После молнии следует гром

Структурирование суфражистского движения было непростым и долгим процессом. Данзо даже не представлял, насколько неорганизованной и хаотичной была эта небольшая группа людей. Фактически, вся их политическая деятельность основывалась на эмоциональных порывах — они не имели чёткого понимания того, как изменить конституцию, но это не было их виной. Советники должны были вступить с ними в диалог, но, очевидно, они пренебрегли своими должностными обязанностями. Бивако, Масами и Мито были, можно сказать, единственными официальными представителями их движения. Никто из них не занимался пропагандой, не было компетентных людей, которые могли бы найти реальных сторонников, а не по случаю использовать случайных прохожих. Им нужны активные участники движения, которые будут продвигать их идеи. Им нужны люди, готовые взять на себя ответственность и выполнять поставленные задачи. Им нужны надёжные защитники, способные обеспечить безопасность, а также разведчики, которые будут собирать информацию. Кроме того, им нужны люди, готовые рисковать, отчаянные бунтовщики для провоцирования толпы. Лидеры должны сосредоточиться на разработке конкретного плана и тщательном анализе ситуации, а не пытаться взять на себя все обязанности. Их главная цель — добиться изменений в Конституции, и они стремятся к этому. Данзо понимал, что для достижения этой цели необходима ответственная и тщательная организация. Права могут быть изменены, но что произойдёт потом? Социальные изменения могут вызвать непредсказуемую реакцию. Потребуется много бумажной работы, работы по социальному обеспечению, новые налоги, отказ от некоторых законов, создание новых законов и так далее. Всё это невозможно достичь с помощью невразумительной группы людей, которая существует сейчас. Данзо подозревал, что мирные методы им не помогут, омеги не смогут убедить Тобираму. Правитель не станет их слушать не то чтобы из-за принципов, а потому что ему в целом безразличны альфы и омеги. Он избавился от значительного количества альфачьего населения только потому, что хотел полностью захватить власть в стране и не считаться с патриархами и их амбициями по каждому вопросу. Его приказ о престолонаследии — одно из следствий этого желания. Больше никакой патриаршей воли, дворянских интриг, передачи права наследования и покушений — Тобирама избавил себя от всех этих проблем, оставив за собой право единолично решать будущее своей страны. Потому что он не доверял никому из своего сената. Он не доверял тем, кто пытался его убить в детстве. При столь авторитарном правлении, холодности и жестокой расчётливости, отсутствии сострадания и отказе от чувственности, этим пятерым предстоит приложить немало усилий, чтобы заинтересовать государя своим предложением. Он должен убедиться в их непоколебимых намерениях, увидеть фактические требования и, конечно же, объяснение того, как это требование поможет экономическому или политическому процветанию страны. Сейчас государь убеждён, что принуждение омег к рождению детей куда более выгодно для демографии страны. Он больше не думал об этом законе с тех пор, как его подписал. На Данзо лежала задача перебить пользу демографического насилия своими требованиями, но он понимает, что это практически невозможно. Дать омегам права значит лишить страну возможности достичь предполагаемого демографического подъёма, на который нацелился Тобирама, а он рассчитывал на это в течение конкретного количества лет. Тобирама должен смягчить последствия своего жестокого, рискованного и даже очень глупого поступка — избавления от дворянства. Кума пытается воспользоваться этим, но Тобирама создаёт все возможные способы контратаки, его помешанность на внешней политике началась ещё тогда, когда Огонь вступил в Тройственный союз с Камнем и Ветром. Поэтому он не отказался от воли своего старшего брата. В некотором смысле Тобирама воспользовался глупым решением Хаширамы, чтобы настроить дворянство против него и получить их лояльность. Тобирама стремился обезопасить свои границы из-за ослабления военной мощи и уменьшения численности населения, которые были вызваны его импульсивными решениями. Договоры с Камнем, Ветром, Железом, Водой — на какие только манипуляции и хитрости он не шёл. Из-за этой паранойи Тобирама развил свои способности до невероятного уровня. Данзо называл его самым сильным правителем Огня и был прав, Тобирама всегда пытался обеспечить свою безопасность и надеялся в крайнем случае положиться на себя. Количество техник, которые он создал, впечатляет. Данзо был в курсе всех внутренних дел своего государства, он знал, что Тобирама был занят и не обращал внимания на жалобы своих граждан. И подлые советники пользовались этим, заполучив в распоряжение социальные и финансовые средства для установления несправедливости. Бивако говорила правду, поэтому Данзо заинтересовался ею. Эти коррумпированные советники, занятые своими мелочными дрязгами, не нужны ни гражданам, ни Тобираме. Данзо всегда их недолюбливал, они все были напыщенными и самодовольными ублюдками не способными ни к чему великому. Пока они занимали свои посты, суфражисткам не удастся добиться никаких изменений. Данзо собрал эти разбросанные куски требований и жалоб в единую картину. Главнейшая их цель — изменить конституционное право, но стоит это на самом верху, и в их нынешнем положении им до этой цели не то чтобы не дотянуться, они даже посмотреть на неё не могут. Перед ней стояло множество разных задач. Данзо настоял на официальной и конкретной структуризации движения, им важны фактические последователи, готовые к работе, им нужна свежая кровь. Им нужно разделить последователей на отдельные группы, которые будут заниматься одним делом. Бивако желала распространить весть о них до самых границ Огня, но Данзо считал это глупой затеей, ведь, пригласив сюда омег без предложения точной цели и без возможности влить их в общую работу, они только всех запутают. Сначала — создание порядка во внутренней организации, потом — пропаганда. Данзо на данный момент, учитывая предел их возможностей, поставил их основной задачей устранить на своём пути советников. Он не отрицал возможный риск этой затеи, но был честен со своими товарками: договоры и мирные приёмы никак им не помогут. Ни один, даже мелкий чин, не откажется от своего благосостояния ради какой-то там справедливости. Они могут лишь силой вырвать их из этой кормушки. Бивако очень обрадовалась этому предложению, Мито согласилась без раздумий, однако Масами и Кагами отреагировали некоторым смущением и беспокойством. Они изначально не были уверены в правильности насильственных методов, их эмпатичность мешала полноценно понять тяжёлое положение их политического движения. Данзо очень любил Кагами, но его друг не интересовался политикой, ровно столько, сколько нужно для поддержания диалога со своим партнёром. Ему в любом случае пришлось основательно разговаривать с ним на этот счёт. Кагами сказал: «Делай что считаешь нужным, душа моя. Я в любом случае тебя поддержу» Бивако явно интересовал политический стиль Данзо. Они быстро нашли общий язык и разговаривали о продолжительных изменениях гораздо чаще остальных. Буйный и взрывной характер Бивако определённо нашёл отдушину в предложении Данзо не прибегать к мягким методам. Сначала она аккуратно его прощупывала, невзначай намекала на некоторые свои давние желания и о своём видении будущего их маленькой организации. Мито старалась здраво оценивать их размышления, не бросаясь в совсем уж безумные крайности. Все они много и бурно обсуждали предстоящие задачи, собирались почти каждый день, и споры их не утихали до самой ночи. В этот вечер компания собралась вновь. Они сидели в гостиной Бивако, налили себе вина, чая, обложились историческими политическими учебниками и вновь размышляли, каким методом суфражистки смогут свергнуть с поста бесполезных советников. — То, о чём вы говорите слишком радикально, — хмурится Масами. — Изначальная наша цель это наоборот избавить страну от продуктивного насилия, а вы хотите это только усугубить. — Я согласен, — откинулся на диване Кагами. — Наша цель должна быть направлена на демократию. На возможность выбора не только омег, но и альф. Не только мы от этого всего страдаем. — Демократия? — сощурилась Бивако. — Ты считаешь, с укоренённым феодализмом можно бороться мягкими методами? — Жертвы настроят массы против нас, — серьёзно намекнул Кагами. — Жертвы демонстрируют нашу решимость, — холодно бросила Мито. — Монархию нельзя подавить ничем иным, кроме как насильственными методами. Данзо вздыхает и массирует переносицу: — Мы слишком рано обсуждаем, какой метод мы используем для изменения конституции. Сначала нам нужно избавиться от сената. Уговаривать и упрашивать их бесполезно, поэтому мы используем иные методы, — он усмехнулся и откинулся на диване, отпив вина. — Девочки, самый лучший результат для нас — это поставить туда наших людей. Правда, это будет тяжело, ведь омег туда не поставят, а среди наших омег нужного статуса для подобного поста у нас мало, чтобы спрятать их пол. Омеги заинтересованно повернулись к нему, Бивако ехидно оскалилась: — Захуярим их и повесим как бешеных собак на главной площади, — на это предложение все поперхнулись вином. — Бивако, — осуждающе воскликнула Масами. — А ну придержи коней! Затея весёлая, Данзо понравилось, но Масами права. Это им не поможет, это разозлит Тобираму, и всем им не поздоровится, Данзо слишком хорошо знал его характер. Прежде чем бросить ему вызов, они должны обезопасить себя, заполучить рычаги давления среди его окружения, заиметь поддержку в государственной чете. И всё это должно быть очень-очень тихо, ведь у паранойи Тобирамы острое чутьё. — Кагами, — улыбнулся Данзо. — Ты лучший в скрытности и слежке. Твой талант невероятно важен в нашей диверсии. Тебе нужно найти все возможные компрометирующие бумаги на каждого члена совета. Я знаю, что они коррупционеры и заговорщики, а Тобирама пресекает такое мгновенно. — Что насчёт наших людей в сенате? — холодно поинтересовалась Мито. — У нас одни омеги, и даже если мы воспользуемся способностью изменения внешности, не каждый, как ты, может прятать свой феромон. По пальцам руки можно пересчитать, сколько альф поддерживают нас, но чина у них нет. Данзо продолжительно молчит, раздумывая, перечисляет в своей голове имена, вспоминает встреченных ранее альф, вспоминает отношение их к омегам. И как только его шибануло током, он неприятно осознал, на кого они могут положиться. Он вспоминает одно злосчастное лицо, его образ и его реакцию. Он вспоминает его мягкий и великодушный характер. Он вспоминает его восхищение речью Бивако и его аплодисменты. Данзо вспоминает могущественного альфу высокого чина, который полностью поддерживает движение суфражисток. — …Хирузен, — бормочет Данзо. Глаза Кагами распахнулись, он чуть ли подпрыгнул от этой идеи, был абсолютно ею восхищён: — Боже, да! Он же будущий государь, его протеже! — восклицает он. — Тобирама определённо поставит его в сенат! — Хирузен? Наследник Сарутоби? Эта долбанная альфа высшего звена? — угрюмится Бивако. — Ни за что, ни черта я не доверюсь носителю этого никчемного проклятого пола. Лучше удушите меня. — Он хороший, Бивочка, — улыбнулся Кагами. — Очень хороший. Он добрый, сочувственный, никогда не нападает на омег, не пользуется их низким положением и течкой. Он всегда придёт на выручку. С самой школы ему было плевать, с кем дружить, в нем не было дворянской заносчивости, он и с простолюдинами дружил, и с омегами, — Учиха ещё шире улыбнулся. — Еще очень обниматься любит. — Быть может, поглядим. Я не доверюсь альфе даже когда на кону будет стоять моя жизнь, — неприятно сощурилась она, — Хирузену ещё предстоит показать себя, если он и правда такой особенный эпсилон. Я ещё не встречала таких. — Покажет обязательно, он хороший, я за это его и люблю, — улыбнулся Кагами. — Он не похож на остальных альф, он очень добрый. Уникальный великодушный и ласковый эпсилон. — Подумаешь. Да такая же долбанная альфа, как и все, — ворчит Данзо, скрестив руки на груди. — Ничего особенного в нём нет, сплошное притворство. Альфы горазды притворяться, лишь бы омегу завалить в постель. Этот такой же тупой и похотливый зверь, как и все они. Мито шумно усмехнулась, Кагами нахмурился и нервно вздохнул. Эта ненависть Данзо к Хирузену длится ещё с малого возраста. Он никогда не понимал причину столь невнятного отношения, друг реагировал на каждое действие Хирузена непредсказуемо. И не то чтобы это зависело от его настроения, даже если Данзо преисполнен радостью и вдохновением, встреть он Хирузена, обязательно на него накричит или обидится, и никто не понимал, из-за чего. Хирузен, казалось бы, привык к этому, но всё же суть человеческой природы такова, что людям не нравится неопределённость, она их нервирует и пугает. По этой причине люди так опасаются психически больных людей — отсутствие логически последовательного мышления, которое не строится на типичной схеме «причина — следствие», приводит человека в ужас. Может, именно поэтому Хирузен выглядит напуганным рядом с Данзо и старается вести себя аккуратно, не начинает даже спорить с ним, ведь нервничал из-за итога этого спора. Просто подстраивался под него и лишний раз к нему не лез. Это поведение Данзо тоже не нравилось. Кагами порой от такого очень уставал. Как будто это было то немногое, что Кагами в Данзо раздражало. Он часто попрекал его этим, но друг его был слишком упрямый. — Мне нравится твой настрой, — оскалилась Бивако. — Каждый из нас здесь не любит альф. — Не правда, — дружно ответили Масами и Кагами. — Ваши инфантильные взгляды скоро изменятся, — холодно и коротко усмехнулась Мито. — Когда начнётся наша борьба, настоящая борьба, в ней не будет никакой мягкости и сочувствия, а только яростное желание победы. Если в нас не будет такого чувства, мы проиграем. Нельзя изменить что-либо, тем более социальный порядок, не обратившись к ярости и порыву. Только чувства толкают человека стремиться вперёд, а не расчетливость и скованный рамками этики и морали разум. Когда все разошлись и Кагами с Данзо остались наедине с Бивако, они некоторое время общались на разные темы. Бивако, как воспитанница из дворянского клана, могла поддержать разговор на любую тему, как и Данзо, её учили умению слушать, подбирать правильные слова и подстраиваться под диалог и эмоции своих собеседников. Ей до сих пор тяжело было бороться с этим, ей хотелось орать, материться, спорить и оскорблять, но непонятная внутренняя сила не позволяла ей вести диалог как хочется. Это были твердыни, высеченные правилами клана, установки, навязанные ей дисциплиной, — интроекция её родителей. Совесть выполняет функцию внутреннего регулятора поведения, а ей с самого детства внушали определённые правила и свои жизненные принципы. Бивако же, чем старше становилась, тем сильнее росла её внутренняя конфронтация с образом родителя и общества. Именно поэтому она испытывала такую злость, а честь и доблесть, оскорбляемая социальной несправедливостью, только усилили её, доводя до ярости. И всё равно она понимала, какая тяжелая ей предстоит работа, чтобы полностью выкорчевать это из своего характера. Данзо даже пытаться перестал, все его представления о поведении и некоторой манере речи достались от матери. То, чем так восхищался Хирузен, — грация и лоск. Чем так особенно была хороша Азуми, идеальная невеста для клана Шимур. Бивако ещё до создания этого движения думала в сторону более жестких способов борьбы с государем и как ей уговорить своих товарок и своих последователей не трусить перед насилием, ведь сама воспитана умереть ради идеологии. Это требует немалого труда, опыта, знаний и харизмы. В присоединении Данзо и Кагами Бивако наконец увидела возможность искоренить трусость в омегах. И она хотела обсудить это с ними наедине. — Вы сильные, — подмечает она, оглядев друзей. — Мито это сразу в вас увидела, а я убедилась после вашего поступка. Очевидно ваши патриархи хорошо вас обучили. Данзо, вспоминая те муки, через которые он проходил ещё с шести лет, нервно усмехается. Судьба Кагами не сильно отличалась, Изаму гонял его как дворовую кошку. — Так и есть, — улыбнулся он. — У нас был один и тот же наставник, и в плане обучения он был исключительно хорош. — В чём-то жестокий, но справедливый, — с такой же тёплой улыбкой довершает Кагами. Бивако вновь погрузилась в раздумья, продолжительно молча. Они ещё молоды и вряд ли обладают должным опытом обучения, однако в обоих она видела дисциплинированность, они явно умели хорошо держать себя в руках и тренировать свои привычки. Данзо, по призванию политик, был оппортунистом, он умело подстраивался под любую проблему, был бдителен и осторожен. Очевидно, он быстро учился, ведь в таком сумбурном, непредсказуемом и изменчивом гадюшнике, как царская дума, нельзя не уметь выкручиваться из любой ситуации и мгновенно определять изменчивость, иначе задавят и сожрут. Кагами, в свою очередь, обладал невообразимой энергией, задором, он был инициативен, радел за любую шумиху. Бивако видела в нём талант заражать людей своим настроением, сколько раз она его не видела, он улыбался, нежно и ласково обращался к людям. Из-за его влюбчивого образа каждый, кто часто разговаривал с ним, сами того не замечая, повторяли его несколько инфантильно-ласковую манеру речи. Бивако заметила это в новом обращении Масами «Бивочка». Это Бивако даже умиляло, но она старалась не выказывать такие чувства, считая их стереотипно «омежьими». Не то чтобы она стыдилась этих чувств, она не стыдилась ничего в своём поле, скорее хотела привить омежьему образу более решительные и воинственные черты, хотела устоять за своим полом не только тщедушие и покорность. Бивако предполагала в этих двоих потенциал для развития их движения. Данзо обладал дисциплиной, Кагами — силой эмоций, их совместная работа в затее Бивако — как дар судьбы. — Я хочу предложить вам кое-что, — опершись о колени, она окинула их серьёзным взглядом. — Вы научите моих девочек? — на их смятение она объясняется. — Моё чутьё. Я знаю, что ни к какой демократии мы не придём, я знаю, что нам не удастся договориться с Тобирамой, это чутьё ведёт меня к стойкому знанию. И я хочу подготовиться к этому. Быть может, я не права, но в любом случае, если мы не подготовимся к этому, нам же будет хуже. Я хочу встретить предстоящую войну не с голой жопой. — Это же не война, — волнительно ответил Кагами. — Мы же не хотим войны. Мы же из благих побуждений. — Кагами, я уважаю твой оптимизм, но Мито абсолютно права. Ни один привилегированный слой не позволит лишить себя присвоенных по статусу средств и привилегий. По своему желанию, — акцентировала она последние слова. — Даже если ваши с Масами настроения оправдаются, что вряд ли, обычная предусмотрительность нам не помешает, — наконец она выдыхает и спокойно откидывается на спинке дивана. — Вы обладаете силой и опытом работы со зрелым и сильным наставником. Способны ли вы сами стать наставниками для множества омег, желающих обладать силой духа и тела? Воспитать в них воинственность и уверенность? Потрясающее предложение для Данзо. Умение командовать Изаму в нём с детства воспитывал. Кагами эта идея тоже понравилась, он всегда не прочь постичь новый опыт, попробовать себя в новом занятии, ведь молодость свою желал придать познанию мира. Нервность Бивако была беспричинна, она опасалась отказа, ведь привыкла встречать свои идеи неодобрением из-за их радикальности, но эта её идея пробудила в двух соратниках напротив юношеский азарт. — Тогда договорились, — с придыханием довершила она.

