Как тебя покорить?

«Простите, я не должен был вас целовать» Тупо. «Простите, я не хотел вас целовать» Хотел. Ещё как хотел. Больше всего на свете, больше всей своей грёбанной жизни. «Простите за поцелуй, это произошло случайно. Я больше никогда не посмею нарушить ваши границы» Стереть. Стереть. Стереть. Нихрена не случайно это произошло, что за идиотские несерьёзные отмазки. И, пожалуй, нарушить его границы ещё хоть раз – это всё, чего Сергей вообще в этой жизни хочет. Поцеловать его, коснуться мягких губ, провести языком по самой кромочке ровного ряда верхних зубов. Ещё раз почувствовать, что его не отталкивают, а с равноценной страстью отвечают взаимностью, прижимаются всем телом, открываются ему. Почувствовать, что всё это по-настоящему. И всё же, страсть со стороны Харитона и желание, с каким он целовал его в ответ, не являются гарантией того, что теперь отношения между ними перейдут на какой-то иной уровень. Наоборот: неизвестно, как они смогут смотреть друг другу в глаза после этого поцелуя, и, скорее всего, отныне их более-менее начавшее налаживаться сотрудничество пойдёт по пизде. Харитон, как минимум, может снова закрыться в себе и начать избегать его, а как максимум – точно уйдёт из проекта, сославшись на разногласия с режиссёрами. И только Сергей будет знать ещё одну причину, подтолкнувшую его уйти. Знать и винить себя: вместо того чтобы удержать его, он сам всё сломал и похерил, потому что позволил себе лишнее. Позволил себе так нахально уничтожить его личные границы, засосал его без разрешения, воспользовался его обманчивой мягкостью… Харитон когда-то сказал ему, что не приемлет даже дружбу на работе. А он, идиот, углядел в его поведении какие-то сигналы, которые тот якобы подавал ему, и набросился на него с этим поцелуем и со всей своей огромной бешеной любовью… Чёрт, и он ведь впервые в жизни поцеловал мужчину. И ему это понравилось в миллион раз больше, чем поцелуи с девушками. А может, именно потому, что это был Харитон? Интересно, много ли было мужчин, которым посчастливилось целовать Захарова за всю его жизнь? От этой мысли ревность в глубине души Сергея скручивалась противным узлом, но он не мог запретить себе об этом думать. А что, если у Харитона прямо сейчас есть тайные отношения с кем-то? Сергей, в конце концов, знал о его личной жизни только то, что живёт тот один с кошкой, – а это никак не противоречило тому, что он может с кем-то встречаться. Ведь, пожалуй, странно, что такой интересный мужчина абсолютно одинок. А Нечаев даже не спросил разрешения, можно ли его поцеловать, сразу полез – и, разумеется, всё бесповоротно испортил. В ориентации Захарова он больше не сомневался. Зато всерьёз задумался о своей: ему всё ещё не нравились мужчины – он просто был безоглядно, безрассудно, безумно влюблён в Харитона. Любовь к нему была выше земных понятий ориентации, приличий и прочей чуши – Сергей, в конце концов, полюбил его не за пол. Это было серьёзнее, чем всё, что он испытывал раньше. Когда-либо, с кем-либо. С кем? Кто были все эти девушки, окружавшие его? Несерьёзно, нелепо, неважно. Важен был только Харитон – и оттого так страшно было потерять то малое, что между ними уже было. Нечаев ненавидел неизвестность. Но из-за такого несвоевременного вторжения Сеченова в их разделённое на двоих пространство под голубым небом теперь между ними повисла зыбкая неопределённость. Ну вот кто просил Дмитрия Сергеевича приходить туда? Ах да, просили режиссёры. А их, блядь, кто просил?! И теперь Нечаев не знает, что думает Харитон по поводу этого поцелуя и как поведёт себя дальше. Что он сказал бы ему, не появись там Сеченов. Вряд ли от Захарова можно было услышать что-то вроде «Давайте продолжим в более интимной обстановке». Гораздо вероятнее – он начал бы возмущаться. «Что вы себе позволяете, Сергей Алексеевич!» Но и Нечаев тогда не стал бы молчать: прямо высказал бы, как сильно его любит – а потом поцеловал бы снова. Пальцы сами собой забегали по клавиатуре телефона. «Я просто люблю вас» Нет. Такие признания не бросают вот так – посредством глупых смс-ок, стыдливо теснящимися буковками, как оправдание за поцелуй. Такие признания говорят в глаза, честно и смело, передавая своё сердце в руки лично. Сергей отложил телефон в сторону и тяжело вздохнул. Решено: при следующей встрече они поговорят, чтобы раз и навсегда устранить замершую между ними неопределённость. Может быть, не настолько всё и хуёво, как он сам себе накрутил. Идеальный, но недостижимый вариант, предел мечтаний: Харитон не злится и не будет против, если их отношения после поцелуя выйдут на какой-то новый уровень – Сергей и сам ещё не решил, какой, но зудящее желание внутри подталкивало его к глупостям. Вариант более вероятный: Харитон отчитает его за фамильярность и несдержанность и скажет, чтобы раз и навсегда выбросил всю дурь из головы, забыл о том, что произошло на том балконе, нашёл себе девушку. Они коллеги и не более того. Нечаев в ответ молчать не станет и всё ему выскажет, конечно. Но тогда и самому Харитону придётся объясниться, почему сам потянул его к себе, почему отвечал на поцелуй так же голодно и жадно, почему не оттолкнул в течение всех этих бесконечно-долгих минут, пока они целовались там до одурения? «Я и сам не сдержался, поддавшись вам, но теперь давайте забудем». Ну уж нет. Сергей не позволит себе забыть. Ебучие пироги, ну и ситуация. Это будет самый тяжёлый диалог за всю его жизнь. И теперь он сидит здесь, бесцельно гоняя в голове варианты этого диалога и продумывая возможные реплики Захарова. Почему вообще говорить о своих чувствах так сложно? Не мужское это дело – о чувствах пиздеть. Да ещё и – объясняться с другим мужиком. Впрочем, объясняться в чувствах с девушками у Сергея тоже никогда не получалось. Зато отлично получалось отвечать за свои поступки, потому что вот это как раз – по-мужски. И если наворотил делов, значит, остаётся одно – разобраться. Из мрачных дум его вывел резкий звонок в дверь. Так мог звонить только один человек – три торопливых, нервных, вдогонку друг за другом звонка; так он трезвонил и в школьные годы, ещё когда мелким школьником едва-едва доставал до дверного звонка, там, на старой квартире, где был точно такой же звонок, в их родном городе; так он трезвонил и теперь, спустя годы, когда оба они переехали в Москву и стали добиваться здесь успеха, но кое-кто из них двоих, блядь, оказался ебучим подлым предателем и едва не разрушил его отношения с Захаровым, слив тому компрометирующие голосовухи – а теперь, сука, ещё и смеет заявляться сюда?! Сергей за две секунды перенёсся с дивана в гостиной к входной двери и рывком распахнул её – чтобы впериться взглядом во что-то жалкое и несчастное. Виктор выглядел откровенно хуёво: ссутуленные плечи, красные глаза (от слёз или от вечной работы за компьютером?), жалобно собранные бровки домиком и поджатые губы, смотрел побитой собакой – всегда в шутку называл Нечаева псиной, ну и кто тут теперь собака? — Чего пришёл? — хмуро пробасил Нечаев, сдвинув брови. — Я с предателями общаться не собираюсь, — отчеканил и попытался захлопнуть перед его носом дверь, но Виктор решительно и проворно ухватился за неё цепкими пальцами, пытаясь остановить его. — Нечаев, да подожди ты! Я хочу извиниться! Я действительно поступил как последняя мразь, переслав Захарову эти сообщения! — Да неужели?! — Я просто был очень на тебя зол, а раз уж у вас с Захаровым сотрудничество с самого начала не заладилось, я хотел, чтобы он узнал, что ты о нём думаешь, и превратил бы твою жизнь в ад! — Виктор, как всегда, был излишне драматичен, и его голос прорезали знакомые театральные нотки. Сергей едко усмехнулся ему в лицо: — Знаешь что?! Нихуя у тебя всё равно не получилось! У нас с Захаровым наоборот теперь полная идиллия, ясно тебе? Вот бы Петров охуел, узнав, что они с Захаровым целовались. Да, целовались, блядь, даже после этих сраных пересланных сообщений! Но такой информацией не делятся даже с друзьями, а уж тем более – с гнилыми подлыми предателями. — Ага, конечно, то-то он из проекта уходить собрался! Слова Петрова прозвучали как гром среди ясного неба, эхом оттолкнувшись от стен лестничной клетки, и зависли между ними тяжёлой грозовой тучей. Нечаев резко изменился в лице, сильнее стиснув в повлажневшей от волнения ладони дверную ручку: — Что? Захаров уходит из проекта?.. Ну всё, пиздец. Самые страшные его опасения подтверждались. Он всё испортил, всё сломал и разрушил. Всего один поцелуй с катастрофическими последствиями. Петров помялся на одном месте, попытался заглянуть через его плечо вглубь квартиры и с надеждой в угасшем взгляде посмотрел на него: — Мы можем поговорить как нормальные люди, в квартире, а не через порог? — Ты теперь не заслуживаешь считаться нормальным человеком! Нормальные люди, а тем более друзья, так, как ты, не поступают. На вопрос ответь! Захаров уходит из проекта? — Не знаю, — Виктор неопределённо пожал плечами. — Долетел до меня слушок такой, но о подробностях я не в курсе. Может, и не уходит никуда, — и, секунду помолчав, снова настойчиво повторил: — Мы можем поговорить? Может, и не уходит. Нихрена Петрову об этом не известно. По правде сказать, разборки с Виктором сейчас волновали Нечаева в последнюю очередь: все его мысли были заняты только Захаровым, злополучным поцелуем и тем, что теперь будет. С другой стороны, ему надо хоть на что-то отвлечься – иначе он сам себя сожрёт. Вздохнув, он хмуро опустил голову и нехотя посторонился, пропуская Виктора в квартиру: — Проходи. Несмотря на внешнюю суровость, Сергей был человеком весёлым, добрым и отходчивым, не умея долго держать обиду; желание хорошенько вмазать Виктору к этому времени куда-то испарилось, а сейчас на смену ему пришла даже жалость – в конце концов, Виктора бросила любимая девушка, уйдя к его немецкому приятелю и коллеге, мечты Виктора сделать ей предложение в день релиза Atomic Heart были разрушены, на работе Виктора душили дедлайны, ещё больше расшатывая его психику, – если от него в этой ситуации ещё и отвернётся лучший друг, с которым они дружили со школы, это будет уже слишком. С самого детства Сергей чувствовал какую-то постоянную ответственность за Петрова, присматривал за ним, как старший брат, хотя старше был всего-то на несколько месяцев, следил за его периодически отлетающей кукухой, которая, взгоготав по-гусиному, в последнее время всё чаще уносилась в далёкие ебеня. При всём своём шатком ментальном здоровье Виктор умудрился достигнуть в жизни гораздо большего успеха, чем он, искренне горел своей профессией и постоянно совершенствовался в ней, больше зарабатывал, планировал умотать за границу. И в отношениях с Ларисой до недавнего времени у него было всё идеально – чёрт знает, когда всё пошло по пизде, уж