Эффект соглашения

Агата

When your baby leaves you all alone

And nobody calls you on the phone

Don't you feel like crying?

Don't you feel like crying?

Well, here I am, my honey

C'mon, you cry to me…

      Надрывный хрип из колонок вовсе не то, что хочется слушать в воскресный день, аккурат…       В восемь утра?!       — Алекса, имей совесть!       Натягиваю на лицо подушку в полной уверенности, что, если прямо сейчас кто-нибудь меня ею задушит, будет куда приятнее, чем встречать новый день.       — Я не понимаю, зачем мне совесть, — отчитывается голос из колонки, — хотите перенести будильник на восемь тридцать?       Надо мной издевается собственная техника!       — Выключи его!       Музыка стихает, позволяя почти удовлетворённо выдохнуть. Сжимаю пальцы на уголке подушки и со всей утренней злостью, какую только могу выместить на предметах интерьера, отбрасываю в сторону. Единственное, чего я не ожидаю, так это того, что запястье, вместо привычной мягкости матраса, ударится о что-то твердое, а со второй половины кровати отзвучит другой голос, и куда более живой, чем из колонки.       — Не знаю, чего ты добиваешься, госпожа прокурор, но кнопок на мне нет…       То, что ещё секунду назад виделось боковому зрению, как собранное в гору одеяло, зашевелилось, после чего теплая и широкая ладонь бесцеремонно забралась под бок и перетянула на себя. Оставляю нелепый сжатый выдох на мужской рубашке и лишь теперь осознаю, что всё это время в кровати находился паразит.       Стоило ожидать, что адвокатец не придумает ничего лучше, чем здесь же и уснуть. Ещё и в одежде. Ну что за наглец?       Без особого энтузиазма вспоминаю вчерашний вечер и понемногу высвобождаюсь, чтобы проверить в который раз травмированную ладонь. Образ бинта на ней стал почти привычен. Главное, не взять за плохую традицию, не то у Нильсена точно поредеет запас медикаментов.       Хотя, стоп. Вообще-то он стащил их именно из моей ванной комнаты!       Грызу паразита взглядом, чтобы определить, остались ли у него какие-то зачатки ранней совести. Паразит глаз не открыл. Разве что уткнулся в собранное одеяло носом.              Ладно. После выпишу счёт за стирку постельного.       Пусть отдыхает, пока может. Что-то подсказывает, что и у самого адвоката неделька выдалась не из простых. А он ещё и сюда притащился. Голова дурная.       Провожу ладонью по волосам, убирая неровно выбившуюся прядь. Как ни старайся, я всё ещё не могу этого понять.       Что такого люди находят друг в друге, раз после совершают безумные поступки ради этого?       Преданность? Чувство благодарности? Откуда бы.       Пускай в будущем это ещё не раз покажется нелепостью, но я благодарна, что вчера Нильсен оказался у порога моей квартиры. Хотя бы ради её сохранности. С другой стороны, и случайностью это по-прежнему не выглядит. Такие люди, как адвокат, не появляются просто так. Не падают с неба в нужный или не нужный момент. Вот почему меня не отпускает, пожалуй, главный в этой ситуации вопрос:       «‎Что его самого ко мне привело?»‎       Ведь должно было что-то произойти, что выбило адвоката из колеи. Что-то… Что-то, что он должен был обсудить здесь и сейчас. Настолько важное, что прождал несколько часов у дома. И при этом смолчал, увидев, в каком сама я состоянии. Не готов был довериться, пока оба на эмоциях?       Отвлекаюсь, заметив, что на экране Нильсеновского телефона, всё это время лежавшего где-то аккурат между нами, всплывает новое сообщение. И пускай мне не свойственно совать нос в чужие, исконно личные дела — конечно, если это не происходит в рамках расследования — взгляд сам задержался на имени отправителя.       Эшли. Вот прям сейчас? В такую-то рань?       Прочитать доступный отрывок текста не удаётся: он пропадает столь же быстро, как и появляется. Что, однако, не мешает дисплею светиться ещё порядка десяти секунд, предоставляя возможность во всех деталях рассмотреть фото на заставке.       Не удивляюсь, к слову, ни капли: на фотографии всё та же Эш. Ну и Стивен, до кучи, рядом. Эшли как раз пытается отпечатать на его лице бургер, очевидно, купленный в ближайшем ларьке. Причём фото явно свежее: позади брата и сестры прекрасно заметен кусок Рокфеллеровского центра.       Необычная фотография. Я бы сказала, странная. Ради кого он поставил её?       На первый взгляд, может показаться, что я придираюсь, но как человек, который сам лишь недавно убрал с экрана образ того же Нильсена в смирительной рубашке, могу почти с уверенностью заявить, что самые глупые в мире вещи люди делают именно для себя самих.       