После дождя

Мне не нужны деньги. Просто дай мне кого-то, кому нужна моя компания.

              Тринити смотрит в небо. Щурится от солнца. Она ему не верит. Ей нужно зайти домой, взять вещи, собраться, поесть и уехать отсюда, покинуть дом, но, по правде говоря… Не врал вчера только один человек, и он уже мертв. Оливер. У Тринити не было дома. Проход между зданиями она проглотила за минуту. Солнце светило так, словно обвиняло, как и любой другой прохожий, который мог ее увидеть. Или еще кто похуже — соседи. Те, кто не включал сегодня телевизор, вряд ли удивятся побитой Тринити, ведь девушка возвращалась с синяками и царапинами несколько раз в неделю. Только сегодня, как ей кажется, она выглядит в десять раз хуже: бледная кожа, засохшая кровь на джинсах ниже колен и глаза. О, ее глаза, они могли бы зарезать кого-нибудь со страху. Лестницу в подъезде она преодолевает тоже в два раза быстрее, переступая сразу через три ступеньки. Останавливается лишь у самого входа в квартиру и недоверчиво смотрит на приоткрытую дверь. С активно развивавшейся паранойей девушка могла нарисовать атаку вампиров на ее временное жилище. Кровища на стене, разодранные тела, а еще, если они достаточно умные, они бы порылись в ее личных вещах. Тринити хочется оторвать трубу от стены и зайти в квартиру максимально осторожно, но… Она приоткрывает дверь, учащенно дыша через нос. Сначала доносится женский голос, рассказывающий новости. Тихие шаги по коридору, и репортаж становился разборчивее, голос из телевизора или голос в ее голове шептал: «Тринити». Надо было все-таки взять с собой трубу. Проем и гостиная. Она поднимает глаза и видит две сидящие фигуры у небольшого телевизора в гостиной. Одна фигура сидела на высоком стуле, другая — на краю дивана. Скрип паркета их отвлекает, и они обе поворачиваются к вошедшей Тринити. Глаза подруги Энди мокро-красные. Она уже успела выплакать несколько литров. Дженна была больше в немом ужасе, чем в слезах. Хотя на полу Трин замечает смятые разбросанные салфетки. Сейчас, кажется, около трех часов дня? Картина примерно понятна. Энди смотрела новости утром, скорее всего, она звонила в Стэнфорд, или ей звонили оттуда, чтобы сообщить про отмену всех занятий. Затем она позвонила сюда, но ей ответила хозяйка квартиры, а не лучшая подруга. Скорее всего, на телефоне Тринити бесконечное количество пропущенных (если телефон в заднем кармане не разбит). В полном непонимании происходящего Энди пришла к Дженне, к еще одному человеку, которому знакома девушка по имени Тринити Паркер. Плакать в полном одиночестве жутко. Понятно. Но это только Тринити понятно, а им… Их представление реальности перевернулось еще раз с ног на голову. И лучше бы девушка умерла, чем вернулась в таком виде домой. Вопросы у них были, но теперь их еще больше. Энди поднимается с края дивана и продолжает молча смотреть на подругу. В глазах опять дрожат слезы. На щеках струйки размазанной туши. Сколько там мыслей в голове, не поделишься? Не я ли маньяк из телевизора, это вы думаете? Блин, Энди, да посмотри на меня… Разве я могу сделать что-то, кроме как убежать? Вот я и убежала. Поэтому так выгляжу. — Полиция была здесь? — спрашивает громко и уверенно, сорвавшись с ноты в начале предложения. Они обе мотают головами, и Паркер понимающе кивает и почему-то сглатывает слезы. Разговоры дикие, и ей трудно ассоциировать их с собой. — Будете звонить им? Докладывать, что я здесь? Поднимает снова фальшиво уверенный взгляд, готова в любой момент упасть на пол и обрыдаться. Они переглядываются и снова мотают головами. Не будут звонить, потому что она близкий человек, которому они доверяют, или потому что у Тринити за спиной может быть припрятана труба? Непонятно, да и неважно. — Хорошо. Девушка-блондинка хотела кинуться на шею подруге. Откуда кровь, царапины, ей неизвестно, она спросит потом. Вся ее застывшая, как статуя, фигура дрожала и готова была развалиться на месте от переизбытка желания обнять. Она начинала учащенно дышать и жадно проглатывать Трин взглядом, и вот он, шаг вперед к ней. На край обрыва. — Энди, уходи. Трин обрывает первая. Шаг остается единственным. Второго уже нет, подруга прирастает обратно к паркету. Сколько усилий ей стоило сдвинуться с места, простить себя за страх и брезгливость, и все зря. Слова жестоки, слышно, как трещит между ними пол. Но глаза Тринити не могли выражать ничего, кроме гиперзаботы. Убийственной любви. Немого ужаса. Она готова была сказать «я ненавижу тебя, ты испортила мне жизнь», соврать, лишь бы Энди быстрее вышла из квартиры и больше не думала о подруге. Нет, Паркер и так пытается найти позу, в которой сердце не так сильно кололо. Жестокости по отношению к другим в ней нет. — Они будут искать тебя для допросов. Если не найдут дома, то придут сюда, и ты повязнешь в том, в чем