точно до появления между ними Штока. И собственные проблемы в личной жизни, неопределённость в отношениях с Харитоном и тревоги по этому поводу казались Сергею мелочью на фоне того, что сейчас переживал Петров. Доброе сердце и врождённое благородство не позволили бы Нечаеву всерьёз затаить обиду, отказать ему в прощении и послать его нахрен – не такой он был человек. Виктор – друг, которого ему подарила судьба, несмотря на то, что они были абсолютно разные, и вместе они прошли через непростое взросление, эпоху юношеского максимализма в неприветливом большом городе, множество проблем, которые, как могли, решали вместе – было бы глупо перечеркнуть всё это одним идиотским поступком. Поэтому уже через десять минут они примирительно пожали друг другу руки, а через полчаса уже сидели за кухонным столом, пожирая консервы с хлебом и запивая их пивом, – всё, что нашлось в холодильнике у Нечаева, опять забывшего закупиться нормальными продуктами. Зато консервы и обожаемая сгущёнка почему-то всегда присутствовали в его холостяцкой квартире, словно их запасы исправно пополнялись как-то сами собой. — Вообще, твой Захаров жесть, конечно, — вещал Петров, уминая за обе щёки кильку в томатном соусе. Нечаев лениво ковырялся вилкой в банке с паштетом, не столько ел, сколько постукивал вилкой по стенкам жестянки, слушая его. — Я уже и сам пожалел обо всей этой задумке с пересылкой сообщений, когда на следующий день он специально нашёл меня в нашем офисе – и как давай отчитывать при всех! Остальные, конечно же, не поняли, в чём вообще суть дела, но было неприятно. Минут десять высказывался, ни одного мата, а ощущение такое, как будто с говном смешали. Да даже ты в своих голосовых сообщениях не обосрал его так, как он меня! — Он это умеет, — усмехнулся Нечаев, вспоминая злополучный пропитанный фирменной Захаровской едкостью отказ в письменной форме, который многоуважаемый режиссёр Захаров отправил ему в ответ на позорные пробы в его сериал. — Вы этим поступком, говорит, не Сергея выставили в нелицеприятном свете, а себя, — эмоционально продолжал Виктор, переходя на свой экспрессивный театральный тон. — Только самый подлый, низкий и ничтожный человек способен на такое. Прочитайте, говорит, в толковом словаре значение слова «этичность», или попросите своих родителей воспитать вас как следует, а уж потом лезьте в общество взрослых, адекватных, порядочных людей, чтобы вас не пришлось перевоспитывать старшим. Сергей, говорит, имеет право думать обо мне всё, что хочет, а вы не имеете никакого права вмешиваться в наши с ним отношения. По-свински это, говорит. Ну и всё в таком духе. — Охуеть… Прямо так и сказал? — Сергея окутало сладкой истомой от осознания, что Захаров использовал формулировку «наши с ним отношения» ещё до того, как сам Сергей разобрался в своих чувствах к нему. Захаров вообще порой был… очень интересен в формулировках. — Ага, так и сказал, «по-свински»! Он много ещё чего наговорил. — Да нет, я про, кхм, «отношения», — смутился Сергей. — Ах, да, это он тоже именно так и сказал. А что? — Виктор заинтересованно выкатил на него свои глаза. — Не, ничего. Слушай, Петров, а вот почему у нас в игре у предателя, который устроил сбой роботов на Предприятии, имени никакого нет? — поспешил перевести тему Нечаев. — Ну, вообще-то в ранних концептах игры его звали Фрэнк Джонсон, — сообщил Виктор. — Довольно необычное для Советского Союза имя. — Потому что изначально он был иностранным учёным, который, прознав о некоторых тайных проектах Волшебника, устроил сбой на Предприятии, перед этим сбежав из трудового лагеря, куда его отправили ранее. Но от этого концепта в итоге отказались, всё поменяли, и теперь предатель – советский главный инженер сети «Коллектив», который пока не имеет имени. — А-а, так имя всё-таки будет? Тогда у меня есть вариант: «Виктор Петров», — предложил Сергей и гадко ухмыльнулся. — Как мы успели убедиться, это имя идеально подходит для предателя. Виктор моментально обиделся: уголки губ дёрнулись и опустились книзу, брови, наоборот, поднялись домиком вверх ещё сильнее, и на его лице застыло такое выражение, будто он сейчас либо расплачется, либо истерически рассмеётся: — Блин, Нечаев, ну ты всё ещё дуешься, что ли? Я же извинился! — Дуешься здесь ты. А я просто напоминаю, что предатель ты и есть. — Да заткнись ты, пёс, — беззлобно, хоть и всё ещё несколько уязвлённо отмахнулся Виктор. — А тот факт, что у твоего П-3 тоже имени нет, тебя никак не удивляет? — Нет, вот это меня как раз-таки совершенно не удивляет! П-3 получил тяжёлое осколочное ранение на войне, полностью потерял память, забыл всё о себе, в том числе и собственное имя, а документы были утеряны. Потом в военном госпитале его выходили Волшебник и… и кто-то ещё, я так и не понял по сюжету, — Нечаев нахмурился, пытаясь припомнить, что там говорил ему режиссёр. Но разобраться в игровом сюжете действительно было сложно, особенно когда озвучиваешь отдельные обрывочные куски, не имея перед собой ни полноценной картинки происходящих в игре событий, ни чёткой временной линии, на которой эти события можно расположить. — Но память к нему так и не вернулась. Волшебник дал ему позывной, определил его на службу в «Аргентум». Но за два года до событий игры произошла миссия в Болгарии, на которой Плутонию снова прилетело по башке – и снова-здорова! Походу, память у моего Плутония – больное место, — усмехнулся он, почесав затылок. — Хоть и странно всё это. Мне вообще кажется, что кому-то выгодно зачем-то регулярно память ему «чикать», — показал он пальцами жест, означающий ножницы. — Кому выгодно? Волшебнику? — Петров заинтересованно склонил голову набок. — А хер его знает! Я так понял, Плутонию вообще с окружением дико «повезло» – сплошные предатели и пидоры всякие кругом! Мало ли, кто там чего замышляет. «Только одному Чарльзу и можно доверять», – подумалось. Но вслух он этого не сказал. — А давай тогда назовём твоего Плутония «Сергей Нечаев», — выдвинул предложение Петров. — И будет он преследовать подлого предателя Виктора Петрова, а когда наконец настигнет его в локации роботизированного театра… — …то вломит ему пизды. — Не угадал! — Виктор торжествующе захохотал и самодовольно отпил пива. — Нечаев сам огребёт, потому что в театре его будет ожидать мадемуазель На-а-а-аташа! — провозгласил на манер конферансье, громогласно объявляющего новый номер прославленной звезды или выход рестлера на ринг под овации публики, и для большей эпичности поднял над головой бутылку с пивом. Сергей, ни капельки не впечатлённый, флегматично посмотрел на него. — В душе не ебу, что там у тебя за Наташа. А у меня есть Чарльз. И мы с ним вместе твою Наташу на винтики разберём, а потом и до тебя доберёмся. — Боюсь-боюсь, — Виктор рассмеялся. — Кстати, «Чарльз» – тоже не очень-то обычное имя в сеттинге Советского Союза. Тебя и это не удивляет? — Блин, вообще-то, для себя я уже давно переиначил его в «Храза», — признался Сергей – и наконец поделился с Виктором всей историей возникновения этого прозвища. Петров был в восторге и веселился от души. Он даже развил мысль: поскольку разумная перчатка задумывалась как сосредоточение информации, «Храз» в данном случае могло бы означать «Хранитель Знаний». — Браво! Игра, в которой главный герой майор Сергей Нечаев и его нейрополимерная перчатка Храз, он же Харитон Захаров, он же Хранитель Знаний, идут по следу предателя Виктора Петрова, – вот в такое я бы поиграл! — Блядь, «Хранитель Знаний» же сокращается до «ХЗ»! — не отставал Нечаев, покатываясь от хохота. — Говорю я ему такой: «ХЗ, как этого робота ушатать?» – а он мне отвечает: «ХЗ, товарищ майор»! Чёрт, как же на самом деле Сергею в последнее время этого не хватало. Делиться с лучшим другом всякими тупыми идеями и приколами, обсуждать игру, просто пить вместе пиво и ржать со всякой хуйни – крохотные золотинки дружбы, и ради этого он готов был простить Петрова, тем более что тот раскаялся, да и поступок его, по сути, никак не испортил отношения Сергея с Харитоном. Отношения с Харитоном Сергей испортил сам, лично, без чьего-либо вмешательства – тем, что не сумел сдержать свои грёбанные чувства, свои губы, язык и загребущие руки при себе. Спасибо хоть, что хуй свой в штанах удержал, блядь – а то ведь при виде такого доступного Захарова все его разумные мысли дружным строем покинули голову и стремительно двинулись на нижние этажи… — Ну так что, мир-дружба-жвачка? — вырвал его из новой пучины резко нахлынувших мрачных раздумий Виктор. — Я хочу убедиться, что ты окончательно меня простил. Неожиданно в голову Нечаева закралась одна идея. — Окончательно я тебя прощу, если ты поможешь мне с одним делом. Но это понадобится только в случае, если Захаров не уходит из проекта. «А если уходит… тогда и я уйду». — Помогу, — с готовностью кивнул Виктор. Немного поколебался и повертел в руках почти опустевшую бутылку с пивом, прежде чем продолжить: — Слушай, но тогда и ты помоги мне в отношениях с Ларисой. Я люблю её, не могу, понимаешь! Там как раз и этот коварный разлучник, романтик фашистский, горе-любовничек хренов в Австрию свою упиздовал и не будет крутиться рядом. Я уверен, что она сможет дать мне ещё один шанс. «Сможет ли Харитон дать мне ещё один шанс?..» — Блядь, Нечаев! Ты как будто вообще не здесь и о чём-то совсем другом думаешь, — Виктор, пожалуй, действительно знал его слишком хорошо, а может быть, здесь даже не нужно было быть его лучшим другом и знать его много лет, чтобы сразу заметить, что Сергей витает где-то в своих мрачных мыслях и всерьёз о чём-то тревожится. Сергей в очередной раз вынырнул из пучины, столкнулся взглядом с глазами Петрова, пытливо всматривающегося в него. — Да всё нормально. Так и быть, сделаю всё от меня зависящее, чтобы ты смог отвоевать у фрица и завоевать свою Ларису, — ободряюще похлопал его по плечу. За последние недели Сергею довелось стать невольным свидетелем того, как Штокхаузен подвозил Филатову, как дарил ей букеты цветов, как мечтательно она улыбалась от его галантных ухаживаний – но даже после всего этого верилось, что между ней и Виктором ещё сохранились неугасшие искорки чувств, что у Виктора действительно есть ещё шанс, что у него получится её покорить. И Сергей честно готов был ему помочь. Сможет ли он сам покорить Харитона – в этом Сергей не был так уверен. Виктор просиял. Словно весь неподъёмный груз проблем разом свалился с его плеч, а жизнь показалась простой и лёгкой; он поднялся со своего места, почти пританцовывая, донёс пустые пивные бутылки до одиноко притулившегося под мойкой мусорного ведра, возвращаясь обратно – выглянул в окно, где улица дышала прохладой свежего летнего вечера – и наконец снова сел к столу напротив Нечаева. — Ладно, рассказывай, что там у тебя за дело?