***

— Доброе утро, девочки! Итак, делаем глубокий вдох и тянемся к солнышку. Сперва желающих посетить тренировку было не то чтобы много. Омеги пустили слухи, воспользовались влиянием среди граждан, но не сказали прямо, для чего конкретно нужны эти тренировки. Распространяться о желании Бивако укрепить физическую подготовку своих потенциальных союзников опасно, они прикрыли это «подтяжкой тела после родов» и «укреплением бёдер для будущих мам». Они искали среди желающих конкретных личностей с определёнными бунтовскими качествами: сирот, вдов, горюющих матерей, которые в глубине души ненавидели нынешнее общество. Бивако хотела распалить угли их злости, выскрести и превратить их в пожар. Этот огонь, подобно массивным лесным пожарам, должен охотно заражать всех омег вокруг. Что Бивако, что Данзо представляли, какую силу несёт за собой «толпа», ведь ею всегда движет эмоция, и когда эта эмоция — гнев, толпа эта готова сорвать с себя цепи этики и морали и наброситься на врагов, как яростный зверь. Деструктивное начало человека только и ждёт повода выбраться наружу, и перед ними стояла задача придать этому природному безрассудству идеологический характер. Основа характера Бивако — «смерть ради идеологии», но это был её скрытый мотив, о котором она никому не говорила. Ждала возможности выставить это как факт, потому что не хотела никакого сопротивления. Чтобы достичь подобной храбрости, она хотела выкрутить настроения толпы в сторону крамолы, а это абсолютная крайность эмоции. Сейчас она уверена, что никто из соратниц не подержит её планы. Данзо и Кагами использовали опыт тренировок с Изаму и свои собственные качества личности. Данзо вынослив, но основа его таланта — физическая сила, за счёт уникальной способности управлять каждым суставом и сухожилием своего тела. Как говорилось ранее, его пальцы были подобны капкану, он щёлкал ими, как пружиной, чтобы хваткой срывать куски кожи и конечностей. Разумеется, толпу омег такому научить уже невозможно, это развивается с раннего детства, но он мог использовать тренировки для развития подобной техники ради укрепления тела и увеличения выносливости. Он был уверен, что интенсивные кардио-тренировки за короткий срок создадут крепкий мышечный каркас омег. Усилят мышцы, сделают их эластичными и непробиваемыми, укрепят связки, а это обезопасит их от урона при любой активности из-за, допустим, неуклюжести. Кагами же обладал потрясающей выносливостью. Он мог бегать и не уставать часами, и столь уникальную особенность он активно использовал в своём стиле боя. Кагами старался не вступать в прямое столкновение, упирался на свою мобильность и ловкость, умел лавировать в самых сложных ситуациях. Широкое пространство он использовал виртуозно, рассекал кожу врага огненными лентами, изводя его до истощения. В прямом столкновении использовал два лёгких меча, Изаму научил его укреплять хватку и искоренять слабости рук, Кагами в итоге совершенствовал его метод, часами напролёт занимаясь каллиграфией. Они разделили свои обязанности на два разных течения их тренировок. Кагами повышал выносливость, Данзо укреплял мышцы, они учили омег йоге, растяжке, бегу и приседаниям. Данзо напирал на суставы и связки, увеличивая их силу, учил правильному дыханию, чтобы тренировки его друга не казались им настолько трудными. Кагами растягивал их мышцы, развивал вестибулярный аппарат, избавляя от головокружения и укачивания, улучшал их технику бега, учил делать это правильно. В этих тренировках также принимали участие Мито, Масами и Бивако. Для многих омег такая активность была очень сложной, но азарт, желание познать что-то новое — ведь подобному в семьях их не учили — толкали их возвращаться вновь и вновь. Им нравилось чувствовать силу с каждым таким занятием. Однако бывало, их пугала агрессия и давление Данзо, но ласковость и мягкость Кагами уравновешивали его жесткий метод работы. В конце концов, чем больше омег присоединялись к этому, чем чаще они приходили на тренировки и уходили с них абсолютно вымотанными, тем больше подозревали, что тренировка эта к обычным «омежьим» упражнениям отношения не имеет. Это явилось им немым пониманием, никто из них никому об этом не говорил, не упоминал ни в едином разговоре, ведь настроение этих тренировок поведало каждой из них некую очевидную догадку. Это было как загадочные правила избранного круга лиц, которые не понимали те, кто в этом не участвовал. Уходя на тренировку, они слышали краем уха речи Бивако, они чувствовали себя сильнее и увереннее и кожей ощущали эти «особенные шевеления» вокруг. Что-то происходит, и даже без должного осознания этого, в животе каждой шевелился отголосок предвкушения. Иногда сердце без всякой причины приятно обжигало, иногда спирало дыхание, иногда щекотало живот, мурашки проходили по коже — и всё это было реакцией на это не очевидное чувство ожидания. Что-то происходит. И каждая омега чувствовала это. Эфемерная кочерга расшевелила потухшие угли. Пока Кагами успешно выполнял свою миссию, Данзо искал потенциальных советников помимо Хирузена. Намекать Хирузену на будущий пост он не будет, ведь знал, стоит государю приказать вступить на должность, он, как послушный пёс, согласится. Главное — науськать Тобираму. Сложнее всего найти других альф, которые поддержат их идеи. Он перебирал множество своих знакомых, но никого не приходило на ум, даже Митокадо и Кохару не подходили, не вышли ни чином, ни станом. Пока трое занимались своими задачами, Бивако и Мито искали фактических последователей. Бивако, будучи яркой и привлекательной личностью, умела заражать толпу своими настроениями, наседая на эмоции, она приводила людей к Мито, которая острым взглядом оценивала их потенциал. Она вела список новых участников и сортировала их на предположительные отрасли их движения. Множество омег были выбраны пропагандистами, они должны были пускать слухи среди омег, приглашать на тренировки и объяснять им цели суфражизма. В то время активно развивалась печатная отрасль, но печатные станки стоили немалых денег. Бивако искала способы заполучить такой станок не за столь большие суммы. Она значительно упростила свою работу, когда появились официальные участники. Короткими шагами они двигались к заветной цели.

***

Как Данзо и думал, первое время всех манипуляций Кагами — Тобирама проявлял более яркую паранойю, чем привычно. Если бы Кагами выложил все бумаги, какие они при себе имеют, он бы точно впал в истерию или психоз. Его ментальное состояние обязано держать в нейтральной динамике и обязательно за этим следить. Кагами понадобилась неделя для сбора всей нужной информации, Данзо не прекращал восхищаться его талантами, и Кагами смущённо мурчал. За эти два месяца суфражистки достигли приличных результатов: из-за постоянных речей Бивако ранее, из-за её постоянных призывов к стачкам она заимела популярность среди омег, и многие охотно вступали в ряды суфражистского движения, хоть и умоляли о секретности их вступления. Бивако не погружала их в серьёзные дела, по черте характера своего, не доверяя всем незнакомым. К тому же радикальные свои идеи она попридержала, ведь Данзо умолял её на момент ареста не устраивать шествий, если она не хочет болтаться на верёвке. Произошло затишье, Бивако было скучно сидеть и никого не раздражать. Мито занималась структуризацией по плану, Данзо тренировал омег, а Кагами учил Масами использовать свой шаринган, после чего продолжит обучать Бивако бою на мечах. От скуки Бивако решила прогуляться по городу и заодно разведать обстановку. Волнения среди её соратниц всё равно ещё не достигли нужного накала, с такими воодушевлёнными, но всё ещё трусливыми настроениями она не создаст из своей шайки крамольную организацию. Нетерпение её оборачивалось вспышками раздражения. Она шла по улицам, поглощённая своими мыслями, пока не услышала крики слева от себя. — Зачем ты обижаешь их? — вострубил воинственный голос. — Они не обязаны платить более установленного налога Тобирамы! — Это новые указания, только вышли, — отвечает незнакомец. — Все омеги обязаны платить по ним. — Да что ты мне впариваешь? Я знаю, что такого указа нет. Немедленно говори кто дал тебе этот приказ. Бивако заинтересованно поворачивается на источник шума, и увидела как двое альф ругаются на всю улицу. Юноша заслонил собою омегу-дельту и её сына, а ссорился он с официальным эскортом одного из советников, Данзо описал, как они выглядят, и она поняла, кто есть кто. В одном из них она узнала наследника Сарутоби — Хирузена, юношу, с которым она дружила в детстве. Она не рассказала подругам о своём знании этого эпсилона, не поняла, почему, будто стыдилась дружбой с альфами. Она и без Кагами знала, что Хирузен не зазнавался из-за происхождения и свободно общался со всеми детьми. Бивако, пускай и была из очень уважаемого рода, но была омегой, поэтому отношение к ней, как и к прочим её сёстрам, было иным. Хирузен никогда не общался с ней, как со слабой омежкой, девочке даже казалось, что он ставит омег на уровень с собой. Наблюдая очередное убеждение в этом, Бивако улыбнулась. Хирузен и правда особенный. Если бы он стал государем, в их стране наконец бы установилось равноправие. Бивако смутилась этим мыслям и избавила себя от них. Хирузен отстоял безопасность омег и под их благодарности смущённо кланялся и пятился назад. Он выглядел необычайно смущённым, и благодарности принимал нехотя. Будто его поступок настолько очевидный, что не стоит никакого внимания. Хирузен всегда таким был, мужественным и справедливым, но скромным, как ребёнок, не хотел быть в центре внимания за свои поступки и предпочитал делать всё тихо. Удивительно как со своей чувствительностью он вступал в подобные конфликты, ведь его ранимость часто выступала в подобных ситуациях как предательская черта, из-за которой ему было сложно сдерживать шквал своих эмоций. Однако сейчас, Бивако увидела похвальную разумность, он сильно изменился со времён его детских истерик. Она вновь улыбнулась и как назло, Хирузен посмотрел на неё в этот момент. Лицо его по-доброму смягчилось, глаза заискрились восхищением, а улыбка стала шире и лучезарнее. Он направился к ней, и она странно поёрзала, отступая назад, юноша сразу заметил это и мирно продемонстрировал ладони. — Извини, не хотел пугать, — смущается он. — Ты меня помнишь? Я Хирузен, мы жили по соседству, и я воровал твои груши. Бивако по-доброму усмехнулась от этих воспоминаний: — Конечно, помню, — сощурилась она. — Мой дедушка гонялся за тобой со шваброй. — Почти каждый раз, как меня видел, — засмеялся Хирузен. — Мы почти не виделись с момента поступления в школу. Ты очень изменилась, — и смущённо продолжил. — И не только внешне. — Хотела бы я сказать тоже самое, — вновь сощурилась она с кокетливым нахальством. — Ты почти не изменился. Всё такой же плакса, — Сару засмеялся на её слова, и она доброжелательно наклонила голову. — Возмужал, продолжаешь защищать слабых, хотя тебя никто не просит. Что, Хиру-чан, говорят, ты станешь следующим государем. Носа ещё не вздёрнул? Хирузен помрачнел от этих слов, улыбка его слегка ослабела, пускай он пытался её натянуть, но вот глаза поникли, сразу утеряв свой блеск. — Ну да, — невыразительно отозвался он, — становлюсь. Что-то он совсем не рад. Бивако заинтересовалась его реакцией. В конце концов он станет будущим советником, и ей не помешает узнать его мотивы и характер, и получится ли сотрудничать с ним. Однако их детская дружба даёт ей подозрение, будто с ним ей не придётся даже стараться что-то объяснять или убеждать его. — Не строй такую моську, — ухмыльнулась Бивако. — Не думаю, что всё так плохо как ты решил. Пойдём уток кормить, угостишь меня чаем, и расскажешь про своё острое желание царствования, — с улыбкой нежно завершила она. Хирузен согласился не раздумывая. Они прогулялись по набережной и сидели в чайной до самого вечера. Хирузен рассказывал о том, что происходило в его жизни после поступления в школу и Бивако слушая, чувствовала себя обделённой. Она не поступила в школу потому что омега и дополнительного образования у неё тоже не было, все эти годы, пока Хирузен, и Данзо с Кагами учились в военной школе и поступили на пост, она сидела дома. Сейчас она даже не вспомнит чем занималась целыми днями, пока ей это не надоело. Училась она своими силами, и драться училась сама, нападая на соседских альф. Она даже не знала, как далека от умения владения мечом, пока с ней не начал заниматься Кагами. Бивако сидела с чувством, будто её лишили огромного числа возможностей. Хирузен не стал продолжать, почувствовав её тоску. Они заговорились о посте хокаге и хоть Сару эта тема была не приятна, он отвечал на её вопросы, будто чувствовал перед ней какую-то вину за свой рассказ. За свои привилегии. — Семья и друзья стали по-другому относиться. Важничают со мной, как-то излишне фамильярно со мной общаются. А Данзо, — он немного помолчал и мрачно выдохнул. — Он и раньше терпеть меня не мог, постоянно подшучивал, оскорблял, бил, а теперь будто бы возненавидел. Да, он всегда хотел стать государем, но разве я виноват, если это решение Тобирамы? Что я должен был ему сказать? Мне даже представить страшно, откажись я от престола. Бивако задумчиво промолчала. Данзо продемонстрировал своё презрение к Хирузену, и не раз, но ей казалось это отношение несколько странным, чем-то омежьим это почувствовала, но ей сложно объяснить, что это было. Странный акцент Хирузена конкретно на отношении Данзо тоже взбудоражило в ней что-то. Бивако понравилось то, что она почувствовала, это было чем-то личным и «омежьим». Ей нравилось ощущать подобные чувства. — Да я… — Сару неловко потёр шею. — Знаешь, я ведь не хотел быть правителем. Я всегда хотел семью, хотел возродить свой клан, вновь вернуть свою большую семью, и чтобы по имению нашему снова раздавался топот маленьких детских ножек, — а потом мрачно понурил голову, — а быть государем - значит всегда быть одиноким. — У Хаширамы разве не было детей? — нахмурилась она. — Один, — отмахнулся он, — и то правление перешло его брату. Они не стали заморачиваться с регентом. Тобирама сделал всё, чтобы никто не знал об их местоположении. Представляешь? Тобирама прячет своих племянников, потому что боится их смерти из-за политических интриг, — тяжёлым и печальным голосом сказал он. — Тобирама по многим причинам детей не завёл. — Почему? — Он боится их смерти, — продолжил Хирузен с таким же мрачным тоном. — Он думает, что Хашираму и Мадару убили патриархи клана. Он всегда во всех проблемах их обвиняет. Ненавидит дворянство, презирает его, но сам же пользуется его благами. Терпеть это не могу. — Не знаю, — Бивако надувает губы и качает ногами. — Мне кажется, что твоё нежелание становиться государем из-за своей чувственности и доброты наоборот говорит о тебе как о хорошем правителе. Твоё мягкое правление наконец освободит наше государство от боли и несправедливости, — она немного смутилась. — Только я тебе этого не говорила, дубина. — Да-да, конечно, — рассмеялся он. Странное чувство, Бивако раньше такого не ощущала. Ей будто было в самом деле приятно общаться с эпсилоном. Впервые в жизни. Она думала, что все альфы — исчадия ада и не способны проявлять какие-либо человеческие чувства, а могут только насиловать и бить омег. Если бы все альфы были такими, она бы не страдала от своей неизбывной ненависти, не стремилась бы уничтожить каждого из них, не стремилась бы разворошить это государство и поджечь его в кровавом пожаре. Особенные люди часто меняют общество, но не столь добрые. Она со своими товарками может обеспечить нужный политический пыл для его человеколюбивых эмоций. Идея Данзо поставить его в совет — изумительная. Главное — избавиться от остальных советников, чтобы они не задавили его по принципу дедовщины.