не виновата. Проговаривает максимально отстраненно, как еще один репортер из телевизора. Тринити, которую она знала, сыпется сквозь пальцы. Ей хочется ее поймать, хочется лихорадочно собирать песок в кучу и молить его стать послушным, но вот она сидит на коленях и плачет над бесформенной горой. Мы больше не сидим под тем деревом с книжками. И я больше не побегу по свистку физрука. Разве, чтобы выжить. Энди все еще хочется притянуть ее за плечи к себе, но она чувствует на кончиках пальцев песок. Она опоздала. Где-то на футбольном поле лежит настоящая Тринити, слившаяся в одну материю с травой, как всегда мечтала. А то, что стоит сейчас в гостиной, — это окаменевшее привидение. Трин чувствует, что ее обратили, но не в вампира, а в человека. Который слишком много понял за короткое время. И мне не хочется тебе ничего рассказывать, прямо как Дин не хотел рассказывать мне. Кажется, самым страшным вчера было увидеть не вампиров, а охотников. Посмотреть им в глаза и простить все то, о чем я еще не знаю, но знаю достаточно, чтобы невольно украсть манеру недоговаривать. Я стала охотником за пять минут разговора с ними. Не думаю, что это хорошо. — Ты еще можешь доучиться в Стэнфорде. И нормально жить, Энди. Умоляю тебя, уходи. Она делает демонстративные шаги в коридор прежде, чем Тринити заканчивает предложение. Проносится мимо нее осенним ветром. По паркету стучат каблуки. Оборачивается. Ее цоканье звучало почти зло и обиженно, но как тяжело было признать, что жить нормально хотелось. Защищать подругу в непонятно чем и садиться в тюрьму не хотелось. Эгоистично, но мы все эгоистичны в критичных ситуациях. Энди все же не может и разворачивается у дверей со сжатыми кулаками к Трин. Теперь вместо объятий она бы ударила подругу на прощание. — Что будет с тобой? — говорит она чуть ли не слезливым криком, мысленно отблагодарив Тринити заботливой пощечиной. Спасибо за хороший год с тобой, дура. Только к психологу Энди придется ходить в любом случае, ведь внезапно из ее жизни исчезает лучшая подруга, которая так и не расскажет про футбольное поле и про трупы студентов. Она испаряется так же внезапно, как и появилась. — Забудь меня, как будто меня не было, — улыбается, потому что внутри ребра режут легкие. Потому что так происходит со всеми. Потому что это просто инструкция по использованию. Лицо Энди морщится еще сильнее, брови сводятся к носу, и ее тошнит. Она плачет и уходит, громко хлопнув дверью. Трин вздрагивает. Будто хуже всего именно ей. Именно ей, которая просто пойдет плакать домой. У Трин нет времени даже поплакать. Даже еще раз прокрутить море крови в голове, а по ощущениям — на руках. Голыми руками душу единственных, кого знаю. Им всем будет спокойнее жить без Тринити. Как она вообще могла ворваться в Стэнфорд и надеяться, что не испортит жизни? Ее собственная отравляет, как яд, так как можно не заразить остальных? Даже фотографии ее лица, которые сделала Дженна, выглядят на стенах как зловещий обряд. Тринити осматривает гостиную, будто смотрит в зеркала, которые должны быть завешены. Каждая ее фотография выглядела как призрак и вызывала у нее приступ паники. Она не могла смотреть на себя. — Трини, ты кого-то убила? Трини, девочка, ты разбила вазу? Нет, разбили меня. — Нет, никого, — отвечает девушка на автомате, утопая в кровавом море. — Я иду в душ. Потом я беру свои вещи и ухожу. Если к тебе придут, меня здесь не было, — медленные и неуверенные шаги уносят ее в сторону комнаты. — Куда ты пойдешь? А как же Стэнфорд? — кричит вдогонку. А как же новая жизнь? А как же, будь проклято слово, нормальная жизнь? Не знаю, видимо, не судьба, видимо, не то, видимо, не так задумано, видимо, тот Сэм действительное искривленное отражение… Блять, опять Сэм, удались, Трин встряхивает головой, видимо, эти двое — отголоски потенциального прошлого, как второй вариант развития событий, который все-таки был единственным, и который, как всегда бывает, догоняет и хватает за шею. Жизнь в луже крови — единственный правильный путь, куда она хотела свернуть? Вода из душа ей кажется красной, но, открыв глаза, она все равно вздрагивает. Визуально она чистая, но ей хочется помыться снова. Желательно в святой воде, хоть она и не знала, как она работает. Вода не поможет, ей нужно новое тело. Трин снова оказывается в джинсах, но поверх черной водолазки накидывает черную осеннюю куртку, которая была слегка велика в плечах и рукавах, и не застегивает. Пару маек, пару толстовок, джинсы, паспорт — все забрасывается в рюкзак. Все учебники она оставляет в столе. Дневника не было. Фотографий не было, да и при наличии она бы сожгла их. Что же делать со стеной позора, которая остается в квартире? Память о ней навсегда будет запечатана в этой маленькой квартире на Уэверли-стрит? И еще одна моя фотография в руках у двух