Как Юра Плисецкий лето провёл

Юра проверяет мобильник: сигнал пропал. Охуеть вовремя. Трясет телефон в руке, будто от этого что-либо изменится, но шкала так и показывает пустые полоски. Рядом в густой траве на обочине что-то шевелится. Это, конечно, мышь или жаба, только Юра почти надеется, вдруг там заблудившийся и решивший прилечь Кацуки, иначе хуй знает, где эту котлету искать в темноте дачного поселка, когда нормальные люди должны если не спать, то хотя бы сидеть в пределах своего участка. Однако шуршание затихает, сменяясь стрекотом сверчков, где-то за забором впереди тявкает мелкая собачонка, и Юра, пыхтя и пнув камешек резиновым мыском кеда, топает дальше, понятия не имея, где шляется Кацуки. Может, надо было шашлыка прихватить, думает Юра, свиного как раз — глядишь, выманил бы Кацуки на запах еды, идущей в списке его главных слабостей сразу же после Виктора. Однако, конечно, скорей бы уличных собак приманил, нахуй надо, Плисецкий как-то больше по кошкам. И по красивым казахам, а не потерянным япошкам. Встречать Кацудона от остановки, на которой его высадил хитрожопый таксист, не захотевший здесь плутать, порывался, естественно, Виктор, успевший налакаться если не в сопли (хотя Юра считал именно так), то уж точно до уровня короля драмы, испереживавшись, что Юричка, вишенка его ненаглядная, заблудится, упадет, умрет там где-нибудь на обочине, и собаки его съедят, и все маньяки разом-то изнасилуют, и что надо было не слушать и вместе ехать на дачу, все равно мир Вите без Юри не мил. Так что когда Никифоров, заплетаясь на длинных ногах, зашагал к калитке, на ходу вытирая слезы подолом футболки от Армани, Юра, понимая, что еще пожалеет, попросил Беку присмотреть за Виктором, держать его максимально далеко от бутылки, а сам написал Кацудону, чтобы тот стоял и не двигался и скинул геолокацию. Но сигнал, сука, сдох. А в хитросплетении дорог между дачными домами Юра и сам не особо-то разбирался. Это не деревенский дедушкин дом, где одна сквозная дорога и несколько дорожек, ведущих вглубь. Дача была арендована на выходные, а дома располагались в хаотичном, как Юре казалось, порядке, и ебал Юрка в потьмах разбираться. «Если через полчаса не вернусь вместе с Кацудоном — вызывай МЧС», — уходя, сказал он Беке. И теперь его и без того не совсем шутка казалась близка к правде. Половина выделенного времени уже прошла, а Юра так и шароебился по дачному поселку без признаков Кацуки в пределах видимости. На очередном повороте Юра уже не уверен, что и сам найдет путь назад. Думает: похуй, надо было пьяного Виктора отправлять. Не его это, Юрки, проблема. Он вообще намеревался с Бекой наедине отдохнуть: в бане помыться, шашлыков несанкционированных поесть (Барановская ему потом точно лишних часов тренировки в балетном классе накинет). Потрахаться наконец, чтобы не было в доме посторонних ушей. Но вездесущий Никифоров предложил не париться с поиском места, мол, у кого-то из его знакомых отличный участок, он договорится. Только в итоге подсел Юре с Бекой на хвост. Ну а где Виктор, там и его котлета японская. Дом, впрочем, оказался большим — Юра сразу забил им с Бекой крутую спальню на чердаке с ведущей наверх винтовой лестницей и, главное, запирающейся на замок изнутри дверью. Сам участок был скрыт от соседских окон полосой яблонь, кустов и высоким забором, позади дома находилась крытая беседка с мангалом, а между стволами берез натянут гамак. Так что если бы Никифоров не заламывал руки, стеная по Юричке и попутно подливая в свой бокал какого-то навороченного вина, пока они с Бекой жарили шашлыки, день бы прошел заебись. Но в итоге Юрка в темноте искал Юри. — Кацудон! — решает крикнуть Плисецкий, надеясь, что никто не заорет в ответ, обещая вызвать ментов. — Юрио? — несмелый голос из темноты на обочине заставляет Юру немного шугнуться. — Юрио, это я. — Кацудон, поднявшись с какого-то валуна, облегченно вздыхает и машет Плисецкому. — Здарова. Погнали, а то я просил Беку МЧС вызывать, если мы не появимся, — Юрка проверяет время на мобильнике, — через десять минут. К счастью, обратно добираются быстро, даже не заплутав: видимо, не зря Юрка мозги тренирует, запоминая целые программы с пары прокатов. — Ю-ю-ричка-а-а! — пьяно лопочет Никифоров, едва различает пьяными зенками фигуру Кацуки в воротах. Бежит, даже не падает, вот что значит координация фигуриста. Руки раскинул, как в финале проката в ожидании оваций, ждет, когда Кацуки падает в его объятия, и сжимает в охапку. Плисецкий даже слышит жалобный Кацудоновский