***

Спустя год, даже достигнув многих целей, даже структурировав своё движение, даже превратив их несерьёзную компашку в устойчивое и официальное движение, даже выгнав с поста некоторых чиновников, товарищи столкнулись с очевидной проблемой. Кроме Хирузена, они толком никого не нашли. Бивако рвала и метала, они и так потратили много времени, излишне о себе не заявляли, действовали из тени, будто пугались поганых альф. Её раздражало это медленное развитие, надоело играть по мелочи, она хотела придать веса их поступкам и резких перемен, но её пыл постоянно смиряли, убеждая не играть на нервах Тобирамы. Ей надоели эти трусливые убеждения. Очевидно, действуя так, они ничего не достигнут. Какой смысл в создании движения, если они ничего не делают, а попросту сидят и ждут? — И сколько?! — взорвалась Бивако, подорвавшись с дивана. — Сколько таких, как Хирузен? Пока мы будем их искать, то ни черта не успеем изменить. Это суть альф, чёрт побери, самая их поганая суть. В них укоренилась мысль, что мы рабы и мусор. Они на протяжении столетий впитывали это из сисек омег, к которым постоянно тянутся. Да убеди ты хоть всех альф стать советниками, поганую свою суть они не поменяют и не поднимут даже жопы ради мизерной возможности дать нам свободу! Данзо поддерживал её слова. Долгие поиски подходящих альф крайне изнурили его, те единственные, кто согласился, — это парочка сигм из кланов Инузука и Нара, но им придётся поднять чин, чтобы получить место в сенате, да и вряд ли Тобирама одобрит наследниц из древних кланов, учитывая его отношение к патриархам. — Кагами… — напряжённо хмурится Данзо, кусая щёки. — Быть может мы сможем получить пост советников? — Нет. Мы же эскорт, лишь военные, нам не дадут эту работу, сам же знаешь, — мрачно ответил Кагами. — Он поставит только Хирузена. Мито глубоко и раздражённо вздохнула, и закрыла глаза: — Уважаемые товарки, мы в дерьме. Если Мито ругается, значит, ситуация куда хуже, чем им кажется. Данзо просчитался, его план не сработал, ведь ранее работал только с альфами и подменял ненужных чиновников на нужных, а тут всё-таки сенат, в его составе только альфы с чином, а из-за несправедливого строя государства лояльности к омегам у таких не найти. — Больше никаких мягких и тихих действий, — твёрдо насела Бивако. — Мы ни к чему не придём, пока будем возиться с советниками, не укрепим в омегах стойкую идеологию, дождёмся какого ещё жестокого закона, а паранойя Тобирамы может усилиться даже не от наших действий. Мы должны выступить сейчас. Мы должны проверить на практике, чего мы достигли, увидеть, на что наши соратницы готовы пойти, избавились ли наши гражданки от трусости перед этой шайкой никчёмных чинуш. Узнать, готовы ли они бороться! — Хорошо, — согласился Данзо. — Я пытался действовать тихими методами, но видимо надо было изначально действовать жёстко. У меня много идей как нам совершить переворот, — он посмотрел на Кагами. — Мы не будем замещать их. Мы их убьём. — Вы с ума сошли? — испугалась Масами. — Это слишком! Ты же сам говорил, что из-за таких действий государь с ума сойдёт! — Можно подкинуть на их трупы компромат, — предложила Мито. — Как-будто бы их убили верные государю фанатики. Может ему это понравится, и он отнесётся к гражданам с благодарностью. — Мы можем только предполагать, — Кагами нахмурился и скрестил руки на груди. — Шанс пятьдесят на пятьдесят. Либо он обрадуется, либо впадёт в невроз, и мы не узнаем этого, пока не попробуем. Да, пойдём на риск, но выбора нет, Бивако права. Убьём одного, по идее Мито, и посмотрим на его реакцию. Правда не знаю, стоит ли убивать их всех. — Ну наконец мы хоть что-то сделаем, — рычит Бивако. — Я уже хочу увидеть результат, а не ждать чёрт пойми чего. Когда товарки покинули дом, слегка хмельные после их бурной дискуссии за бокалом вина, Данзо и Кагами остались сидеть на диванчике. Учиха лёг на колени друга и выглядел испуганным, его что-то очень беспокоило, и эти неспокойные мысли толкали сердце биться чаще. Данзо не торопил его, юноша расскажет тогда, когда будет к этому готов. — Мне не нравится, к чему всё ведёт, — мрачно пробормотал он. — Это ничем хорошим не закончится. Мы стремимся к чему-то опасному только из-за нашего нетерпения. Может, не стоит так открыто показывать Тобираме наши цели? Может, нам, как эскорту, сказать ему прямо о желании суфражисток с ним поговорить? — Не думаю, что это поможет, — пожал плечами Данзо. — Тобирама нацелен поднять демографию, то, что требуем мы, замедлит его желаемый прирост населения. Ты же сам знаешь его характер. — Вот как раз потому, что я знаю его характер, мне и кажется эта идея безумной, — хмурится Кагами. — Если его никак не переубедить, стоит ли пытаться? Вдруг это перерастёт во что-то более чудовищное, чем что у нас есть сейчас? Данзо не знает, пожалуй, никто этого не знает. У них есть только риск и порыв, а фактических знаний как переубедить государя — нет. Кагами некоторое время помолчал, а потом спросил с досадой в голосе: — Неужели ты не хочешь жить как омега? — Нет, — фыркнул Данзо. — Не хочу. Это рабское существование. Он вспоминал поцелуй с Хирузеном возле костра в ту ночь, когда они сопровождали государя до города на северо-западе. Ему понравился этот поцелуй. Он казался таким естественным и удовлетворяющим. Ему нравился запах Хирузена, его лицо, его касания, его голос, ему нравился его полный любви взгляд. Ему многое в нём нравилось, в особенности то, что он всегда был рядом и Данзо мог на него положиться. Однако он его не терпел, ненавидел каждой клеточкой тела. Потому что он — это он. Хирузен — поганая альфа. — Я революционер, а не омега, — хмурится он и придаёт голосу воинственность. — Наши половые слабости — очередное препятствие на пути к свободе, а любовь, связь, овуляция и остальные рабские конструкции природы нужны лишь тем, у кого нет сил высунуть голову из задницы ради борьбы за благо всех омег. Альфы используют эту риторику «жить как омега» для управления нашими жизнями, внушая мысль, будто любое отличное от подобного существования делает нас никчёмными. Кагами устало вздохнул: — Хорошо-хорошо. Я тебя понял, не надо декламировать передо мной манифесты. Оставь запал для шествий. Кагами выглядел недовольным его словами, но Данзо это проигнорировал, ведь он прав и ошибаться не может. Кагами пора привыкнуть к его идеологии — быть омегой значит быть рабом. Принимать эти чувства к Хирузену — значит быть рабом и позволять альфам контролировать его через сексуальность и половые слабости, через мысль, будто единственное его желание и предназначение — это найти себе альфу и родить детей. Он никогда не проиграет Хирузену — Данзо умнее, сильнее и хитрее его, он станет государем, а не этот бездарь.

***

— Тобирама! — завопила Бивако. — Мы составили акт об изменении конституции! Мы требуем немедленной аудиенции! Со границ города стекались омеги-суфражистки, фактические участники их милитанского движения, те, которых много месяцев искали Мито и Бивако. Каждая из них получила приказ: создать шум, привлечь внимание, не убивать гражданских и не трогать полицию. Их цель — это навести беспорядок, чтобы недовольства полиции мгновенно доложили Тобираме об их существовании. Настроения толпы были склонны к погромам. Чем яростнее кричали Бивако, Данзо и Мито, тем ярче проступала в омегах «бунтарка», с каждым мгновением их пылкие стремления находили отражения в крушении зданий. Они разбивали стёкла, выли, бросали цветные дымовые шашки — они крушили только государственные здания: дома и особняки мелкого дворянства, здания полиции, казармы и банки. Бросали в стены, наполненные красками, стеклянные бутылки, разбрасывали по улицам листовки с приглашением вступить в их ряды. Любых буйных альф-граждан они связывали, а исполнителей власти они обливали краской. С воинственным улюлюканьем они сжигали свои шейные платки, бросали под ноги обрезанные полы сарафанов, косынки, распускали волосы и рвали украшения, которые были принесены как выкуп за них на смотрины. Всеми силами омеги привлекали к себе внимание государя и общества. Тобирама более не будет прикрываться игнорированием или занятостью, они выцепят его взгляд, заставят увидеть их во всем их величии, и государь наконец выйдет к ним на диалог. Более не будет поганых мелких чинуш, которые прятали от государя их существование и их требования. — Сексуальная эксплуатация — это фундаментальный фактор всех других аспектов нашей жизни! — воинственно кричит Бивако. — Наше подчинение абсолютно, и оно включает не только политическую, экономическую, идеологическую и социальную, но и сексуальный контроль. Эта борьба не только за право голоса, но это лишь часть борьбы против всех форм альфачьего и государственного контроля! Лидерши стояли на ящиках из-под яблок, и по всей улице громыхали их речи, взывали к чести и к достоинству набравшихся храбрости омег. Бивако была права, когда перешла к действиям, ведь воочию убедилась в решимости своих последователей. Они готовы кричать и бороться, теперь они не боятся общественных устоев, которые обязали их молчать и терпеть, — более они не намерены быть слабыми. Каждое такое шествие, каждая их тренировка, каждая их социальная деятельность пробудила в них огонь и устойчивое убеждение что-то изменить, и убеждение это укореняется с каждым днём. — Без признания омежьей сексуальности, без яркой её демонстрации во благо себя, мы не отберём контроль над ней у альф! — дополняет её речь Мито. — На протяжении веков омеги были вынуждены подавлять свои сексуальные аппетиты и желания только лишь из-за страха альф растить чужих детей. И они продолжат этот контроль, если мы ничего не сделаем! И даже Масами присоединилась к их громким и храбрым речам, непривычно повысив свой тихий голос: — Если омега не в состоянии продавать свой труд, она вынуждена продавать своё тело либо как проститутка, либо как жена. Как можно испортить такое великое счастье, как любовь, превращая её в очередной инструмент контроля и подчинения? Что это за бесчеловечный закон, принуждающий рожать детей не от любимых и не ради любви, а по указке государства? Этот закон обесчеловечивает нас, превращая в конвейер производства налогоплательщиков и пушечного мяса! Громкий гул вторит её речам, омеги вскидывают кулаками, прыгают на месте с протяжными криками и только активнее крушат государственные символы. — Решение лежит в движении вперёд, к прекрасному будущему! Мы должны обязательно вырасти из старых традиций и привычек! Взрастить новые, где омеги стоят наравне с альфами, как и было задумано природой! — кричит в дополнение Данзо. — Иначе участь наша будет не лучше, чем у дворовых псов! — Государь! Хватит не обращать на нас внимания! — вновь вопит Бивако, вскинув кулаком вверх. — Мы такие же граждане этого государства, как и альфы! Нельзя более презрительно относиться к нашим проблемам! Выходите на разговор с нами, и мы уверим Вас в жестокости этих законов! Толпа разошлась криками, громкими песнями, их настроения вспыхивали вспышками цветного дыма, звоном разбитых бутылок, треском сломанных балок и неодобрительным воем в сторону гвардейцев. Вся эта какофония звуков в итоге смешалась в мелодичную песню несправедливого существования. Эта песня несла в себе ноты скрываемой обиды, тихой ярости, скорбного рёва — это душевный крик омег. Искренний, он не нёс в себе преувеличение или ложь, ведь более просить им нечего — только сочувствия. Тобирама слышал эту песню. Он стоял на самой вершине резиденции, в своём кабинете, и сквозь широкие окна наблюдал за происходящим погромом. Лицо его выражало собою хладнокровие и лёгкое раздражение, не более. Сцепив руки за спиной в замок, стоял с прямой спиной, и взгляд его плыл от одного происшествия к другому. Хирузен стоял подле, и сердце его сжималось от тоски. Отчаянные, непонятые и неуслышанные омеги ударились в крайности, лишь бы им дали хотя бы возможность обсудить их положение с государем. Хирузен слушал речи Бивако часто, всё это тянулось месяцами, она раздавала листовки, она разговаривала с омегами, разговаривала с чиновниками, чего она только не пробовала. Омеги не раз собирали маленькие митинги и шествия, но их разгоняла полиция. В конце концов, он так часто разговаривал с Бивако, так привязался к её волевой и пылкой личности, что не мог более не сопереживать её тягостной судьбе. В нём с самого его детства не было предубеждений, две его матери воспитали в нём сочувствие и доброту, отец не противился этому из-за своего легкомысленного характера, он редко вмешивался в воспитание, только играл с ребёнком и учил его бою. Хирузена отпускали гулять по городу, и он легко находил себе друзей, даже не задумываясь об их поле или статусе, он думал только о веселье. Помогал пожилым, помогал лавочникам расставлять товар, и его за это угощали конфетами. Он защищал маленьких детей или омег от хулиганов. Просто хотел оказаться везде, влиться в любое социальное движение, ведь ему были интересны люди вокруг, и будучи эмпантом, впитывал в себя личностные качества, воссоздавая метафорические инструменты для помощи им. Он не любил учиться, был ленивым и недисциплинированным, обучению предпочитал игры и гульбища, и матери не могли обуздать его энергию, а отец не видел в том проблемы. Хирузен не слишком-то изменился к возмужанию. Он остался ласковым, беспечным добряком с благородным сердцем. И, обладая столь изумительными добродетелями характера, смотреть на всё это ему горестно. Ему горестно отношение Тобирамы, его хладнокровные глаза, его раздражённое лицо и его лишённый сочувствия образ. И этот человек выбрал его будущим государем. Хирузен не понимает почему, искренне не понимает мотивацию этого выбора. Ведь Данзо на роль преемника подходит лучше, он также хладнокровен в политических интригах, он умён, дисциплинирован, безжалостен к врагам и, к тому же, превосходный для своего возраста стратег. Хирузен же не обладает ни единым навыком политика, для царствования он был слишком приличным человеком. Такие не становятся правителями страны, потому что Хирузен сразу пошёл бы навстречу Бивако и обсудил бы изменение законов, а Тобирама считает их неправовыми. Очередной гул толпы, суфражистки перевернули повозку с государственными письмами. Уголок губы Тобирамы дёргается. — Смотри, Хирузен, до чего масса способна дойти, если позволить ей делать что вздумается и идти у неё на поводу, — мерно проговорил он. — Как будущий государь, ты обязан научиться подавлять её, — Сару уже хотел было возразить, но Тобирама, будто предугадав его протесты, продолжил. — Это масса. Масса — это тупой, яростный и неуправляемый зверь. Масса всегда искренне верит в свою непогрешимую правоту и власть. Ею движут иррациональность и порыв. Без вождя она бесконтрольна и не умеет грамотно направлять свою энергию в продуктивное русло, крушит всё на своём пути. Только лишь ради удовлетворения общественного стремления всё разрушать. — …но, почему просто не дать им желаемое? — печально отозвался Хирузен. — Они же просто привлекают Ваше внимание, у них нет дурных намерений. — Они убили моих советников, несложно об этом догадаться, — отвечает государь всё так же мерно и холодно. — Я не злюсь, моя вина в том, что я поставил чёрт знает кого и не следил за ними. Однако такие методы с их стороны неприемлемы. Это крамольничество. Прояви они большей настойчивости, они сумели бы заставить меня их слушать, нашли бы любые методы меня выцепить, но в главной проблеме своей они увидели сенат и полностью его уничтожили, вот она — тактика их переговоров. Они перешли к насилию в сторону государственной власти. Если я продемонстрирую лояльность к таким методам уговора, то люди поймут, что беспорядками и неподчинением они могут получить всё желаемое. Их лидер ведёт их на бессмысленную смерть. Они ничего от меня не добьются, пока не поумерят гордость и не представят мне фактические требования, а не сопливые выкрики о равноправии. — Но они же… Они же пытались говорить с ним без пролития крови. Хирузен же своими глазами видел мирные шествия Бивако, она постоянно произносила речи, каждую неделю собирала последователей, постоянно приходила к советникам, но её никто не слушал. Только сейчас Тобирама обратил на них внимание, разве нынешнее их шествие не успешно? Разве это не показывает, что их идея сработала? Почему же сейчас, наконец обратив на них внимание, Тобираме это не нравится, и он обвиняет их в этом, и стремится это своё внимание искоренить? — Ты не обязан их слушать, Хирузен, — продолжал настаивать Тобирама. — Я государь, и моё слово — закон. Знаешь почему? — Хирузен заинтересованно хмыкнул, государь продолжил. — Потому что я обладаю достаточным опытом и знаниями, чтобы управлять страной, в отличие от этой бешеной массы. И ты, Хирузен, как мой преемник и ученик, когда взойдёшь на пост, даже не сомневайся в своём превосходстве над ними. Ведь любое твоё сомнение отразится на благополучии твоего государства, — его голос потяжелел. — Насилие подавить можно только насилием. Они сами окрасили нашу дискуссию кровью. Хирузен понимал, на что намекнул ему государь, и тело его поразило вспышкой страха. Его благородство несогласно с этими словами, с намерениями правителя, он не мог стоять и смотреть, чем обернётся этот погром. — Нет! Подождите! — взволнованно поднял он голос. — Я поговорю с ними! Я скажу им разойтись по домам, — и торопливо выбежал из кабинета, сшибая на своём пути чиновников. — Милосердие царя ведёт к беспорядку, — пробормотал Тобирама, когда Хирузен покинул комнату. Он не препятствовал решению армии и полиции применить жёсткие методы. Им дан приказ остановить погром, а каким образом — государя не волнует. Приняв произошедшее на личный счёт, альфы при исполнении в своём извращённом представлении власти желали проявить насилие. Такое бывает, когда человек, держа пост, думает о себе больше, чем того заслуживает. Уверен в своей непогрешимой власти, и такими были не только военные, но и учителя, воспитатели, а особенно чиновники или знаменитые актёры. Гвардия и полиция вышли на улицы и, не сдерживаясь, подавляли восставшую толпу. Некоторых омег они били, некоторых связывали, толпа бросалась от них с неодобрительным воем, демонстранты не знали куда от них бежать, ведь градейуев было больше. Увидев этот беспредел Данзо и Кагами, предупредив заранее товарок, побежали в резиденцию, чтобы выяснить намерения государя. Бивако и Мито бросались в бой. Какой бы сокрушительной силой Узумаки ни обладала, наученная концентрировать чакру в своих кулаках, даже она не справлялась с таким количеством гвардейцев. Они не шли единым строем, а разбегались по улицам, гоняя омег и использовали различные стихии, чтобы сбить их с ног и арестовать. Хватали по одной и, не жалея, били. Гремели взрывы, клубы дыма поднимались вверх, от огненных шаров, бросаемых в суфражисток полицией, они отбивались огнём, водой и землёй. Увидев и услышав этот беспредел, ранее находясь в здании полиции и пытаясь отогнать омег от него, капитан Манабу прибежал незамедлительно. Увидев полицейский беспредел, своих же подчинённых и их методы, он яростно завопил: — Какого черта вы все делаете?! Немедленно остановитесь! — он бросал на землю своих подчинённых, хватая их за шкирку. — Я каждого на верёвке повешу как дезертира! Где чёрт побери генерал, какого хуя он позволяет творить подобное? — Нам государь разрешил! — вскрикнул один из них. — Не пори чушь! — яростно взревел Манабу. — Как государь мог разрешить это?! Он оглядывается и, замечая, как его подчинённые нападают на омег, каждого бросал на землю голубыми нитями. Пытался хоть как-нибудь всё это остановить, не мог поверить, что Тобирама позволил так жестоко обойтись с толпой омег. Масами как раз пробегала мимо него и защищала соратниц, используя силу своих глаз и навязывая врагам иллюзии. Её мастерство не позволяло дурманить их надолго, но этого времени было достаточно, чтобы помочь товаркам сбежать. В очередной раз захватывая полицейского в своё гендзюцу, Масами не осторожничала и не заметила, как один из гвардейцев занёс на неё руку. Манабу кинулся к нему и, пока Масами пугливо оборачивалась, он ударил нападавшего в живот. Как барон Учих, Манабу не позволит нападать на омегу из своего клана. Он хранит глубокую верность государю, но даже ему Манабу не позволит вредить выходцам из своего клана. Дельта от испуга упала на землю, в ужасе осматривая капитана, думала, сейчас он схватит её в какую-нибудь технику, но он хватает её за руку и ставит на землю. — Ты в порядке? — он выглядит взбешённым, но голос у него дрожит, Масами кивнула. — Убегай отсюда, скажи всем учихам разойтись. Она ведь никогда не видела Манабу в такой близости, всё никак не удавалось рассмотреть его лицо, и сейчас она осматривала его так, будто видит в первый раз в жизни. Он не смущён, как она, в глазах его Масами видела решимость и злость. Он что-то сказал, прежде чем убежать, но дельта не расслышала. Она стояла поражённая, не осознавая произошедшего. Это было парадоксально, пускай Масами не испытывала такой же ненависти к альфам как Данзо и Бивако, хорошего мнения о большинстве из них она не имела. Альфа спас её сейчас, а ведь альфы никогда прежде её не спасали, тем более столь суровые как Манабу. Грозный барон Учих, главный капитан полиции и ветеран войны спас её от подчинённых генералов Тобирамы. Потому что она, - в чьих жилах течет кровь благородного и древнего клана, - важнее ему, чем политические почести. Масами тяжело в это поверить, ведь подобное поведение капитана полиции может разгневать Тобираму. Учиха не наблюдала прежде за альфами такой доброты. Она проводила его взглядом до самого конца, и продолжала смотреть, даже когда он исчез за домами, будто хотела убедиться в реальности происходящего. Барон Учих спас её, - подумать только. Она трепетно выдохнула и побежала к Бивако. Группа гвардейцев и полиции перегруппировалась. Они встали в ряд и, сцепив руки, набирая воздуха в лёгкие, создали мощную стену огня. Хирузен прибежал вовремя. Стена огня надвинулась на суфражисток, но он встретил её возвышая высокую стену земли, и она приняла на себя весь удар. — Мне не нужна твоя помощь, Хирузен! — закричала Бивако. — Да ты что? — съязвил Сару. — Хочешь поджариться? Эти солдаты сошли с ума! — Они выполняют указ Государя! — возмущённо кричит Мито. Хирузен поверить в сказанное не мог: — Не может такого быть. Тобирама бы так не поступил! Он наоборот готов был пойти на диалог! Однако Бивако непреклонна: — Хватит мне в уши заливать! Твой ебучий Тобирама так и поступил, и поступит так вновь! Он ебаный деспот! — Чёрт возьми, хватит пререкаться, — грозно крикнула Масами. — Нам нужно убираться отсюда! — Бивако! Подмога прибыла! — Данзо приземляется на край стены и силой своих могучих лёгких сдувает столп пламени с их пути. Хирузен вновь помог ему укрепляя землистую стену. Кагами приземлился позади него и волнительно осмотрел толпу. — Нам надо разбегаться, Бивочка, — кричит он. — Тобирама серьёзно настроен повесить всех причастных к мятежу, мы не готовы к сражению. Надо спрятать детей по домам и отступать в лес! — Я сама сражусь с ним! — взревела она. Данзо оборачивается и кричит: — Не неси чушь, Бивако! Сейчас для тебя самое главное обеспечить безопасность твоих подчинённых, иначе спасать будет некого! Кагами выдыхает плотный туман дыма, растворяя их образы во мгле. Бивако ничего не оставалось, как бежать, и она прискорбно смиряется с этим. Она хлопает Масами по спине и кивает в сторону. Они организуют толпу, требуя от всех держаться стройной линией и разбегаться в стороны, как они покинут город. Немного погодя не схваченные омеги пропадают в тенях густого дыма. Команда эскорта разбегается по улочкам. Это был абсолютный провал. Бивако от великой досады кусала губы и еле подавляла в себе желание заплакать. У них снова ничего не вышло. Их маленькая группа сидела дома у Данзо и Кагами, и они абсолютно поникшие и мрачные долго и красноречиво молчали. Опустошена уже одна бутылка вина, вторая — опустошена наполовину. Не знали, что сказать, не были готовы к произошедшему, не подозревали, что государь пойдёт на такое, думали, что их будут останавливать как в прошлый раз, но военные с ними не сдерживались. Бивако даже не знала о судьбе схваченных соратниц, Масами утирала слёзы, не хотела представлять, что с ними сейчас делают. Данзо винил себя, не думал, что у него так мало стратегического и политического опыта, был излишне самонадеян и горделив. Кагами успокаивающе гладил Учиху по голове. Мито пропала лицом в ладонях. Каждый из них понимал, что, если они не остановятся, то дело приведёт к гражданской войне. Они не готовы к этому знанию, не хотели в него верить. Сами, разжигая огонь бунта в своих соратницах, этот огонь сейчас утеряли. Поражение сломило их. Они понятия не имели, что им делать дальше.

