highway to hell

      Они задержались в этом доме дольше, чем планировали. Проснувшись, они снова обошли всю деревню, внимательно осматривая дом и окрестности. Всё было спокойно и тихо, как и вчера. Само собой напросилось единогласное решение остаться ещё на ночь; за те несколько часов, которые остались для сна после того, как все освоились и наобсуждались о произошедшем, никто не успел как следует отдохнуть, а место казалось слишком удобным, чтобы отказываться от такого шанса. Им нужны были силы, поэтому Рампо, посовещавшись с Хироцу, посоветовал всем остаться. На самом деле, он уже хотел бы считать этих людей своей командой, которая и без этого «совета» не разошлась бы, но вслух об этом говорить даже не думал.       Никто, как и ожидалось, не ушел.       Спать в доме, пусть чужом и заброшенном, было относительно комфортно, но Осаму так и не смог забыться и отключиться, как остальные. Заснуть для него и в собственной-то кровати всегда было огромной проблемой, а на очередной день нахождения в этом месте сдавать начала не только и без того полумертвая нервная система, но и тело. Ото сна где придется шея ныла, позвоночник будто схватился камнем и никак не хотел разминаться. Заснуть сейчас у него точно не получилось бы — пока не устанет настолько, что с ног валиться будет, — нет, он точно не заснет, пусть и хочется, это мерзкое пограничное состояние он уже прекрасно выучил.       Книга тоже не увлекала, и мучить себя бессмысленными попытками не хотелось. Больше всего Дазай ненавидел читать её вот так, когда был не в состоянии обдумать каждое слово и найти очередной способ начать рассказ. У книги авторства Сакуноске Оды, которую Осаму не выпускал из рук, был только конец. Конец, в котором талантливо расписаны судьбы каждого персонажа, но ни слова о том, что привело их к этому, о том, что происходило до и двигало сюжет вперед. Дазай читал внимательно и всё время пытался придумать, что же могло случиться с персонажами. Сейчас он не мог выдумать абсолютно ничего нового, поэтому сунул её за пояс, спрятав за плащ, и потёр уставшие глаза. Ску-у-учно, аж до тошноты.       Зевнув, Осаму в очередной раз обвёл взглядом комнату. Мори спал сидя, скрестив руки на груди, а рядом с ним похрапывал Хироцу. В одном углу дремал Тетте, а в другом, закинув руки за голову и поджав ноги, отдыхал Рампо. По другую сторону комнаты, прямо у большого окна, рядом друг с другом лежали Чуя и его друг, между которыми развалилась Ди. Когда Дазай глянул на лицо Чуи, подметив, что тот даже во сне хмурился, Графиня раскрыла глаза и как-то очень серьёзно — не злобно, но серьёзно — посмотрела на Осаму. Заметив это, он перевёл взгляд на зверька и подмигнул ей, на что та уткнулась длинным носом в бедро хозяина, отвернувшись от Дазая.       «Все вы, женщины, одинаковые», — Осаму прошептал самому себе, вздохнув.       Ему хотелось прогуляться. Подышать свежим воздухом, размяться, да и дать Николаю, сторожащему на улице, немного отдохнуть в доме.       Дазай, в последний раз окинув комнату взглядом, тихо поднялся и вышел из дома. Ступив за порог, он зажмурился — дверь должна была противно заскрипеть, она скрипела так каждый раз когда кто-то входил или выходил из дома, и Осаму напоминал себе придержать её, чтобы никого не разбудить, но…       Дверь не заскрипела.       Нахмурившись, он остановился и несколько раз шатнул её туда-сюда, прислушавшись. Ни звука… забавно. Расшаталась, наверное.       На улице вечерело — ветер стал чуть свежее и слаще, — но ещё не темнело. Осаму решил пройтись по деревне, рассмотреть, что находится неподалеку от дома. Разумеется, уходить далеко в одиночку было опасно, поэтому он направился к тому самому примечательному пруду с карпами. Усевшись на нагретый солнцем булыжник рядом с ним, Дазай потянулся, хрустнув парочкой костей, и уставился в озерко. Карпы передвигались неспешно, их золотисто-красная чешуя мягко блестела, отражая свет солнца, и это немного успокаивало.       Таких же карпов Осаму видел в холле дома, в котором жил Мори. Много лет назад, когда Ринтаро привел своего подопечного туда впервые, он, будучи тринадцатилетним ребёнком, проводил всё свободное время около этого декоративного фонтанчика. Он рассматривал карпов, читал про них всё: от научных статей до мифов. Консьерж, недолго понаблюдав за этим, поинтересовался сначала у самого Осаму, потом у Мори; фонтанчик, конечно, действительно был красивым, но никто за десяток лет, что он проработал на этом месте, не уделял ему столько внимания. Через несколько месяцев толстая женщина средних лет — соседка — учинила Мори гору проблем с опекой, сообщив в полицию о том, что опекун, должно быть, постоянно выгоняет бедного ребенка сидеть в холле. Их не семью поставили на строгий учёт, когда в ответ на логичный вопрос правоохранители услышали огромный поток сознания подростка, на полном серьёзе рассуждающего о том, как бессмысленно карпы живут по двести лет просто для того, чтобы в итоге стать драконом.       