Все оттенки сущего

***

      — Да как ты можешь говорить такое?!       Территория синтоистского храма, всегда тихая прежде, сейчас была пронизана судорожным женским воплем, переходящим в плач. Не сдерживая накатывающей истерики и закрывая тело больного собой, женщина, одетая в традиционные одежды Мико, кричала на собственного отца, цепляясь за простынь, на которой лежал её муж. Лицо её отца, искажённое старческими и мимическими морщинами, источало праведный гнев, адресованный не сколько дочери, сколько мужчине, которого несчастная продолжала защищать своим телом. Комната, тускло освещённая свечами, казалась мрачной колыбелью. Это была усыпальница для безумца, сейчас мечущегося в бреду на постели.       — Отойди от этого отродья! Он проклят!       Сделав шаг вперёд, отец приблизился к футону, удерживая в руках кинжал. Его тело содрогалось от рваного дыхания, по лицу бежали капельки холодного пота.       — Кто так решил? Я не позволю вам его убить! Только через мой труп!       По-прежнему загораживая любимого своим телом, жрица украдкой смотрела на отца, глядевшего на неё в ответ со смесью раздражения, плохо скрываемого страха и презрения на лице.       — Ты забываешься, Икуэ. Не смей перечить мне!       Раскатистый голос эхом прошёлся по мрачным сводам комнаты, заставляя женщину внутренне сжаться. Прикусив губу и сдерживая подкатывающие к глазам слёзы, жрица произнесла дрожащим голосом.       — Я не позволю. Не позволю убить его…! Я люблю его, отец. Если ты хоть пальцем его тронешь, обещаю, сначала я убью тебя, а затем сведу счёты с жизнью!       Тело мужчины, мечащегося в бреду, содрогнулось в истошном вопле. Вскочив с подушки и полусев на постели, больной со всего размаху ударил жрицу по лицу. Затем, когда Икуэ попыталась сдержать мужа, крепко обняв, он вцепился в хрупкие женские плечи, разрывая ткань её одежды и протыкая кожу когтями. Напоминающий раненного зверя, он шептал невнятный бред себе под нос.       — Дорогой, пожалуйста… приди в себя! — взмолилась несчастная, что крепко сжала его в своих объятиях, боясь потерять любимого. Превозмогая боль, отвергая взгляды ненависти, исходящие от обоих мужчин, её родного отца и верного мужа, жрица упрямо пыталась достучаться до одержимого бесами существа, когда-то бывшего её самым близким человеком.       Тени языков пламени, исходящие от свеч, танцевали на стене. Комната, мрачная и удушающая, была словно клетка; безумное замкнутое пространство, доводящее несчастную Икуэ до клаустрофобии.       Напор мужчины внезапно сник. Он отпустил плечи жрицы, ослаб и упал в обморок, обмякнув на постели и больше не издав не звука. Очередной приступ был пережит, и Икуэ не могла ни подумать о том, что же будет в следующий раз, когда дорогой опять очнётся. Отпрянув, женщина слабо вздохнула, пытаясь нормализовать дыхание, но позорная истерика не давала покоя, заставляя грудную клетку судорожно вздыматься. Она тихо всхлипывала, душа в себе слёзы и вытирая их рукавом белой одежды. Плечи, в которые прежде вонзили когти, немного болели. Она чувствовала лёгкий холодок на коже, догадываясь, что ткань слегка пропиталась кровью прямо возле места проколов.       Отец смотрел на неё с жалостью, на бессознательное тело больного же, — полным презрения взглядом. Казалось, он внутренне открестился от собственного зятя, теперь видя в нём лишь одержимого проклятьем монстра, что был опасен для деревни.       — Ты ещё пожалеешь. Вот увидишь, ты пожалеешь, что спасла его.       В тот момент Икуэ ещё понятия не имела, что слова, сказанные вскользь отцом, станут пророческими. Она, утешающая себя надеждой на то, что всё образумится и вернётся на круги своя, была уверена в том, что высшие силы спасут её мужа от недуга. Но именно эта надежда по итогу обратилась для жрицы отчаяньем, в котором она по итогу не нашла ничего, ради чего бы стоило цепляться за жалкую жизнь. Ничего, кроме одного важного элемента, который в момент своего эмоционального падения так и не сумела разглядеть.

