Как тебя покорить?

Записей с Захаровым не было уже вторую неделю. Они почему-то всё откладывались и откладывались, Штокхаузен в диалоге с Нечаевым в мессенджере сорил скупыми сообщениями о переносах, но не называл причины, причиной могло быть что угодно – от очередных технических заминок и переписывания сценаристами игровых диалогов до занятости Захарова в другом проекте. Сергей решил провести перерыв с пользой: нашёл парочку мимолётных подработок в съёмках рекламы, отвлёкся, постарался выбросить Захарова из головы. И это почти получилось: пауза в их общении на этот раз не отозвалась тупой мучительной тоской по нему, а наоборот, немного охладила голову и позволила взглянуть на ситуацию трезво и рационально. Пора прекратить так бесстыже заглядываться на Захарова. Захаров – не про его честь. Не вспоминать, как горел под очками взгляд, когда тот украдкой (хотя совсем даже не украдкой!) с жадным желанием разглядывал его полуобнажённую фигуру. Не фантазировать о том, как можно было прижать его к стенке в комнате отдыха и сделать всё, чего так яростно требовали воспалённый разум и возбуждённое тело. Не думать о нём. Не думать о нём, не думать о нём, почти получилось – но все старания и мнимый успех Сергея в этом деле рассыпались в пыль от всего одного сообщения Ларисы, в котором та, решив от скуки попереписываться с ним этим утром, как бы между прочим заговорила про Захарова. «Харитон Радеонович почти две недели болел. И сейчас болеет, но уже понемногу ведёт у нас занятия в школе дубляжа. Сегодня мой третий урок, я так волнуюсь! Там сложное домашнее задание, а я провозилась с домашкой по анатомии в мед и даже не начинала… Как ты думаешь, я успею сделать всё до 8 вечера?» Значит, вот какие дела. Харитон болел. Интересно, чем? Обычной простудой или чем-то посерьёзнее? Если простудой, то он, очевидно, оказался из тех самых счастливчиков, которые умудряются заболеть в разгар жаркого лета – и это при том, что он всегда носил тёплые свитера, даже когда на улице нещадно палило солнце; припомнилось, что в последнюю их встречу он явно добирался на работу под неумолимым летним ливнем, от пронзительных капель которого не мог спасти даже зонт – вероятно, именно тогда и простудился. И теперь вышел на работу в школе дубляжа, хотя, судя по всему, нихрена ещё не выздоровел. В груди болезненно затянуло, притихшая было тоска подняла голову, страшно захотелось его увидеть – спросить, как он себя чувствует, почему так наплевательски относится к своему здоровью, пожелать скорейшего выздоровления. Убедиться, что с ним всё в порядке. Незнакомо охватило волнением, в голове закружилась известная песня: «всё не так, и всё не то…» Интересно, это вот так проявляется любовь?.. Беспокойством за другого человека? Задумавшись, Нечаев не сразу заметил, что вот уже несколько минут не отвечает Ларисе. Поспешно набрал сообщение: «Ну конечно успеешь!» И сам он тоже – успеет. Ровно в 8 вечера Сергей уже стоял перед входом в большое офисное здание, в котором, согласно адресу, располагалась Захаровская школа дубляжа. С огромной подарочной корзиной фруктов в руках, в прозрачной шуршащей обёртке и перевязанной бледно-розовой лентой. Узнать адрес не составило труда – он высвечивался на сайте школы, где на главной странице пользователей встречала огромная эмблема с изображением пушистой белой кошки. Сайт был выполнен в приятных глазу мягких нейтральных тонах, и, пока Сергей зачитывался размещённой здесь краткой общей биографией Захарова (где, конечно же, сухими фактами излагалось только о его блестящих карьерных достижениях, но не о чём-то личном), внизу страницы откуда-то неожиданно вышел забавный анимированный белый четвероногий и почему-то безмордый пушистик, вильнул хвостом, сел на строчку с адресом обратной связи и слепо уставился на гостя через экран, качая круглой головой. Та же эмблема с большой белой кошкой размещалась и на вывеске перед входом, где рядом с изображением гордо значилось красивыми витыми буквами: «Школа-мастерская Харитона Захарова». Теперь для Сергея больше не было загадкой, почему школу дубляжа представляла кошка – Харитон просто настолько сильно любил и превозносил свою очаровательную Мусю, что наверняка не только поместил её на логотип, но и сделал бы свою любимицу центром Вселенной, если бы мог. «Школа», расположенная на втором этаже, состояла из коридора, небольшой студии звукозаписи, где ученики практиковались в озвучке, пары подсобных помещений и аудитории со стеклянной дверью. На этот раз занятие проводилось в аудитории и уже началось: через дверное стекло Нечаев разглядел человек восемь сидящих за партами парней и девушек; мелькнул и фиолетовый затылок Ларисы. Однако угол обзора не позволял увидеть ни преподавательского места, ни самого Захарова. Потоптавшись немного в коридоре и отчаянно шурша обёрткой, в которую было упаковано фруктовое ассорти в корзине, да так, что это шуршание, должно быть, было слышно через дверь даже в аудитории, Нечаев наконец осмелился войти. Зашёл осторожно и тихо – хорошо, что дверь была в конце аудитории – стараясь