Держава Детства

      Октябрь тянулся медленно, нудно. В начале двадцатых чисел выпал первый снег. Похолодало. Израиль наконец смог надеть подаренные ему вещи. Это было странное чувство. Одежда казалась ему чужой, Давид несколько раз думал, правильно ли он поступил, что принял её от Германии.       Ри так и не уехал в Ленинград. Уже второй месяц он жил в доме Союза. Последняя война не обошла и его: цвета его флага побледнели, черты лица стали более острыми, поседели волосы... Израиль отчётливо помнил Ри, каким он был всего чуть более века назад. Это был другой Ри.       В конце восемнадцатого века его лицо было наполнено жизнью, взгляд был надменным. Образ того Ри из прошлого отпечался в памяти Давида, как образ человека властного. Он помнил тот разговор. Помнил отчётливо, но до ужаса хотел забыть о том, что он вообще когда-то был...       С тех пор Ри сильно постарел. Смотря на него сейчас, Давид видел лишь добродушного старика, лет шестидесяти: надменное лицо и когда-то сильные руки уже покрывали первые морщины, властный и снисходительный взгляд сменился на какой-то мягкий и по-дедовки добрый.       Смотря на Ри сейчас, Израиль чувствовал, что это был другой человек, не тот, кого он видел в прошлом...       Настали выходные. Давид эту ночь ночевал в доме Союза — они заигрались допоздна и дядя Вова предложил ему остаться на ночь.       Для Израиля поставили "раскладушку" и он спал в комнате России. Давид в первый раз оставался у кого-то на ночь, а потому немного боялся. Но Ваня его успокоил и они играли ещё долго, даже, когда им уже выключили свет. Израиль держал фонарик, а Россия показывал сценки с разными персонажами, которых делал из собственных рук.       Давид заснул очень легко и спал крепко. Такое с ним случалось редко, ведь дома постоянно что-то гремело, шумело и мешало ему. Здесь всё было не так — ночью все дети Союза спали, никто не гремел посудой, не кричал. Израиль впервые проспал всю ночь, не просыпаясь ни разу.       Он спал даже дольше, чем обычно. Россия не стал его будить и в итоге Израиль проснулся около полудня. Он с трудом разлепил глаза и оторвался от раскладушки.       — Доброе утро, малыш. — Союз улыбнулся, когда Давид, ещё одетый в выданную ему ночную рубашку, спустился на кухню.       — Доброе... — Израиль потянулся и только потом увидел часы, — Как?! Я так долго проспал?! И меня никто не разбудил?       — Ты так сладко спал, подумали — не будем тебя будить. — Союз выглядит как-то... по-домашнему? Он уже, похоже, выходил на улицу, но его одежда была довольно потрёпанной. — Как ночь прошла?       — Хорошо... — Израиль ещё раз потянулся. Ночь действительно прошла очень хорошо и спокойно.       — Даня, садись завтракать! — пригласил его Россия.       Давид не заставил себя долго ждать. С Ваней он ничего не боялся и сел рядом с ним. Союз поставил перед ними тарелки с кашей и кружки с молоком. Израиль обнял тарелку и стал есть.       Вскоре к ним присоединились другие братья и сёстры России. Давид не очень хотел общаться с "тройняшками", да и Украина доверия не внушал. Россия усадил Израиля себе на колени и придвинул к нему тарелку с кашей.       — А он что тут делает? — спросил Литва, ткнув ложкой в сторону Давида.       — Ночевал он тут. — ответил ему Союз, выставляя на стол очередную тарелку с кашей. — Ешь давай. Ванька! — он повернулся к России, — Сходи-ка печку раскочегарь.       — Хорошо, пап. — Ваня усадил Давида на своё место, встал и побежал в коридор.       В семье Союза к Израилю относились довольно дружелюбно. Южные республики проявляли к нему интерес, любопытство. Часто просили рассказать о еврейской культуре и всегда внимательно слушали. Узбекистан проявлял к нему дружелюбие, а Армения — сочувствие. Самой активной и любопытной из всех была Беларусь.       — А почему ты так ешь, м? — она приблизила своё лицо к его лицу и стала рассматривать его.       — Даша, не лезь ему в лицо! — строго сказал Союз, — Сядь на место! — он высунулся в коридор, — Куан!       — Иду! — отозвался с лестницы сиплый голос.       Давид вытянул шею, чтобы посмотреть на владельца голоса. На кухню зашёл мальчик, одетый в серый костюм. Его волосы были тщательно прилизаны к голове. Это был Северная Корея. Он был на пару лет младше Китая, то есть, ему было где-то пять лет.       — Почему тебя ждать нужно всегда? — строго спросил Союз.       — Извините, товарищ Свободин. — Куан взял в руки тарелку и сел за стол. Кашу он ел с хлебом вприкуску и делал это быстро.       — Эй, КНДР! — позвал его Китай, — Чего это ты? Ты не хочешь с нами поговорить?       — Мне некогда. Мне нужно идти на пробежку. — отрезал он, отодвинул тарелку, вскочил из-за стола и убежал.       — Он хочет стать солдатом. — пояснил Китай. — вот и ведёт себя как солдат.       — Но зачем ему это? — спросил Израиль. Рвения Куана он не понимал: война это плохо — зачем становиться солдатом?       — Хочет быть, как папа! — Беларусь указала на Союза, который перекинул через плечо полотенце.       — Хочет, значит отдам его в кадетскую школу. — он пожал плечами. — Кушайте, кушайте, дети.       Израиль зачерпнул ложкой кашу и поднёс к своему лицу. Но когда он уже собирался отправить её в рот, он понял, что если он съест ещё хоть одну ложку, то случится что-то плохое. Он опустил ложку и отодвинул от себя тарелку. Он скосил глаза на Союза, он смотрел строго, но, вроде не злился.       Но внутри Израиля кто-то зашептал. К горлу подошёл ком. В голове звучали тысячи, миллионы голосов, но только одна фраза: Нельзя разбрасываться едой! Давид снова придвинул к себе тарелку и продолжил запихивать в себя кашу.       — Израиль, крошка, если ты наелся, то можешь не доедать. — Союз выглядел обеспокоенным. По крайней мере, так звучал его голос.       Израиль проглотил последнюю ложку каши и наконец отодвинул тарелку. Армения, сидевший рядом с ним, пододвинул к нему кружку с молоком, до которой Давид не смог бы дотянуться.       — תודה ,ארמניה... — Израиль осторожно сделал несколько глотков.       — Что? — Арсений осторожно придерживал кружку, видимо опасаясь, что она может оказаться слишком тяжёлой для него.       — Я понял только слово "Армения". — Казахстан усмехнулся, но как-то по-доброму.       — Ничего! — товарищ Свободин растрепал волосы Давиду и Арсению, — Ничего... Вы научитесь его понимать!       — А если мы не хотим? — спросила Латвия.       — Куда вы денитесь с подводной лодки? — он так посмотрел на неё, словно собирался ударить, но даже не сдвинулся с места, — Давид теперь ваш младший брат!       — Фу! — брезгливо выплюнул Эстония.       Товарищ Свободин тут же изменился в лице. Стоило только Иннару бросить это "Фу", как Союз с такой силой грохнул кулаком по столу, что вздрогнули все.       — Так, пошёл вон из-за стола! — он пристально уставился на Эстонию и смотрел так, пока последний не слез со стула и не ушёл наверх, в свою комнату.       После этого, товарищ Свободин вытер со стола пролитое молоко и снова встал к буфету, как ни в чём не бывало.       Израиль боязливо поднял уши. Чёртов рефлекс... Привыкший к постоянным упрёкам и крикам вперемешку с ругательствами и оскорблениями на чужом, непонятном, а оттого страшном языке, он теперь боялся любых резких и громких звуков. Так и жил — вот уже семнадцать лет — сжимаясь в комочек, пряча глаза, поджимая уши и хвост, когда рядом кто-то кричал или резко шумел. И не дай б-г, кому-то рявкнуть рядом с ним на немецком...       Давид пришёл в себя, когда Беларусь стала совать ему под нос печенье.       — Возьми, поешь, попробуй! Я сама пекла! — её немного визгливый девчачий голосок быстро вернул его в реальность.       