highway to hell

      Подготовка к наступлению сумерек в этом месте была жизненно важна.       Каждый сосредоточился на своем деле: Николай и Тетте проверили обереги и подвязали покрепче те, что расшатались, зажгли несколько факелов по периметру площадки перед храмом, чтобы хоть как-то её осветить. Рампо уселся под одним из них с потрепанной книжкой в руках и что-то внимательно вычитывал, а Мори и Дазай направились к алтарю, чтобы произнести молитву и обновить благовония. Чуя, решив, что необходимо осмотреть местность, несмотря на нежелание туда возвращаться, поплелся за ними. В любом случае, ему нужно было чем-то заняться, чтобы прийти в себя, осознать происходящее и адаптироваться к новой реальности.       Осаму и Мори, который вскоре попросил Чую называть его просто Ринтаро, казалось, были знакомы и до встречи… в этом месте. Они обсуждали какие-то общие дела, и Дазай часто подшучивал над старшим. По их разговору нельзя было сказать, что они были особенно близки, но Чуя всё равно невольно ловил себя на зависти; здесь каждому бы понадобилась поддержка знакомого человека… Но Накахара не стал бы всерьёз мечтать о том, чтобы кто-то из его друзей пришёл сюда. Ему по горло хватило превратившейся в тануки собаки, за которую он переживал больше, чем за самого себя. Следить за кем-то ещё он уже не смог бы, ровно как и не смог бы не следить, будь здесь для него кто-то такой, как Мори для Дазая.       Они долго пробирались через бамбуковый лес. Воздух был влажным и душным, он давил на горло, и казалось, что проще не дышать вовсе. Бамбук рос так густо, что пройти по широким промежуткам было невозможно, и приходилось проуживаться сквозь стебли. Ноги тонули в сырой почве из глины и травы, и каждое движение давалось с трудом. Несколько раз Дазай, поскальзываясь на грязи, ловил насмешливые вздохи со стороны идущего неподалеку Накахары. Осаму долго и упорно не хотел пачкать руки, но в итоге начал повторять за Чуей, который, ухватываясь за стебли бамбука, без проблем спускался с горы. В лесу было очень тихо, поэтому, когда обсуждение, в котором Чуя не принимал участия, затихало, ему становилось некомфортно.       Напугать его всегда было делом довольно-таки сложным, но здесь тишина казалась воющей, а полумрак среди деревьев — давящим.       — Вы здесь вообще спите? — спросил Чуя в попытке хоть как-то вывести спутников на разговор.       Ему почти моментально стало стыдно за то, как он начал разговор. Это был странный и нелепый вопрос — нет, это был нормальный вопрос, но только если задавать его нормальным людям, а не человеку, который около десяти раз за день пошутил про длину его волос.       — Вместе — нет, не спим, — с издевательской усмешкой ответил Осаму, глянув на Чую через плечо. — Как-то не до предварительных ласк, а у старого без этого не встает.       Дазай пытался казаться саркастичным, но выглядел просто смешно; он запыхался, повис на одном из деревьев и пытался отдышаться, схватившись за ткань одежды на груди. Чуя не стал ему отвечать, лишь с улыбкой спокойно прошел мимо.       — Дазай-кун, как думаешь, может, тебе стоит подать резюме в цирковую группу, если мы вернемся в Йокогаму? — остановившись, чтобы подождать юношу, спросил Мори. Он говорил спокойно и серьезно, но не звучал грубо. Обидные шутки Дазая его, кажется, не задевали вовсе. — Говорю «если», потому что победить ёкаев искрометными шутками тебе будет крайне сложно.       — Да ладно тебе, я вот ду-у-маю, что какая-нибудь Кутисакэ-онна была бы крайне рада послушать историю о том, как Элис нашла у тебя в шкафчике…       — Да, Чуя-кун, конечно, мы спим. Мы ведь здесь уже не первый день. Но кто-то из нас всегда остается настороже, — Мори перебил Дазая, важно поправил рукава и зашагал дальше. Осаму громко цокнул языком. — Обычно это господин Николай или Тетте. У Николая проблемы со сном, поэтому он спокойно высиживает ночь, а Тетте довольно крепкий парень, к тому же военно-подготовленный, поэтому переносит такой стресс легче других.       Как оказалось, благовония в алтаре были… бесконечными. Они сгорали и снова формировались из пепла, человеку оставалось лишь воскурить их.       Было странно видеть Мори, преклонившим колени перед алтарем и возносящим молитву, потому что он казался кем угодно, но не набожным человеком, но Чуе было не до размышлений об этом — его чрезвычайно раздражал хихикающий рядом Дазай. В других обстоятельствах Накахара и сам бы не удержался от смеха, но сейчас он думал лишь о том, что если Мори, не дай бог, посчитает это чем-то унизительным и не произнесет молитву, то Чуе придётся сдерживаться, чтобы не убить Осаму быстрее, чем это сделает какой-нибудь ужасающий ёкай.              Когда они вернулись, остальные вечерние приготовления были готовы. Все сидели около небольшого костра, разведенного между скамьями, а Николай снова играл с превратившейся в тануки Ди — брать её с собой Чуя напрочь отказался, а Николай к зверятам, казалось, относился с особым вниманием и трепетом, словно ребенок.              Чуя очень надеялся не запомнить того, как прошел этот вечер; они обсуждали план своего завтрашнего пути, а по наружным стенам храма и выложенному камнем полу площадки бегали пугающие тени. Они проходили мимо, сменяли форму и длину, некоторые останавливались и подолгу нависали над кем-либо из сидящих на улице людей. Накахара отчаянно пытался погрузиться в разговор, гладил спящую на коленях хозяина Графиню, подолгу не моргая пялился на огонь, но это не помогало. Жуткие тени будто преследовали свою определенную цель, настолько настойчивым ощущалось их присутствие.              Деревня Инунаки, как оказалось, была неким «преддверием». Здесь уже действовали правила мира мертвых, именно здесь брала начало река, по которой сплавлялись души людей — ещё тёплые, полуживые и почти не изуродованные. По деревне слонялись самые слабые, жадные и голодные ёкаи… но ничего из этого не могло сравниться с тем, что ждет их за проходом Ёмоцухира.              Как выяснил Рампо, идти до Ёмоцухира около двух часов в сторону глубокого леса, туман над которым рассеивался каждое третье число раз в месяц. По крайней мере так было написано в огромной книге, которую он изучал, не отрываясь, все эти дни. Она, по словам Тетте, была найдена им в тот день, когда он заявился сюда — лежала как раз у алтаря, который встретился и Чуе. Это была большая рукопись, в которой были описаны правила выживания в мире мертвых. Они были составлены именно в таком порядке, в котором понадобились бы только перешедшему тоннель человеку, и выглядели как заботливо и учтиво написанное пособие. Автором был некий Нацумэ Сосэки, и Чуя почти успел счесть глупым то, что все доверяют странной книжке неизвестного автора, которая бездельно валялась здесь, но… Тетте быстро переубедил его, рассказав, что именно благодаря тому, что прочел в ней, он сумел спастись от Хачишакусамы. Также обряд, который совершали все следующие пришедшие, тоже был описан там, как и необходимость следить за алтарем. Рукопись была действительно внушающих размеров, но Рампо за эти несколько дней успел перечитать её несколько раз и выписать ключевые моменты на пустые страницы. Он также рассказал всем о том, чего и кого стоит ожидать дальше.              