не привлекать к себе внимание, но это оказалось сложной задачей, учитывая его габариты и дурацкую корзинку с огромным ананасом в центре в окружении апельсинов, гранатов, свежих зелёных яблок и прочих полезностей, просто необходимых выздоравливающему человеку. Чёрт же его дёрнул в самом деле реализовать эту абсурдную идею, заказать эту подарочную фруктовую композицию, осмелеть настолько, чтобы приехать сюда… В данную конкретную секунду, когда он пробирался в аудиторию под удивлёнными взглядами Захаровских учеников, точно студент, зашедший случайно не в тот кабинет, нарушивший привычное течение лекции и приковавший к себе внимание всех присутствующих, задумка уже не казалась настолько блестящей. Блядь, он ведёт себя как самый настоящий влюблённый идиот. Низко опустив голову, слыша внутри черепной коробки только шум и собственные панически-громкие мысли, заглушающие весь внешний мир, теряясь в волнении, он старался не смотреть в сторону преподавательского стола – не было сил столкнуться с таким же удивлённым, полным непонимания, а может быть даже осуждающим взглядом Захарова. Сел на пустое место за самой последней партой – повезло, что там было свободно. Корзина с фруктами поражала своими поистине внушительными размерами и он не знал, куда с ней деваться, но аккуратно и почти бесшумно поставил её на пол у своего места. И только потом поднял взгляд. И – почувствовал сразу, как сердце гулко стукнулось о рёбра, будто желая рвануться навстречу к нему. Глухой шум в ушах и перебивающие друг друга скачущие мысли сразу присмирели, впуская в сознание окружающие звуки – чьё-то осторожное покашливание, скрип стула, стук чьей-то упавшей на пол ручки… его голос. Чёрт возьми. Его голос. Харитон стоял возле интерактивной доски, даже не глядя в сторону Сергея и обводя аудиторию немного рассеянным взглядом, продолжая начатую ранее витиеватую фразу, в искусственном свете проектора кажущийся ещё более обманчиво-мягким, эфемерным и красивым, по его лицу с интерактивного экрана бежали буквы, подчёркивая острую линию подбородка, глаза за очками воодушевлённо и как-то нездорово сияли. Он был одет в простые потёртые джинсы и очередной свитер, на этот раз кремовый оверсайз с широким горлом, крупной вязки, огромный, будто снятый с самого Нечаева, в котором он утопал, как в облаке, особенно когда взмахивал руками, жестикулируя – и невозможно было вообразить большей мягкости и нежности. Но скоро Сергей понял причину такого выбора одежды: у Харитона явно болело горло и его знобило. Он кутался в свитер, поднимал выше воротник, изредка покашливал в платок. И без того хрипловатый голос сейчас звучал глухо, но всё равно чертовски красиво. Несмотря на своё состояние, он продолжал преподавать, рассказывать что-то, объяснять внимательным слушателям – хотя и недолго; в основном он просто вызывал своих учеников «к доске» и проверял домашнее задание – озвучку кусочка выбранного по желанию фильма. Присев на край стола, слушал выходящих к проектору подопечных, включающих отрывки фильмов с собственной озвучкой на экране, задумчиво кивал в такт и иногда делал едкие, остроумные, на грани обидного замечания. Невзирая на свои опасения и боязнь не успеть, Лариса справилась со своим заданием блестяще – Захаров на удивление щедро рассыпался искренней похвалой, оценив её скромную пробу дубляжа пушистой белой собачки из мультфильма, чем-то напоминающей его кошку, назвал её способной, поставил ей высший балл, его глаза потеплели. Лариса под этим тёплым светом вся засияла и раскрылась, точно фиалка под первыми лучами солнца. И, довольная, едва ли не побежала обратно на своё место. Занятие продолжалось. Иногда Захаров вспоминал различные случаи из своего богатейшего профессионального опыта, рассказывал о сотрудничестве с другими мэтрами мира озвучки (упомянул даже Сеченова разок – в довольно-таки пренебрежительном и насмешливом ключе), говорил о мотивации работать и преодолевать трудности, иногда – легко и непринуждённо и очень уместно шутил, хоть и в своей ядовито-язвительной манере – его короткий, но такой приятный смех утопал в смехе собравшихся; ученики, может быть, и побаивались его немного, но свободно и смело высказывали свои мнения, смеялись над его шутками, вступали в полемику – причём порой обсуждение перелетало на темы, никак не связанные с дубляжом, и, слегка покружив, так же легко возвращалось обратно. В целом, в аудитории царила приятная расслабленная атмосфера, какая бывает во время уютных посиделок с друзьями или в кругу семьи, здесь все давно друг друга знали и даже Лариса успела легко вписаться в группу – и Нечаев тягостно ощущал себя здесь совсем-совсем лишним, чужим, посторонним, чужаком-призраком – особенно если учесть, что Захаров за всё это время так и не взглянул в его сторону, будто вовсе и нет его здесь. Пользуясь своей незаметностью, Сергей позволил себе залюбоваться им уже в открытую – как он поправляет очки, то и дело сползающие с переносицы, как иногда во время рассказа задумчиво поднимает глаза к потолку, как по-домашнему выглядит в этом огромном