Истории ордена Рассвета [ИОР]

— Милица! — Братик Роланд! - паладин, широко разведя руки в сторону и хохоча, ловит на руки подбежавшую двоюродную сестру, слегка подбрасывая ее в воздух, от чего девочка издает заливистый смех. Гедрюс отвлекается от стола с едой, вздыхает, после чего встаёт и подходит ближе. На его лице отражается гримаса из смеси беспокойства, недовольства и невероятного облегчения, когда он с размаху ударяет боковой стороной ладони по макушке Шталдрахэ, с силой, чтобы паладин аж прочувствовал все то, что чувствовал его дядя. Милица ойкает, пока отец забирает ее к себе на руки, а Роланд поспешно накрывает макушку руками, строя недовольное лицо. — За что!? Я же не опоздал на семейный обед! - вскрикивает он, так что лорд Бельбрин морщится от громкости, а Милица лишь осторожно хлопает родителя по плечу, кивая. — Правда-правда. Не опоздал. — Вот видишь! - подхватывает раздосадованный паладин, явно ожидая извинений, на что, правда, следует лишь глубокий и тяжёлый вздох Гедрюса. — Это тебе за Ардетайн, дурья башня. Ты хоть осознаешь как я… Сколько проблем мне доставил, м? - хмурится лорд, на что Роланд лишь отводит взгляд с выражением, что он тут вообще не при делах. — Разве братик сделал что-то плохое, пап? - подаёт голос Милица. Бельбрин с мгновение на нее смотрит, после чего, осторожно, опускает на землю, мягко подталкивая к столу. — Братик твой дурачок, иногда. Поэтому, милая, пожалуйста, нальешь нам чаю, чтобы его головушка не буянила? - девочка задумчиво смотрит на взрослых, после чего улыбается. Задорно кивнув, она убегает к обеденному столу, накрытому посреди королевского сада, окрашенного в краски осени, что разносились с прохладным ветром, которого лютерийцы не боялись. — Если ты волнуешься, мог бы так и сказать, а не бить. - протягивает недовольно Роланд, и Гедрюс сначала хочет сострить, но, немного погодя, опять вздыхает, расслабляясь. Голос его начинает слегка скрипеть от эмоций. — Я волнуюсь. Но на тебя эти слова не действуют… Прямо как на Реджинальда… - искатель слегка встрепенулся, услышав имя покойного отца, однако, резко, на его лице появляется улыбка, а болотно-зеленые глаза сверкают искрами рассветных лучей. — Отец был героем! Настоящим! Мне до него ого-го, однако я, как и он, не собираюсь поступаться своими принципами и путем света! И однажды я стану великим! - Гедрюса явно передергивает, на мгновение в его карих глазах застывает мощный и серьезный облик лысого полу-умара с косматой бородой и удивительно большим ростом. … Что же последнее Реджинальд тогда сказал ему… Бельбрин кажется и не помнил… … Его память безжалостно выжгла эту фразу из памяти… Паладин отсекается, видя что дядя снова, как кажется, не здесь. А где-то там. Во временах Лютерийской смуты. Продолжая улыбаться, племянник кладет ладони на плечи дяди, и, слегка, встряхивает того, вновь овладевая вниманием. Эта широкая улыбка, так напоминавшая Гедрюсу о сестре, матери Роланда, Элеаноре, не сходила с лица этого взбалмошного полу-умара, кажется, никогда. Иногда она вселяла надежду, а иногда… Заставляла задуматься. — Все будет отлично, дядя! Вот увидишь! Частей ковчега осталось немного и, уже скоро, мы навсегда выдворим демонов из Акрасии! - мужчина лишь кладет свои ладони на ладони племянника, очень долго всматриваясь в его лицо, прежде чем горько улыбнуться. — Ох и хлебнем мы с тобой горя… Хлебнем, да как бы нам в нем не захлебнуться… - Роланд улыбается лишь шире, начиная смеяться. — Да ладно тебе, дядя! Не такой уж я и проблемный, со мной ведь сила света! А теперь идём есть! - паладин резким жестом разворачивает лорда Бельбрин, начиная подталкивать того к столу, где их уже заждалась Милица и вкусная еда. В конце концов даже Гедрюса пробивает на тихий смех. Ну что было взять с этого взбалмошного полу-умара? Когда обед переходит в самый разгар, то настроение совсем перетекает из пасмурного в солнечное. Слышится задорный смех Роланда и Милицы, который иногда даже подхватывает Гедрюс, как бы не отпирался. Паладин, как обычно, травит истории из путешествия, экспрессивно и мощно, явно приукрашивая части со своим участием, но девочка лишь сверкала глазкими, внимательно слушая, а ее отец хмыкает время от времени, не нарушая чужой поток самолести. Все же говорил искатель очень складно, не зря поэмы сочинял в свободное время, слушать было прямо-таки одно удовольствие. Потом, ещё долго, Шталдрахэ нахваливал рисунок двоюродной сестры, грезя, как она однажды напишет его величественный портрет, который он повесит в какое-нибудь самое видное место во дворце, от чего десница короля уже не выдержал, срываясь на громкий хохот, представляя эту жутко смешную, и одновременно ужасную, ситуацию. Нет, Силлиан точно не позволит. Разве что через труп свой и душ своих предков. Потом, пока Гедрюс улучал минуты спокойствия за распитием чая, Роланд и Милица беззаботно играли вокруг, изредка скрываясь в других частях сада., однако их смех с легкостью давал понять где именно. Опавшая листва шуршала свои песни под их ногами, разлетаясь в разные стороны, а некоторая даже опадала от грузных шагов и бега Роланда. Вскоре присоединился и осенний ветер, вздымая покров земли оранжево- волнами, сбивая их в могучие кучки, в которые девочка, и ее продолжавший жить детством двоюродный брат, с удовольствием падали. Лишь спустя ещё с час времени смех наконец-то становится тише, а потом и вовсе затихает, побуждая Гедрюса оторваться от распития чая и прогуляться вглубь сада. Он находит дочь и племянника на одной из лавочек, умаявшийся паладин развалился на ней, громко сопя, а Милица лишь мирно смотрела новый сон, прибившись к боку Роланда, твердому, из-за того, что он практически никогда не снимал доспехи, но она, кажется, уже привыкла. Десница пару минут смотрит на это все, после чего тепло улыбается, подходя ближе и садясь на другой край лавочки, осторожно, чтобы не потревожить детский сон. После этого он осторожно поднимает карие глаза к солнечному, лишь местами покрытому пушистыми облаками, небу. Все происходящее было невероятно… Мирно. И это казалось одновременно пугающим, будто предвещая скорые беды и, в то же время, было как лечащий бальзам на душу. Они столь привыкли жить в тирании и войне, что, даже спустя более полугода, не могли привыкнуть к миру, к тому же когда война, но уже с демонами, вновь стучалась в двери. Мужчина скользит взглядом от неба к детям. Племянник, который считался погибшим, но, чудом, спасшийся из под расправы Эрхарда, и дочка, которая родилась в разгар всего этого хаоса, но бывшая, кажется, самым счастливым ребенком на земле. На них хотелось смотреть и улыбаться. Смотреть и забыть ужасы, что произошли более двадцати лет назад… И перестать винить в произошедшем себя…