***

Новое утро вспыхнуло розовым рассветом, встрепенулось перезвоном птиц на улице и привычным утренним шумом, вонзилось в сердце вчерашними тревогами. Нечаев почти не спал в эту ночь – всё те же мрачные мысли про разрушительные последствия поцелуя с Харитоном катались в голове, как огромные чугунные шары. Перед рассветом он всё-таки провалился в неспокойный сон: снилось, как он целует Харитона, касается призывно приоткрытых губ нежно-нежно, вторгается во влажный рот с решимостью завоевателя, подбиваемый отсутствием сопротивления – но потом Харитон отталкивает его, отвешивает ему пощёчину, начинает сурово и зло отчитывать, почему-то вокруг появляются люди, и он ругает его при всех – при режиссёрах, Дмитрии Сергеевиче, Викторе и ком-то ещё, прямо как при всех отчитывал Виктора в его офисе, и Сергей стоит перед ним пристыжённый и растерянный; и снова, снова – снилось, как он целует Харитона, впивается в его губы, прижимает к себе, как самое дорогое и нужное – но Харитон в его объятиях растворяется призрачной дымкой, и Сергей ловит руками пустоту. Когда он подорвался с кровати по будильнику, на языке была горечь от тех отчаянных, пропитанных болью поцелуев во сне, в руках была всё та же пустота, на душе было дерьмово. Но нужно было собираться и идти на студию. Ещё хорошо, что они с Виктором договорились увидеться утром и пойти на работу вместе – точно так же, как и много раз до этой глупой ссоры, тем более что им обоим было по пути. И сегодня Сергей был благодарен Петрову за то, что, когда они встретились и пошли к студии, тот, словно почувствовав, что Нечаев в дурном настроении, продолжил разгонять вчерашние дурацкие шутки и принялся сыпать тупыми анекдотами, переделанными под Atomic Heart, – Нечаев, поддерживая разговор, моментально отвлёкся от своих дум и сам тоже от всей души практиковался в остроумии. — Чарльз перед боем вселяет боевой дух в П-3: «Вы сильный!» П-3: «Я сильный!» Чарльз: «Вы матёрый!» П-3: «Я матёрый!» Чарльз: «Вы даже не знаете, что значит сдаваться!» П-3: «Я даже не знаю, что значит матёрый»… — П-3 увидел на деревьях свежие почки. «Опять моё сознание в Лимбо отдыхало. Бедные члены комиссии политбюро», — подумал П-3… — Да не члены, а почки!!! В итоге на студию они ввалились под аккомпанемент с трудом сдерживаемого хохота; но очередная шутка оборвалась на полуслове, смех застрял в горле, Сергей так и замер в дверном проёме, когда увидел – его: Харитон, как ни в чём не бывало, сидел за столом, на своём постоянном месте, активно обсуждая что-то с одним из режиссёров озвучки, сидевшим рядом. Значит, он не ушёл из проекта! Да, Харитон был здесь – и, подняв голову, столкнулся взглядом с Сергеем. От того не укрылось, как что-то неясное промелькнуло в его глазах за стёклами очков, как он быстро облизал губы (вспомнил их поцелуй?), как нервно сглотнул. Сергей, как в тумане, проследил взглядом его нервически движущийся кадык, на фоне пробежала мысль: почему он тогда не поцеловал его в шею? Побоялся, ограничился только пьянящими ласковыми губами, а ведь мог бы оторваться от этих губ и скользнуть ниже, в вырез рубашки, по нежной коже, сегодня вновь плотно закованной в броню свитера с высоким горлом. Облизать кадык, выбить стон и поймать губами вибрацию горла, рождающего этот самый прекрасный на свете голос, ещё ниже – прикусить зубами острые ключицы. Переместить ниже и руки, облапать везде в самых запретных местах, потому что больше такой возможности ему уж точно не представится. Они смотрели друг на друга, наверное, с минуту, пока мир вокруг перестал существовать. Виктор, прошедший дальше к столу, обернулся на Сергея, всё так же остановившегося в дверях, режиссёр тоже повернулся к нему и, кажется, поздоровался. А они всё продолжали смотреть друг на друга, и между ними рождалось нестираемым воспоминанием – тот балкон под открытым небом, жадное соприкосновение губ, руки на талии и в волосах. Первым «очнулся» Харитон. Поправил очки, бросил короткий взгляд на Виктора и деловито поинтересовался: — Вижу, вы помирились с другом, Сергей Алексеевич? — А вы помирились с нашими режиссёрами, Харитон Радеонович? — в тон ему спросил Нечаев, осознавая, что прозвучало как-то слишком дерзко и с вызовом. — Да. Мы перезаписывали некоторые сцены. Ваше участие здесь не потребовалось. Сергей почувствовал, как у него неприятно сжимается сердце. Холодное равнодушие, официальный тон, знакомая строгость. Как он и предполагал, Харитон избрал тактику закрыться от него, вернуться к начальному официозу, выстроить вокруг себя высокие стены, которые невозможно взять осадой и штурмом. Скользнув ещё раз туманным взглядом по нему, Харитон вернулся к обсуждению рабочих вопросов с режиссёром, старательно игнорируя Нечаева и делая вид, что очень-очень занят. Кажется, он всё-таки добился своего: теперь с ним работал только один режиссёр, который, наученный горьким опытом и теперь знающий, что Захаров в случае чего может запросто уйти из проекта, начал по-настоящему к нему прислушиваться. Между тем Виктор заявился сюда вместе с Нечаевым не просто так: они убедились, что Захаров не покидает их – а значит, нужно было помогать с делом, которое они обсуждали вчера. — Эй, Кирилл, — окликнул Петров режиссёра, — переговорим минутку? Есть одна идея. — Молодой человек, вы что, не видите, что мы разговариваем? — моментально вскинулся Харитон, укоризненно воззрившись на него, и недовольно покачал головой. — Кажется, мои попытки научить вас хорошим манерам были бессмысленны: всё безнадёжно запущено. Вредина. Ну вот чего он так невзлюбил Петрова? Даже Сергей его уже простил. Или, может, этот негатив в его сторону – только потому, что он друг Нечаева, и позже в общении с Харитоном Нечаев столкнётся с таким же негативом? — Да всё нормально, — поспешил успокоить Захарова режиссёр, примиряюще коснувшись рукой предплечья «звезды дубляжа», и поднялся со своего места. — Мы, в принципе, уже закончили, через пару минут начнём запись. Пойдём, Виктор, чего там у тебя, — и торопливо отвёл Петрова в смежную со студией аппаратную за стеклом, где они принялись таинственно и тихо переговариваться. Сергей же уселся на освободившийся стул рядом с Харитоном. Внутри всё дрожало и горело огнём от близости человека, которого он, блядь, ещё вчера целовал, к которому ему так нужно было сейчас прикоснуться, которого он любил и хотел, внутри всё рассыпалось и болело от нового витка Захаровского равнодушия – но виду Сергей не подавал, сидел спокойно и расслабленно, скучающе глазея через стекло на перешёптывающихся Виктора с режиссёром. Хотя взгляд так и норовил съехать вправо, на сидящего всего в нескольких сантиметрах от него Харитона – который тоже сидел, в общем-то, спокойно, но его волнение выдавало то, что он снова принялся терзать и крутить пальцами свой блядский перстень на мизинце. Между ними двоими всё сильнее натягивалась струна неловкости. Раньше перед работой и в перерывах между записью они хотя бы о чём-то разговаривали, короткие перебрасывания ничего не значащими репликами, лёгкие шутки, вызывающие у Захарова сдержанную полуулыбку, советы и обсуждения по работе, а теперь – молчание с каждой секундой становилось всё более тяжёлым и напрягающим. Им нужно поговорить о том, что произошло. Но – здесь, конечно, было не место и не время, да и где гарантия, что этот разговор всё не усугубит? Скорее бы уже просто приступить к работе, перевоплотиться в П-3 и хотя бы на время переключиться – хоть Нечаев и не представлял, как сейчас будет читать реплики своего персонажа, когда в голове теснятся совсем другие мысли. — Над чем вы так весело смеялись со своим другом, когда зашли сюда, Сергей Алексеевич? — неожиданно спросил Захаров. Нечаев чуть ли на стуле не подскочил от внезапности, не поверив своим ушам. Харитон заговорил с ним! Сам, первым нарушил это тягостное молчание! Серьёзно? Задал вопрос ленивым, скучающим тоном – но Сергей чувствовал, что за этой маской и непробиваемой бронёй скрывались те же эмоции и чувства, что и у него самого. — Да так… анекдоты, переделанные под Atomic Heart, друг другу рассказывали, — немного неуверенно и растерянно, с какой-то внутренней опаской ответил он, но тут же чуть приободрился и с нагловатым видом придвинулся ближе к нему: — Хотите, и вам расскажу? Расстояние между ними снова стремительно