***

На следующий вечер, когда Кагами отлучился тренировать Масами свои глаза, а Бивако сражаться на мечах, Данзо сидел дома и вновь перечитывал политические учебники, книги и записи дедушки в тетрадях. Поражение так ударило по его самолюбию, что он стремился поскорее возвысить себя в своих же глазах. Его невероятно разозлило решение Тобирамы ударить по шествию суфражисток настолько безжалостно. Эту злость исправит только другая крайность. Данзо хотел сам напасть на военных государя, отомстить настолько жестоко и бесчеловечно, чтобы Тобирама подавился от ярости. Он так и представлял его довольную морду, когда разогнали всех омег с улиц, и каждый раз, как о ней думал, вычерчивал ещё более отчаянные тактики нападения. Отвлёк его шум в гостиной, он поднял уставший взгляд наверх и увидел, как у арочного проёма стоит взволнованный Хирузен. Юноша смотрит на него и стучит по древесной раме, Данзо хмурится — глупость какая-то, он всё равно уже вошёл к нему домой. Юный Шимура кивает, Хирузен бросается к нему, падает на колени и хватает его за руки, устремив свой испуганный взгляд ему в глаза. — Данзо, неужели ты во всём этом участвуешь? — боязливо протараторил он. — В этой крамоле, в этом бессмысленном проливании крови? О чём ты только думаешь, это очень опасно! — Тебе то что, Сару? — хмурится Данзо и вырывает свои руки. — Ты же мой друг, я очень переживаю за тебя, — Сару обхватил его щеки, Данзо вздрогнул. — Если Тобирама узнает о твоей помощи Бивако, он страшно разозлится. Прошу тебя уйди оттуда. — Т-ты мне не друг! — Шимура отмахнулся от его руки и резко встал с кресла. — Мой друг Кагами! А ты, лишь выскочка, на привязи государя. С чего бы мне тебя слушать? Не важничай тут со мной, будто я какая-то мелкая сошка по сравнению с Тобирамой! Хирузен торопливо встаёт с колен, не отрывая от товарища пугливого взгляда: — Это ты так ко мне относишься, это ты соперничаешь со мной и вечно в чём-то соревнуешься, а я считаю тебя другом, и это непоколебимо. Данзо, это не шутки, будь осторожен, не поддавайся максимализму, Тобирама убьёт тебя, если… — Я не н-нуждаюсь в твоих советах! — возмущённо перебивает Данзо. — Не вмешивайся в мои дела. Кем ты себя возомнил, чтобы приказывать мне? Хирузен замолчал, стоял абсолютно ошарашенный. Его глаза слегка сощурились, и как будто от досады или обиды, он сжал губы в длинную бледную полосу. Данзо даже застыдился из-за этого выражения и еле подавил в себе желание отвернуться, лишь бы эти несчастные глаза не прожгли в его сердце дыру. Он отошёл к стене, желая почувствовать хоть какую-то опору, и скрестил руки на груди. — Я не понимаю, — потерянно пробормотал Хирузен. — Да чем же я заслужил такое отношение? За что ты так сильно меня ненавидишь? Что я сделал тебе? — Потому что ты…! — хотел было возмутиться Данзо, но вовремя осёк себя. Альфа. Он альфа. Хирузен лихорадочно вздохнул и резко двинулся к нему. Данзо испугался и вжался в стену, и тогда Хирузен громко хлопнул ладонями по обе стороны его лица. У Шимуры будто сердце в пятки упало, по телу пронёсся волнительный огонь. Сару, как всегда, пахнет мягким мускусом и цветочным садом с пушистой травой и влажным переплетением тел, и юноша терпит, лишь бы не раскрыть свой феромон в ответ. — Неужели я и правда так тебе противен? — серьёзно спросил Сару, оглядев друга мрачным взглядом. — Ты дружишь со мной из-за чьего-то принуждения? Скажи же мне. Я не понимаю тебя, я не понимаю, что ты от меня хочешь, что ты чувствуешь ко мне. Ты никогда не говоришь правду, ничего не объясняешь, только кричишь на меня. Почему? Почему ты так ко мне относишься? Потому что влюблён. Он омега и притворяется альфой, он стремится взойти на пост и рвёт для этого глотки, он прячет свой феромон и воздерживается, позволяя себе лишь мастурбацию. Он слышит феромон государя, Хирузена, всех альф поблизости, от них пахнет возлежанием с омегами, им доступны прикосновения. Страсть, желание, чувственность, им доступна любовь. Данзо лишён всего этого. Лишён юношеской любви, поцелуев, прогулок под луной, легкомысленного кокетства и пьяного флирта — и быть рядом с тем, кого любит. Омеги не терпели в течку, альфы не терпели в гон, а Данзо терпел всегда и боролся с неодолимым желанием наконец возлечь с альфой. Ему до сих пор обидно, что все его ровесники лишились невинности, познали чувственную близость, кусали и целовали друг друга, что испытывали невероятные по своему разнообразию контрасты эмоций. Они могли позволить себе детей, только захотев. Данзо лишён всего, что делает человека счастливым. Его единственное счастье в жизни — это Кагами. Не будь его рядом, Данзо бы давно покончил с собой от столь тяжкой и горестной судьбы. Данзо более вжался в себя от столь невыносимых и безрадостных мыслей, и Хирузену лёгким налётом дальних воспоминаний причудилась похожая сцена. Ещё один раз, когда Данзо так же испуганно вжался. Как будто он всё ещё чего-то в нём боится. — …ты меня боишься? — жалобно спросил он. Данзо нашёл в себе силы возмущённо его оттолкнуть и спрятать лицо. — Ещё ч-чего! — однако дрожь голоса скрыть не удалось. — Возомнил из себя невесть что, боюсь я его, конечно, когда ты минутой ранее разнылся тут, как омега. Нормально я к тебе отношусь, это ты вечно ко мне невпопад лезешь, вот и огребаешь. Какая-то дурацкая попытка перевода темы, и Хирузен проглотит это. Данзо нужно вести себя осторожнее и не так часто злиться на него, иначе его в конце концов это выдаст, не догадается Хирузен, догадается кто-то другой. В попытке загладить свою вину Данзо предложил товарищу вино и вишню, Сару угостился двумя ягодами и со странным выражением лица покинул дом. Шимура ещё чувствовал себя виноватым перед ним, хоть и пытался противиться этим чувствам, неприятный осадок от разговора остался. Ждать возвращения Кагами слишком долго, а он хотел поскорее его обнять, чтобы поднять себе настроение, поэтому он зовёт Мито, и они вместе идут встречать своих подруг. Хирузен тем временем медленно шёл к себе домой. Всё думал об их отношениях, задавал вопросы и не находил ответов, ведь Данзо их никогда не давал. Он его не понимает, сколько бы ни пытался, а ведь в людских сердцах он всегда находил очевидные ноты характера, в Данзо он почти ничего не видел. Он скрытен, часто молчалив, бывает хладнокровен, а бывает вспыхивает как спичка, особенно когда дело касается Сару. Он мил и ласков только с Кагами, и то не показывал этого перед друзьями, будто они не хотели привлекать ненужное внимание. Тот же Тобирама не знал об их глубоких чувствах друг к другу, знал лишь, что они помечены, и только Хирузен посвящён в таинства их связи. Что он чувствовал от этого, старался не думать, ведь в нём змеилась лёгкая зависть и ревность, когда он видел их вместе. Когда видел, как Данзо ласково ему улыбается и держит его за руку. Моменты, когда Данзо позволял Хирузену себя касаться, редки, но почему-то остаются в памяти трепетными сценами, полными загадочной чувственности. Таинством подростковой любви — невесомой, не очевидной и полной смущения. Именно эти воспоминания бередят раны после каждого их повседневного разговора. Именно эти воспоминания волнуют в нём ревность. Эти воспоминания гложут его душу тяжкими цепями. За последние месяцы произошло столько событий, что они не укладывались в голове Хирузена, и чем-то интуитивным он ждал не то чтобы неприятностей, а катастрофы. То, что произошло несколько дней назад, выльется в кошмар, приведёт граждан к отчаянию. Это гнетущее чувство не покидало его, сколько бы он не старался его подавить. Это чувство человеческое, исходит из подсознания и оставшегося животного нутра. Так же, как лес затихает перед бурей, так и сейчас улицы казались ему излишне «тихими и пустыми», а ведь только лишь половина девятого. Как кролики, спрятались по своим норам граждане Конохи, будто не хотели выходить на улицу, даже во дворы свои не выходили. Странное ощущение, гнетущее, Хирузену аж подурнело. И, подходя уже ко входу на центральную площадь, когда он поднял взгляд… он всё понял. Хирузен упал на колени и тёплые слезы закапали с его глаз: — …что же вы наделали, государь, — отчаянно пробормотал он. Все четверо закончили к самой ночи и беззаботно шли домой. Настроение и дух у них повеселел, любая тренировка поднимет боевой настрой, у них появились силы выстроить следующие планы. Друзья смеялись, игриво толкали друг друга в бока, Кагами мычал под нос песенки, Бивако громко охала от своих же шуток. В них теплилось ощущение, что в следующий раз у них точно всё получится. Отчаиваться нельзя, иначе они ничего не достигнут, а они потратили слишком много времени и усилий, чтобы бросить всё на полпути. Данзо сам воодушевился. После неприятного разговора с Хирузеном, он пришёл к подругам подавленным, но их задор и ласковость помогли ему поднять настроение. Он всё хвастался, сколько черновиков стратегий он набрасывал при чтении учебников, и выражал нетерпение, когда они всё это обсудят. Они суфражистки, поэтому не боялись ходить под ночь по городу и смеяться во всё горло, альфы сами к ним не подойдут, увидев их одежду, потому что суфражистки постоять за себя не забоятся. Поэтому друзья приятно наслаждались весенней ночью, вдыхали сладкий запах тёплой земли и влажной щебёнки. Они пока не решили, устроят ли они совместную ночёвку или лягут спать. Подходя к центральной площади, они не подмечали ничего вокруг, ведь были увлечены друг другом. Всё вылавливали лица друга, подхватывая подшучивания и шутки, даже Масами, не отличаясь колкими фразами, подхватывала этот ребяческий настрой. Первым заметил Данзо. Он резко остановился, соратницы чуть не упали на него и, сначала не осознав должным образом, на что он смотрел, растерянно озирались по сторонам. Вторым заметил Кагами и, сжав плечи подруг, вынудил их устремить взгляд вперёд. Гробовая тишина. Тёплый весенний воздух повеял могильным холодом, пропали и цветы, и трава, лишь гнилые ветви и разложения сбитых лошадьми голубей, вспоротые животы лягушек, замученные, изглоданные псы. Это был путресцин, и они откликнулись на него так, как должны были, — затихли, стали осторожными и агрессивными. Сработала их природная память, ведь, почувствовав запах смерти, организм стремится избежать угрозы. Можно ли описать этот запах, если принадлежит он не миру живых? Услышав его однажды, ни с чем не перепутаешь. Сладковато-горьковато-тошнотворный, гниющая кровь, металл, глубокие газы — исключительно резкий. Вот его ольфакторная пирамида. Будь у смерти феромон, он бы звучал так. Вдоль центральной улицы возвышались высокие столбы: пять, десять, пятнадцать, толстые и крепко вбитые в землю. Вокруг тишина, лишь гнетущий скрип туго связанных волокон, по традиции заплетённых в восемь шлагов. Ветер слегка колыхал юбки, полы которых испачканы кровью и грязью, из них виднелись хрупкие бледные ноги, чей ранее изящный силуэт переломали лиловыми пятнами. Пальцы качались вслед за телом, тянувшимся к матери-земле. Хрупкие шеи омег сломаны, удушены толстыми верёвками, и на груди их покоилась склонённая голова, чьё посмертное выражение агонии прятали длинные волосы. В сумраке вечера картина эта предстала ужасающим и мрачным видом, эту картину рисовали кровью, слезами и грязью. Двадцать восемь повешенных омег — матерей, сестёр, бабушек, дочерей и подруг, дельт и омикронов. Прекрасных, красивых и ласковых, чью очаровательную красу растоптали грязными ногами. Детей лишили матерей, и дети эти вынуждены смотреть, как их матери очерняют главную площадь города своим жестоким конечным итогом. Они мертвы. Все они. Бивако не могла поверить в увиденное, тело её крупно затряслось, руки, губы задрожали, а сердце и живот скрутило мучительной болью. Ей показалось, будто она разучилась дышать, и стояла будто целую вечность, ни разу не вдохнув. Ноги подкосились, и Бивако упала на колени, она даже не почувствовала, как щебёнка впилась в её кожу. Она наблюдала, как ряд её товарок, храбрых омег и отважных матерей, висели на верёвках на обозрение городу. Бивако даже не услышала, как из лёгких её раздался оглушительный вой. Она рыдала так отчаянно и громко, что её горло надорвалось. Царапала ногтями предплечья, сжалась, как младенец в женской утробе, будто матушка защитит её от жестокости жизни, но только лишь склоняла голову и кричала громче, позволяя слезам сыпаться с глаз. — …это я виновата-а-а-а! — громко ревёт она. — Я винова-ата-а-а! Го-оспо-оди, за что-о-о?! — и только глубже впивалась ногтями в плечи. Масами рыдала, как ребёнок, всё качая головою, будто не хотела в это верить. Упала на колени следом и ударилась головой о сжатые кулаки. Мама растила её доброй, верной служительницей Божьей воли, всю свою жизнь она посвятила помощи слабым и обездоленным. Её сердце, большое и тёплое, прямо сейчас разбилось и упало в живот с хлёстким звуком. В ней порвалось что-то. Что-то очень важное. — Не могу поверить, что он пошёл на это! — отчаянно кричала Масами. — Мы же никого не убивали, мы лишь привлекали к себе внимание, мы же ни одного гражданского не тронули! — Советников всё равно бы казнили, — дрожала голосом Мито, болезненно впившись ногтями в грудь. — Какая разница, что это свершилось нашими руками? Мы же пришли на шествия беззащитными, без цели насилия. — Он повесил матерей на главной площади, чтобы их дети смотрели на это, — слёзно бормочет Кагами. — Повесил их, чтобы заткнуть нас, запугать нас, только лишь из-за того, что не хочет пойти на диалог. Я ведь знал, что это ни к чему хорошему не приведёт, — и, уже не сдерживаясь, рыдает и падает на руки друга. — Как же я ненавижу его. Как же я его ненавижу. Лишил меня семьи… а теперь и соратниц. Данзо даже слова не мог из себя выдавить, его грудь сжало такой чудовищной болью, что даже слёзы не могли упасть с его глаз, а только лишь увлажняли склеру. Он вспоминал свою маму, её потухший взгляд, бледно-землистый цвет кожи, её холодные пальцы и мгновения, когда тепло покидало её тело. И сейчас, наблюдая это, он будто переживал всё опять. На его глазах отразилось всё мучение его несчастной матушки: боль, страдания и бесславная смерть. Омежья участь. — …снимите их, — задыхаясь, пробормотала Бивако. — Снимите, и мы похороним их, как полагается, по всем традициям, как храбрых воинов. Мы найдём сиротам матерей, мы исправим этот акт жестокой бесчеловечности во имя нашего омежьего рода. Ради тех, кто доверил нам свои жизни, и это стало их… — горько прохрипела она, плотнее вжавшись в себя, — главной ошибкой. Данзо не смог сдвинуться с места, поэтому снимали их Кагами и Мито, аккуратно обрезая верёвки и высвобождая хрупкие шеи от петель. Они ласково укладывали их в ряд на землю и, не выдерживая более, отворачивались. Навстречу друзьям, из-под навеса плотных теней тихо и настороженно крались омеги, их соратницы, что живут в ближайших домах. Их лица были не менее печальными. Они помогли взять мёртвые тела омег на руки и, не проронив ни слова, слегка опустив голову, направились в сторону кладбища. На кладбище собрались многие, но все они молчали в память о погибших, ставили свечи и тихо молились. Омеги помогали рыть землю, используя свои способности и облачая тела в белые сатины, клали их на дно. Их осыпали цветами, сироты погибших приносили их любимые вещи — кушаки погибших мужей, драгоценности, символические камни, памятные фото, пластинки любимых песен. Поджигались благовония, печально шептались молебны служащих при церкви монахинь, трагичное детское сопение в чужие плечи, в плечи тех, кто станет им следующими матерями. — Ненавижу его, — еле слышно и лихорадочно бормочет Бивако. — Я ненавижу его всеми фибрами своей души. Это вызов, и он безжалостен. Что ж, Тобирама, я принимаю твои условия игры. Я убью тебя. Я хочу, чтобы ты страдал. Я хочу, чтобы ты сдох, как поганая шавка, — продолжительно замолчав, она стиснула кулаки и болезненно выдохнула. — Сестры мои, — и наконец повернулась к товаркам, щуря опухшие красные глаза. — Тобирама видит нас такими, кого стоит вешать на обозрение тысячи граждан, как предателей родины. Быть может, нам действительно стоит такими стать? — …война, — еле слышно прохрипел Данзо. Услышав эти слова, Масами укрылась в объятья Кагами и снова заплакала, её вид так и