Незабвенный шёпот лекаря.

      Это не раскалённое солнце выползает осторожно из-за горизонта, а красивая барка Атет, словно сама сотканная из яркого и теплого света. В ней величественно восседает незабвенный Амон-Ра, направляясь с востока. Иногда Эвтиде приходилось встречать рассвет аккуратно положив щеку на ладони, и созерцая начало дня через пустую раму окна в своём доме. Часто её посещали мысли: а как там, на небосводе, богам-то работается? Не стоит забывать, что именно Ра вышел из Нуна, где позже возник Гермополь — родной город для девушки. Но даже здесь, где храм Тота, где обучение шезму было покрыто пеленой тайны, не обошлось без пересечений с греческими богами, а конфликты их быстро становились темой разговоров на базарах и в переулках.       Тревожное время выдалось при рождении Меренсет, и подобное ощущалось для дитя с самого младенчества. Вся эта неуверенность была с тех пор как Александр Македонский, назвав себя потомком Амона-Ра, ступил на египетскую землю. Эва, в голове которой это не связывалось, часто слышала от греков шёпот: «Как же так? Где же Зевс, сын бога?». При этом будущий фараон был, якобы, и сыном одного из египетских богов, а также, впоследствии, человека существующего в понимании «объединения двух миров».       А как же тогда получается? В голове ребёнка сам господин представлял из себя образ некого узурпатора – так однажды её мамочка высказалась, стоило девочке рассказать об очередной болтовне их любимой торговки, что в нескольких кварталах от них давала им немного еды в долг. Эва помнит этот день довольно хорошо, но скорее из-за ноющего чувства голода, парочки фиников в руках, и усталой матери, что сидела на полу, ковыряясь в остывшей лепешке грязными пальцами.       – Говорят, оракул Амона признал его сыном бога, – скучающе тянет девочка, откидывая голову назад, ближе к тени. Солнце палило нестерпимо, словно сами эти же боги закрывали ей глаза на разруху в родном доме.       Мать угрюмо качает головой. Затем её пальцы поднимаются к груди, а большим она медленно проводит несколько раз по остальным, среднему и указательному. Её кривая улыбка разрезает лицо, и у Эвы глаза округляются. Знает она такой жест. Видела несколько раз у скупердяев, что не готовы были ребёнку по меньшей цене и кусочек ткани продать от помойной тряпки. Хотя другим, казалось бы, задаром и отдадут, только не для нищенки, что хотела всего-лишь кувшинчик на продажу выставить, снова протерев его от смазанного орнамента. Вывод от такого жеста один: купил он себе статус сына одного из богов. Но разве так думать можно? А говорить? Грязные мысли, оскверняющие чужую честь.       – Мамочка, ты что! – она шепчет тихо-тихо, быстро и нервно облизывая пересохшие губы, – Не гневи богов! Неужели считаешь, что он подкупил ради статуса? Зачем нашим богам жалкие монеты от македонцев? Неужели Амон-Ра, что каждую ночь встречается в битве с Апопом только ради нашего спокойствия здесь, согласился бы на такой ужасный грех!       Мать замахнулась с локтя, гневно зыркнув на свою дочь. Сплёвывает желчь.       – Дура ты, тише. Язык без костей у тебя, так хоть голову береги, а то всё равно балбесиной вышла у меня. Неужели ты думаешь, что Амон по своей воле признал его? Наши боги не признают чужаков. Македонцы почитают своих богов — Зевса, Геру. Почему Амон вдруг принял его? Но об этом молчи уж, а то за болтовню дурацкую и головы лишиться можно.       