Сын своего отца

      Красный замок, некогда гордый и величественный, будто осел под тяжестью печальной вести. Густое, гнетущее молчание повисло в коридорах и залах, прерываемое лишь всхлипами служанок и сдавленными вздохами гвардейцев. Король, давно ставший тенью самого себя, всё же оставался символом порядка и надежды. Но теперь его не стало, и стены, казалось, впитали в себя боль и растерянность всех, кто здесь жил. Сам замок — символ власти — выглядел пустым и безжизненным, словно тоже скорбел по своему хозяину.       Весть о смерти Визериса стремительно покинула замок и обрушилась на Королевскую Гавань. Рынки затихли, торговцы отвели взгляды, молоты в кузницах умолкли, а шум пьяных голосов в тавернах сменился настороженной тишиной. Простой народ, чья жизнь зависела от короны, вдруг почувствовал, как почва уходит из-под ног. Визерис был не просто королём — он оставался одним из них, лишь облачённым в корону. Все понимали, что его жизнь угасает, словно свеча, но когда пламя погасло, боль ничуть не утихла. Удар оказался внезапным и оглушающим, сокрушив привычный уклад и оставив за собой пустоту.       Над городом повисло предчувствие надвигающегося. Смерть Визериса не стала концом, а лишь породила нечто неизвестное и пугающее. И каждый житель Королевской Гавани ощущал это в ту мрачную утреннюю пору.             Деймон шёл по мраморному коридору Красного Замка, и его шаги гулко отдавались в тишине. Воздух был пропитан горьким ароматом увядающих цветов и тяжестью скорби — не тихой и смиренной, а нервной, суетливой, наполненной лихорадочной подготовкой. Приглушённые голоса напоминали гудение пчелиного роя, поглощённого важной работой. В центре этого организованного хаоса находилась Алисента.       Она, облачённая в чёрный траурный бархат, который подчёркивал бледность её кожи и тёмные круги под глазами — свидетельство бессонной ночи, — раздавала четкие, отрывистые указания. Её пальцы, унизанные кольцами, чертали в воздухе невидимые планы, а голос, обычно мелодичный, звучал твёрдо и решительно. Слуги сновали с подносами, писари склонялись над пергаментами, а королевские гвардейцы с каменными лицами выстраивались в строгие ряды.       Алисента, вопреки траурной обстановке, действовала с удивительной энергией. Она отдавалась делу полностью: диктовала мейстерам детали подготовки усыпальницы, продумывала маршрут процессии, учитывая узкие улочки города, инструктировала командира королевской гвардии по обеспечению порядка во время траура и с неослабевающей сосредоточенностью проверяла черновики прощальных речей.       Деймон остановился, прислонившись плечом к холодной каменной стене, и наблюдал за ней с полуулыбкой, в которой смешивались удивление и презрительная насмешка. Внезапный всплеск активности со стороны Алисенты, которую он привык видеть скорее покорной супругой, вызывал у него противоречивые чувства.       — Тело моего брата ещё не успело остыть, а ты уже раздаёшь распоряжения? — произнёс он, и в его голосе сплелись ирония и раздражение.       Хрипловатый голос прозвучал в коридоре, словно удар колокола, нарушая деловитую тишину.       Алисента резко обернулась и, не дрогнув, встретила его взгляд. Её лицо — бледное от усталости и, возможно, от слёз — выражало железную решимость.       — Ты не смеешь меня упрекать, принц Деймон, — ответила она спокойно, но ледяным тоном.       — Это я была с ним, когда он умирал. Это я оплакивала его всю ночь в септе, держала его руку, шептала молитвы... Это я была рядом последние годы, когда он слабел с каждым днём. А где были вы? Наслаждались жизнью на Драконьем Камне?       Деймон стиснул зубы, с трудом подавляя вспышку гнева. Он знал, что она права, но его гордость не позволяла признать это.       — И это ты решила, какие куропатки подадут на траурном ужине? — прошипел он, пытаясь перевести разговор на более лёгкую, язвительную тему.       Алисента чуть приподняла уголки губ — её улыбка была холодной и дерзкой.       — Да, решила, — произнесла она, глядя ему прямо в глаза. — И вино тоже. И музыку, и цветы, и всё остальное. Потому что я — вдовствующая королева-консорт. И это моё право — организовать похороны моего мужа и нашего короля. Кто, если не я, позаботится о том, чтобы всё прошло достойно его памяти?       — А Рейнира? — холодно бросил Деймон, словно намеренно бросая вызов. — Рейнира, дочь Визериса, его законная наследница? Где её место? Где её право участвовать в этой... тщательно спланированной процессии?       Алисента вздохнула, её терпение, казалось, подходило к концу.       — Рейнира? — в её голосе прозвучало презрение. Она сделала паузу, словно только что вспомнила о ней.       — Ах да, Рейнира, — произнесла она, растягивая имя. В её глазах сверкало не только горе и усталость, но и глубокое чувство несправедливости.       — Что-то я не вижу здесь «законную наследницу». Не вижу, как она спешно отправляет воронов во все дома Семи Королевств, чтобы те успели прибыть на похороны. Не вижу, как она, скрепя сердце, улаживает десятки вопросов с мастерами и слугами. Ей, конечно, останется лишь появиться в нужный момент, с надменным видом произнести над погребальным костром: «Dracarys». — голос Алисенты был полон вызова.       Деймон почувствовал, как в груди закипает ярость. Он сделал шаг вперёд, его рука инстинктивно потянулась к рукояти Тёмной Сестры, что висела у него на поясе. Ему хотелось заставить её замолчать, стереть с её лица это выражение превосходства... Но он остановился. Что-то в её взгляде — глубокая, жгучая боль, спрятанная за маской холодной уверенности, — заставило его замереть.       — Или скажешь, я не права? — с вызовом продолжила Алисента.       Её глаза, словно раскалённые угли, горели яростью, устремлённой прямо на Деймона. В её позе читались не только решимость, но и горькое торжество.       Деймон молчал. На этот раз едкие слова не слетели с его языка. Он видел в её действиях не просто желание удержать контроль, но и — как бы это ни злило его — искреннее, пусть и своеобразное, проявление скорби и уважения к памяти брата. Возможно, он понимал, что в этой суете, в бесконечных приготовлениях, она находила утешение, способ справиться с утратой. Несмотря на всю свою ненависть к Алисенте, он знал: она была права. Сейчас именно она, а не Рейнира, исполняла свой долг.       Алисента, заметив его замешательство, удовлетворённо кивнула. Затем резко развернулась, гордо вскинув голову, и направилась дальше, раздавая указания, словно ничего не произошло. Её траурное платье шлейфом тянулось по холодному каменному полу. Она уходила, оставляя Деймона одного — с его гневом и смутным, но болезненным чувством поражения.       

