Auribus teneo lupum

Внутри все полыхало — это первое, что она смогла ощутить. Невероятная жара прошлась по телу, пока в глазах песком рассыпались размытые образы. Она попыталась смахнуть режущую боль в горле, но тщетно. Все это — лишь остатки того кошмара, что испытало ее сердце. Сакура распахнула зеленые глаза и осмотрелась — бездыханным телом она валялась на черном кожаном диване, отчего-то таким ледяным и обжигающим. Она проснулась в холодном поту, и не могла поверить, что все пережитое все же оказалось правдой. Нереальной и ужасающей. Это все не было плодом воображения — больно. На самом деле Сакура не хотела просыпаться, ей пришлось, ведь исходящие рядом звуки оповещали о ее кошмарной жизни. На самом деле она была готова отдаться своим страшным снам, что терзали ее шесть лет, отдаться и забыться. Что угодно, лишь бы не испытывать этого в жизни. Но она здесь, в затхлом пеплом и смертью помещении, с удивительно холодным диваном, с которого она не смеет встать. Для осознания происходящего Сакуре требуется минута, а шагающему из угла в угол мужчине — секунда, чтобы заметить ее пробуждение и игнорировать дальше. Сакура отчетливо помнит складной ножик у лица, страшный шприц и ужасающий разноцветный взгляд, все, до мельчайших подробностей. Подобные препараты со снотворным наркотиком — а это был именно он, как поняла Харуно — сопровождались легкой амнезией, но она, побитая собственным же сердцем, помнит каждый вздох — свой и его. Их она тогда сделала почти сотню, а он не вздохнул и десяти раз. Мужчина отражал собой само спокойствие, холодное и неумолимое. В его скучающем и сером образе контрастным было лишь то, что он закатил рукава своей белоснежной рубашки, а это сильно выбивалось из-под разглаженного облика. Все в нем говорило о том, что очнувшаяся девушка с заплаканными глазами, ему неинтересна. А по широким панорамным окнам, из которых были видны высотки зеркальных зданий, и по массивному столу возле белой стены, Сакура поняла, что находится где-то в офисе, а еще точнее — в его рабочем кабинете. В бледных руках без единой татуировки были какие-то бумаги, а в одном его ухе, что проскальзывало сквозь седые локоны, покоился наушник, и вероятнее всего, он сейчас разговаривал по телефону. Это и подтвердилось, когда мужчина впервые слышно для нее произнес:       — Отправишь в отдел к Санада, — он ловко перевернул страницы толстого документа и отвернулся к окну, — Вечером устрой «планерку». Бледный мужчина с двумя глазами отчего-то вдруг смотрит на нее — по-прежнему скучающе, но уже с ноткой голода. Он откладывает наушник на стол и Сакура понимает, что боится даже дрогнуть лишний раз, чтобы не привлечь внимание седовласой смерти. Харуно не знает, куда себя деть, когда та самая смерть приближается к ней — в сердце стук, точно гвоздем забитый, а в зеленых глазах паника, бегающая из стороны в сторону. Ногтями она упирается в ручки дивана, почти протыкает его — а он все ближе. Спустя пару коротких ударов сердца и ужасающей паники в теле, он все усаживается рядом с ней. Между ними почти метр, но он все равно недопустимо близко и недостаточно далеко чтобы его убить или сбежать. Серые глаза вдруг замечают, как различны их позы друг с другом — его, вальяжно деловая, и ее, забитая травоядным в угол. Харуно смотрит с опаской, хотя от страха даже не может пошевелиться, пока мужчина голодно оглядывает ее вчерашний образ. На ней все то же ненавистное платье, когда она решила, что топот сердца и тревоги можно не слушать.       — Уже догадалась, что это? — он спрашивает с интересом и наигранно высокими тонами, словно бы преподаватель.       — Пропофол, — Сакура находит в себе силы что-либо ответить не сразу, но голос ее отчего-то звучит уверенным. По его довольной ухмылке, какую сложно было так назвать, ведь уголки его губ едва ли приподнялись, и пошевелилась только аккуратная родинка, было ясно, что девушка права. Ее тонкая шея вдруг разгорелась болью, когда она поняла, что укол был сделан точно в вену, с точно не приемлемой силой — наверняка на шее теперь будет синяк.       — Убей меня, — строго и жалобно выдает она, как приговор самой себе.       — Нет, — мужчина звучит крайне спокойно и уравновешенно, из-за чего абсурдность картины просто изнемогает разум Харуно, — Помнишь, что было вчера?       — Помню все.       — Хорошо, если так, — он звучно покидает жесткий диван и уходит куда-то вглубь кабинета, куда Сакура не осмеливается кинуть взор. Он думал слишком громко, так посчитала девушка, когда звенящая тишина наряду с его неслышным дыханием заполонили помещение. В ее ушах застыл этот дьявольский вздох, каждый баритон мужчины. Он думал слишком громко, поняла Сакура, когда оглядела его образ в который раз. Очаровательно лохматые седые волосы, ниспадающие на ужасающе прекрасное лицо с маленькой родинкой, сильное и мускулистое тело, превышающее ее ночные кошмары в два раза. Дьявол был реален, и он стоял перед ней с идеально ровной осанкой и закатанными рукавами, с серебристыми волосами и пепельным взглядом. И он не был красным монстром с рогами и хвостом — он был прекрасен. Потому что он был падшим ангелом и божьим любимчиком. Дьявол реален, и она осознает это сейчас, когда видит замысловатую статуэтку на его столе с острыми углами. И все это — ад, к которому она по случайности пришла сама. Она просчитывает мгновенья до тех пор, когда проберется с горящего котла в небеса. Именно мгновений не хватает ей, чтобы запустить острый предмет в ноющую шею, но хватает ему, чтобы с силой сжать бледную ручонку и отбросить статуэтку. Мгновения, но ее сердце уже отсчитало тысячу ударов до смерти. Сильная рука грубо тянет ее непослушную, проваленную к побегу на тот свет, и мужчина утыкается озлобленным взглядом в нее. Почти таким, какой она запомнила шесть лет назад.       — Ты не умрешь, пока я не захочу. Харуно цепляется зелеными глазами за адский пепельный взгляд.       — Иначе утащишь с собой родителей.

