Под покровом Теплого Красного Павильона

      Шел пятый год с наречения поколения Цин, сменившего своих мастеров на постах горных лордов школы Цанцюн, когда Лю Цингэ вернулся с очередной долгосрочной миссии по убийству монстров.       Он мог бы заняться многими делами, как привычными, так и не свойственными ему – например, тщательней обратить внимание на дела своего пика. К сожалению, из всех доступных ему действий, он выбрал наиболее примитивное и импульсивное; к которому с юношества лежала его душа. Он выбрал наставление на путь истинный Шэнь Цинцю.       Этот подлый змей каким-то образом умудрялся дурить головы людям, считавшим его благородным совершенствующимся. Даже острота его языка отчего-то не отталкивала от него этих господ. Одним из таких был Юэ Цинъюань, глава школы Цанцюн. Мягкий человек, отчего-то всегда встающий на сторону этого мерзавца! Что бы он ни вытворял, какими бы словами ни бил, сколько бы яда ни сочилось из его взгляда, глава Юэ отчего-то неизменно мягко обращался с этим подонком! Лю Цингэ не стал бы строить теорий, почему так происходило, но люди не молчали. Выдвигали предположения, что глава давно влюблен в этого стервеца Шэнь Цинцю, оттого и спускает тому все с рук! Кто-то тихим шепотом предполагал, что Шэнь Цзю ранее мог издеваться над Юэ Цинъюанем, оттого мягкосердечный глава до сих пор не в силах перечить своему обидчику! Травма детства!       Каких теорий только не строили лорды и их ученики, но факты оставались фактами! Шэнь Цинцю вел себя как сын козла и змеи, чей язык был пропитан ядом, а рога били в самые больные для души места. Он использовал нечестные трюки, не способный выстоять в равной битве, как полагается воину, и был слишком ленив, чтобы добротно развить свое совершенствование! И более того! Это время, которое он мог бы потратить на свое заклинательство, он отдавал похоти среди развратных падших женщин! Бордель был ему как дом родной, ведь ходил он туда регулярно, стоило лишь спустить с него глаз! Не пропадай Лю Цингэ на своих миссиях, неустанно бы таскал его за ворот, как нерадивого ишака, обратно в школу, стоило ноге Шэнь Цинцю ступить под своды этого ужасного дома порока!       Шэнь Цинцю стал притчей во языцех, каждый в школе уже слышал шепот, разносящийся по укромным углам, о том, что лорд Цинцзин – охочий до женских прелестей развратный бета, не разбирающийся в том, кто именно разделяет с ним ночь, будь то альфа, бета или омега! Особенно в почете у него были женщины омеги, ведь как часто на нем ощущали шлейф характерных им ароматов! Мало для кого было секретом, куда захаживает второй лорд, стоит спуститься с гор!       Лю Цингэ терялся в своей ярости, думая об этом мерзавце! Вместо того, чтобы улучшать свою культивацию, он лишь растрачивает весь возможный прогресс на удовлетворение похоти с куртизанками! С обычными женщинами! Если он настолько не способен держать в штанах свое достоинство, то пусть ищет партнера для двойного совершенствования! Но этот гнусный человек даже не старается найти хоть какие-то способы направить свои пороки в благое русло! Хоть бы силу набирал за счет своей тяги к играм в тучку и дождик! Но нет же!       И опять же, сколько бы Шэнь Цинцю не ловили на прозябании в домах терпимости, главе школы всегда будто недоставало причин, чтобы пресечь подобное поведение! Словно не было достаточной причиной то, что Шэнь Цинцю подобными действиями порочил имя школы Цанцюн!       Но Бог Войны, в любом случае, не собирался сдаваться после неудач. Однажды главе Юэ надоест то, сколько раз Шэнь Цинцю попадался на своих порочных похождениях, и он точно решит его приструнить!       И, словно это было знаком свыше, Лю Цингэ обнаружил, что лорда Цинцзин не было на пике! Кого ни спроси, отвечали, что не видели Шэнь Цинцю с прошлого вечера! Ученики Цинцзин отчего-то не стремились отвечать что-либо свыше этого. Но если так подумать, отметил про себя Лю Цингэ, какому ученику не было бы неловко признавать вслух, что его учитель ушел развлекаться с куртизанками в город? Но было не важно, скажут об этом или нет, Лю Цингэ всегда знал, где его искать!       Потому без промедления он устремился прочь с гор. Солнце еще не вошло в зенит, наверняка Шэнь Цинцю до сих пор предается лености и пороку на простынях Теплого Красного Павильона!       Все благоволило намерениям Лю Цингэ, словно небожители желали, чтобы Шэнь Цинцю получил кару за свои грехи!