***

             Весть о смерти отца поразила Рейниру, будто молния, оставив её сердце холодным, а разум погружённым в тьму. Опустошённая и потерянная, она осталась в Королевской Гавани, словно прикованная к этому месту невидимыми цепями. Мир вокруг стал чужим и лишённым смысла. Рейнира пыталась собраться с мыслями, но они путались и разрывались, оставляя в душе зияющую пустоту. Время словно остановилось. Она стояла у окна, глядя куда-то вдаль, за горизонт, где небо сливается с морем. В её взгляде читалась неизмеримая скорбь и тяжесть утраты.Слуги осторожно скользили по покоям, стараясь не потревожить её. Никто не осмеливался подойти или заговорить. Даже в молчании и неподвижности она излучала такую глубину боли, что каждый, кто оказывался рядом, невольно ощущал трепет. Её тишина была красноречивее любых слов.       Рейнира не плакала. Слёзы будто застряли внутри, не находя выхода. Но её внутренний шторм был очевиден. Она стояла, словно статуя, сжимая в руке перстень отца и пытаясь удержать ускользающее чувство связи с ним и с прошлым, которое теперь стало лишь воспоминанием.       Дверь не просто распахнулась — она словно сорвалась с петель, обрушившись на старинный дубовый пол с грохотом, подобным раскату грома. Гобелены, украшавшие стены, затрепетали, но Рейнира, застывшая у окна, даже не вздрогнула. Её силуэт, облачённый в траурное платье, казался высеченным из камня. Она знала, чей это гнев обрушился на безмолвный покой комнаты. Знала, чьи уверенные шаги сейчас разрезают тишину, словно клинок — бархат. И чей ледяной взгляд сейчас обжигает её спину.Деймон. Он остановился позади неё, так близко, что она могла чувствовать его дыхание на своём затылке. Его голос, обычно бархатный, с лёгкой хрипотцой, завораживающий, сейчас прозвучал резко, как удар клинка о щит:       — Рейнира! Хватит!       Она медленно повернулась, и в этот момент хрупкая плотина, сдерживающая её горе, дала трещину. Её лицо, прекрасное даже в своём страдании, исказила гримаса боли и ярости. Глаза, обычно сияющие, как два аметиста, сейчас метали молнии.       — Сколько ещё ты будешь стоять здесь, утопая в горе? — слова Деймона, словно отточенные кинжалы, вонзались в её сердце.       — Визерис мёртв. Это суровая правда, Рейнира. Но мир не замер в ожидании, пока ты оплакиваешь отца. Пока ты теряешь драгоценные минуты, "зелёные" уже точат свои клинки.       — Как ты смеешь! — голос Рейниры дрожал от сдерживаемых рыданий. — Он был моим отцом! Отцом, Деймон! Единственным человеком, который любил меня безоговорочно, всем сердцем! Он был моим светом, моей опорой! Я ещё не успела осознать, что его больше нет, что его тёплое дыхание больше не коснётся моей щеки, что его мудрый взгляд больше не успокоит мою душу, а ты уже говоришь о каком-то ударе! О политике! О троне, проклятье!       Она резко развернулась, и в этот момент слёзы, которые она так отчаянно сдерживала, хлынули из её глаз, обжигая щеки.       — Да, говорю! — холодно парировал Деймон, в его голосе проступили стальные нотки. — Потому что твой отец был не просто человеком, он был королём! Его смерть — это не просто твоя личная трагедия, это землетрясение, которое сотрясает все Семь Королевств. Или ты думаешь, что "зелёные" будут сидеть сложа руки, наблюдая, как ты тонешь в своих слезах? Думаешь, они дадут тебе время на траур, на прощание? Нет, Рейнира! Они уже сейчас, в этот самый миг, за закрытыми дверями шепчутся, обсуждают, как украсть твой трон, как растоптать твоё наследие, как уничтожить всё, что тебе дорого!       — Мне плевать на трон! Слышишь?! Плевать! — крикнула Рейнира, её голос сорвался на истеричный визг. — Ты говоришь о войне, о предательстве, о борьбе за власть, а я потеряла отца! Моего отца, Деймон! А ты стоишь здесь, холодный и расчётливый, и рассуждаешь, как будто это всего лишь очередная партия в твоей бесконечной, кровавой игре!       — Твой мир рухнул, Рейнира? — Деймон сжал челюсти, но его голос оставался ледяным. — Открой глаза! Посмотри вокруг! Мир рухнул для всех нас. Ты — наследница Железного трона. Ты — королева по праву крови. Ты не можешь позволить себе роскошь утонуть в своём горе.       — Ты не понимаешь… Ты никогда не понимал… — прошептала Рейнира, приближаясь к нему. Её руки дрожали, кулаки судорожно сжимались. — Для тебя всё — это власть, сила, интриги. А для меня это была семья! Дом! Отец, который любил меня, несмотря на все мои ошибки, на все мои бунты, на всё, что я делала! Его больше нет, Деймон! И я не могу просто… просто взять и выбросить его из своего сердца, забыть о нём ради твоих грязных политических игр!       — Думаешь, мне легко? — в голосе Деймона прорвался гнев, его терпение треснуло, как тонкий лёд. — Думаешь, я не скорблю? Я любил Визериса, он был мне братом, другом, но я не позволю этой любви ослепить меня, превратить меня в беспомощного, рыдающего ребёнка! Ты должна понять, что сейчас на кону не только твоя боль, не только твои чувства. На кону будущее Дома Таргариенов! Твоё наследие, наследие наших детей! Если ты сейчас не начнёшь действовать, не возьмёшь себя в руки, то скоро у тебя не останется ничего, кроме горьких воспоминаний, кроме пепла сожжённого дома!       — Замолчи! Просто замолчи! — закричала Рейнира, её голос сорвался окончательно. — Ты не имеешь права указывать мне, что я должна чувствовать, что я должна делать! Ты не имеешь права требовать от меня, чтобы я забыла об отце, чтобы я предала его память ради твоих проклятых амбиций!       — Это не мои амбиции, Рейнира, — Деймон шагнул к ней, его лицо оказалось пугающе близко. — Это твоя судьба. Ты — дочь Визериса, ты — его наследница. Ты не можешь позволить себе слабость, не можешь спрятаться за стеной слёз. Ты хочешь быть королевой? Тогда веди себя как королева! Или ты хочешь, чтобы твои дети смотрели, как их мать теряет всё, что принадлежит им по праву рождения?       — Ты ничего не понимаешь… Ты не понимаешь, как мне больно… — прошептала Рейнира, её голос был едва слышен, глаза полны слёз и отчаяния.       — Нет, это ты ничего не понимаешь, — жёстко сказал Деймон, его слова разили, как стрелы. — Ты думаешь, что твоя скорбь делает тебя особенной? Возвышает над другими? Каждый из нас потерял Визериса. Каждый скорбит по-своему. Но если ты сейчас не возьмёшь себя в руки, не вытрешь эти слёзы, не найдёшь в себе силы бороться, то потеряешь гораздо больше, чем отца. Ты потеряешь всё.       — Уходи. Просто уходи, Деймон. Оставь меня одну, — отступая назад, прошептала она.       — Как скажешь, королева, — Деймон ответил ей холодным, полным презрения взглядом, но в глубине его глаз мелькнула тень разочарования, боль от осознания её слабости. — Но помни: смерть Визериса — это не конец, это начало. Начало войны, беспощадной, кровавой войны, в которой победитель забирает всё. И если ты сейчас проявишь слабость, если ты позволишь горю ослепить тебя, сломить тебя, мы проиграем. И тогда память о Визерисе, память о твоём любимом отце, будет осквернена, растоптана узурпаторами, теми, кто уже сейчас жаждет твоей крови! Ты этого хочешь?!       Рейнира молчала. Её тело сотрясали беззвучные рыдания. Деймон стоял над ней, высокий и непоколебимый, словно скала, о которую разбиваются волны её горя. Его взгляд был жёстким, требовательным. Он ждал, что Рейнира соберётся с силами, что в ней проснётся драконья кровь, что она примет вызов судьбы. Или же она сломается, поддастся отчаянию, и тогда их всех, весь Дом Таргариенов, раздавит беспощадная, уже запущенная их врагами политическая машина. Деймон не намерен был проигрывать. Никогда. Он не для того всю свою жизнь шёл по лезвию клинка, не для того проливал кровь, свою и чужую, чтобы сейчас отступить.Он резко развернулся и ушёл, его шаги гулко отдавались в опустевшей комнате.       Рейнира осталась одна. Она медленно опустилась на колени, сжимая кулаки до хруста костяшек, и наконец дала волю слезам, которые сдерживала всё это время. Рыдания разрывали её грудь, душили, лишали сил. Но даже в этом безутешном горе, в этом океане отчаяния, она не могла избавиться от слов Деймона, которые эхом звучали в её сознании, как приговор, как пророчество, как набат, призывающий к битве.

***

      Три дня после смерти короля Визериса пролетели над Королевской Гаванью, словно неукротимый ураган, оставляя за собой хаос и тревогу. Воздух был густым от напряжения, как перед грозой. Замок жил своей лихорадочной жизнью: слуги бегали туда-сюда, их шаги гулко разносились по каменным коридорам, а обрывки распоряжений, подобно искрам, пересекали залы, раздувая пламя суеты.       Повсюду развешивали тяжёлые траурные полотнища — багряно-чёрные ткани, сползающие по стенам и поглощающие свет. Замок превратился в мрачный мавзолей. Гобелены с гербами великих домов исчезли под этими мрачными занавесями, словно сама жизнь была похоронена вместе с королём. В Большом зале, пропитанном запахом воска и пыли, мастера неустанно трудились, возводя величественное ложе для тела Визериса. Каждый удар молотка звучал как похоронный набат, отдаваясь в сердцах всех, кто слышал.       Но за маской скорби, которую старательно носили все — от слуг и рыцарей до лордов и придворных, — скрывались совсем иные чувства. Мысли о грядущей борьбе за трон затмевали печаль по ушедшему монарху. Люди смотрели друг на друга с прищуром, как хищники, мысленно примеряя корону на себя или своих ставленников. Траур стал театром, за кулисами которого плелись интриги и готовились предательства.       Алисента взяла управление в свои руки с холодной решимостью. Она дирижировала этим мрачным хором скорбящих, её голос звучал твёрдо, распоряжения были чёткими, а шаги уверенными. Она ходила по замку с видом женщины, которая уже чувствовала себя королевой, даже без коронации. Её сторонники, подобно солдатам под знаменем, исполняли её волю с рвением, предвкушая свой час.             Деймон напоминал тёмное предзнаменование, скользя по замку, как тень дракона. Его фигура мелькала то в оружейной, где он внимательно осматривал мечи и копья, то в конюшнях, где пересчитывал лошадей, то в пустых коридорах, где его чёрный плащ взметался за спиной, как крыло Караксеса. Придворные, завидев его, спешили отвести взгляд и прижимались к стенам, а стражники напрягались, сжимая древки копий. Иногда он стучал в дверь Рейниры, пытаясь пробить её молчаливую отстранённость, но редко добивался успеха. В остальное время он собирал слухи и обрывки разговоров, как вороны собирают кости, готовясь к неизбежной битве.       Эймонд был самой холодной фигурой среди этого хаоса. Днём он неотступно следовал за Алисентой, его высокий стан и спокойное лицо излучали уверенность и собранность. Он помогал в организации церемонии, демонстрируя почтение к памяти отца, но его взгляд, холодный и острый, как клинок, выдавал истинные мотивы. Ночи принадлежали другим делам. Скрываясь от посторонних глаз, он встречался с командирами городской стражи, проверяя их лояльность. Его тихий, но уверенный голос звучал в полумраке тайных комнат, а фигура то и дело мелькала в коридорах, излучая напряжённую целеустремлённость. Эймонд готовился к бою, и это знал каждый, кто осмеливался встретиться с ним взглядом.       Эйгон был растерян и слаб. Бремя ответственности давило на него, как каменная плита. Большую часть времени он проводил с кубком в руках, пытаясь утопить в вине страх и горечь. На редкие встречи с Алисентой он являлся с покрасневшими от выпивки глазами и дрожащими руками, едва способными удержать чашу. На лице матери порой мелькала гримаса раздражения, которую она не всегда успевала скрыть.       