кричал: «О боже, нет, как же до того дошло?» — Речь не идёт уже ни о чём другом, — мрачно дополнила Мито. — Либо он, либо мы. Если мы хотим жить, он должен умереть. — Мучительно, — подавляя ярость, цедит сквозь зубы Кагами. Бивако молча отвернулась, продолжая наблюдать за похоронной процессией. Вот и всё. Иной цели более нет. Собравшись в поместье рода Исидзия, товарки вновь принялись за пылкие споры, однако теперь разногласий в плане методов борьбы не было. Масами и Кагами более не противились жестоким методам, они слушали полные ярости и отчаяния предложения Бивако и Данзо с мрачным видом. Однако дельте всё равно требовалась поддержка из-за неизбывной грусти, поэтому она лежала на коленях Кагами, и он гладил её аккуратно по голове. Взгляд у них стеклянный, как по обычаю бывает у тех, кто вознамерился убить. Данзо более не думал в сторону хитросплетённых планов, он искал возможность ослабить Тобираму любыми способами, не затрагивая государственное процветание. Однако звериная ярость и вожделение мести толкали его к иррациональным истокам, к самой человеческой его сути. Его не волновало, сколько людей погибнет в их инсинуациях, лишь бы это были альфы. Бивако с самого начала хотела разгромить эту страну ради свободы. Мито держала себя в руках, но даже её хладнокровие надломилось. Масами, какой бы всеобъемлющей любовью она не обладала, более не чуралась убийств. Этическая сторона их движения пропала во мгле сожалений. — Вы состоите в сопровождении государя, и мы знаем весь его путь, — рассуждала вслух Мито. — Можем застать его врасплох, и заминировать главную дорогу, ведущую в военный порт. — Плохая идея, Миточка, — вмешался Кагами, осушая бокал вина, — государь не обнародовал свой маршрут. О нём только мы знаем. — Чем дольше Тобирама не знает о наших мотивах, тем лучше, — Данзо грызёт ногти, задумчиво бормоча. — Пока он не догадывается о крамольнических настроениях своих граждан. Мы выведем его из себя, усилим его паранойю, и тогда он начнёт совершать ошибку за ошибкой. Например, — он сощурился. — Договор с Суной держится на передаче ископаемых взамен на военную поддержку. Предположим, мы настроим Тобираму против Короля Песков диверсией. Я предлагаю подорвать главную железнодорожную станцию и обокрасть поезда с углём. Мито едко ухмыльнулась: — Мне нравится. Пусть этот ублюдок думает будто наша крамола создана через махинации соседних стран. — Доведём его до нервного срыва! — восторженно воскликнула Бивако. — Сведём его с ума! — Снова подвергнем его покушениям, ха-ха-ха! — почти маниакально загоготал Кагами, всех испугав. — Маленький трусливый мальчик забьётся в свою гнилую зловонную дыру, из которой вылез! Юная Учиха загадочно улыбнулась, выслушивая все эти радостные крики. Она вспоминала, как матушка учила её алхимии, умению создавать химические элементы и вычленять их из окружения. По мнению мамы, благодаря этому Масами могла бы грамотно соединять запах благовоний и цветов. Это умение было одним из многих особенностей отдельных патриарших ветвей. У Кагами это было садоводство, если кому-либо понадобилась бы помощь в оформлении праздника, то обратились бы именно к ним. Благодаря нужной компетенции Масами читала множество алхимических фолиантов и до сих пор помнит некоторые заинтересовавшие её соединения. — Я создам взрывчатку, — вызвалась Масами. — Мне лишь нужно время для синтезирования порошка. — Почему бы не воспользоваться взрывными печатями? — нахмурилась Бивако. — Тротил действеннее, куколка, — улыбнулась она. — Да и во что, по-твоему, я заверну этот порошок? Взрыв будет такой, что от здания только щепки и пыль останутся. Последние слова удовлетворили всех присутствующих. Бивако уже нашла применение умению Масами. — Мы решили с этим, но остаётся вопрос о подготовке наших соратниц, — вмешалась Мито. — Где мы будем тренироваться? Тобирама и его военные не позволят нам более занимать центральный парк. — Лес клана Нара, — отвечает Данзо. — Он запретный, но обширный. Наследницы лояльны к нашему движению, они согласились укрывать нас от глаз государя. Я договорился. Повешение разделило настроение страны на две противоположные крайности. Если ранее омеги вели себя будто бы пугливо и кротко, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимание, многие шарахались от столпотворений вокруг речей Бивако, шли по городу молча, то сейчас их не узнать. Почти каждая теперь носила суфражистский наряд, в знак памяти о погибших соратницах они крепили на груди сплетённые друг с другом две ленты чёрного и белого цвета — это символ чистоты, отданной матери-земле. Данзо подначивал толпы на многие погромы, столько их было, сколько он не рассказывал остальным. Они вели себя хулигански: толкали от себя альф, плевались в полицию, заступались за каждую омегу, применяя насилие, угрожали или оскорбляли альф, бросались на любого мелкого чиновника толпой и избивали. Теперь каждая заведующая магазином, кафе или бутиком не пускала внутрь альф, торговки не продавали альфам продукты. Хулиганили омеги так часто, что у полиции попросту не хватало людей арестовывать их всех. Лидеры движения только подогревали их ненависть; Бивако, Мито и Масами, не прекращая, кричали речи, пока их не разгоняла полиция. А по ночам, срывая маски добродетели, пятеро друзей с восторженными криками, пересекая леса и прерии, гнались за политическими экспедициями и поездами с политически важными ископаемыми. Послов они связывали и крали у них политические документы, или подменяли на заранее готовых соратниц. Взрывы гремели везде, где они появлялись, вторили их появлению, озаряя вспышками бунтарского света ночное небо. Гремели и рвались цепи притеснения, искры летели от омежьих глаз, полных непреодолимого желания перемен. Тобирама не слышал их, а его генералы запугивали и вот их ответ. Союз с Ветром подвергся весомым испытаниям, но это не принесло тех результатов, на которые рассчитывал Данзо. Тобирама принялся разбираться с последствиями, а не с причиной, позволив своим генералам жестоко реагировать на любые действия суфражисток. Как будто омегам не хватало государственного притеснения, из-за крамольных манипуляций суфражисток, к омегам начали относиться придирчиво и строго следить за ними. Любую, кого подозревали в подобном, подвергали санкциям — могли лишить бизнеса или даже свободы. Ни Данзо, ни Бивако не собирались оставлять это незамеченным. — Что у нас есть? На очередном собрании, лидеры движения собрались в поместье Исидзия. Вместе с ними собралось несколько приближенных и тех, кто отвечал за террористические акты в других городах. Уже много лет суфражистки продумывали способы свержения власти, но только за последние несколько месяцев они добились результатов. На общение с лидерами кланов были выдвинуты несколько людей. Всего в стране Огня их бесчисленное множество, но были те несколько особенных и великих кланов, которые составляли ранее государственный совет. Хьюга, Сенджу, Сарутоби, Учиха, Акимичи, Яманака и прочие, с чьими омегами Данзо хотел сотрудничать. Ведь омеги этих кланов обладают особенностями силы, которые они уже научились развивать благодаря общим тренировкам. Патриархи всегда плевали на увеличение силы своих омег и Данзо хотел практически показать насколько это было глупо. Бивако волнительно выдохнула, оглядев соратниц. По разные стороны стола стояли Мито, Масами, Кагами и Данзо. Около полок ютились приспешницы и бурно обсуждали детали предстоящих миссий, все здесь раздумывали как усложнить политические дела Тобирамы. — Наследницы клана Хьюга поддержали нас, — ответил Данзо. — В клане Инузука, что удивительно, нас поддержали не только омеги, но и сигмы. Сарутоби и Сенджу отказались. Наследницы Нара и Абураме немногочисленны, но они выступят против Тобирамы. Акимичи пока не дали ответ. — Все наши соратницы Учихи согласились, — улыбнулся Кагами. — К нам так же присоединятся некоторые их мужья. Влияние патриарха их не пугает, говорят, Манабу сам разозлился из-за действий генералов Тобирамы. — Я обратилась к своему клану на родине Изуши, — так же ответила Мито. — Они прибудут через неделю. Я встречу их у северного порта ночью и отведу в условленное место. — Бивако, у нас обширный социальный ресурс, — воодушевлённо подытожил Данзо. — Я настроил мелкое дворянство против. Указ о желании запрета крепостного права и повышенный налог сильно сказался на финансовом обеспечении феодалов. Повешение наших воинов сильнее настроило омег против Тобирамы. Даже их мужей. Многие омеги страны на нашей стороне, и мы все готовы сложить головы ради победы. Не представляешь сколько омег вооружились к революции. — Ваши с Кагами тренировки значительно повысили их силу, — улыбнулась Бивако. — Мы все теперь не беспомощны. И я очень благодарна, — она кладёт ладонь на стол и Кагами накрыл её своей. — Я счастлива нести с вами службу, сёстры. Вы самые лучшие и самые верные друзья, о которых я могла только мечтать, — её руку следом накрыли и другие и она подняла на них свой тяжёлый и полный слёз взгляд, трепетно вздыхая. — Нам ничего не остаётся, сёстры. Либо жизнь подобная смерти, либо сама смерть. Пускай Тобирама относился к суфражисткам с презрением, явно не ожидая от них ничего серьёзного, очевидно удивился бы масштабам, какими обернутся их террористические шалости после присоединения к ним Данзо и Кагами. Если бы только он узнал, каким вопиющим предательством они двое занимались, он не то чтобы повесил их, он содрал бы с них заживо кожу и повесил развиваться на флагшток. Поэтому они оба обезопасили свою личность, принимая порой облик других людей либо скрывая свои лица масками. Из-за нападений на железнодорожные станции Тобирама просел в некоторых аспектах своих экономических планов. Ему приходилось тратить дополнительные средства и время, а Тобирама более всего ненавидел тратить время, ведь слишком скрупулёзно составлял расписания дел на ближайшие месяцы. Данзо и Кагами могли довольствоваться недовольным лицом государя и убеждаться в пользе своих шалостей. Тобирама был очень напряжён следом за напряжённым настроением своего государства. Омеги сильно разозлились из-за его поступка, а рассчитывал государь на обратную реакцию. Быть может, год назад омеги из-за своего тщедушия и страха отреагировали, как ожидалось, но из-за длительной манипуляции суфражистского движения они ощутили свои возможности и силу и обрели храбрость сражения. Данзо и Кагами укрепили их тело, Бивако разожгла их огонь, Масами и Мито укрепили их дух. И поступок Тобирамы ошибочно распалил этот огонь, превратив в огненный ураган. Взрывы железнодорожных станций, стачки работниц, погромы, исчезновение послов — Тобирама в самом деле начал подозревать соседние страны в диверсиях, ведь попросту не понимал, каким образом это несерьёзное движение кучки омег разрослось до таких масштабов. Например, как они могли додуматься бить по экономически и политически важным объектам? Выглядело это со стороны так, будто страна Ветра более не желала жить под покровительством Огня, ведь их не устраивало количество ископаемых, и они пошли на эту низость. Переговоры с Королём Песков не удовлетворили подозрения Тобирамы, Казекаге не выглядел виноватым, но паранойя государя всё равно пожирала. Омеги выходят из-под контроля, очередное повешение их только разозлит, а Тобирама не хотел убивать столько потенциальных рожениц, от которых зависит демография страны. По этой же причине он не мог позволить омегам рожать по своему усмотрению, в особенности после агрессивной идеологии суфражизма. Бивако и Данзо излишне ужесточили своё движение — разжигали ненависть, и не всем их товаркам это нравилось. Однако эмоции, как это бывает, тяжело подавляются разумом. Очередное столпотворение омег, которое полиция безуспешно пыталась отогнать из-за невнятных приказов генералов, слышалось даже за границами города — так громко они восклицали. Данзо и Бивако стояли в самом центре этой толпы, помогая товаркам избивать альф, пойманных за покупкой проституток. Они разгромили один из многих борделей, открывшихся после войны, где работали некоторые из привезённых омег из вражеских стран. Они надевали на альф ошейники и намордники, как на собак, и избивали до тех пор, пока их лица не превращались в кровавую кашу. Масами просила Бивако и Данзо их остановить во избежание смерти, но эти двое только восторженно кричали, поддерживая всеобщую радость от насилия. Омеги стали теми, кем желала видеть их Бивако с самого зарождения суфражизма — жестокими мстящими зверьми. Щелчок пальцев, маленькая искра — и они рванутся в бой, раздирая глотки. Сзади раздаются крики некоторых омег, они толпой волокли какого-то эпсилона в самый центр, пока он рычал, Данзо увидел у него алые глаза, и лицо его исказила дьявольская гримаса. Они поймали альфу в гоне. — Он воспользовался течкой нашей соратницы! — кричит одна из них. — Мы поймали его с поличным! Алфа рычал, выл, с его подбородка капала слюна, быть может, он и выглядел опасно, но Масами видела в том страх. Сердце её сжалось. Он напуган, он не понимает, что происходит, запутался в плотном тумане всевозможных феромонов и пытался хоть как-то из него выйти. Кагами поддержал её настрой, схватив Данзо за локоть, хотел попросить его окончить этот бессмысленный акт насилия, но друг выдернул руку из его хватки и спрыгнул с импровизированной трибуны в виде ящиков в самый центр толпы. — Сестры! — зарычал Данзо, схватив альфу за волосы. — Взгляните в глаза зверя, объятого своей подлинной сутью! Для него мы не более чем мясо, он считает, будто имеет право посягать на наше тело и наш дух, прикрываясь несправедливой природой. Как и всякая альфа, он думает, будто обладает непоколебимым господством над нами, над каждой из нас по факту своего никчёмного рождения! Вот что делает с ними закон Тобирамы, он вынуждает в ответ поступать нас так! Под всеобщий смех Данзо надел на него намордник и на восторг толпы продемонстрировал, как альфа пытался вырваться, но Бивако тесно сдавила его шею узлом верёвки, не давая убежать. Эпсилон напуган, и даже, находясь в бесконтрольном состоянии гона, понимал всю тяжесть своего положения. Он услышал намерения омег по их феромону, Данзо наконец его не скрывал, он наконец был своим среди своих. — Издавна альфы пользуются нашим угнетённым положением природы, — вмешалась Бивако. — Как подлые недостойные твари, они нападают на нас в слабейшем нашем состоянии. Природа снабдила их инструментами насилия, и они пользуются ими, превращая нашу жизнь в ад. — Однако, сёстры, — садистки, почти маниакально улыбнулся Шимура, — в отличие от поганых альф, нас с вами с рождения объединяет общее горе. В страдании своём мы едины и преисполнены яростью. В отличие от поганых альф, нам есть за что бороться и за что склонить наши головы. Это наша благородная ярость! — громко рычит он. — Наша благородная ярость! — и громкому рычанию этому взревела громко толпа. — И что нам с ней делать, сёстры?! — Повесить его! — Вспороть ему брюхо! — Сожжём его! — Мы лишим альф орудия насилия! — закричал Данзо. — И очистим в священном огне! — Пусть каждая альфа знает, что её ждёт! — закричала Бивако в след. — Мы сожжём этих недостойных истязателей, посмевших думать будто они имеют право физически или денежно обладать нашими телами и душами! Толпа накинулась на валяющихся альф на земле и потащила следом за Данзо и Бивако, скандирующих провокационные речи. Они отнесли их на главную площадь и бросили под ноги паре. Бивако с хохотом схватила одного альфу за волосы, а потом достала из-за пазухи нож, демонстрируя его толпе. Омеги с восторгом взревели, тогда юная Исидзия бросила Данзо нож, и он с громким возгласом: — Смерть насильникам! — перерезал ему горло. Масами не смогла на это смотреть и побежала к толпе полиции, которую омеги сдерживали у краёв толпы, не позволяя добраться до Данзо и Бивако. Она кричала, пытаясь достучаться до Манабу, и просила это остановить. Кагами поступил смелее, он вновь схватил своего партнёра за локоть и дёрнул на себя. Шимура воспротивился. — Не мешай мне, Кагами! — Это зашло слишком далеко! — восклицает он. — Остановитесь, мы не должны опускаться до методов Тобирамы! — С закоренелой несправедливостью, установленной природой