Братья рыцари

Едет поезд. С мерным звуком постукивают колёса. Каким именно? Тревожным, предостерегающим, точно отдалённый гул барабанов вышедшего на ночную охоту дикого племени. Или нет? Деловым, как и положено машине: таков ритм современной цивилизации – вращающихся валов, турбин, шестерней – гимн точности, надёжности и неослабной готовности двигаться вперёд. А может иначе? Потешный звук, будто чье-то постоянное глуховатое похохатывание: ха-ха-ха, ха-ха-ха – изо всего на свете можно извлечь веселую ноту, а кто данную способность утрачивает, тот делается ходячим утопленником, захлёбываясь в собственной тоске. Да что это!? Всё совсем не так! Зовущий, будоражащий – вот каков этот перестук, похожий на гул бьющегося в радостном предвкушении сердца, глашатай скорых открытий и чудес! Состав несётся по Юго-восточной железной дороге, направляясь из Лондона в Кэмберли, с примерно одинаковой скоростью. Громкость и тон звука почти не меняются. Но в душах четырёх сидящих в купе юношей одно и то же преломляется и видится в совершенно разном свете. Квартет непохожих один на другого людей, едва ли не противоположностей, крайних точек на координатных осях темпераментов и склонностей. Однако в то же время единых в чём-то очень важном. Братьев. Не по крови, а по судьбе. Сироты, воспитанные в одном приюте, а с недавних пор – сыновья одного приёмного отца: Альфред, Бартоломью, Дэвид и Эдгар Дарлтоны. Разговор у них тоже как бы катился, шумные волны набегали, чтобы опять отхлынуть, давая место для размышлений – той сути, которую каждый подспудно хотел, но всё-таки не решался произнести вслух. И так раз за разом, без конца, начала и какой-то определённой темы. Это можно назвать мальчишеским трёпом, а можно и формой близости, когда гордость и стремление вести себя по-мужски не позволяют просто взять друг друга за руки. Один из братьев несколько выбивался из общей канвы. С чёрными до плеч волосами и яркими голубыми глазами он молча смотрел в окно с видом, пожалуй, даже угрюмым. Его облик нервировал остальных – причём, как ни удивительно, тоже по разным причинам. Кто-то видел в нём отчаянное усилие, попытку, полностью уйдя в себя, не дать прорваться потаённым страхам – и сам чувствовал, как всё больше сил надо прилагать, чтобы не сорваться, не выдать. Нелегкий труд… Другому казалось, что это – проявление крайней степени легкомыслия, всегда то раздражающего, не доводящего до добра, а уж теперь совершенно недопустимого. Мальчишки! И всё равно он должен играть роль старшего, одергивать, принимать меры предосторожности, есть у них теперь отчим, или нет. Третий до зуда хотел разрядить обстановку какой-нибудь остротой, подшутить над мрачным молчуном, но подспудно понимал, что это именно ему самому требуется сбросить напряжение, а никак не брату. Выплюнуть, преобразовав в привычную иронию, в усмешку свои сомнения. Иначе придётся глотать их, как горькую пилюлю, потому что, кого-кого, но самого себя не провести никаким шутовством. И, наконец… - Бартоломью, ну же, хватить глядеть волком! В конце концов, это просто неприлично! Знаешь, наверное, поговорку: без улыбки вы всё равно, что не вполне одеты. Если ты станешь такой же букой смотреть на всех в Сандхёрсте, то… - Вот там и будешь давать свои ценные советы. Если ты боишься, что я не смогу держать себя в рамках приличий, то успокойся, всё будет в порядке. А сейчас – не вижу поводов для веселья. - Ну надо же! Он не видит! Бартоломью, мы получили то, о чём и мечтать не смели! И вот-вот окажемся у цели! - Вот именно, Эд… Тебе ли не знать какую ответственность это на нас накладывает. Подвести отца, опозориться – ты сам из-за этого беспокоишься не меньше других, только, как обычно, прячешь правду за своей лукавой показной бодростью. В жизни всегда так устроено, что у медали есть оборотная сторона. А ещё всё на свете стоит на