сократилось. И – у Сергея едва не сорвало крышу, когда он увидел, как Харитон – наверняка даже против собственной воли – опустил глаза на его губы. Бл-лядь! Сдерживать себя рядом с ним становилось всё сложнее. Удивительно: до поцелуя с Харитоном Нечаев думал, что одного поцелуя с ним будет достаточно. Узнать, каково это, попробовать, почувствовать – и всё на этом. Но теперь, когда он узнал, как охуенно с ним целоваться, он будто стал ещё голоднее, ему хотелось ещё, и ещё, и ещё, больше и дольше – и голод этот туманил разум, а в сердце разгоралась боль от невозможности теперь когда-либо снова получить желаемое. Харитон больше не позволит ему – и себе – совершить такую глупость. Даже если сейчас неосторожно смотрит на его губы. Словно опомнившись, Харитон моргнул и отвернулся от него, сев ровно, сцепив руки в замо́к и глядя прямо перед собой. Так же ровно и бесстрастно проговорил: — Если вам так угодно. — Но сразу же скосил плутоватый взгляд в его сторону и уточнил: — Неприличные, надеюсь? — А вы хотите неприличные? — Ну мы же все здесь взрослые люди. Нечаев усмехнулся. Дурацкие тупые анекдоты, да что угодно – лишь бы не это остопиздевшее неловкое молчание. А неприличностей Харитон сам попросил – пусть потом не возмущается, преисполненный в своей сияющей чопорности, и не морщит свой прекрасный нос. — Ну хорошо, слушайте. Надел П-3 перчатку, а она ему как ра-а-а… — …Как раз? — …Как ра-а-аспиздится, что она, мол, волшебная. Обещает ему исполнить любое его желание. П-3 подумал-подумал и говорит: «Эх, поебаться хочу!» А тут инженер-предатель устроил сбой на Предприятии, кругом роботы-убийцы, мутанты, трупы, пиздец!!! И перчатка смеётся и такая: «Ну, ебись». Харитон слушал внимательно, слегка наклонив голову набок и кивая в такт словам, точно Нечаев преподносил ему какую-то сверхважную информацию, а когда тот закончил (кончил, ха) – то вежливо улыбнулся до проступивших ямочек на щеках (как же Сергей хотел расцеловать его эти ямочки) и произнёс: — Так это не анекдот, Сергей Алексеевич. Это же краткая аннотация к вашей игре, — почему-то Захаров всегда неизменно говорил об Atomic Heart «ваша игра», звуча при этом немного пренебрежительно, несмотря на своё собственное участие в этом проекте. Потом, заметив, что Петров с режиссёром продолжают о чём-то увлечённо болтать (теперь уже явно не о том-самом-деле) и не спешат к ним возвращаться, снова повернулся к Сергею: — Очаровательно, а что-то ещё есть в вашем арсенале? — А то! — Нечаев под его поощрением совсем расхрабрился. — Идёт П-3 по дороге, везде кровища и трупы, а прямо перед ним лужа с говном. «Товарищ майор, — предупреждает его Чарльз, — это очень глубокая лужа!» «Похуй!» — сказал П-3 и пошёл вперёд. Оказалось – по уши. — Идёт дальше – весь в говне, оружие в говне, перчатка в говне, — внезапно невозмутимо продолжил Харитон, чем озадачил Нечаева. Тот узнал анекдот: про рыцаря и принцессу, но аж затаил дыхание. — Дорога вся в говне, трава, деревья… Добрался до «Челомея» – там то же самое: стены, ковры и даже роботы-близняшки – всё в этой самой субстанции. Стучится в дверь, открывает ему Волшебник – тоже весь, сами понимаете… И П-3 у него спрашивает: «А где у вас тут опорожниться можно?» «Опорожниться» вместо «посрать», вот это стиль, вот это цензура! Нечаев не знал, смеяться ему или охуевать с того, что Харитон, каким бы ни был снобом, а вдруг непредсказуемо решил подхватить его настрой и включился в переброс анекдотами не хуже Витьки – так же, как Чарльз мгновенно считывал настроение своего носителя, хоть и немного снисходительно, но поддерживая его солдафонские шутки. Доказывая, что тоже может огого. Кажется, те самые черти, которые водились в Захаровском тихом омуте, сегодня решили показаться и его подразнить. Твою мать, вместо того, чтобы поговорить о поцелуе и разобраться в своих отношениях, они травят ёбанные анекдоты! Что вообще происходит?! — Харитон Радеонович, ну вот от вас я такого не ожидал! — Понимаете ли, какое дело, Сергей Алексеевич, — вкрадчиво начал Захаров каким-то подозрительно едким Хразовским голосом. — Представьте: проводит Волшебник собрание у отряда «Аргентум» и приказывает: «Встаньте те, кто считает себя идиотом!» Встаёт Плутоний. «Ты что, сынок, считаешь себя идиотом?» — спрашивает Волшебник. «Нет, просто как-то неудобно, что вы один стоите». Так и здесь: неудобно, что вы один своими идиотскими анекдотами позоритесь. Хотел вас как-то поддержать. Вот же зараза..! Надо сказать, анекдоты Харитон рассказывал тоже красиво – необязательно было даже вслушиваться в смысл произносимых слов, чтобы заслушаться этой плавно льющейся речью с переливом интонаций, которые он менял, по ролям озвучивая реплики персонажей. И Сергей не отказался бы провести так целый день – просто перебрасываться с ним этими самыми «идиотскими анекдотами» и напропалую «позориться» до тех пор, пока не начнёт подводить память и не иссякнет фантазия, только бы не возвращаться к пугающей серьёзности и не затронуть то, что сейчас словно бы отошло на второй план. Не замечать слона в комнате, не открывать ящик Пандоры. Возможно, Харитон хотел того же самого. Потому что лукаво проговорил: — Что ж, у нас с вами 2:2, Сергей Алексеевич. Ваша очередь. Пока у нас с вами есть ещё время. — Хм… О, во! Перенесло Плутония в Лимбо, смотрит он – а там яблочко над землёй зависло и так и манит к себе. Он потянулся было, но вдруг – жуткий грохот, раскололась земля, вылезла огромная Жопа, заглотила яблоко и скрылась обратно. И тишина. Плутоний в ахере: «Что это было?!» Тут опять раскололась земля, вылезла Жопа и говорит: «Антоновка». — Нет, она говорит: «Помнишь, ты в первом анекдоте поебаться хотел?» А потом снова скрылась под землёй – и засмеялась так неприятно. — Блядь, Харито-о-он! — с этого Нечаева уже окончательно разнесло в щепки, и он захохотал, запрокинув голову и чудом не навернувшись назад вместе со стулом, чем обратил на себя даже внимание Виктора и режиссёра, – его хохот был слышен им через незакрытую дверь в аппаратную. Было смешно – от удачной связочки с его собственным первым анекдотом и от известной цитаты-отсылки; было горячо – от произнесённого Захаровым слова «поебаться» и от самого факта, что он так беззастенчиво намекнул на анальный секс. Но, только отсмеявшись, Нечаев вдруг осознал, что в пылу безудержного ржача простонал его имя – просто так, без отчества. Вот тебе и плата за то, что в своей голове уже давным-давно начал называть его просто Харитоном. Поспешно поднял голову, столкнулся с ним глазами и неловко, запоздало, совсем уже не к месту тихо добавил: — Радеонович… Харитон – Радеонович – смотрел на него совершенно серьёзно, без капли смеха в глазах и на губах, явно смутившись этого непредвиденного нарушения субординации. Как будто Сергей сейчас отнял у него один из многочисленных мини-щитов, которыми тот от него закрывался, как будто вытащил один камешек из той высокой надёжной стены, за которую запрещено было заходить. И хотя Нечаев, опомнившись, торопливо поставил этот камешек на место, можно было с уверенностью сказать, что так, как раньше, между ними уже никогда не будет. Хотя бы потому, что накануне эту каменную стену пушечным ядром насквозь проломил их страстный остервенелый поцелуй, и эта незаделанная дыра в стене зияла до сих пор. Да и сегодняшний камешек был – из фундамента. А если фундамент нарушен, есть риск скорого обрушения всей конструкции. — Ууу, Нечаев уже с ума сходит без работы, — насмешливо прокомментировал его взрыв хохота Виктор, возвращаясь в помещение вместе с режиссёром, и махнул ему. — Ладно, Кир, пойду я. Петров сделал своё дело – Петров может уйти! — подмигнул Сергею, мол, всё в ажуре, и быстрым шагом двинулся к выходу. — Удачи вам в работе. Работа. Да. Сегодня им предстояло озвучить довольно большой объём реплик. Разминка анекдотами слегка снизила градус напряжения, и всё же это было лишь пилюлей для временного заглушения симптомов, а не лечением причины. После записи им всё-таки придётся обсудить вчерашнее – через стыд, неловкость и сомнения. А пока – Сергей никак не мог преуспеть в миссии под названием «Настроиться на рабочий лад», наблюдая за тем, как Харитон наклоняется к микрофону и облизывает свои губы, прежде чем начать зачитывать реплики. Губы, которые он так хотел поцеловать снова.

