После дождя

И я могу пойти куда захочу, куда угодно, только не домой.

Чужая комната. Твердый матрас. Подушка неестественно пахла мылом. Так проснулся ее мозг. Режим побега включался заранее, на всякий случай, на любой случай, в принципе, даже когда ветер дул непривычно южнее сегодня. Или когда с ней разговаривали люди, которые никогда до этого с ней не разговаривали. Все это означает только одно — бежать. Телом она ощущает много. Голова развалившаяся, но склеенная. Казалось, что нельзя ее повернуть, иначе расколется обратно. В плечи словно вставили две острые трубы и положили Тринити на спину для усиления боли. Ноги гудят, как после физкультуры, ничего особенного, вчера и был один бесконечный урок физкультуры… Шея, о, как болела шея. Как жгло и щипало, даже знать не хочется, что там. Если еще чуть-чуть погрузиться в себя, то тело ощущалось побитым, израненным, словно по нему проехал ледоход. Отлеживаться хотелось еще несколько суток, желательно в одиночестве, без еды и желательно с мелатонином… но запах дерева и рельсов ее будил. Звук поезда, проезжающего под окнами. Голоса за стеной. Скрип паркета в этих стенах. Все это не комната Тринити. Трин открывает глаза и видит чужой потолок. Чужие обои с зеленым оттенком. Какие-то из девяностых. В ее квартире стены белые, потолки белые и много пустых бумаг. Там ей можно затеряться и слиться с мебелью, а здесь ее видно как красную тряпку для быка. Как бы сильно ни было придавлено тело к кровати, невидимые руки хватают ее и тянут. Она резко поднимается, как если бы кто-то потянул за рычаг и поднял кровать. — Эй-эй, полегче, — рядом с ней оказывается все тот же фбровец, которого она видела в своей квартире и который задавал ей меньше всего вопросов. Который только и делает, что берет за плечи и спасает. Он выглядел сурово, но успокаивал пульс. Он пытается уложить ее обратно, но девушка магнитится вперед. После недолгих качаний назад-вперед укладывает ее обратно, поправив подушку выше, чтобы Тринити не ложилась полностью. И могла осмотреть их. — Как ты себя чувствуешь? Почему с ней разговаривают незнакомые люди? Хочется бежать, но я пока не в состоянии. Она смотрит на мужчину, севшего на соседнюю кровать, как на вдруг заговорившую обезьяну. Ей кажется, что она бредит и поэтому не отвечает. Смотрит на него в оливковой рубашке, а видит коповский костюм и где Кайли? (на самом деле ФБР сейчас не думал про Кайли, больше про кровоточащие раны невинной девушки и… ее взгляд. Уже чересчур понимающий (лучше ей не понимать). Так где Кайли? Похоже, я нахожусь в номере мотеля забинтованной мумией все еще по ее вине. Все еще в сгоревшей квартире после переваренного супа. Из нового положения полусидя-полулежа она осматривается. Со стороны выглядело так, что все ее тело парализовано кроме глаз. Невольно начинает учащенно дышать, ведь они знакомые-незнакомые, комната полностью незнакомая, на шее повязка, а на виске пластыри. Кто они? Это все еще может быть ФБР под прикрытием, правда, под очень толстым слоем прикрытия (гражданская одежда, непрофессиональные повязки, явно недорогой мотель), раз мы даже не в участке или больнице… Почему не в больнице? Нелогично, по каким-то причинам они не могли отвезти в больницу. Рассеянный взгляд сводится в одной точке. На четко прорисованном. Наконец-то всеми цветами карандашей, со всеми тенями и лучами солнца в правильных участках кожи. Сидел на стуле, развернутый от кухонного стола в сторону кроватей. Смотрел в упор уже некоторое время. В глазах безразличие. Вспышка, пуля в голове, раз. Вспышка, слетает голова, два. Вспышка, берет на руки и уносит, словно герой. Блевотные картинки. Вспышка, голова слетает, тело Мэтта падает, я падаю, наверно, ты вы случайно и мою голову задели (Вам ведь все равно), я же до сих пор думаю в блюре, и это невыносимо бесит, но Вы поднимаете меня, я помню тепло (лучше бы