Легенду о проходе Ёмоцухира Чуя знал. Её рассказывали в абсолютно каждом туре, в который ездили Артюр и Поль, но, по их же словам, в сам тур это место никогда не включали.       Это был миф о двух отчаянно влюбленных богах — Изанами и Изанаги. Они были прародителями, создавшими всех других богов и каждый остров Японии. Всё шло хорошо до того, как Изанами забеременела богом огня. Рожая Кугуцути, она была опалена его пламенем и вскоре скончалась в страшных мучениях. Её истерзанная душа была отправлена в Ёми, но боги продолжали рождаться из её мертвого тела. Однажды Изанаги захотел увидеть свою жену и отправился в Страну Жёлтых Вод, царство мёртвых. На пороге Изанаги сказал Изанами, что их общее дело по созданию страны ещё не завершено, и ей следует вернуться в мир живых. Но он пришел слишком поздно, ведь Изанами уже отведала пищи с очага Страны Жёлтых Вод, отчего внешне сильно изменилась. Чуя слышал эту заповедь много раз: «Не ешь и не пей ничего в мире ином, тогда, возможно, ещё вернешься в свой». Богиня попросила мужа не смотреть на неё, но он ослушался и зажег огонь: в её теле копошились черви, а в голове, груди, животе, ногах и руках сидел гром.              Изанами, разгневавшись, воскликнула: «Позор! Какой позор!» — и призвала на помощь разносортных ёкаев. Изанаги, спасаясь, сумел одолеть их, но тогда жена сама устремилась за ним в погоню, и Изанаги решил загородить выход огромной скалой. Оказавшись по разные стороны скалы, боги осознали, что их брак распался.              С тех пор это место стало считаться входом в царство мертвых.              Ночью в промозглом храме было холодно, гораздо холоднее, чем на улице, но никто не решился ночевать снаружи, среди гуляющих по стенам и земле теней. Каждый спал на том, что подвернулось под руку: это и украшенные золотом пуфы, и молитвенные подушки, и футоны. У Чуи было небольшое, но очень теплое пушистое преимущество в виде Графини, жмущейся к хозяину. От этого однозначно становилось комфортнее и теплее, но он не давал себе заснуть.              Чуя думал, думал, думал. О том, что ждет его впереди, и о том, что он оставил по ту сторону тоннеля. Он очень корил себя за сентиментальность, но уже начал сильно скучать по дому, по университету, даже по подработке. По Артюру, Рюноске и Коё. Казалось, что ему моментально стало бы легче, если среди гулкого воя ветра снаружи он просто услышал бы знакомый голос.       Он рассматривал своих невольных компаньонов. Все спали мирно и спокойно, так, будто один только Чуя завтра собирался перешагнуть порог мира мертвых, а остальные спокойно проведут свой обычный выходной. Они все пришли сюда не просто так; было странно осознавать то, что каждый из них, даже максимально странный и несерьезный Николай, даже ужасно заносчивый Дазай, были готовы рискнуть своей жизнью ради кого-то другого. У каждого был свой особенный человек, ради которого им было не страшно пройти ад от начала и до конца. Чуя никогда не отрицал своего любопытства, но задумываться о том, за кем сюда пришли остальные, всё же было неловко.       …например, Николай. Кто мог бы быть настолько близок для такого несерьезного человека, чтобы тот решился на такой серьезный шаг? Кого потерял Хироцу? За кем пришел Дазай?       Спрашивать Чуя не собирался, ровно как и не собирался пытаться с кем-то подружиться. Здесь это, опять же, совершенно невыгодно, да и он всё ещё не был уверен, что они не культисты, которые собираются поджарить его и Ди на костре, как только он сомкнет глаз. Отчасти из-за этого Чуя чувствовал вину, когда голова начала кружиться, а глаза — закрываться. К тому времени ярко-рыжий рассвет уже начал заглядывать в завешанные окна храма, и… самые страшные вещи в ужастиках происходят в темное время суток, правда ведь?       Обычно для Чуи не было проблемой просидеть сутки без сна, занимаясь учебой или работой, но сейчас он отчаянно хватался за причины, по которым он должен был поспать хоть немного. Ему нужен ясный рассудок, это неоспоримо… Если поспать всего минут двадцать, ничего плохого не должно произойти. Да и Ди обязательно разбудит его, если кто-то подойдет к ним.       Но отдохнуть не получилось. Стоило Чуе прикрыть глаза и завалиться на бок, покрепче прижав к груди Графиню, как в храм забежал Николай, оставшийся на дежурство этой ночью. Накахара, хмурясь, глянул на него через плечо; парень бежал прямо к нему, в конец холла, держась за голову в очень уж наигранной панике.       — ПОЛУНДРА, ПО-ЛУНД-РА, КАРАМБА, КОРРИДА! — он кричал, оттягивая собственные волосы, а потом остановился напротив Чуи, схватившись за грудь и тяжело дыша. — Чуя-кун, там такое!.. Только ты можешь помочь, только ты можешь спасти НЕВИННУЮ душу! — Николай всхныкнул.       Ди подорвалась с места и, выкрутившись из рук Чуи, насупилась, будто готовясь напасть на Николая. Тот вскрикнул и отшатнулся, случайно наступив на ногу спящего неподалеку Рампо. Тот приподнялся на локтях и хмуро, но очень едко глянул на иностранца.       — Идиот, ты чего здесь верещишь?       Голос Рампо, как заметил Чуя, всегда был ядовитым. Как кислотно-желтый окрас опасных лягушек, он был предупреждающим, очень ярким и даже высоким, скрипучим. То, что этим голосом произносилось, только подкрепляло впечатление, но почему-то внушало доверие. От этого человека не придется ждать ножа в спину — если у него в руках будет оружие, он будет держать его так, чтобы видели все. Николай же, наоборот, веселым тоном, который должен был к себе располагать, вводил в сомнение, напрягал.       — Рампо, там такой ужас! — Николай опустился на колени, усевшись напротив собеседника. — Представляешь, я просто сидел, осматривался, как обычно, а потом решил взглянуть на эту речонку в адище, всё надеюсь увидеть там моего друга-казиношника, амулет к глазу поднес, а там… — он говорил очень быстро, активно жестикулируя, а потом остановился и смиренно положил руки на колени. Его взгляд стал пустым. — Пу. Пу. Пу.       Николай изобразил звуки, которые издавала Хачишакусама, и у Чуи по спине пробежались колкие мурашки. Сердце прихватило, он быстро подорвался с места; как говорил Дазай, следующего пришедшего сюда, если он появится, должен будет спасать именно Накахара. Он отбросил рюкзак и накинул куртку, готовясь выбежать из храма, но вдруг растерялся. Что он собирался делать? Он даже не смотрел на то, что вчера делал Осаму в том алтаре, чтобы помочь ему. От паники желудок сжался. Чуя нервно обвел помещение поостревшим взглядом, выцепив Дазая — он лежал в противоположном углу, закинув ногу на ногу, и всё так же читал книгу. Зубы заскрипели от одной лишь возможности того, что придется попросить его помочь, но Чуя быстро наступил себе на горло.              Речь шла о человеческой жизни, поэтому ни выбора, ни сомнений попросту не оставалось, и он быстрым шагом направился к Осаму, оставив позади Рампо и Николая. Брать кого-то из совершенно незнакомых людей не хотелось, а вариант с Хироцу отпал почти сразу из-за возраста.              — Мне нужна твоя помощь, — Чуя сказал прямо, встав перед Дазаем. — Я не запомнил, что нужно делать, и сомневаюсь, что не растеряюсь.              — А? Чу-у-уя, — Осаму расплылся в улыбке, но его перебили:              — Не вздумай издеваться, иначе я точно тебе всеку.              — Да, но…              — Никаких «но». Пока мы здесь препираемся, там человек находится в ужасной опасности, — голос Чуи сорвался в конце. Он не мог понять спокойствия Дазая, и это его раздражало, казалось несправедливым. — Ты поклялся не оставлять меня в опасности. Если не пойдешь со мной, обещаю, я нахуй расколю себе башку об этот же алтарь, лишь бы лишить тебя глаза.              Чуя был как никогда убедителен.                          Он пытался казаться чуть мягче обычного, чтобы уговорить Осаму пойти с ним как можно быстрее, но на самом деле был готов в любой момент схватить того за волосы и протащить так через весь бамбуковый лес, не заботясь о том, чтобы ветки не вышибли ему глаза. От короткой мысли о лесе стало дурно; им нужно как минимум минут семь, даже если они будут бежать со всех ног и сносить деревья, пришедшему сюда человеку нужно будет держаться ещё слишком долго. Бывший на его месте ещё вчера Чуя и представить себе не мог, насколько жутко и опасно было бы находиться наедине с ёкаем всё это время; навстречу ему Осаму явился вовремя.              — Знаешь, Чуя… — Дазай поднял взгляд с книги на Чую. — Как по мне, жить без глаза — гораздо лучше, чем с бесячим рыжим бельмом на обоих, — он подмигнул и снова уставился в книгу.              … но Осаму убедительность Чуи ничуть не тронула.              Накахара нервно прикусил щеку и отвёл взгляд. Смотреть на Дазая не хотелось; Чую сильно раздражало это несоответствие внешности человека напротив и того, как он себя ведёт. Выглядел он хорошо. В художественную школу, из которой выпустился Чуя, всегда водили именно таких моделей, чтобы художники не вертели головой, выглядывая из-за мольбертов каждые две минуты. На такого человека один раз взглянул — ещё пять минут можешь запросто реконструировать его внешний вид в своей голове… Дазай, по сути, и говорил вроде как хорошо. Но Чуя мог бы уместить то, что он несёт, и слово «хорошо» в одном предложении, только если бы это было что-то вроде: «За такое хорошо бы дать по роже».              Чуя фыркнул и развернулся, собираясь уходить. Раз так, то он пойдет один, и он справится, точно справится. Справится, вернется и выскоблит глаз лохматого урода десертной ложечкой. А потом использует его вместо мячика для игры с Графиней — она любит всякую дрянь подбирать, ей понравится.       — Чуя, пожалуйста, подожди, — мимо него быстрым шагом прошел Мори, ночевавший в холле. Проходя, он провел ладонью по плечу Чуи, как бы убеждая его остановиться. — Дазай-кун, доброе утро, — мужчина подошел к парню, завел руки за спину и склонился над ним, прошептав: — Скажи, ты снова шутишь со смертью?              Кажется, вопреки прежним домыслам Чуи, этих двоих действительно связывало что-то значимое. Настолько, что у них было что-то вроде стоп-слова; как только Мори говорил что-то про шутки и смерть, Осаму прекращал вести себя как моральный урод. Моментально.              Чуя смотрел на спутника с нескрываемым подозрением, когда они выходили из храма. Дазай после слов Мори натянул улыбку настолько гадкую и наигранную, что во рту горько становилось от одного лишь взгляда на это, но всё же послушно поднялся с места и зашагал к выходу. В какой-то момент Чуе показалось, что он просто не хотел выполнять именно его просьбу, даже если понимал, что это необходимо. От этого становилось ещё более мерзко; им бы сплотиться как-то и действовать сообща, но Дазая будто забавляла сама возможность испортить всё, что можно испортить персонально для Чуи. Это зря. Каждый понимал, что использовать свои — и чужие — силы нужно на полную, а растрачиваться на какие-то скандалы в их ситуации крайне глупо.              — Куда тебя понесло? — грубо спросил Чуя, когда Осаму завернул за храм, а не ко спуску в деревню. Осаму не обернулся, лишь качнул головой, призывая пойти за ним. — Нам в другую, блять, сторону!              Чуя чувствовал, как растет раздражение из-за ехидного и «загадочного» поведения Осаму. Хотелось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы добиться от него ответа или реакции, которая была бы искренней. Каждое действие, шаг и вздох Осаму казались специально выверенными и двусмысленными, как если бы он намеренно пытался раздражать его.       «Почему ты не можешь быть нормальным?» — думал Чуя, хмурясь.       В висках неприятно застучало от нервов и волнения.              — Чуя, — Осаму снова назвал его имя, но теперь звучал серьезно, убедительно. — Если я не собираюсь тебе помогать, то так и говорю. Сейчас мне приходится это делать, так что… — он насмешливо прикусил губу, — ну серьезно, верь мне.                    Накахара провел языком по зубам, хмуро рассматривая повернувшегося к нему парня. Хотелось думать, что он говорит правду, но сомнение настырно зудело в сознании.              — Я это делаю тоже только потому, что вынужден, — оповестил Чуя, несколькими шагами навстречу позволив понять, что он согласился пойти с ним.              Тот довольно улыбнулся и потянулся вверх, чтобы сорвать плод с яблони. Дерево выглядело откровенно плохо. Так, будто оно гнило уже не первый год; Чуя был уверен, что если сковырнуть кору, оттуда посыплются личинки и потечет мерзкая вонючая жижа. Сами же яблоки выглядели на удивление… идеально. Они были большими, красными и казались безумно сладкими, сочными, такими, что Чуе пришлось сглотнуть слюну. Голода до этого он не чувствовал вовсе, что определенно было влиянием этого места, потому что обычно он тащит Рюноске в столовую на каждом перерыве между парами, чтобы перехватить булочку с салатом для себя и стаканчик холодного клубничного кофе для него. Но эти яблоки… Их внешний вид определенно был таким для того, чтобы их захотелось съесть.              И остаться здесь навсегда.              Чуя вздрогнул, плечи заколол резкий холод от одной лишь мысли об этом. Яблоко — обычный фрукт, который можно купить в любом магазине. Не самый привлекательный, вкусный и не самый дорогой в людском мире, здесь он мог стоить всей жизни. Достаточно было не знать правила, забыться на минуту и по инерции сорвать фрукт с растущего под рукой дерева…              — Ты что делаешь? Здесь нельзя…              Осаму перебил его.              — Ага, иди сюда, — он подкинул яблоко и поймал его другой рукой, остановившись у небольшой статуи лисы. — Дай мне руку.              Чуя долго не отвечал. Он смотрел вниз, на статую лисицы, около которой остановился Осаму. Статуя была старой, треснутой ровно посредине, меж ушей, и накрытой легким покрывалом старого мха. Деталей, как таковых, не было видно; видимо, из-за того, что статуя была выкована много лет назад, она представляла из себя лишь выбитые в большом камне очертания зверька. Едва заметные углубления на месте глаз, нелепая мордочка треугольником и… четкие линии девяти хвостов.              