писк. Проходя мимо, Юра нарочно кривится, будто его тошнит. — Бека, спаси меня от них, — бурчит Плисецкий. Прижимается к шагнувшему навстречу Отабеку, а потом зажимает уши руками, слыша позади слишком громкие для его нервной системы слюнявые звуки сосущихся Кацудона с Никифоровым. — Бля, меня ща точно вырвет. Пошли отсюда быстрей, аааа! Закинув Юре руку на плечи и ткнувшись поцелуем в висок, Отабек заводит его в дом, оставляя пьяную морду Никифорова под ответственность Кацуки, начавшего ворковать что-то на японском, благо Юрка в нем понимает практически нихуя. Поднявшись в их комнату на чердаке, Юра с разбегу плюхается ничком на широкую двуспальную кровать, раскидывается звездой и мычит. Бека садится рядом, гладит по спине. — В баню пойдем? — интересуется он. — Или устал и в летний душ только? Юра перекатывается, ерзает, так, чтобы головой лечь Беке на бедра. Тычется носом в живот, обнимая рукой поперек. — Пойдем. — Может, тебя еще и отнести? — усмехается Бека. Юра поднимает голову. — А ты отнесешь? Бека щелкает его в нос. — Нет. Юрка дуется и в отместку щиплет его за ляжку. — Но обещаю сделать приятно, когда помоемся. — Например, минет? — поведя бровями, спрашивает Плисецкий. — Например, массаж, — улыбается Бека, а когда Юрка дует губы, заканчивает: — А потом можно и минет. * Из бани после мытья и обещанного массажа, Юра возвращается тепленький, распаренный и размякший, скидывает одежду и опять валится на кровать. — Бек, выруби свет, пожалуйста. Щелкнув выключателем, Отабек раздевается и ложится сбоку от Юры. Свет луны из окна, просачиваясь под углом, ложится ровно на его лицо. — Какой же ты красивый, просто пиздец, — касаясь Бекиной щеки, произносит Юра, заставляя Отабека смущенно улыбнуться. — Нет, ну правда, Бек, я просто смотрю на тебя, а у меня уже стоит. — Не надоело еще? — Что? — озадаченно уточняет Плисецкий. — Смотреть на меня. — Бек, ты нормальный вообще? Юра вскакивает, пихает Отабека так, чтобы тот лег целиком на спину, и взбирается на него сверху, упираясь ладонями в грудь. — Да ты единственный, на кого мне вообще хочется смотреть. И на катке, и по жизни. Или, может, это я тебе уже надоел? — Юр, — Отабек накрывает руку Юры своей и гладит, — ты ведь знаешь, как давно мне нравишься. — Пф, нравишься. А вот я тебя вообще-то люблю. — Я тоже тебя люблю, Юр. Очень. — Отабек отводит Юрину челку и прочесывает пальцами сквозь волосы. — Ну вот и все тогда. — Согласен. Юра ерзает задницей, спускается и оттягивает резинку трусов Отабека. — Кто-то тут про минет еще говорил, — напоминает Плисецкий. — Так это я тебе обещал приятно сделать. — Ну вот мне и будет приятно. Твой член я люблю не меньше тебя. — Ну главное не больше, — шутит Отабек. — Вы идеальны в комплекте. Склонившись, Юра смотрит Беке в глаза, цепляясь взглядом, высовывает язык и влажно облизывает член вдоль ствола. Берет его пальцами в кольцо, а губами насаживается на головку, начиная неторопливо сосать. Заглатывает неглубоко, кружит языком по вершинке, задевает дырочку уретры, заставляя Отабека дернуться. Пальцы в пока еще неспешном темпе скользят по крепкому стволу, а губы с каждым движением опускаются ниже, втягивая член и не забывая ласкать языком, ощущая контуры венок. Сосать Отабеку Юра любит: видеть, как он млеет, слышать его короткие стоны, чувствовать хватку в своих волосах, и как Бека, хоть и старается сдерживаться, давит Юре на затылок, толкаясь ему в горло. Рот постепенно наполняется слюной, и Юра сосет энергичнее, жёстче. Пальцы, отпустив ствол, опускаются на мошонку, играют с яичками, перекатывая в ладони. Бека сопит, откидывает голову назад, а пятками упирается в матрас. Веки прикрыты, ресницы трепещут, а дыхание становится более рваным. С чпоком Юра выпускает член изо рта, снова ведёт влажную дорожку губами вниз по стволу и засасывает кожицу на мошонке, вылизывает — и от этого у самого пиздецки твердо стоит. Хочется подрочить, но ещё лучше — кончить с членом Беки внутри. И Юра терпит. Сначала он доведет до оргазма Беку минетом, а уж затем оседлает его и будет трахать, пока не кончит, не прикасаясь к себе — самый обалденный для Юрки кайф. Помогая рукой, он снова берет в рот, пропуская головку так глубоко, насколько получается за раз. Бека вскидывается, теряя контроль — Юра понимает, что он близко, чувствует по тому, как сильно Бека впивается ему в волосы, как подмахивает напряженными бедрами и почти рычит его имя сквозь зубы. Это гортанное на растяг «Юрочка» мажет Плисецкого как наркотик, кроет до пульсации в яйцах — кажется, он