дикий холод), как будто Вы намеренно его включили, чтобы свести с ума, чтобы из два плюс два у меня постоянно получалось пять. Бредит, не иначе, ведь высокий шатен ей снова кажется охуительно нарисованным и ненастоящим, как и собственные воспоминания, которые чудятся ей навязанными травмами. — Тринити? — зовет голос с соседней кровати, но Тринити поворачивается к нему с замедленной реакцией, нехотя отводя взгляд от мужчины на стуле. — Что ты помнишь? Обезьяна все еще разговаривала, в этот раз даже назвала ее по имени, поэтому вежливо будет ответить, даже если Трин начнет разговаривать сама с собой. — Все болит. — Не сомневаюсь в этом. Что ты помнишь? — он старался быть как никогда мягок, скрестив пальцы в замок и делая то, что он ненавидит больше всего, — ждет. Ждет ответа, ждет, когда девушка свыкнется с мыслью о двух копах в нестандартной обстановке. Ждет, когда вспомнит, ужаснется, успокоится и расскажет. Пройдет все стадии принятия, которые фбровцы знали наизусть, могли целую диссертацию защитить. Они надеются, что не вспомнит. Это решило бы математические задачи в их головах одним простым решением в одну строку. — Помню, как умер Мэтт. — Умер? — удивляется мужчина на стуле, Трин смотрит на него. Он сидел в той же позе, что и его напарник. Локти на коленях. — Сэм, ты не помогаешь, — обрывает он собеседника, не отворачиваясь ни на секунду от Тринити. — Нам нужно знать. Что еще? Заданный вопрос срабатывает как красная кнопка и пробуждает жгучую боль в шее. Он заставил вспомнить самую абсурдную ситуацию, которая произошла вчера. Рукой касается повязки и ваты, приклеенных медицинским скотчем, и вспоминает сильнее. Вспышка, укус. Вспышка, слетает голова. Вспышка, я видела невозможное. Боже, блевотина, она не в состоянии рисовать эти картинки. По широко распахнутым глазам, уставившимся в одну точку, мужчина понимает то, что он не хотел. Переглядывается с напарником, пока взгляд девушки сверлил пустоту, но ни одна пустота ей уже не помогает. Тишина зловеще дышит в затылок. На любом белом или черном она рисует бордово-красным. — В его зубах выросли клыки, с таким шипящим звуком. И он укусил меня. Начал пить кровь, — взгляд мечется из одной пустой точки в другую (где же безопасное место?), вспоминая и собирая пазлы, ведь картина в голове все-таки существует. — Как вампир, — в заключение она посмотрела на обоих присутствующих. Они снова молча переглядываются. Вздыхают. — Мэтт вампир? — Был. — Что? — ладно Трин сходит с ума, но почему двое взрослых мужчин сошли с ума быстрее? — Но он был нормальный, я знаю, мы, мы встречались, пока он не сказал вчера… — Ты говорила с ним вчера? — Да, он сказал, что изменился и его раздражают звуки. За окном проносится поезд. Напарники переглядываются еще раз. Мужчина на стуле вскидывает брови. — Обратили недавно, — заключает он для сидящего на кровати. — Похоже, — отвечает напарнику, глубоко задумавшись, устремив взгляд бессознательно в окно. — Он был вампиром, Тринити, вампиры существуют, и не только они. Его обратил другой вампир своей кровью. Поверь, мы видели больше, чем в очередной серии «Дневников вампира», — поднимается с кровати напротив и отходит на пару шагов, выдавливая из себя объяснения с трудом. Очень жаль вводить в курс дела очередного невинного. — Так вы не из ФБР? — это интересовало Трин больше всего и пугало больше всего. Ведь если они не из ФБР, значит, просто больные на голову. Значит, как минимум у них фальшивые значки, а как максимум… как максимум вспышка, летят летят пули и слетают слетают головы. — Мы охотимся на то, что ты видела. Я Дин, это мой брат Сэм. Представление на сцене не кончается, а она все еще сидит в первом ряду. Актеры смотрят только на нее и ждут реакции. — Понимаю, слишком много информации… — хотел смягчить Дин. — ФБР — это прикрытие для профессиональной охоты? — Не совсем, — голос