Дейрон, недавно прибывший из Староместа, казался чужим в этом мире скорби и скрытых интриг. Его юность и наивность выделялись, как слабый свет в непроглядной тьме, где каждый взгляд мог скрывать угрозу. Он смотрел на окружающих растерянно, словно оказался в незнакомом мире, полном скрытой враждебности и опасности.             Рейнира, погружённая в горе, словно закованная в невидимые цепи, отдалилась от всех. Слова Деймона, когда-то произнесённые, как яд, продолжали жить в её сознании, отравляя разум и сердце. Запершись в своих покоях, она утонула в тишине и мраке, словно в склепе. Лишь изредка её плечи вздрагивали от подавленных всхлипов. Ни стук в дверь, ни голоса снаружи не могли пробить стену её уединения. Её единственным спутником оставалась боль.       Холодная тишина её покоев была нарушена несмелым стуком. Звук прозвучал неожиданно, как капля воды, упавшая в глубокий колодец. В последние дни никто не осмеливался тревожить Рейниру без крайней нужды. Она вздрогнула, услышав его.       Её покрасневшие от слёз и бессонных ночей глаза медленно поднялись к двери.       — Кто там? — сорвалось с её губ хриплым, усталым голосом.       Ответа не последовало. Дверь со скрипом приоткрылась, впуская тусклый свет из коридора. В проёме появилась тонкая девичья фигура, словно сотканная из лунного света и серого тумана. Это была Хелейна. Бледная, с холодным, отстранённым взглядом, она стояла в тени. Её светлые волосы мягкими волнами спадали на плечи, а во всём облике было что-то призрачное, почти неземное.       — Я... я не хочу мешать, — прошептала она, голос звучал тише шёпота ветра. Она сделала осторожный шаг вперёд, словно боялась потревожить тишину. — Но я подумала, что тебе одиноко.       Рейнира молча смотрела на неё, и в её взгляде читалась настороженность, смешанная с удивлением. Хелейна всегда была странной — чужой в этом мире интриг и войн. Она не вызывала ни ненависти, ни особой привязанности, лишь недоумение. Тень, мелькающая на периферии внимания, — но сейчас эта тень стояла перед ней, и её присутствие почему-то успокаивало.       — Чего ты хочешь? — спросила Рейнира, голос её звучал сдержанно, но уже не так резко, как прежде.       Хелейна подошла ближе и села на низкий стул рядом. Её руки — тонкие, как ветви зимнего дерева — нервно теребили ткань светлого платья.       — Я хотела сказать, что мне жаль, — произнесла она тихо, почти по-детски. Её слова были простыми, но в них звучала такая искренность, что Рейнира на мгновение замерла. — Он был твоим отцом. И моим тоже. Он любил тебя. Я знаю. Он любил всех нас. Но тебя больше всех.       Рейнира отвернулась, её губы сжались в тонкую линию. Эти слова были, как иглы в сердце - пронзительные и болезненные. Она стиснула челюсти, пытаясь заглушить боль.       — Ты не понимаешь, — прошептала она наконец, и её голос был похож на треск углей в камин. — Ты не можешь понять.       — Нет, понимаю, — неожиданно твёрдо ответила Хелейна, и Рейнира резко повернулась к ней. Этот голос не вязался с её хрупким и невесомым обликом. — Я вижу вещи, Рейнира. То, чего не видят другие. Иногда мне кажется, что я вижу слишком много.       Рейнира устало вздохнула, прикрыв глаза. Она слышала о странностях Хелейны, о её снах и видениях, которые многие считали лишь бредом.       — И что же ты видишь, Хелейна? — произнесла она с лёгкой насмешкой, но в голосе сквозила тревога. — Кто победит в этой войне, которую все так старательно раздувают под маской скорби? Хелейна замерла. Она смотрела на огонь в камине, и пляшущие тени отражались на её лице, делая его призрачным и жутким.       — Я вижу кровь, — прошептала она, и от её слов комната словно сжалась. — Много крови. Она течёт по замку, как река. Крылья — чёрные и зелёные — заслоняют небо, и вокруг гул и крики. Люди умирают. Драконы ревут. Стены рушатся, и всё горит.       Рейнира нахмурилась, её пальцы сжались в кулак.— Что это значит? — спросила она резко. — Эйгон? Эймонд?       Хелейна подняла на неё взгляд — светло-синие глаза, как два бездонных колодца, в которых отражались тайны и страхи.       — Слова скользкие, Рейнира, — произнесла она с каким-то странным спокойствием. — Они не любят, когда их ловят за хвост. Но… остерегайся крыльев, что кажутся белыми. Тьма прячется под самым ярким светом.       — Ты говоришь загадками, Хелейна! — голос Рейниры дрогнул от раздражения и тревоги. — Сейчас не время для этого.       Хелейна не слышала её. Она говорила, как в трансе, её голос был пустым, лишённым эмоций:       — Время уходит, Рейнира. Оно утекает, как песок сквозь пальцы. Маленькие огоньки гаснут один за другим. Только один останется — яркий, ослепляющий. Но его свет будет окрашен болью.       Рейнира почувствовала, как по её спине пробежал холод.       — Замолчи, — прошипела она, но Хелейна не слушала.       — Корона упадёт с головы. Две тени будут драться за неё, а на троне не будет ни мира, ни покоя. Только смерть. Многие умрут. Многие… —голос Хелейны дрогнул, словно её собственные слова испугали её.       — Хватит! — выкрикнула Рейнира, вскакивая с места. Она смотрела на Хелейну с ужасом, как на существо из кошмара. — Уходи! Уходи отсюда немедленно! Хелейна поднялась медленно, её лицо было бледнее мрамора. Она не оправдывалась и не плакала. Её взгляд был всё таким же печальным и понимающим.       — Прости, — прошептала она и, развернувшись, вышла из комнаты.       Дверь закрылась, и вновь наступила тишина. Но эта тишина уже не была пустой — она была наполнена ужасом и эхом сказанных слов.       Рейнира опустилась на колени перед камином, закрыв лицо руками. "Многие умрут...". Слова Хелейны, как ядовитые корни, впились в её душу. Комната показалась ей чужой и холодной, а тени на стенах — грозными предвестниками того, что должно было прийти.       

