Harmony

Утро пришло неожиданно, и сердце, мерно бившееся в груди, внезапно сорвалось на стремительный ритм. Первые лучи рассвета проникли через окно, заливая спальню мягким светом и вырывая из сна. Т/и резко распахнула глаза, судорожно втягивая воздух, словно на мгновение всё вокруг застыло в безмолвии. Её пальцы машинально вцепились в простыню, с такой силой, что ногти пронзили ткань, оставляя болезненные следы на ладонях. Тишину комнаты нарушало лишь её прерывистое дыхание, словно после кошмара, от которого невозможно полностью очнуться. Это был кошмар. Только сон... или всё же реальность? Девушка медленно поднялась, обхватив колени руками, словно пытаясь спрятаться от остатков ужаса, что терзал её разум. Взгляд скользнул по комнате и остановился на другой половине кровати — она была пуста и давно остыла, напоминая о чём-то болезненно знакомом. В голове метался хаос, словно эхо кошмара разлилось в сознании, не давая отличить правду от вымысла. Мысли налетали одна на другую, выстраивая образы, которые, казалось, вот-вот заставят её потерять себя. Она помнила всё до мельчайших деталей — слишком ясно, чтобы это могло быть просто сном. Каждое мгновение было будто выжжено в её сознании, а кровавые образы всплывали в воспоминаниях, как нестерпимое клеймо, перекрывая всё, что раньше казалось светлым и счастливым. Она ещё не могла сказать себе, что всё кончено, но в этой тишине что-то внутри подсказывало: время не остановилось. Ей придётся жить с этим грузом, но, возможно, однажды, шаг за шагом, боль отступит, оставив лишь шрамы — память, которая больше не будет терзать, а просто напоминать о том, через что ей пришлось пройти. Но не сейчас. Сейчас боль ослепляла, затмевая разум. Ей казалось невыносимым принять то, что на её руках — кровь близкого человека. Маленькие женские руки дрожали, а она смотрела на них в ужасе, словно пытаясь осознать реальность. Алые капли стекали по пальцам, оставляя липкие дорожки, и этот образ словно врезался в её сознание. Тишину разорвал крик — её собственный, пронзительный и отчаянный. И вдруг всё исчезло. Она распахнула глаза, словно только что вырвалась из чьих-то цепких объятий. Её руки были чистыми, ни капли крови. Никаких следов того, что только что казалось таким реальным. Но сердце билось так, будто всё это происходило на самом деле. Внезапный поток искусственного света прорезал мрак комнаты, разливаясь мягким, но резким контрастом с её состоянием. Девушка вскинула взгляд на источник света, и в проходе между комнатами увидела Чанбина. Его тень дрогнула на пороге, словно сама колебалась, входить или остаться на месте. На его лице читалось беспокойство, пронзающее до самого сердца, но в глазах таилась другая эмоция — боль. Она была тихой, почти неуловимой, но неизбежно ощутимой, как тонкая трещина на стекле, которая со временем только расширяется. Чанбин не произнёс ни слова, будто боялся нарушить хрупкое равновесие этой ночи. Т/и быстро вытерла наступившие слёзы, пальцы дрожали, но она старалась сделать это так, будто ничего не произошло. Затем она медленно поползла к изголовью кровати, словно пытаясь укрыться, спрятаться от всего мира — и от Чанбина в том числе. Он прищурился, делая шаг вперёд, чтобы что-то сказать, восстановить хоть какую-то связь между ними. Но девушка резко оборвала его попытку, сказав то, чего он и опасался услышать: — Уходи. Её голос был тихим, едва срывающимся, но в нём звучала сталь, за которой скрывались сломленность и страх. Чанбин застыл на месте, будто эти слова ударили его куда больнее, чем любое действие. Чанбин остался стоять в проходе, словно прикованный к месту её словам. Он молчал, но его взгляд говорил больше, чем он мог бы выразить. В этих глазах читались обида и беспомощность, смешанные