***

      Кто бы мог остановить Бога Войны? Кто-то, может быть, и смог бы, но точно не обывательницы, работающие в борделе. И точно не миловидные хрупкие юноши-омеги, занимающиеся тем же. Он даже не слушал, что они возмущенно визжали, пытаясь преградить ему дорогу. Он знал, что Шэнь Цинцю здесь! И он откроет каждую дверь в этой зловонной дыре, если придется, чтобы отыскать его! Однако, как подметил Лю Цингэ, у Шэнь Цинцю были какие-то особые предпочтения: сколько он ни ловил его в комнатах, они неизменно располагались в одних и тех же местах. Так что выбор мест поиска был невелик! Он с высокой вероятностью обнаружит лорда Цинцзин в одной из нескольких знакомых комнат! Благо, они все располагались рядом друг с другом!       Падшие цветы бежали за ним, хватая за руки в попытках остановить, но Бог Войны буквально не замечал оказываемого сопротивления, настолько он было для него ничтожно. Он был решительно настроен приволочь Шэнь Цинцю обратно!       Удивительно, но за первой дверью оказалось просто пусто. Зато за второй скрывался именно тот, кто ему нужен!       Лю Цингэ сравнялся по цвету с раскаленным металлом, заприметив среди раскиданных по постели подушек фигуру Шэнь Цинцю лишь в нижнем слое. И он был не один! Не один! И это было просто ужасающе!       Те, кто лежал под его боками, выглядели слишком маленькими, чтобы быть женщинами-куртизанками!       Это были дети! Так же одетые лишь в смятые нижние одежды дети! Они лежали среди порочных женщин и Шэнь Цинцю на этой пропитанной грехами постели!       Воздух был наполнен детским омежьим ароматом. Это был запах течки. — ШЭНЬ ЦИНЦЮ, МЕРЗАВЕЦ! — проревел Лю Цингэ с налившимися кровью глазами.       — Лю Цингэ? — подскочил, резко распахивая глаза Шэнь Цинцю, явно еще дезориентированный после сна. — Какого гуя ты снова здесь забыл?! — рявкнул он. Дети завозились, напуганные пробуждением и криками. Они вцепились в одежды Шэнь Цинцю маленькими ручками. Женщины спрятались за спиной лорда пика Цинцзин, притягивая детей к себе ближе.       — ТЫ, МЕРЗКОЕ ОТРОДЬЕ, КАК НИЗКО ТЫ ПАЛ?! — проорал лорд Байчжаня, неудержимо шагая все ближе к этому преступному ложу. — ДЕТИ!       — Чем забита твоя тупая голова, раз рот может выдавать лишь подобную ересь?! — агрессивно прошипел второй лорд, выступая вперед, чтоб оставить детей и женщин как можно дальше позади.       Лю Цингэ не стал отвечать, метким движением руки вырубая заклинателя ударом в шею. Дети и женщины что-то кричали, но взбешенный до гула сердца в ушах Бог Войны их не слышал, втащив Шэнь Цинцю с собой на меч, буквально оставив его болтаться подмышкой в таком виде, в каком он был при пробуждении, и улетел прочь.       Ярость вела его прямиком на Цюндин. Шэнь Цинцю опустился до растления детей! Это позор! Это преступление! Это то, за что нужно казнить даже прославленного заклинателя! Тем более – прославленного заклинателя! Это недостойно любого из совершенствующихся! Так поступают лишь последние отбросы! Как мог Шэнь Цинцю дойти до подобного?! Неужто так пресытился женщинами, что возжелал едва презентовавших свой вторичный пол детей?!       — Глава Юэ! — с порога зычно обратился он, добравшись до кабинета главы. Юэ Цинъюань вмиг поменялся в лице, стоило увидеть болтающееся тело Шэнь Цинцю под рукой лорда Байчжань.       — Шиди Лю! — вскрикнул он. — Что происходит? Что с шиди Шэнем? Почему он в таком виде?!       — Глава Юэ! Этот лорд требует созвать собрание лордов и судить Шэнь Цинцю! Он позорит не только нашу школу, но и имя всех заклинателей своими поступками!       — Так что случилось, шиди Лю?! — переспросил лорд Цюндин, стремительно поднимаясь из-за стола и подходя ближе к визитеру. — Отпусти шиди Шэня, будь добр, ты держишь его, словно мешок риса…       — Глава, этот уличил Шэнь Цинцю за гнусным преступлением! Он недостоин зваться человеком после этого!       Юэ Цинъюань в растерянности и напряжении хмурил лоб, пытаясь понять, что произошло и как выйти из этой ситуации с наименьшим ущербом. Для Шэнь Цинцю.       — Шиди Лю, давай сядем и поговорим. Объясни ясно, в чем ты обвиняешь шиди Шэня, — мягко попытался снизить накал происходящего он. Но Лю Цингэ не намерен был поддаваться! Он не позволит главе вновь закрыть глаза на грехи лорда Цинцзин! Если Юэ Цинъюань сам не может признать вину Шэнь Цинцю, Лю Цингэ сделает это за него, не оставив главе выбора!       В коридоре послышался топот, прежде чем дверь открылась, пропуская внутрь Ци Цинци и Вэй Цинвэя.       — Глава, мы слышали, что к вам вбежал шиди Лю с человеком на руках, — тут же пояснил их появление лорд Ванцзяня.       — Шисюн Вэй, шицзе Ци вы вовремя! — тут же окликнул их Лю Цингэ.       — Неужели, это Шэнь Цинцю?! — воскликнула Ци Цинци, приглядевшись. — Что с его одеждой?!       — Этот вытащил его прямиком из борделя! — незамедлительно пояснил лорд Байчжаня.       — Снова, шиди Лю, — вздохнул Юэ Цинъюань.       — Не понимаю Вашего спокойствия, глава Юэ! — страстно произнес Лю Цингэ. — Его походы к куртизанкам – уже повод для скандала и осуждения! Но сегодня! Сегодня он здесь по другой причине! Этот лорд требует предать Шэнь Цинцю суду за растление детей!       — О чем ты говоришь?! — вскрикнул лорд Цюндина, не веря своим ушам.       — Дети?! — задохнулись Вэй Цинвэй и Ци Цинци.       — Этот обнаружил Шэнь Цинцю в постели с куртизанками и двумя мальчиками, едва достигшими возраста презентации вторичного пола! Все было пропитано течным детским омежьим ароматом!       Юэ Цинъюань захлебнулся воздухом, потеряв дар речи. Как такое могло быть?! Это было какой-то ошибкой, верно?! Шэнь Цинцю же не мог вытворить подобное?! Юэ Ци помнил, как отвращало Шэнь Цзю все, происходившее в неблагополучных районах, где им доводилось бывать. Он бы ни за что не стал поступать так же, как те мерзавцы, продавшие многих их едва презентовавших цзецзе в дом терпимости, верно?!       — Мерзавец! — прошипела Ци Цинци, прикрывая нижнюю часть лица рукой.       — Ты уверен, шиди Лю? — растревоженно спросил Вэй Цинвэй, хватаясь за голову. — Распутство – одно, но дети… Неужели шисюн Шэнь мог опуститься до такого? Его же всегда интересовали лишь женщины! А тут дети, еще и мальчики!       — Этот верит своим глазам, шисюн Вэй! — уверенно заявил Лю Цингэ, скрежетая зубами. — Дети лежали так близко к нему, словно Шэнь Цинцю сделал их частью себя! А по краям постели лежали женщины! Они окружили детей со всех сторон! Так они точно не смогли бы сбежать от их распутства!       — Это… это все… какое-то недопонимание, — промямлил Юэ Цинъюань.       — Глава Юэ! — возмущенно воскликнула Ци Цинци. — Не защищайте этого мерзавца, он того не стоит! Тот, кто творит подобное, не должен носить имя горного лорда Цанцюн! Не должен быть известен как один из заклинателей! Это позор на все общество бессмертных!       — Шимэй Ци, мы до сих пор доподлинно не знаем, что произошло, а шиди Цинцю без сознания.       — Эта леди поддерживает шиди Лю! Необходимо судить Шэнь Цинцю! — яростно заговорила леди Сяньшу, в порыве чувств топая ногой. — Пусть мерзавец объясняется перед всем собранием лордов школы! Вы не можете отрицать, что от него исходит шлейф детского омежьего аромата! — указала она, морща нос.       — Глава Юэ, этот поддержит это решение. Мы в любом случае должны узнать, что происходит, так что добьемся ответов от шисюна Шэня. Если не связать его вервием бессмертных, предав суду, где он будет под надзором всех лордов, Шэнь Цинцю сможет уклониться от ответов и даже скрыться!       Сердце Юэ Цинъюаня разрывалось в тревоге. От него требовали суда, и, видимо, он никак не может отклонить их прошение. Но ведь сяо Цзю не виноват, верно? Он бы не сделал подобного?       А если сделал? Если Шэнь Цзю, убив дракона, сам стал драконом? Что, если бывший раб сам захотел обладать властью господина, обладающего рабами? Что, если бывший беспомощный ребенок захотел стать всемогущим господином, что способен на любую низость в отношении таких же, как он когда-то, детей?       Что делать этому Юэ Ци, если сяо Цзю действительно свернул с праведной тропы настолько далеко?       Какими словами его оправдать? Какими словами можно обернуть нечто настолько черное белым?       И что из этого выйдет?       Как долго Юэ Ци еще сможет прикрывать спину своему сяо Цзю?       Подобные зверства спускались с рук богачам из обычного люда – на что угодно могли закрыть окружающим глаза деньги и власть. Но для заклинателей подобное было недопустимо. Репутация растлителя ребенка-омеги убьет имя любого праведного совершенствующего и школы, к которой он принадлежит. Слишком уж далеко совершенствующиеся, праведные бессмертные мастера, стояли от греховных людских начал в глазах граждан всей Поднебесной.       Юэ Цинъюань выдохнул, тяжелым взглядом обведя всех в комнате.       — Хорошо. Мы созовем собрание лордов, чтобы судить лорда пика Цинцзин, Шэнь Цинцю, по обвинению лорда пика Байчжань, Лю Цингэ.

***

      Вечером, что предшествовал столь неспокойному утру, Шэнь Цинцю удалился с гор, чтобы проведать свою семью в Теплом Красном Павильоне и устроить себе ночлег в его стенах. Кого же он считал семьей?       В целом, так можно было назвать всех работающих там сестричек во главе с мадам. А также двух его детей, что жили и росли вместе с ними.       Так уж вышло, что жизнь, не спрашивая его мнения, одарила Шэнь Цинцю двумя сыновьями. Однако растить их и идти по пути заклинательства для него не представлялось возможным, ведь в те времена он лишь начинал ступать на этот путь. Любой младенец стал бы обузой для начинающего совершенствующегося и ученика Цанцюн – горной школы заклинательства, куда обычные люди без способностей к культивации даже взобраться не смогут, не преодолев всех ее ступеней или сложившись карточным домиком от природной Ци, витающей на вершинах хребта.       Оттого обоих его сыновей растила бета Вэй Лин, куртизанка, так страстно желавшая иметь дитя, что однажды не оборвала собственную беременность. Она желала выносить ребенка, несмотря на ущерб своей работе. Тем более, даже на такой товар находился специфичный клиент, отчего мадам ее борделя не особо и жаловалась: доход она какой-никакой, да продолжала приносить.       Однако судьба Вэй Лин была несчастна, ведь выкидыш все же случился, настигнув ее вопреки чаяниям души. Так девятнадцатилетняя Вэй Лин погасла, подобно свече, потеряв вместе с погибшим малышом волю к жизни.       Эту волю тогда вернул ей именно Шэнь Цзю. А точнее – его первый сын, Шэнь Сяо, которого тот оставил на ее руках, прежде чем уйти дальше в странствие за своим учителем. Вэй Лин, у которой сохранилось молоко, стала кормилицей Шэнь Сяо и заменила ему мать.       И это, считал Шэнь Цинцю, было одним из лучших решений, принятых им за его собачью жизнь. Вэй Лин была лучшим, что могло случиться с его детьми, ведь сам бы он не смог сделать того же.       В первые годы он не мог побороть в себе отвращение и отторжение, возникающие при виде этих детей. Он не хотел иметь с ними ничего общего. Один их вид был ему ненавистен до тошноты.       