В тот же вечер Ринтаро за шкирку всунул Осаму в кабинет детского психолога, работающего в больнице, где сам Мори был главврачом, а дома продемонстрировал подопечному презентацию о том, почему мифологическое мышление — плохо, а жить две сотни лет — круто. Интересно, вернувшись из Ёми, он сможет снова просмотреть эти слайды и не рассмеяться?       И либо взросление — штука жестокая, либо эти карпы были не такими уж красивыми, но втянуться в долгое разглядывание их Осаму так и не смог. Голова была пустой и забитой другими мыслями одновременно. В потустороннем мире, конечно, некомфортно всегда, но для Дазая время, когда все спали, было особенно мучительным.       За свои двадцать два года Осаму так и не сумел привыкнуть к тишине. Каждый раз, когда он прекращал слышать какие-то обсуждения, радостные и не очень голоса, вливающиеся в неясный фоновый шум, Дазай начинал чувствовать, как на душе скребут кошки. Молчание и тишина всегда приводили к тому, что ему приходилось отвлекаться на что угодно, по типу: «Вау, вот это столб! Интересно, сколько вольт в лампочке на том фонаре? Наверняка хватит для того, чтобы умереть от…», лишь бы не погружаться в собственные мысли, не позволять им заполнить собой сознание, настолько он их ненавидел. Они были противными, и если он оставался с ними наедине, то чувствовал, как покрывался слизью изнутри, а мозги будто варились в медленно кипящей воде.       Поэтому ему всегда нравились громкие люди. Он нуждался в них, как в лекарстве, как в обезболивающем препарате, который на недолгое время может избавить от самых настоящих мучений. Николай и Чуя отлично помогали, вот только первый явно переигрывал; понадобилось около получаса, чтобы понять, что у него тоже… голова болит. А Чуя… он…       «…очень похож на этих карпов», — подумал Осаму.       По первой же легенде, которую Дазай ещё подростком нашел в интернете, карп кои, упорно плывущий против течения, может стать настоящим драконом. Чуя — казалось Осаму — тоже мог им стать, если дело коснулось бы близких ему людей. Вообще, эта легенда была придумана самураями для самураев, чтобы поддерживать боевой дух. Аллегория прозрачна, но Чую с легкостью можно было представить и в самурайском амплуа в том числе.       Осаму протянул руку, погрузил кончики пальцев в воду, заранее переместив взгляд в другой угол, куда, как он думал, должны были уплыть карпы, но…       Они остались на месте. Делали мелкие круги по самому центру маленького пруда, спокойно проскальзывая мимо руки Осаму. Некоторые даже задевали его кожу, но всё равно не уплывали. Он пошевелил пальцами, с интересом склонив голову вбок. Нахмурился; что-то здесь не так. Карпы ведут себя неправильно, он точно знал, что рыбы должны были уплыть, прижаться к дальней стенке прудика, испугавшись если не изменения температуры, то хотя бы движения. Горько хмыкнув, Дазай вынул ладонь из воды и поднес к лицу: характерного запаха рыбы не было, как и запаха тины. Абсолютно ничего. Осаму выставил руку, но ветер не коснулся мокрой кожи… А дверь в доме не скрипнула, когда он выходил.       Чёрт. Это очень, очень плохо.       Осаму моментально подорвался с места и направился к дому, попутно внимательно осматриваясь. На первый взгляд ничего опасного здесь не было и быть не могло, ведь они уже переночевали здесь и проснулись в целости и сохранности, но… что-то всё же было не так. Вчера перед сном Дазай бросил в этот пруд несколько травинок, подумав, что карпы только и выживают-то на том, что им подбрасывают редкие гости этого места — рыбы быстро расплылись по разным углам, стоило лишь траве коснуться поверхности воды. Подбежав к дому, Осаму снова осмотрелся; фурин, на звук которого они пришли сюда с другого конца деревни ещё вчера, не издавал ни звука, а листья сакуры, которые падали на крышу, пропали.       Он остановился, вздохнув, и убрал назад прилипшую ко лбу чёлку — на коже сразу осел противный холодный пот, а грудную клетку сжало. Как он мог не заметить сразу?       — Это ты делаешь, да? — тихо, почти про себя прошептал Осаму, опустив взгляд в землю.       Если бы кто-то посмотрел на него со стороны, то подумал бы, что Дазай говорит с самим собой; на улице он был один, да и смотрел себе под ноги, а не на потенциального собеседника. Для самого Осаму всё было по-другому. Как только он задал свой вопрос, сразу почувствовал холод спиной. Его затылка коснулись чужие длинные, гладкие и до жути холодные волосы, мимолётно скользнув по коже. Трава позади колыхнулась, на плечи легли лёгкие, уже знакомые женские пальцы, а потом ледяное дыхание коснулось его уха:       «Не понравилось?» — с эхом ответ пронесся в его голове. — «Не часто удается остаться с тобой наедине. Считай это подарком…»       — Для первого свидания — лажа, а не подарок. Могла бы принести бутылочку алкоголя, или ещё чего…       «Но тогда ты бы умер от того, что выпил его здесь, — голос зазвучал позади, пробравшись к другому уху. — А я хочу убить тебя своими руками…»       — Прям как я тебя? — усмехнувшись, спросил Дазай, впервые косо глянув за плечо. Чужие чёрные волосы не позволяли разглядеть лица, что, наверное, к лучшему. — Знаешь, в наше время самое важное в девушке — интеллект, а оригинальность всегда с ни…       Осаму закрыл рот, рвано вдохнув, когда ледяные пальцы сомкнулись на его шее. Не крепко, но ощутимо и очень, очень мерзко. Через средний палец, надавивший на кадык, продета резинка белых перчаток. Они были длинными, красивыми и блестящими — свадебными, как и весь наряд той, что стояла позади него, угрожающе склонившись над ухом. Девушка могла бы сойти за очень красивую невесту, если бы одежда не запачкалась кровью и грязью, а точно посреди лба не зияло отверстие от пули, из которого текли струйки уже запёкшейся крови. Дазай не хотел смотреть на неё, не хотел поворачиваться и встречаться взглядом с мёртвыми стеклянными глазами. Ему не было страшно, он привык к тому, что она где-то рядом, но ненавидел моменты, когда она к нему прикасалась. Её холод ощущался даже через одежду, он впивался в кожу и, казалось, сковывал даже кости.       «Может, мне стоит убить того громкого иностранца? — она разжала пальцы, позволив вздохнуть полной грудью. — Или этого рыжего милашку. Тогда ты сойдешь с ума со скуки… достаточно оригинально?».       Дазай вздрогнул, его плечи расслабленно опустились, когда призрак разжала пальцы. Он хрипло вздохнул, а потом прикрыл глаза, чтобы не видеть её, переплывшую по воздуху вперёд, остановившуюся прямо перед ним. От её слов он неприязненно свёл брови; почему-то думать о том, что Николай или Чуя могли умереть, особенно — по его вине, было неприятно.       — Тебя даже не видит никто кроме меня, жёнушка, — он хмыкнул, снова подстроив уверенный тон. — Но если бы ты и могла это сделать, я бы просто убил себя сам от скуки без этих игрушек-пищалок.       На самом деле он не знал, как стоит с ней общаться. Здесь, в Ёми, она действительно могла бы убить его — он на её территории, и позиция чрезвычайно невыгодна. Казалось, относиться к ней так несерьёзно — глупо, но демонстрировать несуществующий страх было бы ещё глупее. Он не боялся того, что она отомстит. Единственное, что его пугало — возможность умереть до того, как он дойдёт до конца и вытащит отсюда своего единственного друга; и лучшей стратегией из всех, что были обдуманы Осаму, стало обычное сокрытие этого. Невеста была рядом всегда, слушала каждый его разговор, поэтому за всё время здесь Дазай не обмолвился ни словом о том, за кем пришёл, а в первую ночь его жутко лихорадило от мысли о том, что она могла наблюдать за ним и в обычном, людском мире. Мори тогда проснулся от того, как громко Осаму скрипел зубами во сне, и до утра сидел рядом, наблюдая за тем, как тот ворочался и хмурился во сне.       Если у нее будет возможность манипулировать им…       «Смотри-ка, как занервничал… — прошептала она. — Если так за них переживаешь, советую поторопиться обратно. И… — Невеста отошла на шаг назад, спустив руки на предплечья Дазая. — Не заглядывай в щели и, будь добр, не встречайся взглядами с другими девушками…»       Острый взгляд невесты блеснул стерильным лезвием через плечо Осаму и, казалось, отразился в его собственных тёмных зрачках. Всё это время она неотрывно смотрела на свою желанную жертву, мучая его ощутимым холодом, но сейчас её взгляд блеснул прямо перед его глазами, прежде чем исчезнуть за секунду. Дазай так и остался на месте, смотря перед собой, пока на автопилоте обдумывал её слова. Поторопиться?       Осаму быстро добрался до дома, но, едва коснувшись дверной ручки, остановился на пороге. «Поторопись, не заглядывай в щели…» — прозвучал в голове голос Невесты. Неужели она действительно устроила всё это, чтобы привлечь его внимание и предупредить? Но если так, то о чём именно? Никаких легенд о дырах в доме он не припоминал, хотя перед тем, как прийти сюда, изучил столько информации, что мог сам поправлять неточности в статьях дальше сороковой страницы сайтов с японскими легендами в поисковике. Осаму несколько раз ударил пальцами по деревянной ручке, а затем поднёс их к губам. Задумавшись, он поджал их и сковырнул ещё не зажившую ранку на нижней губе. Тут же слизнул выступившую кровь кончиком языка и удручённо вздохнул. Возможно, стоило положиться на знания Рампо или на рукопись, которую он всегда носил с собой, но Дазай подозревал, что ему всё-таки понадобится помощь Невесты, как бы странно это ни звучало — обращаться за ней к тому, что сам Осаму считал полноценным симптомом шизофрении.       