Ну или я опять пытаюсь копать там, где не следует. И это, впрочем, одна из первых причин, по которой вчера мне словно язык отрезали. Будем честны: какие бы взаимоотношения не продолжались у них с Янгом, очевидно, что Александр не бросит эту их хвалёную многолетнюю дружбу в топку, только от того, что кому-то что-то померещилось. Факт есть факт — я сама не знаю, что я видела.       Закрываю глаза в надежде, что именно это поможет мыслям рассеяться. Не успела проснуться, а уже только и думаю, что о расследовании. Нильсен был прав — это неисправимо.       Веруя в глубине души, что ненадолго, прижимаюсь к сонному и тёплому Александру и тщательно стираю из головы всё, кроме ровного дыхания над головой. Я не собираюсь юлить сама с собой или обманываться: с ним действительно легче. Неважно, на одной мы стороне или друг против друга.       В выигрыше-то всё равно я останусь.       Слегка морщусь, пряча почти вырвавшийся смешок. Как будто уже отхватила все возможные и невозможные награды на этом ринге. Пускай.       Тело паразита завозилось вновь. Недовольно.       — Я так погляжу, выспаться ты мне не дашь, госпожа прокурор?       В другом месте будет спать. Моя квартира — мои правила. Пора бы это понять.       — Никто не заставлял тебя оставаться.       Что ж, видимо минутная передышка закончилась, так как, когда Нильсен не держит язык за зубами, всё его обаяние исчезает напрочь. Приподнимаюсь в полной готовности оставить этого человека в столь желанном ему одиночестве. Уже в этом же моменте чужая ладонь бессовестно хватает за рукав и тянет обратно.       — Мне нужно принять душ и сменить одежду, — объясняюсь, не выдержав, с каким раздражающим молчанием этот прохвост продолжил лежать на своем месте, да ещё и с закрытыми глазами.       — Не одной тебе, — заявляет почти с претензией.       Ударяю ладонью по придурковатому лбу.       — Ты в курсе, где находится душевая для гостей. Не испытывай моё терпение.       Александр морщится и зарывается лицом в подушку.       — Вчера готова была на меня наброситься, а сегодня показываешь пальцем на какой-то гостевой душ? — приглушенная речь.       — Ты сам успешно упустил возможность. Какие ко мне претензии?       Горжусь собственной правотой. Всё, что мне было нужно — простая перезагрузка. Уйти от этой ответственности, пусть и ненадолго. Не знаю, чем руководствовался адвокат вечером, и даже почти не злюсь — ну самую каплю, ладно — но правда есть правда. А фортуна дважды не улыбается.       — Тебе, кстати, что-то Эшли написала. Советую ответить.       Александр вновь любезно демонстрирует лик и хмурится, когда свет от экрана ударяет в глаза. Причём до того естественно это делает, аж тянет осадить. Таким темпом я, того и гляди, привыкну, что он постоянно здесь ошивается.       — Что там? Что-то важное? — Оглядываюсь через плечо.       — Стив решил сводить малую в океанариум. Она спрашивает, не хочу ли составить компанию, и обещает поделиться сахарной ватой. Дурочка мелкая.       Хмыкаю в полной уверенности, что разочарование прекрасно слышно. Я ждала чего-то более продуктивного. Вот только Нильсен сделал явно какие-то собственные выводы:       — Если ревнуешь, госпожа прокурор, то не стоит. У меня нет денег покупать для Эшли вату.       Ну каков идиот.       — Боюсь спросить, куда ты успел их потратить, — не то чтобы мне это интересно, но не припомню, чтобы адвокатец нуждался в средствах.       Он откидывает телефон и проводит ладонью по лицу, после чего распахивает руки по обе стороны кровати и бездумно пялится в потолок.       — Коплю на лечение, когда в следующий раз вместо пореза надумаешь что-нибудь сломать.       Аж воздуха в груди не остаётся, чтобы как следует возмутиться на подобную чушь. Хватаю с тумбочки собственный телефон и делаю пару шагов в сторону ванной комнаты.       — Правильно, — подтверждаю, прежде чем захлопнуть за собой дверь, — вдруг этим «чем-то» окажется твоя шея.       Вот и умничка.       Включаю воду, чтобы не вызывать подозрений, но пользоваться ей пока не тороплюсь. Прокручиваю в руках мобильник и настойчиво размышляю. Голову не покидает ощущение, что я должна что-то предпринять. Что-то разузнать, вынюхать, выяснить… Можно как угодно назвать.       Ненавижу, когда в ситуации не поставлена окончательная точка. А в том, что произошло вчера, как раз её и не хватает. Да и не только вчера. Последние полгода всё, что я делаю, носит за собой неприятный хвост незакрытого долга. Будь то дело Линдси Келлер или найденное не так давно тело Марии Ривьера. Словно в какой-то момент город решил уснуть, аннулировав любые права на подсказку в том или ином расследовании. Бесит.        Прерывая ход размышлений, в руке лёгкой вибрацией дёргается телефон. И ещё не разблокировав экран, я почему-то уверена, что знаю, кто решил отправить сообщение.

«Все в порядке?»