Та лишь устало вздыхает, оставляя ребёнку половину лепёшки на столе, и выходит из комнаты. Еще у порога что-то невнятое бормочет, с укором и презрением в сторону дитя своего. Словно то все слова она выдумала, оскверняя чужое доброе имя Ра, а не слушая мать свою. Эва снова смотрит на яркий диск солнца с легким прищуром. Быть может, если вглядеться, то она наконец-то заметит при полудне фигуру извне, человеческую, пусть и с головой в форме сокола, что при себе вечно царский убор носит. Запомнился этот день девочке хорошо лишь потому, что в самой её голове наивной таилась надежда – надоела ей такая жизнь! С таким человеком, с такими взмахами руками у лица и рук, не дай бог еще у копчика. Всё надоело! Хотелось сбежать Эвтиде от горе-матери, что лишь по своим любовникам ходила, да во всех бедах дочку обвиняла. Голодно и невыносимо ей было здесь, поэтому и сбегала на базар она: на жизнь зарабатывать, красивых богов на горшках рисовать.       Именно в этот день ей и повстречался один клиент, что стоял задумчиво у ног ребёнка, пока та слишком радостно показывала ему каждое свое глиняное произведение. Хорошо ещё помнится, как с восторгом распахнулись её горящие глазки, когда неизвестный на тот момент покупатель вкладывает пару монеток в её шершавые ладошки, забирая два или три горшочка. И как она удивилась чужой улыбке, чужому голосу, чужому взгляду, что оказался совсем близко – прямо напротив лица девочки. Шепот проникает под грязную кожу, вызывая мурашки.       – Девочка, хочешь ли ты ещё монеток? — Мужчина сжимает её руки, чувствуя как слабые пальцы хваткой сжимают его в ответ. Эвтида кивает слишком активно, — Ты можешь заработать ещё больше денег, если не побоишься со мной пойти. Я тебя грамоте в храме Тота научу, письму.       Он выдерживает паузу. На лице сверкает хитрый оскал. Словно незнакомец – шакал, а не обычный смертный, которого привела сюда нелёгкая судьба.       — И не только с обучением помогу. Как тебя звать?       Девчачьи пересохшие и потрескавшиеся губы шепчут собственное имя. Его руку девочка отпускать не смеет. Рабочие ладони мужчины теплые, немного грубые, а взгляд… Добрый, любопытный. Но словно ледяной водой обливает с головы до ног. Совсем не веет теплом от клиента. Но веет силой, надёжностью. Мудростью. Чёрт с этими горшками! Она научится рисовать богов получше, когда хотя бы имена их сможет написать на мягком пергаменте, сворачивая подобные творения в красивые свитки. Видела такие на прилавках — будто золотом отливают, и все исписанные. Хотелось лизнуть, попробовать на вкус такую бумагу. Наверное, сами боги были осквернены грязными мыслями мамочки Эвы, раз решили в этот же день забрать ребёнка туда, где вера египетская еще пылала огнём и страстью.       «Всему-всему учиться у него буду! Раз он говорил про тот самый храм, значит и с Исманом чаще видеться буду. Может, врачеванием даже займусь, если незнакомец позволит. А еще бога Тота поблагодарю за то, что знаниями своими делиться будет. Не каждой такая возможность выдаётся в жизни!»       Звали мужчину Реммао.       Тот привёл девочку к своему названному брату – сначала Эвтиде показалось, что оба были совершенно разными. Рэймсс, которого сам Реммао представил, выглядел куда моложе, свежее, и даже был на вид одного возраста с ней. Немного вороватые глазки выдавали его натуру, в особенности улыбка младшего: наивная такая, нахальная. Старший же на фоне брата казался спокойнее, более собранным будто. Строгим. Девочка с интересом вертела головой в две разные стороны, пока её новый наставник что-то объяснял. Но не прошло и пары мгновений, как перед взглядом девочки начали щёлкать пальцами. Пришлось любопытной особе переключить внимание на кого-то одного, вслушиваясь в чужую речь. Сам разговор лишь на первый взгляд казался спокойным и равномерным: Реммао же быстро перешёл к сути. Он рассказывает о том, как проходит обучение в храме, как они с Рэймссом будут несколько недель учиться письму, пусть и его младший брат тут уже провел несколько лет. Не помешает.       – А потом, Эв-ти-да, – мужчина смакует её имя, словно напиток, растягивая каждый слог, – Мы перейдем к одному из самых интересных обучений. Самых запретных. Ты же знаешь, какой закон издал фараон Менес Второй?       Девочка отрицательно покачала головой. Рэймсс, который до этого не сильно был заинтересован разговором, встревоженно посмотрел на своего старшего брата. В глазах будто бы читалась издевка.       – Где ты её только нашёл? – с иронией произнёс младший, сверля её взглядом. – Она же ничего не знает. Как бы не проболталась эпистату.       Эва возмущенно зыркнула в ответ. Взмахнула руками.       – Это ещё почему! Не сдам! И рассказывать-то нечего, сами тут тайны устраиваете, а не объясняете по-человечески. Я хоть и болтаю много, но секреты храню как надо. Хоть язык отрежьте, не проболтаюсь.       Реммао рассмеялся. Девочка лишь с непониманием смотрит, прикусив щёку. Неужто действительно его могут отрезать? Мысль о том, как они хватают её за безкостевой орган, засовывая пальцы с ножом в рот бедной девочке, вызывает у неё ужас.       Младший же неодобрительно хмыкнул, отмахиваясь. И чего это ему тут не нравится? Будущий наставник говорит следующие слова тише, как бы с опаской:       – Черной магией мы занимаемся, – он наклоняется, приготовившись прикрыть рот девочки рукой, но у той лишь глаза широко округляются. Молчит, осознавая, с кем всё-таки имеет дело, – Некромантией, в основном. Но могу обучить и в сны проникать. Заказы выполнять. Денег много платят, но опасно это. Законом запрещено.       На мгновение ей стало трудно дышать. От страха, или из любопытства?       Гори пропадом все её мысли об обучении с Исманом.       Розовые мечты о славном будущем разбились об мраморный пол огромного храма.       Эвтида горько усмехается, уставившись в расписной потолок. И почему она должна была рассчитывать на то, что боги помогут ей в обучении? Скорее уж Сет, что ассоциируется у египтян с хаосом и неудачами, решил ей подыграть. «Ну что, владыка пустынь, как тебе спектакль? Это ведь твоя работа, не так ли? Крушить надежды, ломать планы. Устроил тут своё представление, теперь смотри, как я буду выкручиваться.»       Теперь же на этих двоих девчушка смотрела скептично.       – Быть шезму дано не каждому, – словно заметив перемену в настроении, высказывается уже Рэймсс, – Трудное ремесло это. Вдруг не получится у нее ничего, а, Рэм?       – Получится, – с серьезностью говорит её будущий наставник, – Эмпатичная девочка она. Быстро научится всему.       Глаза Реммао светились странной уверенностью. Янтарные, словно солнечный свет пойманный в смоляном камне. Красивые. Мужчина будто знал, что она согласится. Рэймсс же напротив — отвел взгляд, едва заметно дрожа, и дергая изредка свою сплетённую косу, как будто не был уверен в предположениях своего брата. Или в самой девчонке, что сидела перед ним?       Выбора более ей не предоставилось. Конечно, Эва могла сбежать домой, к маме. Но она определенно пожалеет об этом. Риск быть убитой дома, или меньший риск умереть в храме бога Тота. Второй вариант нравится девушке куда больше.       «Конечно, я могла бы сбежать домой. Поехать к матери, обратно к обычной жизни. Но что тогда? Вернуться к грязным рукам и глиняным горшкам? Я всегда мечтала о большем. Убьют ли меня здесь? Возможно. Но ведь я всегда хотела заглянуть в чужие души, проникнуть туда, куда никто не смеет. Если б моя мамочка только знала, где я сейчас…»       Ещё одна быстрая мысль скользнула в голове, не успев устояться.       «Убила бы…»       Она всегда хотела читать чужие мысли. Знать и понимать то, что другим никак не ведомо. А сны – основная проекция чужих мыслей, чужих подсознательных страхов и желаний. Это показалось ей интересным. Пугающим, но неразгаданным. Неужели в будущем она сумеет проворачивать подобное? Эвтида активно машет головой, придвинувшись поближе. Детский шёпот был слышен только им двоим. Словно заговорщики, трое людей склонили свои ясные головы рядом с чужими устами.       – Ну и как же проникать в эти ваши сны? – её же глаза теперь горят неподдельным интересом. Рэммао лишь смотрит на брата с таким взглядом, что был понятен тому без слов.       Словно говорит ему молча: я был прав, как и всегда.