свитере. Сейчас Нечаев не чувствовал того жадного, нахлынувшего, дикого, что накрыло его там, в комнате отдыха в опасной близости от Харитона, когда хотелось прижать его к стене и взять своё, сейчас было другое – томительная нежность, странный трепет при виде него, острое желание позаботиться… И это было хуже. Если предыдущие чувства он ещё мог как-то списать на банальный недотрах или временный сдвиг психики в результате переутомления, то теперь шансов не оставалось. Он точно влип по полной. Качаясь на волнах его голоса, Нечаев потерял нить разговора и уже не вслушивался в обсуждение – хотя, может, и зря, всё-таки он тоже делал первые шаги в озвучке и мог услышать здесь что-нибудь полезное; но его резко выбросило из собственных мыслей и подбросило на месте, когда Харитон, собираясь вызвать к доске следующего ученика, с притворным интересом протянул: — Что ж, а теперь давайте послушаем моего самого главного поклонника. Посмотрел он при этом – впервые за вечер! – в упор на Нечаева. Сергея опалило этим взглядом. Мышцы в его ногах тотчас же спружинились, готовясь поднять его из-за парты и вынести к доске, сердце бешено заколотилось, а мозг лихорадочно запульсировал – что ж, если Захаров хочет его послушать, он найдёт что сказать даже без подготовки заранее, спасибо природной находчивости и чувству юмора, если Захаров хочет попровоцировать его на глазах у всех, так тому и быть – но прежде чем он успел дёрнуться и встать со стула, с другого места вдруг поднялся нескладный светловолосый парень и поплёлся к доске, как на голгофу. Остальные – кроме Ларисы – засмеялись, очевидно, здесь это было своеобразной локальной шуткой. — Ну-у, не нужно так краснеть, Иван. Разве это не правда? — наблюдая за его страдальческим перемещением, лукаво подначил Харитон. Иван… В памяти всплыло имя – Иван Быков. Кажется, о нём ранее говорил ему Харитон. Иван Быков – 180 сантиметров неловкости, лет 25 на вид, немного сутулые плечи, смущённо опущенная между этих плеч голова. Когда он, подойдя к столу Захарова и повернувшись к аудитории, всё-таки поднял голову, свет проектора осветил лицо – которое могло бы даже показаться симпатичным, если бы не было усыпано то ли сильно заметными веснушками, то ли прыщами, в таком свете и на таком расстоянии было не разобрать. Обратив всё своё внимание на Захарова, он протянул к нему руки и, сильно картавя явно от волнения, горячо затарахтел: — Пгхавда! Я восхищаюсь вами, пгхофессор! Ваши гхаботы пгхосто невегхоятный вклад в пгхофессию! — Спасибо на добром слове, — Харитон снисходительно прикрыл глаза. — Но мне бы хотелось услышать не очередные дифирамбы в мою сторону, а то, как вы выполнили домашнее задание. Извольте продемонстрировать. Быков изволил: на полотне интерактивной доски замелькали кадры из выбранного им фильма «Одинокий мужчина», а конкретно – из сцены, где юный, похожий на него самого светловолосый студент ненавязчиво пытался обаять немолодого одинокого преподавателя, предлагая ему свою дружбу и душевную близость. И, надо сказать, почти все подопечные Захарова выбирали для пробы переозвучки персонажей, на которых походили сами, это обычная практика в мире дубляжа, но – вот так откровенно, топорно, прямо в лоб дать понять Захарову, что хочешь перейти от рамок «преподаватель-студент» к чему-то большему?! Не намекая даже, а открыто вываливая на всеобщее обозрение и на его суд свои желания, не скрывая от остальных учеников своё больное восхищение? Это было уже за гранью. Внутри Нечаева звенела ревность. Как ни странно, во время озвучки Быков практически не картавил – должно быть, слишком сильно старался, и если другие выезжали на таланте, то ему приходилось прикладывать неимоверные усилия ради победы над своим недостатком. Зато эмоциональности ему было не занимать: было видно, что все слова, которые герой фильма произносил в разговоре с объектом своей симпатии, Быков горячечно адресовывал Харитону, и его пылкая речь от лица персонажа даже казалась удивительно… красивой. Кажется, теперь понятно, почему Ивана, даже несмотря на его дефект речи, педантичный Захаров не погнал из своей школы-мастерской сразу. У парня был потенциал, была живость и внутренний огонь, были стремления, только подкрепляемые влюблённостью в своего наставника. С такими вводными при желании можно было добиться многого. Ревность в груди продолжала ныть натянутой струной. К этому подмешалась горечь: Нечаев с каким-то подавленным омерзением вдруг осознал, что сам он, в сущности, такой же. Настойчиво пытается добиться внимания Харитона, делает ему прозрачные намёки, с корзинкой фруктов этой дурацкой сегодня припёрся – и со стороны это, должно быть, выглядит так же убого, как нелепые попытки прыщавого картавого мальчика обратить на себя благосклонный взгляд божества. Убого, глупо, ничтожно. Между ними – пропасть возраста, таланта и жизненного опыта. Захарову наверняка не впервой ловить на себе восхищённые взгляды, отбиваться от навязчивых поклонников, устало закатывать глаза от бесцеремонных попыток чужих людей ворваться в его закрытый мир, в его жизнь, в