Набравшись смелости, он зашёл в дом. Раз она сказала не смотреть — он не будет; взгляд сразу, уверенно и с намерением зацепился за всё так же лежащее между двумя парнями животное. Чуя и Акутагава во сне откатились подальше друг от друга, и теперь Накахара лежал у самого входа в ванную комнату, пока Рюноске прижимался к параллельной стене. Несколько секунд Графиня смотрела на Осаму в ответ, но стоило ему попробовать улыбнуться ей, как тануки вскочила, громко запищав… не на него; она повернулась к углу и насупилась, грозно зарычав и прыгнув через хозяина. Чуя зашевелился, а взгляд Дазая сам по себе метнулся к углу, и…       В стене была щель.              В щели был… чей-то огромный глаз.       Дазай схватился за грудь, когда сердце резко закололо. В глазах на секунду потемнело, но он быстро собрался, чуть шатнувшись, когда рванул в сторону проснувшегося Накахары. Осаму больно упал на колени прямо перед ним, заградив собою тот самый угол, и схватил Чую за челюсть, повернув его лицом к себе. Он постарался натянуть улыбку, которая должна была выглядеть утешающей, но получилась очень нервной.       — Что ты..? — ещё толком не проснувшись, Чуя сильно шлёпнул Дазая по руке, заставив убрать руки от своего лица. Он агрессивно нахмурился и сжал губы, схватив чужое запястье, оставшееся у его лица. — Ты совсем ёбнулся?       Накахара почти рычал, а Осаму был так взволнован, что толком на это не реагировал; нервно хихикнул и почесал затылок свободной рукой, принявшись снова терзать свои губы зубами. Он быстро собрал в кучу панически закружившиеся мысли, успев про себя поблагодарить Невесту за предупреждение, и вздохнул, пытаясь расслабиться.       — Чуя, послушай меня, — строго начал он. — Не волнуйся слишком сильно, но сейчас тебе нельзя сводить глаз с меня. Смотри прямо на моё миленькое личико, понял?       Чуя нахмурился ещё сильнее, совершенно ничего не понимая. Как бы то ни было, он, разумеется, не собирался ослушиваться или идти наперекор. Не сейчас и не в этом месте, где любая выходка могла бы стоить ему жизни.       — Чег…       — Отлично! Ловишь на лету, — Дазай улыбнулся шире, попытавшись вырвать запястье из хватки Чуи, на что тот сжал пальцы сильнее. — Ай. Ну, если тебя зрительный контакт без физического не устраивает, то… — он оборвался, вспомнив, что всё ещё не имеет понятия о том, какая жуть сейчас смотрит на них из каждой щели дома. Его голос снова стал серьёзным. — Чуя, я не знаю почему и как, но сейчас из каждой щели в доме на нас смотрит какая-то жуткая муть. Нам нельзя встречаться с ней взглядами, и это всё, что я знаю. Есть идеи, что это могло бы быть?       Чуя тяжело сглотнул. Это было даже больно — хотелось схватиться за собственное горло и сжать покрепче, протолкнуть противный комок дальше руками. У него появилось ужасное ощущение того, что он окружен. Окружен чем-то немыслимым и давящим; это было похоже на взгляд Хачишакусамы, тот самый, когда не знаешь, куда от этого деться, как спрятаться. Он не видел ничего, кроме лица Осаму, но чувствовал кожей, как со всех сторон на него смотрят жуткие глаза призрака. Они были повсюду: на стенах, на потолке, даже на полу. Чуя понимал, что наверняка додумывает, но от этого ему становилось только страшнее. Глаза начали двигаться. Они медленно перемещались по комнате, словно искали свою жертву, пытались найти того, кто посмотрит в ответ.       — Я знаю, что это такое, — тихо сказал Накахара. — Сколько раз ты на неё посмотрел?       — Один.       — Один… значит, она будет здесь один час, если мы не увидим её ещё раз, — Чуя нахмурился и почти успел опустить взгляд в щелистый деревянный пол, но Осаму не позволил ему; сжал пальцы на чужом подбородке и снова заставил смотреть на себя. — …спасибо.       Чуя не хотел благодарить Дазая, и уж точно не хотел оказываться с ним в ситуации… лицом к лицу, но у Ёми и её обитателей были свои планы. Задумавшись об оберегах, Чуя снова почти дёрнулся, чтобы проверить их, но Осаму в очередной раз удержал, мысленно прокляв себя за то, что не додумался сделать этого, когда только вошел в дом.       Наконец, Дазай не выдержал и спросил:       — Чуя, ты знаешь легенду об этом призраке?       Чуя нервно сглотнул и ответил:       — Это Сукима-онна. Она смотрит из всех щелей и даже самых маленьких отверстий в любых поверхностях, и будет смотреть столько часов, сколько раз ты встретишься с ней взглядом, только если… — Чуя прервался, невидящим взглядом вцепившись в малюсенькую родинку под глазом Дазая. — Только если ты не встретишься с ней взглядами больше трёх раз.       — Ты знаешь, что будет, если мы встретимся с ней взглядом трижды?       — Да… — Чуя замолчал, не решаясь продолжить.       — Так что будет? — настойчиво спросил Дазай.       — Мы умрём, — ответил Чуя, и его голос дрогнул. — Если правильно помню, она затащит нас хуй пойми куда и разорвет на ебучие ниточки, — он вздохнул, пытаясь не срываться и держать голос тихим. — Единственный способ спастись — сфокусировать взгляд на чём-то одном, либо всё это время быть с закрытыми глазами.       