***

— “Это безумие! Бе-зу-ми-е, Реджинальд!” - Гедрюс с размаху открывает дверь в кабинет главы рода Шталдрахэ, заставая того за поспешным надеванием доспехов. Гедрюс даёт себе мгновение перевести дух, рваным движением убрать каштановые волосы, что мешали, с перекошенным от гнева и неверия лицом, посмотреть прямо в глаза тому, в ком текла кровь умаров. — “Безумец здесь только Эрхард, Гедрюс. И он поплатится за это.” - жёстко отвечает воин, подхватывая двуручный меч и отталкивая семнадцатилетнего наследника рода Бельбрин с прохода. Прямо у них на глазах рушилось все… Все, что они с таким упорством защищали и оберегали… Пало вместе с известиями о том, что Вейлор мертв. … Всего через две недели после смерти Миранды. Буквально пред их глазами разворачивалась самая большая трагедия королевства, и они совсем ничего не могли с этим сделать… Лишь слушать смех злого рока, ликовавшего над победой Эрхарда. — “Эта змея ответственна за смерть нашей королевы. Он погубил нашего короля. И добрался бы до принца, если бы Тадеуш прямо сейчас не увозил бы это бедное дитя как можно дальше от столицы, намереваясь спрятать, как приказал его отец… И ты меня зовёшь безумцем?” - Реджинальд оборачивается на запыхавшегося Гедрюса и сверкает карими глазами, на что Бельбрин вздыхает поглубже, выпрямляясь. Его не должно было быть здесь, он должен был во весь опор своего скакуна гнаться следом за Тадеушом, в земли Бельбринов… Но Гедрюс просто не мог поступить иначе, не мог заявиться сюда, когда его сестра сказала, что они остаются в землях Шталдрахэ, в самой близости от столицы. Что Реджинальд, этот полоумный, по мнению юного лорда, решил дать Эрхарду бой… — “Да! Ты безумен! Ты собираешься пойти прямо в Лютеран и что!? Погибнуть глупой смертью!?” - Гедрюс буквально ощущает как срывается его голос, как раздирается слизистая горла, но ему все равно. Он не может уйти сейчас. — “Я собираюсь оторвать предателю голову и вернуть трон нашему принцу!” - рявкает Шталдрахэ в ответ, наклоняясь практически вплотную к Гедрюсу. — “Нет! Ты собираешься сдохнуть, Реджинальд!” - рычит Бельбрин в ответ, скалясь. — “Эрдхард, шаг за шагом, убивал Вейлора… ВЕЙЛОРА! Ты для него - ничто! И мне плевать если умрет твоя безмозглая башка! Но я не позволю тебе забрать в могилу сестру и моих племянников!” - голос Гедрюса срывается на хрип от громкости, однако он не собирается отступать даже на миллиметр, даже видя как вздуваются вены воина, который был в разы физически сильнее чем он. Он не боялся ни боли, ни сломанных костей… Он боялся, что если уйдет сейчас - никогда не увидит родных вновь… — “Достаточно Гедрюс!” - раздавшийся голос заставляет обоих мужчин обернуться, снимая их напряжение как рукой. Элеанора стояла внизу лестницы, скрестив руки на груди. Подле нее одиннадцатилетний Роланд, державший мать за руку, и Торнвальд, одетый в броню, от вида которого Бельбрин практически сразу бледнеет, переводя взгляд полный неверия, на грани с чем-то безумным, на Реджинальда. Его голос срывается на сопение, подобное подбитому псу. — “Ты берешь в эту бойню Торнвальда…? Реджинальд… Ему четырнадцать… Дай ему пожить, чокнутый ты ублю-!” — “Дядя!” - раздается голос старшего сына рода Шталдрахэ, когда он делает несколько шагов по лестнице, улыбаясь. — “Все хорошо, дядя, я сам вызвался. Все хорошо, я сильный, и мы обязательно вернемся с победой.” - Бельбрин отсекается, распахивая карие глаза. Его губы трогает смесь непередаваемой бури эмоций, искажая их сначала в оскал, а потом в пропитанную ужасом улыбку. Гедрюс ощущал себя так, будто ему только что выбили весь воздух из лёгких, попутно переломов ребра, и все лишь для того, чтобы выдрать сердце, кинуть его на пол… И растоптать. Он издает сдавленный смешок, переводя взгляд на старшую сестру, чье лицо выражало непоколебимое спокойствие и веру в мужа и его успех, от вида которого Бельбрину показалось, что он разговаривает не с людьми… А с трупами… С трупами, что сами, при жизни, подписали себе смертный приговор. — “Элеа… Элеа, не глупи… Это же… Это же самоубийство… Это будет бойня, вас всех перебьют… Элеа!” - юноша не выдерживает и, практически падая, но успевая схватиться за перила, сбегает вниз, хватая женщину за плечи и встряхивая. Он готов разрыдаться здесь и сейчас. Встать на колени и умолять. Даже уверовать во всевышнего бога, на которому ему было наплевать… Только бы она передумала. … — “Нет. Гедрюс. Боюсь здесь лишь ты неправ. Поверь, люди будут на нашей стороне, и от тирана не останется и следа уже к сегодняшнему вечеру.” - и в этот момент сердце Бельбрина падает… Он лишь может перевести ставший бессмысленным взгляд на Роланда, что держался за руку мамы и улыбался, абсолютно уверенный в победе своего героя-отца. … Они все в это верили… … В это… Безумие… … Что-то внутри юноши щелкает и он медленно поворачивается, поднимая глаза на все такого же серьезного, частично озлобленного, Реджинальда, издавая сиплый смех. — “Ха… Хаха… Твой пустой героизм отбил вам всем мозги… Ха… Ха…” - он делает паузу, прежде чем лицо постепенно принимает гневное выражение, а тон переходит в гневный хрип. — “Гори в фетранийском пламени Реджинальд…” — “Гедрюс!” - порывается Элеанора, хватая младшего брата за плечо и дергая назад, но тот уже слишком разошелся. — “Гори! Гори ты и все твои чёртовы предки! Да склюют твою и их жалкие души орлы рода Лютериан! Гори! Гори за то что продал жизни моей сестры и племянников во имя своих глупых идеалов, Реджинальд Шталдрахэ!” - и когда полу-умар уже готов спуститься вниз и разбить юноше лицо, тот поворачивается к сестре, в его глазах лишь предательство, на кончике его языка лишь ядовитый шепот, который отчётливо слышит лишь Элеанора. — “… И будь проклята ты, бездушная тварь, что мне больше не сестра… Что продала жизни своих детей во имя глупости своего мужа…” - женщина бледнеет, она открывает было рот, однако Гедрюс уже, как можно быстрее, кидается прочь, прямо на морозный январский воздух. Вслед он слышит лишь грозный рык Реджинальда. Последние слова. — “Когда-нибудь твои слова тебе аукнуться, и ты потеряешь все!” - белая пелена снега застилает молодому лорду глаза вместе со стекающими горячими слезами, что он наспех стирает рукавицами доспеха, безнадежно царапая глаза и щеки. Но Гедрюсу было все равно, он ничего не чувствовал. Его сердце уже вырвали и растоптали, в его сознании лишь белая пелена… Такая же белая как снег вокруг… Девственно белый и чистый. Что скоро станет фоном для крови… Рек крови, что нещадно растопят старания зимы своим столь быстро остывающим пылом. Скакун несется сквозь этот ландшафт практически самостоятельно, пока его хозяин способен лишь издавать раздирающий уши вой зверя, мешающийся с хрипом и болезненным смехом. Гедрюсу казалось что он умер. Но, почему-то, его сердце все еще билось, и билось сильно, даже когда его дом обращался в руины, а близкие люди самостоятельно всовывали шеи в подготовленные для них петли. … Кажется этот наполненный чарующими искрами детской наивности взгляд Роланда отпечатался в его душе навсегда… Они все улыбались или были спокойны в своем намерении, и Гедрюс находил в этом всем либо безумие, либо злую шутку рока… А может и то, и то. . . . Юный Бельбрин не помнит уже ни как добирается до родовых земель по другую сторону Лютерии от столицы, ни как вваливается в свои покои, просто опускаясь в кресло перед камином и… Замирая. Он будто стал трупом. Умер, стоило ему добраться до дома, где, некогда, он играл со старшей сестрой, которая тогда уже вышла замуж за этого безумца… Ему было нисколько, а ей восемнадцать… И они все равно подружились, стали не разлей вода, даже несмотря на такую разницу… Теперь ему было семнадцать, а ей почти тридцать пять… И у него более не было сестры. — “Гедрюс… Гедрюс, милый… Посмотри на меня, прошу…” - чужой голос, приглушенный из-за того, что творилось в голове броши, доносится до него не сразу. Как и не сразу он ощущает прикосновение теплых пальцев, кажущихся горячими, на своей замерзшей коже. — “Гедрюс?...” - его взгляд наконец-то слегка прочищается, видя пред собой пару обеспокоенных разноцветных глаз. Ему нравилось рассматривать ее глаза, в которых были и голубой, и зеленый, и карий цвета, вместе создававшие удивительную картину… Но сейчас ему казалось, что все цвета в глазах его невесты потухли. — “… Мила…” - скулит наконец-то Бельбрин, после чего его лицо искажается в гримасе боли, и слезы, наконец-то, позволяют себе затечь вновь. Она лишь подходит ближе, позволяет ему уткнуться носом в ее бок, сжимая и разжимая пальцами ткань ее сарафана, пока до ее ушей доносились лишь приглушенные всхлипы, вынуждавшие девушку тихо вздрагивать, будто она ощущала всю боль любимого физически. — “… Мила… Мила… Они все мертвы… Мила-а…” - он мог лишь звать ее имя, сильнее вжимаясь носом в ее живот, уже даже практически не имея возможности дышать, но не желая отпускать ее. И она, кажется, практически взвизгивает от боли, после чего, будто ее ноги в мгновение становятся ватными, опадает вниз, стаскивая Гедрюса с кресла за собой, прижимая его со всеми своими слабыми силами, ощущая собственные слезы на своей коже, но игнорируя их, лишь продолжая перебирать его спутанные волнистые волосы, шепча нараспев его имя, будто отзываясь на то, как он звал ее. И она не желала говорить ему, что все будет хорошо. Ведь это не так. Шталдрахэ больше никогда не вернуться, как не вернуться Вейлор и Миранда. Как не вернуться многие другие, павшие жертвами зависти и алчности Эрхарда в отношении его младшего брата, которого выбрал Шай Солар. И королевство никогда не будет прежним… … Но они справятся… Это она знала точно.

