Эффект соглашения

      Александр

      Сколько помню, я всегда мог положиться на Стивена. С самого начала нашего общения не было ни единой вещи, о которой друг не говорил бы открыто. Именно этим он выделялся среди остальных детей в классе. Именно за это его порой недолюбливали.       Так, например, на момент нашего обучения в средней школе, среди коллектива педагогов появилась миссис Питерсли — молодая самолюбивая преподавательница музыки. Как сейчас помню: коричневая юбка до щиколоток, потёртые туфли и жакет в отвратительно-серую клетку.       Всех, кто не добирал до обязательного количества предметов в триместре, сгоняли именно в её класс. Самому мне повезло избежать подобной участи, но вот Стивена судьба не пощадила. Он особо не делился, что именно творилось в кабинете музыки, но этого и не требовалось. Все, абсолютно все соседние классы слышали, как Питерсли заставляет своих «жертв» напевать какие-то библейские тексты. И нет, совсем не типичные песни в тему, как мы любим Христа и всё такое. Скорее о том, каким именно образом Сатана карает грешников.       Логично, что уже очень скоро на участников «Христианских собраний» — так прозвали бедолаг, посещающих её занятия — не поглядывал косо разве что последний лентяй. Когда это произошло, наполненные энергией безумного пубертата подростки решились в один прекрасный день раз и навсегда отомстить Питерсли за её непозволительную экзекуцию над молодыми умами.       До сих пор неизвестно, в чью именно голову пришла «дивная идея», но в какой-то момент времени вся классная «община» — да, и так их тоже частенько прозывали — написала коллективное заявление на миссис Питерсли, обвиняя женщину в «непристойного типа поведении в отношении учащихся».       Разумеется, прежде чем верить классу на слово, с каждым из них отдельно провели дополнительную беседу, чтобы убедиться, что история была правдива. Впрочем, остановить этот поезд было уже, конечно, нереально. Некоторые особенно выдающиеся таланты сочинили целый доклад о том, как преподавательница музыки во всех красках распиналась на аудиторию класса, будто мальчики по призванию своему рождены для того, чтобы стать… Скажем так, хоровыми исполнителями священных песнопений. А одна девочка так и заявила, что лично видела, как Питерсли измеряла достоинство учащихся линейкой, чтобы понять, чей голос имеет шансы на успех, а чей — нет.       Месяцами учеников таскали в кабинет школьного психолога, а миссис Питерсли — к директору. Истории о том, как там продвигается расследование, передавались из уст в уста, пока… Очередь допросов не дошла до братца Янга.       Сейчас уже неясно, повлияли ли на что-то его слова или нет, но знаю точно: Стивен был единственным из всего класса, кто не пошёл против бедной учительницы. С одной стороны, он не опровергал слов одноклассников, но он их и не подтверждал. Когда Стива притащили на беседу, он уверенно держался одной и той же линии показаний — что-то вроде «Своими глазами я ничего не видел».       Как бы то ни было, добровольно либо нет, но стены школы Питерсли покинула. Между тем противоречивые слова Стива так и остались предметом общего обсуждения.       Нельзя требовать много с тринадцатилеток. В этом возрасте и за меньшие проступки можно заслужить неодобрение коллектива. Поэтому не было ничего удивительного в том, что никто из посещавших занятия по музыке не захотел хотя бы выслушать точку зрения Янга, вне зависимости от результата. Хватило факта: Стив не сплотился с остальными. Виновен.       Честно, я не оценивал мотивов друга в тот момент, да и в целом не собирался. Не думаю, что вообще когда-либо серьезно об этом размышлял, но из природного любопытства мне не меньше, чем остальным, хотелось узнать, почему же он так поступил.       Разумеется, в итоге, это самое природное любопытство победило. Кажется, не прошло и недели после увольнения Питерсли, когда я начал донимать друга расспросами, зачем он пошёл против класса.       Что интересно, тот его взгляд я помню до сих пор. Сейчас я бы сказал, что у тринадцатилетних такого выражения лица не бывает. Тогда же мне искренне подумалось, что в одну секунду после вопроса друг меня возненавидел.       — А тебе разве не кажется, что врать до такой степени — это просто мерзко?       Больше к этому диалогу мы не возвращались.       Стивен первый забеспокоился, когда в Балтиморе начали пропадать дети. Не посвящая никого в свои подозрения какое-то время, он тщательно собирал газетные выпуски. Смотрел и записывал все данные. Держал мысли при себе и не спешил с обвинениями до того момента, пока правда не стала слишком уж очевидной: никто из пропавших детей из дома не сбегал. Возвращаться некому.       И даже когда нас едва ли не за шкирку притащили в отделение полиции, угрожая упечь за лжесвидетельство, если сейчас же не прекратим свои «игры в детективов», именно Стив сохранил достаточное мужество, чтобы не сойти с выбранной позиции.       А когда Эшли окончила университет с отличием и твёрдо заявила, что не изменила желанию стать криминалистом — Стив отказался разговаривать с кем-либо добрые сутки, как и обещал когда-то ей самой.       — Она знает, что я не рад этому выбору, — сказал он в тот момент, — Эшли не обидится, если я не стану врать. Это будет справедливо для обоих.       Сколько бы всего ни изменилось, сколько бы лет ни прошло, вещь, которая крепко прицепилась к братцу Янгу, осталась на прежнем месте: принципиальная, я бы сказал, дотошная честность по отношению к другим.       Он не мог пойти против выбора малой. Да и не стал бы. Но не нашёл в себе сил, чтобы улыбнуться и поддержать её. Предполагаю, Стив ошибся в том, что это никак не заденет сестру, однако виду она и впрямь не показала. Подобное «правосудие» действительно устроило обоих.       Ох уж эта справедливость. Смешное слово в нашем мире. Чертовски смешное. А если она и существует, то явно не для тех, кто втянулся в игру под названием «юриспруденция».       Не для нас с прокурором Харрис, я хочу сказать. По профессии своей мы не ищем «справедливость»: мы её определяем.       Так, чем громче дело, тем больше шансов, что о нём заговорят. Тем больше вероятность, что тут и там люди начнут поддаваться сомнениям. Сначала оно читается в глазах присяжных, а после и судьи. Разносится по интернет-сводкам журналистскими лозунгами, полными непонимания, что происходит и почему вот уже второе заседание человек, который пришёл с повинной, не может выговорить ни слова.       Например, наш дорогой Заккери Уилсон.       — Сторона защиты, вы представите сегодня свидетелей?       Развожу ладонями, чувствуя в улыбке слабый, уже скорее психосоматический вкус не так давно сошедшей гематомы:       — Увы, ваша честь, но мы надеемся, что они смогут приехать на следующее слушание.       Безвольное тело Уилсона, разве что только по одному названию живое, больше не вздрагивает от удара судейского молотка. Он вообще давно перестал на что-либо реагировать.       Недовольный ропот зрителей, потративших на дорогу к судебному зданию больше времени, чем они провели под его крышей, пронёсся за спинами волной шёпота. Их можно понять — март выдался аномально морозным, и только прошедшей ночью термометр опустился ниже минус четырёх по Фаренгейту. Тащиться в такую погоду ради менее чем получаса слушания — откровенный мазохизм.       Ну да, конечно, если бы не мои старания, зрителей бы не было вовсе. Но они должны быть здесь. И будут в следующий раз. Масштаб. Масштаб правит всем. Если хочешь посеять сомнения на тотальном уровне — мелочиться нельзя.       Конвой подходит к Уилсону и помогает подняться. Тот не реагирует. Словно всю возможную энергию, какую только имеет, потратил ровно в тот момент, когда с небывалым упорством пытался сломать мне нос.       «— Я попросил только одного: не подходить ко мне и к сыну! — не уворачиваюсь, когда удар проходится прямо по скуле. Красный цвет на лице Заккери не спадает даже после пятого подобного выпада. — Неужели. Это. Так. Трудно. Запомнить?       Пытаясь вложить существующую и несуществующую силу в нападение, Уилсон выглядит, как запыхавшаяся в драке дворняжка, и часто дышит. Он не может насытиться полученной возможностью выпустить пар и не останавливается даже тогда, когда с моей рассечённой брови прокатилась капля крови.       — Зак, ты всё равно это сделаешь.       Он сорвано кричит и бьёт меня в живот. Сильно, следует отдать должное. Тело поддаётся и почти складывается, так что приходится напрячь усилия, чтобы вернуться в прежнее положение.       — Тебе мало?! Сукин ты сын! Мало тебе? Мало?       Перед глазами мутнеет, а тёплая кровь струится уже из носа. Дышать сложновато, потому что слишком сильный поток воздуха заставил чувствовать солёную жидкость в гортани, словно утопленник в море. А выглядеть так будет откровенно жалко. Лицо же мне ещё пригодится. Хотя бы в фигуральном смысле.       — И мы оба знаем, почему ты это сделаешь.       Он грязно ругается. Пинает землю и кричит в воздух вновь. Руки мужчины трясутся.       — Из-за тебя у меня могут отнять сына, ублюдок!       — Могут.       Удар. В висок, если не ошибаюсь. Звук теряется, и я точно понимаю, что чем дольше мы «общаемся», тем меньше шансов сохранить сознание до конца разговора. И статус, уж если на то пошло.       — Я не фея, Заккери, — сплевываю накопившуюся на языке кровь, — я не собираюсь тебе ничего обещать. Но ты это сделаешь.       Первый прогресс — мощный пинок приходится не в мою сторону, а в ближайшую к нам мусорку. На грязный снег вываливаются обёртки конфет и подсохшая, местами плесневелая кожура апельсина.       — Если ты… — часто дышит. — Если ты ещё раз… Я больше не удержусь…       Морщусь, когда касаюсь пальцами переносицы. Голос уже больше, чем просто гнусавый. Откровенности ради, я говорю почти как какой-то долбанный клоун.       — Можешь взять пистолет и выстрелить мне прямо в рожу, — заверяю его, — но я всё равно приду. Получается, что сядешь ты в любом исходе.       Отлетевшее от его пинка металлическое мусорное ведро, плавно прокатившись, останавливается у моих ног.       Здесь, я, конечно, соврал. Глядя, как Заккери Уилсон покидает пустой двор, я не собирался больше его беспокоить. Вероятнее всего, мы знали это оба, потому что к этому моменту у вдовца наверняка были куплены билеты на другой конец континента. Он мог покинуть штат в любой момент, просто насладившись мнимым отмщением через чужое лицо.       Это было его право.       Любой нормальный человек воспользовался бы им.       На следующий день Заккери сидел в моём кабинете».              Прежде чем покинуть зал, усталого вида судья долго смотрела в мою сторону и отвлеклась лишь тогда, когда ассистентка госпожи прокурора подошла к ней, чтобы показать нехилую пачку бумаг.       — Нужно поговорить, — если прокурор Харрис не телепортировалась, то не представляю, каким чудным образом она умудрилась оказаться рядом за считанные секунды.       — Если хочешь знать, как справляется твоя сотрудница, то у меня нет претензий, — едва держусь, чтобы в полной мере не насладиться упрёком в её глазах. В конце концов, у всех должны быть свои маленькие радости, разве нет?       Я предполагал, что Харрис выкинет что-то подобное, доверив судебный процесс ассистентке, поэтому практически не переживал на эту тему. В конечном итоге, на что-то подобное я и рассчитывал, когда не стал посвящать её в свои идеи целиком и полностью. Да, не только потому что она с удовольствием составила бы Уилсону компанию по разукрашиванию чужого — смею заметить не заслуживающего этого — лица, прознай, каким именно образом я собираюсь получить самую откровенную и достоверную информацию о произошедшем с покойной Келли.       Уилсон уже подтвердил, что человек, оказавшийся нежеланным гостем в их доме, был Стивеном Янгом. Ему хватило взгляда на фотографию, чтобы мы больше не бегали вокруг этой истории в лишнем недопонимании. И в идеальном мире всё решилось бы очень просто: я пришёл бы к братцу Янгу, спросил бы его: «Хэй, это не ты навещал Келли Уилсон под конец декабря?». Он бы сразу ответил: «Вот это совпадение!».       И окончательное подкрепление:       «— Может, ты заметил что-то странное в её поведении?»       «— Нет, прости, никак не вспомню».       А дальше вопросов нет, бой барабанов, фанфары, и все счастливы.       Кроме одной детали.       Такой маленькой и важной.       Я знаю Стивена. Я знаю его слишком хорошо, чтобы заблуждаться.       Благодаря Келли и её придурошному театральному кружку зародилось наше трио. Меня, Стива, а после и Эшли. Благодаря этой тупой шляпе рыцаря, свалившейся на его голову. Этому идиотскому платью, которое я нацепил и за которое всё ещё терплю насмешки.       Братец Янг в жизни бы не упустил бы шанса посмеяться ещё разик и подкинуть мне сообщение с фоткой, где я в том самом платье.       Да уж, у кого в школьном альбоме оно и было, так это у всех участников театральной группы. У Келли точно — я уже проверил. Как же так вышло, что Стив удержался? Бог с ним, он ведь даже не упомянул этого никак.       Разве что в гости попал не случайно. И что-то точно знает. Но молчит. Вместе со своей дотошной честностью и открытостью, которую именно в этот момент решил спрятать в одно знакомое место.       Вот почему мне так нужен наш дорогой Уилсон. И вот почему споры о рассмотрении его дела не должны утихать. Рыцарская добродетель Янга вот-вот обязана себя показать. И покажет. Выбора у него нет.       Что будет, если я раскрою прокурору Харрис карты? Ничего криминального. Возможно, она даже искренне захочет мне подыграть. Но в жизни не допустит, чтобы невиновный человек, такой как Уилсон, например, ставил свободу под угрозу. А если не поставить её под угрозу — действительно, я хочу сказать, вот прям по-настоящему — Стивен не заговорит.       Театр не доводит до добра, вот что я знаю однозначно. Ни один из тех, в которых доводилось участвовать. И я доверяю нашей госпоже прокурору. Честно. Но фишки в виде чужой судьбы одолжила не она. Так что и не ей тащить осознанную ответственность за это.       К слову, маленькие должностные манипуляции от самой Харрис при этом выглядят довольно очаровательно, хвалю. Оригинально было доверить выступление своей помощнице. Уж кому-кому, а ей точно простят дело в случае провала. Только начинает ведь.       Ждёт, когда объявим Уилсона непричастным, но репутацию планирует сохранить. Несправедливо, госпожа прокурор, коли мы с тобой на равных работаем.       В любом случае, собираю собственный портфель и позволяю возглавлять прокурору Харрис нашу маленькую юридическую процессию из двух человек до тех пор, пока не окажемся в той части холла, где ни одному, пусть и самому любопытному носу не будет интересно прознать, в чем же суть нашего диалога.       — Сколько? — уточняет в лоб, попутно хмуря тёмные брови.       Почти не саркастично задумываюсь и потираю пальцами подбородок. А вот и правильные вопросы приехали. Долго ждать не пришлось.       — Смотря, какие именно мои услуги ты собираешься приобрести, госпожа прокурор. В перечне и бесплатные есть.       Резкий, пусть и поверхностно-слабый удар ладони по скуле.       — Эй! Больно вообще-то. Я всё ещё ранен!       Да-да, синяк с лица уже сошёл, но это не мешает взывать к чувствам Харрис. Уж мне-то точно теперь известно, что они там есть. В этой острой на размышления и умной голове.       — Будешь юморить, ударю посильнее. Сколько ещё ты планируешь устраивать этот цирк?       — Может, всё-таки уточнишь про бесплатные услуги?       Едва держусь от смешка, когда она наступает, и поднимаю выше обе ладони, демонстрируя полную безоружность.       — Ладно, ладно, прокурор, убедила, — обороняюсь, прежде чем в меня прилетит папка с документацией, — дай подумать…       На самом деле думать не о чем. У меня нет ответа на этот вопрос. Я уже и сам не понимаю, чего жду. Прошло где-то полтора месяца, а я всё ещё на том же берегу, от которого, словно беспомощный пёс, никак не могу оттолкнуться.       Нехорошо.       Точнее отвратительно.       Ладно, чертовски херово.       — Ты не видишь сроки между заседаниями? — Будто понимая, что сказать мне нечего, прокурор напирает вдвойне. — У всех кончается терпение, в том числе у судьи, Нильсен. Ещё немного, и прокуратуру Штата поднимут на смех! В конце концов, они вынесут приговор, не дожидаясь твоих «свидетелей».       Будто я и сам этого не вижу.       — Знаю, знаю, — веду себя, как тот самый тупой герой киносериалов, — но мне просто нужно время. Ещё малость, ладно, госпожа прокурор?       Тонкие пальцы сжимаются на папке. Уверен, что в эту секунду Харрис предпочла бы ей мою шею.       — Время на что? Ты можешь нормально сказать, чего ты ждёшь? Пока убийца не придёт с повинной, и с неба цветы не посыпятся?       А потом все начнут петь и танцевать, как в индийских фильмах, ага… Нет, если я скажу Харрис, что примерно этого на самом деле и жду… Всё-таки либо папка по голове, либо удушение. А мне нельзя. Я ещё покалеченный.       — Знаю, что прошу о многом, но… — Задерживаю дыхание, предполагая последующую реакцию от Харрис. — Но, знаешь, было бы правда славно, если бы прокуратура штата ещё чуть-чуть побыла на смеху.       Вместо того, чтобы выплеснуть эмоции и как следует вмазать, к чему я был бы, в принципе, готов, Харрис устало потирает глаза.       — Пошёл ты, Нильсен. Вот серьезно.       Пытаюсь поймать прокурора за руку, но она, уже выучив подобные приёмчики, ловко уворачивается.       — Я сказала: пошёл ты, Нильсен! На одной только прошлой неделе в пригороде нашли два новых тела с явным почерком нашего с тобой приятеля. А вместо того, чтобы заниматься этим расследованием, я трачу время на ерунду вроде подобного заседания. Пока какой-то ублюдок входит во вкус, мы тут в игры играем! О чем ты вообще думаешь?       И, возможно, это правда. Будет предельно неприятно, если я в который раз ошибся. Но останавливаться поздно. Сейчас поздно. Как когда-то среди группы жалобщиков в средней школе: поезд уже тронулся, так что впереди лишь следующая станция.       Шагаю вслед за прокурором и, пока она не ожидает чего-то нового, увлекаю за угол, опасаясь, как бы её праведное возмущение не привлекло к нам лишних свидетелей. Иногда стоит признавать, что ты виноват. Хотя бы тогда, когда это стало реальностью.       — Ты можешь злиться, Харрис, — честно признаюсь, — но пока ты сердишься — это всё имеет хоть какой-то смысл. Просто… Делай то же, что и сейчас, ладно? Продолжай в том же духе.       Прости, прокурор, но я не могу рассказать тебе. Пока что не могу. Если ты будешь знать слишком много… Если хотя бы что-то пойдёт не так… Тогда в этом действительно больше не будет никакого смысла.       Она отворачивается. Закрывает глаза, контролируя дыхание. А когда возвращается в них ровно то, что я заслужил больше всего остального: тотальное недоверие.       — Ты не уверен в том, что делаешь, не так ли?       Надо же. Как в воду смотрит. Увиливать бессмысленно:       — Нет.       — И это действительно может подставить мою репутацию? Подставить всё расследование? Оба из них?       Коротко киваю.       — А Линд?       — Её тоже.       — Что насчёт Уилсона?       — Он может оказаться в полной жопе.       Неважно, правда это или нет. Неважно, уверен ли я в себе. Рулетка крутится.       Одной рукой Харрис сжимает рукав моего пиджака, но в то же время расслабляется. Тщательно размышляет, но позволяет проявить капитальную наглость, когда я касаюсь её лба своим. Всего на пару секунд. Чтобы собраться с силами. С духом. Чтобы не свернуть обратно.       Так и стоим.       — Могу ли я ненавидеть кого-либо больше, чем тебя сейчас?       Слишком просто. За ней явно свой туз в рукаве. Только какой? Не расскажет. Ни за что не расскажет. Правильно сделает.       Мы по-прежнему на разных берегах, где и должны быть. Нет ничего хуже, когда адвокат и прокурор действуют сообща. Чувствуется за этим, так сказать, подвох со стороны. Мы зашли слишком далеко для подобной слабины. Как и для той, что уже позволяем себе.       Партнёрство вслепую? Звучит неплохо.       — Не знаю наверняка, но спасибо.       — За что, идиот?       Не удерживаюсь от слишком соблазнительного порыва найти иллюзорное успокоение, прижав эту гордую злую женщину к себе.       — Хотя бы какое-то твое чувство в разы сильнее ко мне, чем к остальным.       Коплю секунды, за которые голова Харрис покоится на моём плече, пока внутри неё, где-то между идеями всемирной справедливости и отчуждения от всех живых людей хранится непокорное желание сделать всё по-своему, свойственное только настоящей прокурорской душонке.       Я не потащу тебя на дно за собой.       Вот что я должен сказать. И не могу. По крайней мере, не сейчас.       Обещаниями не хвалятся — их выполняют.       — Агата? Агата, ты не здесь?       Тонковатый голос, отскакивающий эхом от уже полупустого холла.       Если ещё недавно при подобных обстоятельствах Харрис точно оттолкнула бы меня так, чтобы летел в другой конец коридора, то сейчас она, усталая и измученная, даже не дёрнулась. Чем больше мы заигрываемся, тем больше сил она отдаёт. Зря.       — Идиотская ситуация, — отрешённо оценивает в ворот моего пиджака.       — Всего лишь твоя ассистентка.       Разрываю прикосновения и делаю чёткий шаг назад. Харрис нельзя проявлять слабость. За это она будет себя ненавидеть. Пока ещё будет.       — На выходных Линд звала меня в центральный парк, — уводит взгляд, — Эшли тоже пойдёт.       — Свидание?       Как, оказывается, мало нужно, чтобы прокурор наконец-таки собралась с силами и метнула в мою сторону угрюмый взгляд.       — Скажешь это ещё раз, и я не приду.       Правильно, Харрис. Всем нам иногда нужен отдых.       — Давненько я не видел малую, — подмигиваю, — она точно явится?       Вместо ответа прокурор Харрис показательно морщит нос и проходит мимо, скрепив очередную договорённость гордым молчанием и слабеющим шлейфом терпкого аромата духов.

***

      — У меня есть виски, ром и отличное пиво, — братец Янг озадаченно покрутил в руках жестяную банку, проверяя срок годности напитка, — рекомендую именно последнее.       — Опять не сверил даты, когда закидывал в потребительскую корзину?       Стивен захлопывает дверцу холодильника и без какой-либо совести кидает банку в мою сторону. Что сказать: очищать потом диван от пены будет его проблемой, а не моей.       — Еще целый месяц, — вскрывает жестянку громким звуком, — так что не беспокойся. В реанимацию не улетишь.       Не очень-то мягкое кресло в совмещённой с кухонным уголком гостиной заставляет почувствовать почти забытое напряжение в спине, но всё же имеет одно максимально неоспоримое преимущество — вид на экран телевизора.       Откладываю банку на столик и между делом подхватываю пульт, до которого именно из этого положения дотянуться будет максимально удобно.              — Ты не против? — киваю в сторону экрана, где на очередном вечернем шоу расплывался в улыбке залакированный временем ведущий с прилизанными седыми волосами.       Стив закрывает глаза и качает головой, пока, облокотившись о кухонную стойку спиной, делает продолжительный глоток.       — Ещё немного, и мы превратимся в наших родителей, — усмехается, утирая рот от пены, — собираемся на выходных, чтобы обронить пару банок пива и посмотреть телевизор.       Ага, всё так. Ну… Почти, Стивви.       — Ты же в курсе, мои алкоголь ненавидели, — бросаю фразу так, будто она не служит отвлечением, а я не пытаюсь скрыть, что и так знаю, какой канал сейчас включу.       Янг цокает и делает повторный глоток.       — Промашка, — соглашается. — Криминалистика? Снежка, ну ты серьёзно? Тебе работы мало?       