Это не статуя лисы. Это статуя кицунэ.              — Ты слишком часто прикасаешься к моим рукам, — недовольно фыркнул Чуя, не поднимая взгляда.              — Древнеяпонские обряды довольно романтичны, — Осаму пригнулся и положил яблоко под статую, около лап кицунэ. — Представь алтарь в деревне, — серьезным тоном сказал он, заткнув Чую, когда тот открыл рот: — Не спорь и не спрашивай ничего. Просто представь.              Накахара действительно не успел ни поспорить, ни задать логичный вопрос. Перед его глазами резко потемнело, тело будто перевернулось в воздухе несколько раз, а потом Чуя просто упал. Упал на… сырую землю. Он успел упереться ладонями, но они заскользили по земле, и парень вот-вот рухнул бы в грязь лицом, но его схватили за капюшон куртки, потянув вверх.              Чуя, подняв взгляд, сбросил руку Дазая и встал на ноги. Он отряхнул колени и огляделся: это был бамбуковый лес, точнее, его конец, выход к реке — то самое место, где он впервые увидел Осаму. За редкими стволами бамбука виднелась большая лестница, ведущая к алтарю, а прямо перед глазами парней стояла статуя кицунэ. Это была не та статуя, к которой Дазай положил яблоко; на ней не было ни трещины, ни самого яблока. Статуя тоже была окружена мхом, который проник в трещины и борозды камня, создавая впечатление, что он давно стал её важной частью.             — Мы…              — Перенеслись, — кивнув, сказал Осаму. — Кицунэ — они такие… За сладкий фруктик что угодно сделают.                          Несколько раз хлопнув глазами, Чуя смог лишь сдавленно вздохнуть. Он здесь меньше одного дня, но его эмоциональный лимит уже был исчерпан, и это почти чувствовалось физически; Чуе было очень, очень пусто внутри, и хотелось хоть чем-то эту гадкую пустоту заполнить. Хотя бы снова обнять Графиню, которую он выпустил из рук минут пять назад.              — Пиздец… — он запустил ладонь в волосы, откинув их назад. Щеки начало печь волнением. — Пойдем. Времени нет.              Вздохнув, он достал из кармана амулет и оглядел деревню через отверстие. Позвоночник схватило холодом, когда он увидел Хачишакусаму. Увидел её снова. Сглотнув, Чуя выпрямился и прикусил губу, стараясь настроиться, взбодриться. Сейчас она не несет для него никакой опасности, но вот для человека, на которого охотится, единственным шансом избежать этой самой опасности был сам Чуя. Осаму, стоявший неподалеку, осматривал своего компаньона. Его резвость и активная готовность помочь восхищали и раздражали одновременно. Осаму отлично знал, почему, как и зачем, но не мог понять этого альтруизма, поэтому было забавно хотя бы понаблюдать; страна мертвых сама по себе развлечениями не славилась, поэтому приходилось выкручиваться.       У Чуи были тонкие, но выразительные брови. Он хмурил их, выгибал, приподнимал. Дазаю нравились люди с выраженной мимикой, и до встречи с Накахарой Осаму с интересом наблюдал за Николаем, который был талантливым актёром. Но Чуя был на совершенно ином уровне. Он был искренен. Сложнее всего Осаму приходилось сдерживать смех с того, как Чуя скалился. Увидеть это получилось всего несколько раз, но оттого забавнее; он приподнимал плечи, ссутуливался, опустив голову, смотрел исподлобья и сжимал зубы. Его губы тряслись, и воображение Дазая само по себе воспроизводило в голове высокий звук рычания какой-нибудь маленькой собачки, и…              — Дазай! Ты там чё, блять, встрял?              Подходя к главной улице Инунаки, Чуя всё сильнее чувствовал груз обязанности, ответственности. Он нервно шарил взглядом по закоулкам и домам, смотрел через амулет, пытался увидеть, куда направлен преследующий жертву взгляд Хачишакусамы. Но он был пуст. Так же пугающе пуст, как и вчера, когда Чуя почти утонул в этом отсутствии света и пространства в чужих глазницах.              — Может, она его уже, ну… — Осаму провел большим пальцем вдоль горла.              — Если она его уже, — Чуя повторил его жест, — то я тебя сейчас, — он с намеком сжал пальцы вокруг шеи.              — Гру-у-убо! Так и знал, что ты только притворяешься хорошим. Это было по-любому только для того, чтобы старики подумали, какой Чуя добрый и милый подросток в отличие от остальных.              — Подросток? — Чуя насмешливо хмыкнул. — Тебе сколько, четырнадцать?              Немного успокаивало то, что теперь он мог наблюдать за Хачишакусамой. Сейчас она не приближалась к своей жертве, лишь водила пустыми глазницами по деревенским минка, а значит, у Чуи было время собраться, выдохнуть и с трезвой головой помочь пришедшему, которого все еще не было видно. Чуя подумал, что человек, должно быть, спрятался куда-то со страху, поэтому заглядывал в каждый неприметный закоулочек, вглядывался в кустарники.              — Мне-то? — Осаму сунул руки в карманы плаща. — Мне двадцать два. Я же про тебя говорю, глупый малыш.              — Тц, мне тоже двадцать два, — Чуя огорченно вздохнул. Ему почему-то хотелось верить, что он старше Дазая. — Может быть такое, что сюда никто не приходил и Хачишакусама просто так решила пройтись?              — М-м… нет, не думаю, — легко ответил Осаму. — Когда ты приперся, туман около тоннеля рассеялся точно так же.              Накахара устало потер покрасневшие щеки. Похолодевшие пальцы приятно контрастировали с горячей кожей, немного успокаивая жжение, но Чуя мигом убрал их, вытянувшись струной, когда услышал кашель.       Слишком знакомый кашель. Сердце снова сжалось тисками, оборачиваться в сторону звука стало безумно страшно, но очень необходимо. Он замер в устрашающем ожидании. Ожидании того, что казалось ужасным приговором. Одна только мысль о том, что он здесь, была более ужасающей и болезненной, чем Чуя сейчас мог бы принять. Это не укладывалось в голове, просто не вмещалось в черепную коробку. Почему всё должно быть так?       «Пожалуйста, давай это будешь не ты»…       — Чуя?       «НЕТ»…       «Нет, нет, нет, пожалуйста»…       Чую будто окатили ледяной водой, он мелко задрожал, зубы застучали, никак не попадая друг на друга. Сжав кулаки, он повернулся… Рюноске стоял прямо перед ним. Акутагава смотрел на него удивленно, широко раскрытыми глазами. Такими знакомыми глазами. Почему им нужно было быть такими знакомыми? Почему им нужно было подтверждать, что это действительно он стоял здесь, в стране мертвых, именно он оказался новой целью Хачишакусамы?              — О… что? — удивленно спросил Дазай, стоящий за Чуей. Он обращался к Рюноске. — Вы знакомы?              Акутагава молча кивнул. Чуя не сводил с него глаз; он свел брови, а губы затряслись. Из головы не выходило нервное «Почему-почему-почему?», его разум метался, судорожно ища хоть какой-то выход. Но его не было. Чуя злился. Злился от бессилия, злился от того, что Рюноске решил прийти сюда, хоть и понимал, что сам уже находился тут… Ему нельзя было. Ему опасно.              — Хули ты тут забыл?              — Чуя? — Рюноске удивился, дрожаще выдохнув. — Чуя, там… ты это видишь?              