***

      Фудзивара Иошикэзу был талантливым человеком. Талантливым во всех отношениях. Он писал истории, от которых у читателя наворачивались слёзы, столь глубокие, что не каждый мог осознать философию, заложенную в их строках. Кисть, скользящая по холсту, легко создавала образы, словно каждый раз, когда он брался за неё, видел картину перед собой наяву. Его движения, пока он выписал иероглифы, были плавными и изящными. Тонкие руки создавали шедевры, на которые могли часами смотреть любители искусства. Даже каменные изваяния, требующие высшего мастерства, поддавались ему, порождая собой прекрасные скульптуры. Боги одарили его свыше уникальным даром творить, и не было ни одного мастера в те далекие времена, что могли бы как он создавать что угодно, за что бы не брались.       Длинные чёрные волосы, тусклые серые глаза, бледная кожа, под которой виднелись тонкие сеточки голубых вен, худое телосложение, — всё это делало образ Иошикэзу эфемерным и богемным. Внешне благородный аристократ с годами отточенными безупречными манерами, тихим, но глубоким тенором, и столь проникновенным взглядом. На самом же деле он плебей, что прибился к древнему и знатному клану Фудзивара.       Иошикэзу был одарен свыше самими богами, но родился не под счастливой звездой, от того не имел ни славы, ни денег. Лишь благодаря тому, что женился на благородной жрице, смог получить известность. В народе Йошикэзу почитали, вдохновлялись его творениями, иногда даже боготворили. Но завистники, смотрящие на него свысока, судачились, рассказывая молву о том, что без влияния клана Фудзивара он был бы никчёмным, непризнанным никем жуликом. Они всюду распространяли слухи о том, что у Йошикэзу нет таланта. Подчёркивали, мол, его работы не находят отклика в других людях. Обесценивание и критика — всё это градом рушилось на плечи того, кто вовсе не был дармоедом, стараясь как мог, чтобы обеспечить жену, себя и ребёнка.       О клане Фудзивара всё чаще говорил народ, потому что практически каждый знал хотя бы одно из произведений Йошикэзу. Но приписывались заслуги и слава вовсе не автору, а тем, чью славную фамилию он с «гордостью» носил на своих плечах.       Никому нет дела до трудов, вложенных в творчество. Тем, кто всё прекрасно понимал, было наплевать на проблемы других. Критики же только умели выискивать слабые места и бить в них, напрочь игнорируя все заслуги.       Талант Йошикэзу без поддержки клана, без их славы и денег, оказался бы всего лишь мусором, выкинутым на свалку истории. Он был обязан клану Фудзивара до конца своей жизни за то, что те возвели его на Олимп.       — Йоши, ты не спишь?       Голос, музыкальный словно колокольчик, пролился эхом по тонким стенам полупустой комнаты. Его прекрасная жена тихонько вошла, открыв сёдзи и заползая внутрь как можно быстрее. Блеклый свет, льющийся из коридора, успел лишь слегка царапнуть тёмные аппартаменты, исчезнув вслед за закрывшимися дверьми.       — Йоши? — снова повторила она, мягкой поступью прошествовав в комнату и, слегка шурша тканью одежды, присела рядом с мужчиной. Лениво перевернувшись, Йошикэзу приоткрыл один глаз, так как уже засыпал. В свете луны, единственном, что вытаскивал комнату из кромешной тьмы, он разглядел контуры лица женщины. Жрица была невообразимо красива, будто богиня. Тёмно-каштановые волосы отливали лёгкой синевой, местами углубляясь в чёрные как смоль оттенки. Длинные пряди были приятны наощупь, мягкие как самый дорогой шёлк. Её драгоценные глаза, два редких аметиста, сейчас встревоженно смотрели на его заспанное лицо.       Йошикэзу, тихонько зевнув, поднялся с постели под мерное тиканье настенных часов.       