его личное пространство. Вот и между ним, Нечаевым, и этим Быковым Харитон явно ставит знак равенства. Оба они в его глазах – назойливые, ненужные ему, зарвавшиеся нарушители его спокойствия, которых нужно поставить на место крепким словцом, чтобы не сходили по нему с ума слишком сильно. Когда кусочек фильма на экране подошёл к концу, Харитон не выразил ни малейшего удивления или смущения, точно не разглядел здесь никакого очевидного подтекста и никакой параллели с ним самим. — Неплохо, неплохо. Вы делаете успехи, — сухо кивнул, отмечая что-то в своей тетради и не желая комментировать и разбирать ошибки, как делал с некоторыми. — Можете садиться. Быков, впрочем, на своё место не прошёл, а подобрался ближе к нему, стараясь заглянуть в его лицо, и заискивающе поинтересовался: — Харитон Гхадеонович, а вы ведь обещали мне, что возьмёте меня в свой пгхоект! Я так ждал этого, чтобы по-настоящему гхаботать с вами! Захаров поднял глаза от тетради, едва не столкнувшись с ним нос к носу, слегка растерянно поморгал несколько раз, сосредотачивая на нём отчего-то расфокусированный усталый взгляд, поправил сползшие с носа очки средним пальцем (Сергей был уверен, что это не случайность) и задумчиво нахмурился: — Я – обещал? Простите, но я ничего такого не обещал вам, юноша. Ваше рвение похвально, но тут ведь вот какое дело, на одном рвении результата не добиться. Давайте поговорим об этом через, скажем, месяц, подумаем, что можно сделать. — Месяц?! Но у меня нет месяца… я думал, мы уже сейчас… — потерянно забормотал Быков, сразу отступая. Ссутулился сильнее, будто разом потеряв всю свою уверенность, а потом – произошла странная метаморфоза: мягкие, размытые, невзрачные черты его лица заострились, губы сложились в некрасивый оскал, а руки сжались в кулаки. Он протопал к своему месту и тяжело бухнулся за парту. Захаров, выключив проектор, уже принялся задумчиво расхаживать туда-сюда и что-то объяснять ученикам своим восхитительным простуженным тембром – кажется, рассказывая о своём опыте дубляжа актёра Кристофа Вальца, с которым у них подмечалась некая схожесть, на этом примере раскрывая важность совпадения психофизики актёра на экране и актёра у микрофона ради единения голоса и картинки, делясь с подопечными своими золотыми мыслями – но Нечаев не слушал и всё никак не мог оторвать долгого напряжённого взгляда от Быкова. Возможно, в Нечаеве просто говорила ревность, но было в этом парне что-то глубоко неприятное, заставляющее насторожиться, какая-то маниакальная одержимость. Да такие, как этот, отказавшей им девушке кислотой в лицо плеснут и глазом не моргнут, блядь – хотя нет, этот для подобного поступка, пожалуй, слишком труслив. Продолжая наблюдать, Сергей с удивлением увидел, как Быков, с силой сжав в руках тонкий карандаш, яростно разломил его пополам, а после до ушей Сергея, сидевшего через парту наискосок от него, донеслось злое, обиженное, произнесённое сквозь зубы себе под нос: — Я должен получать от вас знания, а получаю лишь гхегулягхное пгхезгхение… Ну ничего… Вы ещё обгхатите на меня своё внимание, пгхофессор! Готов заключить пагх-хи! Это прозвучало угрожающе и – вкупе с разломанным карандашом – немного пугающе. Нечаеву почему-то остро захотелось ему врезать. Вот прям щас, подойти и ёбнуть, как какому-нибудь «Вовчику» в игре. Но он только сощурился – и счастье Быкова, что тот не видел этого опасного, жёсткого, запоминающего взгляда. Интересно, и какого чёрта он называет его «профессор»? Все остальные обращались к Харитону просто по имени-отчеству, а этот… Он словно бы закладывал в это обращение какой-то сакральный смысл: Профессор, Наставник, Учитель – и это тоже дополнительно раздражало. Время близилось к половине десятого, за окнами аудитории уже совсем стемнело, занятие подошло к концу. Захаров выдал ученикам новое домашнее задание, чопорно попрощался со всеми, к нему робко подошла умница-Лариса, чтобы что-то уточнить. Нечаев терпеливо ждал, пока все разойдутся. От него не укрылось, каким внимательным и подозрительным взглядом украдкой Быков окинул его самого и подарочную корзину – но ничего не сказал и, поджав губы, тихо выскользнул из аудитории. Наконец помещение опустело. И вновь – только они вдвоём. Сергей легко подхватил презент за плетёную ручку и, неловко пряча его за своей широкой спиной, подошёл к стоящему у стола Харитону. Надо дарить, теперь-то уже поздно отступать, раз пришёл. — Не ожидал увидеть вас здесь, — Захаров, не глядя на него, взял в руки тетрадь с разлинованными страницами, на которых размещался короткий список имён и фамилий строгим убористым почерком, и деловито поискал по нему ручкой. — Что-то никак не могу найти среди своих учеников фамилию «Нечаев». — Я просто узнал, что вы болеете, и… — Сергей смущённо почесал затылок, все слова в голове разбегались, точно крохотные мыши. — Блин, короче. Это вам, — и резким жестом вытянул корзину фруктов перед собой. Харитон оглушительно закашлялся и не ответил. Сергей чувствовал себя идиотом, не зная, куда деть свой огромный подарок, свою огромную очевидную любовь