и сам спустит лишь от того, что сосет. Юра насаживается поршнем, упирается носом Беке в пах с густыми стриженными волосками, и мычит, мотая башкой, когда Бека пихает его в плечо, сообщая, что почти готов. Снимается Юра с члена, лишь когда сперма выплескивается толчками и стекает по горлу. Трет губы тылом ладони, облизывается, сыто ухмыляясь, и ползет вверх, нависая над лицом Отабека, чтобы поцеловать. Горячие ладони ложатся Юре на задницу, подталкивают выше с намеком — ладно, Юра не спорит. Упираясь коленями по сторонам от Бекиной головы, садится ему на грудь и протяжно скулит, когда губы Отабека сразу касаются члена. Юре хватает ощутить жар Бекиного рта, его юркий умелый язык на чувствительной в предвкушении оргазма головке, вдоль пульсирующего в желании поскорее кончить ствола, а когда пальцы Беки одновременно скользят между Юркиными ягодицами и неглубоко проникают сквозь еще тугое кольцо ануса, Юра дергается вперед, упирается Беке в нёбо и кончает с таким облегчением, что пока тело пронизывает волнами оргазма, Юра блаженно откидывается назад и валится Беке на ноги. — Бек? — зовет Юра, пытаясь отдышаться. — Я тебе на лицо накончал, да? — Не первый раз, — хмыкает Бека и ойкает, когда из вредности Юра лягается. Скатившись с Беки, Юра садится на краю, натягивает брошенные на пол трусы. — Пить хочу. Надо, конечно, было сразу бутылку взять. Хочешь что-нибудь еще? — спрашивает, оборачиваясь через плечо. — Тебя. — Голый, вспотевший, красивый Отабек лежит посреди кровати и смотрит на Юрку своими до одури соблазнительными раскосыми глазами. Юра почти готов забить на жажду, однако усилием воли встает и отступает к двери. — Готовься, я вернусь и затрахаю тебя до отключки, — обещает он. — Это самая сексуальная угроза, которую я когда-либо получал, — шутит Отабек. Не стерпев, Юра подлетает к кровати, засасывает Беку и уносится обратно к двери. Решив не включать свет и не навлекать возможную беду в лице проснувшегося Никифорова, Юра снимает с крючка возле лестницы фонарик и идет к кухне. Из комнаты, которую заняли они с Кацудоном, ничего не слышно: видимо, насюсюкавшись, легли спать. Подойдя к кухне, Юра толкает не до конца затворенную дверь, подсвечивает внутри… И упирается лучом фонаря в голую задницу. — Блять! Аааа! Сука, мои глаза! — Юра резко отворачивается, накрыв ладонью глаза. И бьется лбом о торец двери. — Ебать! Ц! Вы охуели?! Юра пинает блядскую дверь пяткой, будто она тут виновата во всем, потирает лоб и выключает гребаный фонарь, чтобы не дай блять боже снова увидеть белокожую жопу Кацуки, замеревшего над голым, разложенным на столе Виктором. Видимо, услышав крик, по лестнице одетый только в боксеры сбегает Отабек, врубив свет. — Бека, стой! — Юр, всё в порядке? — взволнованно спрашивает Отабек и вопреки просьбе шагает к Юре. В тот же момент дверь за спиной Плисецкого вновь отворяется, и изнутри появляется растрепанный, одетый лишь в крошечные проститутские плавки Виктор. Отабек с постепенным пониманием ситуации переводит взгляд с Юры на Никифорова, а после на выглянувшего следом за ним покрасневшего по самые кончики ушей Кацудона. — Ну и что за трагедию ты тут устроил? — интересуется Виктор, боком привалившись к дверному косяку. — Юрио, я прошу прощения. — Кацуки, успевший напялить не только трусы, но и футболку, склоняется в низком одзиги. — Мы вели себя крайне неподобающе, и мы очень сожалеем, Юрио… — Ой, да ладно, — всплеснув руками, ехидно фыркает Никифоров, — Юра взрослый мальчик, у него вон тоже есть с кем неподобающе себя вести. Да и что он там не видел, мы же в одной раздевалке в Ледовом переодеваемся. — Но там вы не ебетесь на кухонном столе! — возмущается Плисецкий. Виктор пожимает плечами. — Ну так там нет стола. Только скамейка… — Блять, только не говори… Нет, фу, нахуй, в пизду, не хочу это знать. — Юра топает на месте, прикрывает уши, жмурится, потому что и без того хочется промыть себе глаза то ли святой водой, то ли кислотой выжечь. Виктор ржет. — Юрочка, это всего лишь секс. Такое бывает, когда двое людей любят друг друга, — явно веселится без тени смущения Никифоров. А потом с подозрением щурится. — Или неужели у вас с Отабеком еще ни разу… — Ладонь Виктора накрывает округлившийся в притворном удивлении рот. Юра, пыхтя, пихает ему под нос средний палец. А потом берет Отабека за руку и, топая по ступеням, уводит наверх. Вот назло сейчас будет громко трахаться и стонать, чтоб сомнений не осталось, и чтоб Кацуки сгорел от стыда — у Никифорова все равно эта функция нахуй отсутствует.