Mortem effugere nemo potest «Смерти никто не избежит»

Он издевался над ней, насмехался без улыбки на красивом лице без шрама. Хотя шрам все же был, но обведенный бледной полоской, почти незаметной, если не приглядываться — но она стояла сейчас близко, и видела крапинки скатавшегося тонального крема на рубцах тонкого шрама, хирургическая работа. И левый глаз ничем не отличался от правого, такого же серого, разве что полоски зрачка выглядели будто нарисованными — и тем не менее им он почти не смотрел. Сакура хватается за все, что видит, глотает образ вглубь, рядом с тем, что был на фото в отчете полиции. Бред, просто бред.       — Что ты хочешь от меня… Сукеа. А имя его, такое ненавистное и презренное, она произносит так, словно бы плюет ему в лицо, и понимает, представься такая возможность — плюнет.       — Я не Сукеа, — его голос точно угли, горячие, пепельные, смердящие, — Ты погубила Сукеа шесть лет назад.       — Я знаю, что это ты, — Сакура практически рычит, что довольно сложно, когда твоя уже посиневшая рука в крепкой хватке волка. На самом деле она не знала. Или не была уверена. Сейчас ей было ведомо лишь то, что она хочет умереть, чтобы не сойти с ума. И то, что человек перед ней, кем бы он ни был, самый ненавистный в ее жизни.       — Как угодно. Харуно чувствует, как рука словно становится отдельной частью не ее самой, а к горлу подскакивает ком. Знобящий и болючий.       — Причешись, — в тон ее боли говорит он. Внезапно и как-то чересчур спокойно. И отпускает руку, — Даже не думай предпринять какие-либо попытки сообщить об этом. Не порть родителям выходные. Вместе с тем, как небрежно он отпускает ее руку, девушка чувствует, как подкашиваются ноги. Вовсе ватные, а сердце вырывается из груди, вместе с горячими слезами, что застыли в горящих глазах.       — Не трогай их! Делай, что хочешь — не трогай родителей!.. — из нее вырывается отчаянно и больно, так, словно бы внутри все в осколках стекла, на которых отражается надменный скучающий взгляд дьявола.       — Ты сделаешь все, что я захочу. И если будешь соблюдать правила нашей маленькой игры, дорогие родители не пострадают. Игра. Все это для него лишь игра, словно ее жалкая, полная тревоги жизнь была лишь фигурой в шахматной доске, а он — от скуки разыгрывает партию. Сакура не знает, сколько молитв было произнесено в ее душе сейчас, не знает и что ей делать дальше, ведь теперь ее жизнь — безысходность. А подле этой безысходности волк, который туда же ее и загнал. Сукеа отворачивается от нее и принимается за новые бумажки, усаживаясь поудобнее на своем могильном диване. Харуно судорожно перебирает свою сумочку, что аккуратно располагалась на журнальном столике рядом, где стояла красивая стеклянная ваза с ее изрезанным сердцем, цветов индиго и персика, передирает все предметы и находит телефон. В дрожащих руках высвечивается главный экран — уже почти полдень. Первым делом она заходит в чаты, высвечивается только два последних. Один от Саске, второй от Темари. Учиха, спустя недолгие почти десять часов, все же ответил на ее фотографию одиноким смайликом огонечка, а дальше следовали сообщения, которых Сакура точно не писала.