незнакомых братьев. Проебалась. — Ну куда ты пойдешь, скажи мне? Это безумие, — за ней снова начинает бежать Дженна, одетая в непонятные тряпки, вечно испачканные краской, но девушка идет целенаправленно к стене с фотографиями. — От кого ты бежишь? — Пока не знаю, — голос звучит более твердо после душа и сложенных вещей в рюкзаке. Все-таки хоть капли организованности приносят крупицы умиротворения. Пульс временно нормализовался, чтобы голова могла подумать. Пальцы плавают по фотографиям в рамках. — Дженна, что здесь была за фотография? Моя? Взгляд разглядывает пустую рамку в третий раз, пытаясь нарисовать воспоминания. Дженна осталась стоять со сложенными руками за плечом Трин. Вопрос сбивает с толку мысли, которые жужжали в голове минуту назад. — Да, твоя, я ее сделала в первый день твоего переезда сюда. У тебя еще были длинные волосы, — она задумчиво рисует глазами картину в рамке. — И пустой взгляд, — память о фотографиях и рисунках Дженне не изменяет, слишком высоко она оценивает свое творчество. Если бы хотела, она бы смогла нарисовать по памяти эту фотографию прямо сейчас. — Прямо как сейчас. — Спасибо, Дженна, — ей не хочется дослушивать беспокойства о себе, и она шагает в сторону выхода, держась обеими руками за лямки рюкзака. — Но, Трин, пожалуйста… — уже не бежит за девушкой, но плаксивым голосом останавливает. Рваный и тяжелый выдох. Разворачивается. — Можно еще одну фотографию? Со всеми твоими… …новыми кровоточащими ранами, которые я хочу забыть. Трин смешно, ей хочется истерически смеяться над бешеным творческим умом Дженны, который не умолк бы, даже если бы Трин пришла умереть к ней в гостиную. У полиции Стэнфорда были бы лучшие фотографии, пришитые к папке с делом. Поэтому девушку хватает на недовольный, сдержанный смешок. — Нет. Рисуй меня по памяти. Желательно не при смерти, — почти развернулась к выходу, но, — и Дженна, — вздыхает уже более ровно, — если станешь знаменитой, не вздумай делать какую-нибудь выставку из моих фотографий. Это явно не до свидания, а прощай. Она лишь закусывает щеки и вскидывает брови, не обещая сделать ничего. Но по реакции Паркер понимает, как сильно ей хочется выставить именно ее фотографии, видимо, как самую первую и запоминающуюся модель. Ох уж эти сентиментальные творческие люди, кажется, им можно все простить. Даже то, что им тяжелее отпускать источник вдохновения, чем просто обычного человека, который пьет с тобой чай по утрам. Нельзя простить Тринити. Сама Тринити не может простить свою память, которая с легкостью стирает всех знакомых людей, как временные файлы с диска. И почему же все, что есть в голове, априори помойка? Ни один человек не колет в груди. Ни одни глаза не снятся по ночам. Ни одному не хочется позвонить пьяным. Но плюс забвения в том, что груз вины она тоже забывает, как забывает в дождливый день взять с собой зонт. В надежде, что именно этот дождь очистит от того, чего я уже не помню. Солнце исчезало за высотными зданиями. Тринити верит мрачному небу больше, чем себе. Не рискует садиться в такси и идет пешком. Ее велосипед у университетского забора наверняка забрали как улику. В квартире Дженны она не была прописана (по ее же просьбе), поэтому сюда придут только после допроса Энди. Но ее больше нет там. Да ее вообще уже нигде нет. Интересно, братьям Винчестерам тоже нужно бежать? Сэма же ищут. Блять, это имя. Стеретьстеретьстереть. Трин идет не слишком медленно и не слишком быстро, чтобы оставаться размытой в толпе. На голове капюшон, но он и не особо нужен, потому что ее волосы такие же черные. Будто бы она покрасилась специально, чтобы оставаться незаметной. Дождя не будет, по небу видно, но оно все равно темнело и скрывало Тринити в своих объятиях. Она перескакивала лужи, обходила столбы и обычных людей, шла, смотря только себе под ноги. Где-то вдалеке в отражении мокрого асфальта она видит красно-синие цвета и сворачивает за ближайшее здание. Неизвестно, кого сейчас разыскивала полиция, да и не надо узнавать. Продолжала путь, даже если и искусственно удлиняла его. Она знает, что ей нужно в бар Уилли. Не знает, что именно она там найдет, но это единственное, что связывало ее с Кайли, Мэттом и Оливером. Зачем ей забывать все, но копаться в помойке одновременно? Она забыла самое ненужное, что мешало бы ей разобраться в пропаже Кайли и обращении Мэтта. Режим побега все еще активен, она, как обычно, убегает, все еще девочка в черном, но кто запрещает немного разобраться в очередной ее сломанной жизни? Может, если бы она пыталась решить проблемы раньше, она бы не оказалась в Стэнфорде. Или не осталась бы одна. Опять. Трин отмахивается от собственной мысли, словно ей ее навязали, и забывает. Слишком тяжело, Трин давно не думала об этом. Ее интересует бар Уилли, к которому она неделю не приближалась, а теперь идет в