Harmony

Для Т/и ночь оказалась бесконечно длинной и мучительной. Её тело лежало без движения, но сознание не давало покоя. Каждый раз, как она закрывала глаза, перед ней вспыхивали зловещие картины — кровавые, уродливые, обжигающе реальные. Они преследовали её с тех самых пор, как она приехала в Сеул, и только рядом с Чанбином ей удавалось заглушить этот внутренний кошмар. Он был её тихой гаванью, её спасением от самой себя. С ним она впервые за долгое время почувствовала себя в безопасности, смогла забыть о страхах, которые были её постоянными спутниками. Но теперь, зная правду о нём, эти страхи вернулись с новой силой, обрушившись на неё, как лавина. Т/и лежала в тёмной комнате, слушая, как тихо потрескивают доски пола под чьими-то шагами. Она не знала, был ли это Чанбин или её собственное воображение играло злую шутку. Сердце колотилось, а внутри всё переворачивалось от осознания того, что её спокойствие оказалось лишь иллюзией, которую он так умело создавал. Его слова перед уходом эхом звучали в её голове: "Ты заслуживаешь лучшего." Но было ли это правдой? Она не знала. Всё, что она знала сейчас, — это то, что ночь слишком тёмная, а утро кажется бесконечно далёким. Ближе к рассвету, измученная мыслями, Т/и всё же провалилась в тяжёлый, беспокойный сон. Но покой длился недолго. Первые солнечные лучи, пробиваясь через занавески, коснулись её лица, и она резко проснулась, как будто её кто-то толкнул. Она села на постели, её сердце колотилось, словно готовое вырваться наружу. Она опустила взгляд на свои руки и застыла. На ладонях и пальцах алела кровь. Она не понимала, откуда она взялась, словно это была злая галлюцинация, вырвавшаяся из её кошмаров. Взгляд замер на алых разводах, а из груди вырвался вскрик — короткий, полный паники и ужаса. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Чанбин. Его лицо было напряжённым, глаза цепко осматривали её. Она медленно поползла к изголовью кровати, не отрывая взгляда от своих рук, которые дрожали, словно в них было заключено всё её потрясение. Чанбин шагнул ближе, открыл рот, чтобы что-то сказать, но она резко подняла взгляд, в котором смешались страх и решимость. — Уходи, — её голос был тихим, но твёрдым. Его попытки остаться оказалось тщетны. Он замер на месте, пытаясь возразить ещё раз, но, встретившись с её взглядом, понял, что сейчас лучше не спорить. Медленно отступив, он вышел, оставив её наедине с её мыслями и пугающей реальностью.

***

Кажется, прошёл всего час, но за окном уже начало клониться солнце, наполняя кухню мягким, тёплым светом, словно кто-то расплескал янтарную краску. Чанбин так и остался неподвижным с того момента, как покинул комнату. Он сел под дверью, прижимая колени к груди, стараясь не разрыдаться. Эмоции не знают ни границ, ни пола, и тяжесть их казалась ему невыносимой. Тишина вокруг была звенящей, как будто сама природа смолкла, чтобы не потревожить его хрупкое равновесие. Когда силы окончательно иссякли, он заставил себя встать. Это далось тяжело, будто каждое движение требовало огромных усилий. Чанбин побрёл в ванную, где смыл с лица усталость холодной водой. Ледяные капли пробудили тело, но не душу. Стоило выйти в коридор, как взгляд вновь наткнулся на дверь спальни, напоминая о том, от чего он пытался сбежать. — Приди в себя, — выдохнул он, будто пытаясь убедить самого себя. На кухне он набрал стакан воды, осушил его за пару глотков и с гулким стуком поставил обратно на столешницу. Тело было измотано, мысли вязкими, как туман. Сонной ночью, когда всё закончилось, он так и не смог сомкнуть глаз. Вместо этого просидел на балконе, безучастно наблюдая за звёздным небом. Говорят, смотреть на звёзды вдохновляет, дарит ощущение бесконечности. Но для него это была пустота — красивая, но всё равно пустота. День промелькнул незаметно. Проглотив на голодный желудок очередной стакан воды, он вновь вышел на балкон, оставив дверь открытой. В кармане нашлась знакомая упаковка, а из неё — сигарета. Он закурил, привычно вдыхая горьковатый дым. Эта привычка пришла к нему почти четыре года назад, когда он окончательно утратил опору в жизни. Тогда его «работа», если это можно было так назвать, превратилась в рутину, но оставила болезненный след. Именно в тот момент он