Я сегодня у Темари :) - Хорошо.

Девушка похныкивает и утыкается во второй диалог, чувствуя, как сзади ее прожигают взглядом.

Прости, что так вышло с такси Все хорошо? - Да, ничего страшного - Как там Хатаке? - Расскажу при встрече

С болью в горле она понимает, что теперь ей придется придумывать дельную историю, чтобы никто не пострадал из-за натиска Хатаке.       — У тебя несколько пропущенных от мамы. Перезвони, не заставляй переживать, — сквозь бархатный голос слышна ухмылка, хотя таковой на красивом лице нет. Он играет профессионально. Сакура откладывает телефон и мысленно считает до десяти, кажется магия цифр перестала работать с тех пор, как ее кошмары стали явью. Она боится взглянуть страху в глаза, но все же поворачивается к нему — разглядывает пол, словно бы он интересовал ее больше всего.       — Перезвони, — мужчина звучит строже, а сталь режет не только само сознание Харуно, но и жизнь, — Сейчас. На раздумья у нее уходит несправедливо мало, и трясущимися руками она набирает мать. Гудки эхом отзываются в голове, бьют по барабану в ушах, а в ее глазах вновь река слез. Сакура не контролирует всхлип и поправляет лохматые пряди челки, пытается успокоить хотя бы свой голос.       — Поставь на громкую. В затхлом пеплом и морским бризом кабинете повис гудок, такой громкий, что разрушал стены не только ее сознания, но и помещения. С каждым новым гудком она молится все сильнее, прочищает горло и стирает горячие слезы.       — Сакура? Харуно всхлипывает в ладошку, чтобы звук не донесся до тревожного сердца матери по ту сторону трубки.       — Алло, мам, прости… я… даже не смотрела на время.       — Что с голосом?.. Сакура делает глубокий вздох, а мышцы живота быстро потряхивает от сбившегося дыхания. Мужчина, что все это время смирно сидел рядом, вдруг достает из карманов телефон, где в черно белом цвете отчетливо вырисовывались силуэты родителей. Старшая Харуно стояла возле плиты на кухне, а где-то рядом сидел и отец. В ее руках телефон со столовым прибором, а на лице беспокойство, что так знакомо Сакуре. В глазах новый поток слез.       — Ничего, ох, все хорошо, правда, мы вечером с группой немного отдохнули и я осталась у подруги. Так хорошо посидели, что я вырубилась, — притворно сонным голосом перебирает она.       — Пьющая молодежь! Не пугай так.       — Не буду, — у девушки застывает сердце, когда она все же решается взглянуть в скучающие серые глаза, кричащие о скуке, — Я люблю вас. Мысленно она прощается со всем сущим и клянется уберечь семью, хотя понимает, что следует позаботиться и о себе. Сукеа довольно смаргивает и откладывает телефон.       — Я отвезу тебя домой. Сакура перебирает мятый подол ненавистного платья, с силой, так, чтобы не вцепиться ногтями в собственное сердце и не вырвать его.