самое пекло. Убьют — ладно. Уйдет с новой информацией — ладно. Лишь бы не в полицию. Наконец-то перед глазами светится заправка. Солнца нет. Ветра нет. Свежий, мокрый воздух. Несколько машин заправлялось, заправщик весело разговаривал с водителем у автомата с напитками, и вся обстановка казалась умиротворяющей. Быть чересчур напряженной не придется, девушка ослабляет хватку лямок рюкзака. Уилли держал заправку и бар почти на краю города, и этот бар был самым лояльным к студентам. Приятные цены и закрытие глаз на пьянки детей (не всем было 21) — вот что приводило сюда Стэнфорд, потому что Уилли редко присматривал за своим бизнесом. Вместо него здесь трудились его дети, а дети слишком молодые, чтобы следить за ровесниками. Вот и сейчас заправщик, сын Уилли, делает что угодно (пьет энергетик, заводит разговоры с клиентами, прогуливается до бара), лишь бы не работать. Из домика с голубой неоновой вывеской «У Уилли» доносилась музыка, как из-под толстого слоя воды. Каждый вечер здесь устраивали вечеринки, единственная разница с выходным днем лишь та, что сегодня не будет много народу. Во-первых рабочий день, а во-вторых, мертвые студенты, траур и все такое. Если в баре кто-то и был из Стэнфорда, то… это явно не очень хороший человек. А таких больше половины. Темное синее небо провожает ее. Она смотрит на него перед тем, как зайти внутрь, как бы прощаясь с единственным другом. Если что, ты знаешь, где меня искать. Открыв тяжелую деревянную дверь, на Трин тут же выливается оглушающая попсовая музыка. Голова, которая не болела с утра, начинает жутко трещать. Охранник тоже один из сыновей Уилли, и вряд ли он будет сидеть на входе. Обычно он пьет энергетики с братом или за стойкой говорит с барменом, так что Трин никто не встречает. В коридоре стоят парочки, мимо нее проходит не очень трезвая девушка, вышедшая из туалета. Тринити никто не замечает, всем было слишком хорошо. Для снятия с себя всех возможных подозрений она дополнительно снимает рюкзак, снимает с себя куртку, вешает ее на крючок в коридоре и накидывает рюкзак обратно. Теперь она обычный студент с рюкзаком, и надо надеяться, что никто из присутствующих не включал сегодня телевизор. Ну или им хотя бы насрать. Видимо, второй вариант. Вспышки света перед ее глазами, когда она подходит к главному помещению, ослепляют. Она морщится и держит голову рукой. Музыка делает больно, словно барабанщик из трека сидел внутри Трин и использовал голову вместо барабанов. Свет щипал глаза. Немногие танцевали, в основном забиты столики и барная стойка. Слишком рано, чтобы тереться друг об друга как шпроты в банке. Через полчаса-час — вполне реально. И вполне реально, что нужно дождаться людей. Потому что проход в охранную комнату через танцпол, мимо барной стойки. За барной стойкой сидел сын Уилли, в штатском (они никогда не ходили здесь в форме), и, если бы Трин не знала его помятый затылок, она бы не догадалась, что нужно ждать. Он мог уйти курить, мог напиться, мог начать танцевать с остальными (как было в день празднования победы футбольной команды). Трин стреляет взглядом в синий диван, который таял в дыму. Диван, на котором последний раз она видела спящую Кайли. В кожаных джинсах, кожаной куртке и красных каблуках. Диван сейчас занимали молодые люди, которых девушка не знала. Это не значит, что они не из Стэнфорда, это значит, что Тринити Паркер не была слишком общительной. Всех она не знала. Точнее, знала троих с половиной человек. — Ты не особо общительна. Кайли это тоже касалось? Чей-то ледяной голос, шепчущий правду на ухо, приводит в чувство, и Трин приходится снова одернуть себя от картинок в голове. Она стоит, облокотившись на широкий дверной проем в главный зал с диванами, столиками и барной стойкой. Мимо нее проплывали пьяные люди, задевали ее, не замечали, все шло, как по маслу. Танцпол заполнялся, люди все чаще вставали со своих мест, бармен все чаще и чаще брал бутылки, наливал, протирал, наливал, торопился и не успевал, наливал, наливал, наливал. Времени разговаривать с другом у него не осталось. Охранник уходит в охранную комнату, Тринити вытягивает шею, чтобы убедиться. Она стоит как ни в чем не бывало. Через несколько минут он выходит и шагает в коридор, мимо Трин. Она склоняет голову к полу и отворачивается в сторону, сын Уилли не замечает ее (не узнал бы) и идет на выход. Покурить и поговорить с еще одним безответственным братом. Глаза Тринити уже не реагируют на вспышки света. Музыка кажется ей тишиной. Там, где она сливается с мебелью, она чувствует себя безопасно. Как сейчас, она стала частью дверного косяка, и какая-то парочка чуть не врезалась в нее в порыве поцелуев. Трин перестали замечать все. Она отрывается от паркета, просачивается сквозь толпу на танцполе и идет прямиком в охранную комнату. Все слишком заняты, она