балансе: если дважды выпадала дюжина на костях, то уж на третий раз точно будет мизер. Нам очень сильно везло в последнее время, тут ты прав. Слишком. За такое обычно приходится расплачиваться… Да, и прекрати называть меня Бартоломью, это звучит отвратительно. - Приготовься, Барт, в академии приняты официальные обращения. Придётся к этому привыкнуть, - вклинился в разговор чуть смугловатый рыжий парень, сидящий слева, переводя тему с невеселых пророчеств одного брата и не давая другому, уже набравшему воздуха в рот, разразиться возмущённой тирадой. - Да, но ведь там же будут обращаться по фамилии, - ответил Барт, не поворачивая головы и по-прежнему глядя на другого собеседника. - Теоретически должны, но ты забыл, что она у нас одна на всех, а им же надо будет как-то различать. Хотя, может они просто пронумеруют нас, а? Чур, я тогда Дарлтон Первый! - с этими словами рыжеволосый звонко расхохотался. - Не думаю, что тут есть повод для смеха, Дэвид, - строго сказал Эдгар, - уверяю, и без дополнительных напоминаний о нашем усыновлении, о том, что мы вышли из Гластонского приюта, многие будут помнить очень хорошо. Чересчур, я бы сказал. - Согласен, - ответил рыжий уже без паясничания, - Но всё же, думаю, что именно по этой причине лучше уже сейчас начать относиться ко всему с долей юмора. Ничто так не раздражает и не злит задиру, как внезапное осознание того, что это не он делает из тебя посмешище, а совсем наоборот, ты выставляешь его снобом и глупцом. И вообще, чего ты такой серьёзный, Эд? Радуйся, чёрт возьми! Улыбайся – сам ведь только что Барту советовал. Остальных тоже касается, - тон Дэвида снова стал задорно-подначивающим, - В противном случае это может дурно на нас сказаться, если мы станем воспринимать всё происходящее иначе, чем как веселое чудо, вроде тех памятных подарков папы Эндрю на рождество. - Пора бы тебе, наконец, стать взрослее, Дэвид! – воскликнул Эдгар с напором. Всё внимание беловолосого юноши теперь было сконцентрировано на другом брате, так что Барт, с удовольствием воспользовавшись возможностью, вновь отвернулся к окну, замыкаясь в себе, - Ты что, так и не понял, куда мы едем? Это не рождество, это армия! Ясно тебе? Больше того, это элита армии, а нам и вовсе нужно быть там лучше всех! Мы – исключение из правил, а потому, хотим того или нет, окажемся на особом счету. Ты представляешь, у какого количества людей наш волшебный прыжок из заштатного детского дома в Индии прямо в главную кузницу офицерских кадров империи может вызвать раздражение, зависть, или прямо злобу? - Что ж, ну и отлично! Пускай от нашего вида у них всех начнутся несварение желудка и головные боли! А кому будет мало – тому я обеспечу дополнительную, контрольную порцию себя любимого. Не понимаю, с чего ты на своих то взъелся? Барт молчит – тебя не устраивает. Я говорю – тоже плохо. Чего же тебе угодно, о великий просветитель неразумных? Поведай нам свою волю! - Дэвид, ты не прав. Эд делает для нас очень многое. Неблагодарность – тяжкий грех. А лицемерие – ничуть не лучший: ты ведь даже не попытался понять брата. - Вот только проповеди здесь не хватало, спасибо, - ответил Дэвид на внезапную реплику Альфреда, но умолк, не став дальше спорить. - Спасибо, Ал, - произнёс Эдгар с чувством, - Воля моя проста: я не хочу, чтобы мы опозорились, ясно! А с твоим подходом… Ты сам признавался не далее, как полчаса тому назад, что толком даже и не начинал учить Устав, что… Эх! Вот что поймите, возьмите себе в голову и положите там на самое видное место: в Сандхёрсте есть две основных категории учащихся - они издавна недолюбливают друг друга, соперничают, ставят подножки оппонентам, а товарищей, соответственно, прикрывают, но мы не входим ни в одну из них! Вот в чём беда. Мы белые вороны. Половина курсантов – молодые аристократы, отпрыски герцогов и графов, для которых