Revenge loved me

      Бомгю не помнил, как вернулся домой. Перед глазами беспрерывно мелькали картинки последних часов, пока бабушка успокаивающе обнимала внука, поглаживая его по спине; пока вела его в комнату, расстилая на ходу постель и ставя стакан воды на тумбочке рядом; пока выключала свет, с тяжестью на сердце бросая на Бомгю последний взгляд, прежде чем закрыть дверь в комнату, чтобы оставить его наедине с собой и со своими эмоциями. Она молилась не расплакаться прямо там, на его глазах, расстраивая ещё больше. Видя одновременно ужас и боль в глазах Бомгю, бабушка будто проникала в его сознание, без слов понимая всё. Она не хотела давить на него вопросами, поэтому сейчас единственным верным решением было оставить его одного, чтобы юноша мог выпустить всю боль, что острым лезвием вспарывала зажившую рану на груди.       Бомгю лежал в кровати, зарывшись носом в подушку, и тихо плакал, всё ещё не веря в увиденное там, в полицейском участке. Чхве отчётливо помнил брелок мишки ещё с рокового дня в кафе. Помнил и о своем брелоке. Подарке Ёнджуна. Желание разорвать всё вышеперечисленное в клочья подавилось с трудом лишь усталостью и едва оканчивающейся истерикой юноши. Внезапные воспоминания об алых каплях на светлой кофте старшего ударили в голову с такой силой, что Бомгю стиснул зубы от боли и вновь зарыдал.       — Я ведь… Любил тебя… Т-ты ведь не мог, верно? Скажи, что это был не ты… П-пожалуйста… — шептал Бомгю в пустоту, в глубине души всё ещё надеясь на то, что стена вдруг разрушится, и из-за неё выскочит как всегда бодрый и заботливый хён, счастливо улыбаясь и крича: «А ты повёлся, дурак!».       Но увы, такого не произошло и никогда не произойдет. Сердце Бомгю уже было разбито.       Он сам разбился.

***

      Прошло несколько дней с тех пор, как Ёнджун, наконец, понял, что именно произошло тогда. Восьмого сентября, около десяти часов вечера, он окончательно собственными руками истоптал душу, а заодно и сердце самых дорогих людей. Те, кого он любил, снова покинули его самым изощрённым способом, не оставляя после себя ничего, кроме горькой обиды… На себя самого.       Он ненавидел себя. Ненавидел на такой степени, что холодные пальцы несколько раз в порыве отчаяния обхватывали пластиковую рукоять ножа и подносили к горлу, останавливаясь в считанных миллиметрах от тонкой кожи. В такие моменты он бессильно опускался на пол и тихо плакал, прижав колени к груди.

Я убил его.

Я разбил его.

Я уничтожил их.

      Желание исчезнуть не покидало его с самой первой ночи, когда он на несколько часов вернулся в ад. Он вновь переживал те чувства, ту боль и ужас, как тогда, в свой день рождения, в день смерти мамы. Вновь измученно кричал в пустоту, должно быть, пугая соседей. Но ему больше не было дела до других. Он глушил слёзы в подушку, бесконечно задыхаясь собственными рвущимися наружу криками. Плакал до тех пор, пока влаги не осталось. Утром закурил, затем выпил. И уснул. Больше сил не было ни ходить, ни жить.       Уже четыре дня он просто существовал. Без какой-либо цели бродил по квартире, натыкаясь на невидимые образы, что корили его в том, что он просто есть. Ёнджуну было противно называть себя по имени даже в мыслях. Он разбил единственное зеркало в квартире, морщась от собственного поникшего тела в отражении, насквозь пропитанного серыми тонами. Больше не веря в то, что имеет право на жизнь, он перестал есть, пил лишь воду. Больше не ухаживал за собой, что уж говорить — для того, чтобы просто помыться, первые два дня он прикладывал огромные усилия. А после и вовсе перестал.       Ёнджун превратился в сплошную серую массу высохших слёз, красных порезов на теле и отчаяния.       Неудивительно, что в свой двадцать четвертый день рождения он вновь был один. Вновь считал секунды, прежде чем на часах стукнуло четырнадцатое сентября. Прежде чем этот ад, наконец, завершился.

***

      — Да я не знаю, что с ним! Он не берет трубку, сообщения не читает, я будто об стенку бьюсь! — прокричал в телефон Субин, уже не сдерживая эмоций. — Что я сделаю, если этот идиот не появляется в сети уже неделю? Серьезно, я даже в квартиру попасть не могу, он не открывает.       — А что случилось? Он не говорил тебе? — раздался голос Криса.       — Нет, сказал же… Господи, я на выходных его проверю. И всё расскажу, — буркнул Субин, бросая трубку.       На том конце раздалась едва слышная усмешка.