Израиль немного боязливо протянул руку и взял печенье. Он осторожно надкусил его, сжимая двумя руками, как делал это обычно.       — Папа, а почему он так странно ест? — Киргизия удивлённо смотрела большими глазами то на товарища Свободина, то на Давида.       — Ну... Он... он так привык... ему так удобно... — Израиль посмотрел в его сторону. Товарищ Свободин отвернулся к двери, наблюдая, как Россия таскает дрова. По его голосу было ясно, что он не желал говорить об этом.       — Ааа... — протянула Киргизия. Как будто что-то поняла...       Израиль незаметно выбрался с кухни. Ему не хотелось напоминать себе о тяжёлом прошлом. Всего пятнадцать лет назад он узнал о том, что всё закончилось.       Он вернулся в "свою" комнату. Свою? Ну, на одну ночь, да. Одежда была аккуратно свешана на стул, как и у него дома. Разве что, кровать кто-то заправил, потому что Израиль забыл это сделать. Он просто был голоден.       Давид снова прикоснулся к одеялу, в которое вчера его так старательно укутывали. Оно было мягкое и тёплое. И тяжёлое — его одеяло дома было больше похоже на старую простыню, чем на одеяло. Может поэтому он так долго засыпал? И поэтому так легко уснул здесь?       Израиль взял свою одежду и стал переодеваться. Он торопился, надеясь, что никто не войдёт, пока он одевается.       — Даня! — Россия позвал его именно в тот момент, когда Давид завязывал на поясе верёвку, которая служила ему вместо ремня.       — Что? — он дёрнулся и поднял на него голову.       — Пойдём на улицу гулять! Там тепло! — Ваня взял его за руку. Он был в своей оранжевой кофте, ватных штанах и меховой шапке, но без ватника и валенок.       — Я хочу домой... — Израиль не знал, почему его так тянуло туда. Разве что Дени покормить и снова уйти на улицу.       В последнее время дядя Серёжа много пил и частенько шатался по этажам. Папа часто запирал их на ночь (да и на день, периодически, тоже). Он ласково улыбался им и исчезал за дверью.       Израиль подставил лестницу к своему окну, чтобы выходить, если понадобится, на улицу. Он и его сводные часто таскали пустые бутылки и прятали их, а затем относили в пункты приёма и получали немного денег за это. Их часто тратили на сладости или хобби. Давид же копил на подарок.       У товарища Свободина тридцатого декабря был день рождения, а там и Новый год не за горами. Израиль очень хотел подарить что-то своим друзьям.       Когда он гулял, он часто стоял возле витрин магазинов и рассматривал товары. Он знал, что подарить России, предполагал, что может понравиться Китаю, но о товарище Свободине он знал не так много. Тот мало что рассказывал о себе.       Израиль любил гулять по городу, особенно теперь — когда выпал снег.       Вот и сейчас они с Россией играли во дворе, а ему хотелось пойти в город и в это же время он понимал, что товарищу Свободину не понравится, что они ушли без спроса. Всё же рядом с городом находились пленные немцы, а в самом Новосибирске — их предводитель.       Пусть с Россией ему было безопасно, но отбиться от взрослых мужчин, которые были физически сильнее их обоих и которых было много, двум мальчишкам, один из которых к тому же был слабым и больным, полностью не оклимавшимся после Последней Войны, не представлялось возможным.       Израиль всё равно поглядывал на забор. Ему хотелось пойти в город. Страх боролся с упрямством. Интуиция предательски молчала.       — Пойдём погуляем в городе. — негромко предложил он.       — Ты рехнулся?! — Ваня уронил только что слепленный снежок на землю.       — Меня что-то тянет в город... — Давид направился к забору.       — Шило в заднице! — Россия схватил его за капюшон и потащил обратно во двор. — Давай домой!       Израиль вырвался и, перепрыгнув невысокий забор, рванул в город. Он ненавидел, когда его свободу ограничивали, а Ваня сейчас сделал именно это.       — Даня, стой! — донеслось ему вслед, но он был уже довольно далеко.       Давид остановился, чтобы отдышаться. Он находился возле библиотеки, но что-то вело его в сторону, где находилось кафе, как он уже выяснил.       Возле кафе сидел щенок. Израиль не очень любил собак, но к этому решил подойти. Он был без поводка, а значит не принадлежал никому. Давид подошёл осторожно, боясь, что щенок может на него кинуться. На его ногах и теле до сих пор остались следы укусов собак...       Но щенок продолжил лежать на земле. Израиль осмелел и подошёл ещё ближе. Щенок выглядел так, словно ему нужна была помощь.       — Не бойся, малыш! — Давид поднял его на руки. Он был жив, но явно не в порядке.       — Эй! — раздалось сзади, — Дай-ка его сюда!       Это был Третий Рейх. Израиль ни с чем не мог перепутать этот голос. О нет. Опять. Но в этот раз голос нациста звучал совсем уж мягко. Он забрал щенка и быстро окинул его взглядом.       — Наверно машина сбила. Не привязывайся к нему слишком сильно. — голос Дирка звучал по-своему утешающе, с какой-то ноткой грусти, хотя в общем сохранял своё типичное безразличие. — Иди к "Ленину". Сегодня опасно ходить по городу одному. Особенно такому маленькому еврею, как ты.       Израиль, конечно, и до этого знал, что пленных немцев, которые работали в лесу около города, выпустили на денёк из-под стражи. В большей степени, конечно, надеясь, что их поколотят местные. Давид знал это, знал, что ходят они группами и что они при встрече не откажут себе в удовольствии поиздеваться над маленьким евреем, который не сможет дать им сдачи. Израиль знал это и понимал, что Дирк прав, но признать этот факт не позволяла его внутренняя гордость. Его характер ковался за колючей проволокой в Польше, отчего стал много жёстче, чем до войны. А послевоенные годы, Второй Исход и многие другие события, включая декларации ООН и создание СГИ (Социалистическое Государство Израиль), и вовсе породоли в нём гордость, упрямство и жажду справедливости.       И эти черты в его характере вынуждали его бросить что-нибудь наперекор Дирку       — Но я не хочу! Я хочу погулять! И я хочу домой, а не к нему! — понять, что "Лениным" нацист зовёт товарища Свободина, было очень просто.       — Ну по что ты мне такой?! — Третий Рейх пейрехватил щенка одной рукой и Израиль почувствовал, как его подняли за капюшон куртки. Он расстегнул куртку, вывернулся и упал в снег.       — Паршивец! — Дирк наступил ему на хвост и Давид непроизвольно запищал от боли.       — А ну отпусти его! — раздался голос товарища Свободина.       Третий Рейх на секунду замер, потом отшвырнул куртку Израиля, которую всё ещё держал в руке, и пустился бежать.       — А ну стой, подлец! — товарищ Свободин погнался за ним, словно забыв про Израиля.       Давид в это время поднял куртку и побежал в сторону своего дома. Ему не очень хотелось встречаться с товарищем Свободиным, прекрасно зная, что тот будет ругаться за то, что Израиль сбежал со двора.       Перепрыгнув через забор Давид, забрался по лестнице в свою комнату, открыл окно и забрался внутрь.       В комнате было тихо. Только Дени привычно мурлыкал, лёжа на кровати. Сюда явно заходил только папа, чтобы убраться и, похоже, он уже давно знал про котёнка, ведь миски Дени были наполнены кормом и чистой водой.       — Я вернулся! — Израиль слез со стола и закрыл окно. Дени, который был уже не котёнком, а вполне взрослым котом, спрыгнул на пол и подбежал к нему и потёрся о ноги.       — Хи-хи, я тоже рад тебя видеть! — Давид поднял его на руки, какое-то время держал, затем поставил на пол.       — Давид, ты что-ли? — в коридоре зазвучал голос папы.       — Да... — Израиль замер и опустил голову.       — Ты почему не у Союза? — папа заглянул в комнату, его голос звучал удивлённо.       — Я... я...       — Это не дело. Давай-ка ты вернёшься к нему. — папа приобнял его за плечо и повёл из комнаты.       — Я не хочу! Я дома хочу быть! — Давид сжал в руке ручку двери.       — Израиль... — папа даже растерялся. — Там... там тоже твой дом...       Давид замер, отчего папа смог оторвать его от двери. Его проводили до двери, после чего папа поднял его на руки и вывел из дома.       — Я не хочу туда.. Там не мой дом... — Израиль чувствовал, что его выселяют. Почему папа так хочет отправить его к товарищу Свободину? Почему не позволяет остаться дома?       — Там же лучше! — папа осторожно опустил его на землю, — Союз сможет дать тебе хорошую жизнь и, если что, защитить.       — А ты не сможешь? — внутри Давида бушевало чувство, будто его предали. Папа всегда старался дать им достойную жизнь. А что теперь? Теперь он говорит, что не сможет защитить всех... И это после того, как он переживал за него, когда Израиль засиделся в библиотеке! Выходит, он врал тогда? Нет, папа святой человек — он никогда не врал и не умел этого. Тогда что же получается: он больше их не любил?       — Израиль... — папа взял его за руки и притянул к себе, — Я бы очень хотел дать вам хорошую жизнь. Но один я не справлюсь. Вам нужны люди, которые будут уделять вам больше времени, чем я. Это... как с котиками! Понимаешь?       — Нет. — по щекам Израиля потекли слёзы.       — Понимаешь... Вот ты подобрал с улицы котёнка. Принёс его домой и вырастил. Одному котёнку ты можешь дать достойную жизнь. Можешь позаботиться о двух, трёх. Можешь уделять достаточно внимания пятерым. Но что будет, если ты принесёшь в свою квартиру сорок, пятьдесят... сто... Как думаешь, сможешь ли ты уделять всем им внимание? Каждый день! Кормить их по нескольку раз в день? Каждый день! Следить за ними? Лечить? Убирать? С учётом того, что тебе нужно ещё и работать, чтобы прокормить их всех. Сможешь? В одиночку?       — Нет... Но... ты же не один, а с дядей Серёжей!       — Это мало чего меняет... В последнее время он много возится со своей новой игрушкой... Эх... Сколько лет прошло, а он всё такой же... Если бы дядя Серёжа работал, а не пропивал наши деньги, возможно мне бы было проще вас содержать...       — А что с котятами?       — Ах, да... — папа отвёл глаза и долго молчал, — когда ты понимаешь, что не можешь их всех содержать, ты ищешь им добрые руки. Людей которые смогут дать им то, что не сможешь сам. Ты даёшь им новый дом. Новую семью.       — Но мне не нужна новая семья! — Израиль вспомнил свои последние дни в родительском доме. Он мечтал о том, что однажды вернётся, встретится с семьёй... Но воспоминания о том, как мама прощалась с ним во сне намёками на то, что ничего уже не будет так, как было раньше...       — Давид. — папа погладил его от плеч до запястий, — Я всё понимаю. Просто постарайся принять всё это. Понимаю, что это тяжело... Мне тоже тяжело это признавать.... Я сделал все, что мог. Теперь настала очередь других людей помогать вам...       Папа снова поднял его на руки и передал подошедшему товарищу Свободину. Израиль расплакался, что для него было... странно. Он очень редко плакал, а лить слёзы на людях считал проявлением высшего уровня слабости.       Товарищ Свободин осторожно прижал его к себе, перехватил поудобнее. Какое-то время Давид не слышал его, потом он ласково погладил его по голове.       — Ну что ты, малыш? — он говорил спокойно, беззлобно... — Это всего на один день.       — Правда? — Давид боязливо поднял голову.       — Правда. Твоему папе нужно немного отдохнуть. И серьёзно поговорить с дядей Серёжей. — голос товарища Свободина стал суровей. — С тунеядцем этим!       — Айи! — Израиль смотрит в сторону звука. Там в снегу лежал дядя Серёжа в порванном старом ватнике. Товарищ Свободин швырнул в него второй снежок и, прижимая Израиля крепче к себе, пошёл в сторону своего дома.