с непоколебимой решимостью не оставлять её одну. — Я не могу, — наконец произнёс он, тихо, но твёрдо. Т/и отвернулась, сжалась в угол кровати, укутываясь в одеяло, как в кокон, будто это могло защитить её от реальности. — Я не хочу тебя видеть, — снова холодно прозвучало от неё, но голос всё равно дрогнул, выдав внутреннюю борьбу. Чанбин сделал ещё один шаг вперёд, его силуэт наполовину затмил свет из коридора. — Может, ты не хочешь меня видеть, но я знаю, что сейчас тебе нужна поддержка, — сказал он, его голос был наполнен нежностью, но не лишён твёрдости. — И если ты думаешь, что сможешь просто закрыться от всех, это не спасёт тебя от того, что творится внутри. Она не ответила, только ещё сильнее прижала колени к груди, закрывая лицо. Её плечи дрожали — то ли от подавленных слёз, то ли от злости на его настойчивость. Чанбин, не дождавшись ответа, тихо подошёл ближе и сел на пол у края кровати. — Я не уйду, — сказал он, глядя в пол. — Сколько бы ты ни пыталась меня выгнать. Ты можешь не смотреть на меня, не разговаривать. Но я здесь. Его голос был спокоен, и в этих словах не было упрёка, только уверенность. Тишина повисла между ними, но теперь она казалась менее давящей. Т/и замерла, не в силах ответить, её дыхание было прерывистым. Чанбин наблюдал за ней, но сердце его сжималось. Он понимал, что сейчас не сможет вырвать её из этого состояния. Она была слишком сломлена, чтобы принимать помощь. Он тихо вздохнул, покачал головой, но не ушёл. Он был здесь, и это было важнее всего. Но, наверное, сейчас его присутствие не могло ничего изменить. — Хорошо, — тихо сказал он, его голос звучал натянуто, словно каждое слово давалось с трудом. — Я уйду... Но я не ухожу навсегда. Он стоял на пороге, продолжая смотреть на неё. Его слова были тихими, но полными нежности и обещания. — Если тебе что-то понадобится... или если станет слишком тяжело... я буду рядом. Т/и не ответила, её плечи слегка вздрогнули, возможно, от того, что её чувства разрывались на части. Но она всё ещё не могла смотреть на него, всё ещё не могла принять его помощь. Чанбин не стал больше давить. Он сделал шаг назад, и, после одного последнего взгляда на её хрупкую фигуру, медленно развернулся и ушёл. Искусственный свет исчез, оставив комнату в полумраке. За дверью воцарилась тишина, нарушаемая лишь её прерывистым дыханием. Теперь она была одна, как и хотела. Но вместе с этим пришло странное чувство пустоты, будто, несмотря на слова, что он вернётся, она уже начала скучать по его присутствию. Она не помнила, что случилось после выстрела, лишь темноту, которая накрыла её, как тяжёлое одеяло. Затылок пульсировал такой болью, что казалось, весь мир вращается вокруг неё, но эта боль была ничем по сравнению с тем, что она чувствовала внутри. Ощущение пустоты, тяжести, словно что-то из неё вырвалось и исчезло. Но ничего из этого не меняло главного убийцей. Она убийца. С каждым ударом сердца, с каждым пульсирующим болевым импульсом она чувствовала, как эта мысль угнетает её, как она прочно вгрызается в сознание. Она сделала это. Она убила. Её руки, не важно, чистые ли сейчас, не важно, — они были пропитаны кровью. Не было оправданий, не было путей назад. Внутри неё теперь была пустота, которую ничем не заполнить. Т/и спряталась в одеяле, рыдая от потери брата. Плач был тихим, едва слышным, но он не мог остаться незамеченным. Каждое всхлипывание проникало в тишину, словно напоминание о том, что здесь, за дверью, происходила боль, которую невозможно выразить словами. Чанбин стоял спиной к ней, его тело напряжено, как натянутая струна, а взгляд был устремлён в потолок, как будто пытался найти в нём ответы на вопросы, на которые не было ответов. Его сердце разрывалось от этого отчаяния, которое ощущал