Фудзивара Икуэ была образцом женственности, благочестивой жрицей, праведной дочерью и любящей женой. Йошикэзу ни секунды не жалел, что связал себя супружескими узами с этой женщиной, что души в нём не чаяла. Иногда он думал, что жрица любила за них обоих. Он, снедаемый комплексом неполноценности, не мог полюбить даже себя, что уж рассуждать о супруге. Икуэ же поддерживала его в любых начинаниях, помогала обрести душевное равновесие, когда хотелось опустить руки. Столь преданной женой она была.       — Ты выглядишь уставшим, — заключила женщина, ласково положив тёплую ладонь на его щеку. Словно хладнокровное, тянущееся к солнцу, Йошикэзу прильнул к ней поближе, захватив её руку в свою.       — Я не сплю уже вторую ночь. Вчера заканчивал картину, а сегодня мысли не на месте, — мужчина покачал головой, горько вздохнув. Сонливость накатила с новой силой, но он знал, что, как только приляжет, прикрыв глаза, бесконечный поток мыслей вновь замучает его до самого рассвета.       — Тревожишься о чём-то? — вкрадчиво поинтересовалась Икуэ, ласково и утешающе поглаживая его по щеке.       — Не то, что бы. Точнее, ни о чём конкретном. Я просто… — Йошикэзу не мог точно объяснить, что волновало его хрупкую душу. Все эти думы казались такими мелочными, эгоистичными, не практичными и до раздражения глупыми. Хандра, напавшая на него в последнее время, мешала нормально думать. Йошикэзу впадал в крайности, то злился, словно мир вокруг него рушился, то становился отстранённым, как будто в мире больше ничего не имело значения. Эта мучившая душу тоска была такой противной. Периодически в голову приходили нелестные мысли о висилице. Каждая мышца в теле, казалось, ослабла, стала тяжелой и свинцовой. Он внутренне постарел на несколько лет всего за какие-то жалкие несколько дней. В сочетании с ужасными снами, наполненными странным, невнятным для него содержанием болезненное состояние выносить становилось всё сложнее и сложнее. И вчера, взявшись за кисть, Йошикэзу впервые в жизни пришёл к выводу, что не мог представить конечного результата собственного творчества.       — Может, тебе пока взять отдых? Отец не осудит, да и…       — Брось это, Икуэ. Творчество — это всё, для чего я пригоден, — упрямо помотав головой, Йошикэзу тяжело вздохнул, тут же одёрнув супругу. Жрица хотела помочь, искренне верила, что отдых мог принести ему долгожданное душевное спокойствие. Но мужчина не был в этом уверен; что-то в нём начало ломаться, стало давать сбои. Он мог объяснить это лишь интуицией, шестым чувством, нашептывающим на ухо глупости, но подсознательно был уверен, что прав. Маленькая Вселенная внутри сжималась до предела, губила ту личность, выстроенную за недолгие тридцать один год, что он прожил на белом свете. Когда эта энергия взорвётся, что же случится? Зародится ли внутри него новая жизнь, или же он навеки останется в забвении?       — Как бы то не было, — Икуэ убрала руку с его щеки, мягко коснувшись плеч и несильно надавливая на них, побуждая лечь обратно в постель, — тебе нужно отдохнуть. Я буду рядом, так что не волнуйся о кошмарах, любимый.       Йошикэзу натянуто улыбнулся ей, прилёг на высокие подушки, притянув жену к себе, и коснулся губами её лба, поглаживая мягкие и послушные волосы жрицы.       — Я люблю тебя, Икуэ. И это никогда не изменится. Обещаю, — тихо прошептал он. Голос словно надломился, пока выходил наружу, вышел слишком хриплым, чужеродным.       — Что на тебя нашло в последнее время? — тихонько засмеявшись, произнесла Икуэ, попытавшись развеять напряжённую атмосферу. Йошикэзу втянул побольше воздуха в лёгкие, ощущая, как тяжело было сделать даже вздох. Кровь внутри бурлила, что-то невообразимо жгло, словно жерло вулкана выплеснулось наружу.       — Просто подумал, что должен сказать тебе об этом.       «Пока не поздно».       Этот вывод казался логичным, хотя Йошикэзу тогда ещё не понимал почему. Он был творческой натурой и всегда доверял интуиции. Теперь же она подсказывала, что это его последний шанс объясниться в чувствах перед супругой.