***

      Королевская Гавань, переполненная кораблями со всех уголков Семи Королевств, напоминала пульсирующее сердце. Атмосфера утраты смешивалась с предчувствием грядущей бури. Высоко в небе кружили драконы, их тени скользили по улицам, напоминая о могуществе Таргариенов. Кареты въезжали одна за другой, кони стучали копытами по каменным мостовым, а слуги, сгибаясь, несли тяжёлые сундуки с дарами и личными вещами.       На горизонте, словно крылья драконов, развевались паруса кораблей с гербами великих домов. Казалось, весь флот Вестероса собрался у стен столицы. Каждая влиятельная семья направила своих представителей — засвидетельствовать уважение или утвердить свои позиции.       Корабли Веларионов, как всегда, выделялись среди остальных. Первым причалил "Морской дым" — личный корабль Корлиса Велариона, прозванного Морским Змеем. Корлис и его жена Рейнис сошли на берег молча, но их присутствие говорило громче любых слов: с Веларионами придётся считаться. Зелёные знамёна Хайтауэров с белыми башнями развевались над пристанью, бросая открытый вызов. Отто Хайтауэр, стоявший неподалёку с каменным лицом, внимательно следил за прибывающими, задержав взгляд на Корлисе.       Ланнистеры прибыли позже, но с показной роскошью. Их поклоны были ровно настолько глубоки, насколько требовал этикет, а во взглядах читалась едва скрытая враждебность. Баратеоны, напротив, въехали в замок без лишней пышности. Лорд Боррос Баратеон в чёрном меху выглядел суровым, его цепкий взгляд изучал окружающих с неприкрытым интересом.       На причалах и у ворот толпились слуги, солдаты и горожане. Они наблюдали за прибывающими со смесью благоговения и страха, понимая значимость происходящего. Вся знать Вестероса собралась в Королевской Гавани почтить память короля Визериса Таргариена. Но за этой показной скорбью уже проступала фальшь — поклоны, приветствия и учтивые речи лишь маскировали амбиции и тайные замыслы.       На ступенях замка возвышалась Алисента Хайтауэр. Её чёрное платье с зелёной вышивкой подчёркивало решимость и власть. Она принимала лордов и их поклоны: искренние и сдержанные, исполненные уважения и сомнений. Каждый жест, каждая склонённая голова укрепляли её положение в этом мире, где за траурными церемониями уже разгоралась борьба за трон.       — Мои соболезнования, Ваше Величество, — произнёс лорд Джейсон Ланнистер, склоняя голову.       — Король был великой опорой для Семи Королевств, — добавил лорд Боррос Баратеон тяжёлым голосом.       Слова скорби и уважения тонули в напряжённой тишине, нарушаемой лишь шёпотом. Взгляды лордов украдкой скользили по залу, подобно невидимым клинкам. Смерть Визериса означала не просто утрату — она открывала новую главу, полную опасностей. Каждый прибывший в Королевскую Гавань тщательно оценивал расстановку сил: кто явился первым, кто приблизился к Алисенте, кто держался в тени?       Привычный порядок уступил место гнетущей неопределённости. Ступая на пристань или проходя через ворота Красного Замка, лорды невольно замедляли шаг, словно натыкаясь на незримую преграду. Каждый поклон, каждое слово становились не просто данью уважения, но ходом в большой игре.       В воздухе витал неизбежный вопрос, который никто не решался произнести вслух, но читался во всех взглядах: кому первой следует кланяться — Алисенте Хайтауэр или Рейнире Таргариен?       С уходом Визериса рухнул хрупкий порядок, удерживавший Семь Королевств в шатком равновесии. Теперь две женщины, каждая уверенная в своём праве на трон, стояли по разные стороны невидимой границы.              В своих покоях, вдали от официальных церемоний, находилась Рейнира Таргариен — законная наследница, которой покойный король присягнул много лет назад. Её присутствие ощущалось подобно тлеющему углю, готовому вспыхнуть пламенем. Лорды понимали: поклон одной стороне мог стать оскорблением для другой.       Веларионы, прибывшие первыми, действовали решительно. Корлис и Рейнис, держась с достоинством и высоко подняв головы, направились прямиком к покоям Рейниры, даже не взглянув на Алисенту. Их взоры лишь скользнули по вдове короля, не задержавшись.       Ланнистеры, привыкшие к чётким правилам, ступили на землю столицы уверенно, но у ступеней замка, где их встретила Алисента, замешкались. Джейсон Ланнистер поклонился ей первой — неглубоко, но почтительно. Его настороженный взгляд блуждал по залу, будто выискивая Рейниру в тенях.       Даже Баратеоны, прибывшие с готовым решением, излучали напряжение. Они отвесили Алисенте сдержанный поклон, но их глаза изучали собравшихся, задерживаясь на Веларионах, Ланнистерах и пустующем месте Рейниры.       Молодые лорды и представители малых домов выглядели растерянными. Они метались, как листья на ветру: кланялись нерешительно, соболезнования произносили неуверенно. Иные, поклонившись Алисенте, тут же отправляли гонцов к Рейнире, стремясь загладить возможную оплошность.       Королевская Гавань превратилась в поле битвы, где оружием служили взгляды, поклоны и слова. Каждый жест обретал особый вес. Одним кивком можно было предопределить будущее, выбрать сторону и вписать своё имя в историю.       Среди толпы скорбящих и заговорщиков особенно выделялись Эймонд и Деймон Таргариены.       Эймонд, воплощение хладнокровия, двигался по замку, будто по полю битвы. Его высокая фигура в чёрном траурном одеянии с серебряным драконом напоминала призрака древних легенд. Лорды отводили взгляды, слуги жались к стенам, стражники замирали при его появлении. Его молчание давило сильнее слов. На встрече великих домов он стоял подле Алисенты и Эйгона прямо, как натянутая тетива, не выказывая ни скорби, ни смятения. Он пристально следил за прибывающими, оценивая их верность по поклонам и взглядам.       После церемонии Эймонд действовал точно и незаметно. Он появлялся в неожиданных местах, словно тень. Командиру городской стражи он лаконично велел удвоить охрану у ворот. Наблюдал за прибытием лордов, отмечая, кто спешит склониться перед Алисентой, а кто медлит. Его холодный, проницательный взгляд задержался на Веларионах, демонстративно игнорировавших вдову короля.       Деймон Таргариен в чёрном одеянии с алыми шёлковыми вставками походил на живое воплощение драконов Валирии. Его шаги были неслышны, но люди вздрагивали при его появлении, словно от удара хлыста. Он избегал церемоний, наблюдая из тени. Его насмешливый взгляд подмечал каждую деталь: настороженность Ланнистеров, колебания Баратеонов, отчуждённость Веларионов, метания лордов между Алисентой и Рейнирой.       Проходя через двор, где готовились к траурному шествию, он бросил спорящим оруженосцам:       — Следите, чтобы клинки были остры. Даже в трауре нельзя терять бдительность.       Стражники, получавшие приказы то от Деймона, то от Эймонда, переглядывались, чувствуя растущее напряжение в замке.       Деймон смотрел на столицу, уже начинавшую раскалываться надвое, как треснувший череп.       — Визерис, ты был слишком мягок, — прошептал он ветру. — Теперь они сами пожрут друг друга.