Накахара кивнул в сторону спящих, не сводя взгляда с лица Дазая. Он уже долго смотрел на него в упор, но толком не видел; перед глазами всё плыло и размывалось, Чуе приходилось прикладывать усилия к тому, чтобы смотреть в одну точку. Посмотреть на Ди возможности не было, но Чуя думал, что она прилегла и наверняка сейчас смотрит в спину хозяина. А может, охраняет спящего Рюноске; Накахара впервые радовался тому, что Акутагава отодвинулся подальше. Таким образом он не услышит его с Дазаем разговора и будет мирно спать, как и остальные. Чуе очень хотелось развернуться и перевести взгляд с Дазая на Рюноске, чтобы убедиться в том, что тот спит, и чтобы быть готовым закрыть ему глаза, если проснется.       Но это было бы слишком опасно для всех.       — Понял. Значит, их будить не будем.       Риск того, что кто-то всё же проснется, разумеется, оставался, но будить их было бы решением гораздо более рискованным: если все синхронно раскроют глаза, то ни Чуя, ни Дазай не смогут вовремя объяснить, в чем дело. Все увидят призрака. Но они — даже Николай — спали крепко, и если не шуметь, навряд ли проснутся ближайший час.              Они молчали. Громко звучало лишь их дыхание — тяжёлое у Чуи и прерывистое у Дазая. Оба боялись даже шелохнуться, хоть и помнили, что главным условием было просто не смотреть по сторонам. Глядеть друг на друга в упор так долго было очень неловко, даже глупо. Какое-то время Накахара упорно не позволял себе разглядывать Осаму. Сфокусировал взгляд на одной-единственной точке его лица и даже толком не смотрел туда; в голове были лишь мысли о том, что находилось за человеком перед ним. А там находился самый настоящий ночной кошмар.       Через десяток минут Чуя позволил своему взгляду скользнуть по лицу Дазая. Как художник, он рассматривал мелкие детали, на которые обычно не обращают внимания, но старался не останавливаться на чём-то определенном слишком долго… и не смотреть прямо в глаза. Чтобы отвлечь себя от давящего на горло страха, он мысленно описывал чужую внешность; так ему уже приходилось делать на уроках в художественной академии, где художники описывали собственные рисунки и портреты для развития творческого мышления. Таким образом, у Дазая были очень тонкие черты лица, даже феминные. Чуя не считал это чем-то странным, просто отмечал про себя. Ещё у него были глубокие тёмные глаза, тусклые, как у дохлой рыбы — не романтично, да и не профессионально совсем, но по-другому их Накахара бы не описал даже для портрета на учёбу. Губы обычные, тонкие и покусанные, но рассматривать их Чуя долго не стал, решив, что это слишком уж развяжет руки Дазаю в плане его мерзких шуток после.       Взгляд Чуи то и дело метался, порываясь глянуть за Дазая. Размытым боковым зрением он видел едва заметные перемещения по стенам и щелям, от этого становилось ещё хуже; он чувствовал, как руки покрылись крупными, мерзкими мурашками. Взгляд Чуи скользил по лицу Дазая в попытке уловить каждое изменение выражения. Он видел, как глаза напротив становились шире, и так он определял, когда глаз ёкая оказывался уже за его спиной. Накахару перетряхивало, когда он понимал, что в этот момент жуткий ёкай мог находиться на уровне лица спящего, повернувшись к стенке, Рюноске. Осаму быстро понял это и подавать такие знаки перестал. Держать лицо было как никогда трудно — хотя ему уже давно казалось, что его подобной задачей не смутить. Теперь он статично улыбался, рассматривая спавшие на лицо волосы Чуи.       — Ты знал, что у людей с вьющимися волосами каждый волос уникален? — тихо, чтобы слышал только Чуя, спросил Осаму. — Прямой в разрезе будет всегда круглым, а вьющийся — индивидуален своей формой.       Он медленно, так, чтобы Чуя не дёрнулся, протянул ладонь и прикоснулся к одному из рыжих завитков. Осаму улыбнулся, осторожно намотав прядку на указательный палец, и принялся рассматривать получившееся. В тусклом свете выглядело так, будто по его пальцу вниз стекало жидкое золото. По спиральке. Дазай хмыкнул, переведя взгляд на лицо Чуи. Накахара нахмурился, выгнув тонкие брови, и смотрел на него… к удивлению, вовсе не злобно. Настороженно, непонимающе, но без злости.       — Нет, — он ответил коротко. — Чё ты делаешь?       — Отвлекаюсь, как могу, — Осаму наклонил голову в сторону и поджал губы, задрожавшие от желания растянуться в улыбке. — И тебя, кстати, о-о-очень хорошо отвлекаю.       Чуя напряженно сглотнул, чувствуя, как в его животе всё напряглось от смущения; как там говорил Дазай? Японская мифология очень романтична, верно. Но Накахара и подумать не мог, что те самые ужасы, через которые им придется пройти, окажутся пытками неловкостью. Ещё и с таким-то напарником, который ради провокации, казалось, вообще на что угодно пошёл бы. Забавным было то, что его действия и правда отвлекали Чую — он думал не о жутком глазе ёкая, от которого не спрятаться ни в одном уголке дома, а о том, как сильно ему хочется отвернуться.       