впервые попробовал сигареты, пытаясь унять гложущую совесть. Солнце мягко освещало город, его золотистые лучи лениво растекались по крышам и улицам. Ночная прохлада, словно невидимый шелк, обвивала кожу, а лёгкий ветерок шуршал листвой, будто делился своими тайнами. Чанбин докуривал сигарету, когда внезапно услышал звук льющейся воды. Сердце глухо ударило в груди, и он, чуть напрягшись, обернулся. Это была она. Т/и вышла на кухню, чтобы напиться воды. Её волосы растрепались, как беспорядочный вихрь мыслей, но это его волновало меньше всего. Гораздо сильнее задело выражение её лица: равнодушие, отточенное холодом. Взгляд, остановившийся на нём, будто ледяной осколок вонзился в сердце. Чанбин замер, растерявшись, не находя слов. Девушка отвернулась и медленно скрылась за дверью спальни. Он смотрел ей вслед, чувствуя, как в груди что-то болезненно стягивается. "Она наверняка снова не есть," — пронеслось у него в голове. Горечь тут же усилилась: "Ну ещё бы, дурак." Он коротко, почти беззвучно засмеялся — смех вышел ломким, ближе к истерике. Не дождавшись облегчения, Чанбин погасил окурок о холодные перила и вошёл внутрь. Подойдя к спальне, он медленно открыл дверь. Т/и лежала на своей половине кровати, свернувшись в крошечный клубок. Казалось, она пряталась от этого мира, боялась его суровости. Её хрупкость отдавалась в воздухе, как слабый отголосок боли. Чанбин почувствовал, как глаза защипало, будто от капель невидимой росы. Он моргнул, пытаясь сосредоточиться, но сонливость и отчаяние захлестнули его волной. Он сделал шаг вперёд, подойдя и зашторив окна, после медленно опустился на краешек кровати, и, кажется, впервые за долгое время позволил себе быть таким уязвимым. Аккуратно, стараясь не потревожить её сон, Чанбин приблизился сзади. Его пальцы чуть дрогнули, когда он обвил её талию, словно цепляясь за неё как за спасательный круг. Он осторожно уткнулся носом ей в шею, позволяя себе утонуть в тепле её тела. Этот момент казался единственным островком покоя в бушующем внутри хаосе. Комната была погружена в полумрак. Шторы надёжно скрывали утро за окном, будто пытаясь продлить ночь. Воздух казался неподвижным, плотным, как густой туман, в котором утонули все эмоции. Т/и открыла глаза. Она лежала на спине, чувствуя себя отстранённой от всего, что её окружало. Чанбин спал рядом, повернувшись к ней боком, но на безопасном расстоянии. Его лицо было спокойным, почти безмятежным, хотя она знала, что внутри него бушует тревога. Он всегда был рядом, но не навязывался, давая ей свободу переживать всё по-своему. Т/и скользнула взглядом по его чертам, будто впервые разглядывая его таким. Осунувшиеся щеки, лёгкая тень под глазами. Он тоже устал. Её пустота тянула его за собой, но он держался, тихо, без слов, оставаясь опорой, даже если она этого не просила. Её взгляд опустился на его руку, которая едва заметно лежала на краю кровати. Её пальцы дернулись, будто хотели коснуться, но она осталась неподвижной. Никакого движения. Только тишина, которая, казалось, дышала сама по себе. Чанбин вдруг шевельнулся, будто почувствовал её взгляд. Его глаза медленно открылись, и они встретились с её. Он смотрел на неё долго, без слов. Его взгляд был наполнен теплом, замаскированным под усталость, и немой просьбой — просто оставаться здесь. Живой. Она не отводила глаз, словно в нём можно было утонуть, спрятаться от боли, но не в этот раз. Только тишина и эта странная связь, которая не требовала объяснений. Несколько секунд — или минут — они просто смотрели друг на друга. Чанбин, не прерывая зрительного контакта, слегка поднялся на локте, а затем тихо поднялся с кровати. Шторы остались задернутыми. Он вышел из комнаты, его шаги исчезли где-то за дверью. Она снова закрыла глаза, ощущая, как тяжесть на груди становится чуть легче. Солнечный свет, скрытый за плотными шторами, всё равно настойчиво пробивался через мельчайшие щели, словно пытался напомнить о жизни, что продолжалась за пределами этой комнаты. Чанбин стоял в кухне, прислонившись к холодной столешнице. Ему казалось, что с каждым вдохом этот свежий запах весны проскальзывал в его грудь, мешался с его мыслями, постепенно освобождая от тисков тревоги. Там, за дверью, лежала Т/и — хрупкая, сломленная, но всё