***

Быстрым движением руки десница стирает с уголков глаз подступившие слезы, улыбаясь от вида спящей дочери, после чего, мягко погладив ее волосы, поднимает взор к небу. — Все хорошо, Мила… И с нашей дочуркой, и с Роландом. Поэтому не беспокойся. Спи… А я за всем пригляжу и обо всем позабочусь. Спи, милая моя Мила. - шепчет Гедрюс со сладковато-горькой улыбкой, ощущая, как осенний ветер ненадолго теплеет, становясь похожим на ее сильные, во всю её слабую силу, объятия. И может он не мог сказать, что все будет хорошо, ведь не хотел врать, но он, как и она тогда, знает, что они справятся. Что бы не ждало впереди.

***

— Здесь столько птиц… Удивительно… - под нос бубнила себе Агния, задирая голову высоко вверх, пока их искательская экспедиция пробиралась сквозь удивительно зеленые и живые, для ардетайнцев, заросли и ландшафты. Вот очередная очень пестрая пташка привлекает внимание Гарпии. Ее алые перья вызывают неподдельный блеск в ее серых глазах, и, недолго думая, девушка выуживает из одного из карманов оставленный с перекуса кусок хлеба, кроша его в перчатке, после чего вытягивает вверх, тихо присвистывая. Животное обращает внимание, смотрит, вертя головой, на девушку, ее алую куртку, такую же как собственные перья, и, спустя еще пару мгновений, спархивает вниз, уже готовясь грациозно приземлиться на девичью ладонь и принять скромное подношение, взамен одарив Стормбрэйк ощущением бытия сказочной принцессой. И Гарпия уже замирает в благоговении… Лишь для того чтобы собственными глазами пронаблюдать как механическая птица, стремительно проносящаяся мимо, хватает несчастное пернатое в свои острые когти, прибивая к земле с тихим металлическим присвистом. Агния даже не успевает сменить выражение лица с благоговеющего на разочарованно-злое, настолько все быстро происходит. А, когда она наконец-то осознает что произошло, техник лишь переворачивает ладонь, позволяя крошкам хлеба упасть на землю, переводя злобный взгляд горящих серых глаз на их с Каем пернатого союзника, который, с явным удовольствием, поглощал уже, на самом деле, третью птицу за то время, что они шли к сердцу дикого острова. А шли они уже час минимум. Гарпия осторожно подходила сзади, мало помалу раздумывая, что сделать с треклятой мехо-птичкой. Пожарить на костре? Нет, наверное взорвется. Сварить? Вполне. Общипать? Было бы отлично, заодно посмотреть что же там под перьями дрона: кожа? Металл? Соединение первого и второго? Может что-то совсем иное? Кажется сейчас она и узнает… Узнала бы. Если бы не появление Кая из кустов. — О. Смотрю у нашего сына курицы фуршет? Это же уже третья. - спокойно констатирует стрелок, прикладывая к губам бутылку с каким-то пойлом и делая щедрый глоток. — А-га. - скрипит зубами Гарпия, отчего Сокол отрывается от загадочного алкоголя вскидывая бровь. Он уже хотел спросить, однако его розовые глаза подмечают что поедаемая птица была алого цвета. А, тогда все ясно, от того и вопрос отклоняется. — И откуда бутылка!? Дядя же все выложил из твоей сумки! - тут же практически продолжает девушка, морщась и поворачиваясь к Каю лицом. Тот замирает с бутылкой у губ, изящно вскидывает брови, приобретая задумчивое выражение, после чего медленно опускает, укладывая свободную руку на бедро, цокая языком. — Так вот куда все мои запасы делись. А я то думал, почему вместо моих прелестных бутылок там оказались еще стрелы, расходники на них, точильный камень и леска для стрел. — Кай. - уже более грозно повторила Агния, на что молодой мужчина закашлялся, отводя розовые глаза в сторону, будто он не при делах. — Один из наших… Кхм… Ну этих. Вот этих. Поделился. — Ты стащил бутылку у одного из наших напарников. — Фу! Черт! Агния! Не зови их “напарниками”, они, а-а-а, как отвратительно это звучит... - повысил голос Вальфари, встряхивая головой и морщась. Стормбрэйк лишь тихо сводит брови, тоже морщась, и складывает руки на груди, злобно стуча протезом по земле. Она отвратительно относилась к алкоголю. Он ненавидел признавать чужих напарниками. А дрон, дожевавший птицу, с интересом за всем наблюдал. — Алкоголичка. - тихо фыркает Стормбрэйк, разворачиваясь и начиная идти дальше, пока их временные попутчики окончательно не ушли слишком далеко, хотя, видя впереди возвышающееся горой, будто похожее на великана, сердце Тортоика, они вряд ли потеряются. Кай с улыбкой на лице фыркает, начиная идти следом. Он издает несколько щелчков языком, весьма искусных, чтобы спутать с птичьими, побуждая дрона оторваться от цветастого трупа и вспорхнуть его на плечо, пока сам Вальфари продолжал попивать алкоголь. — Не “Алкоголичка”, пусть у меня, как в песне и пелось, милое личико, а “Лучший во всей Акрасии Сомелье”, прошу заметить. — Ой-ой, “лучший”, пх? — А как иначе. Не уверен, что хоть какой-то иной сомелье может протестировать медицинский спирт, при этом не пострадав. А я могу, спасибо прекрасному ардетайнскому здоровью. - усмехается стрелок, на что Гарпия смеётся ему в ответ. — Такое прекрасное, что твои волосы позеленели, а ещё ты светишься как лампочка под ультрафиолетом. А, нет, пардон, ты и в темноте, немного, да светишься. Будто фонарик сожрал. — Ой-ой-ой. Зато со мной не страшно в темноте. - яхидничает Кай, выкидывая пустую бутылку куда-то в кусты, распугивая несколько птиц. Наверное Баночка с мозгами ему бы сейчас трепку за такое дал, но, увы и к счастью, он не здесь, можно позволить. Эти мысли сначала возвращают Кая на момент со сделанным фото, а потом… Потом… Потом на того юношу. Он выглядел и вполне привычно и совсем необычно, навевая странное ощущение дежавю, хотя эти двое явно не были знакомы… Особенно эти красные глаза… Что-то было в этих… За этими красными глазами. Что-то такое, что неосознанно тогда потянуло ухватить ускользавшего в толпу за руку и продолжить держать рядом пока это странное ощущение не раскроется в памяти… Нет! Нет-нет-нет. Не забудется. Да. НЕ за-бу-дет-ся. Они не знакомы. Так на кой черт ему этот странный облик в его голове. Личико может и приятное, “но”? Но не больше. Не… Больше? — Кай? — М? - голос напарницы, благо, отвлекает от странного наваждения, позволяя сосредоточиться на чем-то более приятном. — Как тебе здесь? — М? А, Тортоик. - он вскидывает розовые глаза кверху, рассматривая плотный ковер зелени деревьев. Кругом прямо-таки кипела жизнь. Кипела, шевелилась, порхала, журчала и была… — Чересчур. - равнодушно произносит он, поворачивая голову к Агнии, на что та тоже на мгновение задумывается. — А мне необычно. Я привыкла к пустошам Ардетайна. В Шувьерде всегда снег, а тут - зелень… Да, возможно ты прав, хотелось бы чего-то среднего. - Сокол и Гарпия кивают друг другу, продолжая неторопливо идти дальше. — Если мы здесь ничего не найдем, а мы не найдем, то куда лежит наш путь дальше? - вдруг уточняет он, что-то прикидывая в голове. — Северный Берн. — Зашибись, вот и середина подъехала. Но, хрен с ним, лучше скажи мне как ты, нормально держишься? - он на мгновение становится серьезнее, явно осознавая, что он их них двоих старше, ему нести за них ответственность в первую очередь, к тому же кошмары Агнии… Да, будто его самого не мучали собственные… Но сейчас это не так важно. — Уж получше чем ты, пьяница. - лыбится она, скрещивая руки на груди, на что Вальфари лишь тихо хихикает, резко вытягивая руку, обнимая ее за плечи и притягивая названную сестру к себе, пока они продолжали идти. — А что я? Я всегда лучше всех, как ты там говоришь, а “брошка”. — А! Отвали, Кай, от тебя спиртом несет! - рычит Гарпия, отпихивая того, под тихий смех. — А я к тебе со всей душой. А ты вон как, хаха? - продолжая гоготать произносит он, и начиная ещё сильнее, когда Агния срывает первые попавшиеся лепестки неизвестных цветов и всовывает ему в руку, явно с приглашением тому пожевать и избавиться от запаха спирта. — И вообще… Кто последний, тот отдает победителю то, что он выберет в пайке другого! - кидает девушка, срываясь вперёд, в заросли. — А ну стой! Это нечестно! У тебя вообще ноги не свои, вот верни их сначала, а там мы побегаем!… Агния!? - стрелок на мгновение теряется, после чего бросается следом, крича, пока дрон слетает с его плеча, взмывая ввысь, где ему не мешали ветки. Что ж, возможно, в этом путешествии все же было что-то хорошее… Удивительный мир, что заново открывал свои двери перед ними.

