Все оттенки сущего

      Я родилась в семье с древней, но стоящей перед угрозой вырождения родословной. Техники в нашем роду передавались исключительно по мужской линии, и я, будучи девочкой, должна была стать сплошным разочарованием для отца.       Конечно, то всего лишь предрассудки, патриархальные, за столетия укореннившиеся в наше семейное древо традициями, из-за которых женщины оказывались на заднем плане. Не родился мужчиной — не смог унаследовать место главы клана, такие вот строгие правила.       Несмотря на дискриминацию, я никогда не жаловалась на жизнь, ведь отец очень хорошо ко мне относился. Он опекал меня, растил почти что в парниковых условиях. Училась я в основном с репетиторами, что сами приходили в додзе. Благодаря отцу уже к шести я умела читать, а к восьми овладела каллиграфией и стала помогать нашим ученикам с приборкой тренировочного зала.       До определённого возраста медитации проходили под строгим наблюдением отца. Он настолько души во мне не чаял, что лелеял, словно нежный цветочек, будто я могла завянуть при малейшей непогоде, и не позволял мне оттачивать боевые приёмы вместе с остальными. Из-за этого мои познания об окружающем мире были довольно скудными, ведь я практически только и делала, что всё свободное время читала книги или развлекала себя написанием историй.       Мне никогда не были интересны скучные книжки, которые интересовали сверстников. Другие дети, играющие за пределами двора, куда меня иногда отпускали под конвоем учеников додзе, веселились, играя в куклы, салочки или «отбрось банку».       Я наблюдала за этим процессом, совсем не понимая, что интересного в подобной импровизации. Как же глупо, будучи осознанным ребёнком, двигать куклы и говорить за них собственным ртом. Честно, не понимаю, как другие могли абстрагироваться от реальности, представляя, что марионетки, которыми управляли, это они сами.       Тот, кто мог вообразить огромные полные красок миры, не нуждался в ролевых моделях. Он видел шире и открытее, наблюдая за взрослыми, но не обезьяничая, повторяя за ними, а создавая новые вселенные, более богатые и разнообразные, чем наша скучная и невообразимо одинокая реальность.       В истории я могла представить себя кем угодно; и рыцарем из Средневековой Европы, и верным самураем, сложившим голову ради господина, и киллером, словно охотник выслеживающим свою добычу и хладнокровно избавляющимся от цели. Проживая одну историю за другой, я словно обогащала душу, насыщала её опытом, который могла прожить лишь только если бы реинкарнировала много раз. Это была часть таинства нашей семьи и вместо того, чтобы обратить его на врага, я сама погрязла в иллюзиях.       Однажды отец не купил мне большого зайца, когда мы были на ежегодном фестивале. Я подумала про себя, что он дурак, и я не хочу с ним знаться. Эта мысль, пришедшая в голову, была настолько отталкивающей, настолько пугающей, что я ужаснулась изнутри, содрогнулась лишь о том, что могла так подумать об отце. Я казалась себе плохой, испорченной, неправильной и всё думала и думала о том, что не имела права так мыслить. Чем больше гнала это прочь, тем больше навязчивая мысль, прилепшая к сознанию словно жвачка, липла и липла, да всё никак не хотела уходить.       Это был первый раз, когда я почувствовала, что не могу контролировать свои мысли и фантазию. Пройти через подобный опыт оказалось настолько пугающе, что память об этом отложилась в голове на всю оставшуюся жизнь.       Я слышала, что некоторые беспризорники в нашем районе воровали, и что порой злые взрослые прогоняли их прочь, запинывая ногами. Это были настолько же печальные слухи, насколько же несправедливые.       Грудь сжималась всякий раз, когда я слышала, как маги называли обычных людей «кусками отбросов», говоря, что их защита — лишь пустая трата времени. Ну не забавно ли, что маги истребляли проклятые души, несмотря на то, что ненавидели и людей.       Баланс сил в мире был довольно ироничным и ничуть не отличался даже в мире людей. Иерархия, которую заложила в нас природа, цвела и в человеческой цивилизации, и за её пределами. Сильные имели власть над слабыми, смотря на других свысока и не гнушаясь давить их как тараканов, а те, кто не имел богатства и славы, ненавидел высшее сословие за это, иногда консолидируясь, чтобы уничтожить.       