Он боязно повернул голову, глянув себе за плечо. Его бровь дернулась, он нервно сглотнул и снова повернулся к парням. Накахара нехотя поднял взгляд, вглядевшись за спину друга. Хачишакусамы он без амулета, разумеется, не видел, но согласно кивнул, чтобы Рюноске не чувствовал себя слишком уязвимым. Он мысленно взмолился, чтобы Дазай не вякнул лишнего, и этого, к счастью, не случилось. Похоже, в ситуациях действительно напряженных он всё-таки сохраняет свою человечность.              — Вижу, — Чуя кивнул. — Мы тебе поможем. Не смотри в её сторону и пойдём с нами.              Накахара резко развернулся к алтарю, Рюноске послушно поплелся за ним, а Дазай громко присвистнул.              — Чуя еще не был таким серье-е-езным! — Осаму хлопнул в ладоши. Он шел последним, и Хачишакусама наверняка шла прямо за ним, но ему было плевать. — Мне это та-а-ак нравится! Мальчик, как, говоришь, тебя зовут?              — Акутагава, — Рюноске угрюмо ответил, сделав несколько шагов побыстрее, чтобы оторваться от Дазая и быть поближе к Чуе. Хотелось спросить, кто это, но ситуация не особо позволяла. — Чуя, куда мы идем? Ты давно тут?              — Со вчера, — ответил Чуя, недовольно зыркнув в сторону Дазая. — Не трясись, всё будет нормально. Сейчас нет времени объяснять всё, но всё правда будет хорошо, просто делай как я говорю.              — Конечно…              Когда они подошли к алтарю, Накахара присел перед ним. Поглядывая на Дазая, сделал всё то, что тот делал вчера: открыл дверцы будуана, поперхнувшись дымом благовоний и жженой травы, зажег небольшую свечу от другой, что стояла здесь, закрепил её подтаявшим воском и открыл курильницу, в которой уже лежал образовавшийся из пепла благовоний оберег. Этот выглядел не так, как тот, что был у него самого — он был круглым, с квадратным отверстием посредине. Осаму одобрительно кивнул, когда Чуя взглянул на него. Голова немного закружилась то ли от запаха ладана и травы, то ли от шока из-за того, что только что произошло. Верилось в это… с большим трудом, разумеется, но доказательство было прямо в его руках. Несколько секунд Чуя держал камень на ладони, как-то неверяще глядя на него, хотя свой собственный получил ещё вчера, а потом отдал его Рюноске.       — Она тебя больше не видит, — успокаивающим тоном сказал Чуя, поднявшись и уложив ладонь на плечо Рюноске. — Посмотри через отверстие в обереге.       Акутагава растерянно сжал камень в пальцах. Он рассмотрел его, повертев, поднял взгляд на Чую и, поджав губы, развернулся, чтобы оглядеться через отверстие в амулете. Его плечи расслабленно опустились, когда он увидел, что Хачишакусама отдаляется от них, и его, кажется, действительно больше не видит. Накахара облегченно вздохнул. Он так торопился на помощь незнакомому человеку, так переживал, что не успеет, и в итоге… в итоге этим незнакомцем оказался его лучший друг. Чуя сразу отсек мысли о том, что могло бы случиться, если бы он не успел.       — Спасибо?       Чуя, нахмурившись, смотрел на него. Если раньше он не понимал, что значит фраза «слов не хватает», то теперь, кажется, осознал это на собственном опыте.              Злиться на друга было неразумно, и он старался не показывать своих эмоций, но всё было тщетно. Он действительно переживал, и переживал очень сильно.              Ему хотелось схватить Рюноске за шкирку и хорошенько встряхнуть, чтобы тот понял, как сильно он заставляет его волноваться. Но, к сожалению, Акутагава не был ни его ребёнком, ни провинившимся щенком, которого можно было бы отругать.              — Спасибо? — Чуя фыркнул, вперив взгляд в землю. — Какой хуй тебя сюда понёс, идиот?              Акутагава вздохнул, и вздох этот был дрожащим. Чуя видел, что его друг сейчас безумно напуган, и сам был напуган не меньше; больше всего мучило то, что никак помочь он не может. Не может выпнуть Рюноске из уже снова затянувшегося туманом тоннеля в безопасный, нормальный мир. Да и если бы потусторонние силы не мешали ему сделать это, помешал бы сам Акутагава; Чуя точно знает, что он зубами в землю вцепился бы теперь, узнав о том, что легенда реальна. Он пошёл бы и не на такое, чтобы вернуть Гин.              — Чуя, — Рюноске позвал серьезным, даже напряженным тоном. — Ты тоже здесь.              Не было никаких слов, поводов или оправданий, которые удовлетворили бы Чую. Ничто не могло просто взять и сделать его переживания хоть немного более терпимыми; случилось как раз то, чего он боялся, наблюдая за Дазаем и Мори. Накахара столько раз обещал себе не привязываться к новым людям, потому что это почти никогда не заканчивалось чем-то хорошим, и вчера он подумал, что хотя бы здесь сможет избежать этого, но… Ему не оставили выбора. Теперь не нужно было даже привязываться, чтобы сердце обливалось кровью при каждом взгляде на другого человека здесь.              Они принесли клятву «Юбикири дэнман».              Рюноске не хотел знакомиться с остальными. Он лишь кивал, бросая взгляд на каждого представившегося; он не был безразличен, Акутагава действительно старался запомнить всех, но его мысли были где-то очень далеко. Чуя до смешного внимательно следил за каждым шагом друга. Он понимал, что это глупо, и обещал себе привыкнуть к этому как можно быстрее, но ничего не получалось.              Графиня сразу узнала Акутагаву. Как только он оказался в поле зрения, она метнулась к нему и вцепилась в штанину, требуя поднять на руки. Чуя тогда отметил, что, будучи тануки, Графиня стала чуть более общительной: так она могла брать вещи передними лапками, чем активно занималась — когда Рюноске поднял её, та схватила его за щеки и потрепала. Парень долго смотрел на зверька с удивительно выраженным для обычно безэмоционального Рюноске удивлением. Чуя посмеялся бы, но смех застрял в горле; он лишь сочувствующе поджал губы... Им предстоит увидеть и не такое.       Через несколько часов Рампо собрал всех вокруг фонтанчика, а сам важно встал на его борт. Открыв книгу, он огласил главные правила и цели на ближайшее время: сегодня им нужно было войти в Ёми и найти более-менее безопасное место для сна. Чуя, слушая его, подметил, что правила здесь явно не для людей: голода не чувствуется, а потребность во сне даже не притупляется. Он вздрогнул, когда, поделившись этой мыслью с Акутагавой, получил в ответ короткое пожатие плечами и ёмкое: «Наверное, это для того, чтобы ёкаи не были так голодны до людской плоти». Рампо, пнув в их сторону отколовшийся кусок отделки фонтана за разговоры, продолжил; посерьезнев, он долго разъяснял всем, что брать на себя слишком много — дело опасное и бесполезное. Что рассоединения, козни друг другу и прочие проявления подростковых драм нужно оставить точно за несколько шагов перед проходом Ёмоцухира, ни в коем случае не тащить с собой. Ему не возразил никто. Даже Осаму и Николай сидели смирно; иностранец его толком, конечно, не слушал, но молчал. Дазай же вслушивался в каждое слово так, будто Рампо действительно был авторитетен в его глазах.              Чуя тряхнул головой, подумав об этом.                    Конечно же нет. Какие ещё авторитеты для полнейших моральных уродов?              