и самого себя. Былая решимость предательски схлынула, заставив поспешно и неловко заоправдываться фальшивым голосом: — Вы не подумайте ничего такого, это не моя личная инициатива, это от всего нашего коллектива Atomic Heart! Выздоравливайте, Харитон Радеонович! — Прямо-таки от всего? — Захаров прищурился и хмыкнул, разумеется, не поверив ни единому его слову. — Даже Дима вписался? Удивительно. Повисла небольшая пауза. Сейчас, вблизи, становилось заметно, насколько измождённым и измотанным болезнью в этот вечер выглядел Харитон, щёки немного впали, сильнее заострив скулы, на которых цвёл нездоровый румянец, а сухие губы потрескались, – но всё это до трепета в груди казалось странно завораживающим, его такого хотелось… хотелось – что? — Почему вы на работе, если болеете? — чтобы замять неловкость и заглушить свои непонятные мысли, решил пойти в наступление Нечаев, серьёзно хмурясь. — На работе? — Харитон удивлённо приподнял брови. — Мы, кажется, с вами две недели не виделись. Я взял перерыв в вашем проекте, потому что, сами понимаете, я просто не могу позволить себе испортить персонажа некачественной озвучкой, пока мои голосовые связки не пришли в норму. А школа дубляжа для меня не работа, а отдых. Открыть собственную школу-мастерскую когда-то было моей давней мечтой, это моё хобби, если хотите, и… Господи, да поставьте вы уже эту корзинку вот сюда! — не выдержал он маячившего перед своим носом фруктового ассорти, властно указав на свободный стул позади себя. Сергей покорно кивнул и, стоя совсем рядом, перегнулся через него, водрузив корзину на указанный стул. А потом, отодвигаясь обратно – понимая, что подобной возможности ему больше может и не представиться и решив воспользоваться случаем – закрыл глаза и, не позволяя себе ни секунды на раздумье и промедление, приземлился сухими губами на его лоб, аккуратно касаясь кожи и взяв его крепкими руками за плечи. Он был почти на целую голову выше стоящего перед ним Харитона, поэтому прикосновение губами ко лбу вышло простым и естественным. — Вы что себе позволяете?.. А…х… — Харитон то ли подавил кашель, то ли хотел сказать что-то ещё, то ли просто как-то странно ахнул от его действий, но так и замер. Сергей проверял границы дозволенного. Харитон его не отталкивал. Не дёргался. Скорее всего, просто ещё не осознал, что произошло. — Чшш. Температуру меряю. Мне так мама делала в детстве… потому что, ну а чем ещё, когда градусника нет? — Например, рукой, — пророкотал Харитон. По его тону невозможно было понять его эмоции. — Хотя я вообще-то против несогласованного тактильного контакта и вторжения в личное пространство чужих людей. — А вы для меня не чужой… Мы же с вами уже столько пережили вместе, столько полигонов обошли, стольких роботов перебили… — перечислял Сергей тихо-тихо, выдыхая ласковый смешливый шёпот в пышущую жаром кожу лба, рождая между ними двоими странный момент несмелой близости. От Харитона шпарило, как от маленькой печки. И пахло всё тем же парфюмом, лекарствами и одиночеством. — Ну и что выяснили? — наконец поинтересовался он, попытавшись немного поднять на него голову, как будто ему в самом деле было любопытно. Сергей задержался в таком положении непозволительно дольше нужного, задержал дыхание, чувствуя, как внутри трепещет бестолковое сердце. Подавляя в себе почти неконтролируемое желание немного опустить голову и со лба переместить свои губы на слегка приоткрытые его, перед этим проведя томительную дорожку губами по его заострённому носу, который просто сводил его с ума. Но – пришлось отстраниться, пока его не убили самым изощрённым способом, и тяжело вынести вердикт: — Что у вас температура. — Да что вы говорите, — саркастично фыркнул Захаров. — Всё-таки я не советовал бы вам ходить на работу в таком состоянии. — А вы у нас теперь доктор? — он продолжал сочиться злым сарказмом. И терпеливо, но пылко и горячо принялся объяснять строгим профессорским тоном, точно лекцию читал: — Сергей Алексеевич, поймите, человеческое тело – нелепый, жалкий, слабый механизм, порочный, стареющий и разваливающийся, и если реагировать на все его прихоти, болезни, слабости – то тогда придётся постоянно безвылазно лежать в постели и тратить время впустую. Минусы презренной физической оболочки не должны отражаться на работе. Диктовать нам нашу жизнь должно не тело, а образ мысли. К тому же пик болезни уже позади, так что не волнуйтесь о том, что я заражу окружающих. У меня слишком много дел, чтобы реагировать на каждую болячку и каждый чих, слишком много обязанностей, в том числе и обучение этих идиотов, — слово «идиотов» Харитон произнёс на удивление нежно и ломко-ласково, так, что становилось понятно, насколько на самом деле важное место занимают в его сердце его ученики, хоть он склонен и не показывать этого, скрывая своё истинное отношение за ворчливым тоном и снисходительными эпитетами. — Должно же у нас взращиваться новое поколение, кому можно со спокойной душой передать профессию, а то ведь эти молодые дарования наштампованы какими-то дикими интонациями, с которыми я всё время