***

На Форт Ройал уже опускается вечер. Фонарщики зажигали фонари, гомон чаек утихал, однако, то тут, то там, ещё слышалась брань рабочих, что готовились передавать смену своим ночным товарищами, убирая на склады и упаковывая последние грузы. Торговые ларьки тоже уже закрывались, хозяева их то расходились по домам, лишь в некоторых из которых горел свет, то шли прямо в таверну, которая, в противовес всему остальному, как раз оживала. Темнело куда раньше, оттого тени росли быстрее, пряча тех, кто желал в них чего-то или кого-то дождаться. Около ночной бриз дул прямо в лицо, принося запах соли и иссушая, неважно в какую сторону и каком направлении любой живой шел. Губернатор же, несмотря на то, что ему следовало бы сейчас отдыхать или заниматься расследованиями определенных дел, сидел на одном из ящиков, в пологе тьмы, что создавал один из складов. Пальцы, обыденно облаченные в жесткие кожаные перчатки, осторожно гуляли вдоль корпуса “игрушки”, которая была в том самом чемодане, что Ноктис привезла ему из Ардетайна, взамен на чертеж и кошель с деньгами. И работу сделали добротно, четко по его указаниям, а от того не важно сделали ли так из-за щедрого вознаграждения или жуткой, словно призрак, девушки, сделавшей заказ. — Вот сегодня и испытаем эту красавицу. - шепчет Карлос, ненадолго укладывая инструмент на колени, чтобы завязать в высокий хвост свои жёсткие блондинистые волосы, отросшие чуть ниже плеч. На самом деле, сидел он здесь не просто так, а, как и любой гостеприимный хозяин, ждал гостей, которые обязательно сегодня заглянут на “огонек”, так сказать. Будет им огонек. Да так что рыба, а желательно определенная акула, кверху брюхом всплывет. Где-то неподалеку слышатся копошения, фонарь неожиданно гаснет, погружая одну и аллей, что вела к складу, в темноту. Вспомнишь гостей и, вот, собственно, пора уже и на стол накрывать. Карлос слезает с ящика. Его шаги отдаются тихим хрустом начинающей жухлеть травы, которые, однако, увлеченный гость и не замечает, судя по звукам, он уже копошится у двери. Ну ничего, это не первый раз, может эта команда и впервые, после смены власти, решила позариться на собственность Форт Ройала, однако, если честно, Карлос их давно ждал, сейчас предпочитая оставаться в тени. — Именем короля! Замрите! - фонари загораются вновь, озаряя фигуру дрогнувшего пирата, который копался в замке склада, весьма безуспешно, ведь портовые были более чем готовы. Мальчишка лет четырнадцати осторожно оборачивается, лишь для того, чтобы лицом к лицу столкнуться с несколькими солдатами, что направили на него мечи и копья. Их рокочущие голоса явно заставляют ноги парня подкрашиваться, лишь добавляя страха после того, как он был пойман с поличным. — Не сопротивляйся, юноша, тогда и синяков не останется. Все равно не убежишь. - произносит один из них убирая меч и доставая с пояса веревку, подходя ближе. Карлос наблюдает из тьмы за тем, как парень дергается в сторону, однако рыцарь лишь хватает его за шкирку, дергая так, что тот падает на землю. Он отчаянно дергается, что-то неразборчиво кричит, пока тушка взрослого прижимает его к земле, связывая, другие же, тем временем, осматривали целостность замка и стояли по бокам, контролируя процесс. — Что ж ты, пацан, жизнь себе портишь? Нет бы нормальную работу найти, а? Мы что разве не для того переворот устраивали? Эх ты. - причитает портовый рыцарь, однако губернатор уже не особо слушает перепалку между ним и юношей, всматриваясь в тени напротив склада. Нет. Самое интересное ждало их впереди. Вот одна из них шевелиться, позволяя хищно прорезаться лезвию абордажной сабли. Одной, потом второй. Вот, бриз подхватывает изодранный внизу черный плащ, пиратские массивные сапоги. Ну наконец-то. Фигура из теней и Карлос начинают практически синхронно идти вперед, однако губернатор, пока что, присутствия своего не раскрывает. — Кто там! Покажись! - вскрикивает один из солдат, для пущего веса ударяя древком копья о землю. — Я? Да так. Никто. - из тени наконец-то выходит красивая, хищная женщина. Одна из сабель свободно болталась, вместе с рукой, подле нее, вторая же была закинута на плечо. Черные как смола волосы, собранные в высокий хвост с помощью пары аньшуйских шпилек, кажется, поглощали свет фонарей. Загорелая на морском солнце кожа, пропитанная солью, и изящное, удивительно аристократичное телосложение, подчеркнутое корсетом. Карие глаза с красным отблеском хищно сверкали, пока гостья водила взглядом между четырьмя рыцарями и мальчиком, явно принадлежащим к ее команде. Она на мгновение замирает недалеко от этого “собрания”, в последний раз обводя напрягшихся и направивших на нее оружие рыцарей, ядовито хмыкая. Из тени уже начали показываться и другие пиратские сабли. Что ж, очень много благородства для пиратов, своих они не бросают. И лишь за это Карлос был готов отдать им должное. Но сейчас не время для подобного, пока все шло по плану, а она и не знала в какой капкан завела своих же. Вот тело капитана напрягается, она поудобнее перехватывает сабли, кидаясь вперед, с четким намерением отбить парнишку. Ее люди тоже уже начинают двигаться… . . . Как раздается выстрел из ружья. Пиратка замирает буквально в считанных миллиметрах от места, куда попала дробь, уставившись на него с явной тенью страха, замешательства и облегчения. Ещё немного, буквально просто проскользи она по земле - осталась бы без ноги. Она вскидывает загоревшиеся краснотой карие глаза вверх. Туда, откуда абсолютно спокойно вышагивает губернатор Форт Ройала. Карлос безразлично осматривает корпус нового ружья. Именно его Ноктис привезла из Ардетайна. Жесткое дерево красного цвета, отблеск окрашенного в черный ардетайнского металла, оно отлично лежало в руке, было лёгким, но крайне мощным и прочным. Прекрасное произведение искусства технологий столицы мирового прогресса. После чего на его губах скользит довольная ухмылка, а поворачивается губернатор к пиратке лицом лишь после того, как встаёт между ней и своими людьми. Женщина вскидывает руку, приказывая своим людям остановиться, буравя оппонента взглядом, пока, наконец-то, в вечернюю тьму не срывается сухое приветствие. — Джана. Ах, Джана Чернозубка. Капитан, которой, кажется, только что обломали зубы. — Карлос Альваро, тьфу ты, и как тебе ещё портовые псы не отгрызли ноги за твой отвратный характер? — Ну~. - тянет Карлос с усмешкой, темно-синим, практически черным, взглядом скользя к упомянутым ногам, только не своим, а Джаны, присвистывая, глядя на жалкую полоску ткани, не достававшую и до середины ее бедра. — Ну, в отличие от некоторых, у меня хотя бы штаны на месте. А у тебя? Гивена милосердная, что это? Если это шорты, то я - принцесса Лютерии. - уголки губ пиратки вздрагивают, после чего она едко усмехается. — Завидуешь? Или бесишься, что никогда не потрогаешь эти чудесные ножки. — Пощади. Да я лучше сам себе дробь в череп спущу, чем потяну туда руки. — Помочь, господин губернатор? — Откажусь. Предпочту видеть красивую женщину в свои последние моменты, а не чудовищное недоразумение природы. — Ой-ой-ой~, я хотя бы не выгляжу как чертова подделка на вашего смазливого короля. — Ну что ты, я польщён, быть сравнимым с самим потомком Лютерана. Мне еще никогда не делали такого искреннего комплимента. - ловко изворачивается Карлос, вынуждая Джану скрипнуть зубами, что лишь вызывает на мужском лице победную ухмылку. Другие же могли лишь молча за этой неожиданной словесной перепалкой, состоящей исключительно из оскорблений, таких, правда, что иногда тянуло хихикать, причем обе стороны. Вот только рыцари, по уставу, держали, кое-как, каменные