Какой абсурд. Чуя почти не боялся.       — Тебе страшно?       Дазай удивленно вскинул брови.       — Как мне может быть не страшно?       Чуя пожал плечами, а потом так же осторожно, чтоб не напугать, но предупреждающе крепко схватил Осаму за запястье и убрал руку от своего лица.       — Трогать мои волосы — странная реакция на страх.       — Мори же говорил, всё дело в нервной неустойчивости нашего поколения.       Они не молчали, но и нормального разговора у них не складывалось. Чуя не понимал, что может спросить у Дазая, а что не стоит; Осаму же, кажется, разговоры вообще не волновали. Говорить пришлось о глупостях вроде пятиминутного обсуждения помпона на резинке Николая или того, насколько металлические тазы для бани, которые используют сейчас, менее удобны, чем тот деревянный, что стоит в ванной комнате в этом доме, — дерево ведь не так быстро нагревается до таких температур, чтоб обжечься. Чуя хотел спросить у Дазая что-нибудь чуть более информативное о нём самом, чем его предпочтения в материалах для, господи прости, тазика, но всё упиралось в неловкость и боязнь показаться странным прилипалой.       Чуя опустил взгляд, упершись им куда-то в воротник Дазая. Ничего интересного, но таким образом было очень удобно делать вид, что он о чем-то задумался и потупил взгляд; на самом же деле мыслей — скорее всего, от страха — не было вовсе, поэтому Чуя успел подметить каждую родинку на шее Осаму и каждую торчащую ниточку на его одежде. Дазай же без стеснения изучал лицо напротив. Помимо удивительно красивых волос, у Чуи были тёмные синяки под глазами, которые контрастировали с тёплым оттенком прядей, падающих на лицо. Из-за тонкости кожи в этом месте Осаму мог различить даже тёмно-красные тонкие ниточки сосудов. Обычно это считается недостатком, но в сочетании с золотом его волос это смотрелось красиво.       Тогда Осаму впервые понял, что считает Чую красивым. Его было приятно рассматривать, Дазаю сильно нравилось наблюдать изменения в его лице и замечать странности во внешности. У него их было много: и веснушки, и синяки под глазами, и длинные ресницы, и мягкая морщинка около губ, будто навечно застрявшая в коже ямочка от улыбки. Ещё Чуя очень умело — хотел того или нет — подчеркивал свою внешность. К примеру, ремень на шее акцентировал её длину и тонкость, а то, как он собирал волосы, казалось творением талантливого стилиста. Осаму был готов поклясться, что видел, как на важных встречах сотрудницы Мори приходят с так же собранными в пресловутый небрежный пучок волосами и получают кучу комплиментов.       Внешность, конечно, дело интересное. Осаму никогда не скрывал, что нагло ценит людей по тому, как они выглядят, и общаться с симпатичными всегда было приятнее, но сейчас, когда Чуя прошёл первую проверку, ему было интересно узнать немного больше. Хотелось подтвердить свои догадки.       — На кого ты учишься, Чуя?       «Точно ветеринар или кинолог».       — Я? — Чуя поднял взгляд, вынырнув из унылого рассматривания швов на чужой одежде. — Я дизайнер обычный, — он нахмурился, — а ты?       Чуя не любил говорить о своей специальности. Она ему, безусловно, нравилась, но ему нравилось оставаться с ней один на один; к сожалению, когда люди узнавали о том, что он учился на творческой специальности, сразу осыпали его кучей одинаковых вопросов и просьб показать рисунки. Показывать рисунки — это, конечно, и есть его работа, но делать это бесплатно было уже тошно. Он горько приулыбнулся, подумав о том, что сейчас ситуация очень выгодна; если так подумать, в мире мёртвых он при всем желании едва ли смог бы показать Осаму свои работы.       — Рисуешь? — спросил Дазай, удивлённо вскинув брови, завидев чужую улыбку. — Жаль. Я думал о чём-то, связанным с животными.       Накахара выгнул бровь, как-то неприязненно зыркнув на Осаму.       — Не каждый любящий животных человек так стремится их резать.       — Резать? — Осаму тихо хмыкнул и неосознанно наклонился чуть ближе, вынудив Чую, наоборот, отпрянуть. — Лечить. Спасать. Возвращать к жизни в некоторых случаях. Почему резать?       — Отъебись, — Чуя фыркнул, легонько толкнув Дазая в плечо. — Не делай так. Как псих ёбаный выглядишь.       — Это называется интерес, — Осаму надул губы. — Неужели никто раньше не интересовался Чу-у-уей?       — Это называется рожа протокольная, лезущая мне в лицо, а ещё не суди по себе, мною очень даже…       — Я работаю в больнице Мори.       Глаза Чуи широко распахнулись в удивлении, в мгновение снова удивлённо скользнув вниз по рубашке Дазая. Как же легко он сбивался с толку… Осаму ведь этого и добивался.       — А… тебе, вроде, двадцать два… — Осаму в ответ кивнул. — Разве можно закончить медицинский университет в двадцать два года?       — Я работаю в больнице Мори, — Дазай легко пожал плечами.       