борюсь, техника речи на нижайшем уровне, у микрофона из 33 букв – в лучшем случае выговаривают 20, а то и 15, а остальные буквы они глотают, съедают и так далее. Когда они приходят ко мне на озвучание, они даже не понимают, чего я от них хочу, и начинают обижаться. Ну, вот и приходится их учить. Хотя и очевидно, что по-настоящему выделяются среди них единицы… «Понесло», – мысленно с нежностью вздохнул Нечаев, но понимающе кивал с вежливой улыбкой. Захаров был таким забавным, так правильно рассуждая о тонкостях своей профессии – и при этом неся откровенную высокопарную чушь о «презренном», да ещё и почему-то «порочном» человеческом организме. В постель бы сейчас его… и вовсе не в каком-то неприличном смысле. Просто человек с температурой должен отлежаться в постели, и желательно – чтобы рядом был кто-то, кто мог бы за ним ухаживать. — А я думаю, в будущем актёров дубляжа вообще заменят нейросети, — бросил Нечаев, поддерживая тему разговора, и широко улыбнулся: — За роботами будущее! — Я бы с вами поспорил. — Но мне, кстати, понравилось, как вы преподаёте. Настоящий профессионал старой школы. Ларисе с вами очень повезло. — Оставьте эту глупую лесть, бога ради, — Харитон кокетливо повёл плечами, но было заметно, насколько, чёрт возьми, приятно ему это слышать. Окинув Сергея довольным и каким-то более внимательным, чем обычно, даже почти игривым взглядом, он мягко поинтересовался: — У вас всё? — Нет, я… Его речь оборвала мелодия музыкальной шкатулки. Тяжёлый звон нот рассыпался между ними мелодичным переливом на мотив незнакомой колыбельной – и Захаров слегка нервным жестом, будто раздражаясь, что их прервали, достал из кармана джинсов свой телефон. Оказалось, странная музыка стояла у него на звонке. — Алло, Ди-има. Да, могу говорить, я совершенно один… — протянул Харитон, при этом скользя мутным и всё таким же внимательным взором по Нечаеву. Один он, вот же пиздабол. — Дома, разумеется, в кровати валяюсь, где же ещё мне быть, — вдвойне пиздабол. Ну разве не бессовестно? Взрослый же человек, намного старше Нечаева, а обманывает, как мальчишка. — Да, Дима. Нет, Дима. Нет, Дима, мне уже лучше, ничего не нужно. Хорошо, Дима, спокойной ночи. Сергей едва не заскрипел зубами. Он, безусловно, безгранично уважал Дмитрия Сергеевича и никогда бы не посмел испытывать к нему неприязнь всерьёз, — но ничего не мог поделать со своей ревностью, которая сегодня просто бесновалась и рвала в клочья все его внутренности. Сначала этот… Быков, теперь Сеченов! И плевать, что один – его ученик, а второй – лучший друг! Что-то подозрительно много представителей мужского пола вилось возле Харитона, оказывая ему знаки внимания, и это не могло не напрягать. И это только из тех, о ком он узнал, а сколько могло быть ещё – в других проектах, на съёмочных площадках, среди близких знакомых? Харитон не был конвенционально красивым, и вместе с тем был – красивым смертельно; какой-то необъяснимый глубокий магнетизм в нём притягивал к нему окружающих, холодная недоступность вызывала первобытно-острую жажду завоевать его внимание, а чрезмерная интеллигентность и смутная внутренняя хрупкая печаль вызывали иррациональное желание защитить его от всех невзгод. Вероятно, не один Нечаев испытывал к нему такую мешанину чувств. Закончив диалог с Сеченовым, Харитон положил телефон обратно в карман. — Интересная у вас мелодия на звонке, – отметил Сергей, надеясь возродить прерванный разговор, но не встретил энтузиазма в потухших глазах напротив. Более того, Захаров вернулся к своей тетради, сосредоточенно отмечая что-то в списке около фамилий и, казалось, отгораживаясь ею от Сергея, точно непробиваемым щитом. Неловко потоптавшись рядом с полминуты, Нечаев взглянул на висящие на стене над интерактивной доской часы. — Поздно уже… Вас проводить? — Я на машине. И у меня здесь ещё остались кое-какие дела. — Как вы поедете на машине в таком состоянии… Это, очевидно, стало последней каплей. Харитон с тяжёлым вздохом опустил тетрадь на стол, закрыл глаза и вновь их открыл, перевёл полный праведного негодования взгляд на Нечаева – и громогласно разразился гневной тирадой: — Сергей Алексеевич! Немедленно покиньте помещение, в конце-то концов, и не выводите меня из себя! Вы что, от Димы заразились желанием заботиться обо мне?! Тот тоже охвачен благородными помыслами спасать тех, кто в этом вовсе не нуждается. Я, кажется, всего этого не просил. И не приемлю столь насильственного внимания в мою сторону. Но вы упорно игнорируете всё, что я вам говорю, из-за чего я уже всерьёз сомневаюсь в ваших мыслительных способностях… Он вот такой – полный ярости, возмущённый, кипящий – выглядел для Нечаева ещё красивее, а сегодня чарующая гроза в его взгляде смешалась с привлекательной болезненностью, алым цветом расцветающей на щеках, Сергей залюбовался, теряя рассудок – и, должно быть, по этой причине ни капельки его не испугался. Усмехнулся только нежно, говоря ласково и насмешливо, как с очаровательно бунтующим маленьким ребёнком: — Вот уж не подозревал, что вы такой капризный и ворчливый. Я так понимаю, в