Так что, здраво оценивая ситуацию с высоты прошедших лет, Шэнь Цинцю мог заключить: если бы не Вэй Лин, его сыновья, вероятно, не дожили бы до своих нынешних лет. И, возможно, он собственноручно обеспечил бы такое развитие событий.       Ему понадобилось много времени, чтобы взглянуть на детей под другим углом. И не обошлось без многих часов разговоров с сестричками в борделе. Не в Теплом Красном Павильоне, нет. Тогда Вэй Лин и его дети проживали в борделе соседнего города. Лишь став старшим учеником и начав получать неплохие деньги за выполнение миссий, он смог выкупить Вэй Лин из того заведения и перевести ее в Теплый Красный Павильон. Это было решением самой женщины.       — Я иной жизни и не знаю, А-Цзю, — говорила она. — Всю свою жизнь с малолетства я провела в квартале красных фонарей, принадлежа публичному дому. Иного я и не умею, иного быта не ведаю. Теплый Красный Павильон, как известно, место солидное. Теперь я могу не принадлежать публичному дому, а работать там по собственной воле, как наемный работник. Смогу музицировать в общем зале и давать уроки юным мэймэй. Мне даже не придется принимать клиентов в покоях, ведь найдется иная работа для меня. Я все еще недурна собой и опытна, знаю толк в искусствах дымных цветов. Мы с мальчиками сможем жить в стенах Теплого Красного Павильона и встречаться с тобой каждый раз, когда ради него ты спускаешься с гор.       Так Вэй Лин поселилась в одной из комнат для работников Теплого Красного Павильона, окруженная уже знакомыми Шэнь Цинцю сестричками – все же, он ходил к ним в период ученичества, и успел запасть им в души. Это сослужило хорошую службу и Вэй Лин с его сыновьями: их радушно приняли как его семью. А сердечное отношение к куртизанкам, получаемое от Шэнь Цинцю, его помощь с дебоширами и материальная помощь борделю были не менее весомыми доводами сдувать с его семьи пылинки.       Позже и с этими сестричками он вел разговоры о детях, пытаясь понять, как быть родителем. Казалось бы, нет смысла обсуждать это с девушками и женщинами, однажды проданными собственными же предками в публичный дом. Однако эти беседы оказались полезными.       И первое, что он решил для себя – первое, сподвигшее его пойти с сыновьями на контакт, – это то, что он не станет как родители этих девочек. И как его собственные родители. Он не станет тем же отбросом, что и его предки, однажды выкинувшие его на произвол судьбы, продав работорговцам.       После перед ним встала более серьезная проблема. Его дети были мальчиками. Он терпеть не мог весь мужской пол. Особой ненависти и отторжения удостаивались альфы. За ними – беты. Хоть какую-то поблажку в его глазах имели лишь мужчины-омеги, и то свой тыл бы он им не доверил. Таковые работали в публичных домах наравне с женщинами всех вторичных полов, но он никогда не вызывал их в свою комнату. В его постели могли быть лишь женщины, желательно беты и омеги. Лишь с ними его сознание могло уплыть в объятья спасительного сна, выпустив из когтей внимания окружающую реальность.       Вторичный пол, если не было никаких отклонений, можно было выявить в одиннадцать лет. Так что еще десятилетие с рождения каждого из сыновей он бы не узнал, какого они пола. Итак, ему оставалось принять тот факт, что его дети могли оказаться как омегами, так и бетами, так еще и, не дайте тому случиться небожители, альфами! Многие посчитали бы сына-альфу благословением. Но Шэнь Цинцю не был таким глупцом!       Породить на свет двух мужчин, возможных альф – что может быть худшим грехом, худшим злом и худшим хитросплетением судьбы?       