Поздно. Пульт уже где-то посреди столика, и дотянуться до него я не смог бы, даже если бы хотел, а Стивви из лени не пойдёт, чтобы выключить. С чувством затаённой гордости бывалого манипулятора открываю банку пива и наблюдаю, как предсказуемо крупная белая пена стекает на ковролин.       — Надеюсь, тебе не выпишут за это счёт, — намерено погано улыбаюсь, кидая на ковёр взгляд, — сам виноват.       К слову, про счёт я не шучу. Уровень проверок консьержки на первом этаже оказался не шуткой. Чтобы элементарно заявиться к кому-то в гости, нужно выложить как минимум водительские права, чтобы твои данные записали в какую-то потрёпанную временем книжечку, а девица с усталым взглядом трижды закатила глаза, потому что ты оказался тем самым человеком, заявившимся в жилой комплекс впервые, и теперь ей надо выполнять рутинную работу.       И вообще, учитывая, что братец Янг не удосужился устроить новоселья, когда решил-таки съехать от сестры, испачканный ковёр — не такое уж плохое наказание.       — Можешь выключить? — морщится, когда игнорирует вопрос. — Голова болит от этих новостных сводок.       — А ты не прислушивайся к ним, — следую правилу мастера, чтобы также пропустить просьбу мимо ушей.       Стивен недовольно выдыхает и поджимает губы. Наверняка я уже думал о том, что с тех пор как братец Янг вернулся в Нью-Йорк, с ним творится непонятная и неладная чертовщина, но сейчас оцениваю поведение друга по-настоящему серьёзно.       Вероятно, потому что лишь теперь я начинаю задумываться о том, что раньше и в голову не приходило. А попытка Стива абстрагироваться не такая уж и странная. В конце концов, кто из нас вообще хоть раз поинтересовался его жизнью в последнее время? Может, и стоило бы. Может, в таком случае не пришлось бы искать информацию среди скопа недомолвок.       — Легко тебе говорить, — замечаю, что одна ладонь друга постепенно, но всё-таки сильнее и сильнее сжимается, — а я уже видеть не могу любое упоминание этой вашей работы. Что ты, что Эш… Как дети, ей-богу. Ждёте очередное дело, как рождественскую конфетку. Смотреть тошно.       В другой момент я бы разозлился от подобной необдуманной прямолинейности друга, а особенно за его мнение о сестре. Какой бы взбалмошной малая ни была: она всегда относилась к работе серьёзно. И если бы Стивен чаще следил за миром сестры, он бы заметил, как…       Приехали. Теперь ладони сжимаю сам. Пытаюсь опустошить сознание, чтобы унять едва не выплеснувшуюся наружу злость. Получается плохо.       Потому что Янг явно не видел, как после того или иного дела малая пытается безостановочно смотреть глупые диснеевские мультфильмы, чтобы не вспоминать, не думать, что бывают жестокие родители, жестокие дети, жестокие любовники и жестокие коллеги. Он бы заметил, что её поверхностное почти детское поведение — не отрицание настоящей реальности, а обыкновенная попытка справиться с ней. Ведь если не будет таких людей, как Эш… Кто станет выполнять её работу? Ну вот кто?       Не те ли люди, которым слишком легко вот так вот просто с высоты своего полёта оценивают чужой подход?       Как правильно говорить, что от картин, которые поджидают сотрудников на месте преступления, все обязательно должны сходить с ума. И как спокойно судить в хладнокровии следователей, а не самих преступников.       — И как бы очистился мир… — философски отмечаю не то в ответ другу, не то собственным размышлениям.       И, разумеется, Стиву не требуется пояснение, что именно я пытаюсь этим сказать. Забыв про сменяющиеся на экране картины очередной погони за каким-то наркодиллером на скорости под сто миль, друг эмоционально плюхается в соседнее кресло.       — Именно! — добавляет на ковёр пятен, взмахнув пивной банкой. — Да, чёрт, подери! Наконец-то зришь в корень!       Не контролирую собственные брови, которые тут же взлетели вверх.              — Ты о чем?       — Все эти ваши нарушители — тычет банкой в экран, — они же только и ждут, что на них внимание обратят. Вот ты! Ты мне скажи: какая цель подобных каналов?       Или я теряюсь в том, что мне пытаются сказать, или мы перешли уже на чистую риторику. Думаю, Стив бы оценил, скажи я ему, что у меня подобных дебатов даже с прокурором Харрис не было, а она, на минуточку, ну буквально королева снобизма порой.       — Явно не для того, чтобы прорекламировать, как круто, когда за тобой орава из полиции и ФБР бегает, не думаешь? — Иногда я успеваю забыть, какой упёртый иногда бывает братец Янг. — Возможно, для того чтобы люди стали осторожнее, разве нет?       — Но они не станут, — моментально отрезал тот, — ни за что не станут. Некоторых можно предупреждать с утра до вечера, но они ни за какие ценности не обзаведутся мозгами.       Порой мне действительно невдомёк, как так вышло, что святая вера в человечество со стороны Эшли и категорическая оценка общества, присущая Янгу, были сформированы в рамках одного семейства. И хоть отчасти я с последним заключением согласен, но бескомпромиссность, с которой друг его выдаёт, признаюсь, выглядит противоречиво.       И это злит. Как же это раздражает.       — Не пытаешься ли ты, дружище, сказать, будто ответственность за преступление лежит не на том, кто его совершил, а на том, кто зашёл не в тот переулок тёмной ночью?       Плохо. Ужас как плохо, что в голосе чувствуется полный спектр настроения, но… Господи, неужели недавно я был таким же идиотом?       Не найдя подхода лучше, Янг, словно с привкусом удовольствия, забивает гвоздь в крышку этого чёртового гроба сомнений:       — Я думал, ты мне и ответишь на этот вопрос, — Стивен саркастично хмыкает и устраивается в кресле, — не твоя ли это работа, Снежка?       Признаюсь, пригвоздил.       — Моя.       Янг ждёт, что я ещё что-то добавлю, но, так и не получив желаемое, равнодушно пожимает плечами.       — В таком случае, не вижу в споре смысла, — уводит взгляд, сжимает в пальцах банку и слегка дёргает ногой.       Нет уж, так просто ты не съедешь. У тебя есть ещё кое-что, ради чего я и притащился на этот диалог.       — А кто спорит? Никто и не спорит. Я просто подумал… Подумал, что это всё очень забавно получается.       Друг закатывает глаза и неохотно поворачивает голову:       — Ну что там тебе опять интересно? Что?       Откладываю пиво в сторону и слегка наклоняюсь вперёд, облокотившись о колени.       — Да вот заодно хотел посоветоваться с тобой. Завязался у нас тут спор с госпожой прокурором…       — С Харрис? — показалось, что впервые за вечер друг действительно оживился. — Давненько о ней не слышно ничего, кстати. Неужели всё ещё собачитесь?       Ну да, ты прям ждал, что я с порога начну жаловаться на неё. Наконец-то я тебя, Стивви, узнаю.       — Если исключить, что из-за последнего общего дела она вот-вот подожжёт дверь моего офиса, то в остальном всё замечательно, — вполне естественно усмехаюсь. В конце концов, это почти не ложь.       — Как будто у вас когда-либо было по-другому. Когда уже ты отстанешь от человека? Нет, я серьёзно, Нильсен. Эш тоже переживает по этому поводу.       — Эш и за цветочный горшок будет переживать, ты только попроси, — отмахиваюсь. — Не суть. Вот сейчас ты рассуди, потому что я искренне не понимаю, чего она так взъелась из-за этой темы. Считай, что мне нужен твой совет.       — Вперёд, порази меня.              Общая атмосфера в один момент вернулась в комфортную среду. Очень на руку.       — Ну смотри: ведем мы тут одно дело. Тебе, кстати, тоже будет интересно, скорее всего, потому что ни за что не поверишь, что это за расследование. Короче, помнишь ту девчонку из средней школы? — Искреннее недопонимание в глазах друга. Ладно, придётся пояснять. — Ну из-за которой ты на меня навесил это прозвище идиотское — и буду благодарен, если прекратишь его использовать — когда мы ещё все декорации к чертям разнесли.       Наконец, сообразив, Стив щелкает пальцами:       — Да, точно, Кейси!       — Келли.       — Да кто ж теперь вспомнит. Боже, как эта картина перед глазами…       И пока Янг, как последний кретин, ржёт над собственной памятью, собираюсь с последними силами, чтобы воспринять его конфуз адекватно. Я ведь могу ошибаться. Я просто могу ошибаться.       Я могу ошибаться, а Стив не помнит, к кому чай пить ходит. Кончай быть кретином, Нильсен!       — В общем, в декабре Келли бросилась из окна, Стив.       Недавняя улыбка сходит с лица друга настолько быстро, что его же взгляд становится до жути пугающим в собственном шоке.       — Погоди, в смысле?       — В таком вот смысле, Стив, — беру небольшую паузу, чтобы собраться с мыслями. — В общем, там всё очень неприятно, поэтому, если не будешь против, я умолчу о подробностях. Суть в том, что с месяц назад её муж пришёл с повинной. Сказал, что супруга спятила и отравила детей. И что он не помнит, что было дальше. Но когда пришёл в себя, Келли уже лежала на асфальте.       Жду, пока друг хоть как-то прокомментирует услышанное, но он молчит. Лишь речь корреспондента с экрана телевизора разбавляет общее молчание в небольшой квартире.       — Проблема в том, что медицинское заключение никакого аффекта не подтвердило, — продолжаю, раз уж Янг не решился отреагировать. — Поэтому всё, что я могу сейчас делать — это оттягивать дело, пока мы не сообразим хоть какую-то вменяемую линию защиты. Иначе Заккери Уилсон может уже вообще никогда на свободу не выйти. Как его адвокат я прекрасно вижу, что признание Зака — чушь собачья. У него и алиби есть, которое до недавних пор выглядело едва ли не бетонным. Но… Наша Харрис оказалась превосходным математиком. Официально дело ведёт её ассистентка, но это неважно, я-то вижу, кто материалы готовит. Новичок бы до такого просто не додумался. В общем, наша Харрис считает, что у Уилсона было достаточно времени, чтобы приехать домой, шокироваться увиденным, столкнуть супругу и спокойно покинуть квартиру, пока его не хватились на конференции. Так что теперь мы, так сказать, в тупике. Чисто с человеческой точки зрения, то, что она говорит — это ведь бред полный. Для этого Уилсону нужно быть либо роботом, либо предполагать, что жена рано или поздно вытворит что-то подобное, потому что дверь в спальню, где были дети, оказалась заперта. То есть либо он их не видел вовсе, либо спокойно запер, перед тем как пойти выяснять с супругой отношения. Ну ерунда ведь, разве нет?       — Нет… или да… Возможно, но… — Пытаясь уложить в мыслях поток информации, друг закрыл глаза и тряхнул головой, — а от меня-то ты чего хочешь?       Хочу, чтобы ты прекратил делать вид, что не виделся с ней прекрасным зимним вечером и признался уже, кого покрываешь. Точнее, подтвердил, что делаешь это, недоумок ты честный.       — Я буду плохим адвокатом, если не попытаюсь оправдать своего клиента, сам же сказал, — терпеливо напоминаю. — Мне всего-то надо найти свидетелей либо любое другое подтверждение, что Зака в тот момент вообще дома не было. Такое, чтобы даже Харрис нечего было возразить.       — Но у тебя этой роскоши недостаёт, не так ли? — друг явно начал смекать что к чему.       — Бинго! — эмоционально щёлкаю пальцами. — Пока не достаёт. На всё, знаешь ли, нужно время. Мне бы только найти того, у кого было достаточно мотива, или любое упоминание, что кто-то, хотя бы кто-то, виделся с Келли незадолго до её смерти. Мне нужно время. А наша прокурор только и делает, что торопит. И как прикажете работать в таких условиях? Нет, я серьёзно. Я понимаю, что у них там на своей стороне всё схвачено, но…       — Но ты бы хотел, чтобы было по-твоему? — Стивен вновь качает головой. — Ты ненормальный, честное слово. Да любой на её месте поступил бы также.       А вот это что-то новенькое. Если бы болтливость не была частью моей работы, клянусь, я проглотил бы все слова прямо на этом месте. Потому что тот Стив, которого я знаю, не привёл бы заведомо неверный аргумент.       Попробуем ещё раз:       — И проигнорировал справедливое решение? — специально делаю акцент, чтобы до друга, наконец-то, аллилуйя, дошло.       — Что ты имеешь в виду? — Стивен в кои-то веки нахмурился.       — Сам посуди, — развожу руками, — мы ведь не в шахматы играем. Речь о судьбе человека. Если Уилсону предъявят обвинения, то его жизнь точно будет разрушена. А всё, чем может оперировать прокуратура — косвенные улики. Мне уже начинается казаться, что именно потому они так и торопят это дело.       Вижу, что Янг задумался, и задумался действительно серьёзно. Ничего не говорит, просто в пол смотрит. Хотелось бы верить, что где-то в глубине души он борется с собой. Как и знает больше, чем говорит.       — Так что ты думаешь?       Молчание, очевидно, не прибавляет Стивену новых идей. Разумеется, это не допрос — если очень честно, то у прокурорши с этим как-то получше получается — но от информации, которую я получу, зависит действительно многое. Есть лишь два варианта дальнейшего развития события: братец Янг либо действительно не понимает, что сейчас происходит, верит в участие Уилсона, и тогда единственный совет, какой я могу от него получить: перестать видеть в деятельности прокуратуры теории заговора, либо…       Либо опасения, выглядящие совершенно бредовыми не так давно, начинают обретать смысл. И если это так… Тот друг, которого я знаю, найдёт возможность сообщить мне об этом.       Ну же, братец Янг.       — Кроме того, что ты мне мозг сейчас взорвал? — Он отставил банку и тщательно протёр глаза. — Господи, чувак, я… Это ужас какой-то, я серьёзно. Вы реально целый день в таком дерьме крутитесь?       Стивен с виду искренне, но предельно неловко рассмеялся. А после взглянул на наручные часы и моментально изменился в лице:       — О, чёрт… Погоди, сегодня разве четверг?       Привет деталь, которую я не стал прогнозировать: резкая смена диалога.       — Был с утра.       Янг в момент подскочил на месте и двинулся обратно на кухню, где вылил остатки пива в раковину.       — Ну твою ж мать, твою мать! — Взъерошил волосы, одернул футболку и вновь суетно двинул в гостевую, чтобы взглянуть на себя в зеркало. Развернулся в попытке что-то сказать, но сразу сам себя одёрнул: — А, точно, ты же тоже пил. Слушай, Снежка, не гневись слишком сильно, но тебе пора валить. Я серьёзно, я тоже сейчас такси уже вызову.       Мягко будет сказать, что меня абсолютно не устраивает череда настроений друга, особенно, когда я уже достаточно подобрался к теме, но неисправимая натура обозначает себя быстрее, чем успеваю остановить её:       — Точно такси?       — Что?.. — Повторно приглаживает волосы и сводит брови, наконец, догнав намёк: — Ты деградант? У меня индивидуалка сегодня, а я совсем забыл о ней. Если через час не буду в комплексе, родители чада подвесят меня к потолку за самые…       — Спасибо, понял, — вскидываю ладонь, чтобы прервать поток опасений.       Мне не нравится, что разговор оборвался в самый лучший для этого момент. Мне не нравится, что так происходит каждый раз, когда я пытаюсь поговорить со Стивом по душам за последние полгода. И больше всего, чёрт подери, мне не нравится выражение лица друга в прошедшие пять минут.       Подбираю с кресла пиджак и видимости ради отряхиваю от невидимых крошек. Понимаю, что если не предпринять ничего прямо сейчас, то Янг вновь пропадёт с радаров на добрые пару недель, а то и месяцев. Но мы не договорили. Как бы то ни было, мы всё ещё не договорили.       — Да, да я уже выхожу, спасибо! — Бурчит в трубку телефона предположительно таксису, натягивая свободной рукой не шибко тёплый для такого времени года кроссовок.       Идея приходит в голову святым озарением. Нет, две идеи. Раз Стив не собирается быть откровенным один на один, то самое время добавить наглядной мотивации, ради чего, такие «как мы», как он высказался, занимаемся «подобной дурью».       — Слушай, а ты с Эш давно виделся?