***

Родная квартира вдруг встречает ее тоскливой серостью и запахом пепла, вместо привычного аромата гортензий, что были срезаны. Садик на лоджии больше походил на вид вскрытого трупа, у которого забрали, вырвали с корнем сердце. Сакура плюхается на пол душевой кабины, пытается смыть остатки прошлого вечера. Отчего-то все тело ноет, внизу все болит тугим узлом, а синяк на шее неприятно щиплет пол теплой водой. Она обнимает себя руками и тыкается в пустоту. Сакуру знобит. Странно, думает она, ведь на экране душевой написано пятьдесят градусов — ей холодно, словно в стуже. Колени и вовсе перестали ее слушаться, из-за чего девушка долгое время лежит в одной позе, даже не моргая. Харуно не снимает нижнего белья и майки под платьем, которое она первым же делом откинула на пол, намокает прямо в одежде и не знает, как ей дальше существовать. Нет даже встать, а снять остатки одежды она отмахивает точно назойливую муху, ведь в голове остался образ трансляции с дома родителей. Камеры. В доме по-любому должны быть камеры. Эта мысль отрезвляет ее словно снег в лицо, поэтому Сакура выходит из горячего напора, совершенно забывая про полотенце. После нее остается мокрый след, а с майки стекает ручей — она могла бы поскользнуться и умереть. Но это не выход, думает она. Но будет совершенно не против, понимает она. Сакура рыщет по собственному дому, словно ищейка в поисках контрабанды. Ноги подкашивает, но она продолжает уверенно обходить каждый угол, каждый миллиметр квартиры. В конце концов она находит лишь один небольшой жучок с камерой в своей спальне, прямо над красивым комодом, который ей пришлось собирать самостоятельно. Харуно с ужасом оглядывает спальню с ракурса пресловутой камеры и едва не теряет сознание. Через полчаса в своей же комнате она находит еще одну камеру. Прямо в дверцах ее же комода. Сакура с силой срывает раздвижную дверь и бросает на пол. Харуно готова перевернуть весь дом, разрушить все то, что она собирала долгие годы самостоятельно — все, лишь бы лишить глаз этого маньяка. На это уходит полдня и все равно она уверена, что все двадцать два жучка — не последние. Тем более, что она так и не обнаружила ту самую камеру, глядящую на ее сад. Горячие слезы наворачиваются словно бы фонтаном, у нее уже нет сил, а жучок до сих пор где-то здесь. Сакура сдается и прикрывает арку к лоджии раздвижными сёдзи, чтобы хоть как-то помочь ситуации. Дом вверх дном. А она по прежнему под наблюдением, ведь чувствует серый взгляд на себе. Все те годы, что ей мерещились эти глаза были реальнее всех кошмаров и всех выдумок — от этого тошнее всего. Она оседает на пол, когда влажные колени окончательно перестают держать ее, а сердце вырывается наружу. Прямо сейчас Сукеа, или кем бы он не был, мог наблюдать за ней — за жалкими попытками скрыться от глаз и жить нормально. Сакура чувствовала это — его взгляды и усмешку без улыбки на красивом лице. Харуно считает до десяти, по крайней мере пытается, но выходит, как и ожидалось, тщетно. Сердце и желудок колошматят ее кожу, дробят кости, все органы просятся вон. Девушка чувствует, как тонет за собственными солеными слезами — так больше не может продолжаться. Не может, отчаянно кричит сердце, и она хочет покончить с этим. Какой смысл сражаться с этим ублюдком, если она уже проиграла? Шесть лет тому назад. Она умрет ему назло, ведь он так страстно желает ее страданий — так она и сделает. Так она и думает, когда двадцать два маленьких устройства смотрят на нее, уже разбитые и искрящиеся. Она… проиграла? Поэтому ее душа борется так отчаянно и бесстрашно? Поэтому она вдруг понимает, что на самом деле способна дать отпор? Так ей верится, или скорее, опьяневшему от слез разуму. Сукеа сказал — она заплатит, но потом настанет его черед. Харуно уверенным движением встает с холодного пола, хотя ноги до сих пор не слушаются, и направляется в спальню. Она проверила каждый милиметр собственной комнаты и обнаружила там три камеры — больше ничего. Пускай, если здесь и были еще, губить свое здоровье в мокрой одежде она не намерена. Пускай камеры и зафиксируют ее — Сакура верит, что когда-нибудь добьется своего. Отчего-то вдруг она подумала о Саске. Однажды он заикнулся, что она слабый человек с сильной уверенностью — Харуно долго держала эти слова в голове. Но Учиха был не прав, хочется вдруг доказать ей. И она покидает пределы своей небезопасной квартиры прочь.