лица, а пираты, наоборот, свободно гоготали. Пока не получили злобный взгляд от капитана, заставивший смолкнуть. — Что ж, по крайней мере это не я позволяю пиратам шастать по своей территории. Тоже мне губернатор~, де Миранда и то был лучше. Он не скрывал этого факта и всегда был доступен для сделок. - тут ухмылка на лице Карлоса дергается, однако лицо он все же сохраняет. С кем, с кем, а вот с де Мирандой сравнения он терпеть не был намерен. Только не с тем, что привел порт в полную разруху, с подельником Эрдхарда и тем, кто его родителей… … Неважно. Пора заканчивать званый ужин. Карлос поднимает глаза, напоминавшие бушевавший океан на Джану, в них, кажется, если приглядеться, можно было увидеть штормовые молнии, вызванные гневом губернатора Альваро. Он поудобнее перехватывает ружье, вынуждая женщину напрячься, но не сильно. В конце концов один заряд он спустил, значит остался еще всего один, а потом перезарядка. — Вот только зря ты не подумала, что я сделал это ненамеренно, Джана. Я. НЕ. Де Миранда. - Чернозубка распахивает глаза, когда губернатор, неожиданно, делает выстрел в воздух, заставляя все вокруг затихнуть. Лишь на мгновение все погружается в тишину, кажется, длящуюся минуты, прежде чем из темноты слышится рычание и злобный лай. Остальные портовые рыцари наконец-то спускают псов. Лицо Джаны пересекает множество эмоций, её тело дёргается и, на прощание, Карлос видит в ее красно-черном взгляде обещание о том, что он за это поплатится. — Уходим! Немедленно! - ее голос словно приводит команду в себя и они срываются обратно в те тени, из которых пришли, за ними же туда вбегает и сама капитан, вскоре, идя по пятам, кидаются сторожевые псы и часть рыцарей. Карлос довольно хмычет, закидывая на плечо ружье, после чего переводит взгляд на затихшего юношу, в его глазах читался откровенный ужас. — Какие будут указания, господин губернатор? - спрашивает один из подошедших рыцарей, что ранее сидел в засаде с собаками. — Догоните. Поймайте кого сможете. Если уйдут - не гонитесь, возвращайтесь, иначе есть риск попасть в ловушку на Акронийском побережье. Этого в темницу… Только кормите нормально, молодой ещё. - рыцари отдают честь, а Альваро лишь кивает, удаляясь прочь, в сторону ратуши. Что ж, даже если не сегодня, они с Джаной ещё точно встретятся, своих она не бросает, да и точно захочет отомстить за такую ловушку, ее последний взгляд это прекрасно показал. И Карлос был только за. Должна же их вражда привести к хоть какому-то закономерному итогу… Ее телу, болтающемуся на виселице в наказание другим, что с Форт Ройалом шутки плохи. Морской бриз близящейся ночи расходится по телу мурашками, легко проникая под ткань легкой белой рубашки Карлоса. Да, возможно стоило взять фамильный плащ, но, ладно уж, отогреется в ратуше. До которой он уже, благо, дошел. Внутри горело несколько ламп, освещая множество карт, досок, списков, рабочее место губернатора и раскидистый стол посреди помещения. Доски приятно скрипят под шагами Альваро, когда он закрывает за собой дверь, проходя внутрь. Тут было пусто, ни его помощницы, что было ожидаемо, ни координатора, что было уже более удивительно. И только стоило губернатору об этом подумать, как он слышит шуршание под серединным столом, на котором раскинулась карта Акрасии, обозначения торговых путей и фигурки кораблей. Мужчина напрягается, молча ругаясь на тему того, что не перезарядил ружье, когда, наконец-то, темным комком, из под него наконец-то выползает… — Степан!? Портовые крысы тебя дери, я с тобой так скоро кони двину! Откуда ты вообще там взялся!? - громко вскрикивает губернатор, шумными шагами обходя стол и уставляясь на портового координатора, что похлопал своими, жутко похожими на совиные, голубыми глазами, потом встряхнул волосами цвета арктического блонда, что были ему по шею и напоминали топорчащие перья, наконец-то поднимая взгляд на Карлоса. — Добрый вечер, господин Альваро. — Добрый, добрый. А теперь вылезай. - бубнит мужчина, подхватывая подчиненного под руку и помогая встать на ноги. — Вот скажи. Зачем ты туда полез? - продолжает блондин, смотря на Степу, что отряхивал одежду. — Припомнился дом. Шувьерд. В общем, все плохое. Вот я туда и залез. Под вашим столом конечно лучше, там стенки, компактнее, но это, все же, ваш стол. - невозмутимо отвечает портовый координатор, на что его начальник может лишь тяжело вздохнуть, после чего пройтись к диванчику, что стоял подле одной из досок, тяжело на него опадая, вытягивая ноги откидывая голову с неразборчивым мычанием. — Сделать вам кофе? - продолжает все так же невозмутимо Степан, будто его и не мучали ранее ужасные воспоминания из Шувьерда, из которого он благополучно сбежал несколько с года два назад. — Нет. Спасибо. - протягивает Карлос, рваным движением снимая с блондинистых волос резинку, чтобы голове было удобнее лежать на спинке дивана. — Ты сам как? — Все хорошо. Помучали воспоминания, да ушли. — … Что б всем так же легко было отходить от травматичных событий, как тебе, Стёп. - гортанно смеётся мужчина, после чего открывает тёмно-синие глаза и приподнимает голову, что-то вспоминая. — А как ваша левая рука? Сегодня не болела, не чесалась? - Карлос замирает, неосознанно переводя взгляд на упомянутую руку, так же неосознанно сжимает и разжимает пальцы, где указательный и средний казались уж излишне деревянными. — Нет. — Мне не стоило это упоминать? - отвечает молодой мужчина, слыша сухость и сдавленность в ответе Альваро. Все же больная тема. Даже спустя пять лет. — Ойх, да черт с ним, Стёпа! - чуть ли не рычит губернатор, жмуря глаза и, пальцами правой руки, потирая веки устало. — Лучше вон, скажи мне, ты распределил очередь кораблей на загрузку и разгрузку, маршруты сверил? Давай, пока я помню. - координатор тут же встрепенулся, переводя голубые глаза на карту, а потом на доску, где должно было быть все распределено, но, увы, воспоминания настигли его немного быстрее. — Дайте мне пять минут, господин Альваро. — Мхм, давай. - бубнит Карлос, откидываясь обратно на диван и укладывая ружьё подле себя, прежде чем закинуть руки на спинку. Одна из причин, по которой Альваро так держался этого загадочного парня из Шувьерда, с виду ничего особенного из себя не представлявшего - его удивительная память и то, как быстро его мозг мог заниматься процессами комбинаторики. Губернатор был готов отдать левую руку на отсечение за то, что лучше Степана с этой работой никто не справится. Вот и сейчас, юноша несколько минут кропотливо рассматривал карту на столе, после чего подхватил бумаги с данными о кораблях, чье прибытие ожидалось в течение недели, безошибочно цепляя их в разные секции доски, в соответствии с днём недели, загрузка или разгрузка, какой товар и еще множество иных параметров, которые, в конце концов, составляли очень удобную карту работ на следующие с понедельника по воскресенье. Это экономило Карлосу и другим работникам порта неимоверное количество времени, за что все были готовы носить парня, похожего на сову, на руках, причем заслуженно. — Готово. - оповещает он, на что Карлос издает лишь непонятный усталый звук, правой рукой показывая нечто вроде: “Отличная работа, Степка.” — … Может мне проводить вас до поместья Альваро? - произносит координатор после долгой тишины, замолкая. А Карлос лишь спустя почти минуту отрывает голову от дивана, утыкаясь лицом в сложенные ладони и, вновь издает череду странных звуков. Проходит еще минута, прежде чем он сначала садится ровно, потом наклоняется вперед, а потом, наконец-то, встает, подхватывая ружье. — Да. Туши свет, Степ, пора по домам.