и этими сраными законами нельзя бороться по-другому! — громко противится Бивако. — Если ты не понимаешь нас, то не мешай нам! — Данзо вырвался из хватки, чуть ли не толкая Кагами от себя. Учиха лихорадочно вздохнул, лицо его омрачилось печалью и обидой, и, поджав губы, ушёл от них, толкая от себя омег. Масами просила его остаться, но он ничего не хотел слышать. Она пыталась образумить Мито, но та только стояла у края толпы и с холодной улыбкой наблюдала за происходящим. У неё не хватит сил остановить этих двоих, Данзо очень силён, поэтому она продолжала кричать, умоляя полицию всех разогнать. Тогда, будто услышав мольбы омеги, Манабу выпустил в небо залп огня. Он взорвался громким грохотом, и это было предупреждение. Омеги в ответ начали бросать в полицию камни. Даже Манабу удивился, как разительно поменялось поведение омег после демонстративного повешения. Теперь разогнать их было значительно труднее. В них пропала трусость, а это плохо, ведь Манабу не хотел убивать будущих матерей, применяя насилие. Ему придётся их калечить. Капитан набрал в лёгкие воздуха и, сцепив пальцы, выдохнул в бунтарок столп пламени, по габаритам который превосходил дом в три этажа. Данзо пришлось действовать быстро, он сдул столько огня, сколько смог, но полностью защитить омег не сумел. Бивако дала добро, и с криками «свиньи!» омеги разбежались в разные стороны. Обожжённых подхватывали товарки, и, как будто обладая единым разумом, толпа слаженным потоком разлилась по улицам. Данзо и Бивако скрылись прежде, чем Манабу увидел их лица. Они соорудили их главный штаб в поместье Бивако. Туда они и направились, спрятавшись среди узких улочек города. Там их уже ждали товарки. Когда Данзо только зашёл внутрь, на него обрушился гнев Кагами. — Что за чертовщину устроили вы оба?! — он мгновенно подорвался с дивана и весь взъерошенный встал посреди комнаты. Бивако вышла из-за спины Данзо и нахмурилась, но прежде чем она воспротивилась, её перебивает Масами. — И что это там было? — злится следом она. — Что за акт самосуда там свершился? Почему вы позволили это?! Какого чёрта вы вообще участвовали в этом?! Бивако бросается к ним и яростно кричит: — Поганой альфе место у параши, в самой глубине адской преисподней! Эти твари насиловали омег, эти твари пользовались своим привилегированным статусом, чтобы ломать жизни наших братьев и сестёр! — Наказанием этих альф должны заниматься не мы! — Кто кроме нас защитит их, Масами? — кричит Бивако. — Каждой ебучей альфе насрать на нас и на наши страдания, они только пользуются ими, чтобы не давать нам возможности вырваться! Они все наши враги! — Ты послушай себя, Бивако! Ты не хочешь равных прав, — также повышает голос злая Масами, — ты попросту хочешь убить как можно больше альф, ты с самого начала это хотела! Мы воюем с Тобирамой, а не с альфами! — Мы воюем с альфами! — яростно воспротивился Данзо. — И мы вздёрнем каждую поганую тварь, какую встретим на своём пути! Они не заслуживают жизни! — Данзо! — осуждающе воскликнул Кагами. — Я не могу поверить, что ты пошёл на это! Как ты мог? — Так уж не можешь? — хмурится юноша. Кагами выдохнул, еле себя успокоив, но голос его всё ещё звучал громко и надрывисто: — Но твой де… твой отец, ты же так его любил. Его так любила матушка Азуми, и он любил вас обоих глубокой любовью. Он же альфа и единственный среди всех патриархов кто увидел в омеге великий потенциал! — Да? И что сделал мой отец? — едко скривился Шимура. — Позволил своим поганым сыновьям насиловать мою мать, он не спас её, не вышел за неё, не позволил ей открыто любить его. И знаешь, почему? Из-за ебучих традиций. Он думал только о престиже своего клана, только о его имени в обществе, боялся опозорить его из-за решения моей матери. И, как прочая ебучая альфа, пользовался своей альфачей властью, не позволяя даже своей возлюбленной поколебать её! — Я понимаю, но… — Нет, Кагами, ты не понимаешь меня! Ты рос в прекрасной семье, твою мать не насиловали месяцами, твой отец любил тебя, твои родители любили тебя, и ты не разрывался между двумя жизнями: жить, как хочет мать, или как хочет отец. Я даже не понимаю, кто я! — срываясь на слёзы, кричит он. — Каждый день я задаюсь вопросом, кто я такой, альфа или омега? Тело моё омежье, но вся моя жизнь принадлежит альфе, капитану отряда АНБУ, должность эта мне не принадлежит по-настоящему! Кто я, Кагами? — в отчаянии вопрошает он. — Я не знаю! Ты не можешь меня понять! Не может. Кагами поджал губы и понурил голову. Он правда не может понять его боль, ещё когда проходил мимо высокой стены и каждый вечер слышал его плач. Его отчаянные всхлипы. Его полные ужаса глаза, когда он видел свою матушку рядом со своими отцами. Маленький бедный Даночка, образ страдающей матери всё ещё преследует его. Даже будучи связанными, Кагами не способен был увидеть, насколько же Данзо боялся альф. Его метку постоянно обжигало холодом, и мурашки проходились по спине, и, когда он смотрел на Данзо, тот, оставаясь внешне хладнокровным, но полными страха глазами смотрел, как какой-нибудь альфа пристаёт к омеге в течку. Он чувствовал, как пальцы Данзо крепко сжимают его предплечье и как тесно он вжимался в объятья друга, будто этот альфа нападёт сейчас на него. Кагами чувствовал, какой страх Данзо испытал, когда Тобирама сжимал его плечо. Кагами чувствовал страх, когда к Данзо приближался разъярённый альфа с гневным феромоном. И Кагами всегда его защищал ото всех альф, он не позволял его трогать, даже если ему приходилось покидать друга, он угрожал альфам не оставаться с Данзо более часа. Пока Кагами рядом, он в безопасности, но было то, что он не способен исправить и починить: Данзо омега, и именно из-за этого он так страдает. И этот акт жестокого самосуда — это ужас Данзо. Месть за, полную лжи и ужаса, жизнь на которую он обречён. Кагами понимает это, но всецело — нет. Этот животный ужас осознать тяжело, даже будучи с ним повязанным. — …я тоже потерял многое на этой войне, — горестно пробормотал Кагами, — но я нашёл в себе силы жить дальше. А ты… я тебя не узнаю. Ты поглощён своей ненавистью и перестал видеть в жизни самое главное. — И что же это за главное?! — Любовь, — серьёзно ответил Кагами. — Матушка Азуми всегда говорила, твои раны вылечит только любовь. Но ты до сих пор не понимаешь её слова, ты отрекаешься от них, ведь не хочешь быть слабым, но любовь не сделает тебя слабым, Данзо, она сделает тебя счастливым. — Мне нужна только твоя любовь, на остальное мне насрать! — грозно восклицает Данзо. — Это неправильно, — всё тише отвечает его друг. — Я ведь знаю, что хочешь этого. Масами вмешалась: — Требование равных прав — это справедливо и честно, но важнейшее право — это любить и быть любимой. Кагами прав, мы должны отбросить глупые представления, будто быть любимой — это быть рабыней и подчинённой. Эти общественные настроения только вредят нам, мы только сменяем одни путы на другие, уверяя омег, будто любая связь с альфами непозволительна. Мы отрицаем в омеге «омегу», продолжаем конструкцию государства, боимся общественного мнения, только теперь это мнение её товарок. Где же эта свобода? Эти абсурдные представления о дуализме полов, будто альфы и омеги — враги. Что это, если не ограничение эмансипации твердолобыми правилами, которые опустошают омегу и запрещают любить? Это же наша величайшая сладость в жизни, любовь к альфе и привилегия подарить жизнь ребёнку. Прививать мысль, что это рабство, думать так — не быть в действительности эмансипированной. От этих слов каждый в комнате почувствовал загадочное шевеление внутри. Кагами понурил голову и сел обратно на диван, выпивая залпом бокал вина. Он не хотел ни видеть, ни чувствовать, с какой болью Данзо слушал эти слова. Ему стало ещё хуже, чем было, сердце его разрывалось от этих слов, и Кагами морщился от этой боли, сам хватаясь за грудки. Кагами согласен с Масами, это рациональная речь, она истинная, ведь не бросается в крайности обеих сторон, но каждая омега в этой комнате поломанная. Для них эта речь болезненная и полная издевательства над их трагичной судьбой. Мито нечего сказать, Бивако презрительно щурится. — Идём, Данзо, — она хватает его за предплечье и тянет за собой, скрываясь во тьме коридоров. Масами присоединилась к Кагами в распитии вина, однако, осушив бокал, она заплакала. — Это не справедливо, Масами, — бормочет Мито. — Бивако и Данзо досталось куда больше, чем нам. Ты же знаешь, как тяжело им обоим признать свой пол. — Я не знаю, что делать, — плачет юная Учиха, уложив голову на ладони; Кагами обнял её и гладил по голове. — Я не знаю, что говорить. Понимаю их злость, понимаю. В голове всё ещё вижу мёртвые лица повешенных товарок. Сама ненавижу эти дома терпимости, ненавижу альф, которые ходят туда. Всё понимаю, так злюсь, так страдаю по сёстрам, но знаю, что насилие - не выход. — Не печалься, Масаечка, — нежно мурчит Кагами. — Не плачь. Ты сказала хорошие слова, ты молодец. Не сомневайся в своей позиции, в конце концов, они с тобой согласятся. Всё же каждый из нас стремится к любви, даже если им кажется будто это не так. Бивако отвела Данзо в просторную и тёмную комнату. Мебель здесь покрылась пылью, не было здесь ни свечей, ни лампад, и единственным, что освещало эту мрачную комнату, был лунный свет, льющийся из широкого окна. Бивако нежно провела пальцами по серванту, коснулась кончиками рам с фотографиями и, наконец, отошла к окну, наблюдая за двориком. Данзо подходит ко столу-бюро и серванту, на них выставлены фотографии маленькой Бивако в окружении своей семьи. На каждой из них она улыбалась, а её матушка ласково обнимала её плечи. Лишь одна не была похожа на другие: трое человек позировали на фоне цветов, но изображение лица третьего изуродовано царапинами и почти изорвано. Бивако на этом фото не улыбалась. — Это послевоенная фотография, — не оборачиваясь поясняет она. Юноша откладывает раму в сторону и насмотревшись будто бы на иллюстрацию последовательного страдания подруги, он поворачивается к ней. — Данзо, — пробормотала она. — Ты более всех мне предан и более всех поддерживаешь мою идеологию. Ты тоже познал боль от альф, они тоже сломали тебе жизнь. Насилие отцов над твоей мамой. Навязывание поведения. Рабские традиции. Бездействие патриарха… омежья участь, — тяжёлым голосом подытожила она. — Месяц за месяцем слышать и наблюдать, как насилуют твою маму, и ожидать для себя подобной судьбы… Я тоже прошла через это. Она не спешила продолжать свой монолог, только сцепила за спиной пальцы, нервно изламывая их. Ей в чём-то тяжело признаться, ей не хочется что-то вспоминать — и ей стыдно за это. Бивако сильна духом, она пример для своих соратниц, она не может позволить себе слабость. Она постоянно доказывала, что омега — это не синоним слабости, доказывала, какой могущественной и храброй может быть омега. Не признавала ничего омежьего. Как и Данзо. — Мой отчим домогался меня… — еле выдавила Бивако, дрожащим голосом. — Насиловал. В течку. Продолжительное молчание. Сердце Данзо тянет болью, и он прерывисто вздыхает, понурив голову. Не удивлён. На что ещё способна треклятая альфа? Все они — никчёмные животные. — Эта поганая тварь силой женила мою маму на себе, обойдя смотрины благодаря законам этого ублюдка. Из-за войны мы потеряли свои земли. Остались в долгах. У мамы не было выбора, платить столь высокий налог мы не могли себе позволить и она понесла от него, — она вновь молчит, будто сглатывая влажный ком в горле. — Когда моя мама узнала об этом, от эмоций у неё случился выкидыш. Я опять потеряла брата. Из-за альфы. И опять вынести этого я не могла. — …ты убила его, — бормочет Данзо. Бивако продолжительно молчала, прежде чем подать волнующий дрожащий голос. — Я перерезала ему горло, когда он спал, — призналась она. — Свинья захрипела и захлебнулась кровью. Я знаю, что мама это слышала, но она не обернулась. Утром он пропал. Простыни были чистые. Мы никогда об этом не говорили. Тогда я убедилась раз и навсегда, какой способ по-настоящему поможет избавиться омеге от насилия альфы. Бивако вздохнула и наконец повернулась к Данзо, её глаза блестели из-за слёз, а лицо исказилось горечью воспоминаний. Её плечи слегка подрагивали, и она тесно обнимала себя, будто ей холодно, и вид этот порезал Данзо сердце. Юная Исидзия взволнованно вздохнула. — Я считаю хороших альф не существует… — и неловко спрятала взгляд, — раньше считала. Хирузен изменил моё мнение. Но он такой один на миллион. — Я знаю, — нехотя признался он. — Данзо… — и вновь тяжело и волнительно выдохнула. — Когда всё это кончится, если выживу я, ты, Кагами, Масами и Мито, — она нежно взяла его руку и посмотрела в глаза. — Я выйду за него. И я хочу, чтобы в этот день примирения мы были все вместе. Быть может этот союз даст нам всем надежду. Что сломанная, полная ярости и обиды омега, презирающая альф всем сердцем, признала в альфе человека. Сердце удар пропустило. Не может такого быть. Бивако выйдет замуж за Хирузена? Это не сон и не кошмар, это правда? Данзо часто мельком видел их вместе, но он думал, они обсуждают развитие их движения, сколько же месяцев они общались друг с другом, и Шимура ничего не подозревал. Однако… Как же это? Хирузен выбрал её? Сам сделал ей предложение? Он правда её полюбил? Но… Данзо думал… — Бивако, — грустно улыбнулся он. — Это звучит прекрасно. Но скупая слеза всё же упала с его глаз. Слёзы омеги, окончательно утерявшей надежду на любовь. Скорбь по своей альфе. Теперь сердце Хирузена принадлежит другой омеге. Не ему. И даже та иллюзорная близость, те неловкие и кроткие касания — ему теперь недоступны. Он еле нашёл в себе силы её обнять, и домой он ушёл в труднообъяснимом состоянии отчаяния. Данзо понимал, почему Бивако призналась в этом. Слова Масами. Какими бы боевыми и яростными они ни были, каждая омега в глубине души желала любви. Слова Масами ранили Бивако и ранили Данзо. Она спешила признаться в том, прежде чем яд этих слов не разъел её сердце. Данзо признаться так и не смог. Ему не нужна любовь. Ему не нужна никакая семейная жизнь. Ему не нужны дети. Всё это рабское и ничтожное существование. Течка, роды, быт, супружеский долг — судьба его несчастной матери. Не его судьба. Он достоин большего. Юный Шимура вернулся домой, вяло снимая с себя кафтан и развязывая пояс. Он зашёл в спальню, где его ждал Кагами. Ведь Кагами не мог спать один. Увидев Данзо, Учиха приподнялся на руках. Взгляд его полон боли и грусти, и он то и дело поглаживал свою метку, намекая, из-за чего его лицо выражает столь очевидную скорбь. Данзо встал у края кровати, убитый, опустошённый окончательно, и мрачно посмотрел на Кагами. Он лихорадочно и надрывно вздохнул и виновато понурил голову. Кагами тоже откажется от него? Нужен ли он Кагами на самом деле, любит ли он его на самом деле? — …прости меня, Кагами, — плачет он. — Я не хотел причинять тебе боль. Учиха волнительно поднялся с кровати и мгновенно обнял его, зарываясь носом в плечо. Данзо крупно задрожал и крепко сжал его в объятьях рыдая в его плечо. — Прости… Прости меня… — Даночка, — ласково ластится он по его шее и плечам. — Я люблю тебя, даже если не понимаю. — Нет, я не прав. Ты понимаешь меня, душа моя… — юноша дрожит и падает коленями на кровать, Кагами ловит его в объятья, — лучше, чем кто-либо другой в этом мире. Ты мой особенный. Я был рождён ради встречи с тобой. — И я… Кагами трепетно вздыхает, губы сами растягиваются в улыбку, его мурчание означает то же самое, и он плотнее зарывается носом в его шею. Родной феромон Данзо — медовый фужер, редкий зелёный тон, тёплый и влажный, неповторимый запах дома. Феромон Кагами — чёрная орхидея, редкий фиолетовый тон, сладкий и пудровый, неповторимый запах дома. Их единая симфония — родные леса и цветочные поля вокруг их маленькой хижины, и там они одни. Им больше не нужно страдать, с кем-то бороться, что-то отстаивать, ревновать, сожалеть, ссориться. Их маленькая семейная идиллия. Труднообъяснимое тепло разлилось по телу обоих. Они почувствовали что-то не из этого мира — волнующее содрогание зарождающихся звёзд, ослепительное сияние квазаров и волны пульсаров насыщают жизнь вокруг энергией. Их необыкновенная любовь. Данзо никто не нужен кроме Кагами.