ещё борющаяся. Он чувствовал её боль, как свою, видел её пустоту, что теперь всегда отражалась в её глазах. Его взгляд скользнул к окну, за которым раскинулась улица, пробуждающаяся вместе с природой. Сочные зелёные листья на ветвях, будто маленькие пальцы, тянущиеся к солнцу. Кусты сирени, ещё робкие в своём расцвете, обещали вскоре наполнить воздух сладким благоуханием. Жизнь вокруг медленно просыпалась, стряхивая с себя зимний сон, и в этом рождении нового было что-то вдохновляющее, почти целительное. Но в груди всё равно тлело беспокойство. Т/и не ела. Т/и не говорила. Она словно растворялась в собственной боли, и Чанбин был рядом, но этого, казалось, было мало. Он не мог залечить её раны, но мог хотя бы дать ей силу, чтобы она смогла сама пройти этот путь. Потянувшись к столу, он взял со спинки стула свою куртку и бросил быстрый взгляд на дверь спальни. Она не шевельнулась. Он знал, что она останется там ещё какое-то время, возможно, весь день, но её тишина не была ему в упрёк. Это была её борьба, и он лишь хотел стать её тенью, тихой поддержкой. На улице свежий весенний воздух ударил в лицо, наполняя его лёгкие. Чанбин почувствовал, как холодок пробежался по шее, но это не было неприятно — скорее, даже оживляло. Он быстрым шагом направился к аптеке, мимо клумб и площадок. На деревьях слышалось щебетание птиц, тихая, едва уловимая музыка пробуждения природы. Внутри него кипела странная смесь чувств: усталость и тревога соседствовали с тихой надеждой. Он знал, что её брат ушёл навсегда, знал, что ничто не заполнит этой пустоты. Но он также верил, что сможет поддержать её в этом пути, хотя бы чуть-чуть облегчить её дни. Подойдя к аптеке, он остановился на мгновение, вдыхая воздух. Витамины. Простая мелочь, но это был его способ показать, что он здесь, что он заботится, даже если она этого не заметит. И даже если весна за окном напоминала о жизни, что продолжается, он знал: её весна пока где-то далеко, за горизонтом. Но он был готов ждать столько, сколько потребуется. Чанбин медленно прошёл по аптечным рядам, окружённый стерильным светом и запахом свежих упаковок. Его взгляд цеплялся за названия, он искал что-то простое, но нужное. "Витамины для укрепления," — коротко сказал он продавцу, избегая подробностей. Женщина за кассой, кивая, протянула коробочку с инструкцией. Чанбин кивнул в ответ, пробормотав что-то похожее на благодарность, и вышел обратно на улицу. Воздух снова обнял его свежестью, а слабый ветерок играл краем его куртки. В руках он держал небольшой пакет с таблетками, будто это был ключ к чему-то важному, к частичке её восстановления. Шагая обратно домой, он оглядывался вокруг, словно пытаясь увидеть в пробуждающейся весне хотя бы намёк на то, что сможет подарить ей утешение. И вдруг, будто луч света прорезал его мысли, его осенило. Цветы. Они всегда были символом новой жизни, надежды и красоты даже в самые тёмные времена. В её мире сейчас царила пустота, но, может быть, хотя бы капля этой весенней свежести сможет пробиться к ней. Чанбин резко остановился и развернулся, его шаги стали быстрее. Он направился к ближайшему цветочному киоску, который помнил на углу соседней улицы. Когда он подошёл, его взгляд замер на корзинах, полных свежих цветов: нарциссы, тюльпаны, крокусы — всё кричало о весне. — Свяжите мне что-то нежное, — тихо попросил он продавщицу. Её руки ловко взялись за дело, создавая маленький букет, наполненный розовыми пионами, их бархатистые лепестки казались почти нежными на ощупь. Между ними были расположены розовые альстромерии с лёгким перламутровым отливом и несколько веточек розового хризантемы, мягкого, как облака. Всё это было обрамлено зеленью — листьями аспидистры и эвкалипта, создавая нежное, но выразительное сочетание. Цветы были утонченными, сдержанными, но в то же время полными жизни и лёгкости. Чанбин почувствовал, что именно эти розовые оттенки смогут немного оживить пространство вокруг Т/и, пусть даже на миг, вернуть ей чуть больше света. Этот букет не был слишком пышным или ярким — он был таким, каким бы она, восхитительным. Сжимая цветы в руках, он шагал домой, чувствуя, как внутри у него появляется странная смесь тревоги и надежды. Букет был не решением, не ответом на её боль, но это был