каждый звук её тихого рыдания. Он никогда не знал такой боли. Она была глубокой, пустой и почти невыносимой, как боль утраты, которую невозможно пережить, но нужно продолжать жить с ней. Это чувство стало частью его. Он чувствовал, как оно раздирает его душу, поглощая всё, что было до этого. Но его чувства были ничем по сравнению с её. Она потеряла брата. И это было намного сильнее, чем любой из его собственных переживаний. Чанбин знал, что ему не под силу сделать её боль менее яркой. Он лишь мог остаться рядом. Там, на мосту, после громкого выстрела, Т/и упала, потеряв сознание, и это заставило Чанбина замереть от ужаса. Он подбежал к ней с таким беспокойством, что на мгновение забыл о всём остальном. Его сердце колотилось в груди, когда он прижал её к себе, пытаясь понять, что с ней. Он ощущал, как его собственное дыхание сбивается, и, лишь удостоверившись, что с ней ничего серьёзного, кроме моральных травм, он осторожно усадил её в машину. Брата Т/и, точнее, свою цель, он спрятал в багажнике. Эта мысль, как камень в его груди, не отпускала его. Он подошёл к мосту, закурив помятую сигарету, и прислонился к перилам. Когда первый дым поднялся в воздух, он ощутил, как каждый вдох был тяжёлым, как если бы сам воздух сопротивлялся. Он не знал, что делать дальше. Всё, что планировалось, теперь казалось не таким важным. Все его намерения, весь его расчёт вдруг потеряли смысл. Он посмотрел на реку внизу, на её беспокойную поверхность, и подумал, что теперь он не может просто забыть об этом. Он не мог стереть из памяти того, что произошло, особенно с ней, с Т/и. То, что он делал, теперь звучало совершенно по-другому. Всё приняло другой оборот, и Чанбин осознавал, что ни одно его решение больше не будет таким простым, как раньше. Его жизнь только начала улучшаться, и тут… Но, в конце концов, это когда-нибудь должно было случиться. Чанбин не думал о смерти брата Т/и, как о какой-то неизбежной части его планов. Он даже не знал о нём и не пытался узнать. С самого начала он решил не копать под Т/и, не искать её прошлое, не разгадывать, кто она и откуда. Он решил подождать, пока она сама откроется, пока сама решит, что и сколько она готова рассказать. И всё шло так, как и ожидалось — шаг за шагом, по чуть-чуть. Но теперь, кажется, это было началом конца. Чанбин знал, что рано или поздно она узнает, кто он и чем занимается. Он всегда понимал, что тайны не вечны, как бы их ни скрывал. В конце концов, всё рано или поздно становится явным. Он пытался оттянуть этот момент, надеясь, что время даст ему возможность контролировать ситуацию, но теперь, когда это случилось, он не мог избежать той неизбежности, что она должна была увидеть его по ту сторону, которую он не хотел показывать. И теперь он оказался на перекрёстке, где уже не мог быть тем, кем был раньше, не мог вернуться к жизни, какой она была, и не знал, что будет дальше. Тайны, которые он прятал, уже не было, и это меняло всё. Как иронично: одна тайна — в результате сотни проблем. Избавишься от одной проблемы — появится другая. Чанбин провёл на мосту чуть больше десяти минут, пытаясь собраться с мыслями. Ночное небо с редкими звёздами казалось бесконечно равнодушным к тому, что здесь происходило. Холодный воздух, смешанный с табачным ароматом, щекотал лёгкие, помогая немного успокоиться. Мысли всё ещё метались, будто листы бумаги на ветру, но он точно знал, что дальше делать. Самое важное он уже завершил — избавился от трупа. Объехав мост, он направился к спуску у реки. Машина остановилась в тени деревьев, где её свет фар и силуэт были едва заметны. Открыв заднюю дверь, он аккуратно взял спящую девушку на руки. Она была тёплой и невесомой, словно в любой момент могла очнуться. Чанбин отнёс её в укромное место