Чуя поморщился от такого скользкого ответа. Снова захотелось встать и уйти, но ситуация того абсолютно не позволяла, поэтому пришлось недовольно вздохнуть и устало потереть щёки. Осаму был приятным собеседником, но оставаться такой же приятной долгая беседа с ним могла бы разве что для сапёра, потому что любой «неверный» вопрос мог привести к тому, что он снова включит свое стервозное, мерзкое «я». Чуе никогда не нравилось выбирать слова; он очень ценил таких людей, как Акутагава, умеющих и зацепиться за что нужно, и промолчать, когда надо.       — Я думал, Мори работает в какой-то крутой клинике, а не хуйне подзаборной, где студенты работают.       — И почему же ты так думал?       — По повадкам вашим высокомерным судил.       В ответ Дазай только хмыкнул, остановив взгляд на чокере на шее Чуи. Накахара поёжился; если он ещё и про стиль его начнет сейчас острить, придется пустить в ход кулаки. Это было странно — то, насколько смешанные эмоции вызывал Осаму. Ещё несколько минут назад Чуя думал, что он не такой уж и мерзкий, даже приятный в общении один на один, а теперь снова думает о том, что вот-вот ему врежет. Это раздражало сильнее всего, но заканчивать уже не хотелось… Потому что, как бы то ни было, Чуе до сих пор не было так до ужаса страшно, и винить в этом, кроме Осаму, больше некого.       — Извини. Если Чу-у-уя заболеет, я не стану его лечить, а позову кого-то другого.       — Я не пошел бы в эту клинику, во-первых…       Чуя прервался и задумался. Он чувствовал странную вину за то, что вот так сидел и налегке обсуждал с Осаму проблемы насущные, будто забыл, где находится и какая угроза его окружает. Нужно было думать только о том, как сделать всё, чтобы Ди и Акутагава остались целы и, по возможности, выжить тоже. Но сама мысль о том, чтобы поговорить с кем-то сейчас, пусть даже это будет Дазай, была очень соблазняющей, как единственная лёгкая в получении доза дофамина, которую можно было урвать здесь.       — О чём думаешь? — спросил Дазай.       Накахара нахмурился. Говорить правду не хотелось, поэтому Чуя быстро вспомнил тему, что волновала его уже несколько часов; рано утром, когда все проснулись, чтобы осмотреть местность и убедиться в том, что здесь всё ещё безопасно, Накахара, перешагивая через спящего Рампо в сторону двери, заметил, как крепко тот держал книгу. Эдогава прижимал её к груди даже во сне, а когда взгляд Чуи задержался на ней подольше, парень, будто заметив это сквозь закрытые веки и пелену сна, сжал пальцы на твёрдой обложке так, что костяшки побелели. Он оберегал её, словно она могла спасти ему жизнь — и, если верить всему этому, то она действительно могла, но…       Чуя, несмотря на всеобщую надежду на эту книгу, всё ещё не был в ней уверен. Он не мыслил в сторону того, что у текста была определенная задача, заключающаяся в том, чтобы обмануть нашедших; здешние обитатели — ёкаи — едва ли говорить могли. Далеко не каждый был обременён разумом настолько, чтобы, по крайней мере, слово связать, большинство лишь волочили свое существование в поисках людской плоти. Что уж говорить о письме? Исключено, да и не погружался в эти мысли Чуя настолько далеко; подозрений было мало, книга всё ещё исключительно помогала им, но…       Странность заключалась в том, что книга лежала в самом начале пути.       Дазай быстро потянулся к Чуе и обхватил его щёку, с нажимом повернув обратно к себе, как только Накахара, задумавшись, попытался посмотреть на лежащую в руках спящего Рампо книгу. Осаму дрогнул и выдохнул; слава богам, успел.       — Чуя, неужели я настолько не в твоем вкусе?       — Чё?       — Ты постоянно пытаешься от меня отвернуться. Ещё немного, и я подумаю, что тебе неприятно на меня смотреть.       Осаму не специально — глупо, машинально и абсолютно неосознанно — провёл большим пальцем по щеке Чуи. В то же мгновение его глаза широко распахнулись, а рот приоткрылся, но слов найти Дазай не успел; Накахара, грозно нахмурившись, стукнул тыльной стороной сжатой в кулак ладони по его запястью. Осаму зажмурился, чтобы не крикнуть и не разбудить всех, и отдернул руку. Растирая мгновенно покрасневшее запястье, он поднял жалобный взгляд на сидящего перед ним парня, но возражать не стал — хмурь с его лица никуда не делась, а значит, на рожон лезть не нужно; в конце концов, Дазай сделал это действительно не специально.       — Полегче со своими пидорскими, блять, замашками, — тихо прорычал Чуя. — У нас тут военный с ебучей катаной. Если меня и Бога не боишься, побойся вспоротого нахуй брюха.       — М? — удивился Осаму, двумя пальцами потирая кость на запястье. — Ну вот, ушиб локтевой кости. Чуя, тут тебе не наша «хуйня подзаборная», мне здесь никто лёдик не приложит.       — Меня это ебать должно? Руки при себе держи.       — Да говорю же, я не специально. Просто если не фокусировать взгляд на лице, то Чуя очень похож на девушку.       