***

Их поступок не останется безнаказанным, как и все случаи до этого. Комендантский час устанавливали несколько раз в месяц, но это не останавливало суфражисток. Любые столпотворения разгоняли, особенно шумных заключали в тюрьмы, генералы Тобирамы осатанели от вседозволенности. Не было ни дня, чтобы омеги не спасали соратниц от бешеных тюремщиков, и это соответственно ухудшало обстановку в стране. Всё это скоро приведёт к очевидному финалу, и Данзо с Бивако давно готовились к нему. Ради этого финала Кагами и Данзо учили омег борьбе. Ради этого дня Бивако превратилась в идеологический символ. Ради этого Мито расширяла влияние их организации по всей стране. Ради этого Масами организовывала волонтёрскую помощь. Каждый из них начал свой неочевидный путь и готов его закончить. Вчерашний акт самосуда — лишь неочевидное предупреждение предстоящего. Народ в гневе, и он желает излить его на виновников их неугасаемой ненависти. Данзо и Бивако превратили некогда мирную организацию в основу милитантства, это не могло остаться незамеченным. За Бивако охотились постоянно, но наученная Кагами, пряталась от глаз армии по узким и тёмным улочкам города. Полиция собиралась стоило ей заслышать громкий омежий тенор, а она убегала прежде, чем они понимали кто это. Данзо такого себе позволить не мог не только из-за внутренних опасений, но и из-за Кагами. Юный Учиха, с какой бы любовью ни относился к своим товаркам, более всего переживал за Данзо. Ему не нравилось влияние Бивако на него. Юный Шимура и ранее не выделялся любовью к альфам, относился ко многим пренебрежительно, но, чтобы проявлять такую ненависть — нет. Данзо часто проявлял жестокость, строго обходился с подчинёнными, не жалел врагов — Кагами это в нём любил по-особенному, ведь это лишь образ, но тогда он выглядел по-настоящему жестоким, будто бы объятым греховным пламенем. Так легко ему далось это демонстрационное убийство, будто с самого детства стремился именно к этому. Молодость обычно славится мягким характером, но Данзо ещё ребёнком обладал «возрастным» панцирем. В нём отсутствовало очаровательное детское доверие, и, как часто отмечал Хирузен, он будто всегда ожидал нападения, поэтому выглядел напряжённым с любым человеком рядом. С Кагами Данзо всегда улыбался и был таким ласковым, что сердце таяло, но из-за влияния Бивако он даже дома начал устраивать эти сексистские истерики. Данзо всегда слушался Кагами, они редко ссорились, но из-за нежелания Кагами соглашаться со столь человеконенавистнической идеологией Данзо чувствовал себя преданным и злился в ответ. Они оба прошли разные пути, чтобы прийти к тем выводам, какие они имеют сейчас, Кагами понимал и принимал это, но Данзо будто обижен на своего друга за отсутствие ненависти, будто обижен за более радостные условия детства. Он не признавался, но Кагами всецело чувствовал его через метку. Ему печально, но таково его состояние каждый раз, как он видел искривлённое яростью лицо близкого человека, и в этот момент его сердце пожирало отчаяние. Данзо чувствовал слишком много, и эмоции его были слишком интенсивны, но всё это агрессия. Бивако только и делала, что питала эту агрессию, и Кагами не раз ссорился с ней из-за этого. Она плохо влияет на него, но Учиха мог только упрекать их обоих и мириться. Данзо не разорвёт эту болезненную связь, ведь Бивако даёт ему возможность излить свой гнев, Кагами всегда сглаживал его, старался не дать Данзо утонуть в омуте ненависти. А Данзо этого не хотел. Его неспокойный Даночка. Кагами вступил в эту организацию не из-за ненависти к альфам. Он не относился к обоим полам предвзято, не стыдился своего и не стыдил других, Кагами был человеколюбивым и ласковым, и причина, по которой он не препятствовал бунтам суфражисток, заключалась в незыблемой ненависти к государю Тобираме. Пожалуй, эта ненависть объединяла всех пятерых в их разнообразных политических видениях. Кагами проснулся от нервного сна, вздрагивая при пробуждении. В последнее время ему всё чаще снятся кошмары из-за переживаний по поводу их деятельности. Но пробившийся сквозь закрытые веки свет рассеивает этот кошмар, и, лихорадочно выдохнув, Кагами наконец просыпается. Сначала он рассматривает комнату, убеждаясь, что это был только сон, протягивает руку, нащупывает пальцы Данзо и, прикрыв глаза, глубоко вздыхает. Он рядом, с ним всё хорошо. Кагами поворачивает голову и, рассматривая лицо друга, наконец улыбается и нежно целует его в лоб. Данзо слегка вздрогнул и зарылся в ответ лицом в плечо Кагами, глубоко вдыхая запах тёплой кожи. Как же приятно проснуться от его феромона. Кагами рядом, он защитит его от кошмаров и от всех альф мира. Юный Учиха слышит мурчание, хочет опять повернуться, но Данзо прячется под одеялом, укладывая свою голову на грудь юноши. — Ты готов? — первым подал голос Кагами. — Нет, — еле слышно бормочет Данзо и только теснее вжимается в грудь юноши. — По силам ли нам это? — Это так не похоже на тебя, сомневаться, — улыбнулся Учиха, — ты всегда рвёшься, напролом не думая о последствиях. Всегда самоуверен. С тобой не соскучишься, за это я тебя и люблю. — Ты накричал на меня вчера… — обиженно бормочет Данзо и хмурится. Маленький манипулятор, никогда в этом не меняется, постоянно требует любви и доказательств этой любви, но сам очевидные знаки внимания проявлять не хочет. Слишком гордый. — Ты иногда так себя ведёшь, хоть вешайся, — в ответ хмурится Кагами. — Такую истерику закатил из-за каких-то альф, как будто мне не плевать на всех остальных, — он сжал его щеки и надул губы. — То, что ты меня порой злишь безумно не означает, что я тебя не люблю. Ты пакостник мелкий. — Ты вечно защищаешь Хирузена от меня, — обиженно щурится Данзо. — Злишься, когда я называю его долбанным альфой. Тебя только справедливость волнует, и чтобы всем вокруг было хорошо. — Даночка, — тот всё ещё дулся, и юноша принял серьёзный вид. — Мне плевать на альф, на омег, на Тобираму, на Хирузена, даже на нашу организацию плевать, если это тебя расстраивает. Неужели ты плакал вчера из-за этого? У Кагами был такой страдающий вид вчера, будто Данзо сказал ему нечто непростительное, как будто он не имел права обвинять его в неразумении его душевных терзаний. Кагами постоянно говорил про «омежью» жизнь, про какую-то любовь, про природные желания, и Данзо всегда вспыхивал в ответ на это просто потому, что не понимал, чего друг хотел добиться этими словами. Будто хотел избавиться от Данзо, спихнуть его на какого-нибудь альфу, будто больше не хочет жить с ним. Как будто бывает какая-то «иная» любовь помимо их отношений, и будто эта любовь куда важнее. Кагами не представляет, как эти слова ранят Данзо из раза в раз. — …я думал, что больше тебе не нужен, — он прячет взгляд, отвернувшись. — Говорил про мою любовь так, будто она ничего не значит. Будто наша связь ничто. Будто мне нужен не ты, а нужен какой-нибудь убогий альфа, типо Хирузена. — Нет, это не правда. — Наша связь особенная, — хмурится Данзо. — Да, солнце моё, — волнительно придыхает Кагами. — Разумеется. Я никогда не считал иначе. — Считал. Вчера, — Данзо отвернулся, спрятав лицо в подушку. — Ты не любишь меня. Кагами зарылся носом в волосы друга и громко замурчал, Данзо обиженно отмахнулся рукой, но Учиха продолжил мурчать и ластиться по затылку головой. Данзо продолжал обижаться и прятать своё лицо, тогда он выпустил феромон и почти улёгся на его спину. Он знает, что Шимура не выстоит против его очарования, поэтому мурчит громче. — Кагами, — недовольно ворчит Данзо. — Уйди. Ты меня не задобришь. Но юноша продолжал ласкаться, тереться пушистыми волосами о шею и плечи, оставлять свой душистый феромон на коже и громко мурчать. Кагами красноречив, даже не произнося ни слова, но отчего-то сердце Данзо всё равно болезненно тянуло тоской. Он вспоминал вчерашний разговор раз за разом, вспоминал выражение лица Кагами, его слова, слова Масами и печальный итог — Хирузен выбрал Бивако. Он выбрал Бивако, а не Данзо, и Кагами тоже выберет кого-то другого. Все вокруг выберут кого-то другого. Данзо никому не нужен, он даже своим отцам не был нужен. Плечи задрожали, он впивается клыками в губы, но глаза всё равно увлажняются. Сердце будто сдавили раскалённые тиски, и Данзо лихорадочно выдыхает. Кагами почувствовал, какую боль испытал его друг, и резко отпрянул. Он осмотрел его затылок, убедился, что Данзо не повернётся, и ложится рядом, ласково поглаживая колючую макушку. — Душа моя, — волнительно пропел он. — Даночка, солнышко, не плачь. Я же не серьёзно. Не плачь, — и обнял его за плечи. — Я очень тебя люблю. Очень-очень. И хочется верить, что это правда и, быть может, единственная правда в мире, — Кагами любит его, единственный, кто любит его по-настоящему. Единственный, кто любит его как омегу-наследника, а не как образ грозного альфы. Тот, кто знает и принимает его всецело, и Данзо более всего в мире желает быть им принятым, и любимым, и верить в эту любовь. У него ничего, кроме этой веры, не было. Ведь как омега он мог уже родить детей, он вошёл в нужный возраст, но месяц за месяцем внутри него поселяется ужас одиночества. Чем-то внутренним он понимает, что у него никогда не будет детей, не хочет думать об этом, но не может не думать. Слова Масами порезали его сердце, а новость Бивако разорвала на куски, и вновь Данзо думает, что никому не нужен. Вновь плачет из-за труднообъяснимых чувств боли и холода внутри. И его трясёт от ужаса в тёплых объятиях Кагами, потому что он боится эти объятья утерять. Кагами гладит его голову, и Данзо наконец поднимает глаза ему на обозрение. Юноша утирает слёзы и вздыхает. — …Бивако выйдет за Хирузена, — внезапно спокойно сказал он. — Она пригласила нас на их свадьбу. — Да ты что, правда? — улыбнулся Кагами. — Это же здорово. Я думал она потеряла всякую надежду на счастье любви. Хирузен и правда кого угодно переубедит, — заметив смятение на лице друга, он хмурится. — Ты считаешь она предала тебя? Поэтому ты такой разбитый? Юноша не ответил, а только смотрел с понурым видом в стену, Кагами вздыхает. — Даночка… — и снова погладил по голове. — Я хоть и не согласен с твоей позицией, но всецело тебя поддерживаю, как и все наши сестры. Мы боремся за права омег и только это сейчас главное. Данзо понимает, однако избавиться от чувства презрения не может. Мало того, что Бивако предала их с Данзо идеалы, забыв о ненависти и скорби, признала в альфе человеческое, так и ещё забрала его Хирузена. Ну почему это так раздражает? Почему только от мысли об этом у него сводит челюсть от злобы? Он же ненавидит этого глупого Сарутоби, он всегда доказывал ему, насколько же превосходит его во всем. Сарутоби вечно его раздражает, он слишком мягкотелый, сахарный сопляк, у него нет ни силы, ни ума, чтобы стать государем, он беспомощен, вообще ни на что не способен и ни с чем не справится без Данзо! Да Шимура терпеть его не может! — Ты говоришь это, чтобы меня успокоить, — хмурится он. Кагами повернул его лицо к себе и улыбнулся своей обворожительной, ласковой улыбкой, сердце удар пропускает, эта улыбка красноречивее любого его слова. — Даже если так, — он огладил его щеку, — Бивако полюбила тебя как сестру. Мито и Масами всегда готовы прийти на выручку. Ничего не важно, пока мы все вместе, и вместе мы дойдём до конца. Осталось немного, — внезапно омрачился он голосом, — генералы Тобирамы вешают всех без разбора. Матриархи дворянских кланов в бешенстве. День революции приближается. Ты волнуешься? Даночка, я убью всех, кто посмеет причинить тебе боль. Данзо волнуется не за себя. — Кагами… — мрачно хрипит он, — если с тобой что-нибудь случится, я перережу своё горло и отправлюсь за тобой, даже если мне придётся спустится в глубины тартара в самое адское пекло преисподней. — Не говори ерунды, — улыбнулся юноша. — Со мной ничего не случится, — и, вставая с кровати, запел весёлым голосом. — Пока тебя вчера не было, я испёк вишнёвые вензеля. Сейчас я подниму тебе настроение. Полежи пока, а я их тебе принесу. — Ишь чего. Ты меня совсем забалуешь. Я заварю нам чай, — не успел он встать, как Кагами подорвался с места, с громким топотом теряясь в дверях, Данзо бежит за ним. — Жасминовый белый! Засранец, я первый! Они позавтракали на кухне, заляпавшись вишнёвым конфитюром, пили чай и обсуждали, какая будет свадьба у Бивако. Данзо даже не думал, что эта тема сумеет его развеселить, но Кагами в красках расписывал предстоящую феерию, и юноша, сперва недовольно мыча в ответ, вскоре заливался смехом от абсурдных деталей его фантазии. На свадьбе Бивако определённо будет множество пленённых альф, а главным весельем будет кукла государя Тобирамы, которую она разорвёт в клочья прежде, чем начнётся празднество. На свадьбу она пригласит того «пьяного бомжа», чьи матерные песни обожала, этот музыкант славился грубым содержанием лирики, поэтому Кагами и Данзо потешались над подругой и её вкусами. Так как Бивако не умела готовить, подавать она будет двадцать видов угля, приготовленного разными способами, — это будет запечённый уголь, варёный уголь и даже жареный уголь. Данзо, смеясь, сказал, что обязательно поможет, и тогда ассортимент пополнит «печёный уголь». Хирузену придётся призвать всю свою галантность, чтобы съесть все её блюда и не обидеть. Масами точно будет давиться следом, чтобы помочь юноше съесть это. Данзо сказал, что будет вместе с Мито смеяться над этими двумя. Они так и представляли те мучительные испытания, какие Хирузену придётся пройти в браке с Бивако, и очевидную роль главной в семье займёт точно она. В этом нет сомнений. Пока Данзо и Кагами набивали рот вишнёвыми вензелями, на улицах уже колыхались волнения. Никого не предупреждали и не ставили в известность, суфражистки всегда сбирались спонтанно, их протесты были как лесные пожары, загорались случайно и расходились по городу неочевидно. Однако этот раз был особенный, ведь вокруг города с самого утра собирались омеги. Они проникали в город постепенно, кучковались вокруг кафе или зданий администраций. Никто даже не подозревал о предстоящем. За пару лет суфражисткой деятельности, народ всё спокойнее реагировал на столпотворения омег. Однако Тобирама сделал многое для предотвращения частых шествий, и Данзо с Бивако научили соратниц сбегать сразу же как они видят поблизости армию или полицию. Сегодня все было иначе. Омеги оделись в броские наряды, крепко опоясав сарафаны, стояли в военных галифе, заправленных в сапоги. Стоило кому-либо из сотрудников правопорядка подойти к ним, они рычали и выпускали феромоны в ответ, вели себя дерзко и агрессивно. Их ярость не утихла со вчерашнего дня. Избиение повинных в, как они выражались, «изнасиловании» омег, только раззадорило суфражисток. По всему городу устраивались драки, благодаря указам государя полиция не сдерживалась в ответ, и тут и там собирались толпы зевак, наблюдающих за побоищами. Однако это было лишь началом. Самый первый взрыв раздался на вершинах горы Наследия. Высеченное лицо предыдущего государя Хаширамы Сенджу объяло пламя, и добрая половина камня обвалилась на близлежащие леса. Ощутимая ударная волна прошлась по всему городу и зашевелила стёкла. Не успели граждане как следует осознать произошедшее, как на окраинах города вторили им громкие ослепляющие вспышки. Были взорваны тюрьмы, где держали большинство особо буйных суфражисток. Не зная о намерениях омег, армия не успела сформироваться должным образом, они небольшими кучками сбегались к местам взрывов или уличных драк, террористки разделяли все органы исполнительной власти. Лидеры движения вошли в город аккурат к началу беспределов. Кагами собирал группу для охвата центральной площади со стороны крыш, он подготовился заранее, начинив свои группы бутылочными гранатами. Каждой из группы дано неустойчивое задание, чьё течение зависило от множества предположительных факторов. Масами и Кагами, будучи властителями огня по роду своего клана, отвечали за взрывы. Стоило им двоим появиться в городе, они немедленно ринулись подготавливать все необходимое. Мито и Данзо были сокрушающей силой, их цель — это очистить дорогу Бивако к резиденции Хокаге. Бивако же нужно насильно предъявить Тобираме их требования по конституции. Всё остальное — это бунт, разгром города, этим занимаются их приспешники, десятки тысяч омег, готовых на всё ради свободы. Гражданским представал обескураживающий по своему масштабу вид: толпы омег кличут военные лозунги, бьют охрану, альф, любых, кто пытается им препятствовать; они громят здания, бросают в окна горящие бутылки и всеми силами создают беспорядок на улицах. Всё это произошло внезапно и громко, и ни гражданские, ни армия не были готовы к этому. К моменту, когда полиция и армия всё же сгруппировались для дальнейшей нейтрализации бунта, крыши уже заняли суфражистки. По приказу Кагами, Учихи поджигали тканевые фитили огненным дыханием и бросали на улицы, другие выпускали огонь из своих лёгких. Улицы объяло пламя, огненные реки стекались по ним до самых ворот, поглощая всех неугодных своими острыми языками. Визги боли содрогнули стекла. Увидев, как горят дома и улицы Бивако наконец громко и воинственно завопила:

«Да здравствует революция!!!»