Шэнь Цинцю долго содрогался в отвращении и ужасе, борясь с подступающей к горлу желчью. Он породил зверей! Безмозглых похотливых животных с оружием в штанах, какими и являются все мужчины-альфы! Вообще любым мужчинам нельзя было доверять, кем бы они ни были! И он принес в мир еще двоих!       Помог ему разговор с мадам борделя, в котором родился его первый сын.       — Если оставить клумбу без надзора, она может зарасти сорняками и превратиться в обычный огороженный кусок земли. Но если за клумбой будет присматривать садовник, она сможет стать достойным благоухающим украшением сада, — сказала тогда мадам.       Это было одной из причин, склонивших Шэнь Цинцю к взаимодействию с сыновьями. Он принял эту истину, поселив ее в сердце: если он хочет, чтобы его сыновья выросли не тупыми похотливыми животными, он сам должен воспитать их и вовремя выбить из них любое дерьмо, в которое они могут начать обращаться. Он должен следить, словно садовник за клумбой, как растут эти дети, что изучают и как воспринимают мир. Он не допустит, чтобы они относились ко всем, отличающимся от них людям, как к кускам мяса.       Так Шэнь Цинцю, осваивая четыре благородных искусства на пике Цинцзин, доносил свои знания и до своих сыновей. Учил их письменности и каллиграфии, живописи, игре в сяньци и музицированию на цине. В его отсутствие они практиковали игру на инструменте под надзором Вэй Лин.       Его первому сыну было дано имя «Сяо», что означало сыновью почтительность. Это имя было дано Вэй Лин, и Шэнь Цзю просто согласился с этим. Это имя можно было принять за надежду на то, что в будущем этот ребенок будет способен на сыновью почтительность как к Вэй Лин, так и к Шэнь Цзю, который не сразу, но в течение нескольких дальнейших лет почувствовал вину перед ним. Уже будучи учеником Цинцзин, он познал это чувство, задумавшись о судьбе этого ребенка. У этого мальчика была одна особенность – он никогда не смог бы стать заклинателем как его родитель, даже если бы захотел. Это было связано с тем, что происходило во времена, когда Шэнь Сяо был лишь плодом, которому однажды лишь предстояло родиться. И виноват не в последнюю очередь в этом был именно Шэнь Цзю. Поэтому он надеялся на то, что душа Шэнь Сяо будет лежать к чему-то другому, а сам Шэнь Цзю не станет для него врагом.       Второго сына назвали «Юань». Имя этому ребенку дали не сразу, он успел окрепнуть и заинтересоваться окружающим миром. В какой-то момент он вцепился изо всех сил в серебряный слиток и держался за него так, словно стал единой с ним частью, как-то говоряще, со смыслом заглядывая взрослым в глаза. Так и решили, что дать ему имя со значением базовой валютной единицы – это весьма неплохое решение.       Фамилия Шэнь, помимо прочих, имела значение «тонуть в чем-то». Таким образом, старший сын, по задумке наречения, должен был утонуть в сыновьей почтительности, а младший – в деньгах. Что, как считал выросший в нищете Цзю, было довольно неплохим пожеланием на будущее. Лишь бы его ребенок не стал тем самым сукиным сыном, который ради денег или из-за силы денег готов стать звероподобной падалью.       В любом случае, Шэнь Цзю уже решил, что лично проследит за их взрослением, не так ли? Так что он пресечет любой порок в их душах в зародыше.       На протяжении всех проходящих лет Шэнь Цинцю был безмерно благодарен Вэй Лин и непоколебимо уважал ее. Благодаря ее любви, эти дети могли расти в заботе. Любовь была тем, на что Шэнь Цзю, возможно уже не был способен. Или не был способен никогда?       Он этого не узнает, но так или иначе, проявлять нечто, схожее с любовью к детям было для него намного сложнее, чем к взрослым людям – к той их части, что по всем признакам являлась женщинами.       