другого, Сэма, гремит сильнее поезда. Дин остается стоять у стола со скрещенными руками на груди. — Вопросы, вопросы от ФБР, остались открытыми, — Сэм не вставал со стула и не приближался к Тринити, но его глаза тянули вплотную. Трин то и дело прерывала зрительный контакт на другого брата. — Поэтому давай сначала. Что ты знаешь о Кайли Морган? — В этот раз правду, — добавляет Дин. В этот раз не полуправду, а правду, правду они имели в виду, ведь все, что говорила девушка, было кристально чистым, не придерешься. Тринити вздыхает, сглатывает. Молчит и вздыхает снова. — Мне сказали, что она уехала. — Пропустим эту часть. Что ТЫ знаешь? — Я не знаю наверняка, что конкретно… — Можно не конкретно, мы переживем, — опережает Сэм ее ход мыслей, будто мысли Тринити были выведены у него в голове бегущей строкой. Они оба ждали и все-таки были готовы светить лампой, как на допросе в полиции. Видимо, допрашивают они не первый раз и эмоции человека напротив их интересуют в меньшей степени, чем чья-то фантомная жизнь. Тринити вздыхает еще раз и кивает самой себе. — Мы отмечали победу футбольной команды Стэнфорда, — начала она тихо. Смотреть им в глаза уже не стала. Где-то в пустоте воспроизводятся картинки. — На Эмерсон стрит, в баре. — В каком баре? Трин неестественно думает, но быстро отвечает. — В Рамоне. Там была вся футбольная команда, их друзья, их девушки. Я не хотела идти, потому что я не люблю футбол, — усмехается Трин, насколько ей могли позволить губы дернуться, чтобы не пустить цепную реакцию боли к голове. — Но я пошла ради Мэтта. Там была Кайли, ее парень тоже играет в футбол. — Что-нибудь странное? — Нет, — вспоминает Трин, копаясь взглядом не там, где ожидали братья. Они-то смотрели в упор и ловили каждое слово. — Нет, весь вечер обычная пьянка. Все пили виски, танцевали, гуляли. Футболисты были ужасно пьяными, Кайли тоже. К концу вечера она вообще лежала на диване. — Просто напилась? — с подозрением уточняет Дин. — Да, просто напилась. Я ушла домой, я не знаю, что с ней было дальше. Мне сказали, она переехала. — Кто сказал? — Олив… — хочется ей с легкостью выплюнуть его имя, но оно застревает в горле булыжником и острыми краями режет стенку. Может только откашлять его вместе с кровью, а в голове он лежит под дождем и даже не захлебывается. Она инстинктивно смотрит на того самого, кто поместил ей в горло камень. Смотрит, будто бы он должен произнести его имя. Должен помочь нормально дышать. На маленьком телевизоре за их спинами Тринити видит кадры своего университета с высоты птичьего полета и молча показывает пальцем. Дин и Сэм оборачиваются одновременно, Дин берет пульт со стола и делает звук громче. «…двое убиты в спортивном кампусе, один ранен, сейчас его состояние стабильное…» Фотографии Оливера и Мэтта провоцируют головокружение. Она морщит лоб, будто слушает новости не на своем языке. Будто снова и снова ей нужно повторять, что они мертвы, пока она не запомнит. «Оливер Кливленд и Мэттью Лоуренс трагически погибли после хладнокровного нападения на Стэнфорд сегодня ночью…» Дин медленно поворачивается к Сэму, который смотрел новости, как повторение вчерашних. — И давно мы убиваем вампиров из пистолета? Стэнфорд что, теперь какая-то вампирская академия? — Оливер не был вампиром. Я думаю. — Ты стрелял в детей? — Дин... — Простите, — прерывает Тринити сломанной интонацией. — У Оливера был пистолет, они были готовы стрелять. Ему пришлось. Оба охотника отворачивают недопонимающие взгляды друг от друга и устремляют их к кукле на кровати. У Дина соединяются какие-то проводки в голове, и он пытается кивнуть самому себе, но проводки сверкают, электричество жжется, и он все же недовольно возвращается к Сэму. — Все равно. Сэм. Мы ищем другой способ… В этот раз телевизор сам прерывает разговор братьев и привлекает внимание каждого. «Полиция ищет Тринити Паркер, студентку