      Хороший вопрос. Однако лёгок на помине.       Я ждала этого сообщения вчера, но никак не утром. И так коротко. Хотя что ещё он должен был бы написать? Спросить, о чём с таксистом болтала? Нет, конечно, глупость какая.       Постукиваю телефоном по свободной ладони, чтобы лучше думалось. С одной стороны, я могу прямо сейчас распахнуть дверь и рассказать Александру о том, что вчера произошло, а с другой…       — Вот же пакость какая!       Не могу. Не так резко. И не так внезапно. Что ни говори, но прежде чем что-то предъявлять, мне нужны доказательства. Не обязательно железные. Хотя бы какие-то.       Ведь если то, о чём вчера говорил Стивен, было на самом деле, то я могу это проверить. Вот только… Как минимум мне для этого нужно в офис — искать данные на личном ноутбуке в присутствии адвокатца точно не вариант. Ждать до рабочего дня не хочу. Нужен помощник.       Думай… Эшли? Нет, она тут же задаст вопросов. Рэйч?.. Да, но нет. Думай, Харрис…       Решение ещё не закрепилось в голове, а пальцы уже нашли на экране нужный номер. И сонный голос на том конце линии не более, чем через минуту:       — Харрис, ты время видела?       — Привет, Сэм, — что-то подсказывает, что Макото вновь упал в подушку, судя по звуку, — сможешь кое с чем помочь?       Протяжный приглушённый стон с той стороны подсказывает, что догадки были вполне правдивы.       — Ты ведь знаком со Стивеном, братом Эшли, так?       — Предположим.       — Добудь, пожалуйста, его прошлый адрес.       Пауза. Кряхтение, подтверждающее, что Сэм поднимается с постели.       — Харрис… Мне даже шутить на эту тему не хочется. Ты серьёзно позвонила мне, потому что не можешь узнать его у Эшли?       — Мне нужен не адрес Янгов, Сэм. Мне нужен адрес его места жительства, до…       Оглядываюсь на дверь в ванную комнату и подхожу поближе к раковине. Знаю, что вряд ли Нильсен будет подслушивать диалог, но перестраховка ещё никогда лишней не была.       — Ну? Какой?       — Мне нужен его адрес до усыновления семьёй Янг. Настоящий адрес, родной, понимаешь?       Первое время Макото по-прежнему молчит. Почти вижу, как он разминает сонные веки. И всё-таки заявляет:       — Будь проклят день, когда я с тобой связался.       Улыбаюсь, до тепла в ладони сжимая трубку телефона.       — Спасибо. Спасибо, Сэм. С меня причитается.       В ответ он бурчит что-то, что можно расценить средним вариантом между «забей» и «иди к чёрту», а после обрывает связь. Мне уже неважно. Главное, что сделает.       Возвращаюсь к переписке с Янгом, чтобы спешно набрать ответ:       «Всё в норме. Просто устала. Отдохну немного».       Забираю волосы в хвост и принимаюсь с полной ответственностью мучить зубную щётку, нетерпеливо поджидая, что теперь скажет сам Янг. Мне нужно это не для подкрепления собственных теорий. В глубине души я знаю, что любая его попытка сгладить ситуацию либо напрочь её проигнорировать лишь добавит теорий в общую копилку. Но я хочу знать. Хочу понимать, какие шаги он предпримет.       Ответ заставляет выждать не меньше десяти минут. И уж явно не выглядит как сообщение, которое этих самых десяти минут стоило. На экране скупо светится обычный стикер, по которому можно считать лишь то, что информацию приняли к сведению.       Ну, допустим.       К тому моменту как я покинула ванную комнату, в квартире успели развернуться и вовсе новые неожиданные действия. Иначе как объяснить активность адвокатца в моей же прихожей? Первой мыслью была идея, что он решил по-тихому свалить из квартиры. И лучше бы она оправдалась, поскольку не нужно блистать математическим мышлением, чтобы почти сразу определить, что находился он там не один.       — Что здесь происходит?        Парень в ярко-красной кепке по ту сторону порога разошёлся в улыбке, стоило появиться в зоне его видимости, и продолжил улыбаться ровно до тех пор, пока перед его носом бесцеремонно не захлопнулась дверь.       Мне это не нравится.       Не спорю, запах свежего свежего кофе, тянущийся с кухни, понемногу остужает желание нахлобучить коробку с сандвичами в руках Нильсена ему же на плечи, но если интуиция не врёт, а она ещё ой как не врёт, то в ближайшие несколько секунд адвокатца опредёленно ждет тотальный армагедон. Прямо на одно небезызвестное место.       — А на что похоже? — пожимает плечами и проходит мимо, чтобы уложить коробку на кухонный островок. — Заказал доставку еды. Ты видела свой холодильник? Да в больничной палате не настолько стерильно, как там.       Открываю рот и захлопываю точь-в-точь, как недавно дверь перед курьером.       — Александр, мать твою, Нильсен! Ты заказал в мою квартиру доставку? В мою?       Клянусь, я убью его. Убью и потом саму себя оправдаю. Да в моей квартире не то что ноги курьера не было, я ни разу клининг не заказывала, хотя прибираться ненавижу ровно с тех пор, как увидела, как половая тряпка выглядит.       — Кофе? — улыбается и протягивает кружку, которую, будь моя воля, я бы прямо сейчас разбила о его тупую голову.       — Поставь.       — А что не так?       — Поставь эту грёбаную кружку, Нильсен, — закатываю рукава, — я сейчас буду медленно и больно четвертовать тебя.       Послушно выполняет требование, но покидать ни кухню, ни квартиру не торопится. Видимо, плохо угрожаю. Ничего, это временно.       — Зря злишься, прокурор, — ждёт, пока подойду ближе, и цепко держит за предплечья, лишь сейчас заботясь о собственной безопасности, — я ещё не спятил.       — А ты докажи это, прежде чем я тебя убью, и, может быть, удостоишься святости после смерти.       Я всё ещё в ярости. Не так сильно как должна, но в ярости. Знаю, что глупо выглядит прятаться от мира до той степени, что и для скаутов, продающих печенье, домофон не разблокирую, но как бы то ни было. Кто его знает, что там у этого курьера в голове. А если потом спам начнут присылать?       — Я лично знаю директора этой компании, — неприлично спокойно проводит ладонью по голове, — вытащил его по делу о мошенничестве. Он передо мной в долгу, так что я у них что-то вроде вип-клиента теперь. Поэтому не беспокойся о курьерах. Стоит им пошевелиться не в ту сторону — забудут, что такое трудоустройство куда-либо. И это в лучшем случае.       Не убедил. Вот совсем.       — То есть ты предлагаешь мне довериться компании, директора которой судили за мошенничество?!       Сознательно больно впиваюсь ногтями в его плечи, но не издаю ни звука, когда Александр за каким-то хреном поднимает меня в воздух и усаживает на поверхность островка. Пока для угрозы хватит упрёка в глазах. Он ведь и малейшего понятия не имеет, что если бы этот фокус проделал кто угодно другой, то сразу же бы лишился головы. К слову, кухонный нож на соседней тумбе.       — За кого ты меня принимаешь, госпожа прокурор? — строит неподдельное удивление. — Говорю же, что его оправдали.       Не пытаюсь спрыгнуть с островка по одной-единственной причине: с этого ракурса у меня хотя бы малость получается посмотреть на ублюдка сверху-вниз, а не наоборот. В остальном, пусть не заблуждается — никто не разрешал ему обращаться с людьми, словно с куклами.       — Да, — складываю руки, — после твоей, на минутку, защиты. Знаю я, какие ты приёмчики используешь.       Адвокат подходит ближе, непроизвольно мешая возможности дотянуться до ножа хотя бы в качестве предупреждения. Единственное, что я могу предпринять в подобном положении — как следует двинуть ему в грудь коленкой. Но пока не хочу. Пускай попробует оправдаться, а потом почувствует весь гнев справедливости на своих плечах.       — Глупая, — образует за моей спиной кольцо из рук и крепко прижимает к себе, — я уже говорил: я не защищаю подонков. Ну… Не всех, по крайней мере. Могла бы уже запомнить.       — С чего бы? — хорошо, что он не видит, каким взглядом я пробиваю стену. Иначе решил бы, что совсем простила. — Я тебе что, пёс на дрессировке? Запоминать всё, что вылетает из твоего рта?       Смеётся. Разнимает объятья, чтобы взглянуть в глаза и раздражающе потрепать по голове. Вот сейчас. Сейчас кинет очередную нахальную шутку, и я точно смогу полноправно заявить, что не желаю не только видеть его, но и вообще иметь какие-либо совместные дела. Поиграли в напарников, и хватит.       — Так и есть, — нахально вторит, — маленький милый мопсик. Помнишь как ярилась в деле Голдмана? Думал, ещё немного, и начнёшь на месте подпрыгивать.       — Да как ты…       Дергаюсь, но так и не успеваю ничего предпринять, когда ладонь Нильсена оказывается на шее. Спонтанное касание губ, уходящее дальше. Слишком откровенное, чтобы не ответить.       Нашёл момент! Сволочь.       И ведь действительно нашёл. Головой знаю, что нельзя позволить ему наглеть. Принимать благосклонность за должное. А сама не могу. Не могу остановить это и заставить его оторваться. Потому что уже сжимаю пальцы на его рубашке и потому что сама тянусь на встречу. Потому что мне этого не хватало.       Не хватало вчера, позавчера, сегодня. Теперь мне будто каждый день его не хватает. Каждый, с самого того момента, когда позволила переступить грань впервые.       