Войны между магами и проклятыми духами ничуть не отличались от розни в мире простых людей; различались разве что средства, методы и цели, а вот корень был один. Гниль, которая растекалась по венам, уродливые дьявольские происки, поражающие наш мозг словно вирусы, — проклятые духи были порожденьем всего того, что было во всех нас, как в людях, так и в магах, но мы всего лишь умело открестились от этого, не желая видеть правду.       Выйдя из своей светлой и просторной комнатушки, я отворила раздвижную дверь, ведущую на веранду, и, присев на деревянный настил, равнодушно посмотрела на раскидистый сад нашего святилища.       Яркая зелень сочными красками переливалась с цветами, что разбавляли её спектром оттенков. Неподалеку слышались трель птиц и стрёкот цикад, которые создавали фоновый шум, мешая мне сконцентрироваться. Пласт неба казался таким огромным, словно на бесконечный холст пролили голубую разбавленную водой акварель. Солнечные лучи били ключом в глаза, заставляя прищуриться, чтобы посмотреть вверх.       Иддилия, окружающая наше мирное додзе, должна была успокаивать душу и тело, очищая их для того, чтобы подготовиться к следующей тренировке. Но мысли мои, чёрные словно бездна, утягивали вниз, топили в бездонном болоте грязи, от которой я всё никак не могла очиститься.       Дочь буддийского монаха и потенциальный заклинатель не могла справиться с собственными эмоциями, а лишь тонула и тонула в них.       Ради чего мы все рождены в этом мире? Ради чего бьёмся за то, что считаем правильным? И правильно ли это вообще?       Изначальное зло — оно в каждом из нас, в наших помыслах, в действиях, в сердце и в самой сути. Просто разница лишь небольшая — один видит и борется с тенью, другой поддаётся и становится «чёрным».       Я же была ошибкой, чувствующей себя лишней везде; и там, и здесь. Я не могла спокойно спать, только молясь и тренируя дух, как умел мой отец, но не могла и сделать зло. Даже самый минимальный проступок, ложь во благо или тёмная мысль, кружившая в голове, вызывали во мне жуткие муки совести и бесконечные вопросы, на которые ответа я не находила. Я не понимала, как другие маги могли жить с этим клубком противоречий в душе.       Я знала, на какие подвиги могли пойти люди ради близких. Но и знала, как могли воткнуть нож в спину того, кто любил их больше всего на свете. И думая об этом, мне все время было больно внутри, словно это я была тем, кто погиб, защищая любимого, или я была той, чьё сердце поразил клинок родного. Эта эмоциональная боль была такой сильной, ощутимой, что стояла комом в горле, душила и душила, убивала меня, опустошая душу до дна.       Я всё думала и думала, думала и думала, сидя в том саду…       Смогла бы я спасти того, кого люблю, и пожертвовать собой? Или сбежала бы как последняя трусиха? Чем больше я размышляла об этом, тем больше понимала, что не знала ответа. И тем больше мир, преисполненный яркими красками для кого-то, казался мне нереальным, монохромным, безликим и таким чуждым сердцу местом.       — Каори-тян! Каори-тян, ты что, медитируешь тут одна?       Кейске, один из учеников отца, подсел поближе, весь пропотевший после тренировки, но с такой блаженной улыбкой на лице. Одетый в простое белое кимоно и чёрные хакама, он, утерев капельки пота со лба, посмотрел на меня мягким взглядом светло-зелёных глаз. Я наученно нацепила на себя улыбку, растянув губы в искусственной маске, и оживлённым, но чужим слуху голосом, произнесла:       — Нет, просто хочу подышать свежим ветерком. А ты чего, Кейске, решил от тренировки отлынивать? — поддразнив его, я нагнулась вперёд, посмотрев прямо в глаза.       Он же, выдержав мой взгляд, только лишь хохотнул в ответ, отмахнувшись.       — О да, ещё как! Твой отец совсем пощады не знает. Ни единой минуты не даёт продохнуть. И повезло же тебе, что ты не наследница, а то бы он и с тебя три шкуры спустил.       Я рассмеялась в ответ, прикрыв рот ладонью, словно солидарная с этими словами. Ничуть не показав, что душу задели эти слова, я шумно вздохнула.       — Ну что, надеюсь мой брат, если уж он когда-нибудь появится, не станет меня обвинять в том, что у нас всё ещё процветает такой патриархат.       Кейске, ласково потрепав меня по голове, взял и окончательно взлохматил и без того непослушные чёрные волосы. Я скривилась, когда чуть вьющийся на концах локон закрыл обзор правому глазу, после чего мягко убрала прядь за ухо, тяжело вздохнув.       — Пойдём выпьем чаю что ли? — предложил Кейске, поднимаясь с места и смотря на меня. Я молча кивнула и, несмотря на всегда уставшее, налитое свинцом тело, заставила себя подняться с места и пойти следом за ним.