***       

      Драконье Логово — мрачная крепость, воздвигнутая для укрощения и содержания драконов дома Таргариенов. Массивные каменные стены, высокие арки и узкие окна, пропускающие скудный свет, создают атмосферу древности и отчуждения. Своды теряются во мраке, а воздух пропитан запахом гари и дыханием прошлого. Даже человеческие голоса звучат здесь приглушённо, словно стены впитывают их, напоминая о величии огня и крови.       Сегодня Логово полнится людьми — лордами, рыцарями, воинами и слугами, пришедшими проститься с королём Визерисом. Но даже в толпе место остаётся пустынным и холодным, как древний склеп, вобравший скорбь и безмолвие. Факелы на стенах мерцают неверным светом, бросая длинные тени на каменные плиты.       В центре зала возвышается погребальный помост, укрытый пурпурным бархатом с вышитыми золотом драконами. На нём покоится тело короля Визериса I Таргариена. Его лицо, застывшее в вечном сне, хранит печать усталости и бремени власти. Тёмно-красные королевские одежды с золотой вышивкой подчёркивают былое величие. Венец из серебра и оникса на голове — некогда символ власти, теперь знак вечного покоя. По обе стороны помоста горят свечи в серебряных канделябрах. Вокруг помоста собралось семейство Таргариенов — некогда единое кровью, теперь расколотое амбициями и затаённой враждой. Присутствующие невольно разделились надвое, будто между ними пролегла незримая черта, начертанная самой судьбой. С одной стороны, у изголовья короля, стоят "чёрные" — сторонники Рейниры. Сама принцесса застыла с лицом-маской, храня каменное спокойствие. Подле неё — Деймон Таргариен, её муж и дядя, в тёмно-красном одеянии. Его холодный, насмешливый взгляд скользит по залу, задерживаясь на Эймонде — вызов и обещание скорой расплаты. За ними замерли Джейкерис, Люцерис и Джоффри, сыновья Рейниры. Их юные лица напряжены, взоры опущены, избегая встречи с глазами недругов. С другой стороны, у ног усопшего, выстроились "зелёные" — приверженцы королевы Алисенты. Она стоит во главе своих, сложив руки в молитве, но её взгляд неустанно обшаривает зал в поисках угрозы. Чуть впереди — Эймонд Таргариен. Его резкий профиль и единственный глаз источают холод, особенно когда он смотрит на Деймона. Позади него — Эйгон, претендент на престол от "зелёных". Его поза небрежна, а на губах играет едва сдерживаемая усмешка, когда он глядит на сыновей Рейниры, словно оспаривая их право находиться здесь.       Воздух в Драконьем Логове сгущается от ненависти и подозрений. Никто не скорбит искренне — каждый отсчитывает время до момента, когда траур сменится войной. Король Визерис лежит в центре, но его смерть — лишь пролог грядущей бури.       Древнее Логово, где, кажется, застыло само время, наполняется напряжением, которому тесно в траурной тишине. Факелы дрожат, бросая тени на лица собравшихся, словно древние драконы, некогда обитавшие здесь, всё ещё наблюдают за потомками, готовыми растерзать друг друга.       Церемония прощания с королём Визерисом завершается речами. Таргариены поочерёдно выступают вперёд, произнося слова, где правда смешалась с ядом, а скорбь — с неизречёнными угрозами.             Королева Алисента, первая среди говоривших, произнесла сдержанную речь, в которой искусственная мягкость смешалась с искренней скорбью:       — Мой муж был королём мира и терпения. Его правление стало благословением для Вестероса, и лишь его мудрость хранила нас от распрей. Пусть его душа обретёт покой. За её спиной, точно тень, замер Отто Хайтауэр с каменным лицом и прожигающим взглядом.       Эйгон выступил вперёд с ленивой небрежностью, будто исполняя скучную обязанность. Бросив насмешливый взгляд на Рейниру и её сыновей, он произнёс с наигранной торжественностью:       — Отец был терпеливым человеком. Пожалуй, даже слишком терпеливым, — он усмехнулся. — Но, видно, не все умели ценить его доброту.       Деймон Таргариен двинулся к помосту с хищной грацией, его шаги гулко отдавались под сводами. Склонив голову перед телом Визериса, он заговорил без тени скорби:       — Визерис был королём, видевшим в каждом лучшее, — его слова сочились иронией. — Он верил в мир, даже когда тот уже был треснувшим сосудом. — его взгляд скрестился с взором Эймонда, и в нём читался острый, как клинок, вызов.       Эймонд шагнул следом, прямой и мрачный, словно грозовая туча. Не отводя глаз от Деймона, он произнёс:       — Король Визерис был человеком долга. Он понимал: корона — не только честь, но и бремя, что не всякому по силам. Он хранил порядок. — в его голосе зазвенела сталь. — Надеюсь, его уроки не будут забыты.       Когда настал черёд детей Рейниры, вперёд выступил Джейкерис Веларион. Несмотря на юный возраст и враждебные взгляды, он держался с достоинством:       — Мой дед был королём, учившим нас: сила семьи — в её единстве. Он верил в нас и хотел, чтобы мы помнили — кровь дракона – это наша судьба.       Эйгон склонился к Эймонду и, не сдерживая смеха, прошептал:       — Эти бастарды возомнили себя принцами. Как забавно.       Его смешок эхом разнёсся по залу, встреченный тяжёлой тишиной. Рейнира метнула в него испепеляющий взгляд, а Деймон усмехнулся краем губ, словно предвкушая расплату за дерзость.       Эймонд напрягся, сжав челюсти, его взор потемнел. Он не поддержал насмешку брата.       Джоффри заговорил тише, но искренне:       — Король был добрым человеком. Он заслужил покой, и я молюсь, чтобы обрёл его.       Вдруг раздался тихий, но ясный голос Хелейны, стоявшей поодаль. Она смотрела в пустоту, не замечая ни гроба, ни людей:       — Бабочки... они улетают с мёртвых цветов. А цветы всё тускнеют, — прошептала она, покачивая головой. Собравшиеся переглянулись в молчании. Её странные слова звучали зловеще-пророчески.       Последней выступила Рейнира Таргариен. Она встала перед гробом отца в чёрном траурном платье, её серебряные волосы походили на застывшее пламя. Голос звучал ровно, но в нём слышалась боль.       — Мой отец был королём, который дал королевству возможность жить в мире. Он верил в нас, свою семью. Но мир — хрупкая вещь, и когда он разбивается, становится острее любого клинка.       Рейнира подняла голову, её взгляд скользнул в темноту зала, где затаилась её драконица.       — «Dracarys.»       Под слоем стали и спокойствия скрывалась глубокая горечь утраты. Она не прорвалась слезами или рыданиями, а проявилась в жёсткости и беспощадности приказа. Казалось, в пламени дракона Рейнира сжигала не только тело отца, но и свои иллюзии, последние надежды на мирное будущее.       Когда из темноты Драконьего Логова вырвался поток драконьего огня, зал озарился ослепительным багряно-золотым светом. Сиракс, послушная единственному слову своей всадницы, с ревом испустила пламя, которое жадно охватило гроб короля Визериса. Жар обрушился, как удар молнии, и на мгновение казалось, что воздух вспыхнул, наполненный треском пылающего дерева и лязгом упавших углей.             Гости и лорды церемонии вздрогнули и инстинктивно отшатнулись. Кто-то из слуг подавленно вскрикнул, а рыцарь поспешно опустил руку на рукоять меча, надеясь, что оружие защитит его от драконьего огня. Каменные стены Драконьего Логова на мгновение ожили, отражая пляшущие языки пламени и испуганные взгляды, непривычные к истинной силе Таргариенов.             Лорды в богатых мантиях испуганно переглядывались. Некоторые прикрывали лица от жара, другие тайно смотрели на Рейниру и её драконицу, в глазах отражался ужас и восхищение. Пламя Сиракс напомнило им, почему Таргариены сидят на Железном Троне — их власть основана не на словах и бумаге, а на способности повелевать огнём и чудовищами.             Однако сами Таргариены не шелохнулись: их лица оставались неподвижными, словно вырезанные из мрамора. Рейнира стояла величественно и спокойно, не отводя взгляда от пламени. Деймон, стоявший рядом, лишь слегка усмехнулся, наблюдая, как лорды метаются в панике от света огня. Эймонд Таргариен, с напряжённой челюстью и пылающим взглядом, стоял твердо, его глаз сверлил языки пламени как вызов. Даже Эйгон, ранее насмехавшийся над сыновьями Рейниры, теперь молча смотрел на огонь, его дерзкая улыбка сменилась более осторожным выражением.             Хотя пламя было на безопасном расстоянии, толпа начала быстро и нервно расходиться. Лорды, рыцари и дамы направлялись к выходу, стараясь скрыть тревогу за пышными мантиями и учтивыми поклонами. Слуги и охрана торопливо провожали их к церемониальному залу, где должна была состояться поминальная трапеза. Шум шагов, шелест тканей и приглушённые голоса наполнили зал, словно рой беспокойных насекомых.       Последним взглядом гости могли увидеть гроб короля Визериса, объятый драконьим пламенем, и его детей, неподвижно стоящих в центре этого хаоса. Языки пламени плясали вокруг них, но они не дрогнули. Это зрелище силы служило напоминанием всем, кто осмеливался её оспорить: кровь дракона всегда горит ярче всего.       Алисента Хайтауэр стояла перед этим огненным зрелищем с неколебимой решимостью, словно бросая вызов самому времени и судьбе. Её фигура в строгих, но изысканных одеждах, казалась высеченной из камня – неподвижной и величественной. Во взгляде, устремлённом на пляшущие языки пламени, читалась не только скорбь, но и внутренняя сила. Казалось, она заявляла о своем праве на истинность Таргариенов, несмотря на отсутствие драконьего огня в её крови. Её стойкость перед лицом драконьего дыхания была не просто проявлением смелости, но и вызовом всем, кто сомневался в её праве стоять среди носителей этого имени.       Когда пламя начало утихать, Алисента первой покинула зал, как подобает королеве, ведущей за собой своих подданных. Её уверенные, но неспешные шаги и спокойный взгляд, скользнувший по собравшимся, сопровождали гостей. Как хозяйка, уверенная в своем положении и роли, её присутствие успокаивало тех, кто еще не оправился от потрясения, вызванного огнём Сиракс.       Эйгон покинул зал с высоко поднятой головой. Его твердые и решительные шаги старались скрыть мелькнувшую в глазах тень сомнения или страха. Насмешливая улыбка, игравшая на его лице еще несколько мгновений назад, сменилась задумчивой гримасой.       Рейнира и ее сыновья последовали за Алисентой. Их задумчивые и серьезные лица выражали глубокое погружение в мысли, и лишь изредка они обменивались многозначительными взглядами, полными тревожных предчувствий. Казалось, пламя, поглотившее гроб их отца и деда, оставило на них невидимый отпечаток — словно незримая печать грядущих испытаний.       Последними остались Эймонд и Деймон. Их взгляды были прикованы к пылающему гробу, и отблески пламени танцевали в их зрачках, словно в глазах драконов.       Лицо Деймона сохраняло спокойствие, но в глазах читалась глубокая задумчивость, будто в огне он видел не только прощание с братом, но и отражение собственной судьбы.       К нему подошел Эймонд, его тихие, уверенные шаги подчеркивали его присутствие, не нарушая общей тишины.       — Красивое пламя, дядя. Чистое. Пожирающее. Напоминает мне, что всё в этом мире временно. И что пепел — это всё, что остаётся даже от самых могущественных королей, — тон Эймонда был ровным, но в нём чувствовалась некая провокация, словно он хотел услышать ответ, который мог бы что-то раскрыть.       Деймон, не оборачиваясь, спокойно ответил:       — Верно, племянник. Но пепел тоже бывает разным. Из одного рождаются новые ростки, другой же остаётся бесплодным, напоминая лишь о том, что ушло безвозвратно, — в его голосе слышалась глубина, словно он говорил не только с племянником, но и с самим собой.       Эймонд повернулся к Деймону, его единственный глаз горел странным огоньком, в котором смешивались любопытство и вызов. Его голос стал чуть громче, в нём слышалась уверенность, словно он хотел доказать что-то:       — А как же пламя? Разве оно не важнее пепла? Говорят, что именно в пламени рождается истинная сила. Сила, способная изменить мир. Сделать зелёный сад… чёрным от пепла, — недвусмысленно сказал он.       Деймон медленно повернулся к Эймонду, его взгляд был внимательным, словно он изучал не только лицо племянника, но и его мысли. Его голос оставался спокойным, но в нём слышалась лёгкая нотка предостережения:       — Пламя бывает опасным, Эймонд. Особенно для тех, кто не умеет с ним обращаться. Одно неосторожное движение — и ты сам сгоришь дотла, оставив после себя лишь тот самый бесплодный пепел.       