасть, выросшая между ними.       Он чувствовал, как внутренние стены, которые он выстраивал годами, трещат и рушатся под напором её тихой уверенности и странной, но такой неподдельной нежности.       В её руке внезапно появился небольшой льняной платок       — Это тебе, — сказала она, протягивая ему свёрток. В мимолётном блеске глаз, в едва заметной дрожи голоса и лёгком движении руки Эймонд вдруг ясно понял: его чувства не остались безответными.       — На память, — добавила она, а её пальцы на мгновение задержались на его ладони. Это прикосновение передало не только льняной платок, но и безмолвное признание, которое она не осмеливалась озвучить.       — И в знак… — Хелейна умолкла, не завершив фразу, но недосказанность повисла в воздухе. В этой паузе было всё: тысячи непроизнесённых слов, надежды и страхи, любовь, спрятанная под маской пророчеств и загадок.       Эймонд почувствовал, как этот жест, сказал ему больше, чем могли бы любые слова. В этой тишине было всё: принятие, понимание и обещание, что связало их нерушимой нитью — сильнее любых клятв.       На секунду ему показалось, что весь мир исчез, оставив только их двоих. Хелейна, не произнеся ни слова о любви, открыла ему свою душу, сотканную из видений и предчувствий, и позволила заглянуть в её сердце. Там, в глубине, как драгоценный цветок, распустилась любовь. Хрупкая, но сильная, способная выдержать любые бури и невзгоды.       Эймонд взял платок, не зная, что и думать. Хелейна лишь одарила его долгим, многозначительным взглядом, а затем, молча развернувшись, быстро покинула комнату.       Он остался один, сжимая в руке подарок. Сердце бешено колотилось, мысли путались, а душу переполняли противоречивые чувства. Медленно, почти не дыша, он развернул платок.       На белом льне была искусно вышита сложная композиция. С одной стороны он увидел свои инициалы, переплетённые с изображением взмывающего дракона, выполненного в черно-красных тонах. А с другой красовались инициалы Хелейны, окружённые распускающимся цветком, вышитым насыщенными зелёными нитями.       Это было тайное послание, понятное только им двоим. Немое обещание, залог их связи. В этих переплетённых нитях была надежда — слабый, но упрямый намёк на то, что вышитые узоры, сплетутся воедино.       И тогда, возможно, наступит время для слов и признаний, которые они оба боялись произнести.