пользуется моментом и открывает дверь с надписью «Только для сотрудников», нарушая ПРАВИЛА. Сердце забилось так, словно она пробежала не пять метров, а пять километров, а охранная комната — ее первая остановка, чтобы перевести дыхание. Ей пиздец как страшно, она даже не может притвориться, не может соврать самой себе, потому что она следует не своим инструкциям. А как действовать по новой? Она бежит проблеме навстречу, твою мать. Видит перед собой небольшую комнату, один пустой стол и второй стол с компьютером. Бросается к компьютеру, дергает мышку, включает экран. Паролей нет, скрывать в баре нечего. Сканирует взглядом рабочий стол с заставкой полуголой модели в ковбойской шляпе и находит ярлык камеры. Два клика. Загрузка приложения заставляет топать правой ногой чаще. Смотрит на дверь, как на убийцу с ножом. Вводит нужную дату; тот день, когда футбольная команда праздновала победу. Вводит ориентировочное время. Несколько раз промазывает мимо клавиш и лихорадочно стирает, вводит по новой. Перед глазами высвечивается окошко с ошибкой, и она ругает себя за панику, из-за которой она неправильно ввела цифры. Вводит еще раз, но высвечивается та же ошибка. Видимо, ошибается не Тринити, а само приложение. Она хмурит брови и вводит другую дату, за день до. Есть. Видит четыре окошка с камерами. Две на танцполе, третья в коридоре, четвертая у входа. Обычная пятница, обычный загруженный людьми бар. Хмурит брови сильнее и мотает время до той самой, нужной даты, когда в баре была она. Мотает, мотает… время на записи меняется сразу на день после, перескакивая нужный день. Пальцы застывают над клавиатурой. Больше не долбит по клавишам и не дергает мышку. Все очень просто, запись с камеры удалена. Как будто того дня и не было. А он был? Не придумала ли Тринити всю свою новоиспеченную студенческую жизнь? В глазах пляшут черные пятна, словно ее качают волны на танцполе. Ее жизнь теперь кажется более смешной шуткой, чем казалась минуту назад, ведь отламываться по кусочкам ледяная фигура начала не вчера. Вот так и бывает. Думаешь, что проснешься следующим утром, но оказывается, что ты спишь уже неделю, а каждый хороший день — ложь. Где еще ложь? Трин хочется потрогать кожу и убедиться, что она еще жива и ее собственное тело не обманывает. Да и вообще, ситуация похожа на розыгрыш. Мэтт любит розыгрыши, возможно, он устроил своей девушке комнату страха на неделю, даже нанял убедительных актеров, и, возможно, именно в эту секунду он ворвется с шариками в комнату, поздравляя… с чем-нибудь поздравляя… поздравляя с новой открывшейся дверью в прошлое, которое хотелось заколотить досками. Нет, по-моему, Мэтт мертв. Тринити выжидает секунды и смотрит на дверь, задыхаясь без кислорода. Трин глубоко дышит грудью (пытается заново научиться), забирая остатки жизни из этой комнаты, чтобы не откинуться вдруг самой, и быстро уходит к двери. Она обдумает следующие действия, обязательно обдумает, но сейчас ей нужно на воздух, желательно в обход охранника, желательно не к себе домой (какой еще дом?), возможно, еще раз стошнить (пальцы снова вязко-липкие), хотя, честно говоря, она не ела больше суток, главное — открыть дверь и наконец-то выйти из этого невыносимо удушливого помещения. Дверь открывается сама, и Трин делает шаг назад. Вспышка, кровь, много холодной крови, почему она холодная? Вспышка, его тело обманчиво теплое, и я не верю ни одному его взгляду; ни одной короткой и резкой улыбке, потому что я улыбаюсь точно так же. Встряхнуть головой не поможет, потому что его имя не случайная мысль, а констатация факта. Не удаляется, не стирается, и если он просто актер, то играет он безупречно. Возможно, он больше похож на свою маску, чем на себя настоящего. Она делает столько шагов назад, сколько возможно, последние силы отдавая на то, чтобы не споткнуться. Хватается руками за воображаемую стену за спиной. Его лицо не обманывает ее, как в мотельном номере. Он не изучает ее; он смотрит как на сложную задачу, которая только выглядела сложной, но оказалась решенной в несколько действий. Он недоволен. Он не улыбается. Он нагло заходит внутрь, как к себе домой (откуда ему знать?), и не осматривается. Словно охранник он, и нарушила она его правила, но это все не так, не так, неправда, все это — какой-то ебучий розыгрыш. — Ты умная, Трин, — восхищается он сложной задачей, искренне хвалит и идет дальше на нее, — но ты соврала нам второй раз. Неумно. Ей жутко хочется позвать брата Сэма, потому что грубая ложь Дина была грубой как бы вскользь, неспециально, ничего личного, просто ему плохо и темнота рикошетит, а слова Сэма попадали точно в намеченную мишень. Если стрелял, то в прицел. Если говорил правду, значит, хочет придушить. Если пришел в то место, где находилась Тринити, значит, пришел за Тринити. Мысли Тринити