больном состоянии ещё больше, чем обычно? Я удивляюсь, как вы в таком расположении духа не поубивали здесь всех, а Ларисе вообще пятёрку поставили… — Сергей Алексеевич… — снова угрожающе завёл Захаров. — Да всё-всё, понял, не дурак, ухожу… — Нечаев примирительно поднял ладони, здраво осознавая, что лучше не искушать судьбу, а шутить в меру, и поспешил отступить. Взглянув ещё раз на него, прекрасного в своей ярости, постаравшись отпечатать на подкорке его образ и напоследок улыбнувшись, смиренно пожелал: — Выздоравливайте, Харитон Радеонович. Когда он шёл к выходу из аудитории, душу затопила подкравшаяся грусть. Не нужно было всё-таки сюда приходить, не нужно было дарить ему эту ебучую фруктовую корзину с розовой ленточкой (спасибо, блядь, что не цветочную), не нужно было выводить его из себя, Харитону нахрен не сдалась забота даже со стороны лучшего друга, не говоря уже о каком-то молодом коллеге по проекту, встрескавшемся в него по уши и окончательно потерявшем голову… — Сергей, подождите… — неожиданно раздалось сзади очень хриплое и неловкое, когда он уже брался за ручку двери. — А? — Нечаев обернулся. Харитон всё так же стоял у своего стола, насупившийся и почему-то отчаянно похожий на себя в юности, с тех фотографий, где смотрел исподлобья; опустил кудрявую голову, покомкал в пальцах рукав свитера на другой руке, снова поднял на него глаза – и наконец произнёс скрипуче, глухо и будто бы через силу: — Спасибо вам… За заботу. И… за фрукты. — Да пожалуйста. Выздоравливайте, — повторил Нечаев, ещё раз светло улыбнулся и вышел за дверь, чувствуя, как сердце заходится в непонятной радости, разом разогнавшей всю грусть, а губы запоздало горят от прикосновения к его горячему лбу. Замаскированный под необходимость измерить температуру поцелуй, пусть даже в лоб. Он сохранит этот момент в памяти и в своём сердце кусочком нежности. И как же теперь понять, что произошло сегодня – стал ли он хоть чуточку ближе к нему? Или, наоборот, всё испортил и сейчас далёк от него ещё сильнее, чем раньше?.. Выйдя на свежий воздух, Сергей остановился у дверей здания и закурил, выдыхая дым в тёмное небо. Дурацкая привычка, нечего спортсмену портить свои лёгкие, надо бы хоть попытаться бросить – но иногда курить нестерпимо хотелось, особенно в моменты нервяка. А сейчас мысли в голове хаотично скакали, сердце щемило, по всему нутру расползалось неоправданное волнение. Харитон, конечно, не маленький – а даже слишком для него взрослый – и спокойно доберётся домой пусть и объятый жаром болезни, и всё же, зная, что температура даёт спутанность сознания, Сергей не мог перестать волноваться. Рассеянно проскользил взглядом по припаркованным у здания автомобилям, пытаясь вычислить машину, принадлежащую Захарову. Но это было практически невозможно. Так же невозможно, как – настоять на том, чтобы проводить его до дома, отвезти его домой, позаботиться о нём. Сергей не имел права настаивать. Не имел права заботиться. Не имел прав на него. Докурив и выбросив окурок в ближайшую урну, Нечаев собрался было уже топать домой, когда заметил на улице две знакомые фигуры. Одна из них стояла под фонарём, свет которого мягко ложился на её фиолетовые волосы, красиво разукрашивая их в оттенок фуксии; Лариса посматривала на дорогу и нервно теребила воротничок лёгкой курточки, словно дожидаясь чего-то. Сергей хотел было к ней подойти, поговорить о Захарове, обсудить сегодняшнее занятие и её успехи – но в этот момент перед ней остановился уже знакомый темно-синий Фольксваген. Штокхаузен. Михаэль выскочил из машины с очередным большим букетом цветов в руках, торжественно вручил его счастливо смутившейся Ларисе, галантно проводил её до пассажирского сиденья и открыл перед ней дверь, помогая сесть внутрь, а затем торопливо обежал машину, едва не запнувшись о собственные ноги, и занял водительское место. Спустя минуту влюблённая парочка укатила. Да уж, завоевание сердца Филатовой идёт полным ходом… Вторая знакомая фигура – долговязая и сутулая – маячила на противоположной стороне улицы. Чёртов Быков будто бы тоже кого-то дожидался – но, что гораздо вероятнее, банально сталкерил объект своей одержимости, судя по тому, с каким вожделением он поглядывал на окна Захаровской аудитории на втором этаже. Это взбесило Нечаева не на шутку. Ебучие пироги, какого хрена?! Харитон порождал в нём дикое, необъяснимое, отчаянное желание защищать – дать пизды болезням, идиотам вокруг и всему миру, и совершенно неважно, что сам Захаров был решительно против. И теперь в этом нескладном странноватом Быкове, который на своём преподавателе явно зациклился до помешательства, отчётливо виделась угроза: зачем он здесь ошивается? чего хочет? хочет – подкараулить, чтобы навязаться провожать, или уговорить, чтобы всё-таки взял его в свой проект, а может, что-то сделать, чтобы отомстить за пренебрежение? Сергей не желал в этом разбираться. И, возможно, в чём-то он даже понимал этого Быкова, в чём-то они были похожи (хоть Нечаев никогда бы не допустил даже мысли о том, чтобы сталкерить объект своей симпатии, блядь, какая