Расстёгиваю пуговицы его бесячей рубахи и тяну её вниз. Та падает на пол, как и новая футболка, которую я надела не больше двадцати минут назад. Пальцы Александра стягивают резинку для волос с моей головы, и они всей копной спадают на оголённую спину. Новой волной холода чувствуется мрамор столешницы. Слышен жалкий звон чашки по паркету.       Мне плевать, удобно адвокату или нет. Я никуда не уйду. Здесь и сейчас — никак иначе.       И судя по тому, как скоро он опустился ниже, едва касаясь кожи на ключицах, ему вполне нормально. Заставляю быть ближе, крепко держусь за предплечья и приподнимаюсь, чтобы была возможность расцепить пряжку ремня. Простым движением негодяй заставляет меня отстраниться обратно, не позволяя добраться до него.       Мы вновь будто дерёмся.       Нильсен же словно мысли читает. Кладёт руки на стол и качает головой, продолжая добавлять в улыбку всё осуждение, на которое способен. Убила бы. Сначала получила положенное, а потом убила. Идеальный план.       Отвечать не стану. Мы не в первый раз играем в эти правила. Сказать что-либо — значит проиграть. Я не проиграю. Это мое поле битвы. Хотя бы от того, что это моя квартира и мое желание. И моя идиотская разбившаяся чашка где-то там, чёрт знает где.       Закрываю глаза, словно подсказывая, что он может делать всё, что хочет — я приму это. Знаю, что не сделает лишнего. Не тронет рук и не ограничит в свободе, пусть это он делает мастерски. Я хочу сама её ограничить. Но оставить доступные лишь мне границы. Он не нарушит их. Я верю.       Чувствую, как его пальцы нежно касаются щеки, когда почти совсем расслабляюсь. И в этом он доверяется мне. Он знает, что я не посмотрю, пока он не попросит. Не словами, нет. Чем-то более понятным для нас двоих.       Дыхание рядом. Мимолётное прикосновение губ, прежде чем я крепко вдохну воздух, почувствовав его внутри. Расслабляюсь, молясь, чтобы тело не сыграло злую шутку раньше прежнего. Каждый раз словно неопытная девчонка, которая впервые почувствовала, каково это, когда становится приятно. Так приятно, что я не могу контролировать. Вообще ничего.       Пытаюсь поднять одну руку, но будь она верёвочной, уверена, получилось бы лучше. Нильсен считывает с полуслова и помогает обхватить его за плечи. Медленно открываю глаза, не замечая ничего вокруг, кроме его темнеющих зрачков. Наши лица близко, и мы явно похожи разве что на двух подростков, бездумно обдолбавшихся запрещёнкой.       Следую за ним. Тесно прижимаюсь, не отрывая взгляда. Неспешно двигаюсь, в полной готовности умереть, если прямо сейчас на нас обрушится небо, ну, или крыша дома, на худой конец, но не остановиться. Сжимаю в пальцах пряди волос каждый раз, когда в крови становится по-особенному жарко. Пусть мучается. В такие моменты мне до того мало, что кажется, я действительно могу оставить на коже Александра пару шрамов. Эта беспечность... В один день доведёт нас до опасной грани. Не сегодня. А может... Именно сегодня.       Прячу нос где-то около его шеи и впиваюсь ногтями, не в силах сдержать долгожданную дрожь в теле. Почти беззвучный выдох, ради которого приходится впиться зубами в чужое плечо.       Знаю, что нас никто не слышит. Но я хочу не этого. Я хочу, чтобы нас не застали даже собственные мысли. Ведь если услышат они, я больше не смогу оставить вопрос неозвученным. Как ту самую точку, отсутствие которой ненавижу.       Почему мне всегда так хорошо с тобой? Почему?              И пусть Александр о нём не знает, но ведёт себя так, словно сам старательно чертил сомнение в чужой голове.       — Ты что-то говорила про возможности, прокурор Харрис? — разительно мягко для подобного уточнения массирует затылок, после чего прижимается губами к виску.       — А ты только и ждал, — сил на реплику побольше попросту нет. Сначала справиться с дыханием.       — Протестую, — нагло спорит, — судя по вашей напористости, жертвой обстоятельств стал именно я.       — Ой, иди к дьяволу! — Оглядываюсь на пол и облегчённо выдыхаю от того, что кофейная лужа не затронула одежду. — Лучше верни мне футболку.       В итоге к сандвичам, на которых громоздилась вина в утреннем конфликте, я так и не притронулась. Но вот от новой порции кофе, приготовленной негодником, спустя десять минут отказаться не смогла.       — Так что ты хотел рассказать вчера? — напоминаю, пока отпинываю адвокатцца подальше с широкого дивана в гостиной, на котором он до неприличия спокойно присоседился.       Мычит и поднимает вверх указательный палец, пока осушает добрую половину собственной чашки.       — Неправда. Это ты хотела рассказать.       Ударяюсь головой о спинку дивана, чтобы побороть очередные внутренние желания закопать этого человека под паркетом. Нельзя быть таким упрямым и притворно-глупым одновременно. Запрещено. Мной, если что.       — Ты первый.       Да, включила детство. Имею право, в конце концов. Если ему можно так себя вести, значит, и я не побрезгую приёмом.       Александр следует примеру, но облокачивается на диван спиной. Смотрит перед собой, покручивая чашку в руках.       — У меня есть одна неприятная зацепка по делу Келли Сандерс, — едва не подскакиваю, стоит это услышать, но позволяю Нильсену продолжить, — но она пока не подтверждена. Нужно ещё кое-что проверить.       — А подробнее?       — Подозреваю, что она… — прячет за выдохом размышление. — Подозреваю, что незадолго до своей смерти она виделась с Янгом.       — Брешешь!       Адвокатец удивлённо поглядывает на расплывающееся по дивану пятно от напитка, выплеснувшегося из моей чашки, когда подскочила от услышанного.       — И что ты… — поправляюсь, понимая, что это неважно, какие именно действия предпримет адвокатец. Куда важнее другое: — Как ты себя чувствуешь?       Пожимает плечами и делает новый глоток кофе.       — Пока никак, — признается, — сначала узнаю, точно ли это был он, а там видно будет. В любом случае, в этом нет ничего удивительного. Она ведь была когда-то нашей общей одноклассницей.       Верно. Это верно. И правильно. Я тоже считала, что в этом деле есть кто-то третий и, если честно, кто-то, кто уже мог быть знаком с Келли. Но выводы пока рано делать.       — Я не отвечала вчера, потому что была на встрече со Стивом.       Знаю, что сейчас не время и не место говорить об этом. Уж тем более после мыслей, которые наверняка зародились в голове Александра. Но ровно по той же причине, по которой этой информации здесь не место, я столь просто ей поделилась.       На какое-то время в комнате повисла тишина. Я всё ждала, пока Александр проявит удивление или начнутся вопросы, но их не было. Ничего не было. До такой степени, что я уже сама начала сомневаться, будто сказала ровно то, что сказала.       И лишь, когда адвокат, в казалось бы, полном спокойствии потянулся, чтобы поставить кружку на пол, стало заметно, как подрагивает его рука.       Какая дура! Ну и зачем?       Что я теперь скажу? Нильсен видел, в каком состоянии я приехала. Оправдаюсь, что Стив ни в чем не виноват? Что я сама что-то напридумывала? Это будет выглядеть и того хуже.       — Что-то показалось подозрительным, верно?       Слишком спокойно. Хладнокровно.       — Да.       — Ясно.       Не нужны объяснения, почему в тот же момент он поднялся с дивана и проверил, все ли вещи на месте. Но полнейшее чувство неопределённости так и осталось подвешено между нами. И если раньше оно бы ни на секунду меня не затронуло, то сейчас… Сейчас оно сжирает заживо. Неприятно.       — Алексан…       — Тш, — перебивает и не позволяет следовать за ним. Берёт за руку. — Я ведь знаю тебя, не так ли, прокурор? Ты не из тех, кто обвиняет пустыми подозрениями.       До чего невыносимо. Словно я держу нож прямо за его спиной, а он улыбается и просит воткнуть его поглубже. Упертый дурак!       — Не мели чепухи, Нильсен, — смотрю куда угодно, но не на него, — нет еще никаких обвинений!       — Харрис, посмотри на меня — вздрагиваю, но слушаюсь, — не мне учить тебя работать, не так ли?       Повторяет мои же слова? Как самонадеянно.       Лучше бы ты сорвался на мне. Лучше бы заставил передумать. Разубедил, на худой конец.       Опять лезет в мою голову. Зачем так просто улыбается? Почему утешает. Знает же, чем это всё может закончиться.       — Давай просто… Давай вместе решим это дело. Залезли-то оба.       Часто киваю, не в силах сказать что-то лучше. Мы оба знаем, что в этом он прав. Так пусть будет так.       — Что ты собираешься делать?       Александр вновь зачем-то треплет мне волосы — поступок, за который любому человеку я бы уже давно отрубила руку — и крепко обнимает, позволяя опереться подбородком о его плечо.       — Ничего, что помешает твоей работе, прокурор. Ты ведь мне веришь?       Верю. Верю до того, что ненавижу себя за это. За то, что впустила тебя в свой мир и позволила обосноваться. За то, что не знаю, как смогу жить, когда всё это закончится. За то, что сама мысль о работе мне теперь отвратительна.       Ведь если я правильно дорасследую дело, если я сделаю то, о чём ты просишь… Готов ли ты принять тот результат, который может получиться?       Слышу, как на телефон поступает новое уведомление. Я прочитаю его позже. Тогда, когда останусь совсем одна. Когда смогу потратить время на то, чтобы принять тот факт, что я воспользуюсь полученной от Сэма информацией.       И более того, воспользуюсь ею сегодня же.