среди густых кустов, проверив, чтобы там было достаточно мягко и безопасно. Ему нужно было быть уверенным, что никто её не найдёт, пока он не вернётся. Он подошёл к багажнику, на мгновение задержал дыхание и открыл его. Внутри лежало безжизненное тело. Его рука дрогнула, но он быстро взял себя в руки. В этом деле не оставалось места для сомнений. Чанбин сел за руль, открыл все окна, чтобы избавиться от застоявшегося запаха, и глубоко вдохнул. Машина, словно послушная марионетка, мягко тронулась с места, набирая скорость. На мгновение он почувствовал, как холодная вода облизывает колёса, а затем всё быстрее заполняет салон. Он выскользнул наружу прежде, чем машина скрылась в глубине, наблюдая, как её поглощает река. Вернувшись к кустам, он ненадолго замер у спящей девушки. Её мирный вид странным образом успокаивал. Чанбин сел рядом, накинув куртку на её плечи, и закрыл глаза, прислушиваясь к шороху ночи. Для Чанбина убийство стало обыденностью. Оно больше не вызывало дрожи в руках, не заставляло сердце колотиться как сумасшедшее, не оставляло ночных кошмаров, от которых невозможно было проснуться. Но убийство — оно всегда остаётся убийством. Каким бы привычным оно ни казалось, всё равно несёт в себе тяжесть, которую невозможно полностью сбросить. Пусть душа давно закалилась, словно металл в огне, и больше не отзывалась на боль, как раньше, каждый раз в памяти оставались тёмные пятна. Чанбин не мог их стереть, как ни пытался. Они не причиняли страдания, но жили где-то на задворках сознания — тусклые, липкие, словно следы от старой крови, которую невозможно смыть до конца. Он знал: рано или поздно эти пятна соберутся воедино, обрушившись лавиной, когда он меньше всего будет к этому готов. И этот день наступил сегодня. Он не был готов к такой откровенной правде. Чанбин знал, что однажды прошлое настигнет его, но всегда отмахивался от этой мысли, как от назойливой мухи. Он был уверен, что сможет держать свою жизнь под контролем, что сумеет скрыть самое тёмное. Но теперь, стоя перед ней, он чувствовал, как всё, что он строил, рушится в одно мгновение. Она тоже не была готова. Т/и, человек, которому он так долго позволял видеть только ту часть себя, что казалась нормальной, безопасной. В её глазах не будет ни страха, ни злости, только тягучая, тёмная тень разочарования и боли. Она доверила ему свою жизнь, поверила в него, а теперь стояла перед той же пропастью, в которую уже падала когда-то. Вздохнув, он медленно подошёл к ней, не отводя взгляда от её лица. На губах заиграла слабая тень сожаления, смешанная с той глубокой усталостью, которую он уже не мог скрыть. Чанбин осторожно наклонился, подхватывая её под колени и спину. Она была тёплой, лёгкой, словно туман, который мог вот-вот раствориться. Он сжал её чуть сильнее, чем нужно, будто боялся, что если ослабит хватку, то потеряет её навсегда. — Прости, — выдохнул он почти неслышно. Шаги эхом отдавались в пустоте ночи. Чанбин шёл медленно, опустив взгляд, его мысли путались между болью, сожалением и тем странным чувством, что всё уже давно предрешено. Он не знал, сможет ли вернуть её доверие, не знал, простит ли она, но сейчас это не имело значения. Дом встретил их тишиной и холодом. Он аккуратно опустил её на кровать, накрыв одеялом, и на мгновение замер. В его глазах мелькнула такая грусть, которую, казалось, он давно разучился чувствовать. — Ты заслуживаешь лучшего, — тихо произнёс он, голос дрогнул, но он быстро взял себя в руки. Чанбин наклонился ближе, его тёплое дыхание коснулось её кожи. Он медленно оставил поцелуй на её лбу — лёгкий, почти невесомый. На секунду он задержался, закрыв глаза, будто пытаясь запомнить этот момент, удержать его в памяти, несмотря на то, что всё уже необратимо изменилось.