***

      Предсмертной картиной известного художника стала «Бездна». Произведение обрело популярность среди ценителей высокого искусства потому, что несло в себе скрытый смысл, который пытались разглядеть несколько критиков того времени. Обычно Фудзивара Йошикэзу рисовал мирные картины; пейзажи, красоты которых ему хотелось запечатлеть, портреты на заказ, что продавались нарасхват, и просто будничные сцены с его дорогой семьёй. Никогда этот человек не рисовал абстракцию, и от того, что картина выбивалась из общего числа, «Бездна» так заинтересовала высший свет.       Говорят, в последние дни жизни Йошикэзу не здоровилось. Он стал отчуждённым, подозрительным и мнительным. Его мучили кошмары; реалистичные эпизоды из жизни, которой он никогда не проживал. Этот опыт настолько измучил беднягу, что художник потихоньку, день ото дня стал сходить с ума.       Ходит молва, что перед самой смертью Йошикэзу был проклят. Эта сильная деструктивная энергия и привела его к трагедии. Сбрендив, он сбежал из семейного поместья и вырезал целую деревню, в которой жил, разодрав их голыми руками и затем пожрав плоть. Люди и по сей день рассказывают, что то был уже не человек, а натуральный демон, который обратил всю семью Фудзивара в себе подобных. Доселе неизвестно, что послужило причиной его сумасшествия. Убивал ли он в одиночку или же у него были помощники. Однако единственная выжившая, его супруга Икуэ, была принята в другую семью, так как осталась совсем одна. Она оказалась в семье, имеющей связи с кланом Фудзивара и во многом им обязанной.       С тех пор трагедию, унесшую жизни более ста человек, не принято обсуждать. Со временем о ней и вовсе позабыли.       Лишь некоторые, посвящённые в искусство и интересующиеся историей создания картин, ещё передают эту легенду из уст в уста. Но многие уже сомневаются в подлинности первоисточника и, конечно же, в самой байке о проклятой картине, звучащей до комичности абсурдно.       Оригинал «Бездны» был окончательно утерян, но по всей Японии существовали несколько репродукций этой картины, которые отличались друг от друга мелкими деталями. Доселе неизвестно, какая из вариаций приближена к первоначальной версии больше всего.       Даже в картинной галерее маленькой Камакуры с населением не больше двухста тысяч и по сей день можно найти репродукцию «Бездны».

***

      — Вам приглянулась эта картина? — поинтересовалась девушка-гид, солнечно улыбаясь мужчине. Посетитель же, одетый во всё черное, выглядел мрачным жнецом, снизошедшим к смертным. Ворот его длинного чёрного пальто был слегка приоткрыт, демонстрируя такую же тёмную рубашку. Узкие брюки делали мужчину визуально выше и стройнили без того худую фигуру. Лакированные туфли казались идеально отполированными, словно их только что надели.       — Да, в этой картине заложен смысл, понять глубину которого может не каждый, — произнёс он, неотрывно глядя на картину. Короткие волосы мужчины, кончики которых слегка щекотили шею, были цвета вороньего крыла. Его карие глаза на свету имели отблеск самого золота. Алебастровую кожу лица дополняли глубокие мешки, пролегающие под глазами. Растянув тонкие губы в кривой ухмылке, мрачный жнец, наконец, оторвался от созерцания репродукции, позволив себе бросить беглый взгляд на гида. — И ещё, история, которую вы только что рассказали, довольно глупая, — подытожил он, не сдержав смешка и окончательно смутив девушку, — многим людям нравятся легенды, потому что они украшают нашу скучную повседневность, верно? Никто из них никогда не узнает, был ли на самом деле такой персонаж как Шекспир или нет. Но в памяти человечества этот человек запечатлён куда лучше, чем мы с вами, определённо существующие. Разве не забавно, что собирательный образ остаётся известен долгие годы, а мы с вами исчезнем, как только умрём?       Несчастная девушка-гид, растерявшись, кивнула мужчине, который пристально смотрел на неё, словно считывая эмоции, все до единой. Мурашки прошлись по коже от этого жуткого взгляда. Словно скарабей, мрачный жнец умел забираться прямо под кожу.       — Вы, должно быть, правы. Но скажите: это картина навела на вас такие мысли?       Картина была притягательной, но одновременно с тем отталкивающей. Монохромные краски сочетались с изображенной на ней фигурой дракона, извивающейся в гигантских стихийных водах. Багровое солнце отбрасывало свет на изображенную сцену, так и бросаясь в глаза зрителю вместе с опасно-горящим красным глазом дракона. Ещё более одиноким выглядел силуэт мужчины, облачённый в черную одежду. Одинокий, он не побоялся бросить вызов стихийному бедствию и приблизиться к устрашающему существу перед ним. Мрачный пейзаж, мужчина, гротескная фигура дракона, устрашающе красное светило, зависшее в небе, и такая же одинокая лодка, на которой приплыл сюда странник. Чего же он искал и зачем сюда приплыл? Каждый видел в этом образе что-то своё. В том и заключена суть абстракции.       — Нет, — отчеканил мрачный жнец, засунув руки в карманы своего длинного пальто, — для того, чтобы это понять, картина не нужна.       Развернувшись на носках, он дальше, с интересом рассматривая картинную галерею Камакуры.