***

      Утренние заморозки ещё не отпустили город, но, говорят, что если видишь в окно туман — день будет тёплым. С самого начала этот туман был. Плотный и ощутимый, будто пар в душевой кабине, когда забываешь, сколько денег приходится отваливать за горячее водоснабжение, и продолжаешь устраивать из ванной комнаты домашнюю сауну.       К двенадцати утра туман ещё держался, но всё-таки, наверное, больше в голове, нежели на самом деле. Не привыкнув к быстрой смене картинок, мозг строил перед глазами мутную пелену где-то до обеда — пока окончательно не стало ясно, что никакого тумана днём не бывает даже тогда, когда первый весенний месяц вовсю пытается претендовать на управление.       Может быть, именно это — я имею в виду, воображаемое предчувствие потепления или напоминание в календаре о мартовских днях — повлияло на выбор собственной куртки, но его явно стоило делать лучше. По крайней мере, именно так заявили покрасневшие костяшки пальцев, когда их окончательно продуло ледяным ветром, добирающимся от залива аж до центрального парка.       За прошедший час малая уже дважды любезно напомнила о существовании сводки прогноза погоды и о том, как важно с ним сверяться, прежде чем выходить на улицу. Если посмотреть на то, что сама она напялила огроменный чёрный пуховик, в котором была удивительно похожа на маленькую нахохлившуюся утку — то да, обезьянка очевидно права. Но привычка, укоренившаяся глубоко в сознании, оставляла каналы о погоде где-то далеко в списке «неважных сущностей». Мне и без этого есть, о чём поразмышлять.       Потому что чем дальше мы движемся вперёд в расследовании, тем более правой оказывается прокурор Харрис. Едва ли не каждый день по новостям сообщают о том или ином происшествии, и каждый раз, как последний идиот, я отрицаю и жду, что сейчас будет объявление об очередной выходке городского психопата.       И как мне бы хотелось, чтобы это всё было неправдой. Как бы мне хотелось, чтобы это был какой-то обычный параноидальный преследователь, потому что, хочется верить, их ловить проще, чем настоящих психов, однако вещи, которые являлись неизменными — таковыми и остались. В новостях не объявляли, что убийца уничтожает ДНК подчистую и — что бесит особенно — делает это с каким-то нечеловеческим профессионализмом. В новостях не передавали, что каждый раз он отстригает от убитых девушек одну лишь прядь волос, но иногда может прихватить что-то посущественнее: например, кулон или перчатку. Что-то, что, вероятно, было особенно дорого жертве, как произошло с головным убором Виолы или фотоаппаратом Линдси Келлер, пускай его потом и вернули. С подарком в виде фотографий, ага.       Никто не говорил об этом. Никто не знал об этом. Но преступник не изменял себе. Не изменял, кроме одной единственной вещи: теперь жертвы носили действительно случайный характер. Их стало больше. Никто из них не был связан ни со мной, ни с Харрис, ни с семейкой Янгов. Господи, да я бы с удовольствием послушал, появись ниточка хотя бы с пушистиком Тоторо, но ведь нет!       Пропали любые знаки, словно их не было.       Он будто говорил нам: «Я дал вам шанс. Я дал шанс, но вы не воспользовались».              И чем дальше, тем яснее это становится. Тем больше я вижу осуждения в глазах прокурора. Того самого, о котором не говорят в слух.       Тем чётче чувствуется её правота — мы действительно отвлекаемся на неважные вещи, теряя контроль над ситуацией. Думала ли она уже о том, что мы сами собственноручно, именно мы вывели его из себя?       Я почти слышу, как где-то там, где-то в безопасности, организованной собственной предусмотрительностью, он смеется: «Вам не понравились мои подсказки? Больше их не будет».       Мы теряем время. Мы теряем чёртово время. В заседании над Уилсоном. В другой, более мелкой и абсолютно теперь неважной работе мы теряем любезно вкинутый, словно кость собаке, шанс.       А ведь это ты, мальчик, сделал эту ставку. И выставил на поле чужие фишки.       Глубоко вдыхаю холодный воздух, чтобы хотя бы на каплю отвлечься.       — Надо было звать вас завтра, когда будет теплее! — не то разочарованный, не то просто вольный выкрик малой, да ещё и прямо в ухо. — Снег совсем рыхлый! Только посмотри!       — Спасибо, что лечишь мою глухоту, сестрица, — поморщившись, Стивен прочистил ухо, — но разве ты не собиралась кого-то там ещё позвать? У тебя вроде была миленькая подружка или типа того?       — Миленькая? — Эш удивленно слизнула с пальцев снег.       Ну что она творит!       — Заразишься же, быстро выплюнь! — хлопаю неугомонную обезьянку по руке.       Та откровенно хихикает и отряхивает ладони.       — Ты про Рэйчел, что ли? — нагло игнорирует мою обеспокоенность своим здоровьем. — А что так?       Стоп, я этого не говорил. А он откуда в курсах, что ещё кто-то будет?       — Мы очень странно выглядим, следуя как два телохранителя, пока ты пытаешься сожрать весь изгаженный местными псами снег.       Спасибо, Стив. Хотя бы за то, что об этом напомнил.       — Да ладно, вы выглядите, как два заботливых братишки, — малая протискивается посерёдке и хватает под локти, — или как…       Прикладываю к этому болтливому рту ладонь, обрывая поток фантазий.       — Не продолжай или я закопаю тебя в этом самом снегу.       Эшли мычит и, оттолкнувшись от земли, повисает на наших руках, ну один в один как ребёнок.       Господи, и этой леди не так давно стукнуло двадцать три годика?       Нет, всё-таки надо оставить Стиву памятку по воспитанию капризных подростков. Не собираюсь смотреть, что в один день она учудит что-то похуже, например, притащит Тоторо и заявит, что они сыграли в ненастоящую помолвку.       И да, мне всё ещё не нравится этот тип. Уж если малая и видит во мне своего псевдоопекуна, значит, имею на это право.       Одновременно с освобождением локтя слышу восторженный визг и поворачиваю голову влево, чтобы понять, что Стивен исполнил мою угрозу, не дожидаясь следующего шага малой. А точнее, он буквально швырнул её в сугроб. Однако друг упустил, что пальцы мелкой буквально созданы для того, чтобы цепляться за что угодно в самый последний момент, так что не проходит и секунды, как он, потеряв равновесие, летит следом в тот же снег сам.       Заинтригованно перешептываясь, мимо нас прошла парочка девиц. Картина расчудесная: три идиота на прогулке.       — Так сколько, вы говорите, вам лет? — уточняю, пытаясь с серьёзной рожей подсыпать этим детям снега ботинком.       Эшли перевернулась на спину и раскинула в стороны руки.       — Жизнь коротка, а мироздание может оказаться фальшивкой, — с блаженным видом бросила она в небо, — когда ещё предлагаешь веселиться?       Стив, будто и не является спортсменом, тяжело продышался, прежде чем ткнуть в сестру пальцем:       — На твоем месте я бы к ней прислушался.       Поразительно, как влияние семьи меняет его. Ещё на днях друг почти не разговаривал, даже за стаканчиком пива, и вот тебе на: лежит в парке рядом с малой, забыв о всех возрастных обязательствах.       — А, да, — Эшли приподнялась на снегу и коварно улыбнулась в сторону брата, — «миленькая» Рэйчел тоже скоро будет. Она сказала, что подберёт Агату из тренажёрного зала, так что вот-вот…       Если я надеялся, что Янг хоть как-то изменится в лице при упоминании прокурора, то… Я не понял, оказался ли прав. Потому что в лице он действительно изменился. Но изменился не из-за услышанного, а из-за того, что тут же поднялся на ноги, глядя куда-то за мою же спину.       — А это не они?       И правда. Идут. Что-то взбудоражено рассказывающая по пути ассистентка прокурора и сама Харрис. И судя по выражению лица последней, всё более отчётливо проявляющегося по мере их приближения, её что-то очень так напрягло в количестве гостей на этой прогулке.       Ну, как… Там просто прочиталось: «Нильсен, ты труп».       А на этот-то раз за что?       Нет, я помню, точно помню, что Харрис делилась своими эмоциями от поведения братца Янга, а именно: что-то в нём её смутило. Но на этом красноречие прокурора закончилось. Хотя правильнее будет сказать, что мы попросту не успели вернуться к этой теме. Ну, вот, видимо, скоро поговорим.       И далее неловкое, максимально неуютное приветствие, где единственными людьми, сохранившими какой бы то ни было позитив, остались Эшли и её «дорогая» и «миленькая» подруга. Буквально, как два шпица, узнавших друг дружку на прогулке.       — Вот так приятная встреча, — первым нашёлся Стив и расплылся в улыбке перед прокурором.       Ты, смотри, не сильно-то хвалу дантисту отдавай.       — Да, — единовременное и аналогично грубоватое как от меня, так и от Харрис.       За какую-то дрянную секунду я успел забыть, что нас не трое. Всё потерялось и ушло на задний план. А особенно шпицы в лице малой и её подружки, потому что Эшли словно вообще не обратила внимания ни на кого, кроме прибывшей Линд. Их предельно-яркая делёжка эмоций вмиг ушла куда-то вперёд, задавая темп для дальнейшей прогулки. И если я верно уловил обрывки слов, ассистентке прокурора очень не терпелось поделиться успехами в первом самостоятельном судебном деле.       