***

Она не была здесь, пожалуй… слишком долго, но к сожалению запомнила каждую улочку и ларек. Зеленые глаза с паникой прошлись по тем самым узким дорогам, где ее мопед выжимал все свои силы, чтобы не попасться опасной группировке. До того момента, когда ее жизнь навсегда изменилась и превратилась в кошмар благодаря Сукеа, Сакура любила навещать улочки Ситамати с их приветливыми торговцами. Шесть лет назад, когда она решила, что больше никогда не выйдет из дома, она могла бы докопаться до истины — увы и ах. Харуно со страхом распахивает все те же бамбуковые двери ларечка, с все тем же душистым ароматом масел и старых книг. Почему-то она была уверена, что Нохара Рин известно куда больше, чем пишут в старых газетах об организации А.Н.Б.У.       — Коничива! Сакуру приветствует миловидная девушка с густыми темными волосами, зажигающая очередную благовонию.       — Здравствуйте, я бы хотела поговорить с Рин-сан, — Харуно выжимает из себя всю вежливость, что была в ее опустошенном сердце. Лицо до сих пор красное и заплаканное — никакой макияж не помог.       — Мне жаль… Нохара-чан скончалась четыре года назад, мне очень жаль. Вы были знакомы? — на милом лице выступило сожаление. А Сакура кажется забыла, как дышать.       — Что… Как… — она не находит слов, и не понимает, за кого ей больнее всего — за несчастную Рин, или за себя, отчаянную жертву дьявола?       — Оторвался тромб, — с печалью на глазах произносит она, — Хорошая была девушка.       — Я могу выразить сожаления ее родственникам? Отчего-то в израненном сердце Сакуры закрались подозрения, нет, уверенность, смерть Нохара — не случайность.       — К сожалению ее бабушки не стало год назад, больше никого не осталось. Нет нет нет нет У нее подкашивают ноги — ведут куда-то прочь, подальше от бешеного биения сердца. Сакура пытается сложить все в голове, очистить разум, придти к какому-либо умозаключению, что угодно… Рин точно могла знать больше о Сукеа.

«Это все… спланировано?»