***

      Так значит, Пенсильвания, Стив?       Округ, который особенно славится лесами, озёрами, реками и прочими природными изысками. Я бы сказала, что приятно удивлена, если бы в этой ситуации смогла поддаться хоть чему-то схожему с этим чувством.       Поправляю зеркала, в очередной раз подстёгивая идею, что мне совсем не нравится то и дело появляющийся на горизонте заднего вида темный автомобиль. С переменным успехом я вижу его уже третий раз за последний час, и это только то время, что слежу — интерес появился после заправочной станции около Аллентауна. С тех самых пор следующий по пятам внедорожник никак не отпускает мыслей.       Спокойно, Харрис, спокойно. Люди просто едут отдыхать.       В конце концов, от того же самого Аллентауна есть лишь одно шоссе, способное обеспечить максимально короткий путь к точке назначения, если она у нас общая.       Да, ничего необычного… Простой январский кемпинг, ага.       Встряхиваю голову и крепче сжимаю в руках руль. Всего два часа за рулём, а уже всякая ересь мерещиться начинает. Нужно просто перестать обращать на это внимания, и всё.       Выруливаю на кольцевой линии в сторону Потсвилла. Ну вот сейчас он точно свернёт на семьдесят восьмое шоссе, например.       Мягко притормозив, черный внедорожник совершает поворот в ту же сторону, что и я.       Черт!       Это не паранойя, не паранойя, точно не паранойя…       Так, впереди очередная заправка. Остановлюсь и зайду в минимаркет. У него не будет выбора, кроме как проехать мимо.       Присматриваюсь к съезду и готовлюсь понемногу притормозить, но не успеваю, когда звуки радио притихают, сменяясь знакомым рингтоном от подключённого к системе мобильного.       Съезд на заправку мелькает за окнами и остаётся позади. Из-за того, что отвлеклась на экран магнитолы, я упустила его.              Да чтоб тебя!       От злости ударяю по экрану, принимая звонок.       — Пол потратил все наши сбережения на покер с друзьями!       Мать не просто говорит это, а буквально орёт куда-то в глубину салона моего авто. Представляю её красное лицо. Вижу, как в свободной руке она держит стакан воды, от которого тянет противным запахом успокоительного. И эти постоянно поджатые от негатива губы…       — К чёрту Пола!       Из-за резко возникшей тишины собственный голос ещё какое-то время стучит в висках вместе с пульсом. Ещё никогда от разговора с матерью сердце не ударяло с такой частотой. Я почти наяву вижу, с каким ошарашенным недоумением она распахнула рот, и гнев принимается расти со скоростью падающего с орбиты космического корабля.       — Что?! — так и не услышав хоть какой-то звук возражения с её стороны, отпускаю эмоции. — Хочешь что-то ещё сказать?       О нет, не сейчас…       Давление в черепной коробке становится до того невыносимым, что дорога перед глазами понемногу расплывается. На лице отчётливо ощущается жар и с каждой секундой всё больше. Пока от этого не становится совсем больно. Пока деревья на фоне не скрываются всё торопливее и торопливее, а стопа, вдавливающая педаль газа, не затекает, настолько я ускоряю автомобиль.       — Ничего, — показательно-громкий вхлип, — я ничего не хочу сказать…       И именно поэтому до сих пор не бросила трубку? Не смеши.       Она словно всё делает для того, чтобы вывести меня из равновесия. Сколько мы не отрывались от этой чертовой отвратительной игры? Ничего не меняется. Из раза в раз, изо дня в день.       Одни и те же слова, одни и те же поступки. У всех. У всех у них.       Они всегда такие. Люди вокруг. Делают вид, что думают не только о себе, и страшно удивляются, когда кто-то не хочет ввязываться в эти односторонние взаимоотношения. Лживые, ненавистные…       В попытке затормозить, не до конца осознанно делаю ровно обратное — вжимаю газ сильнее, сильнее. Пустая дорога впереди выглядит слишком безопасной. Обманчиво безопасной. Первый же поворот — я не смогу совладать с управлением.       Ты хотела сказать «ублюдки»? Кто именно из них?       Скрип шин по старому асфальту. Запах жженой резины.       — Агата? Агата, у тебя там всё в порядке?       Значит, она всё ещё здесь? И она всё слышала. Тем лучше.       — Я не хочу говорить.       Это правда. И не столько из-за того, что говорить нужно с ней, сколько от жгучей боли в лёгких. Встряска ли повлияла либо что-то ещё, но чем больше мне нужно разговаривать, тем меньше я помню, с какой периодичностью требуется дышать, чтобы это тело продолжило выполнять свои основные функции. Голова горит огнем.       И ты тоже не отключила связь…       С извращённым удовольствием смотрю, как костяшки пальцев наливаются синим цветом набухших вен.       Что именно ты хочешь от неё услышать?       — Прости меня, — сложная пауза, — прости меня, Агата…       Закрываю глаза, тщетно борясь с тяжёлым комком в горле.       Я хотела услышать именно это. Но не сегодня, не сейчас. Я хотела услышать это тогда.       — Давай позже обсудим.       Все чувства, вся злость, которая огромной лавиной сносила всё на своём пути ещё минуту назад, превратилась в пугающее опустошение. Провожу холодной ладонью по щеке, чтобы лишний раз убедиться, что она, хоть и всё ещё горячая, но абсолютно сухая.       