В принципе, это и неплохо, потому что если я не начну эту тему сейчас, то не начну уже никогда.       — Неужели твоя… эм…       — Рэйчел, — поправляет прокурор едва ли теплее, чем недавно поздоровалась.       — Ну да, — прокашливаюсь, чтобы не показать слишком большое спокойствие от того, что именно это мне от неё сейчас и нужно, — твоя Рэйчел ещё не всё малой рассказала про бедолагу Зака?       Прокурор Харрис очевидно опешивает и большими круглыми глазами смотрит прямо в Стивена. Потом на меня. Чувствую в секунду дёрнувшиеся ладони, что она вот на самый край близка к тому, чтобы оставить нас наедине и, проклиная всё на свете, раз и навсегда забыть о моём существовании. Потому что она не знает, сколько известно Стивену. А в её идеальном мире не должно быть известно ровно ничего.       Храни господь эмоции прокурора.       — О Боже, неужели опять?       Стив едва ли не выкрикивает это, отчего Харрис моментально поворачивается к нему. Ну один в один, учитель на экзамене.       — Что опять?       — О, я просто поделился с другом парой переживаний по делу Уилсона, госпожа прокурор, — делаю шаг вперед, заставляя остальных последовать примеру, отчего наша прогулка на троих принимает до нелепости глупый оборот, — переживаю за своего клиента.       — Вот как? — она прячет ладони в карманах. Однозначно, очень злится. — Может быть, ты бы поменьше за него переживал, если бы не затягивал расследование собственными руками?       Осторожничает. Но в то же время теперь и сама хочет узнать, что выскажет Стив по этому поводу? Хочет понять, не знает ли он слишком много. Моя методика, между прочим.       Еще спасибо скажешь, госпожа прокурор, не так ли?       — Как можно? Меня действительно беспокоит благополучие моего клиента. Должен же он заговорить рано или поздно, разве нет?       Мы обходим ограждение у центрального водохранилища, откуда всё отчётливее слышатся детские крики, а в особенности смех. Несколько отпрысков забрались на лёд и теперь визжали аки довольные поросята каждый раз, когда слишком сильно поскальзывались на месте.       — Так, может, лучше уж пусть заговорит? — Харрис явно понимает, что я веду определённую игру, но точно также, очевидно, никак не может догадаться какую. — Разве не ты его адвокат?       — Я сказал ему то же самое, ты не поверишь, — довольно внезапно встрял Стив. Настолько внезапно, что прокурор на месте остановилась.       — Ты?       — Да, — Стивен развёл руками, — я тоже не считаю, что люди, которые делают такие вещи и сами в них признаются, могут потом просто сидеть и молчать.       Ну ничего себе ты птицей запел. Стоп, а… Почему сейчас?       Но братец Янг казалось уже ничего не видел. Не знаю, настолько ли внушает вид прокурора безопасность, но остановить друга показалось невозможным.       — Подожди, — прокурор недоверчиво покосилась, — так ты считаешь, что муж погибшей виновен или…       В один момент моего друга действительно будто подменили. Ещё недавно он говорил на эту тему с огромной неохотой, но стоило задать Харрис пару вопросов, он едва ли не учебник по риторике откопал.       Ладно, понял. В следующий раз позову её.       — Мне кажется, всё это не так просто, как выглядит, — братец Янг пожал плечами, — ну… Может быть, он просто не знает, что нужно говорить? Я имею в виду, что… Вам никогда не казалось, что….       Стив остановился. Прислушался к счастливым детским крикам где-то вдалеке и сглотнул, подбирая слова. Вид его менялся, будто высота волн в заливе. Недавно спокойный друг выглядел поникшим и неуверенным.       — Вам никогда не казалось, что когда люди ведут себя слишком противоречиво, а потом долго молчат, что они… — он пристально посмотрел вслед Эшли, — что они не могут… Они кого-то пытаются защитить? Может, они.. они просто пытаются защитить…       — У Уилсона никого не осталось, кроме маленького ребёнка. Ему больше некого защищать, и я сомневаюсь, что жизни младенца теперь угрожает хоть что-то. Думаешь, Келли Уислон действительно была так опасна для собственных детей?       — Нет, я… — Стивен тряхнул головой. — Просто… Ведь бывает, что кто-то или что-то.. Если что-то разрушит родного тебе человека, неужели вы бы не сделали то же самое? То же, что и он? Неужели вы бы заговорили?       Агата подошла прямо к Янгу и, слегка приподняв голову, заглянула в глаза. Не знаю, что там конкретно между ними успело произойти, но за милю можно почувствовать, насколько для Харрис эта выходка некомфортна. Но это мы обсудим позже.       — Стив, выражайся яснее, пожалуйста. О какой, к дьяволу, угрозе ты говоришь?       И всё-таки я был прав. Пускай Стив не торопится объясняться, но я был прав. Осталось понять только, в чём именно. Самая малость. Но всё же, почему сейчас?       Разве что... Только если я сам не пытаюсь верить в собственные теории, но...       Если только в его квартире не было реальной возможности. Может же быть такое, когда её нет?        Детский крик послышался вновь. Теперь эти олухи пытались кататься по льду на животе. Отличная обстановка, чтобы поговорить.       — Это не опасно?       Вместо ответа на вопрос Харрис, Стивен устремил внимательный взгляд на подростков и пару раз оглянулся, пытаясь понять, не приглядывает ли за ними кто-то постарше.       — А ведь он прав, — моментом отвлеклась и госпожа прокурор. — Эй! Эй, вы…       Она первая двинулась к ограждению, пытаясь привлечь внимание детей, но едва сделала парочку шагов, как невесть откуда, будто из сугроба, вылезла странная девица с рваными косичками на голове, отлично дополняющими пирсинг.       — Сестричка, у тебя проблемы?       Неосознанно придерживаю прокурора за плечи. Так, на всякий случай. Потому что, клянусь, я почти воочию увидел, как от её головы едва не пошёл слабый пар. Девице бы последить за языком, это правда.       — Кто присматривает за детьми?! — прокурор дёрнулась в моих руках, но, в итоге, не сбросила их. — Где родители?       Вижу, что в нашу сторону обернулись не только Эшли с подругой, но и порядка ещё пяти зрителей. Малая уже планировала подойти, более того достала телефон из кармана, вопросительно обращаясь к брату, но Стив предупредительно выставил ладонь вперёд.       — Я присматриваю, — гортанно протянула девица с косичками, — что не так?       — То, что уже март, — выступаю вместо Харрис, опасаясь, что перепалка может случайно перерасти в общественный скандал. Не самое лучшее время ударять по чести местной прокуратуры. — У вас в школе не преподают, что льды имеют свойство трескаться?       Девица вымученно выдыхает и щёлкает пузырём от жвачки.       — Слушай, дядя, — кивает в сторону таблички неподалёку от ограждения, — ты читать умеешь? Написано: катание на время сезона. Если бы было опасно, её должны были уже убрать, разве нет? Я имею право не думать об этой херне, ясненько? Табличка есть, и всё.       — Да что вы с ней нянчитесь?!       Если ранее я считал, что это я злюсь, следовало вовремя вспомнить о братце Янге. В одну секунду он схватил девицу за ворот, отчего та, давясь жвачкой, завизжала на всю округу:       — Не трогай меня! Не трогай! Позвоните в полицию!       Зрителей вокруг становилось всё больше. Часть из них действительно повытаскивала телефоны, но не для того, чтобы позвонить в полицию, а чтобы заснять происходящее на камеру.       — Убивают! Вы права не имеете! Не имеете…       — Я имею право закатать тебя под землю, дрянь малолетняя, — рыкнул Стивен.       Понятно. Если сейчас его не оттащить, то Янг-старший со своим рвением к справедливости явно наломает новых дров. И ведь всё в один момент!       — Так, братец Янг, угомони…       Совершенно бесконтрольно друг оттолкнул меня одной рукой.       — Если на небоскрёбе будет табличка «Отличный полёт», ты их скинешь оттуда?! Это дети, чёрт бы тебя побрал!       — Да отпустите вы меня! — девица, демонстрируя небывалую ловкость, выпала из собственной куртки, которая осталась в руках Стивена, и поправила полосатый шарф на голой шее. — Вот именно, что дети! Да чо им станется? Отвали, ясно?! Я этих спиногрызов дома терплю, пусть хотя бы где-то…       Ровно в этот момент, заглушая речь девицы, раздались ужасный треск и более холодящий спину пронзительный детский визг.       Двое: девчонка лет девяти и крупный, хоть и выглядящий помладше паренёк уже ринулись в сторону берега, совершенно забыв о третьем, вероятно, брате, который в мгновение ока провалился под ледяной пласт, а теперь, изредка выкрикивая что-то булькающим голосом, пытался уцепиться за осколки, надеясь, что это поможет выкарабкаться на поверхность.       Твою же, бабушкину, мать!       