В легких Харуно застывает холод, а сама она опускает руки, вместе со всей надеждой. Если она сдастся сейчас — потеряет рассудок и душу. А отдавать душу дьяволу так просто она не намерена. И смерть Рин лишь подтверждает то, что некий не-Сукеа причастен ко всему происходящему. Сакура докопается до истины — она надеется.

***

До Гинзы она доходит практически пешком, если не считать вечных пересадок на метро туда-обратно, чтобы сбить с толку следящие за ней облачные глаза. Он следил за ней, прямо сейчас — она уверена. И это уже не походило на обычную паранойю — она знает. Долгие годы она настраивала свое сознание на то, что все эти взгляды из тени, лишь ее воображение. Однако отчего-то сейчас она почти не оборачивается, когда сворачивает за очередной угол, чтобы запутать невидимых преследователей. Сакура смутно помнит название ресторана, но быстро находит его среди множества сверкающих зданий. Добраться до главного входа оказывается той еще проблемой, поэтому Харуно, точно акробат, проскальзывает среди наступающей толпы и машин. У входа ее встречают хостес, одетые стократ лучше ее самой, умудрившейся придти в дорогущий ресторан в джинсах — в подобных заведениях с этим было строго, так что даже сотрудники были обвязаны приходить на смены в дорогой одежде, а уже после и в официальной форме. Девушка сотый раз жалеет, что выбор ее пал именно на серые прогулочные джинсы и легкую тенниску, хотя была уверена, что такая одежда особого внимания к ней не привлечет. Хостес посмотрели на нее с особым презрением, но на лицах приветливые улыбки.       — Чем можем вам помочь, госпожа?       — Гомен! — Сакура складывается в поклоне и прикусывает губу, убедительную историю она придумала лишь по дороге сюда, — Вчера вечером мы были здесь в компании, и я боюсь, что у меня украли часы. Вот только никак не вспомню, когда это было — при заезде сюда, или же когда выходила.       — Вы просите видео с камер, госпожа? — ведет бровями молодой парень.       — Да! Очень извиняюсь, за причиненные неудобства.       — Мы не можем предоставить такой материал кому попало, вы ведь понимаете? — с некоторым сожалением отвечает уже девушка хостес, — Кто может подтвердить, что вы приехали сюда вчера?       — Я была на такси и… оно было на автопилоте… — вдруг поникла она, осознавая проигрышность ситуации, — Но, может вы посмотрите сами? Я правда не помню, как выходила отсюда. В компании господина Хатаке.       — Господина Хатаке Какаши? — уточняет девушка, на что ей шепотом отвечает темноволосый парень.       — Верно, ночью мы покинули ресторан.       — Простите, госпожа, не мы не можем уследить за всеми выпившими гостями. Мне очень жаль. Сакуру охватывает горячий румянец, недовольный и вскипающий. Но девушка решает уйти с миром, и не создавать худшего впечатления, хотя слышит позади отчетливо:       — Наверно очередная бабочка, которая хочет поживиться на богатее вроде Хатаке. Наверняка провели бурную ночку без знакомства. Харуно загорается, хочет кричать, рвать и метать, но вовремя сдерживает свой нрав острыми ногтями, с силой впивающимися в ладони. Такого мнения о ней посторонние, да? Хатаке отлично все спланировал с самого начала, либо же все просто сыграло ему на руку. В любом случае, Сакура осталась без каких-либо ответов. А это злило, настолько, что былой животный страх и тревога отошли на второй план, и девушка поняла, насколько ненавидит этого дьявола. Дьявола, выглядящего просто ангелом в глазах общественности. А что она? Она — его дешевая проститутка, на которую не смотрели даже хостес. Ведь это все — игра, так он говорил? Теперь она — его личная игрушка. И убеждается в этом, когда в телефоне высвечивается ненавистное кандзи и сообщение.

Уже довольно поздно. Тебе не кажется, что пора домой?

Сакура с силой сжимает телефон и смахивает досадное сообщение.