наше усыновление и устройство на службу – ничто, пшик, какая-то возмутительная махинация. А мы – безотцовщина, безродные собаки откуда-то из колониальной глуши. И ещё есть служаки. Взрослые мужчины с хриплыми голосами, сорванными при подаче команд на плацу за добрый десяток лет, проведённых в сержантском или уорент-офицерском ранге. Часто – семейные. Порой с опытом реальных боёв, ранениями – просто за выслугу ордена стараются не давать, а без них на пилотов не учат. Кто мы для этих людей? Желторотики. Штатские сосунки, которые невесть почему вообразили, что они – солдаты. Перед сынком какого-нибудь лорда N им приходится выжимать из себя фальшивое уважение, поскольку в противном случае проблем не оберёшься от конфликта с влиятельным человеком. А мы – просто идеальная мишень, чтобы выместить все истинные и мнимые обиды. И… - Ладно, всё, признаю себя болтливым ослом и жду ваших распоряжений, сэр! – отрапортовал Дэвид, салютуя Эду. Дурашливо, но всё-таки соглашаясь на сей раз, что тот взял верх. - И он ещё спрашивал, чего это я не улыбаюсь, - произнёс одновременно Барт, неожиданно оторвавшись от созерцания окна. - Оох… Давайте… - начал было Эдгар… - Давайте не будем ссориться на ровном месте! – прервал его Альф, обводя всех взглядом. - Согласен, - ответил Дэвид, - Раз уж у нас по словам Эда столько забот, то, по крайней мере, давайте не будем создавать себе дополнительные проблемы сами, а имеющиеся - решать по мере поступления, не запугивая ближнего своего и не вводя его во грех уныния – наверняка это и наш Альфред Блаженный поддержит. - Если ты хотел досадить мне, брат, то я прощаю. И действительно присоединюсь к твоим словам. Нам всем надлежит, укрепившись с духом и силами, всё-таки сохранять упование на лучшее. А главное – единство. Сказано - дом, разделившийся сам в себе, не устоит. Это о нас. Мы все из одного дома... - …И называется это досточтимое здание Гластонским сиротским приютом, да будут крепки стены его, и хотя бы чуть меньше подтекает крыша его, - продолжил Дэвид тираду брата, - Впрочем, ты прав, одиночка всегда лакомый кусок для любого задиры, мишень для травли. И надо быть очень умелым и стойким ёжиком, выставляя вокруг себя одни только колючки и не давая добраться до мягкого пузика, чтобы хищники оставили тебя в покое. А четверо – это уже совсем неплохо. Определенно! Связываться с четверыми… Джентльмены, да мы же прямо мушкетёры! Только все почему-то как один д’Артаньяны: готовимся поступить на службу королю и отечеству, приехали из провинции, не блещем богатством и связями. Значит, как и он, будем пробавляться находчивостью и отвагой! Решено! Берём себе имя Гластонских мушкетёров… - Рыцарей. Или ты собрался вместо пилотов податься в пехоту? Кажется, там и сейчас у части полков в официальном наименовании сохранилась формулировка “королевский мушкетёрский”, - Альфред, несмотря на то, что начал Дэвид с очередной насмешки, решил подыграть брату, благо было ясно с самого начала, что шутит он беззлобно, убрав до поры уже привычную едкость. - Хорошо, рыцарей! Как вам будет угодно! Девиз оставим тот же “Один за всех – и все за одного!”. А символом, понятно, будет не французская королевская лилия, а… Весёлый Роджер! Хотя нет, лучше гладстонова змеюка! И созвучно, и по сути подходит! Помните из уроков истории – одно из первых знамён, которые использовали будущие американские борцы за независимость? Гремучая змея, свившаяся в кольцо, и надпись «Не наступай на меня»! Чтобы любым нашим возможным “доброжелателям” всё сразу становилось понятно. - Только вот Тринадцать колоний потерпели поражение, - заметил Эдгар хмуро, явно не одобряя внезапный приступ беспричинного веселья. - Ну, это как посмотреть, старина. Во-первых, изначально победа была за ними, суверенные Соединённые Штаты они создали. - А потом… - Их представителей таки пришлось ввести