работают в паническом режиме, но ни один вариант не подходит, она разбрасывает все свои вещи и документы в голове в поисках черной папки. Почему он, почему здесь, как он узнал, что он хотел, почему на мишени она, я же сказала вам про Рамона-бар, почему ты оказался в нужном баре… — Я бы сказал тебе, что пришел проверить записи с камер, но ты уже догадалась. — Как ты узнал про этот бар? Паркер дала им наводку на другой бар, но вот они стоят друг напротив друга. Ее блеф с Сэмом не работает, он не верит никому априори. Его игра в долгую сводит с ума. Сэма пробирает на усмешку, и он начинает круг вокруг стола. Тринити обходит его с противоположной стороны. Дрожащие шаги против широких и уверенных. — У дружка Оливера была прострелена нога, а не язык. Ты знаешь, как я знаю. Не прострелена, а прострелил, не обезличивай. Об этом Трин не подумала. Единственный выживший (который держал ее в заложниках), помимо Тринити, не сохранился в памяти, как и что угодно другое. В те самые пять или десять минут, которые она бежала в раздевалку, в те минуты Сэм и мог наступить раненому на ногу и спросить, где ты последний раз видел Кайли, или менее полезное и более личное — расскажешь про Тринити? Мне просто интересно. Поэтому ложь про Рамона-бар он узнал еще в мотеле. Не подал виду. Проглотил и позволил. Иначе бы она сбежала по другой дороге, не по той, что Сэм нарисовал для нее. Но зачем Паркер врать про настоящий бар людям, которые хотят помочь? А хотят ли они помочь? Два брата выглядели так, словно у них есть дела поважнее. Я верю только ночному небу, ведь оно мне ничего не доказывает. И я почему-то рвусь изнутри, но верю тебе, потому что ты тоже ничего не доказываешь. Ты просто раскрываешь мои карты. — И ты знаешь, что запись с камер удалена, но, если бы ты знала заранее, ты бы не приходила сюда искать, значит… — мужчина в черной куртке оказывается в той же точке комнаты, в которой минуту назад была Тринити. Они сделали круг около компьютерного стола. Он смотрит ей в глаза, попутно анализируя. Она смотрит в глаза, чтобы словить момент, когда бежать. — Ты думала, что запись с камер есть. Хотела удалить? Узнать, что случилось? Или боишься, что узнаем мы? В голове она быстро делает наброски происходящего, складывает разбросанные пазлы на полу и наконец-то видит картину. Сэм приходил до того, как пришла Тринити. Сэм вспомнил про записи с камер быстрее и оказался здесь быстрее (пока Дин обходил Стэнфорд), и, естественно, он нашел на компьютере то же самое, что и Паркер — ничего. Но почему он остался ждать в баре? Остался выпить виски? Или виски — прикрытие, как ФБР — это прикрытие. Или прикрытие нормальными людьми в нормальной одежде, за которой вы прячете свои пистолеты и мачете? Он остался на всякий случай, если лживая дура прибежит заметать следы. Не прогадал. Его мозги работали на двести процентов, а мозги Трин — в минус. Чьи-то мозги подумали за двоих. Дверь открывается, и девушка моментально реагирует, как на звонок с урока. Срывается навстречу входящему. И неважно, кто там был. Она бежит отсюда, как жертва насильника, почти падая в объятия охраннику. — Джерри, этот мужчина хочет украсть твои личные фотографии на компьютере, — выбрасывает девушка из себя первое предложение, в которое сложились лихорадочно разбросанные слова. Сама она пробегает дальше в дверной проем мимо охранника. Комната позади. И только один бог знает, почему за спиной Трин услышала недоуменный вздох (видимо, угадала с обвинением), который сменился озлобленными матами в сторону грабителя и хлопком двери. Последние силы, потраченные на ноги, покидают тело, и Трин начинает спотыкаться об свои кроссовки, а затем врезается в толпу людей. По ощущениям — в подушки, потому что сознание мутилось. Люди снова не замечают ее, ведь кроме нее были и другие плохо стоявшие на ногах. Многие толкались, и Трин становится одной из них. Она бежит, но получается, как во сне: ноги передвигаются, как в бочке с маслом. Хочется быстрее, но движение происходит на месте. Время замедляется, и ей тяжело просочиться сквозь нарисованных персонажей, особенно сдерживая порывы тошноты. Ей мерещится, что он схватит ее холодной рукой за шею, но никто не увидит, ведь мы в толпе танцующих людей, здесь все друг друга хватают. Я смогу умереть здесь, и никто не заметит, прям как я мечтаю. Мелькают яркие цвета и чьи-то накрашенные ногти перед глазами. Сверкает диско-шар и переливается пятнами на размытых фарфоровых куклах. Взгляд рассыпается сразу в несколько измерений, как в калейдоскопе, и в каждом она захлебывается, но не может понять, в дожде или в крови. Ее голос не будет слышно под толстым слоем музыки, воды. А сейчас, в дожде или в крови? Ей кажется, что она только что чужими руками убила охранника Джерри. Она падает на четвереньки к дверному проему, в котором