***

— Мы сделали это, товарищ майор! — Я сделал это, не примазывайся. — Я оказывал поддержку и помогал морально, — обиженно засопел в перчатке Чарльз – да так, что Плутоний вновь почувствовал неуместный укол совести, заставивший его сразу смягчиться и миролюбиво отмахнуться: — Да и хер с тобой, ладно, помогал, — а потом, усмехнувшись, мимоходом уточнить: — Живой хоть? — Хоть вопрос и не имеет смысла, но спасибо, я в порядке, — смысла вопрос, может быть, и не имел, но Чарльзу явно было до ужаса приятно, что его состоянием интересуются. Чтобы скрыть лёгкую неловкость, вслед за этим он сразу же деловито спросил: — Мы готовы уходить? — Да конечно, хуле ждать-то! Задерживаться в этом комплексе больше действительно не было никакой необходимости. Нудный и долгий процесс сбора колб для активации генератора «Берёза» был позади – теперь они наконец-то могли покинуть «Вавилов». П-3 устало ввалился в лифт, уже привычно припав спиной к задней стене лифта, и нажал на кнопку. Пространства лифтов, как и комнаты отдыха, гарантировали временную безопасность и спокойствие, в них играла приятная музыка, а ещё именно здесь Чарльз обычно активизировался и начинал о чём-нибудь пиздеть – очевидно, чтобы занять его разговором, пока они едут, и его голос мягко вплетался в мотивчик той песни про утомлённое солнце, нежно прощавшееся с морем, которая обычно играла на пляжах, шипя звуком старой пластинки и дрожа далёким голосом исполнителя, и становилось так хорошо и свободно, будто, когда откроются двери лифта, они вдруг окажутся на отлогом взморье под палящим солнцем среди отдыхающих, а не на очередном тёмном, пропахшем кровью и опасностью этаже среди трупов. Вздохнув, П-3 твёрдо и категорично припечатал: — Надеюсь, больше я никаких сраных колб не увижу! — Я уверен, впереди нас ждёт что-то более интересное, — деликатно и как-то загадочно поддержал его Чарльз. П-3 опустил взгляд на свою левую руку – туда, где в перчатке прятался его верный помощник, его напарник, его… друг? Возможно, он сошёл с ума, привязываясь к бездушному искусственному интеллекту и называя его другом. Но, в конце концов, плевать, искусственный он там интеллект или ещё какой – звучит-то как живой. Красиво даже – заслушаешься. Да и помогает неплохо. Подумав ещё немного, П-3 решил всё-таки сказать то, что лежало на душе и что давно пора было озвучить. — Слушай, Чар-ли… — произнёс ласково и продолжил после небольшой заминки: — Ты, конечно, тот ещё надоедливый чёрт, но, несмотря ни на что, хочу сказать «спасибо». Ты и вправду оказался полезен. Один бы я тут с ума сошёл. Эти слова дались отчего-то непросто, через неловкие паузы и смущение, будто он признавался в чём-то важном не бесчувственному механизму, а настоящему человеку; как типичный суровый и скупой на эмоции вояка, П-3 не был мастером красивых слов и благодарностей, и говорил, как умел – но надеялся, что в этой фразе Чарльз сможет уловить всё, что нужно – и, может быть, даже то, что не было озвучено, а таилось между строк. — Благодарю, взаимно, — в хриплом голосе послышалось неподдельное удивление, словно Чарльз не ожидал, что когда-либо дождётся от своего грубого майора чего-то подобного, особенно после всех оскорблений и обвинений в бесполезности; к этому удивлению, кажется, примешалась даже неверящая затаённая радость. — Без вас я тоже никуда! — Да неужели? — Вы – моя батарейка, — прозвучало снисходительно и озорно, и П-3 сразу почувствовал, как стало легко и хорошо на душе. — Хах! Пошёл ты… — Только вместе с вами, товарищ майор. — Ну вот и пошли! — усмехнулся П-3; лифт как раз доехал до нужного этажа, и он вышел, быстрым шагом двигаясь к выходу из комплекса. — А будешь хорошо себя вести – после окончания миссии вообще подумаю над тем, чтобы тебя себе оставить. — Я вам настолько понравился? — сразу же закокетничал Чарльз, а в его голосе стало ещё больше удивления, наивного любопытства и самодовольства. — Боюсь, Волшебник всё-таки не позволит вам оставить у себя столь ценное устройство. И всё же, не скрою, мне очень приятно, что вы снизошли до того, чтобы столь высоко оценить мою практичность и пользу. — Смотри не загордись, перчатка, — грубовато поспешил спустить его с небес на землю П-3. — Ты всё ещё чартовски занудная и мозговыносящая херня, и я, честно говоря, сам не понимаю, как умудряюсь так долго тебя терпеть, да ещё и находить в тебе что-то хорошее. — Простите мне моё занудство, товарищ майор, — скромно «опустил глазки в пол» Чарльз. — Всё-таки меня программировали учёные. Просто я правда хочу быть для вас максимально полезным. Хотя вы отлично справляетесь и без меня, учитывая ваши превосходные боевые навыки. — Не подлизывайся. — Товарищ майор, я говорю искренне! Все мои алгоритмы, настройки и знания направлены на то, чтобы быть с вами искренним и честным. — Ну вот тогда искренне и честно мне ответь, какие у нас дальше планы. — Нам нужно добраться до станции «Лесная» и сесть на поезд до станции «Солнечная». Дальше пешком. — И где искать нашу станцию? — Надо пройти через деревню, в которой мы оказались. — Идём. Наконец-то – на улицу! После духоты и темноты комплекса небольшая утонувшая в зелени деревенька казалась настоящим раем даже несмотря на то, что вокруг летали «Пчёлы», занятые ремонтом разбитых роботов, издавали гудящие звуки «Ромашки», готовые в любой момент засечь нарушителя и поднять тревогу, да носились повсюду роботы «Работники», размахивающие своими циркулярными лезвиями. Продираясь через полчища врагов, Плутоний исследовал несколько пустых и заброшенных деревенских домиков, выбрался из деревни и решил доехать до станции «Лесная» на припаркованном у ворот деревни красном «Москвиче». Во время пути Чарльз продолжал развлекать его разговорами и веселить под звучащую из приёмника музыку «Радио будущего», и вроде бы ничего такого особенного не говорил, но звучал всё равно забавно и в какой-то степени мило – так, что Плутоний, ловко объезжающий встречающихся перед ними роботов, не мог не улыбаться и даже однажды, заслушавшись, чуть не пропустил нужный поворот. А потом получил всё от того же Чарльза наказ «быть внимательнее на дороге». Может быть, и в самом деле стоит попросить потом шефа оставить ему Чарльза, – с ним, по крайней мере, не так одиноко. Чего бы там перчатка про Волшебника ни пиздела, тот всё-таки по большей части относится к П-3 как к сыну и вряд ли откажет ему в такой просьбе. Чтобы скоростной поезд «Вихрь» домчал их до нужной станции, сначала пришлось пободаться с «Рафиком», роботом-машинистом, требующим от него билет несмотря на то, что во всём этом хаосе кассы больше не работали и билетов не было – и уж этот-то по степени занудства превосходил Чарльза в тысячу раз! «Това-арищ, согласно советским законам, безбилетный проезд возможен то-олько для инвалидов и беременных женщин! Предъявите справку от гинеколога или из психоневрологического диспансера!» – блядь, одному богу известно, как П-3 прямо там не порубил эту явно издевающуюся жестяную заразу на мелкие кусочки! Пусть, падла, Чарльза благодарит за то, что тот вовремя всунулся и остановил его от неминуемой расправы, оповестив, что уничтожение сучьего «Рафика» выведет весь поезд из строя. Не оставалось ничего другого, кроме как исследовать всю станцию и искать непросроченные проездные в карманах у погибших людей – чтобы, наконец найдя нужный билет и принеся его «Рафику», швырнув его ему в рожу, услышать от этого гада, что у него, как у сотрудника силовых структур, оказывается, есть право беспрепятственного перемещения! И нахуя тогда, спрашивается, нужно было гонять его за билетом?! Чёртова железка точно издевалась. И П-3 всё-таки не сдержался и прописал бы ему как следует – если бы они не спешили так сильно на ВДНХ. Пришлось, только разъярённо поскрежетав зубами, занять место у окна за столиком, где они с Чарльзом снова начали непринуждённую беседу. Но доехать до места назначения им было не суждено. Снаружи раздавался какой-то грохот и скрежет; выглянув в окно, П-3 увидел массивного круглого робота – ЕЖХ-7, в простонародье «Ежиха», которая то стремительно катилась по горным склонам, то, выпустив свои огромные лапы, точно гигантская обезьяна, цеплялась ими за соседний монорельс, идущий параллельно тому, по которому двигался их поезд. «Твою мать, сейчас на наш вагон перескочит!» – пронеслось в мыслях за секунду до того, как это случилось. Весь вагон затрясло и накренило, П-3 повалился на пол в хаосе падающих вместе с ним вагонных столиков и всевозможных столовых приборов с них; он несколько раз порывался оперативно подняться, но резкие толчки вагона снова и снова валили его с ног. Наконец беснующаяся «Ежиха» атаковала ни в чём не повинный поезд так мощно, что П-3 с ором и матами спиной вперёд вылетел из окна, пару раз перевернулся в воздухе, ударился головой об асфальт и на несколько минут отключился – под звуки громогласно звучавшей в поезде оперы Джузеппе Верди. Очнулся Плутоний от невыносимой боли в левой руке – будто её кисть положили под пресс и пытались раздробить. Открыв глаза, он в ужасе понял, что руку придавливает оторвавшийся от монорельса покорёженный вагон, судяпо всему, упавший на него, пока он был в отключке. Но самое ужасное, что под своей ладонью он заметил пару безвольно распластанных по асфальту проводов Чарльза с потухшими светодиодами. Сердце сковало страхом. И не вытянуть руку из-под этой махины, не увидеть остальные его нейроконнекторы, которые скрывались под его ладонью и под придавившим её вагоном… — Чарльз? — ответом ему была мёртвая тишина. — Чарльз, Чарльз, блядь, сука! Кое-как извернувшись, Плутоний упёрся ногами в вагон и попытался приподнять его, чтобы освободить руку. К счастью, после той злополучной неудачной миссии в Болгарии его ноги были высокотехнологичными металлическими протезами – приложив достаточно усилий, используя ноги как поршень и отталкиваясь от вагона, зарычав от напряжения, он сумел слегка сдвинуть громадину настолько, чтобы вытянуть из-под неё руку. И тут же, вскочив и отпрянув подальше от разъёбанного поезда, повернул руку ладонью вверх и снова едва не пережил инфаркт второй раз за эти несколько минут – все проводки Чарльза безжизненно висели на его руке, светодиоды не горели. Плутоний перепугался не на шутку. — Чарльз, какого хрена! — он слегка потряс рукой и попытался поднять пальцами другой руки несколько тонких проводков, но они напоминали опавшие стебли растений и уж точно не собирались больше завораживающе виться на его ладони, как раньше. — Не смешно, давай оживай! Чарльз, ну пожалуйста, ты не можешь вот так просто