Потому он был холоден и впадал в нечто, схожее со ступором, когда имел дело с сыновьями. Вэй Лин сглаживала эти моменты и плавно подводила их друг к другу, словно это она родила их, словно она была их родной матерью, что аккуратно сближает детей с новым незнакомым человеком, который собирается стать частью их семьи.       Вероятно, только из-за возможности слушать мерный стук сердца Вэй Лин, прижимаясь к ее мягкой упругой груди, эти дети ощущали безмятежность своего детства.       Шэнь Цзю не был способен дать им чего-либо подобного.       Он был отличен от Вэй Лин, как земля от неба, не обладая и долей ее нежности, терпения и спокойствия. Казалось, она была божеством материнства, отчего-то ступившим на эту грязную людскую землю.       Поэтому он был всеми руками «за», когда мальчики стали называть Вэй Лин мамой. Она была их мамой. Именно она. Никто иной не подходил на эту роль. Никто не смел на нее претендовать. Тем более Шэнь Цзю.       Однако, когда сыновья назвали его «папой», он посмотрел на них, на Вэй Лин, одобрительно кивнувшую ему, и тоже принял это.       Когда Шэнь Сяо исполнилось одиннадцать, с ним не произошло ничего, что указывало бы на становление омегой или альфой. У него не было течки или гона, его аромат внезапно не усилился и не расцвел более сложным букетом. Он продолжал оставаться собой; тем Шэнь Сяо, каким был с рождения. Спокойный по характеру мальчик, сдержанный в эмоциях и словах, склонный к созерцанию прекрасного – вот, каким его можно было описать. Он интересовался преподаваемыми отцом искусствами, а помимо них засматривался на работу ремесленников и мастериц, которых можно было увидеть на торговой улице. Ткачихи, швеи и вышивальщицы; гончары, кузнецы и ювелиры, резчики по дереву, камню и кости – он смотрел на них и их товары, широко раскрыв блестящие интересом и восторгом зеленые глаза.       Шэнь Цзю обрел уверенность, что тот захочет заняться чем-то подобным, и душа его обрела покой хотя бы за старшего сына: он не рвался в заклинатели, этот путь не привлекал его, оттого Шэнь Сяо не познает разочарований оттого, что невозможное желание сожжет его в огне его врожденной неполноценности, не позволяющей культивировать Ци.       Шэнь Юань же, как заметил Шэнь Цинцю, напротив интересовался миром заклинательства. У него с раннего детства был недюжинный интерес к монстрам и чудовищным растениям, которые доставляют кучу неприятностей людям во всем мире каждый сезон года. Он горел изучением мира и интересовался совершенствованием. Мальчик, вздыхая, смотрел на хребет Цанцюн, мечтательно представляя, как взберется туда однажды.       И это вызывало у Шэнь Цинцю тревогу. Ведь, хоть Шэнь Юань и был одарен для заклинательства, у него тоже имелись врожденные особенности. У него была особая предрасположенность к демоническому пути. В отличие от того же Шэнь Цзю или любого другого человека, этот путь не травмировал бы его безвозвратно. У него от рождения был дар проложить свои духовные вены именно так, чтобы стать выдающимся демоническим заклинателем. Но Цанцюн и общество праведного совершенствования никогда не примут такое, не так ли? Так что мечты мальчика о Цанцюн ложились тяжким грузом на душу его отца, что вновь ощущал груз собственной вины.       Однако Шэнь Цинцю пообещал себе подумать, как сделать невозможное возможным и пристроить мальчика в Цанцюн. Вероятно, для этого придется раскрыть их родство… Шэнь Цинцю стоило морально подготовиться к подобному, ведь он не горел желанием публично раскрывать подробности своей частной жизни.       