Vertigo

Впервые в жизни Дадзай Осаму ощутил на себе действие Порчи. Обычно, в лучшем случае, он чувствовал, как ветер, вызванный силой Чуи, слегка ерошит его волосы — обычно Больше Не Человек обвивался вокруг его тела и позволял ему прятаться от гравитации, как за щитом. Обычно, Дадзай с важным видом появлялся откуда-то из-за спины Чуи, не обращая внимания на безумный смешок на его губах, и, в зависимости от того, насколько близко они были друг к другу, с них обоих капала кровь, нежно обхватывал рукой запястье или плечо, или, один раз, щёку, и отменял способность. Теперь Больше Не Человек мерцал как угасающее пламя с каждым шагом Дадзая. Это была череда невероятных, ужасных, во всяком случае, нехороших событий, которые привели их в такое положение. Однако впервые в своей жизни Дадзай не был виноват — или, может быть, был, раз он случайно не убил Достоевского и всё такое — но он также не был вдохновителем использования Порчи. Его трость зацепилась за камень, и Дадзай чуть не упал. Доктор Йосано предупреждала его: — Если ты сделаешь это, — сказала она тихо и мрачно, что было так на неё не похоже, и это серьёзно расстроило его, — я не могу обещать, что доберусь до тебя вовремя. Их временная небольшая база на случай непредвиденных обстоятельств — примерно в двух с половиной милях от Чуи и следов разрушения, которые он нёс за собой — была тогда почти пуста, атмосфера была напряжённой. «Вот и всё, — казалось, говорили их дерьмовые маленькие стены, — это конец». На самом деле она, конечно, имела в виду, что даже без влияния Порчи на его переутомлённое и едва держащееся на ногах тело, его шансы на выживание были невелики. Даже если бы ему удалось нейтрализовать Порчу — что казалось всё менее и менее вероятным, учитывая, что он мог чувствовать гравитационное воздействие способности Чуи — не было никакой возможности узнать, сможет ли Йосано добраться до него, чтобы залечить какие-либо из его ран. Точно так же, как не было никакой возможности узнать, правильно ли она подберёт время, если доберётся до него. Дадзай всё равно оценил это чувство. Он выжил, несмотря ни на что, и зашёл так далеко: несомненно, Ода гордился бы тем, что он сделал со своей никчёмной маленькой жизнью. Несомненно, теперь ему будет предоставлена передышка. — Я дал обещание, — ответил он вместо этого. Потому что он дал, в основном самому себе, в основном тайно, но всё же обещание. Накахара Чуя умрёт, да, но он умрёт человеком и, он надеется, от старости, с какой-нибудь глупой собакой у ног; и никогда из-за Порчи. — Кроме того, какой у нас есть выбор? — Возможно, тебе не понравится это слышать, — подал голос Рампо откуда-то из-за спины Йосано. Его практически затащили на одну из их самодельных раскладушек, и теперь он был спрятан за плотной занавеской. — Но если бы ты оставил его в покое, эта конкретная проблема разрешилась бы сама собой. Он уже не выдерживает. Возможно, Рампо был прав. Возможно, самым логичным было бы вообще ничего не предпринимать; сохранить ту малую боевую мощь, которая осталась у Вооружённого Детективного Агентства, и предоставить Чую тому, что всегда было его судьбой. На данный момент буйство Чуи было сосредоточено на окраинах Йокогамы — в основном, в заброшенных заводских зданиях и, по иронии судьбы, на незаконной свалке, где Дадзай провёл большую часть своей юности. Возможно, правильнее всего было бы продолжить игру и выяснить, где вместе с Книгой спрятался Достоевский. Если бы Дадзай посмотрел на ситуацию так, как он посмотрел бы в пятнадцать лет, когда его жизнь была ничем иным, как гигантской игрой в шахматы, возможно, он бы увидел, что, по большому счёту, Накахара Чуя был недостаточно ценен, чтобы погибнуть, в попытке спасти его. К сожалению, Дадзаю больше не пятнадцать — уже довольно давно, и это никогда не обсуждалось с самого начала. — Я обещал, — повторил он вместо этого. Затем, с привычным беззаботным тоном, с которым у него теперь были проблемы, он добавил: — В таком состоянии, в каком я сейчас, от меня всё равно будет мало толку. — Ты нужен нам, — сказал Рампо из под занавески. Дадзай всё ещё чувствовал на себе его взгляд. Чувствовал, как Йосано старалась держаться рядом, даже сейчас, когда он, спотыкаясь, шёл навстречу своей смерти. Два года в Агентстве, — полумёртвый или нет. Дадзай улыбнулся — искренне и тепло, как он научился в Агентстве — и на этом всё закончилось. Теперь он мог видеть Чую. Порча оказала наихудшее влияние. Чуе ещё никогда не было так плохо — Дадзай всегда был хорош в борьбе с Порчей, ещё до того, как Чуя был близок к смерти. Теперь кровь и грязь прилипли к его лицу и рукам, и отметины, эти отметины выглядели так, словно они тоже кровоточили: красные, словно выжженные на коже. Дадзай был уверен, что останутся шрамы. Маниакальный смех, который Дадзай привык ассоциировать с Порчей, давно утих и сменился оглушительным воем, который, казалось, отзывался глубоко в костях Дадзая. Чуя казался совершенно диким. Это был Арахабаки, это было бедствие, а не тот человек, которого он знал как свои пять пальцев. «Может быть, я опоздал, —беспомощно подумал он. — Может быть, пути назад уже нет». Тем не менее, несмотря на то, что Дадзай знал, насколько плохой стала ситуация, он не мог не восхищаться уровнем силы, необходимой для того, чтобы так тщательно выровнять местность. Теперь он стоял всего в паре шагов от своего старого транспортного контейнера и зачарованно наблюдал, как одна из атак Чуи сокрушила металл, как будто это была всего лишь дешёвая консервная банка. В некотором смысле, это было божественно. Никогда раньше он так ясно не понимал, что по сути Арахабаки, а теперь, возможно, и Чуя, был прежде всего богом. Со следующим его шагом Больше Не Человек издал треск. Чуя резко повернул к нему голову — глаза были болезненно пустыми, безразличными — и на секунду Дадзаю показалось, что он увидел на его лице что-то похожее на узнавание. Затем секунда закончилась, и Дадзая потянуло вверх, вверх, прочь — высоко в воздух — только для того, чтобы Больше Не Человек вернулся к жизни и заставил его упасть, нет, рухнуть на землю. Он не успел среагировать на падение, не успел осознать, как быстро приближается земля. К счастью, он не почувствовал, как его кости сломались под собственным весом, когда его тело набрало предельную скорость. Возможно, боль была слишком сильной, чтобы его и без того перегруженный мозг смог её воспринять, или, может быть, его разум начал отказывать в ту секунду, когда Чуя выстрелил ему в плечо в Мерсо. В целом, смерть была довольно мирной. Затем, где-то в глубине своего сознания, он услышал вой. Только этот вой не остался в его голове, а вместо этого, казалось, доносился до него со всех сторон, пока, наконец, Чуя не склонился над ним. Всё ещё дикий, всё ещё истекающий кровью, всё ещё заметно измотанный до предела — но всё равно это был Чуя. Всё ещё уткнувшись лицом в пыль, полуослепший, с блаженно ноющими сломанными руками, Дадзай дёрнулся вверх, пока ему не показалось, что он коснулся кожи Чуи. Затем, в ослепительной синей вспышке, всё потемнело.