сдохнуть, только не сейчас! Только не сейчас, не так быстро, не так глупо! В конце концов, они только на половине пути! Может быть, П-3 и сможет преодолеть остальной путь самостоятельно и завершить миссию без своей уникальной перчатки; может быть, потом Волшебник даже починит её или выдаст ему аналогичную модель – но блядь, Плутонию не нужна была аналогичная, ему нужен был только Чарльз – язвительный, вредный, назойливый, с которым они имели общий опыт прожитых на задании приключений, общие шутки и общие воспоминания. Ему не нужен никто другой! Ему нужно, чтобы Чарльз прямо сейчас пришёл в себя, ожил и привычно затанцевал на его руке. — Чарльз, ебучие пироги, пожалуйста… Чарли… Чар-ли… Собственная рука болела нещадно, но на это было плевать. П-3 попытался пробраться пальцами внутрь открытой звезды в центре перчатки, надеясь отыскать там внутри какую-то кнопку включения или перезагрузки, но толком ничего не нашёл. Слишком мудрёное устройство, не для его ума. Чёрт, а ведь Волшебник, выдавая ему перчатку, велел быть с ней аккуратнее и говорил о её особой важности… Он снова подвёл шефа. Не успел П-3 об этом подумать, как огоньки нейросенсорных контактов слабо замерцали. Они мигали вразнобой, то ненадолго затухая, то снова пытаясь зажечься – и у П-3, сложившего ладони лодочкой и следящего за этой картиной с замиранием сердца, внутри всё переворачивалось от страха, волнения и надежды. Наконец нейроконнекторы дёрнулись, слепо поползали по ладони, словно пытаясь нашарить опору, и спустя ещё минуту, показавшуюся Плутонию вечностью, шатко поднялись и собрались в свою привычную форму. Чёрт возьми, Плутоний никогда не думал, что будет так рад, всего лишь увидев слабый лазурный свет его огней. — Чарльз… — счастливо выдохнул он, не веря своим глазам и своей удаче. — Живой?.. Теперь-то этот вопрос уж точно имел смысл. — Т-това… товарищ майор… — хрипло заскрипел Чарльз сквозь шипящие помехи, всё ещё сильно пошатываясь. Его светодиоды слабо стукались друг о друга, создавая едва уловимый звук соприкасающихся огоньков новогодних гирлянд. — Когда вы потеряли сознание и на нас начал падать вагон, я попытался применить телекинез, чтобы предотвратить его падение, но моих сил не… кх… кх-ватило… — Тише-тише, — П-3 не то погладил, не то осторожно похлопал пальцами правой руки по «спинке» привычно изогнувшихся проводков. Сердце в груди всё ещё заходилось в бешеном ритме из-за пережитых эмоциональных качелей. — Главное, что ты в норме. Еб-бучие пироги, ну и напугал же ты меня! — Простите, товарищ майор. — Грёбанная «Ежиха», пусть только попадётся мне ещё раз, я ей отомщу! — За меня? — За тебя, Чарльз. Подрагивающие усики благодарно потянулись к его лицу. Но как раз в этот момент Плутоний увидел бегущего вдоль поезда человека. Это был помощник Волшебника, заместитель генерального директора Предприятия товарищ Йозеф Гольденцвайг, немецкий учёный еврейского происхождения, пробивший себе путь в верхушку Предприятия от самого Берлина. Сначала он не заметил П-3 и пробежал мимо, а потом, повернув голову в его сторону, неловко упал на асфальт. После целого дня лицезрения трупов разной степени кровавости видеть живого человека казалось чем-то странным. Но теперь только от П-3 зависело, не станет ли тот ещё одним мертвецом после нападения очередного робота, которыми так и кишела станция. Подбежав к нему, П-3 помог ему подняться. Запыхавшийся заместитель долго не мог отдышаться и связать пары слов, но всё-таки передал от Волшебника небольшое полезное устройство и сообщение – нужно было включить на ВДНХ учебную тревогу, так как прямо сейчас туда спешила правительственная комиссия. А потом, выдав: «Агент П-3, вы же зольдат! Вы должны прикрывать меня! Вот и прикрывайте!», герр Гольденцвайг трусливо бросился бежать прочь, пригибаясь под мельтешащими низко над землёй «Пчёлами» и шарахаясь от «Вовчиков». Пришлось, достав электрический пистолет, действительно прикрыть его – и вступить в бой с одним из роботов, активировавших щит, под дурацкий детский мотивчик зазвучавшей где-то на станции песенки про сидящего в траве кузнечика. В итоге до ВДНХ они добрались примерно через час, оказавшись в Парке культуры и отдыха, разбитом в форме арены перед входом на Выставку. Но через несколько шагов земля под тяжёлыми берцами П-3 затряслась: на широкий барьер, окружавший парк, резво вспрыгнула «Ежиха». — Твою мать, вот это сюрприз! Опять она! — воскликнул Плутоний почти радостно, и покрепче перехватил оружие в руках. — Ну, вот теперь-то я с ней поквитаюсь! — Товарищ майор, осторожнее! Это ваш первый серьёзный противник! — в голосе Чарльза засквозила нешуточная тревога – как будто он знал, что П-3 в своём желании отомстить за него ринется в бой сломя голову, наплевав даже на собственную безопасность. — Робот ЕЖХ-7 очень опасен! — Да кто бы мог подумать! А на вид такое солнышко! Прокатившись по краю арены, «Ежиха» выпустила пару огненных колец, которые нужно было перепрыгнуть, – а затем принялась кататься по арене, как грёбанное перекати-поле, постоянно стараясь сбить П-3 с ног, пыталась достать его лапами или притянуть к себе магнитным импульсом, плевалась огнём и обдавала арену огненными кольцами. Её обшивку не могло пробить оружие, поэтому приходилось дожидаться, когда она перегреется и остановится для охлаждения реактора – тогда она становилась уязвимой и открытой для атак. П-3 был рад, что во время боя с серьёзным врагом Чарльз не пиздел под руку, не верещал и не подгонял его, – только молча принимал капсулы с «непремом», не позволяя уровню здоровья скатиться до критического, когда взбунтовавшаяся «Ежиха» слишком уж активно нападала, то и дело сбивая майора с ног или обжигая огнём. Впрочем, перегревалась она тоже частенько, раскрывая свои реакторы – и П-3, не жалея, всаживал в них пули из дробовика до тех пор, пока последний меткий выстрел не поставил в этом бою точку. «Ежиха» погибала красиво. Она загорелась огнём, ярко вспыхнула, искажая реальность вокруг себя электромагнитными волнами и разбрасывая снопы искр, а затем оглушительно и ослепительно взорвалась. Когда дым рассеялся, их взору предстала только гигантская обугленная головёшка. — И это был мирный робот? Серьёзно? Это вот эта штука – мирный робот?! — эмоционально вопросил П-3, подходя к поверженной «Ежихе», чтобы посмотреть, не окажутся ли какие-нибудь железки из неё полезными для них. — Вам виднее, товарищ майор, — деликатно ответил Чарльз. Его голос после всего произошедшего всё ещё пробивался сквозь лёгкие помехи. — У вас богатый опыт взаимодействия с боевыми роботами. — У меня? — Плутоний нахмурился, вспоминая. Снова это поганое чувство: на месте воспоминаний только огромное белое пятно. — Чёрт… ну… да… Только я не помню нихрена. Они другие вроде… Как бы там ни было, теперь путь к центральному входу ВДНХ был свободен – и за Чарльза он отомстил. Никто, блядь, ни один сраный робот не посмеет отнимать у него верного друга и помощника. Не тогда, когда он только-только его обрёл. И любой враг сразу же получит пизды, пусть только посмеет тронуть его перчатку хоть краешком своей грязной железной клешни… «С тобою связан Навеки я, Ты жизнь и счастье, Любовь моя» – донеслось из приёмника внутри газетного киоска, когда они подошли к стоящей неподалёку от арены Элеаноре, чтобы пополнить запасы лекарственных капсул и патронов. Плутоний задумчиво улыбнулся – но тут же, словно поймав себя на мыслях, недостойных советского гражданина, сурово нахмурил брови и сосредоточился на создании «аптечек». Нужно было спешить на ВДНХ.

***

Сергей снял наушники и откинулся на спинку стула. Работа немного отвлекла его от тревог, в ушах всё ещё стояло взволнованное «Товарищ майор, осторожнее!» – чёрт побери, Плутонию нереально повезло, что у него был кто-то, кто беспокоился за него так сильно. У самого Сергея за всю жизнь толком не было никого, кто бы по-настоящему за него волновался, даже его матери всегда было плевать. И как бы ему хотелось, чтобы кто-нибудь переживал за него так, как Чарльз тревожится за своего П-3. Быть для кого-то настолько важным. Быть для Харитона – не просто коллегой. Чтобы его хрипловатый голос, такой живой даже в озвучке механической перчатки, дрожал живыми эмоциями в разговоре с ним, обволакивал его заботой, обнимал ощущением нужности. Чтобы Харитон… Харитон торопливо поднялся со своего места – как будто спешил сбежать и не оставаться с ним рядом больше ни секунды. Плохой знак. Сергей тоже вскочил и хотел остановить его – но за него это сделал режиссёр озвучки, выйдя из аппаратной и немного смущённо и нерешительно обратившись к Захарову: — Тут вот ещё что, Харитон Радеонович. Мы прекрасно знаем, как вы относитесь к мату, но, учитывая специфичность нашей игры, можно попросить вас озвучить пару нецензурных фраз? — заметив, как резко изменилось лицо Захарова, он поспешил его уверить: — Клянусь, буквально парочку, не больше! Нечаев подавил в себе желание глупо разулыбаться – иначе спалит всю контору. «Моя идея», как сказал Чарльз в одной из сцен. Не зря вчера убедил Петрова помочь с этим самым делом особой важности и строгой секретности. И не зря Петров сегодня пришёл сюда перетереть с режиссёром озвучки. А Харитон, может быть, и негативно относился к мату, и ходили слухи о том, что в ипостаси режиссёра он выгоняет со съёмочной площадки каждого, кто посмеет использовать при нём нецензурную лексику, – но почему-то, когда Сергей при нём матерился, он лишь снисходительно прикрывал глаза, а сегодня и вовсе проявил инициативу в рассказывании анекдотов – блядь, Нечаев чувствовал себя каким-то хулиганом и отъявленным плохишом, который негативно влияет на хорошенького и во всех отношениях правильного ботаника и заучку. С другой стороны, никто Харитона за язык не тянул. Но сейчас он неодобрительно взглянул на режиссёра и резонно заметил: — А разве нецензурные реплики соотносятся с характером Чарльза? Он слишком вежливый и тактичный для этого. Мне кажется, что это неуместно. — Ну, вы понимаете, он провёл много времени с постоянно выражающимся товарищем майором, чтобы перенять у него некоторые… так сказать, цитаты, — замявшись, принялся объяснять режиссёр. — Он же у нас, как бы, искусственный интеллект, а такого рода системы как раз обучаются на репликах своего владельца. — И что же мне сказать? — Харитон стрельнул колким взглядом в сторону Нечаева, который стоял тише воды ниже травы, пытаясь прикинуться ветошью, слиться со стеной и вообще сделать вид, что его тут нет. — Уж не «ебучие пироги»? Сергей внутренне возликовал – кто бы мог подумать, что столько