стояла последний час, и поднимается, хватаясь липкими пальцами за него. Холодно и жарко, внутри холодно, но все, что снаружи, — объективно жарко. Искусственное тепло, чтобы обмануть. Трин не поведется второй раз. Она выпрямляется, делает несколько тяжелых вздохов и оборачивается к толпе. Вспышка, в толпе людей его стальное лицо. Вспышка, слетает голова в душевых и стукается об плитку (моя?). Вспышка, пули летят как дротики и обкалывают меня по периметру (в который раз?). Вспышка, я боюсь, ты убьешь меня, когда бросишь на кровать, но боюсь сильнее, если ты начнешь снимать пиджак. Лучше умереть, чем быть твоей очередной. Вспышка. Не понимаю, зачем ты прижимаешь нож к шее, а затем ведешь им по нижней губе? Ты ничего не доказываешь, ты можешь только раскрывать мои карты, но как такое возможно? Я думаю, что удачно лгу, но ты делаешь двойной блеф. Если бы он был героем картины, он был бы размыт в лицах людей и на эту картину было бы жутко смотреть. В движении тел непонятно, где он. Где его рисовать? Вспышка, он есть, но следующая вспышка, и его нет. Диско-шар крутится, но подсвечивает его лицо только один раз, прежде чем он растворяется в слишком плавных движениях. Трин ломится во входную дверь, ложится на нее и толкает, выбегая на свежий воздух. Свежий воздух с непривычки ей сдавливает легкие. Первые секунды голодных вдохов царапают горло, но Трин продолжала дышать и медленно бежать в сторону заправки. Дальше плана нет. Его никогда и не было. Идею вроде «сесть на попутку и умчаться в закат» переезжают колеса коповской машины, которая стояла у бензобака. Полицейские показывали заправщику фотографии. Выяснять, она или не она, — слишком большой риск. Девушка резко и неестественно сворачивает с пути и уходит к черному выходу заправки, туда, где обычно были туалеты. Через несколько шагов она оказывается в тихом месте за заправкой, докуда снова доносилась только музыка из соседнего бара. Хлопок об стену, удар головой. Аккуратный, вежливый, не как обычно. Движения контролировались. Шею сдавливает кисть руки, а в продолжение руки — нож, который еле-еле касался плеча Тринити. Так близко лицом к лицу они еще не были. Так четко она еще не рассматривала свое кривое отражение. Его челка падала на виски. На нем та же черная куртка, что была на футбольном поле. Интересно, остались ли там капли чужой крови? Или моей? Носишь, как сувенир? Его дыхание обжигающе холодное, словно он весь соткан из металлических деталей, которые работали круглосуточно на полную мощность. Теперь она видит — зеленые глаза пусты, как линзы робота с крошечными камерами вместо зрачков. Интересно, у всех роботов инструкция не убивать и только у него — убивать? Но Тринити он не спешит убивать, потому что не вся информация ему известна. Да и снова останется что-то личное, что он не мог объяснить словами. Их личное существовало в воздухе, когда их взгляды сталкивались, и смывалось осенним дождем. — Зачем тебе нож? Мы строим вид, что разгадали друг друга, но, честно говоря, я ничего не понимаю. — Зачем ты убегаешь? — произносит он четко, по слогам, шепотом. Это риторический вопрос, на который он не ждал ответа. — На случай, если у тебя нож. Он снова дергает уголком рта, потому что внезапная искренность Тринити его забавляла. Глаза сужаются и сканируют. Искренность больше не нужна, по крайней мере для бытовых ситуаций, по типу «я боюсь полиции, боюсь тебя, бег — мое призвание, физкультура — мой любимый предмет»… Сэм уверен, она бы сейчас ответила ему на что угодно, если бы он спросил. Это просто страх или что-то еще? — Нам надо перестать так встречаться. — Как? — Я за тобой, ты от меня. Давай нормально. Что засняли камеры? Я чувствую, как ты копаешься в моих внутренностях, и это должно быть невыносимо, но я чувствую приятную щекотливость. Хочется схватится за живот. Смесь сладкого с горьким противна, и во рту металлический вкус. Или я просто выдумала? Она мечтала, чтобы все было просто: убей или отпусти, но он не делает ни того, ни другого, заставляя ощущать каждый выдох и каждый взгляд. У Паркер было свободное место, чтобы поерзать под давлением его руки, и она ерзает, но Сэм тут же приближается и телом, и лицом. Они все еще в позициях насильника и жертвы. Рукой давит сильнее, и ее подбородок вынужденно поднимается выше. Он смотрел сверху вниз, и дело даже не в росте. В тишине слышно только их дыхания. Трин слышно как загнанную лошадь. Его — не слышно, словно он не жил. Их холодные дыхания, минус на минус, электризуют воздух. Снова обман, снова становится горячо, ее влажная челка прилипает ко лбу. Она не рискует сдувать волосы, чтобы их дыхания не соединялись. Вздыхать Трин начинает осторожно, маленькими и короткими рывками, и те — через нос. Она могла поклясться, воздух кололся тонкими раскаленными иголками. Трин двигает одну ногу