***

Осторожный свет от пламени свечей освещает множество плит, монументов, засыхающих, иссохших или совсем новых цветов, что люди несли к этому постаменту со всех уголков Западной Лютерии, много лет назад выступившей против тирании регента Эрдхарда, объявив себя отдельным государством. Сейчас это вновь было одно королевство, вновь под правлением истинного наследника, принятого Шай Соларом, разделяющего одни черты с самим Лютераном… Но где те, кто помогли к этому прийти? Михан, кажется, готов расплакаться в любой момент. Сняв шлем и позволяя свету мягко очерчивать ореол рыжих волос, темные глаза и всклокоченную бороду. Этого неимоверно сильного человека ломало каждый раз, стоило ему вновь оказаться в Медренице, на том месте, где с пол года назад его собственный отец пал от когтей демонов. Кажется он до сих пор винил себя в том, что в тот день они не успели прийти на помощь. И, прямо сейчас, стоя на коленях пред мемориалам в память о погибших в тот день, Орзельский кажется даже готов нарушить негласный запрет собственной семьи и сказать памяти отца хоть сотни раз, насколько сильно он его любит… Будет любить. Силлиан стоит позади, облокотившись спиной к стене и скрестив руки на груди. Ему не хотелось быть неблагодарным и произносить, что он не хотел здесь находится также сильно, как хотел расплакаться. Его отношения с лордом Тадеушем были… Человечными. Как ни странно, но то было лучшее слово, многогранно показывающее, что было много хорошего, ровно как было и много плохого, особенно в подростковый период. Тадеуш был человеком старой закалки, с крайне консервативными взглядами и недвижимыми убеждениями. И, иногда, в его картину мира не вписывался упрямый как баран и с бескостным языком юноша, из которого следовало получить идеального короля. И, иногда, Тадеуш забывал, что Силлиан тоже был человеком, иногда забывал, что подростки сложные и до одури противные. Но, после очередной ссоры, они раз за разом налаживали отношения, мирились, старались поправить положение дел и свои норовы. И иногда даже получалось. Но даже горе по утрате человека, которого Силлиан пусть и не назовет самым любимым в своей жизни, но по которому точно будет скучать, не даст забыть того поступка, что приемный дядя совершил в его сторону. Как смерть Тадеуша и не могла стереть те события из головы Ноктис, которая, возможно, вздохнула с облегчением, когда Тадеуш остался лишь трупом, пред ее взором. И может это было неправильно. Неблагодарно. Лицемерно. Но они были людьми, и то, что все не было идеально, лишний раз оживляло их, вместе с тем делая более ценными моменты тепла и искренности. Даже так, пред лицом Михана Силлиан предпочтет молчать, понимая, что тот видел все иначе. Такой же консервативный и непреклонный, как и его отец, он вносил немало сложных идей и мыслей, препятствий, в жизнь молодого короля. И, в зависимости от настроения, он мог как ненавидеть, так и любить рыжего воина за все это. Как не выносил за противодействие в отношениях Лютериана с Ядвигой. Как любил за то, что он заставлял его становится лучше и сильнее. Кажется, будучи моложе, куда моложе, Силлиан часто искоса смотрел на Михана, завидуя тому, что Тадеуш не допытывался от него таких успехов, знаний и стараний, что отнимали много личного времени, иногда не давая делать то, что хотелось. Но сейчас Лютериан, предаваясь воспоминаниям, осознавал, что они просто напросто завидовали друг другу, от чего, за время пребывания в Озерной деревне, случилась и не одна, и не две перепалки, а, возможно, сотни. Они просто были мальчиком, который хотел, чтобы ему сказали “Я тебя люблю”, и мальчиком, который предпочел, чтобы ему дали свободное время, чтобы он мог услышать это от тех, кто был ему по-настоящему дорог. И, в конце концов, они оба потеряли возможность осуществить эти маленькие мечты. Частично или же полностью. Потому Силлиан еще давно решил, что этот день, пол года с гибели лорда Тадеуша, как и любая следующая годовщина этого дня, должны быть о Михане, не о нем. Он получил свое при жизни лорда и, многое из этого, с радостью отдал бы своему воеводе, чтобы тот, в свои юные годы, тоже имел возможность слышать эти важные слова, получать внимание… Улыбаться. Их отношения тоже были человечными. Живыми. Неидеальными. Но они, кажется, переросли те грубые чувства, что испытывали раньше. Возможно происходящее вокруг просто заставило их это сделать. Возможно их сплотила гибель человека, который допустил множество ошибок в их воспитании, принеся им немало боли, но который безусловно делал все возможное, чтобы с ними было все хорошо, чтобы их будущее было настолько цветным и целостным, насколько возможно… И, возможно, Лютериан все же соврал, подумав, что те детские желания никак уже не исполнить. — Михан. - шаги короля на удивление легкие и мягкие, когда он присаживается подле человека, с которым вырос, на одно колено, без лишних мыслей утыкаясь своей головой в его. И может Михан не услышит этих слов от почившего отца, не услышит от живой и делающей вид, что ничего не произошло матери. Ведь таковы Орзельские. Они не выражают свою любовь… Но тогда… — Я люблю тебя. - … Тогда Силлиан сам ее выразит… И ему ничего не нужно будет взамен, как и не нужно будет ничего доказывать.