дикость – ну да, сегодня он узнал адрес его школы дубляжа и пришёл без спросу, но вряд ли это тянуло на настоящее сталкерство), нечаянные товарищи по несчастью, оба сражённые Захаровым и им же отвергаемые – но Сергей не желал ему сочувствовать. Сергей не желал делиться. Моё. Ненависть кровавой пеленой затуманила разум и зрение. Харитон определённо был бы не в восторге от того, насколько сильно Нечаев хочет растерзать всех его «поклонников». Харитон наверняка закатил бы глаза, тяжело вздохнул, посмотрел бы на него с немым укором. Ты прости, что я такой агрессивный. Это всё потому что ты такой красивый Нечаев быстрым шагом перенёсся через проезжую часть, оказавшись на другой стороне дороги. Вообще-то он терпеть не мог, когда в нём из-за его комплекции видели исключительно тупого качка и громилу, когда в кинопроектах предлагали примерять на себя только амплуа каких-нибудь бойцов спецподразделений, телохранителей и бандитов в эпизодах – но сейчас нужно было именно такого и сыграть. Нацепив на лицо максимально тупое и грозное выражение из всего своего арсенала, сдвинув брови и выпятив мощную челюсть, выкатив грудь и сжав руки в кулаки, Сергей с видом борзого вкрай охреневшего гопника танком попёр на Быкова и за пару шагов преодолел расстояние до него. Парень, всё ещё напряжённым взглядом сверливший окна и вход здания, не сразу заметил, что этот шкафина, увиденный им в аудитории Захарова, теперь собирается приебаться именно к нему, а когда всё же оказался в тени нависшей над ним фигуры и поднял взгляд – то, кажется, испугался. — Слышь, ты Быков? — грозно спросил Нечаев низким голосом. — Ну… да, я, — тот непонимающе похлопал глазами. — А в чём, собственно, дело? — Ща узнаешь, в чём. Не лезь больше к Харитону и не высовывайся, чтоб тебя не видно не слышно было, понял меня? Вблизи в свете фонаря Быков оказался ещё более неприятным. Впрочем, к его чести и вопреки ожиданиям Нечаева, он не обмочился сразу под напором надвинувшегося на него качка, а наоборот, услышав имя Харитона, как-то странно ощерился, с вызовом поднял голову и важно вопросил: — А вы, пгхостите, кем приходитесь пгхофессору, чтобы бгхосаться такими заявлениями? — А это не твоё дело, понял? Внезапно в глазах Ивана мелькнуло какое-то осознание. — Впгхочем, я дога-адываюсь, — протянул он, его губы дрогнули, попытавшись сложиться в гнусную, но заискивающую улыбочку, а на некрасивом лице за секунду пронеслась целая вереница самых разных эмоций – от разочарования и чёрной зависти до смущения и страха, и он забормотал: — Поверьте, если бы я знал, что у него такой ревнивый… — Чегоо? — …То я бы к нему даже не… — Вот и молодец, быстро схватываешь. И никому ни слова о нашем разговоре, — предупредил Нечаев и с силой хлопнул его по плечу так, что бедный щуплый парень даже слегка покачнулся, не рассчитай он силу – того и гляди, тот врезался бы спиной в каменную стену расположенного позади здания. — Ну всё, бывай. Он проследил, как испуганный и отчего-то сильно покрасневший Быков, снова низко и нелепо опустив голову между плеч, драпает в переулок – и от этой картины в нём всё больше укреплялась уверенность, что ученик по имени Иван Быков в школе-мастерской дубляжа Харитона Захарова отныне не появится, даже если заплатил за полный курс. И по поводу загубленной на корню, так и не начавшейся карьеры одного молодого, перспективного, талантливого будущего актёра озвучки Нечаев совершенно не испытывал никаких угрызений совести. Спокойствие Харитона важнее. А Быков… он найдёт себе иной путь пробиться в профессию – если ему действительно интересна именно профессия, а не его, блядь, «профессор». Чёрт возьми, он подумал, что они с Харитоном… встречаются? Что этот устрашающий качок-громила – ревнивый парень… возлюбленный… мужчина его преподавателя? От одной мысли о допущении подобного варианта стало жарко. «Странно, что так не подумали абсолютно все», – прозвучало в голове ехидным голосом Харитона… а точнее, Храза, конечно же, Храза, комментирующего периодически какие-либо действия или размышления майора П-3 насмешливым скрипуче-механическим голосом. Прежде чем отправиться домой, Сергей ещё раз поднял просветлевший взгляд на окна аудитории, в которой до сих пор не погас свет. Легко улыбнулся. Напоследок ещё раз поискал взглядом его машину – но, разумеется, вряд ли она была кричаще обвешана или обклеена пушистыми белыми кошками, чтобы её так легко можно было узнать. Я хочу знать о тебе всё. Какую машину ты водишь. Какую музыку слушаешь. Каким смешным и непослушным кудрявым ангелом ты был в детстве. Хочу знать всё, что ты пережил в своей жизни до того, как я – слишком поздно! – узнал о тебе. Хочу знать все тонкости твоей профессии, какими ты посчитаешь нужным со мной поделиться. Я хочу заботиться о тебе, когда ты болеешь, даже если ты против, и это я хочу быть тем, кто будет следить, чтобы ты не гробил себя трудоголизмом во время болезни. Я хочу держать тебя за руку и вечность слушать твой голос. Я хочу целовать тебя в горячий лоб, в аккуратный красивый нос, в манящие губы. Я люблю тебя.