Дазай надул губы, опустив ушибленную руку. Он упёр ладони в пол и прогнулся в пояснице, выгнув лопатки. От сидения в одной позе позвоночник снова закаменел; Осаму казалось, что если бы ему в спину тыкнули пальцем, все кости просто посыпались бы.       — Бью тоже как девочка? — Чуя приподнял бровь.       Он решил не сюсюкаться, но и не пытаться здраво выяснить с ним отношения, как хотел раньше: ещё не выходя из Инунаки стоило смириться с безнадежностью и бесполезностью этой идеи.       — …нет. Бьешь круто.       С этим не мог спорить даже он — боль в ушибленной косточке до сих пор не унялась.       На какое-то время они снова замолчали. Было неловко молчать, глядя друг на друга, и ещё более неловко было сдерживаться, чтобы не затеять разговор: когда у вас нет общих тем, то вы молчите просто потому, что не о чем говорить. А когда вы оба языки кусаете, чтобы снова не начать урывистый, будто прыгающий через костёр разговор, это совсем другое. Другое — и однозначно более неловкое. Чуя сначала устало повздыхал, а потом, пообещав себе, что мог бы сдерживаться ещё сколько угодно, но сам — только по своей собственной и осознанной воле — делать этого не станет, заговорил наконец о том, что его тревожило:       — Что ты думаешь о книге?       — М? Ты про… — Осаму потянулся за пояс, чтобы достать книгу — ту, которую всегда носил с собой, но Чуя его одёрнул. — Рукопись что ли?       — Да.       Дазай посерьёзнел, заметив, что Чую действительно волнует эта тема. Накахара напрягся; не то чтобы тот хоть когда-то на памяти Осаму был спокоен, но сейчас он не просто бесился без повода. Он выглядел абсолютно твёрдо и уверенно — сам взгляд его говорил сейчас об абсолютном намерении обсудить мысль, да и самого Дазая эта тема заинтересовала.       — Ну, я в первый же день, как пришёл сюда, стащил эту книженцию у Рампо… ничего странного, — он хмыкнул. — Ну… насколько это вообще возможно в месте вроде этого… — тон Осаму был лёгким. — Что-то не так?       Он сомневался, что в этом измерении есть хоть одна вещь, которая не вызовет подозрений и будет абсолютно безопасной, и предпочитал действовать по наитию. Какая разница, будут ли они верить рукописи, если в опасный момент действовать станут по наитию? Да, книга, в которой всё было так удобно описано, казалась чем-то сродни тому самому идеальному и манящему яблоку, соблазнившись на которое в Ёми человек сразу умрёт, но Осаму действительно не видел проблемы в том, чтобы пока что ей верить.       — Ну, во-первых, это всё выглядит как ебучая замануха для лохов, — Чуя выгнул бровь, немо спрашивая: «не думаешь?», — Во-вторых, она лежала в начале. В самом начале, если верить… вам всем.       — А ты не веришь «нам всем»? — Осаму перебил его дразнящим тоном.       Разговор с Дазаем напоминал тот самый разговор главного героя сказки с хитрой лисой. Он умный — правда умный и правда хитрый. Может помочь там, где нужно, но добиться этого очень и очень трудно — так трудно, что, кажется, проще сделать самому… но какой же азарт накрывал от одной попытки. Смешанный со злостным желанием доказать что-то своё, попутно стерев хитрую улыбку с чужого лица, но всё-таки азарт, и всё-таки приятный. Это не скучно, не душно и как раз то, что нужно прямо сейчас — отрезвляет варёные висящим в воздухе страхом мозги, пусть Чуя и не хотел этого признавать.       — Я не верю в то, что какой-то там Накумэ...       — Нацумэ, — Дазай шустро поправил его, натянув невинную улыбку.       — Ещё раз перебьёшь — зубы выбью, — рыкнул Чуя. — Нацумэ. Какой-то там Нацумэ прошел через все круги ада, попутно делая свои эти записочки, а потом вернулся в самое начало только для того, чтобы положить свои записки будущим долбаёбам, которые сюда нос су...       Чуя не успел договорить; его прервал звук за спиной. Это была Графиня Ди, издавшая какой-то писк. Накахара шикнул на неё, не разворачиваясь, на что та, недовольно зафыркав, заползла на колени сидящего перед хозяином Дазая и замахала передними лапками — так, будто отчаянно пыталась привлечь к себе внимание, хотя всё это время сидела тихо, не издав и писка. Чуя был уверен, что Ди понимала, в чём дело, поэтому вела себя так, и это, возможно, было глупо, — но Накахара доверился ей и поднял взгляд к потолку — там трещин было меньше, чем в стенах, но всё же...       Ни ощущения Сукима-онны, ни встречи с жутким глазом в расщелинах — ни-че-го.       Ничего, кроме задорного смеха Дазая. Он был тихим, Осаму прикрывал рот рукой, но смеялся очень сладко и звонко, так, будто был до нежности доволен тем, что произошло. Когда Накахара вновь опустил на него совершенно непонимающий, полный вопросов взгляд, Дазай спокойно гладил держащую недовольную мину тануки, недоверчиво скрючившуюся у него на коленях.       — Прежде чем ты врежешь мне... — Осаму осторожно, но с некоторой брезгливостью убрал зверька с себя и отряхнул одежду от шерсти, — час прошел всего минут двадцать назад. Я не виноват, что Чуе так понравилось смотреть на меня. Влюблённые, как и ёкаи, часов не наблюдают!