Ближе к краю деревни туман был таким плотным, что его, казалось, можно было развести руками. Здесь однозначно было холодно, однако это не чувствовалось как обычный холод — кожу не жгло, но внутренняя мелкая дрожь пробегала по телу, словно рассыпая иней. Наверное, дело было в тумане, но Чуя почувствовал себя будто бы во сне. Всё — от холода до охватившей сердце тревоги — казалось ему чужим, призрачным, нереальным. Но это не было сном — по крайней мере так твердил себе Чуя, как минимум для того, чтобы не забывать нервно поглядывать на Акутагаву, проверяя того на наличие. Очень хотелось, в очередной раз повернувшись, не увидеть своего лучшего друга на фоне жуткого пейзажа входа в сам ад, но, увы, желание Чуи никак не хотело сбываться.              В своей обычной жизни Чуя и Рюноске часто шутили в странных, даже пугающих ситуациях; приятно дружить, когда реакция на стресс абсолютно одинаковая. Сейчас тоже хотелось нервно улыбнуться, но не получалось чисто физически. Каждый шаг вперед чувствовался как шаг в неизвестность, где ожидала смертельная опасность, но путь назад был закрыт. Плотный воздух будто завладевал каждым вдохом пространства, пробираясь в кости, пока собственное воображение успешно втискивало в уши уже знакомый вой спускающихся по реке душ.              — Смотри, Чу, — подпихнув того плечом, сказал Осаму. — Персиковое дерево. Знаешь легенду о нём?              Дазай почти всё это время шел где-то рядом, и Чуя даже не мог этому препятствовать или недовольствовать; он поклялся защищать его любой ценой, а лишаться глаза в планы не входило, пусть это и не было даже близко к самому страшному, что могло бы произойти в Ёми.       — Какую легенду? — Чуя старался говорить спокойно, но Акутагава, который шёл рядом, отчётливо слышал хорошо знакомое раздражение друга.              — Ту са-а-амую, — наклонившись к Чуе, протянул Дазай. — Про это дерево. Ну, про то, как каблук Изанаги не мог навешать своей тёлочке даже после её смерти, и ему пришлось поставить здесь это дерево, чтоб швырять персиками в тех, кто хочет сюда пойти.              — Зачем? — приподняв бровь, спросил Чуя.              — Чтобы дуралеи передумали заходить, — он кивнул в сторону прохода, — во-о-от сюда. Как думаешь, нам достанется? Я хоте-е-ел бы посмотреть на размазанный по твоему недовольному личику персик!              — Лучше бы ты его сожрал и сдох.              — О, я не против, — бодро отозвался Дазай. — Но тогда Чуя лишится своей гла-а-азки, — он попытался ткнуть в глаз Чуи пальцем, но тот быстро перехватил и отшвырнул его руку. — Эх. Это-то ладно ещё, а вот то, что Мори тоже без глаза останется… У старика и так зрение так себе. Жалко.              Чуя ничего ответил, лишь сжал зубы.       — Ну, а как тебе видок? — не получив реакции, Осаму склонился ближе к Рюноске. Тот на него даже не глянул; кашлянул в кулак и пошел дальше. — Ну и эмоции! А вы откуда, парни, из Нагои?       Проходом оказалась расщелина в небольшой одинокой скале, больше похожей на огромный ветхий булыжник. Она стояла в реке, посреди мелководья; заходить в здешнюю воду было безопасно, но очень мерзко. Воспоминания о том, как от плывущих в ней оболочек душ отслаивались куски мяса, давали о себе знать.              Однако место было удивительно, противоречиво спокойным. Вода здесь не лилась буйным потоком, как в Инунаки, а лишь легонько гладила щиколотки мелкими, теплыми волнами. Всё здесь казалось подозрительно безопасным.              — Если все готовы… — развернувшись полубоком к расщелине, начал Тетте, — можем идти.              — Если все готовы и (!) не забыли о правилах, которые я вам рассказал! — встрял Рампо, подпрыгнув, чтобы увидеть всех идущих сзади.                          Он шел впереди остальных, чуть позже Тетте; как он сам сказал, самым выгодным решением в их ситуации будет разделиться на один умный — один сильный.              «А куда деваться Николаю?» — тогда спросил Дазай. — «Ума хватает только на то, чтобы заучивать анекдоты, а сила, как у всех славян, в правде».              По итогу Гоголь шел сзади, рядом с Дазаем, а прямо перед ними были Акутагава и Чуя.              — Дазай-кун, как думаешь, кто умрет первым? — приложив указательный палец к губам, задумчиво спросил Николай. — Может, поспорим? Ух, я так люблю весь этот… азарт! Я даже сюда с собой карты игральные взял. Колода с джокерами, между прочим!              — На что ты собрался спорить? — приподняв бровь, поинтересовался Дазай. — У меня есть только книга, которую я тебе не отдам, — он прервался, взглянув под ноги, когда наткнулся на камень, — и булыжник.       — А булыжник какой? — Николай наклонился, чтобы рассмотреть камень. — У меня есть небольшая коллекция камней. Мы собрали их с моим другом, когда пьяные случайно уехали поездом на Чёрное море!              Чуя приподнял бровь, услышав это. Кажется, тон Николая стал почти серьёзным, когда он говорил это — видимо, может, пришёл сюда он как раз-таки за этим другом?              — Как ты оказался в Японии? — в разговор встрял Акутагава.              Чуя снова удивился; обычно, даже если он ходил по университету с Акутагавой, и к нему подходили знакомые, тот молчал. Он не заводил новых друзей, вообще никогда не заводил их, и вовсе не имел желания знакомиться, потому что, как он сам рассказал Чуе, с людьми, которые «не полностью ему подходят», социальная батарейка у него садилась за считанные минуты. А Гоголь точно не был «подходящим» ему человеком.              — Мой погибший друг мечтал побывать здесь, — Николай ответил ещё более серьёзно. — И, знаете, с учётом политических проблем и прочего… мне было сложно приехать сюда. Это было действительно трудно, но я горел, я жил желанием исполнить мечту моего друга! Я цеплялся зубами за любую возможность, карабкался через кровь и боль, шёл к цели, только чтобы ненадолго почувствовать себя ближе к нему. Ближе к его мечте…              На лице Акутагавы нарисовалась эмоция абсолютного непонимания, он, приподняв бровь, взглянул на Чую. Обычно такой жест у них означал что-то вроде: «скажи что-нибудь за меня», и Чуя послушно открыл было рот, чтобы продолжить разговор за друга, но…              — Не ведитесь, — зевнув, встрял Дазай. Он сложил руки за головой. — Мне он совершенно другую историю рассказывал. Его сюда родители отправили учиться.              — Ну-у, Дазай-кун, вечно ты всё портишь! — надулся Николай.              Чуе вдруг стало интересно, сколько ему лет. Выглядел Николай довольно молодо, одевался тоже как подросток: на нём были чёрные джинсы и серая футболка с эмблемой какой-то группы. Наверняка здесь он был самым младшим.       — Сколько тебе лет, клоун?       — Двадцать шесть, — он охотно ответил. — А тебе, Чуя, двадцать два, мне вчера Дазай-кун рассказал!       И снова Чуя переглянулся с Рюноске. Оба удивленно раскрыли глаза, Акутагава поджал губы и неодобрительно качнул головой, опустив взгляд на настойчиво дергающую его штанину Графиню.              — И как у вас хватает энергии болтать, не затыкаясь, в такой-то ситуации? — нахмурившись, к ним повернулся Тетте.              — Элементарная реакция на стресс, — Мори пожал плечами. — Самая часто встречающаяся у молодого нервного поколения.              — Он врач и препод. Два в одном, издевается сначала над пациентами, потом над учениками, — подпихнув Чую плечом, шепнул Дазай. — А ты на кого учишься?              — Какое тебе дело? — Накахара нахмурился. — Зачем ты вообще со мной разговаривать пытаешься?              После того, как Дазай вёл себя утром, общаться с ним не хотелось вовсе. Чуя всё пытался доказать себе, что это необходимо, пытался уговорить себя попробовать ещё раз, взять себя в руки и объединиться ради общего блага — ведь это было разумно, но… нет. Уже нет. Чуя всегда был вспыльчивым, но не отходчивым, и эта ситуация не смогла стать исключением.              — Вот именно, Чуя, раньше Дазай-кун общался здесь только со мной, а теперь..!              — Не хотел рушить семейное счастье, — нехотя ответил Чуя.                    Он сунул руки в карманы и ускорился, кивнув Рюноске, подзывая пойти за ним.              Напряжение и страх — чужой и собственный — были всё более ощутимы с каждым шагом, приближающим к скале. Даже Дазай и Николай затихли, задумались. Остановившись за левым плечом Тетте, Чуя наклонился, чтобы всмотреться: ничего особого в расщелине не было, лишь туман и пейзаж реки, которую все уже видели в Инунаки. Никакого движения он не заметил, отчего облегчённо выдохнул.              — Известно, что там будет в самом начале? — спросил Чуя, повернувшись к Рампо.              — В книге написано, что в легендах и священных писаниях расписана вся правда, — ответил молодой человек, хмуро глянув под ноги Чуи, не поднимая взгляда. — По ту сторону будет Мэйдо.              Мэйдо — это своеобразное чистилище, отделённое от мира живых рекой Санзу. Человек честный мог перейти её по мосту, пока грешники могли лишь перейти её вброд. Легенда не казалась такой уж страшной, пока не узнавалось, что в конце реки всех ждала Дацуэба — ёкай, принявший облик старой, пугающе костлявой женщины. Она снимала с грешников обувь и ставила её на ветви гнилого дерева; считалось, что чем тяжелее был грех человека, носившего эту обувь, тем тяжелее она сама. Поверье гласит, что если ветка под тяжестью обуви сломается, Дацуэба заживо сдерёт с грешника кожу.       «Забавно», — подумал Чуя.       Первое же препятствие на их пути могло перекосить поголовно каждого из них.              — Я надеюсь, ты был честным мальчиком, Аку, — улыбнувшись в попытке приободрить друга, подшутил Чуя. — И не врал никому, кроме того бариста, которому напиздел про непереносимость лактозы.              — Не вини меня в том, что альтернативное молоко стало таким популярным, — Рюноске угрюмо фыркнул, отведя взгляд. — Ты хоть представляешь, как выглядел бы студент-юрист, просящий сладкий фисташковый раф на миндальном молоке с ванильным сиропом?              Чуя усмехнулся; каждое утро он тащил Рюноске в кофейню неподалеку от их универа: «за вторым завтраком, срочно-срочно, умираю от истощения прямо сейчас». Накахара обычно брал себе шоколадный круассан, кусочек пиццы и стандартный латте без сиропа, а вот Акутагава… Поначалу он заказывал обычный эспрессо и просил Чую купить ему мороженое, чтобы смешать это все в один напиток; Чуя быстро понял, что Рюноске хотел, но стеснялся заказывать эти углеводные бомбы из детского меню кофейни. Стараясь не задевать гордость друга, он предложил в диалоге около кассы сказать что-то типа: «Ох, как же меня достала эта аллергия на молоко…», чтобы бариста услышал и предложил ему варианты на альтернативном.              С тех пор Акутагава со спокойной душой наслаждался всеми вкусами сладкого молока, что есть в кофейне, и другими прелестями детского безаллергенного меню.                    — Представляю, вижу его прямо перед собой, — Чуя снова улыбнулся, а потом посерьезнел и развернулся к Дазаю. — А ты? Насчет чести и честности спрашивать уж не стану, скажи хоть, что людей тобою было убито меньше хотя бы сотни.              — Ну… — Дазай притворно задумался, приложив палец к губам. — Напрямую убито — да, меньше, а если считать вместе с доведениями до самоубийства, то уже и не сосчитаю правильно…       Чуя фыркнул, качнув головой, и отвернулся от Дазая. Сама мысль о таком казалась полным бредом, но сейчас он действительно был вынужден думать о том, как собирается помогать Осаму, если тот и правда грешил; в Японской мифологии «грехов», как таковых, толком не было — убийства, да общая нечестность, и всё. Это облегчало ситуацию, но Чуя очень уж сомневался в честности Дазая.       Лишаться глаза не хотелось.              — Веди себя нормально, ясно? — нахмурившись, Чуя приподнял бровь. — Сдохнешь — убью.              — О-о, Чуя уже переживает за меня!              — Я переживаю за свои глаза.              — Наверняка, — Дазай кивнул. — Но вот своего друга ты не предупредил!              — Ему я доверяю, — Чуя фыркнул. — И он не выёбывается.              — Правда?! — в разговор вмешался Николай. Он положил руки на плечи Чуи, подойдя сзади. — Он так не делает? Как пре-кра-сно! Я просто обожаю простых людей!              Николай переметнулся к Акутагаве, но успел только протянуть руки перед тем, как тот отшатнулся и встал за Чую, показывая явное нежелание общаться с остальными. Чуя усмехнулся и выпрямился, переведя взгляд с Дазая на проход.              Собраться духом пришлось быстро; выбора особо не было. Первым пошел Тетте — он и вызвался сам, и был из всех самым ловким и сильным. Как сказал Хироцу, этот парень — бывший военный, дослужившийся до безумно впечатляющих для его возраста званий. Вел он себя тоже подобающе; всегда вызывался идти первым, присматривал за старым Хироцу и очень негодующим по поводу такого к себе внимания Мори, но оставался отстраненным и немногословным.              Протиснувшись внутрь, Тетте крикнул остальным, что все хорошо. После него пошел Мори, за ним Рампо и Хироцу. Чуя думал, что будет разумнее пойти перед Рюноске, но тогда тот остался бы на этой стороне с Дазаем и Гоголем, и не было никакой гарантии того, что эти упыри не заставят его идти последним, что определенно было опасно, поэтому Чуя пропустил Акутагаву вперёд.              По ту сторону было… совсем не так, как он представлял. Здесь не было холодно, было душно и жарко, воздух был до тошноты плотным и влажным. Чуя хмуро оглядел местность: они стояли на невысоком возвышении, спуск с которого вёл прямо к реке. Здесь она текла не так быстро, как в деревне, и пальцы Чуи дрогнули, обхватив оберег через ткань кармана штанов. Рука потянулась к нему инстинктивно; смотреть через него на реку он вовсе не хотел… ничего хорошего он там, в любом случае, не увидел бы.       — Хорошая идея, Чуя, — склонившись над его ухом, прошептал влетевший вслед за Рюноске Дазай. — Посмотрим, что тут?              — Посмотри, конечно, — в ответ фыркнул Чуя. — Уверен, тебе только такое и нравится.              — Здесь странно, — поправив широкий ворот темного бушлата, сказал Акутагава. — Воздух какой-то… — он нахмурился, опустив на Чую взгляд с явным вопросом, — жирный, что ли…              Рюноске выставил руку и потер указательный палец о большой. Кожа скользила, будто он окунул руку в масло. Прикусив губу, он переместил взгляд с Чуи на Николая, потом на Дазая, ожидая хоть какой-то реакции, но в замешательстве были поголовно все. Дышать стало не только тяжело, но ещё и противно.              — Рампо-сан, — обратился Дазай. Сейчас он звучал абсолютно серьезно и насторожено. — В книге есть что-нибудь о здешнем воздухе? Дышать безопасно?              — Безопасно, но очень мерзко, — парень кивнул, развернувшись к четырем сбившимся в кучку. — Воздух здесь такой из-за воды, в которой прямо сейчас плавится плоть мертвяков.              Вот черт. Чуя точно не хотел бы знать этого.              Он почувствовал, как резко во рту прибавилось горькой слюны, из желудка по горлу прокатился мерзкий ком, заставивший его согнуться и схватиться за шею в попытке успокоить рвотные позывы. Стоящий рядом Рюноске широко раскрыл глаза в шоке, а потом опустил взгляд на друга, осторожно похлопал его по спине, пытаясь приободрить. Сам он лишь прикрыл рот рукой и кашлянул, тяжело сглотнув.              Дазай так и стоял на месте, тревожно вытянувшись стрункой. Его губы сжались в тонкую линию, глаза холодно сверкнули, нос сморщился, как будто он вдохнул чего-то крайне неприятного, а уголки губ скривились в гримасе отвращения. Казалось, он тоже едва сдерживает рвоту. Николай, задрав голову, повел носом, вдохнул и легко пожал плечами, будто его ничего не волновало.              Некоторое время все молчали, только самые старшие и Рампо обсуждали план действий, пока остальные ждали, но это очень скоро надоело заговорившему первым Дазаю:              — Что такое, Чу-у-уя? — он гадко улыбнулся, сцепив руки за спиной. — Уже хочется вернуться домой и подышать сладеньким парфюмом своей мамули?              — Я сюда приперся не «Версаче» нюхать, идиот, — хмуро подняв на Дазая взгляд из-под растрепавшейся челки, прорычал Чуя. — Отъебись от меня, пожалуйста, до тех пор, пока не вляпаешься во что-то, где будет угроза сдохнуть.              Он толкнул его плечом, резво спустившись к остальным. Акутагава последовал за ним, не забыв проверить Графиню.              Мост через проклятую реку выглядел точно так же, как был зарисован автором рукописи: каменный, низкий, старый и жуткий. Он выглядел так, будто первому шагу по нему было суждено стать последним в жизни шагнувшего человека. Камни потемнели от поднимающейся вверх влаги и пара, в трещинах засела плесень и пузырящаяся гниль. На камнях перил были вырезаны две головы дракона, которые от старости стали едва различимы. Река под мостом кипела, Чуе казалось, что ледяная горная река, что он видел в Инунаки, здесь превратилась в текущую лаву.              — Как по ней возможно пройти? — нахмурившись, спросил Тетте, подошедший ближе. Он всмотрелся: — Она буквально кипит.              — Кипит? — к нему подбежал Гоголь. — Она ж ледяная, тебе не холодно что ли? А вдруг за-бо-лел?              Тетте спокойно убрал от своего лба протянутую ладонь Николая и хмуро его оглядел.                    — Ты действительно не чувствуешь жара от этой воды?              — Она ледяная!              Суэхиро, задумавшись, потер подбородок пальцем. Всмотрелся в реку, наклонился и протянул руку, тут же её отдернув; ладонь обожгло паром, и он поднял взгляд на стоящего рядом Чую. Тот пожал плечами, удивленно переводя взгляд с Тетте на Николая.              — Она горячая… — он заверил: — Это очередной твой ебучий прикол или что?              — Нет-нет, она правда… — Николай оборвался, даже захрипел в конце слова, и нервно зашарил взглядом в поисках Дазая. — Дазай-кун! Скажи, река горячая или холодная?              Осаму медленно повернулся в сторону окликнувшего, приподнял бровь, глядя на него почти брезгливо. Он сунул руки в карманы темных брюк, ловко сменил выражение лица на мерзко-ядовитое и подошел к Николаю. Чуя проводил его недовольным взглядом, а потом снова засмотрелся на обсуждающих что-то Рампо, Мори и Хироцу. Накахара был в полном ступоре, будто вот-вот готовый провалиться в глубокий сон, и ничего услышать не мог.       — Это какой-то вселенский заговор, типа того спора в «Твиттере» насчет цвета платья? — он спросил с сарказмом, приподняв бровь. — Оно, кстати, черно-синее.       «Бело-желтое оно, блять!» — немного очнувшись, подумал Чуя.       — Река холодная, — отстраненным тоном заключил Акутагава, вставший позади Чуи. Он усадил тануки на камень рядом с хозяином. — Как она может быть горячей, если течет среди скал?              Накахара рефлекторно выставил ногу перед камнем, на который Рюноске посадил Графиню, чтобы та не скакнула в воду, скрестил руки на груди и кивнул, соглашаясь… но только после этого осознал, что только что сказал его друг.              — Рю, она… — он оборвался, тряхнул головой, еще раз глянув на реку. — Она горячая, я, вон, смотрю, чтобы Ди туда не наебнулась и не сварилась…              Акутагава недоуменно скривил губы, глянув на звучавшего слишком уж по-настоящему пораженным друга. Он осмотрел его; Рюноске знает Чую давно, и врать тот никогда не умел, но даже если бы Накахара был самым искусным лжецом, сейчас не поверить ему было просто невозможно. Он был страшно растерян, такое не сыграешь.              — Друзья-товарищи-господа-сопляки! — вскрикнув, Рампо забрался на булыжник, где сидела Графиня. — Я просил ведь вас не разводить эти нюни. Скажите-ка мне, кто тут чувствует от реки холод?              «Я» — одновременно отозвались Дазай, Гоголь, Мори и Акутагава.              Тетте, Чуя, Хироцу и сам Рампо промолчали.              — А остальные, значит, чувствуют жар. Ага-а, — забавно прикусив язык, Рампо снова заглянул в книгу, которую не выпускал из рук. — «Те, кому вода казалась жаркой, могли пройти по мосту — душа их так горяча, что в жаре кипящей воды испарится. Те, кому здешние воды казались холодными, могли пройти лишь вброд — душа их так холодна, что никакой лед не заморозит», — Рамо вздохнул, захлопнув книгу.              — И что это значит? — приподняв бровь, спросил Тетте.              — Это значит, что те, кто чувствует холод — грешники, — сказал Мори, прикрыв глаза.              Он завел руки за спину; уже знакомый всем жест, который каждый наблюдал за Дазаем, но в случае Мори это выглядело совсем по-другому. Дазай выглядел несерьезно, почти глупо. Мори же был отстраненным, уверенным. Его голос звучал спокойно и не выдавал никакого волнения, пусть то и было очевидным просто потому, что по-другому в этой ситуации не было возможно. Его интонация была резкой, утверждающей, не оставляла сомнений; он знал, о чем говорил.              — О-о, — протянул Дазай. — Прекра-а-асно.              Его хитрый взгляд встретился с напряженным взглядом Чуи.              Накахара поджал губы, а Дазай растянул свои в напряженной улыбке. Эмоций он особо не показывал, но и не тратил силы на то, чтобы их скрыть.              Умереть, встретившись с первой же сложной ситуацией, было бы совсем плохо. Придется — как же он ненавидел это слово — по-ста-ра-ться.