***

      — Бомгю, выпей хотя бы молоко.       Бабушка вошла в комнату, осторожно прикрывая за собой дверь. Бомгю сидел в кровати, поджав ноги к груди, и смотрел на экран телефона. Он постоянно поправлял плед на плечах, будто дрожал от холода. Конечно, дома тщательно отапливались.       — Слышишь? Милый, пора бы прогуляться, ты ведь так совсем одичаешь! — запричитала госпожа Чхве, будто не замечая красные глаза внука.       — Бабуль, выйди, — тихо попросил Бомгю.       Та мгновенно кивнула, оставляя поднос с перекусом на столе, и вышла из комнаты. Будто дотронулась до напряжённой нити, грозящей вспылить, стоит дёрнуть её чуть сильнее.       Бомгю сглотнул и вновь уставился на что-то в телефоне пустым взглядом. Карие глаза, чей взгляд ударял в сердце, словно заточенный нож, блестели радостным огнём. Ёнджун приобнимал Бомгю за плечи и показывал в камеру знак «мир», второй рукой растрепывая его волосы. Младший улыбался в камеру, усердно скрывая желание врезать тому по довольной морде. Снова окунаясь в прошлое, Бомгю едва сдерживал слёзы. Он уже давно молился лишь об одном — чтобы влага закончилась. Он устал плакать. Устал жить прошлым, не имея сил отвязать себя от того, кто собственными руками в буквальном смысле этого слова всадил нож в спину.       Но, несмотря на всё, он продолжал медленно падать, даже не ища средства к спасению. Единственным, что ему было под силу, являлось полное игнорирование реальности. Он, будто что-то почувствовав, посмотрел на рисунок на стене и прикусил губу, лишь бы не разреветься. Снова.       — Иди к чёрту, мать твою! — отчаянный крик разорвал тишину комнаты точно также, как резко Бомгю сорвал со стены лист бумаги, сминая его в ком и бросая далеко под кровать. Он нервно дышал, опускаясь на колени, а затем вновь упал на кровать, не отрывая взгляда от невидимой точки на стене.       «Просто уйди. Пожалуйста…»       Сзади послышались тихие шаги. Госпожа Чхве опустилась на кровать рядом с внуком и нерешительно положила руку тому на плечо. Какое-то время она просто молчала, будто ожидая ответной реакции. А затем заговорила:       — Бомгю, я знаю, тебе сейчас плохо. Очень плохо, и, прости, но я даже не представляю, как тебе помочь… Но… — она тяжело вздохнула, прежде чем продолжить. — Ты всегда можешь рассказать мне. Мы ведь с тобой лучшие друзья, да? Помнишь? — она тихо рассмеялась, окунаясь в прошлое. В то время, когда Бомгю был ещё совсем крохой и не доверял никому, кроме своего мишки. Постепенно сближаясь и узнавая друг друга все больше и больше, именно тогда они заключили договор — лучшие друзья. Бабуля и Бомгю.       Женщина замолчала, с нежностью и сочувствием смотря на внука.       — Если ты пока не хочешь говорить, я не буду настаивать. Просто надеюсь, что ты сможешь справиться со всем и расскажешь мне, как будешь готов… Бомгю, я всегда буду на твоей стороне. Я хочу для тебя только лучшего, я хочу… Хочу чтобы ты был просто счастлив. А большего мне и не надо, — она грустно улыбнулась и слегка погладила парня по пушистой макушке. — Погулял бы хоть, погода вон какая. Скоро солнце сядет, а знаешь, какой красивый закат бывает на набережной вечером?       На губах юноши едва мелькнула тень улыбки, но и это не укрылось от бабушки. Она слегка наклонилась над внуком и добавила чуть тише:       — Если прогуляешься, я сегодня же приготовлю на ужин твои любимые булочки-и, — загадочно протянула она.       Бомгю скосил на бабушку недоверчивый взгляд и шепнул:       — С шоколадом? — получая в ответ быстрый кивок, он, наконец, улыбнулся, медленно поднимаясь в постели. — Спасибо, бабуль… Я очень тебя люблю. Очень.       Женщина ласково провела рукой по его щеке и вытянула свои вперёд, навстречу внуку.       — Ну, давай же! Акция действует только пять секунд!       Поджимая губы, лишь бы не расплакаться прямо сейчас, парень прижался к бабушке всем телом, пытаясь унять бешенное сердцебиение. За последнюю неделю ему впервые было так… Спокойно.