в сторону, но он сразу реагирует и вдавливает свое колено в ее бедро, припечатывая к стене. Трин резко отворачивается, вдыхая воздух через нос со сжатыми губами. Словно рот был заклеен. Она сказал бы ему «больно», но она понимает, что он даже не начинал делать больно. — Я никуда не спешу. Постоим? Ее дыхание учащается, и она надеется, он прочитает ее карты неправильно. Страх, а не адская смесь непонятных щекотливых скручиваний в животе с панически повышенным пульсом. И если я смотрела на обновленную версию себя из будущего, то он смотрел на меня как на дождевого червя. Трин успокаивает дыхание и начинает говорить в сторону, не ему, схватившись взглядом за ближайший куст (помоги): — Я была здесь. Кайли была здесь. Оливер подлил мне что-то в вино и думал, что я не замечу. — Дальше? Дальше? Он использует против нее ее же стратегию. Трин закусывает губу, переводит дыхание, пытаясь убедить себя, что чувствует на коже ледяной ветер. От воспоминаний хотелось кричать и рыдать, поэтому голос скрипит и ломается. — Я убрала свой бокал на край стола, я не думала, что его кто-то выпьет, но его выпила Кайли. Я не знаю, что там, но, возможно, я убила… — Что они подлили в бокал? — Я не знаю, оно было в пробирке. — Какого цвета? Его вопросы прилетали быстро, как пощечины. — Вино осталось красным. Это могло быть что угодно, снотворное, крысиный яд или еще что похуже. Я ушла, я не знаю, что с ней случилось. Сэм считывал ее каждое слово (наверняка у него перед глазами выписывался программный код) и записывал куда-то в свои архивы по ликвидации проблемы. Теперь полная картина ясна и ему: если бы не Кайли, то они бы сюда приехали по делу пропавшей Тринити Паркер. Точнее, именно такая картина и должна была сложиться, но вот они, дорисовки, переделки и случайности. Она случайно запустила цепочку не тех событий. Какое совпадение, они с братом жили по тому же принципу. Исправляли события, создавали новые проблемы, а затем, решая эти проблемы, создавали новые… Много студентов пропало и до Кайли, но первоначальная цель была Тринити. Так кто вообще организовывал эти пропажи? Похищения? Тел нет. И если Оливер хотел убрать Тринити, то неужели он и есть монстр? Вряд ли, Сэму кажется, что треугольник Оливера, Кайли и Тринити — это генератор случайных людей. Он видел Кайли последним, неужели он убил подругу? Но ведь он сам был жутко любопытным и хотел узнать, куда она пропала. Не сходится. И вот мы в тупике, а единственная зацепка — только ты, Трин. Опять. Это раздражает. Ему хотелось поскорее отряхнуться от нее, как от навязчивой пыли, но Сэм уже слишком много узнал, чтобы отпускать ее. Из одного угла выходят полицейские вместе с охранником Джерри, который прикладывал ко лбу мартини со льдом. Поднял руку и указал пальцем на, как выглядело со стороны, влюбленную парочку. И у тех, и у других была секунда, чтобы сорваться с места. И они все срываются. Сэм хватает девушку за локоть и начинает бежать, прежде чем полицейские успели крикнуть «стойте». Естественно, один из них кинулся за ним, а другой — в обход заправки. Заправщик, пара водителей в машинах, еще один прохожий — все бросили свои дела и уставились на сцену из фильма. Если бы не Сэм, Тринити бы не смогла бежать. Поэтому сцена действительно выглядела как похищение, тем более с ножом в руке. Он бы бросил ее на съедение копам, если бы она не была подсказкой в решении задач. К тому же, его бы ждал очередной разговор с Дином на тему сочувствуй другим, Сэм, сочувствуй, а собственного брата он не хотел бы убивать. И почему-то Сэм знал, куда бежать. Слишком крепко и решительно он тянул девушку за собой, как непослушную собаку. Мимо заправки и в сторону трассы, к обочине, к которой со свистом подлетела Импала. Полицейские за спинами успели поднять пистолеты. Сэм практически запихивает девушку на заднее сидение, потом садится сам и захлопывает дверь уже на ходу. Дин успел тронуться прежде, чем вторая нога брата оказалась в машине. Для старой Импалы старт слишком резкий, поэтому она оставляет черные полосы от шин на асфальте. Видимость загрязняет дымом из выхлопной трубы. Звуки града слышатся за окном, но это пули, попадающие по цели. Ни одна из них не попадает в колеса, потому что машину не заваливает ни в одну из сторон. Переключает коробку передач на последнюю скорость. Машина едет быстро и ровно. Дин смотрит в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что полицейские еще даже не успели сесть в машину. Только перекрыли телами дорогу. Дин стиснул зубы и молчал, чтобы перевести всю силу в ногу, которую вжимал в педаль. Трин сидела, согнувшись к коленям и закрыв уши ладонями. Сэм сидел, развернувшись назад, и смотрел туда же, куда и Дин. И если бы Импалу рисовали с точки обзора заправки, то ее бы уже давно не было видно. Темные краски растворились в ночи.