***

      — Рейдзи! Ну что там в новой части новеллы творится?! — редактор с энтузиазмом выхватила рукопись у мужчины, который в свою очередь скорчил недовольное лицо в ответ, цыкнув на неё за бестактность.       — Эй, нельзя вести себя потактичнее? И никаких спойлеров — прочтёшь рукопись сама и всё узнаешь, — скривив тонкие губы, мужчина глубоко вздохнул, считая своего редактора до ужаса глупой и бесцеремонной. Он не жаловался на гонорар, всё же его книги продавались в одном из лучших издательств Японии. Но вот с помощником явно не повезло. В последнее время всё чаще приходили мысли просто схватить эту дуру за тоненькую шею и придушить её побыстрее, чтобы та, наконец, сдохла.       «Заглохни. Не сейчас. Пускай возьмёт рукопись и свалит поскорее».       — Будешь заставлять исправить что-то по сюжету — я тебя точно прикончу, — выругался Рейдзи, глядя в столь ненавистное ему тупое лицо девушки. Огромные очки прямиком из девяностых, нелепые короткие кудри, неуложенные в нормальную причёску, противный мышинный цвет волос, мутно-карие глаза, больше похожие на болото, раздражающе пышная фигура, как назло подчёркнутая узкой рубашкой и юбкой по колено, — от одного её внешнего вида Рейдзи блевать хотелось. Он ценил красоту, а вот эту убогость таким словом точно не окрестишь.       — Слово автора для редактора — закон! — выпалила она фрезу словно лозунг, вскинув рукопись вверх. Рейдзи раздражённо хмыкнул, закинув ногу на ногу, и всё думал, как бы хотел прикончить девчонку. Да только вот привлекать внимания к своей персоне не очень уж хотелось. Исчезнет кто-то из его окружения — и вот тебе, уже появится след. Было бы глупо так рисковать из-за раздражающего редактора. Пускай пока поживёт. — Кстати, ты сегодня был в картинной галерее? Тебя начальник видел. Говорит, выглядел просто потрясно!       «Ага. В отличие от кое-кого».       — Был. И что с того? — грубо спросил он, приняв закрытую позу. Одна чёрная прядь выбилась из причёски, раздражающе задевая кожу. Рейдзи повязал волосы в пучок ещё перед тем, как девчонка пришла сюда, но они всё равно умудрялись мешать! Цыкнув, писатель убрал прядь за ухо и вернул тело в прежнее положение.       — Ты же бывал в здешних библиотеках? Ну не скажи, что они здесь просто отпадные! — продолжала суетиться громкая редакторша, ёрзая на софе, которую бедному Рейдзи потом придётся тщательно отдраить, дабы избавить свою скромную обитель от скверного душка этой дуры. — С Токийской, конечно, не сравнятся, но всё равно можно найти много эксклюзивных изданий. Особенно исторических.       — Так говоришь, будто я первый год здесь живу, — вздохнул Рейдзи. Правда он был в библиотеке всего раз или два.       В основном сейчас пользовались популярностью книжные магазины или интернет-площадки. Было бы глупо отказывать себе в удобстве и шляться по библиотекам, когда можно заказать издание на дом или купить его. Конечно, когда Рейдзи были нужны раритетные экземляры, он вбивал название или автора в электронный каталог и находил книгу в списке, а уже затем шёл по адресу за нужной литературой.       — Кстати, — девчонка всё никак не унималась и сейчас бегло просматривала его рукопись, переворачивая страницы чуть ли не каждые три секунды, — мы обычно в офисе встречаемся, впервые к тебе заскочила. Скажи, почему у тебя так много этих антикварных штучек? Увлекаешься коллекционированием?       — Не твоего ума дело, — отрезал Рейдзи настолько резко, что перепугал несчастную. Она аж опешила, открыв рот, затем замолчала, опустив взгляд на рукопись. Писатель сузил золотые глаза, изучая её пристальным взглядом, после чего нахмурил тонкие брови, скривив при этом губы, — слушай, просто хватит болтать. Уходи уже. Мне нужно работать.       — Ага, — сухо произнесла она, видимо, кое-как придя в себя после наезда. Закрыв рукопись, редактор натянуто улыбнулась, помахав ему на прощание. — Ладно, я отпишусь тебе, как только закончу проверку. Пожалуйста, отвечай вовремя, а не игнорируй мои сообщения.       «Наконец-то свалила».       Вздохнув, он тоже встал с места. Нужно было убраться в доме и проветрить помещение, чтобы избавиться от зловония.