***

      Вероятно, так на Бомгю повлияло долгое прибывание дома, ведь на улице он находился уже более двух часов. Парень всегда тратил на прогулки в одиночестве не более часа, но сегодня он просто шел, куда несли его ноги. Так, он, выждав автобус, сел на место у окна и слегка прикрыл глаза. Салон был практически пуст, только на заднем сиденье сидела какая-то старушка с большой сумкой, да мужчина в офисном костюме. Бомгю не обратил на них внимания, продолжая бессмысленно смотреть на проезжающие за окном машины. Ему казалось, что он впервые чувствует себя настолько пусто и одиноко. Будто все его страдания закончились, все слёзы ушли, стихли постоянные голоса в голове. Осталась лишь пустота. Из него словно высосали все живое, бросая на произвол судьбы. Это можно было сравнить со штилем, но ведь штиль — это спокойствие и умиротворение. Штиль наступает после шторма. А Чхве казалось, что буря ещё впереди. Бомгю вновь почувствовал себя одиноким мальчиком, много лет назад оставленным у входа в приют. Это чувство было похоже на желание разорвать всё вокруг в клочья, кричать так, чтобы слышали все, но не слушал никто, а потом упасть на самое дно, закрыв глаза и уши. Полностью перекрыть все чувства, стать обычным призраком.       Путаясь в собственных мыслях, Бомгю уснул. Бабушка всегда говорила ему не засыпать в автобусах и маршрутках, ведь так легко пропустить свою остановку. Но сейчас Бомгю плевал на все предостережения, ему хотелось одного — ненадолго отключиться от всего и отдохнуть. В конце концов, он впервые вылез из своей комнаты дальше, чем за порог квартиры.       Его разбудил чей-то голос. Бомгю разлепил намокшие почему-то во сне веки и сфокусировал взгляд на мужчине, в котором узнал водителя.       — Юноша, это конечная. Выходите.       Бомгю вздрогнул и осмотрелся по сторонам. За окном уже стемнело, вдалеке слышался гул автомобилей. Лёгкий ветер продувал салон сквозь открытое окно, отчего Бомгю крепче закутался в толстовку и поднялся с места.       — Простите, я случайно, кажется… — хрипло пробормотал он, и, поклонившись на прощание, вышел из автобуса.       Пройдя несколько метров, Бомгю удостоверился в том, что примерно понимает, где находится, и немного успокоился. Автобус приехал на автовокзал, а Бомгю часто проходил здесь во время прогулок с Ынче. Тогда они ещё были детьми, которым было плевать на правила. Они жили сегодняшним днём, не заботясь о будущем. Неудивительно, что Бомгю в одну из таких прогулок чуть не сломал себе руку, пытаясь залезть на крышу гаража. Ынче и вовсе разбила нос, после несколько месяцев проведя дома, на лечении. Ее родители тогда запретили Бомгю общаться с девочкой, но смирились после того, как Ынче несколько раз сбегала из-под ареста на прогулку с другом.       Юноша грустно улыбнулся своим мыслям, но всего на секунду, вновь возвращаясь в реальность.       Здесь он был один. Не было никакой Ынче, не было никаких весёлых игр, не было правил, которые нужно нарушать. Сейчас здесь был только Бомгю. Одинокий, брошенный на произвол судьбы.       Вздохнув, он побрел вперёд, снова дав возможность ногам работать вместо мозга. Так Бомгю дошел до парка. Миновав табличку с подписью «парк Намсан», а затем и несколько петляющих тропинок, парень остановился у дальней смотровой площадки на возвышенности. Неподалеку стояли столы для пикника. Их Бомгю помнил ещё с малых лет, когда бабушка водила его сюда на отдых от ежедневной рутины. Обычно здесь бывало много людей и даже питомцев, но сейчас эта площадь пустовала. Конечно, мало кто захочет бежать на пикник после тяжёлого рабочего дня, ещё и в такой темноте. Парень опустился на траву, ближе к обрыву, и, прижав колени к груди, уставился на небо. Ночной Сеул отсюда выглядел точно как с картинок из интернета. Множество разноцветных огней, высоких зданий, площадей и торговых центров. Люди, маленькие, словно муравьи. Бомгю умиротворенно выдохнул, кладя подбородок на колени.

Где-то там сейчас был Ёнджун.