Слишком мало времени, чтобы что-то придумать. Секунды, подавляющие любые идеи, позорная борьба с паникой. Испуганные взгляды оцепеневших прохожих, вцепившихся в собственные телефоны.       Палка. Нужна палка, трость, что-то…       Нечестно быстро. Никакой палки рядом нет. Вообще ничего, если не считать парковых высоких и лысых деревьев.       — Стив! — охрипший от тональности выкрик Эшли.       Янг уже ничего не слышал. Ловко перепрыгнув через ограждение, он оставлял на льду новые трещины от тяжёлых ботинок.       Ты-то куда полез, придурок бешеный?!       Не помню, как именно я схватил длинный полосатый шарф с шеи почти посиневшей от страха девицы с пирсингом, но, предполагаю, она почти не сопротивлялась, когда тот оказался в моих руках.       Метнувшиеся к берегу спасшиеся дети уже крепко держались за металлическое ограждение, несмотря на то, что оба благополучно добрались до безопасного участка. Бледные, они смотрели на развернувшуюся картину ошалевшими круглыми глазами.       — Янг, стой на месте!       Друг словно не слышал. Эшли вскрикивает, когда одна нога Стивена почти по колено проваливается в воду — он подошёл слишком близко к опасному участку.       Крепко держу вязаный шарф, тщетно борясь с желанием ускориться. Если пласт ещё мог как-то выдержать троих детей, то мы с Янгом явно не составляем такую же низкую весовую категорию.       — Янг, мать твою, не двигайся!       Игнорирует. Плюхается животом на лёд, и длинная кривая трещина стремительно ползёт в мою сторону. Любой следующий шаг может стать последним: мы попросту уйдём под воду втроём.       Да сучий ты потрох!       — Янг! — последняя попытка достучаться, потому что теперь треск отчётливо раздаётся и под собственными ботинками. Голос режет холодным воздухом, но голова горит, словно вот-вот взорвётся, как пороховая бочка. Когда я вытащу этого придурка, я его убью. Его и этого ребёнка. Следом пойдёт девица.       Ладно... Ладно. Герои не умирают, разве нет?       Нехорошее неприятное предчувствие греет меж самых лопаток. На один только момент оборачиваюсь, потому что чувство это такое, будто кто-то внимательно смотрит на тебя. Собственно, так и есть: группа горожан и туристов всё там же — у ограждения, с любимыми телефонами в руках.       Не всё так плохо, если подумать: мало кто может похвастаться, что его задокументированная гибель облетит интернет.       Надеюсь, что Тоторо потом сможет, если что, утешить Эш, потому что больше по твоей заднице, Нильсен, переживать точно никто не будет.       Дебильная и саркастичная улыбка в сторону жадной до зрелищ толпы гаснет, так и возникнув. Потому что среди всех остальных становится слишком хорошо видно прокурора Харрис. Настолько хорошо, будто никого там больше нет. По крайней мере, стоит увидеть её лицо, и прочие людишки пропадают с фона, как несуществующая лишняя декорация.       Застывшая, подобно каменной статуе. На её лице нет присущего остальным волнения. Сомневаюсь, что я вообще вижу на самом деле что-то, кроме её глаз. И только там, только в этих глазах заметны действительно настоящие эмоции. Отрицание. Недоверие. Просьба.       — Малец… Хватайся.       Голос Стивена помогает прийти в себя. Слабый и заторможенный.       Этот кусок дурака тянет к ребёнку руку. Даже самый последний недотёпа смекнёт, чем подобное может закончиться.       Глотаю сухой воздух в гортани и делаю совсем небольшой шаг. Треск. Слышу всплеск воды — не видно, как продвигается операция Стивена, поскольку теперь замечаю лишь собственные ступни, но предполагаю, что не самым лучшим образом. Негромкий и истеричный детский голос и сдавленный выдох Стива.       — Дава… — друг не может договорить, настолько, очевидно, мешает положение. Либо ладонь ребёнка попросту соскользнула с его руки.       Ещё чуть-чуть. Ещё буквально пять шагов, и я смогу бросить долбаный шарф.       Пять шагов.       Слышу, как поскрипывает замок молнии на куртке, когда друг предсказуемо тянется ближе к ледяной лунке. Видать, всё-таки схватил мальца.       Четыре шага.       Ребёнок откровенно плачет. Кряхтение Стивена подсказывает, что малец либо смирился с судьбой, либо слишком доверчиво принял помощь со стороны. Не поднимая головы, подглядываю чуть выше и убеждаюсь, что был прав: малец совершенно точно расслабился и перестал барахтаться, едва оказался в чужих руках, что добавляет другу новых проблем. Теперь его утаскивает в сторону воды ещё быстрее.       Три шага.       От ботинок расходятся сразу две трещины. Лёд шатает, кажется, пока только кажется, будто вода под нами ходит ходуном. Трещина сворачивает правее и, захватив порядка ярда, останавливается. Значит, там лёд толще. Но проверять опасно: незначительный перекос в давлении, и спасительная плотина перестанет ей быть.       Два шага.       Совершенно некстати левую ногу сводит судорогой. И тем больше раздражающим выглядит общее, буквально хоровое оханье толпы позади.       — Почти… — братец Янг приподнимает тяжёлое тело ребёнка, но сам уже по пояс касается тёмной глади воды.       Нет. Нет. Нет. Стив, мать твою, да посиди ты спокойно!       Кажется, будто от каждого наполнения лёгких воздухом организму становится тяжелее, а лёд — тоньше. Другу, очевидно, трудно поднимать мальца и держаться самому. Стараюсь не двигаться:       — Он в сознании?       Не понимаю, кивает Янг или нет, но отвечать не спешит. Предполагаю, что по той же причине, по которой сам я не двигаюсь.       Но ответ не требуется. Ребёнок опережает Янга и впервые за последние пару минут выдаёт громкий визг:       — Са-а-а-а-а-алли-и-и-и!       А далее сухой бессвязный рёв.       Как мило.       Значит, нашу старшую сестричку зовут Салли. Уже неплохо. Раз кричит — жить будет.       Последний шаг.       — Хватайся давай!       Уже фактически приказываю, бросая мелкому шарф его дорогой старшей сестры. Малец суетливо размахивает руками, отчего случайно ударят Стивена по лицу, но шарф ловит. Сам Янг держится на поверхности льда практически на какой-то божьей милости, честное слово, потому что его куртка, мокрая ровно наполовину и явно отяжелевшая, очевидно, тянет Стива вниз.       — Са-а-а-а….       В конце концов, лёд не выдерживает.       Орущий малец додумывается не отпускать край ткани, когда тело Стива уносит под воду, но сам он теряет окончательную опору.       С удвоенной силой руки тянет вперёд. Что-то щелкает в суставах под локтями, отчего перед глазами стремительно темнеет от боли. Из последних сил накреняюсь правее и упираюсь коленями в заснеженный участок льда. От холода и сырости ноги всё равно, что камень.       Понимаю, что я не единственный, кто, наконец, понял, что с правого участка безопаснее. Боковым зрением наблюдаю поспешившую со стороны помощь из двух храбрецов.       Кто-то из новоприбывших помогает удержать шарф, из-за чего появляется лишняя секунда, чтобы обратить внимание, что всё это время происходило в воде, поскольку крики «зрителей» полностью сливаются с происходящим и в них совершенно ничего не удаётся разобрать.       Причём становится очень быстро понятно, почему.       Не выдержав предсказуемой паники — ребёнок буквально воспользовался Стивеном, будто живым плотом. Едва успев открыть рот, чтобы захватить каплю воздуха, Янг полностью исчез под линией воды, пока те самые двое мужчин оттаскивали мальца подальше.       Среди частичных возгласов, наполненных облегчением, слишком разителен подавленный голос Эшли.       Как бы она сама сюда не выскочила.              Не успеваю в должной мере подумать о том, что было бы славно, если бы прокурор Харрис смогла не пропустить малую, если та бездумно решит броситься следом за нами. Онемевшие от боли руки уже сами собой оказались в воде. Кто-то попытался оттащить и меня, но бесполезно.       Всё смешалось. Запах снега, льда, темнота перед глазами и чужаки, поспешившие на помощь. Только когда вода коснулась подбородка, я понял, что вовремя умудрился ухватить Янга за ворот куртки.       Ирония или подарок судьбы: скорее всего, глубина подо льдом едва ли больше пары метров. Куда большую опасность представляет её температура. Вероятнее всего, Стив не смог бы пошевелиться, даже если бы очень хотел. В отличие от ребёнка, ему банально не хватило адреналина.       Кто-то помогает вытащить бессознательное тело друга, оттянуть за куртку подальше от кромки воды. Возможно, кто-то ещё кричит, но всё теряется за громкой сиреной скорой помощи.       И всё тот же кто-то терпеливо настаивает, что Стиву надо оказать первую помощь, но не успевает группа реанимации приблизиться, как друг сам широко открывает глаза, а затем, громко кашляя, выплёвывает грязную воду, совсем слабо повернув голову.       Не успеваю ничего уточнить о его состоянии, когда Стивен всё в том же шоке поворачивает голову:       — Кажется, у меня судорога, — говорит с таким спокойствием, будто не он только что ушёл в ледяной заплыв.       А затем вновь теряет сознание.