жест. Маленький жест, который, возможно, скажет ей больше, чем слова. Когда он вернулся в квартиру, тишина встретила его, будто напоминая, что ничего не изменилось. Но Чанбин не позволял себе терять равновесие. Он поставил пакет на стол, снял куртку и замер на мгновение, прислушиваясь. Из спальни не доносилось ни звука. Он знал, что она всё ещё там, но не пошёл проверять. Её границы оставались для него неприкосновенными. Он взял цветы аккуратно, стараясь не повредить, и направился в спальню. Там, где она лежала в своей молчаливой боли, и где всё казалось чуждым и далеким. Он вошел тихо, почти неслышно. Свет всё ещё не проникал через плотно зашторенные окна, и в комнате царила тишина, не нарушаемая даже лёгким дыханием Т/и. Чанбин поставил букет на прикроватную тумбочку, рядом с её кроватью. Вода в вазе весело плескалась, когда он опускал стебли цветов, мягко устраивая их. Розовые пионы, альстромерии и хризантемы стали ярким, но сдержанным пятном в полумраке, словно цветы сами по себе пытались пробиться в этот уголок тишины и пустоты. Он наблюдал за ними, как они наполняют пространство теплотой, и на мгновение почувствовал, как воздух вокруг стал немного легче. Чанбин не произнёс ни слова, он просто оставил цветы там — рядом с ней. Пусть они не смогут наполнить её пустоту, но хотя бы пусть напомнят, что жизнь продолжается. Нежно, тихо, но продолжает свой ход, как весна за окнами. Он стоял и смотрел на цветы, будто ждя её реакции, но знал, что ничего не изменится. Цветы будут здесь, а она… она, возможно, их даже не заметит. Но он всё равно продолжал ждать. Вздохнув, он направился на кухню. На столешнице уже стояла миска с яйцами, рядом лежал багет и небольшой кусок сыра. Он решил сделать омлет — простой, но сытный. Его движения были плавными, почти медитативными: взбивал яйца, добавлял щепотку соли, тонкими ломтиками резал сыр. Вскоре аромат жареных яиц с сыром наполнил кухню, смешиваясь с запахом свежеобжаренного хлеба. Вскоре на столе появились две тарелки. Чанбин заботливо нарезал несколько кружков помидоров, добавил веточку зелени, словно пытаясь придать этому утру хоть каплю яркости. Он приготовил кофе, чёрный для себя и черный чай для неё — как она любила. Её чашка стояла напротив, словно ждущая хозяйку. Он сел за стол, не притрагиваясь к своей еде. В глубине души он знал, что Т/и может и не выйти, что завтрак останется нетронутым. Но он всё равно приготовил. Не потому, что ожидал, а потому что хотел. Это был его способ сказать ей: "Я здесь". И в этой тихой кухне, наполненной ароматами еды, он сидел, окружённый тишиной, но с лёгкой надеждой в сердце. Не зная, куда себя деть, Чанбин включил телевизор, сбавив звук до минимального уровня, чтобы не потревожить Т/и. В комнате снова воцарилась тишина, лишь иногда прерываемая слабым шорохом экрана, на котором мелькали образы новостей. Ему не хотелось думать о её брате, хотя на экране, как и ожидалось, снова мелькали сообщения о поисках. Ничего нового. Всё так же — пустые кадры, отчаянные лица, лишь слова, пустые и бессмысленные, сливались в монотонный шум. Всё это было далёким и чуждым. Он откинулся на спинку стула и взял чашку с уже холодным кофе, который он, кажись, приготовил вот только что. Горечь наполнила его рот, но он не замечал её. Мысли были как-то вкрадчиво туманны, и Чанбин почувствовал, как тяжесть сдавливает грудь. Всё в этом мире казалось таким абсурдным — и её боль, и его бессилие, и этот телевизор, где жизнь продолжалась, несмотря на всё происходящее. Его желудок болезненно напомнил о себе, но, как только он взглянул на тарелки, стоявшие на кухне, его самочувствие сразу изменилось. Запах еды, который только что казался ему каким-то странным утешением, теперь был противным. Он чуть скривился, а потом с отвращением отставил чашку. Никакой силы не хватало, чтобы принять даже малое удовольствие, которое мог бы подарить себе сам — обычный завтрак. В его голове кружились воспоминания о том, как она смотрела на него той ночью, когда всё вроде кончилось, но только началось. Он снова взглянул на экран, но не в силах сосредоточиться. Словно весь мир разваливался на куски, и всё, что оставалось — это поглощать бессмысленные новости, как попытка забыться хотя бы на несколько минут.