***

Из офиса они вышли чересчур непринужденно, как показалось ей. А мужчина лишь скучающе глядел куда-то вперед, куда-то, где Сакура уже видела свою погибель. Ноги до сих пор не слушались, но она старалась не отставать от него, хотя каждый ее шаг был космически точен и осторожен, ведь она сейчас в волчьем логове. По его же приказу она презренно расчесала небрежную прическу и последовала за ним, в голове проворачивая сотню и больше мыслей, что было бы, не сделай она так, как он попросил. Харуно поняла, что ожидать от него можно чего угодно, поэтому молча повиновалась всему с треском в сердце. Они вышли из главного здания корпорации, где огромными буквами висел логотип «Листа». Хатаке, или кто бы это не был, сел на заднее сидение своей черной, практически бесконечно глубокой, машины и потянул за собой Сакуру. Она отодвинулась от него как можно дальше, практически вжавшись в двери, словно это спасет ее. От подола ее платья не остается ничего, кроме мятого куска некогда красивой ткани, и она переходит на собственные руки — ногтями впивается с такой отрезвляющей силой, что все вокруг казалось не просто кошмаром. Гулкий рев мотора врывается в уши, а вместе с этим и звенящая тишина, которая затянулась на достаточное количество времени. Сакура ненавидела такую тишину, она оглушала, пугала. А Сукеа именно молчал, внушал страх и ужас. Она ненавидела его. Мужчина сидел смирно, почти не отвлекался от сомнительной книги и почти не дышал, а Харуно даже взглянуть на него лишний раз боялась. Так они проехали почти полчаса, ведь Сакура считала каждую секунду, и чувствовала на себе все его взгляды. Сукеа мучил ее, докапывался до самой подкорки ее ненависти и страхов — он молчал, молчал и смотрел в душу. А девушка поняла, что еще немного, и сдерживающийся поток слез вновь хлынет наружу — нельзя, повторяла себе она.       — Зачем я тебе?.. — она шепчет почти неслышно, но почему-то это доносится до его ушей и он откладывает книгу. Сакура практически молит, но голос ее уставший и отчаявшийся.       — Чтобы отплатить, — он говорит также, как и молчит — холодно и жутко, — За то, что сделала с Сукеа. Она не знает, куда деть мысли, ведь не понимает ничего из того, что говорит мужчина. И все еще не смотрит на него.       — Мы заключим с тобой сделку, если хочешь — официальный контракт, — говорит он вдруг как-то обманчиво успокаивающе и тихо.       — Какой смысл? Если это — похищение, — Сакура по прежнему обращается к окну.       — Но ведь я везу тебя домой, а значит это уже не похищение, — самодовольно выдает он своим бархатным спокойным голосом, — Скажем, это трудовой договор. Я, считай, нанимаю тебя как эскортницу на год. Сакура вопросительно хмыкает, на что он сразу же отвечает.       — За тот год ада, что ты заставила пройти Сукеа. По истечении года я не имею никакого права тобой пользоваться, ведь за это можно привлечь органы. Читай. И вдруг он протягивает своими адски горячими ладонями тонкую папку. Сакура дрожащими руками принимает бумаги и судорожно вчитывается в каждое слово, хотя она и понимала, что все это не имело смысла — чистая формальность, чтобы как-то подсластить пилюлю. Зеленые глаза бегают по буквам, проходят прямиком к мозгу, и все равно она не понимает, что все это значит. «Беспрекословно слушаться меня» «Приезжать по первому зову» «Не заикаться о договоре никому» И все это якобы гарантировало безопастность ее родителям и друзьям, ведь те были под мушкой. Она долго не может принять решение, хотя все было и так предельно ясно. Конечно, она подпишет это, ведь у нее не было выбора. Ведь она не потащит за собой в ад близких. Поэтому подписывает, словно бы собственной кровью. Словно бы это сделка с дьяволом и она продает душу. Остатки души, разбитой, потускневшей и дрожащей от страха.       — Это, Сакура-чан, наша с тобой игра.