***

Теон что-то тихо напевал себе под нос, в очередной раз, бережно, проходясь вдоль грифа инструмента, похожего на скрипку, и, одновременно, больше напоминавшего лютню. Предмет, который он зарекся брать в руки, чтобы играть, сделав его лишь источником солоновато-горьких воспоминаний, что, в образе множества рун, выцарапанных на поверхности, расходились по всему инструменту. Если честно, то он уже некоторое время думал о том, чтобы сдать его Силлиану, в сокровищницу, там от него будет больше толку, чем от того, что он протирает и ухаживает за ним раз в неделю. А ведь всего пару лет назад он и вовсе не выпускал его из рук, боясь потерять эту память. Сейчас же, повзрослев и обзаведясь новыми обязанностями, расставание с этой памятью казалось не то что не страшным, но даже необходимым. — Теон! - дверь в комнату осторожно открывается и внутрь влетает как обычно переполошенный Рон. Его приемный родитель, на пол ставки, успевает лишь спешно убрать подобие скрипки, прежде чем мальчик не падает ему на колени, тихо смеясь. — Клянусь именем Искусства, когда-нибудь ты расшибешься. - с придыхом произносит Теон, однако мягко ерошит волосы мальчика. Тот вскоре встаёт, после чего начинает активно рыться в карманах, вскоре выуживая из него клевер. Да не простой, а четырехлистный. — Ради такого и расшибиться не жалко! Теон, я нашел последнюю удачу этого года! - торжественно объявляет мальчик позволяя герольду внимательно его рассмотреть. Он был слегка пожухлым из-за сил осени, однако, ещё вполне живым и зелёным. — Что ж, кажется ты прав. Удачи тут осталось мало, но небольшое желание, полагаю, загадать ещё можно. - темные глаза Рона сияют, после чего он сует клевер Теону чуть ли не в лицо. — Хочешь загадать?! - зеленоглазый слегка вскидывает брови, переводя взгляд от ростка к мальчику, после чего улыбается, мягко беря его ладони в свои. — Нет, я бы предпочел, чтобы ты загадал. Но, если хочешь, я помогу. - воспитанник сразу же согласно кивает, прижимаясь своим лбом ко лбу Теона, попутно ударившись, так что оба слегка морщатся от боли. — Ха… Хочу-! — Ну-ну, Рон. Тихо. Скажешь вслух, и ничего не сбудется. - мальчик ойкает, явно позабыв об этом, после чего всё-таки немного успокаивается, закрывает глаза и мечтательно вздыхает, думая, что бы загадать. Теон лишь смотрел на их руки, державшие клевер и осторожно улыбался. Он никогда не загадывал желания, всегда находил отговорку, чтобы это делал Рон. Не просто потому что хотел, чтобы в жизни мальчика было больше чуда, но потому что прекрасно знал, что его желания никогда не сбудутся, он будет лишь тратить чудеса мира впустую. Да и не то чтобы ему было что желать. У него было все, и большего было и не нужно, ведь самое главное в его жизни сейчас стояло прижавшись к нему лбом и молча сочиняло желание. — Все! - также громко провозгласил мальчик, отникая от старшего и широко улыбаясь, на что Теон и сам ему улыбнулся. — Ты снова чистишь этот инструмент. - подмечает Рон, садясь на пол и устраиваясь поудобнее. Все же все занятия на сегодня он выполнил, значит можно и отдохнуть, заодно заставив Теона что-то рассказать. — Ах это… Да, думаю, в последний раз. Потом сдам его в сокровищницу. — Почему ты никогда на нем не играешь? Это же инструмент. Зачем нужен инструмент, если на нем не играть? - продолжает мальчик, уткнувшись подбородком в сложенные руки. — Ну. Не всяк инструмент предназначен в мир лить песню. Некоторые становятся хранилищами памяти, а потому, чтобы память их не убежала, на них не играют. — Но мы же менестрели. Наша задача - делиться с миром памятью. — Да, однако ты ещё слишком юн, чтобы всецело понять, что некоторую память лучше оставить нерассказанной. Я научу тебя этому, когда время придет. - Рон внимательно слушает, после чего отводит взгляд, о чем-то думая. Другие менестрели звали Теона “Молчаливым певцом”, они, те кто несли в мир память, говорили языком инструментов, переливов и гармоний, что они из них извлекали. Однако его наставник не играл ни на одном инструменте, лишь частенько чистил подобие скрипки, явно бывшее даже старше чем ее нынешний владелец. Но лить воспоминания сквозь музыку? Он не лил. Единственным инструментом Теона был его голос. И Рон часто гадал почему так, однако не спрашивал. Он знал, что это время еще не пришло. — Теон, расскажи мне еще какую-нибудь легенду. - улыбается мальчик а его приемный родитель наконец-то откладывает тряпку и инструмент, от чего воспитанник тут же утыкается локтями в колени взрослого, широко улыбаясь. — А разве я уже недостаточно рассказал, м? - в шутливой манере спрашивает герольд, на что Рон дует щеки. — Не-а! В мире же ещё столько всего! Ну Теон! — Хаха, хорошо, хорошо. Как насчёт… Хм… Ты знал, что маги не могут загадывать желания? — Правда? - Рон вскидывает брови, его глаза сверкают жаждой знаний, а взрослый понимает, что попал в точку. — Почему? — Это произошло много веков назад. Тогда, когда магия только начинала преподаваться живым в Акрасии. Если ты помнишь учения церкви трёх, это был Хенделай, один из первых силлинов. В его века это и случилось. - Теон делает паузу, чтобы удостовериться, что захватил все внимание юного слушателя и, поняв что это так, продолжает. — В те времена маги могли загадывать желания, могли использовать и собственную магию, и Хенделай не видел в этом проблем. Никто не видел, пока на свет не появился один маг силлин, что изменил это. — Он пожелал что-то плохое!? — … А вот и нет~. Я выбрал эту легенду потому, что она куда веселее, чем кажется на первый взгляд. - Рон задумчиво поджимает губы, а Теон лишь смеётся. Его голос становится более протяжным и мелодичным и он, на манер всех менестрелей, начинает различать эти воспоминания прошлого, чтобы передать их Рону, как когда-то передали ему самому. Он неспешно рассказывал о чудесах, что творили маги. Как они, зная принципы этой науки, загадывали у колодцев и падающих звёзд чудеса, что были чудесатее друг друга. Как тот самый силлин, Кайрот, прослыл магом, что, пусть и был в серьезной магии одарен, загадывал у мира чудеса такие, что Акрасия с ног на голову от смеха была готова перевернуться. Он рассказывал о том, как Хенделай безуспешно пытался с дурнем этим бороться, однако однажды лишь оказался превращен в утку, которую Кайрот понес купаться. И как тот, кто живых магии обучал, увы был безоружен против того, чье желание шуток превосходило серьезность. В какой-то момент Теону даже пришлось покрепче взять за плечо Рона, что был готов вот-вот свалиться с его колен от смеха. Эта была одна из тех легенд, что герольд искренне любил, воспоминание бесконечно доброе и побуждающее улыбнуться, без капли страха, героизма или драмы, самое простое и житейское, от того и столь милое. — И вот Хенделай, уставший от бесконечных розыгрышей, обратился к самому Кратосу, богу, что создал силлинов, богу мудрости, попросив того помочь ему с бесконечными происками Кайрота. И Кратос прислушался. Думал он днями и ночами, пока не решил, что, отныне, любое живое существо, что захочет даром магии обладать, взамен отдаст миру возможность загадывать у него желания. Потому маги и поныне загадывать их не могут, ведь нет в том смысла, они не сбудутся. — Получается Арлан тоже не может загадывать желания!? - наконец-то спрашивает мальчик, переведший дух после смеха. — Верно. Можешь сам убедиться, спросив его. - Рон кивает, после чего встает и тянется к взрослому, падая в теплые объятия с тихим хихиканьем. — Спасибо, Теон. — Не за что, Рон. Не за что. Легенды в моих воспоминаниях всегда в твоем распоряжении. - герольд мягко проводит рукой по коротким каштановым волосам, довольно прикрывая глаза. Да, он не жалел ни об одной беде своего прошлого. Ведь все они привели к всему тому хорошему, что есть у него сейчас. Они привели к тому, что он больше не один. — Тио-он? — Да, Рон? — Сделаешь мне конвертики с яблочным повидлом? Пожалуйста~. — Сделаю, сделаю. Но тебе придется показать мне твой табель оценок за прошлую неделю. — … Хотя. Я наверное подожду обеда… Зачем аппетит перебивать, ты же сам так говоришь. — Рон. - Теон сводит светлые брови, отникая от мальчишки и слегка встряхивая его за плечи. — Я вспомнил, что мне срочно нужно сделать другое дело! - рапортует мальчик, вырываясь из чужой хватки и вылетая стремглав в коридор. Теон тут же подрывается за ним, потом бросает взгляд на лежащую на столе скрипку, разрываясь между погоней и тем, чтобы убрать инструмент на место. В конце концов взрослый машет рукой, вылетает из комнаты следом, попутно заперев ее, после чего бросается по коридору в том направлении, где пятки Рона только и сверкали. — А ну вернись, маленький лоботряс! - только и раздается напоследок на потеху патрулирующим рыцарям.