Прошло три года с одиннадцатилетия Шэнь Сяо, и ничего не поменялось: он оставался бетой. Зато к этому времени в этот возраст вошел Шэнь Юань. Так в их семье появился маленький омега. Его запах сменился, став более сладким и чарующим, однако все еще имел детские нотки – они, словно детская припухлость, пропадут лишь с возрастом.       Всех причуд физиологии вторичных полов Шэнь Цинцю не ведал, ведь у него не было родителей, что рассказали бы о них и показали ему на личном примере. Да и других людей, что стали бы вдаваться в такую тему, у него не было. Но благодаря знакомым куртизанкам, когда Шэнь Юань презентовал как омега, Шэнь Цинцю узнал много нового.       Оказалось, что, пускай наступление течки и гона и означало, что человек повзрослел достаточно, чтобы думать о своей природе и природе окружающих, он все еще был ребенком, который только начал свой путь в мире альф и омег. Поэтому в первые несколько лет едва только презентовавшие альфы и омеги могли проводить свои тяжелые периоды в компании родителей – их запах унимал боль и успокаивал юных омег и альф. В обычной практике, так поступали родители одного вторичного пола с ребенком.       Как оказалось, даже запах родителя был не так важен: если скрывать его средствами, ребенок все равно чуял от родителя то, что унимало его страдание. Ведь, оказалось, что средство для сокрытия запаха не стирает феромон, а делает его неощутимым для обоняния. Словно бы ткань стала бесцветной, но все еще являлась бы тканью, которой можно обернуть человека. Так и таким бесцветным феромоном можно было объять ребенка – тот бы почувствовал себя лучше от этого неощутимого присутствия феромона и довольно ощутимой близости родителя.       Для Шэнь Цинцю это было очень кстати, ведь подобными средствами он пользовался регулярно, не желая демонстрировать свой запах на Цанцюн.       И вот, когда Шэнь Юань слег в горячке, спровоцированной течкой, Шэнь Цинцю был рядом, даря ему умиротворение собственной близостью. И сейчас, по прошествии более десятка лет, Шэнь Цзю мог признаться себе самому, что его тоже дарил покой аромат его детей. Не хуже женщин они дарили ему то тепло и ощущение спокойствия. Словно пока они в его руках – все в порядке. Вероятно, так проявлялось удовлетворение от желания их защищать. Так что, когда они дремали в одной постели, сон всех троих протекал мирно. Периодически к ним присоединялись Вэй Лин и еще несколько особенно близких к ним куртизанок, которых Шэнь Сяо и Шэнь Юань беззастенчиво называли тетушками.       И так каждый раз, стоило подойти сроку течки А-Юаня, Шэнь Цинцю неизменно направлялся в Теплый Красный Павильон, чтобы унять его огонь и боль. Шэнь Сяо тоже всегда был с братом, ведь не был восприимчив к феромонам омег, будучи бетой. Остальные женщины-омеги и беты, также не подверженные их влиянию, всегда были рядом и защищали мальчика от неугодного внимания.       Направившись в этот вечер в Теплый Красный Павильон, Шэнь Цинцю как обычно оплатил покои с большой постелью, выкупил нескольких женщин, которые только и рады были провести день в его компании и насладиться сном, позвал Вэй Лин с мальчиками, и лег, прижимая к груди Шэнь Юаня. Шэнь Сяо прижался к его спине мерзнущим калачиком, а Вэй Лин и еще несколько женщин легли ближе к краям постели.       Все они довольно быстро погрузились в безмятежный сон. Шэнь Цинцю был полностью расслаблен и доволен жизнью, пока его душу не вытряс из сна рев борова по имени Лю Цингэ!       Ворвался! Напугал его детей и куртизанок, которых он мог считать семьей! И понесся на него, Шэнь Цинцю, со своей красной перекошенной рожей! Он смог испоганить такое мирное утро!       Чтоб его яогуаи драли!