безграничной дурацкой детской радости ему принесёт мат из уст другого мужчины? Да и не просто мат, а его собственное коронное выражение! В паху сразу как-то потяжелело, хоть и абсолютно невовремя. — О, как вы замечательно это сказали! — заискивающе похвалил режиссёр. — А теперь можете, пожалуйста, ещё раз, но для записи? — А если не могу? «Снова рисуется, чтобы его поуламывали», с нежностью подумал Сергей, уже успевший достаточно изучить Харитона, чтобы различить, когда тот жеманничает и набивает себе цену. И сам выступил вперёд: — Харитон Радеонович, да это же будет самый ржачный момент игры! Перчатка матюкается! Пожалуйста, ради всех нас! Ради всех, кто будет в это играть! Ради искусства! Захаров очень долго и внимательно посмотрел на него. — Ну хорошо, я скажу. Только с единственного дубля, не заставляйте меня повторять это несколько раз, — ворчливо произнёс он в сторону режиссёра, надевая наушники и мигом перевоплощаясь в профессионала за микрофоном. Когда реплика была записана и он снял наушники, его непослушные кудри немного растерпались, из-за чего он сразу стал выглядеть моложе и трогательнее. Нечаев проглотил мучительное желание пригладить их – или наоборот растрепать сильнее, сжав в горсти; вышел из студии звукозаписи вместе с ним, делая вид, что им просто по пути, держась на почтительном расстоянии. Но Харитон сам повернулся к нему, слегка раздражённо бросив: — Не сомневаюсь, что вся эта задумка с «ебучими пирогами» – ваша идея. Проницательный какой, ну надо же. — С чем-с чем? Я не расслышал, можете повторить? — Ебучие пироги, да вы издеваетесь?! Не выдержав, Сергей заржал, едва ли пополам не согнувшись от смеха. Захаров посмотрел на него, обиженно развернулся и быстрым шагом пошёл вперёд по коридору. — Да ладно вам, Харитон Радеонович! — пришлось догнать его в несколько широких шагов и с повинившимся видом снова пойти рядом. — И с чего вы взяли, что эта идея моя? Если это моё излюбленное выражение, то это ещё не значит, что я кругом виноват. В игре в целом много мата, сценаристы добавили моё выражение моему персонажу, посчитав, что это оригинально и забавно. И эта задумка – тоже полностью на их совести. Спросите у них самих, если не верите! — Предположим, верю, — Харитон сухо кивнул. Они как раз дошли до выхода на улицу и оба остановились у дверей. — До свидания, Сергей Алексеевич. Попрощавшись в своей чопорной манере, он взялся за ручку двери и выскользнул на улицу быстрее, чем Нечаев успел хоть что-либо ответить. Харитон явно всеми силами пытался избежать неловкого разговора, ускользал сквозь пальцы, прятался, как Чарльз за щитом своей металлической звёздочки. А значит, дальше в их общении всё может стать только хуже, если прямо сейчас хоть что-нибудь не сделать. Эта мысль Сергея будто подтолкнула: он выбежал в уличный послеобеденный жар вслед за ним – повезло, что сегодня Захаров возвращался с работы пешком, а не на машине – и так сильно захотелось подбежать и обнять его со спины, уткнуться носом в волнистые волосы на затылке, прямо здесь, на улице, и никуда его больше не отпускать, что Сергей, нагнав его, позволил себе хоть и нагловато, но бережно приобнять его своей здоровенной ручищей за плечи, почувствовав, как Харитон, остановившись, замер и напрягся под его рукой: — Харитон Радеонович, подождите… А можно вас проводить? — Не вижу в этом необходимости, — ровно ответил Захаров. Но из-под руки не вырывался. — Но я хотел обсудить с вами взаимодействие наших персонажей. Чтобы лучше понять эту, как её… психофизику. — Ну хорошо… думаю, мы можем пройтись, — секунду подумав, смилостивился Харитон, подняв на него глаза, усталые под полуприкрытыми веками и подёрнутые поволокой. — Если только вы не будете шутить шутки и травить свои дурацкие анекдоты. — Да я ж просто… развеселить вас хотел. — И если только в ваши планы не входит заставить меня повторять ваше излюбленное выражение снова и снова, как попугай или заведённый болванчик. Имейте в виду, больше вы это от меня не услышите. Сергей притворно страдальчески вздохнул. — Что ж, тогда придётся дожидаться выход игры, чтобы услышать там. — Я вообще не понимаю всеобщего ажиотажа вокруг этого выражения, произнесённого моим голосом, — недоумённо пожал Харитон плечами. — Что в этом такого? «Слышал бы ты себя со стороны… Знал бы, как у меня от этого встаёт», – обречённо пронеслось в мыслях; Сергей и сам не мог объяснить, почему мат в исполнении Харитона запускал в его теле настолько острые химические реакции и порождал взрывы возбуждения – потому что, когда Харитон нарушал собственные же принципы, это звучало безбожно блядски и до неприличия порочно? потому что это было настолько редким явлением, что становилось на вес золота? потому что это – что-то запретное, как эдемское яблоко, которое так и тянет вкусить? — Ну так что, я провожу?.. — Сергей немного подтянул его к себе за плечи и опасно наклонился к его уху, тембр глубокого низкого голоса стал почти интимным. Харитон повернул к нему голову и поднял на него глаза, снова – снова! – зависнув взглядом на его губах, теперь находящихся возмутительно близко. Но, будто вспомнив, что они стоят посреди улицы, хоть пока и безлюдной, повёл плечами, сбрасывая с себя его руку, отвернулся и слегка нервно оправил на себе одежду: — Конечно, я же сказал, что можно. — Вы домой? — Да, мне нужно покормить кошку. Я живу не очень далеко, поэтому сюда хожу пешком, а в свою школу дубляжа езжу на машине. Идёмте, Сергей Алексеевич. Было немного странно идти с ним вот так – зная, что ещё вчера они оба сгорали в пожаре поцелуя, жадно дышали друг другом, бесконечно долго сливались губами и осязаемо хотели большего. А сейчас они снова строили из себя всего лишь коллег и не более – пытаясь водить за нос не столько окружающих, сколько самих себя. Абсурд, бред, нелепость. — Харитон Радеонович… Я хотел с вами поговорить… — Да-да, Сергей, вы, кажется, хотели поговорить со мной о работе, — перебил его Харитон, вежливо и услужливо, но с нажимом произнеся последнее слово так, что становилось ясно: он прекрасно понимает, о чём Нечаев хочет с ним поговорить, но запрещает ему заступать на эту территорию. Явный, легко считываемый сигнал: не входи, не лезь, не затрагивай эту тему. Иначе будет хуже. Такие сигналы Нечаев распознавать умел. А вот следовать им – не всегда. — Не только, вообще-то я хотел… — …И о взаимодействии наших персонажей, если я всё правильно запомнил, — продолжил гнуть своё Захаров, задавив его непривычной жёсткостью и холодностью в своём таком многогранном голосе. — Итак, что вас интересует? Что ж, придётся пока поиграть по его правилам. — Ну… Судя по всему, Чарльз и П-3 стали очень близки, да? — Не совсем… — Харитон задумчиво почесал кончик носа. — Видите ли, Чарльз не так прост, как кажется. Безусловно, П-3 для него очень важен и даже более того – необходим, и всё же он довольно глубокий и интересный персонаж, который имеет свои непростые мотивы и тайны… — Да я уж понял, что его хер проссышь. — Сергей Алексеевич! — возмущённо воззрился на него Захаров, поморщившись. — А что? Не материться уговора не было! — весело отозвался Нечаев и принялся загибать пальцы: — Было три правила: не шутить, не рассказывать анекдоты и не просить вас повторить «ебучие пироги». Так вот… — он на секунду задумался, сразу посерьёзнев. — Я правильно понимаю, что Чарльз – не совсем искусственный интеллект? Харитон – впервые за всё время – посмотрел на него с уважением и ещё более внимательно, чем раньше. — А вы весьма сообразительны. — Так и знал, что если этой зануде усатой капчу сунуть, она её пройдёт… — вообще-то поинтересоваться насчёт личности Чарльза можно было и у Виктора, всяко больше знающего об игре, которую тот делал, но Харитону тоже наверняка достаточно обрисовали портрет его персонажа, и с ним говорить об этом было интереснее. — А я так-то только с виду тупой качок, а вообще могу и мозгами пораскинуть, и о чём-нибудь высоком поговорить, и даже стихи наизусть прочитать, — гордо заявил Сергей, приосанившись. — Хотите, я вам что-нибудь почитаю? — Хочу. «Я тоже… много чего хочу». И, словно озвучивая свои затаённые мысли, Сергей отчаянно, решительно и проникновенно начал – с чувством, ритмично, немного нараспев: — Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! В раздетом бесстыдстве, в боящейся дрожи ли, но дай твоих губ неисцветшую прелесть: я с сердцем ни разу до мая не дожили, а в прожитой жизни лишь сотый апрель есть. Неприкрытая откровенность строчки про губы снова разлила между ними вязкое тягучее напряжение; то, с какой жадной нуждой и требовательностью Нечаев громко произнёс слово «дай», заставило Харитона вскинуть на него ресницы и покраснеть, будто ему было каких-нибудь пятнадцать, а не чёртовых-почти-пятьдесят. Нечаев так хотел собрать губами этот румяный жар с его обычно бледных скул, вогнав тем самым в краску ещё больше, – но только продолжил запальчиво декламировать, несмотря на то, что они вышли из тихого проулка на широкую и людную улицу: — Поэт сонеты поёт Тиане, а я – весь из мяса, человек весь – тело твоё просто прошу, как просят христиане – «хлеб наш насущный даждь нам днесь», — развернулся к нему лицом, бесстрашно шагая спиной вперёд, и снова бросился в волны стихотворения как признания, глядя на него пёсьи-преданно и живо жестикулируя: — Тело твоё я буду беречь и любить, как солдат, обрубленный войною, ненужный, ничей, бережёт свою единственную ногу… Идти задом наперёд в толпе явно было ошибкой: на него вдруг налетел какой-то спешащий и несущийся на всех парах пешеход, толкнул плечом вперёд прямо на Харитона, буркнул «Извините» и понёсся дальше – Нечаев, даром что сам был частично виноват в нарушении правил пешеходного движения, не заорал ему вслед «Смотри, куда прёшь!» только потому, что почувствовал на своих предплечьях руки Харитона, которые удерживали его от падения. — Осторожнее, Сергей Алексеевич! Не балуйтесь. «Осторожнее, товарищ майор!» – и то же знакомое хриплое беспокойство, забота и испуг. То, о чём Сергей мечтал. Такая, в сущности, малость, но сердце от этого бьётся истерично-счастливо как заполошное. — Простите… Я не балуюсь, я просто хочу смотреть на вас, — честно признался он, и руки Харитона поспешили было смущённо соскользнуть с его предплечий – но одну его руку Сергей успел поймать в попытке побега, спрятал в своей огромной ладони, несмелой нежностью огладил пальцы. Вот бы идти с ним по улице, держа его за руку… Но Харитон после некоторой заминки вырвал пальцы из его аккуратной хватки и для надёжности спрятал руки в карманы брюк. Неловко