Эймонд с вызовом ухмыльнулся.       — Но ведь и польза от него немалая. Можно, например, выжечь старое, отжившее, чтобы освободить место для нового. Для чего-то… более сильного. Более достойного. Разве не ради этого стоит рискнуть? Разве не ради того, чтобы занять своё законное место, даже если оно ещё хранит тепло чужого тела? — его слова были полны амбиций.       Деймон посмотрел на племянника, в его взгляде была смесь восхищения и тревоги.       — Законное место... Интересное понятие. Особенно когда речь идёт о Железном троне. Он ведь, как известно, весьма... несговорчив. Нн каждому дано усидеть на нём. Многих он сбрасывает, ломая им кости, — его голос стал твёрже, в нём слышалась нотка суровости.       Эймонд на мгновение задумался, словно взвешивая слова Деймона.       — Значит, нужно крепче держаться. И не бояться использовать... шипы, чтобы удержаться. Даже если придётся вонзить их в тех, кто стоит рядом. — его слова были полны решимости, словно он был готов на всё, чтобы достичь своей цели.       Деймон кивнул, в его голосе слышалось уважение, но и лёгкая тревога:       — Ты смел, Эймонд. Даже дерзок. В тебе чувствуется огонь. Но помни, племянник, мудрость — это не только умение разжигать пламя, но и умение его контролировать. Иначе оно уничтожит не только твоих врагов, но и тебя самого. И тогда уже не будет иметь значения, кто займёт трон, потому что править будет некому, останется лишь выжженное поле. — его слова звучали как последнее предупреждение.       Он опасен. Этот мальчишка опасен. В нем достаточно безрассудства, чтобы ввергнуть Семь Королевств в кровавый хаос, и достаточно острого ума, чтобы выйти из этого пекла победителем.       — Возможно, вы правы, дядя. Но иногда, чтобы построить что-то новое, нужно сначала разрушить старое. До основания. Даже если при этом придётся пожертвовать… многим, — голос Эймонда стал твёрже, и в нём звучала уверенность. Его слова прозвучали как приговор, словно он уже принял решение, от которого не отступит.       Деймон выдержал паузу. Его взгляд стал тяжёлым, словно свинец, а голос прозвучал ровно, но со стальной твёрдостью:       — Ты играешь с огнём, Эймонд. И чем ближе ты к нему, тем легче стать частью пепла. Драконов много, но не все из них доживают до старости. Некоторые сгорают вместе с теми, кого пытались покорить.       Эймонд расплылся в лёгкой, самоуверенной ухмылке. Его единственный глаз стал ещё темнее, и в нём плескалась опасная игра:       — А некоторые становятся королями. И их драконы рычат громче всех. Ваша мудрость, дядя, заслуживает уважения… но ваш страх — нет.       Деймон пристально всматривался в лицо племянника. В его глазах на мгновение промелькнула вспышка гнева, но он тут же подавил её, словно гася спичку. Его голос звучал теперь с леденящим спокойствием:       — Страх? Нет, Эймонд. Это не страх. Это опыт. Опыт того, что драконы, как и люди, тоже умеют умирать. И те, кто считает себя неуязвимым, падают первыми.       Эймонд сделал шаг назад. Его улыбка стала шире, но холоднее, а голос наполнился решимостью:       — Тогда остаётся лишь не падать. И быть тем, кто вынудит других склониться… или сгореть. Выбор за ними.       Эймонд резко развернулся и медленно пошёл прочь. Его шаги гулко отдавались в полупустом Логове, словно удары погребального колокола.       — Осторожнее, Эймонд… Драконий огонь не щадит никого. Даже тех, кто его разжёг, — прошептал Деймон почти беззвучно, словно обращаясь к самому себе.       

***

      Деймон остался стоять в отблесках пламени, его фигура казалась высеченной из тени. Он смотрел вслед племяннику, и в его сознании росло неясное, тягостное предчувствие.       Мысли сплетались в тревожный клубок, постепенно вырисовывая образ куда более опасного противника, чем он предполагал изначально. В отличие от его собственной импульсивной юности, когда он бросался в бой, не задумываясь о последствиях, Эймонд взвешивал каждое слово, каждую угрозу, словно оттачивая лезвие смертоносного оружия. Он представлялся не просто драконом, готовым к стремительному полету, а выжидающим хищником, чья сила заключалась в терпении и расчете.       На лице Деймона промелькнула тень, пальцы непроизвольно сжались в кулак. Теперь он видел глубже – ум, не уступающий безрассудству, и внутренний огонь, который не погаснет от первой же искры. Эймонд был опасен – для них, для Рейниры, для всего, за что он готов был сражаться. В каждом его жесте, в каждом взгляде Деймон болезненно узнавал свою ярость, свою дерзость, но без прежних ошибок. И это пугало больше всего.       Он скользнул взглядом по месту, где только что стоял племянник, и в его глазах смешались восхищение и тревога. Эймонд мог бы стать его сыном — нет, он и есть его сын. Но теперь Эймонд стал врагом, и с каждым мгновением это становилось всё очевиднее. Он превращался в главную преграду на пути Рейниры к Железному трону.       Деймон отвёл взгляд, его лицо оставалось непроницаемым, но в глубине глаз таилось беспокойство. Эймонд был его кровью, что делало его ещё опаснее. Они мыслили схожими категориями и желали того же, что и сам Деймон когда-то. Железный трон не прощал слабости, а Эймонда никак нельзя было назвать слабым. Если Деймону не удастся держать его в поле зрения и следить за каждым шагом, Эймонд станет бурей, которая разрушит всё, что они строили с таким трудом.       

***

             Вечером Эймонд поднялся на одну из высоких башен замка, откуда открывался вид на гавань и горизонт, заполненный кораблями. Он стоял молча, его фигура была неподвижна. Плащ, чёрный как ночь, развевался на ветру, словно крылья дракона, готового взмыть в небо. Рукоять меча, тяжёлая и холодная, покоилась на его поясе, напоминая о готовности к любому вызову, который мог встретиться на пути. Единственный глаз Эймонда, сверкающий в свете звёзд, был устремлён вдаль, но в нём не было ни скорби, ни сомнений — только огонь, ледяной и беспощадный, словно он уже видел будущее, которое собирался построить. Его губы тронула едва заметная улыбка, холодная и уверенная:       — Что ж, дядя, это только начало.       Эти слова, произнесённые в тишине, казались разнесёнными ветром, словно клятва, которую он дал самому себе.