Стэнфорда: как соучастника или пострадавшего, еще предстоит выяснить, и мужчину, спортивного телосложения, рост — метр девяносто, последний раз был замечен на камерах видеонаблюдения в черной куртке и синих джинсах. Если вы видели…» И взгляд каждого был припечатан к экрану телевизора, к двум фотографиям по две стороны экрана. Как два близнеца, разлученных при рождении. Как искаженные отражения в зеркале. Если один двигает головой, то второй в зеркале нехотя повторяет. Как двое непохожих одинаковых людей, с короткой черной стрижкой. У одной глаза блестели от слез, у другого сливались с темнотой. Разве вам не ясно, кого надо бояться? — Охренительная работа, — шипит и шепчет Дин, девушка не понимает, потому что все еще смотрела телевизор, игнорируя подкатывающую тошноту (какой раз?). Телевизор происходит и вживую: двое мужчин крутятся рядом друг с другом, пытаясь найти подходящие, не колющие слова. Дин пытался не ударить брата по лицу. Перед гостем, естественно. — Мне надо в туалет, — с этой фразой Трин опускает ноги на пол и отвлекает Дина от размышлений. Тот делает шаги к ней, но Трин встает и отмахивается. — Я сама. — Вон там. Трин шагает быстро, чтобы ноги не успели ощутить слабость и отключиться. Обманывает систему, чтобы не позориться перед незнакомцами. Захлопывает дверь. Дин искушенно ждал именно этого глухого хлопка. — И что предлагаешь делать? — разворачивается Дин к брату злобным шепотом. Тот закатывает глаза и глубоко вздыхает. — А? Что за «Убить Билла» ты устроил на футбольном поле? — Я защищал Тринити. Ты сам сказал забрать ее любой ценой. — Да, но не ценой ее жизни, — продолжать шипеть Дин, наклоняясь ближе к Сэму, одновременно пытаясь уловить звуки в ванной. Улавливает только пронесшийся поезд мимо окна, от которого взлетел тоненький тюль. До этого поезда была тишина, но после него, через секунду их прерывает звук откашливания тошноты в унитаз. Оба Винчестера морщатся, Дин сжимает в кулак поднятую руку и подносит к губам. Вчерашнее желание стошнить настигло ее в мотельном номере. — О чем ты говоришь? Она жива, — Сэм указывает рукой за спину Дина на дверь туалета. — Не в буквальном смысле, Сэм, в более осознанном и глубоком смысле понимания «жизни», — Дину противно произносить какие-то умные объяснения брату. Копаться в тонкостях философских рассуждений он не привык и не собирается, но иначе его брат не понимает. Он снова морщит нос и отходит на пару шагов. — Тебе ли не знать? — разворачивается. — Ах, да, я забыл, тебе не знать, — разочарованно усмехается, отвернув лицо от брата и протирая нижнюю губу пальцем. — Знаешь, иногда мне кажется, что ты не хочешь охотиться. В туалете снова раздаются звуки рвоты и тяжелые вздыхания после. Дина эти звуки в этот раз не расстраивают, а подливают масла в огонь. Вся потрескавшаяся жизнь девушки давит ему на плечи и, похоже, давит только на него. Ему хочется достучаться до головы брата, но звук отдает лишь эхом. — Мне кажется, иногда ты просто хочешь убивать. Лицо Сэма выражало все стадии попыток придумать очередное смягчающее обстоятельство, при котором Дин бы немного успокоился, проглотил разъедающие сомнения и перестал тыкать брата в бездушие. Будто бы он добровольно выбрался из ада не таким. Не таким, каким он ему нужен. Чутким, мягким, нуждающимся в заботе. Этот Сэм, он… хоть бы чем-то нуждался. — С ней все будет нормально, — подводит итог Сэм на выдохе. Тот итог, который больше всего волновал Дина на данный момент (так он считал мимику его лица). — Да, как и со всем остальным в нашей жизни, — последнее, что он сказал тихо себе под нос. — Тринити? — кричит и прожигает лазерами дверь туалета. Дверь с медленным и противным скрипом открывается. Бледная рука хватается за дверной проем, вторая открывает дверь. Если бы она не была объявлена в розыск, он бы отвез девушку в больницу, соврал бы «все наладится» и уехал с