***

      Закончив с приборкой, Рейдзи удовлетворенно ухмыльнулся. Смрад чужого присутствия, тяжёлым облаком нависающий над ним ещё недавно, исчез, оставляя место блаженной тишине. Часы тихо отмеряли время. Рейдзи вслушался в знакомый ритм, попивая чашечку свежезаваренного кофе, от которого исходил приятный аромат. Удерживая маленькую всё ещё слегка горячую кружку, писатель сделал небольшой глоток, прочувствовав, как приятный горьковатый вкус зацепил его нежные рецепторы.       — Стоит терпеть всё это хотя бы ради таких моментов, — он прикрыл глаза, наслаждаясь уютной атмосферой собственной гостиной.       Давным-давно Рейдзи тоже жил в доме, где было так же тихо и спокойно. Пока настенные часы отмеряли время, он вслушивался в такт их ходьбы. Только там было тесно, на потолке прямо над головой не висела роскошная хрустальная люстра, а стены были тонкими и легко пропускали малейший шорох.       Иногда Рейдзи скучал по стрекоту цикад, что привык слышать во дворе. Или вспоминал горечь трав, которые заваривала ему любимая       Определённо, то время было его самой любимой эпохой. Не успел Рейдзи заметить, как уже привязал себя неразрывной нитью к той жизни, к той женщине, образ которой и по сей день не отпускал его разум.       За тысячелетие он успел позабыть, как её звали. Но помнил её лицо так отчётливо, словно видел только вчера.       «Я, должно быть, брежу, раз опять думаю об этом».       Рейдзи досчитал до пяти, открыл глаза и с тяжелым вздохом встал с софы. Взгляд его золотых глаз тут же уцепился за раритетную картину, висящую в гостиной. То был оригинал «Бездны», который всегда будет в его руках, в какой бы эпохе он не жил. Последнее произведение, которое он так любил.       Рейдзи подошёл к картине, провёл по раме пальцем, сдувая мелкие пылинки с неё. Прислуга иногда приходила, заботливо очищая пространство от грязи, но иногда несовершенства комнаты всё же попадались на глаза, изрядно раздражая писателя.       — Ладно, в последнее время я всё хуже себя контролирую, — Рейдзи отошёл от картины, почувствовав легкое головокружение в голове, и несильно ударил себя в висок. — Интересно, я — это ещё я или уже он? — Рейдзи раздражённо хмыкнул, покачав головой. — Ай, да брось! Чем тебе помогут эти размышления ни о чём?       Он не был талантливым сам по себе ни в одну эпоху. То был дар души, что таилась в сосуде до определённых лет, прежде чем данные могли полностью распаковаться в ДНК.       — Быть может, я, который так раздражён сегодня, — Рейдзи горько усмехнулся краем губ, чувствуя, как в теле всё больше чувствовалась усталость, — завтра уже не проснусь. Так какой толк думать об этом.       Рейдзи почти полностью смирился с тем, что происходит. Он знал, что у него не было особого выбора, да и сопротивляться не очень хотелось. Всё же, даже если у них две абсолютно разные личности, суть останется той же. Все вариации — единое существо, вынужденное быть расщеплёнными до определённого возраста законом Сансары. И пусть он хоть завтра поменяется, а этот Рейдзи исчезнет без следа, это всё равно один человек, который, наконец, обретёт целостность.       Рейдзи распустил чёрные волосы, когда почувствовал, как, завязанные в тугой пучок, волосы стали сжимать затылок. Нахмурившись, он вышел в гостиной и побрёл в свою спальню. Открыв дверь, Рейдзи неспешно вошёл внутрь и, не включая свет, рухнул на кровать, чувствуя себя изнемождённым. Его собственная энергия утекала сквозь пальцы, воля, движимая этой личностью, падала с каждым днём всё быстрее и быстрее.       Горько улыбнувшись, Рейдзи перевернулся на спину, лицезрея потолок собственной спальни. Золотые глаза мужчины медленно стали слипаться, почти погружая его в сон.       Рейдзи думал, что у него больше не осталось никаких сожалений. Но ошибался. Сожаления были. И они душили его, заставляли чувствовать себя так тошнотворно.       Ещё хотя бы завтра. Нет. Неделю. Или месяц. Мог бы он побыть собой ещё хоть немного?       Рейдзи приметил новые книги, которые хотел бы прочесть. Мечтал успеть дописать роман, над которым корпел долгие годы. Думал о том, чтобы чаще ходить на спектакли, посещать музеи и галлереи.       Было ещё так много вещей, которые он хотел успеть сделать.       Но разве судьба не глуха к чужим мольбам?