      Внезапная мысль о нём отдалась тяжестью в груди. Бомгю болезненно нахмурился и прикрыл глаза, стараясь переключиться на что-то ещё. Но старший слишком глубоко поселился в сознании, чтобы покинуть его так просто.       Он ведь даже не злился на него. Первое время Бомгю был твердо уверен в том, что Ёнджун делал всё специально. Он срывался, негодовал, плакал от всего, напоминающего старшего. Но вскоре вспоминал его взгляд, и…       Не видел в нем ничего фальшивого. Бомгю помнил каждую мелочь, каждую деталь, пытался найти хоть что-то, что могло посеять в его груди сомнения насчёт Ёнджуна. Но постоянно терпел поражение, списывая всё на свою привязанность к уже бывшему парню. Злость сменилась обидой, обида — тоской. И так по кругу.       — Почему ты это сделал? — прошептал он в пустоту. Ответа, ожидаемо, не последовало, но Бомгю продолжал. — Я ведь… Я ведь просто хотел любить. Быть любимым. Я верил тебе… Верил твоим словам. Видимо, зря… Но твой взгляд… Г-глаза ведь не врут, верно?       Он опустил голову и сморгнул навернувшиеся слёзы. Нет, ему больше нельзя плакать. Хватит.       — Не знаю, что я сделал, и почему всё произошло именно так. Просто скажи мне — почему? Ёнджун, за что?..       Одинокая слеза упала на траву. Чхве всхипнул и поднялся на ноги, шагая в сторону выхода. В последний момент он остановился, глядя в ноги.       — Я ведь… До сих пор люблю тебя.       Уходя из парка, он не видел пары темных глаз, что буквально пожирали его взглядом.

***

      Пятничное утро должно было предвещать лучшего, чем Ёнджун получил. Он вновь стоял на сырой от недавно прошедшего дождя земле. Вновь сдерживал слёзы, которых уже просто не было. Он больше не мог плакать, но отчаянно этого желал, ведь иного средства, чтобы хоть как-то облегчить свои страдания, он не знал.       — Я ужасный человек, Хёнджин. Прости меня, умоляю… — дрожащим голосом прошептал парень, садясь на землю у свежей могилы. На чёрно-белой фотографии, расположенной в центре каменной плиты, был изображён двадцатилетний молодой человек. Фотографию наверняка взяли с паспорта — Хёнджин никогда не любил делать подобного рода снимки. Ёнджун смотрел на слегка смущенную улыбку уже бывшего друга и понимал — уже тогда Хван умирал. Медленно, мучительно. В полном одиночестве. — Я знаю, что ты не сможешь меня простить. И я надеюсь, ты счастлив хотя бы там… После того, что ты пережил, я не имею права страдать. Мне очень жаль. Я… Я полное ничтожество… — Ёнджун шмыгнул носом и проморгался, давя желание разреветься прямо сейчас.       — Мы никогда не были так близки, как хотелось бы тебе, я знаю. Я был ужасным другом. Я… Я не заслуживаю прощения. Просто хочу, чтобы ты услышал… Мне искренне жаль, никакими словами не описать, насколько я себя ненавижу… Чёрт! — парень в отчаянии ударил кулаком по сырой земле и, откинув голову назад, закрыл глаза, погружаясь в полную тишину. — Я не смог сдержать обещание… Я снова причинил боль. Я, блять, никогда больше не имею права быть счастливым.       Ёнджун стиснул зубы и оглянулся, будто ища поддержки и утешения. Но не нашел ни того, ни другого. Он убил собственного друга. И убил вовсе не стеклом, и вовсе не в тот роковой вечер. Он убивал его медленно и мучительно долгие годы. Тогда, почти неделю назад он всего лишь завершил его страдания.       — Прости, что ты закончил свою жизнь так… Ты имеешь полное право ненавидеть меня. Ты… Можешь забрать меня с собой. Так будет лучше для всех. Ты был лучшим человеком, Хёнджин. Этот мир тебя не заслужил, — сглотнул слёзы парень и поднялся на ноги, кладя одинокую розу к памятнику. Он в последний раз взглянул в темные глаза на фото, прежде чем развернуться и попрощаться. В последний раз, когда он увидит его.       — Спасибо за всё. Мне жаль.       Он больше не вернётся сюда. Больше никогда не посмотрит на его лицо, не скажет ни единого слова. У него нет такой привилегии.       У него больше нет такого права.

***

      В тот день я понял, что больше не могу жить. Мне просто нельзя. Такой человек, как я, не заслуживает любви и счастья. Жизнь ведь дана для того, чтобы быть счастливым, верно?       В тот день я полностью осознал масштаб своей вины. Я разбил сердце любимого человека, убил того, кто всегда желал мне только добра. Я ведь… Я ведь почти спасся благодаря им… Они делали для меня всё, а чем им отплатил я?       Я уничтожил их. Поэтому сегодня я уничтожу себя. Я больше не имею права на жизнь.

the end.

.?