Сэмом в закат, но вот все как обычно… Куда бы они ни приехали, они спасают одного и ломают пополам второго. А иногда это один человек. Иногда невольно задумываешься, а есть ли смысл спасать человека и нарушать баланс вселенной, если в конце дня приходится расплачиваться. А иногда и спасение такое, что лучше было бы сдохнуть. Дин никогда не задумывается об этом слишком серьезно, чтобы быстрее засыпать по ночам. — Тебе есть к кому поехать на время? На какое время? Куда уехать? Когда ей можно будет вернуться? А захочет ли она возвращаться? Дин задает стандартные вопросы, будто нужно всего лишь сходить в магазин за водой. Будто это не перечеркнутая жизнь в чьем-то вселенском списке. — Да, есть, — ложь. — Хорошо, — ложь. — Я отвезу тебя домой, заберешь вещи, поехали, — неутешительный приз. Она обувается. Всю ночь она оставалась в бордовой толстовке и разодранных джинсах. Честно говоря, ей хотелось разодрать их на себе в клочья, и, если бы она хорошо поела и поспала, у нее были бы силы, но она лишь молча закипает. Дин кидает последний осуждающий взгляд на брата, прежде чем захлопнуть дверь, как бы заставляя его подумать о содеянном. В одиночестве, в наказание. Только для Сэма одиночество это выигрыш в лотерею. Сэму не о чем думать, кроме как об успешно выполненной работе. Чья-то смерть — расходный материал, как патроны или соль. Приходится стрелять и растрачивать и то, и другое, чтобы убить монстра. Поэтому упрек про «лишь бы убивать» ему не был понятен, ведь Дин тоже убивает монстров, чтобы убивать. Он думал о продолжении вампирской цепочки, которая на Мэтте явно не заканчивалась. Точнее, Мэтт оказался случайной мишенью, стечением обстоятельств, не в том месте, не в то время. Рыба покрупнее удрала от них, вот за кем надо гнаться и жать педаль в пол. Вот чьи следы стоит вынюхивать, а не нянчиться с расходными материалами, Дин. Только вот, нюанс. Опять эти гребаные нюансы… Трин все еще связана с Кайли невидимыми нитями, и эти нити Сэму стягивали затылок. Он не мог оставаться в мотеле. — Так вы приехали по делу Кайли? — спрашивает девушка с заднего сидения (чтобы не светить лицом на переднем), пока Дин заводил Импалу и осторожно осматривался исподлобья. — Не только Кайли. За месяц в городе пропало еще шестеро студентов. Ты не знала? Он оборачивается, чтобы посмотреть на ее молчаливое мотание головой. Выезжает на дорогу. Дома проплывают в отражении идеально блестящей Импалы. — Кайли последняя. Мы пошли по горячим следам и… ты была сильной зацепкой. Кроме Оливера, конечно, — имя Оливера укалывает обоих. Дин прокашливается, чтобы не материться вслух и не вспоминать проблему с братом. Он об этом подумает потом и врежет ему потом. Надеется, что не сломает руку, потому что его кожа с недавнего времени выглядела стальной. — Так вы будете искать ее дальше? — Не знаю, Трин, если она попадется. Кайли не цель, а, скорее всего, последствие атаки клыкастых. Мы продолжим искать альфу. — Альфу? — Альфа всех вампиров. Мы охотимся на него. Для Тринити это очередная точка кипения, после которой ей нужно перезагрузиться. Вздыхает и смотрит в окно, но там солнце. Она ему не верит. Морщится и отворачивает взгляд к черным кожаным сидениям. В машине пахло двигателем и этой самой кожей. — Так почему Мэтт… перестал быть человеком? — снова начинает задавать вопросы угрюмому затылку, как маленькая девочка, которая спрашивала «почему днем светит солнце, а ночью луна?». Дин никогда не любил рассказывать подробности охотничьей жизни, чтобы как можно больше людей оставить в здравом уме, но если это кого-то успокоит… Тринити была одной из немногих, которым стоило объяснить. — Его обратили. Вампиры были здесь, несомненно. Возможно, они все еще здесь, но, Трин, — он одергивает себя от лишней информации и поворачивает голову назад снова, вместе с рулем. Он завернул на улицу ее дома. Будто он почувствовал