в парламент, а позже метрополия Британии вовсе переехала на другой, американский берег океана! Всегда можно отыскать хорошую сторону, Эд. К тому же, это в любом случае не делает хуже сам флаг! - Не думаю, что заявляться в одно из старейших военно-учебных заведений империи под знаменем мятежников – здравая идея, - пробормотал Эдгар, впрочем, без нажима, поддаваясь тону Дэвида и создаваемой им вокруг атмосфере. - Ладно! Не желаешь змею – можно изобразить что-то другое, например, гвоздь. Главное – надпись. - Гвоздь? - Ну да. Нечто острое. Такое, что если ненароком наступишь, то выйдет очень больно. Гвоздь, шило. Или хотя бы того же самого ежика. - Да ты сам будто с шилом в… - Эдгар! Вот уж от кого не ожидал, так от тебя, - произнёс Альфред, грозя пальцем. - Нет, но разве я не прав! В присутствии Дэвида серьёзно беседовать просто невозможно! - И я этим горжусь, братишка! Дэвид Дарлтон – самый выдающийся из повес и дуралеев Бомбея, а может и всей колониальной Зоны. А ты – просто постная рожа, при виде которой собираются тучи на небе, и скисает молоко. …Всё, знаю, что нам надо помещать на нашем рыцарском стяге прямо под надписью: на такое точно никто наступать не захочет! Всех достоинств, чтобы мнить себя над нами старшим – одна только седина. А может это просто природа демонстрирует всем, что ты внутри сделался сварливым стариком, не дожидаясь положенного возраста…? Стало тихо. Все, включая самого Дэвида, почувствовали, что он перегнул палку. - А может тебе стоит съездить кое-куда, чтобы не смел говорить такого о брате? – поинтересовался Альфред, в то время как Эд по-прежнему молчал, сжимая и разжимая кулаки, - Что мы ведём себя как дети малые, в самом деле? - Да, действительно, - произнёс Эдгар холодно, разомкнув, наконец, рот и резким движением разглаживая чуть помявшуюся одежду, - Я с самого начала как будто старался настроить всех на деловой лад. До нашего прибытия к месту назначения осталось всего только чуть… - Вот и чудесно! А пока у нас ещё есть время, давайте снова продолжим про Лондон – это самое удивительное место, какое я видел в жизни! – воскликнул Альфред с бурным энтузиазмом, не поймёшь напускным, или подлинным. - Можно подумать, что ты за жизнь видел так уж много, - вставил Барт, оторвавшись от созерцания мелькающих за окном полей. - Ну вот, он снова дуется! Это положительно невыносимо, Бартоломью, - ответствовал Эдгар. - Опять Бартоломью… Я же просил… - Ладно, если не желаете про Лондон, - примирительно улыбаясь, сказал Альфред, то давайте отыщем какую-то другую общую тему. - А что, Альф, разве нас кто-то обязывает болтать без умолку? – поинтересовался Барт. Похоже, это впервые задело русоволосого – тот привалился к стене и умолк, всем своим видом показывая, что ему хорошо и наедине с собой, а как будут обходиться остальные, его больше не заботит. Бартоломью тоже стих. Эдгар демонстративно углубился в чтение путеводителя по железным дорогам Старой Англии. Дэвид, уже готовившийся разразиться очередной остротой, понял, что остался без зрителей, закусил губу, потом негромко хохотнул и, взяв со столика ручку, принялся рисовать на салфетке Гладстоновский флаг, однако, заметив, что погремушка у змеи выходит чересчур большой, наскоро переделал её в подобие жабы... Накат. Откат. Как уходящая волна покидает берег не сразу: шипит, шелестит подхваченными песчинками и мелким сором, стараясь утащить их вслед за собой в океан, так и отголоски разговора ещё ощущались в воздухе. Быстро брошенные взгляды, фразы, явно уже придуманные, готовые сорваться с губ, но умирающие в тишине, а вернее перерождающиеся своими, глубинными, не предназначенными для озвучивания мыслями. Даже в позах сохраняется ориентировка друг на друга, на собеседника, больше таковым не являющегося. Постукивают колёса – всё тот же неизменный звук. Поезд едет. И движутся думы…