Оглушительный вой вторит ей, голоса тысяч омег, пришедших сюда ради победы. Вот оно — великое восстание омежьего рода. Их третье и последнее шествие, и цель у них одна — отрубить государю Тобираме Сенджу голову. На улицах творился омежий шабаш — полный беспредел. Суфражистки не жалели никого. С раскатистым хохотом они вешали один за другим генералов и чиновников Тобирамы, всех, как они думали, кто был причастен к повешению омег. Разительное отличие с их прошлым шествием — омеги бросались с кулаками, мечами и горючими коктейлями на всех, кого видели. Это был ад наяву, где омеги изливали свой неугасаемый гнев на альф, на власть и на природу. — Ого! Вот это веселье! — Мито распустила волосы и развиваясь по воздуху алые локоны пылали подобно огню. Она размашистыми и крепкими ударами сносила на своём пути полицию, и Данзо помогал ей, снося альфам головы. Масами тем временем заканчивала начинять город взрывчаткой на случай, если придётся угрожать Тобираме тяжёлыми последствиями. Заодно она хотела бросить тротил в здание полиции, чтобы лишить совет возможности использовать их. Однако она уже продолжительное время стояла напротив, ведь от этих намерений её остановила речь Манабу. — Я говорю только одно, — громко раздался его голос. — Как капитан полиции, я запрещаю участвовать в этом побоище, я не подниму клинок на омег и не позволю этого своим подчинённым. Любой, кто с этим не согласен, кто хочет ухудшить и без того катастрофическое положение, может идти. Вы более не причастны к моему отряду и полиции, вы лишаетесь поста, чинов и должностных привилегий, поэтому решение моё на вас не распространяется. Я всё сказал. Прямого указа Тобирама ему не отдал, он приказал только гвардейскому полку, а всем остальным военным ничего не говорил — они сами пошли на побоище. Манабу чтил государя, относился к нему со всей преданностью, но ни за что бы не выполнил столь человеконенавистнический приказ. Война с другими странами — это благородство. Гражданская война — это скорбь. Они и без того лишились многого, Манабу не хочет повторить это. Не дадут отпора суфражисткам — никакой войны не будет, они не спровоцируют крамольниц, им не с кем будет сражаться. И они обезопасят город от случайных смертей гражданских. Тобирама с ними может справиться сам. Масами, наблюдая это, в очередной раз почувствовала нечто странное внутри. Она не понимает почему Манабу так против проявлять насилие против омег, ведь он привилегированный класс, а такие редко обладают хоть какой-то человечностью, уж Масами насмотрелась на таких за свою жизнь. Уже который раз он идёт против желаний государя и не вступает в этот гражданский конфликт. Было ли это типичное альфачье пренебрежение или он действительно беспокоился о судьбе омег, - опыт Масами не поможет ей понять не придирчиво. Она поджимает губы и убегает к Бивако, позабыв о своих планах. Хирузен всячески пытался остановить обе стороны, он призывал к благоразумию, ведь искренне считал, что граждане единой родины не могут быть друг другу врагами. Он понимал ненависть и злость суфражисток, но, как преемник Тобирамы, понимал и его позицию. Все они хотят блага для своей страны, но хотят этого разными методами. Устраивать на улицах кровавое побоище в надежде на добрые перемены и лучшее будущее — это варварство, так он думал. Однако в миролюбивых взглядах своих он был в меньшинстве, и сейчас даже самое изысканное красноречие не способно остановить два воюющих лагеря. И как явление этой ненависти, как её прямая движущая сила, Данзо наблюдал за жалкими попытками Хирузена вразумить крамольниц. Это было настолько бессмысленно, что ничего, кроме улыбки его действия не вызывали, ведь прямо противоположное «человеческому» — ярость необузданная и дикая — не даст Хирузену шанса хоть что-то изменить. Данзо нравится видеть отчаяние в его глазах от этого осознания, Хирузен наконец выглядит так, каким юноша хотел его видеть — беспомощным. Чувство, которое Данзо испытывал постоянно, будучи омегой, неспособной изменить общество, природу и своё ненавистное прошлое. Беспомощность — чувство, которое омегам настолько знакомо, что им порой казалось, они рождены сокрушаться о несправедливости мира. Данзо, как и все прочие омеги, сегодня стремился это изменить. Он смотрел на Хирузена хищно и прямо, заранее позаботившись о безопасности, надел на своё лицо фарфоровую маску, никто бы не узнал его сегодня. И не узнает. Данзо крепко сжал рукоять меча и яростно вперился взглядом в ненавистного ему юного наследника Сарутоби. Он может его убить. Сейчас. Он убьёт его и станет следующим государем. Всё кончится мгновенно. Сейчас даже плевать на итог их революции, плевать, чем всё закончится, единственное, чего он по-настоящему желает, — это обойти Хирузена. Если он сумеет одолеть его, своего естественного противника, то навсегда закрепит за собой первенство. Он будет омегой, одолевшей могущественного эпсилона, наследника одного из великих кланов Огня, протеже самого Второго Сенджу. У чёртового Тобирамы не будет выбора, кроме как избрать Данзо следующим государем, ведь других столь же талантливых, как он, в политике людей в окружении Хокаге нет. Дыхание спирает только от мысли о его убийстве. Да, они дружат с самого детства, но Данзо его терпеть не может, Хирузен на протяжении всей их дружбы стоял у него на пути и унижал самим своим существованием. Если Данзо убьёт его, жизнь сразу же изменится, станет куда легче, ведь это не только положительно скажется на его амбициях, но и Данзо перестанет думать глупые, даже болезненные мысли о Сару. Мысли… О чём-то недостойном, грязном, уничижительном. О непозволительных чувствах. Которых нет, которые ему не принадлежат. О том, что он не обрадовался новости Бивако о свадьбе, а наоборот, разозлился. Он не желает испытывать злость к своей подруге из-за какого-то ущербного альфы, он докажет себе, насколько сильно он ненавидит Хирузена и не позволит ни единой альфе вставать на его пути. Глубокий вдох, и Данзо подрывается с места, занося ногу для удара. Тяжёлый взмах, и, не успев среагировать, Хирузен летит в стену здания. Шимура резко вытаскивает клинок из ножен и мчится на него. Сару еле успел отразить удар. Искры оросили воздух, ещё один мощный удар, и Хирузен крепко отражает его в сторону. Глаза у него испуганные, растерянные, стойка неуверенная, Данзо ликует, наблюдая его таким. — Подожди! Стой! — кричит он, отражая очередной удар. — Я не буду с тобой драться! Придётся, трус. Лезвие рассекает воздух с характерным свистом, но оглушительные взрывы и крики вокруг заглушает скрежет их битвы. Хирузен всячески пытался отбиться от ударов Данзо, то и дело поглядывая по сторонам, будто боялся кого-то задеть, и это только более гневило нападающего. Сару обязан смотреть только на него, ведь именно сейчас и именно Данзо решает его судьбу. Только чёртов Сарутоби раздражающе самоуверен, раз позволяет себе думать о других в такой важный момент. Он думает, Данзо не убьёт его? Думает, Данзо слабее? Он сдерживается только потому, что не хочет рисковать и пользоваться уникальным стилем боя своего клана — все вокруг сразу поймут, кто он. Раздражает! Мгновение за мгновением, искры и вспышки от соприкосновения стали, и с каждым выпадом Данзо свирепел. Каждый удар тяжелел под весом чувств, и чувства эти были куда болезненнее острия меча. Рассекая Хирузену щеку, плечи, рассекая грудь, Данзо бил и бил мечом, будто бы бездумно, желая только лишь причинить побольше боли. Чтобы Хирузен ощутил, как больно ему самому. Это наказание за то, что Данзо испытывал из-за него, и наказание это не будет снисходительным. Только смерть избавит юношу от влияния ненавистного друга, и уже неважно, чья, только бы этот скрежет на сердце более не мучил его, не изводил. Данзо достоин большего, чем это, и он докажет это. Сейчас. Сейчас он докажет это! Хирузен не отступал и не убегал, но и не бил в ответ с лицом полного натужного рыцарства, отбивал все атаки омеги и тем самым только более злил. Данзо увесисто бьёт ногой по земле, и заходившая щебёнка ударила по его ногам. Хирузен еле удержался на месте, и Данзо воспользовался этим, плотно приткнув лезвие к шее альфы. Он выглядит всё таким же растерянным, но… не испугавшимся. Он смотрел твёрдым и непоколебимым взглядом, полным благородства и мужества. Хирузен с самого начала не собирался бить в ответ, и Данзо всего изводит внутри из-за этого. Он хочет, чтобы Хирузен разозлился, напал на него, бил в ответ со всей силой, но Хирузен не сделает этого, ведь перед ним омега. Зубы скрежещут от ярости, клинок в руках задрожал, так сильно Данзо сжал его. Он ещё плотнее прислоняет лезвие к коже, она лопается, и тонкая струя крови пачкает сталь. Хирузен не дрожит и не злится, страх близкой смерти не заставляет его сражаться на полную силу. — Я вижу в твоих глазах незыблемую ненависть ко мне. Не знаю, что сделал тебе конкретно я или тебя гневит мой пол, но я вижу, что ты не остановишься, — он прикрыл глаза и с глубоким выдохом бросает клинок на землю. — Бей. Я не подниму на тебя меч. Потому что всегда таким был, и Данзо даже не удивляется подобному. В пылу кровавой битвы, среди ярости, обиды и стремления к разрушению Хирузен — тот единственный, кто не пойдёт за толпой в едином порыве всё уничтожить. Он станет тем меньшинством, кто с благородством и честью попытается остановить творящийся беспредел. Сталь в руках Данзо задрожала, он сощурился, и Хирузен воспользовался смятением омеги. — Да, я альфа, но и ещё я человек, — твёрдо дополнил он. — Я не враг тебе. Природа создала нас в гармонии, мы не можем друг без друга, и насилие никогда не разрушит эту связь между нами. Мы навсегда останемся половинками одного целого. Добрый. Такой до оскорбительности добрый, до тошноты, до злости. Всегда такой галантный, улыбчивый и неравнодушный ублюдок. Всегда обо всех заботится, всех слушает и всем помогает. Всегда заставляет сердце Данзо трепетать в ответ. Поэтому им никогда и не быть вместе — Хирузен слишком добрый для Данзо. Слишком великодушный. Данзо не достоин этого. Он вновь стискивает рукоятку меча и с грозным прищуром смотрит в глаза Хирузена, но страха в них не видит. Эта готовность умереть за свои принципы — как он похож в этом на него и Бивако, однако, что же это даст сейчас? Он позволит убить себя только потому, что не хочет присоединяться ни к стороне государя, ни к стороне Бивако? Так просто? Данзо это не нужно. Это недостойно. Либо он вновь ищет оправдание, чтобы не причинять Сару боль, и никогда в этом не признаться. — Эй! Что за дезертирство?! Хирузен не успел даже обернуться на недовольный крик, Данзо сносит наглецу голову одним взмахом меча. Юноше остаётся только чувствовать кровь на своей щеке и видеть, как омега сквозь фарфоровую маску презрительно бросает ему последний взгляд. Шимура убегает с чувством жалкой, никчёмной победы, такой, какая есть, но не нужна. Хирузен выиграл, даже не вступая с ним в бой. Данзо вернулся как раз к тому времени, как Бивако объединилась с Кагами и Масами, он услышал её крик: — Масами! Пора выкурить эту трусливую принцессу из её высокой башни, ты так не считаешь? И Учиха громко засмеялась, сцепив пальцы. Оглушающий взрыв раздался в центре города — почти вся государственная резиденция покрылась вспышками огня. Суфражистки на протяжении месяца начиняли это здание взрывчаткой, и теперь оно разрушается, как карточный домик, от лёгкого дуновения ветра. Людские крики завершили представление, клубы пыли поднялись в воздух, ослепляя народ. Данзо слышит множество звуков вокруг: стенания агонии, восторженные возгласы, свист, торжественный клич и множество криков. Кричали и альфы, и омеги, раненные или корчившиеся в предсмертной муке, кричали испуганные гражданские и его боевые сёстры. Пение революции. В воздухе пахнет порохом, кровью и свободой. Мысль о том, что именно они — зачинщики этого беспорядка, скручивает его живот в волнительный узел. Кагами и Масами долго планировали, как лучше всего расположить взрывчатки. А наблюдая с каким не характерным для неё довольным видом Мито сносила с военных головы, Данзо думал, будто они с самого начала не хотели никаких мирных решений, будто отсутствие преград ими бы воспринялось как шутка. Внезапно пыль рассеялась по сторонам, и Данзо, обернувшись, видит государя Тобираму собственной персоной. Он успел покинуть резиденцию, обгорел только его плащ-корзно, и он снимает его с безразличным видом. В пылу битвы не все успели заметить присутствие хокаге рядом с собой, но та особенная омега, та, кто более всего желала ему смерти, наблюдала за ним неотрывно, взглядом ястреба, вцепившись в его лицо. — Данзо, Мито, — напряжённо пробормотала она и нагнулась для рывка, — прикройте меня. Бивако рванула вперёд, обнажая два меча. Уворачиваясь от гражданских, военных и соратниц, она не убавляет скорости и стремительно движется к государю. Он ждёт её с недобрым прищуром, крепко сжимая рукоять шпаги. И стоило ей приблизиться, он подрывается с места и встречает её клинки тяжёлым ударом. Лязг стали пропал среди криков толпы. Государь Сенджу со всей ему присущей честью принял бой омеги. Алые глаза государя пестрели искрами кровавого огня, движения его точёные, не лишённые дворцовой грации, тем не менее каждый его удар ощущался как великая сила. Бивако, ранее нападая, вскоре вынуждена отражать его удары, и он, не отступая, бил сталью сталь, не сдерживая свою силу. Данзо даже восхитился слегка тем уважением, какое Тобирама выказал Бивако, показав её как равного себе соперника. Кто бы мог подумать, с его варварскими сексистскими законами относиться к омеге на равных. Невообразимо. Однако Тобирама знает Бивако, он знает, кем она является для большинства суфражисток и какой силой убеждения обладает эта омега, он признал в ней лидера и с лидером этим вступил в бой. Кагами учил Бивако бою на мечах два года, с тех пор как они познакомились, но даже с таким хорошим учителем ей не сравниться по силе с Тобирамой. Но она не отступала. Она не могла сдаться. Она преисполнена неугасаемой внутренней силой, чувством гнева и справедливости. Её движения не столь умелы, но они яростны и полны решимости. Бивако не боится Тобираму, и это видно в каждом взмахе её мечей. Отражение атаки и рывок вперёд, увернулся один раз, но кожу на щеке его все же рассекли. Тобирама не обращает внимания, вновь и вновь обрушивая на Бивако тяжёлые удары. Он без труда терпел все неловкие уколы дельты, ведь не давал нанести поражения болезненнее, заставляя её полностью переключиться на защиту. Только Бивако не позволяла этому произойти. Данзо нервно наблюдал издалека за процессом битвы. Плохое предчувствие встало комом в его горле. Они не имеют права вмешиваться, ведь тогда Тобирама наплюёт на правила дуэли и применит все свои силы. Это им ни к чему, они не справятся, Тобирама слишком силён. Бивако не настолько искусна в бое на мечах, как Кагами, её поступок самонадеян. Дельта вновь рвётся вперёд, и удар стали отрезвляет её окончательно. Изящным выпадом Тобирама выбивает из её рук левый меч. Она даже не успела отразить его атаку. Удар. И пятится назад. Ещё один. Она вцепилась в рукоять меча двумя руками и отражает выпад с похвальным усердием. Вздох. Капли пота щекочут щеки. Бивако никогда не видела государя в такой близости, никогда не слышала его феромон, и сейчас он режет ей лёгкие. Или она выдыхалась быстрее, чем рассчитывала. Ещё один грозный взгляд. Но глаза Тобирамы всё так же невыразительны и холодны, как две льдины посреди арктического океана. Удар. Искры стали будто обжигают пальцы. Ещё один. Горло пересохло. Нет. Она не справится. Данзо рвётся в их сторону но Мито и Кагами удерживают его, не прекращая напоминать чем может закончиться его поступок. Рассекая воздух, сталь стремительно бьёт по руке. Раз. Два. Два размашистых движения, и меч вылетает из рук Бивако и лезвие режет ей горло. Бивако встала на месте, не двигаясь, смотря в глаза государя. Всё тот же грозный вид, но тень страха омрачила её взгляд на краткое мгновение. Кровь обожгла кожу, края неприятно щиплет, но она будто не чувствовала это, и не моргая смотрела ему в глаза. — Ты арестована, — ледяным и тяжёлым басом прозвучал Тобирама.

***

Под покровом ночи Кагами, Данзо, Масами и Мито аккуратно пробрались в центральную городскую тюрьму. Охрана выставлена усиленная, но не настолько, чтобы воспрепятствовать проникновению этой талантливой группы крамольниц. Тем более, когда в этой группе две Учихи. Камера, где держали Бивако, находилась в отделе особо опасных политических заключённых, заговорщиков и крамольников. После сегодняшней ночи эта тюрьма переполнилась ими. Тобирама в одиночку разогнал толпу. Его не испугал горящий город, разрушенное лицо брата на горе Наследия и полуразрушенные здания администрации. Множество его чиновников и советников, всяких разночинцев, занимающих посты в Думе, повешены крамольницами на уличных столбах. Они поубивали его сержантов, генералов и лейтенантов, раздирая их в клочья, кидаясь всей толпой. Они подорвали три его тюрьмы, разнесли сторожевые посты, разграбили магазины, принадлежавших альфам, а сколько они убили городничих, гвардейцев и гражданских, Тобирама даже не успел подсчитать. И это только в Конохе, а ведь суфражистки разгромили не только её. Таких масштабных крамол в стране огня не было уже давно, и Тобирама был вынужден устранять тяжёлые последствия их действий. Убивать Бивако сразу было бы непрактично. Он хотел повесить её официально прямо на центральной площади, чтобы все её соратницы утратили свой боевой дух. О других он не знал, предполагал, что лидеров в их движении больше, но только Бивако выступала чаще и громче всех, и поэтому детальных сведений о других он не просил. Именно Бивако являлась рупором, связующим звеном протеста между государем и омегами, и именно её смерть положит конец этому беспределу. Её подруги этого не допустят. Бивако сидела с понурым видом, даже не заметив, как соратницы приблизились к решётке. Данзо аккуратно прощупал клетку и, сделав выводы, сцепляет руки вместе. Невидимый барьер спадает, и только тогда он заходит внутрь, сломав несколько тяжёлых замков на двери. — Ты сражалась очень храбро, — подал голос Данзо и садится прямо напротив её. — Храбрость не помогла мне свергнуть Тобираму, — пробормотала она, не поднимая головы. — Я не должна была вступать с ним в бой. Была слишком самонадеянна. Это вновь была ошибка, — и ещё ниже понурила голову. — Как будто что я ни сделаю, всё бессмысленно против него. Мито вздохнула и села рядом с ней, сочувственно уложив ладонь на плечо. Масами садится с другой стороны и приобнимая за плечи укладывает голову ей на висок. — Бивочка, упорство никогда не бывает бессмысленным, — воинственно произнёс Кагами. — За время нашей деятельности мы сделали достаточно, чтобы гордиться собой. Ошибки ведут к величию. Нельзя опускать голову. — Нам пора уходить, зайка, — нежно пропела Масами. — Тобирама повесит тебя к полудню. — Если такова цена за свободу омег, я пойду на неё, — ещё мрачнее пробормотала Бивако. — Бивако, не неси чушь, — злится Данзо. — Ты ничего не добьёшься этой бессмысленной смертью. Наша война не окончена, не бросай своих людей. Мы победим, но, чтобы эта победа пришла, нужно смирить свою гордыню и дождаться нужного часа, — он не видит в подруге никаких перемен, поэтому решает рассказать то, что они обсуждали, прежде чем проникнуть сюда. — Тобирама не знает о связи Хирузена с тобой, а он следующий Государь. В день коронации ты должна быть с ним. К этому дню мы должны подготовить народ к бархатной революции. Укрепить наши взгляды в гражданах. И мы наконец освободимся от оков патриаршей тирании. — Тобирама ослабил влияние патриархального дворянства, отправив всех альф на войну, — вмешался Кагами с презрительным тоном и скрестил руки на груди. — Более нет традиций и патриархов, которые его защитят. Он ничего не оставит после себя, а мы захватим воспитание подрастающего поколения, которое примет наши взгляды. И мы должны остаться все вместе для этого. — Мы должны подготовить омег ко дню коронования Хирузена, — дополнила Мито. — Он законодательно даст им права и когда это случится, благодаря нашей пропаганде, бунтов не будет. Бивако впервые за диалог подняла взгляд. — Вести тихую войну? — Наша война не прольёт крови, — твёрдо ответил Кагами. — Более ничья кровь не прольётся. Мы не такие как он и никогда не будем. — Та глубокая рана, которую Тобирама нанёс провокацией к этой гражданской войне, пуста. И мы наполним её. Знание граждан пошатнуто. В них укоренился страх, что стремление хоть к какой-то свободе или выражению своих желаний принудит Тобираму к смертельному наказанию. Идеологический враг. Тобираму не победить грубой силой, как бы она ни пыталась и как бы оскорбительно ею это ни воспринималось, но как государь и как воин он исключительно хорош. Быть может, до очередного поражения она ни за что бы не согласилась на такие условия, считая их какими-то трусливыми потугами, но не сейчас. Быть может, она неправильно воспринимала свой пол, да, они не такие сильные, как альфы, но они и не должны соревноваться с ними в физических показателях. Она должна принять факт своей слабости перед альфами и гордо использовать свои преимущества, а не менять неисправимые недостатки. Хитрость и ум — вот какие достоинства наставила развивать их природа. Драться с Тобирамой было глупостью в духе альфы. Только она не альфа. Она омега, и, как омеге, ей должно руководствоваться мудростью и сметливостью. Данзо будто внутренне всё же не хотел согласия Бивако, но даже при его упрямом характере он был вынужден признать их методы непрактичными. Он безумно хотел сорвать свою фарфоровую маску и представить себя как равного соперника Тобираме и Хирузену. Только не мог. Из-за страха. Имея наглости осуждать сейчас Бивако за согласие с выдвинутым планом, сам же участвовал в революции, не открывая лица. Потому что боялся провала, не готов был рискнуть всем ради победы. А она рискнула. Данзо кусает губу от досады — рискнула, и к чему это привело. — Я согласна. Это роковое согласие привело страну Огня к очередному жестокому кровопролитию. Ко дню «Истребления крыс».