любопытное молчание Трин и ему это не понравилось. Хотелось прихлопнуть ее любопытство, как назойливого комара. — Это наша забота. Твоя забота — уехать отсюда. Договорились? Она молчит. Ложь. Не договорились, потому что в голове у Трин пиликал датчик, но она будто ослепла и не может понять, какой из. Бежать, паниковать или… действовать. Датчик действовать не горел давно, лет десять. Как он вообще мог еще работать и не заржаветь? Трин не знакомы эти чувства, но пищание в ушах можно было заглушить только правильными ответами конкретного человека. Вот этого вот Дина Винчестера. Он ждал лжи от Тринити, любой. Любой, которой бы он поверил, сбросил груз вины с плеч и уехал. Да, договорились, да, все будет хорошо, я больше никогда не вспомню про Мэтта и его отрубленную голову, не вспомню про вампиров, которые распотрошили университет и поломали жизни, как тонкие ветки. Не вспомню твоего брата, потому что его я не хочу вспоминать. Не вспомню вас, которые убивают то, что убивает других, потому что это не мой режим побега. Ваш способ… завораживал. Кажется, вы решаете проблемы, и я хочу ответы. — Разве это не сводит с ума? — девушка провела минуту в раздумиях, которые водитель не прерывал. Но лучше бы прервал и выкинул из машины, прежде чем наивные вопросы снова начнут душить. — Знать, сколько зла на земле, и понимать, что всех не спасешь? Дин мог только усмехнуться. Он родил, прожил и умертвил эти мысли за последние двадцать лет. Вселенские дилеммы его интересовали в меньшей степени. Он мог волноваться за брата, за его состояние, за выполненную работу, за еду на столе, а этих мыслей уже достаточно, чтобы просыпаться ночью в холодном поту. Думать о смысле бессмысленно, ведь можно нечаянно его не найти. — Зато ты можешь отличить черное от белого, — пожимает плечами, оставляя одну руку на руле вполоборота к девушке. Тринити впитывала его непринужденные слова, как губка (словно он рассказывал о принципе работы двигателя). — То есть все люди, которые не монстры, — это белое? То есть все монстры плохие, а люди, которых мы спасаем, хорошие? Нет, Тринити, будь тебе больше двенадцати, ты бы поняла и не спрашивала. Тебе было бы достаточно одного взгляда на прохожего, чтобы понять, что он не достоин спасения, но это слишком большая ответственность: решать, кто более достоин. В такие моменты Дин мог сказать что-то типа «Бог, зубные феи, единороги или еще что похуже тут заправляет, я не знаю, но не мне судить» и продолжить закапывать труп. Если зубная фея придет, он разберется с ней. Если придет Бог, но у него не будет благих намерений… что ж, он станет очередной охотой. Черное и белое просты, но у Дина начинает гудеть голова от мыслей про брата. При виде Сэма, который начищал дробовик за обедом, ему хотелось начать читать экзорцизм (он пробовал шепотом ночью, безрезультатно). — Слишком много вопросов, на которые тебе лучше не знать ответы. Не задерживайся в Стэнфорде. Отвечает с максимально неприятным для кожи холодом, и Тринити знала: ложь. Ложь пульсировала у него во внутренностях, и, скорее всего, даже собственное сердце было обманутым хозяином, лишь бы оно продолжало биться. Он сам не знает ответов, но ведет себя так, слово говорил на всех языках мира, даже на древнерумынском или ангельском. Ничего страшного, Дин, мы в этом все похожи, я тоже лгу. Я задержусь в Стэнфорде. — Спасибо. Она вылезает из машины, держась обеими руками за дверцу. Отталкивается от сидений ногами, встает и захлопывает дверь. Дину не терпелось уехать и облегченно вздохнуть в одиночестве. Непонятно, что было хуже: вопросы незнакомки или собственные мысли. Тринити смотрит в небо. Щурится от солнца. Она ему не верит. Ей нужно зайти домой, взять вещи, собраться, поесть и уехать отсюда, покинуть дом, но, по правде говоря... Не врал вчера только один человек, и он уже мертв. Оливер. У Тринити не было дома.