***

Свет опадает в убежище лишь немногочисленными искривлённым лучами, придавая всему действу еще большее ощущение того, что это последнее место, где стоило находится. Но, тем не менее, за столом сидело немало лордов средних и более преклонных лет, тогда как все взгляды были обращены в тень во главе стола. — Как идут успехи, господа? Что новое и прекрасного вы мне расскажете~? - голос Сигарда наконец-то заполняет едкую тишину, вынуждая всех неуютно ежиться. Раньше никто не принимал этого мальчишку хоть за что-то. Он был лишь маленькой и куда более жалкой версией своего отца, Эрхарда, которая вряд ли смогла бы противопоставить хоть что-то Силлиану. Но, каким-то образом, после смерти его отца при штурме Лютерана, Сигард превратился чуть ли не в его полную копию… — Н-ну… Нам не удалось добраться до лорда Бишуа. Видимо Его Величество догадался о нашем плане раньше, милорд… - раздается наконец-то голос одного из присутствующих, пока другие неудобно ежатся. Сигард долго молчит, потом осторожно встаёт со своего места, начиная вышагивать к месту, откуда подали голос. Его рука, издавая хруст металла, давивший на уши пеленой страха, скользила по спинкам кресел, пока, наконец-то, не остановилась на нужном. — Ах, как тебя там зовут? — Я-я… — Впрочем неважно. - молодой мужчина резко дёргает за спинку кресла, разворачивая к себе лицом мужчину на вид уже лет пятидесяти, который вжимается в кресло под взором острых голубых глаз, с примесью красного. Единственным, что хоть как-то отсылали на его родство с родом Лютериан. — Скажи мне “Я-я”, разве ты не допустил ошибку в своем высказывании? - его пальцы тянутся к поясу, выуживая оттуда кинжал, что, медленно, с даже какой-то поэтической нотой, скользит, пока что плашмя, вдоль чужой шеи, вырывая практический вскрик из тела жертвы. Другие лишь замирают, делая свои дела, никто не собирался кликать на себя беду ради спасения другого. — Н-ну, что вы, милорд…! К-как я-! — Тогда кого ты посмел назвать своим королем? Не меня, человека, что готов вернуть твоему дряхлому телу все блага, которые ты потерял, а этого смазливого придурка, которому просто повезло разделить один внешний идиотизм с Лютераном? - мужчина осекается, понимая, что допустил ошибку слишком серьезную, чтобы уйти отсюда живым. Вот потому Сигард превратился лишь в “чуть ли” копию Эрхарда… — Что ж, я давно хотел, чтобы вас стало поменьше. Вы стали безмозглыми и дряхлыми, привлекаете слишком много внимания. - абсолютно не заинтересовано произносит принц, вонзая кинжал в чужую глотку, так что он выходит с другой стороны. Потому что, в отличие от отца, у Сигарда совсем не было тормозов. Пред ними было самое настоящее извращённое и одержимое жаждой мести, крови и власти нечто. Которое, однако, многие из них считали лучшим вариантом нынешнему правителю. Они сами были уже далеки от понятия “человек”. Всем было плевать на истекающий кровью и все еще захлебываюшийся в собственной крови, практически труп, главное что они ещё живы, и ещё способны получить все свои привилегии и богатства назад. Надо просто немного сильнее постараться. — Вы бесполезны. Я ведь дал вам такое легкое задание. Найдите слабое место лорда Бишуа и шантажируйте его, чтобы он вернул мне мою Элизабет. Что в этом сложного? Отец уже так делал, чтобы этот тюфяк отдал мне свою дочь как невесту. А теперь, раз это моя невеста, ну не может же она находится где-то отдельно от меня, правда же? - увидев одобрительные кивки, принц довольно улыбается, возвращаясь на свое место, где бесцеремонно закидывает ноги на стол. — Сегнет. — Д-да милорд?... - отзывается мужчина, с виду похожий на крысу, который тщательно вытирал с лица бежавший пот. — Займись этим делом. Мне нужна моя Элизабет, а у тебя, хм~, есть та-ла-нт работы с женщинами, правда~? — К-конечно милорд! Я… Я все сделаю! — Только не смей ее травить, как ты сделал это с сестрой моей матери. Мне ещё нужно ее тело. Живым. - морщится Сигард, переводя взгляд на лорда Алберсона, что сидел немного поодаль, явно слушая в пол уха. Сначала принц хотел и ему что-нибудь поручить, но сейчас, видя это ехидное лицо лорда, он лишь улыбается про себя. Неужели этот самоуверенный олень решил пойти в обход его приказов и подобраться к Силлиану? Ну-ну, пускай, он с удовольствием посмотрит. Может это принесет ему победу, а может - даст на руки нечто куда более ценное. Даст возможность обернуть всех против его двоюродного братца. Пальцы непроизвольно стискивают подлокотник кресла, от одного упоминания о Силлиане его тянуло тошнить. Вот почему он не мог просто сдохнуть в этой своей захолустной деревне? Нет, он должен был вернуться и отобрать у него все, самое главное - отобрать любимого отца, что, в отличие от матери, любил Сигарда. И свою мать он тоже помнил хорошо. Щуплая женщина со светлыми волосами и отвратительно дикими голубыми глазами, более того, младшая сестра последней королевы. Корентайн Марлэй. Та, которая родила на свет не дитя с внешностью истинного наследника: золотисто-белые волосы, что переливались в лучах солнца, голубые глаза, что своим оттенком не повторялись ни у одного из истинных наследников. Но родила его, который, из этого всего, получил лишь голубые глаза. И вместо того, чтобы полюбить его, она посмела его ненавидеть. Посмела проклинать его и, что еще более важно, отца. Желать им сгореть в фетранийском пламени и что они оба родились на свет лишь для того, чтобы забрать в себя всю проклятую и извращённую кровь, что могла испортить других и следующих членов рода Лютериан. Да как она посмела? И не было важно, что она оказалась в этом браке силой, ее внешность отлично подходила, чтобы появился истинный наследник. И он должен был родиться истинным наследником. Потому что трон должен был быть отца, а не дяди, что был его младше. И теперь трон должен был быть его, а не этого вейлорова отродья. Если бы он тогда просто умер, то Сигард получил бы так недостающие ему светлые волосы. Они все виноваты в том, что его прекрасный и любящий отец мертв. Что он потерял все власть и богатство. Как мать посмела, будучи беременной вторым ребенком, сброситься с лестницы, ведущей во дворец, на глазах у всех? Как она посмела так опозорить его ни в чем не виновного отца? Пристыдить за желание править, когда трон действительно и был его. Как посмел его жалкий двоюродный брат вернуться и убить Эрхарда, который был столь милосерден, что не убил сразу это отвратительное отродье рода Лютериан? Он был столь жалок, что за него всю работу сделали его рыцари, искатель и древний меч, но он сам теперь довольствовался троном, властью. Всем тем, что была Сигарда по праву. И скоро они все поплатятся за совершённое. Силлиан, его подстилки, люди… Все! Он отомстит за отца, заберет то, что его по праву, и вновь сделает Лютерию великой. Какой она была при отце. Ее будут бояться и с ней будут считаться. — Раз эти тюфяки столь бесполезны, надеюсь хотя бы ВЫ меня не подведете? - спрашивает Сигард во тьму, на противоположном конце зала. Оттуда слышится шуршание длинных одежд тех, кто, медленно, идут к немногочисленному свету. — Ну что вы, конечно же нет, Ваше Величество. - лучи наконец-то озаряют несколько фигур в рясах. Одеяние жрецов столь чистое, практически девственное, что даже способно скрыть всю ту вязкость и отвратительность, которой обладали истинные личины… … личины Шеакрийских жрецов… — Мы невероятно благодарны, что вы позволили нам укрыться от неправедного гнева вашего брата, возжелавшего, чтобы нашего ордена, самого Руфеона не было на этих опороченных им землях. Боюсь представить сколь большая он опухоль на вашей благочестивой судьбе. Я и мои братья с истинным благоговением поможем вам. - Сигард улыбается практически дико, пока жрецы складывают руки в молитвенной позе, после чего возносят их к потолку. — Ваши жалкие слуги хотели бы просить лишь об одном, Ваше Великолепие. — Хм~, ты складно говоришь жрец… Чего хочет Шеакрия? - на мгновение лицо жреца принимает жуткое выражение, такое, что никак не шло с призванием жреца. Истинное, темное и кровавое удовольствие. — Ох, мы не посмели бы просить много, Наше Благоговение… - он делает паузу, после чего выпрямляется. Не было возможности разглядеть какого цвета были его глаза, ведь их полностью заполонила жажда тьмы и крови. — При вашем брате есть два беловласых рыцаря… Женщина и Мужчина… - его голос дрожит, запинается, практически захлёбывается от картин, представляющих прекрасное будущее, где последняя свободная из лютерийских дэронов и столь глупо бегущий первый юстициар наконец-то будут в их руках. — Так вам нужны эти двое? Запросто! Чем бы они пред Шеакрией не провинились, я помогу вашему честному ордену, опороченному ложью моего брата. — Ох, спасибо, спасибо, Ваше Сиятельство. Но, прошу, будьте с ними осторожны. Эти дети ни в чем не виноваты. Они просто запутались~, да… За-пу-та-ли-с-с-сь~... Но мы… … — … Мы приведем их за руку к их великой судьбе.