кашлянул, обогнул Нечаева и двинулся вперёд. Вздохнув, Сергей пошёл вслед за ним. Улица шумела и суетилась, звуки шагов, разговоров и автомобильных гудков сливались в единый поток, над всем этим гулом висела тяжёлая усталость самой середины душного дня. — Что-то людно здесь, — недовольно пробормотал Сергей не то самому себе под нос, не то для того, чтобы продолжить разговор. — Толпа – пестрошёрстая быстрая кошка – плыла, изгибаясь, дверями влекома… — красиво и задумчиво, словно витая где-то глубоко в своих мыслях, отстранённо процитировал Захаров. — Это тоже Маяковский? — Да. Кажется, нам с вами обоим нравится творчество одного и того же поэта, Сергей Алексеевич. А вам очень идёт декламировать Маяковского: его лирика похожа на вас. Такая же резкая, как нате, смелая, грубоватая, но безумно притягивающая. Захаров умудрялся говорить что-то, что можно счесть за похвалу или комплименты, как-то изящно и размыто, Нечаев заметил это ещё на том занятии в школе дубляжа, когда тот комментировал старания своих учеников, – так, что даже и не разглядишь сразу его одобрение под вязью слов, вот и сейчас до Сергея не сразу дошло: Харитон, кажется, сказал, что он притягивающий, как лирика Маяковского?.. — Харитон Радеонович, а почему вы так любите кошек? — неожиданно пришёл на ум новый вопрос. — Потому что кошки не похожи на людей, — важно сообщил Захаров. — Кошки – это кошки. Люди носят шляпы и пальто, а кошки часто ходят без одёжки. Кошки не болтают чепухи, не играют в домино и шашки, не обязаны писать стихи, им плевать на разные бумажки… Сергей засмеялся, понимая, что тот цитирует одну известную песню. — Справедливо. Ну а если серьёзно? Харитон пожал плечами и как-то светло, задумчиво и обезоруживающе-мягко улыбнулся: — Я с детства их люблю. В детстве у меня была белая пушистая кошка. Когда я был совсем маленьким и не мог уснуть из-за кошмаров, она приходила, запрыгивала на кровать и ложилась возле меня, согревая своим тёплым бочком. А мама заводила маленькую музыкальную шкатулку, ставила её на тумбочку, и только тогда я засыпал. Внутри у Сергея всё раскрошилось от непрошеной нежности, когда в воображении возникла картина: маленький вихрастый Харитон – который уж точно не заслужил никаких кошмаров! – в кровати среди подушек, тёплая пушистая кошка рядом, переливчатый золотой звон музыкальной шкатулки и почему-то обязательно – снежный декабрь за окном и скорое Рождество. — С той мелодией, которая у вас на звонке играет? — Да, именно с ней. Да и сама эта шкатулка хранится у меня до сих пор – память о матери. А ей она досталась от её матери, – старинная, дореволюционная вещь. Жаль, те беззаботные времена детства уже давно прошли, и после этого я много лет не мог завести домашнее животное: учёба, работа, обивание порогов киностудий и попытки сделать себе карьеру… и беспросветное, кошмарное одиночество, — Харитон невесело усмехнулся. — Я в молодости даже специально побольше проектов себе набирал, соглашался на всё – не только чтобы денег заработать или чего-то добиться, а просто потому что страшно было возвращаться домой, в пустую квартиру, оставаться наедине с самим собой… Но однажды несколько лет назад в один прекрасный дождливый вечер я нашёл на улице крохотное белое создание, которое пыталось забежать в наш дом… — его голос заискрился теплотой и хрустальной нежностью. — До сих пор ума не приложу, кто мог выбросить на улицу дорогую породистую кошку? Она выглядела как та самая, из моего детства, будто вернулась ко мне… Сначала я попытался пристроить её куда-нибудь, ну куда она мне? – я ведь с молодости привык быть постоянно в работе, на студиях и на съёмках, подумал – у меня она будет тосковать… Всех знакомых обзвонил, всех соседей обегал, на работу впервые в жизни из-за неё проспал, представьте!.. Но в итоге – просто не смог расстаться с этой красавицей и оставил её себе. Да, с моей занятостью иметь питомца сложно, но я поклялся себе, что она не будет обделена вниманием и станет самой счастливой кошкой на свете. Вот так у меня и появилась Муся. О, Сергей не сомневался, что Муся – самая счастливая кошка на свете. Разве можно не быть самым счастливым существом на земле, если такой человек, как Харитон, дарит тебе всю свою любовь и заботу? Сергей не отказался бы быть его питомцем, – да только кому он нужен со своей пёсьей преданностью. И он просто шёл, любовался и слушал – каким Харитон весь становился многословным, искристо-искренним и трогательно-откровенным, когда рассказывал о своей кошке, как блуждала по губам мягкая улыбка, как лучились теплом и любовью его глаза – или то были отражения летнего солнца в стёклах очков? – а у Сергея любовью горело сердце, да так сильно, что он, кажется, скоро совсем сгорит от этих неразделённых чувств. Но одно Нечаев уловил чётко: через весь рассказ Харитона сквозило то самое «беспросветное, кошмарное одиночество» – как будто с молодости не было у него в жизни никого и ничего, кроме работы. Это было больно, но – это было по крайней мере обнадёживающе. И глупая слепая ревность внутри утихла немного, большая дурная собака-собственничество в душе грузно улеглась, и осталась только любовь – пробегающая током по позвоночнику, порхающая внутри даже не бабочками, а, блядь, огромными летающими мутировавшими побегами из игры, вызывающая желание взять Харитона за руку прямо на улице, уничтожить раз и навсегда его вечное одиночество. — Харитон Радеонович, как вы думаете, а как зарождается любовь? Харитон, на секунду погрузившись в свои мысли, поднял глаза на ослепительно-зелёные, облитые солнцем кроны деревьев, растущих вдоль бульвара. И, всё так же глядя не на Сергея, а на шумящий и спешащий мир вокруг них, задумчиво проговорил: — Ты просто в одну секунду вдруг словно по щелчку пальцев понимаешь, что это – твоё, это – твоя судьба, это – твоя жизнь, и тебе от этого никуда не деться, как ты ни пытайся от этого отвертеться, отрицать или избегать этой судьбы. — Помолчав, он поспешно уточнил: — Сейчас я говорю про кошку, разумеется. Как бы я ни пытался отдать Мусю кому-нибудь – в итоге она осталась со мной. Понимаете? — Понимаю. Понимаю, что ты – моё, моя судьба и моя жизнь. Давно уже понял. — А мы как раз пришли, — оповестил Харитон и указал на высокое здание по правой стороне дороги. — Вот здесь я и живу. Они остановились перед семиэтажным домом, почти до пятого этажа утопающим в зелени деревьев, со светло-бирюзовым кружевным фасадом в старинном стиле, с лепниной и высокими окнами, удачно сочетающим в себе исторический дух и современность. Ну да: самый центр города, престижный район, элитный архитектурный шедевр с явно дорогими просторными квартирами и роскошным видом из окна, – где же ещё может жить такая легенда. Нечаев даже как-то притих, в очередной раз пришибленный осознанием необозримой пропасти между ними. Вот сейчас Захаров скроется в этом красивом подъезде с массивными двойными дубовыми дверями, за которыми наверняка сидит строгий консьерж, не пропускающий никого чужого, – а ему самому останется только топать в свою небольшую однушку – тоже, в общем-то, недалеко от центра, не в самом плохом районе и довольно просторную, но, конечно, не такого уровня. — Да уж, впечатляет… — протянул Сергей, окидывая взглядом внушительную громаду дома и думая, на каком этаже живёт Захаров, и спросил наудачу, ни на что особо не надеясь: — Может, познакомите с Мусей? — Боюсь, не сегодня, Серёжа. Они замерли друг напротив друга, будто оба хотели сказать друг другу что-то ещё, но продолжали молчать до тех пор, пока неловкий момент не затянулся до неприличия. В школьные годы, да и после них Сергею как-то не доводилось провожать до дома красивых одноклассниц и подруг, – после уроков он спешил на тренировки, да и в целом как-то не сложилось, поэтому сейчас впервые испытывал это щемящее, сладкое, почти детское чувство – проводить кого-то до дома и топтаться у подъезда не в силах расстаться, мечтая напоследок поцеловать в щёку, хоть и стоял он сейчас так не с красивой девушкой, а со своим взрослым коллегой. Красивым взрослым коллегой. Любовью всей его жизни. Которого хочется взять за руку и постоять так ещё, пока ленивое солнце не начнёт клониться к горизонту. Постоять, поговорить про поцелуй, да даже, мать его, извиниться – «Извини за то, что хотел попробовать, какие на вкус твои губы. Извини, что хочу этого снова прямо сейчас» – только бы не уходил, не оставлял и дальше вариться самому в этом вязком чувстве недосказанности. Но Харитон не спешил уходить домой – несмотря на то, что ему нужно было покормить кошку – стоял и смотрел на него, иногда быстро облизывая губы, думая, вероятно, что делает это незаметно, и от этого Сергею ещё сильнее хотелось – спрятаться с ним в прохладном подъезде от духоты уличной толпы и там, в пространстве лестничных клеток, прижать его к стене, накрыть его губы своими, жадно вылизать, завладеть его ртом, а потом и им всем, ссука… — Что ж, до свидания, Сергей Алексеевич, — выдернул его из туманных, липких дум Харитон каким-то непривычно хриплым голосом. — Спасибо, что проводили, было приятно пройтись. — И мне тоже. Харитон неопределённо кивнул, постоял ещё с четверть минуты и двинул к своему подъезду. Легко взбежал по ступенькам. Взялся за фигурную кованую ручку двери. Нет, так неправильно! Они должны поговорить и всё выяснить! Хотя бы потому, что замалчивать произошедшее и делать вид, что ничего не было, – по-детски и совершенно по-идиотски! Разобраться – чтобы не было между ними недомолвок и недопониманий, чтобы было между ними что-то впереди. Была надежда. И Сергей, рванувшись вперёд всей душой, но не двинувшись с места, громко, во всю силу лёгких, на всю улицу позвал его: — Харитон Радеонович! Остановить, удержать, не отпускать. Ты моё, моя судьба и моя жизнь. Давай поговорим. Давай поцелуемся ещё? Харитон заметно вздрогнул плечами и обернулся. Посмотрел на него – совсем не так, как смотрел в продолжение всей этой прогулки, а по-настоящему: без всяких там масок и напускного равнодушия, без выстроенных вокруг себя стен и без этого старательно слепленного выражения, будто он не понимает, что за херня между ними происходит, – сейчас он смотрел так, будто всё понимал, будто знал, зачем Нечаев позвал его, будто видел его насквозь. Но в глазах за стёклами очков стояла серая печаль, Харитон моляще свёл брови, покачал головой и произнёс, смешивая в голосе твёрдость с просьбой: — Не надо, Серёжа, умоляю, не надо. И быстрым шагом скрылся в подъезде, оставляя Сергея посреди шумной бегущей улицы, наедине с разочарованием и тянущим ощущением в сердце.