В свете

За три с половиной года до событий первой главы. Лампочка под потолком кухни издала щелкающий звук, отрывая Славку от созерцания конспекта, и потухла. В кухне тут же стало сумеречно, почти темно. Славка выбрался из-за стола и отправился на поиски, во-первых, новой лампочки — таковая отыскалась в верхнем ящике комода, — а во-вторых, Ванечки. Ванечка оказался на балконе, завернутый в незастегнутую огромную куртку, в домашних штанах и, в довершение образа, тапочках на босу ногу, несмотря на холодную погоду. Он даже не курил, просто стоял, облокотившись о балюстраду (по-простому — перила), и созерцал то ли догорающий закат, то ли начинающие показываться звезды, то ли дерущихся и мерзнущих воробьев на голых ветках березы, то ли все сразу. — Планируешь заболеть? — окликнул его Славка. — Я уже не в школе, не прокатит. Что-то случилось? — Ванечка обернулся и заметил, конечно, лампочку в его руках, — а, ясно. Тебе свечку подержать? — Ага. Щас можешь или тебя подождать? — Да нет, уже все, сеанс психотерапии окончен. Славка отошел от проема, пропуская Ванечку, и закрыл балкон. На коврик под балконной дверью с ванечкиных тапок, когда он их скинул, насыпался снег. Пальцы ног и рук у Ванечки были красные. Они прошли в кухню, по пути Ванечка стянул куртку и привычным движением прицельно кинул на вешалку в прихожей. На этот раз даже попал — у него получалось не всегда, а с четкой периодичностью через один. Потом Славка, несмотря на высокий рост, стоял на табуретке, выкручивал старую лампочку и вкручивал новую, а Ванечка светил ему телефонным фонариком. Так странно — эра карманных фонариков-«жучков» прошла, когда Славка и Ванечка еще даже не родились, а болтающаяся на проводе под пыльным потолком висит-груша-нельзя-скушать — осталась, осталась как напоминание о том, что некоторые вещи вечны. Некоторое вечно. Вечны холодные аудитории, дешевые сигареты и трясущиеся от стресса и кофеина руки первокурсников в период сессий. Учеба Ванечке давалась не то чтобы тяжело, но все-таки немного с треском. Кончался первый семестр, адаптационный период был, в целом, пройден, сессия наполовину закрыта, и закрыта хорошо, но Славка видел, каким трудом и бессонными ночами это «хорошо» достается его другу. Видел хорошо, понимал прекрасно — помнил себя на первом курсе — и старался помочь, чем может. Подсказывал лайфхаки (они с Ванечкой принципиально произносили это слово как «лайхфаки»), в критических ситуациях выгонял из-за стола с конспектами и заставлял все-таки поспать хоть немного, покупал неплохой кофе, чтобы Ванечка не пил совсем уж хуйню. Заботился, короче говоря. Ванечка был ему как младший брат, еще со времен отрочества, когда они только-только сдружились. Тогда они были: мелкий, очкастый, лохматый и не по годам язвительный одиннадцатилетний мальчишка, похожий на воробушка, и почти взрослый восьмиклассник из тех, которые «он умный, но ленится» (он ленился, да, но ум все-таки взял свое и школу Славка в итоге закончил с серебряной медалью, до золотой чуть-чуть не дотянул), зеленоглазая и сутуловатая шпала со странной улыбкой и блокнотом с еще более странными стихами, не хулиган, но и не гордость школы. Сейчас Ванечка учился-учился-учился, с лихорадочно-энергичным блеском в глазах рассказывал Славке про учебу («Слав, мы учим латынь и французский, понимаешь? Это же охуенно!»), про преподавателей («Яныч, говорят, на экзаменах валит, но я не верю, он крутой дядя. У нас даже его фан-клуб есть! Как это ты его не знаешь? Нет, я в курсе, что у вас литературы нет, но он же, блять, легенда! Его или обожают, или боятся и ненавидят!»). Собственно, любимым преподом Ванечки был Мирон Янович, он же Федоров, он же, — за глаза, естественно, — Яныч. Славка, учащийся, вообще-то, в том же универе, что и Ванечка, очень долго пытался врубиться, кто такой этот Яныч. Нет, разумеется, разного рода легенды о нем (начиная от того, что в юности Яныч был наркоманом, заканчивая тем, что он — в разных интерпретациях — либо совращает первокурсниц, либо вообще гей и совращает, соответственно, первокурсников) Славка слышал, но просто не мог сопоставить личность и внешность. Это продолжалось довольно долго, пока наконец Ванечка не поздоровался однажды в коридоре с преподом, которого Славка называл про себя не иначе как жидом или лысой карлицей. На то у него были личные причины. У них с жидом вообще была, кажется, некоторая взаимная неприязнь, несмотря на то, что он у славкиного факультета вообще не вел, кроме того раза, когда заменял кого-то из преподов. Собственно, тогда эта неприязнь — даже не неприязнь, скорее непонятная звенящая натянутость, — и появилась. А теперь оказалось, что карлица — это и есть Яныч, самая обсуждаемая, осуждаемая и обожаемая фигура, икона всея университета. Картина Репина «Приплыли». Славка Ванечку не осуждал. Он узнавал в нем себя — бешеный энтузиазм и заинтересованность, горящие глаза, круги от постоянного недосыпа под этими самыми глазами, фанатство по самому крутому преподу. Правда, в случае Славки этим преподом был Андрей Андреевич, и продлилось это недолго — вскоре они начали общаться гораздо ближе и в итоге стали друзьями. Ванечка до сих пор немного нервничал и не знал, куда себя деть, когда Андрей — вне универа он был просто Андреем — приходил к ним в гости. Эта неловкость происходила от диссонанса — вроде бы это преподаватель — молодой, но самый крутой историк, симпатичный и синеглазый, — но вроде бы он сидит вместе со Славкой на славкином же диване, пьет из специальной гостевой чашки хорошее вино, которое принес с собой в качестве гостинца, и шутит глупые, но смешные постироничные шутки. Хотя, возможно, это даже не пост-, а метаирония, но Ванечка, в отличие от Славки и Андрея, пока не научился чувствовать эту тонкую грань. Ванечка сидит на том же диване, пьет то же вино (но из своей кружки), слушает, и даже что-то понимает. Примерно на четвертый приход Андрея в гости Ванечка разжался окончательно. Перестал стесняться шутить, — у него было странное и временами совершенно абсурдное чувство юмора, но Славке нравилось и Андрею тоже зашло, — принялся вещать что-то на тему фольклора. Славка наблюдал, не забывая, конечно, принимать непосредственное участие, за тем, как хорошо в их разговорах на троих переплетается история и литература. Это было весело, чуточку пьяно (они не пили много в целях, во-первых, экономии, а во-вторых, сохранения плюс-минус здравого рассудка) и очень интересно. Два с лишним года спустя Славка вспоминал восторженно-полубезумного первокурсника Ванечку и даже немного жалел, что это восхищение первого года прошло. Нет, разочарование в выбранном направлении Ванечку не настигло, но все-таки учеба его несколько побила. Не физически, конечно, только ментально, но это было трудно. Трудно было всем, и Славке, который всегда был рядом и поддерживал, переживая в то же время собственные кризисы (Ванечка поддерживал, но было тяжело), тоже. Теперь эта стадия уже была пройдена, Ванечка не стал, конечно, нормальным или, упаси Господь, спокойным, но его эмоциональное состояние, кажется, плюс-минус стабилизировалось. В их квартире наступила гармония — Ванечка учился, писал исследования и даже начал потихоньку думать над темой дипломной работы, которую ему писать на следующем курсе. Славка работал — не совсем по специальности, но знание истории ему, разумеется, пригождалось, — водил однодневные экскурсии, а с недавних пор даже начал выезжать гидом в туры. Было воскресенье. Ванечка ушел гулять и, как он выразился, «проветривать извилины ржавыми морскими ветрами». Это значило, разумеется, что он собрался к реке, которая в городе, действительно, была ржавой. На улице кончался май, а у Славки на горизонте вместе со следующей неделей маячил почти недельный, начинающийся во вторник автобусный тур на Алтай. Было волнительно — это будет его третий выезд в целом и первый — именно на эти локации. Было волнительно, но это волнение было, несомненно, очень приятным.