Где-то очень крепко в подсознании я знала, что не смогу этого сделать. Я никогда не смогу простить её. И с тем же навязчивым желанием, с которым я надеялась услышать признание вины, я откладывала подобную возможность.       Неважно, сколько я готовилась к такому разговору, он всё равно застал меня врасплох.       Ведь теперь с её признанием нужно что-то делать, не так ли?       Именно так.       — Нет, погоди, — думаю, ранее я никогда не слышала, чтобы мать говорила подобным тоном, — я… Агата, с тех пор, как ты уехала, я… Ты нужна мне. Очень.       А вот и капля вечного в этом море перемен. От наивного, почти детского эгоизма матери стало слегка легче.       Вернувшись туда, откуда начали мы, снова можем быть собой. Забавно.       — Мам, если мы продолжим, я глупостей наговорю, — жар с лица отступает медленно и неохотно.       — Могу я позвонить тебе вечером? — И, оступившись, тут же разбавляет тон: — Если конечно этот идиот Пол не придёт опять вдребезги пьяным! Я сто раз уже говорила ему, чтобы он не распивал джин со своими дружками, но разве он слушает? Только и знает, что тратить наш бюджет! А знаешь? Ты была права! Да! Он не может продержаться ни на одной работе и никогда не хвалил мою готовку. Я устала от этого отношения. Вот увидишь — сегодня же выкину его вещи на улицу! Пусть идет к этой продавщице, которая ему глазки вечно строит. Клянусь, так и сделаю…       И чем больше она тараторит несусветной чуши, тем яснее я вижу лес, трещины на дороге, затянувшиеся серой пеленой облака.       — Не переусердствуй.       Мы обе знаем, что ничего из той чепухи, что она наговорила, она не сделает. Но если в произошедшем и было какое-то открытие, так это в том, что и сама я, наконец, поняла — я никогда не хотела, чтобы она менялась по-настоящему.       Всё это время ты просто перекидывала на других вину, Агата. Это они были тебе не нужны. А не наоборот.       — И когда это закончится? — риторически выкидываю уже после того, когда трижды попрощавшись, мать ушла и дальше вести с Полом двадцатую за день расправу.       Потолок салона авто, которому предназначался вопрос, за неимением других собеседников, равнодушно и справедливо молчал.       Возвращаюсь к педали газа, почти на автомате предварительно заглянув в зеркало заднего вида. Мимо успели проехать несколько новеньких легковых автомобилей. Заевшего взгляд внедорожника не было и на горизонте.       Словно его вообще не существовало.

***

      Есть у маленьких городков одна особенность, которая их привычно объединяет — все они имеют исконно собственные достопримечательности. Спроси любого жителя в самой затаённой глубине каждого штата, чем он гордится особенно сильно, и тут же узнаешь, что нигде, кроме как здесь, нет столь обширных полей, глубоких озёр и ни за что не найти такого количества самой разнообразной живности в ближайшем лесу.       Вот почему, будучи выходцем из точно такого же маленького городишки с огромными достопримечательностями, я не обратила внимания ни на изящную деревянную вывеску «Добро пожаловать в Оберн» с прыгающими на ней буквами, ни на изгиб бесконечно-высоких деревьев на подъезде к городу, ни на то, какой открылся вид с первого же попавшегося на пути склона. Не потому что, как правая защитница собственного дома, стала бы выгораживать края, в которых удостоилась чести родиться. Просто приехала сюда не за этим.       А ещё от того, что на первом же светофоре в окна автомобиля постучала какая-то девочка. Как минимум, в моих краях детей на середину дороги не выпускают, даже если всё движение стоит.       Заметив, что на неё обратили внимание, любопытствующий ребенок довольно облизнулась и постучала ещё раз, вызывая сомнение, стоит ли опустить стекло, чтобы уточнить, что могло понадобиться ей от незнакомых людей.       На сей раз выполнить задуманное не позволила уже мать девочки, которая, смерив авто недовольным взглядом, будто это я заставила её драгоценное дитя выскочить на шоссе, утащила девочку подальше.       — Как мило, — откидываю на сиденье солнцезащитные очки, в которых, с того самого момента как я въехала в город, уже не было смысла, и тщательно оглядываюсь, подумывая, откуда можно начать собственные поиски.       Когда Сэм окончательно расправился с третьим сном и, наконец, любезно очнулся, то соизволил в кои-то веки позвонить сам. Только в этот момент офицер удосужился сообщить, что в доме, который мне нужен, уже давно живут совершено другие люди, а значит, и отдалённого смысла туда ехать нет. Правда, неважно, когда он сказал это, сомнительно, что что-либо изменило бы планы.       Выше загорается зелёный, который почти пропускаю, поскольку позади не оказалось ни одного автомобиля. Одна я стояла посреди дороги, будто забыла как педаль газа нажимается.       Удивительно, как быстро я от этого отвыкла. В Нью-Йорке уже давно бы подскочила от количества гудков.       На глаза попадается симпатичное и довольно-низкое здание в чётких, пусть уже и местами выцветших жёлтых оттенках. Почти истёртая временем вывеска ещё пыталась сообщить, что за дверьми скрывается не что иное, как ресторанчик мексиканской кухни.       Отлично. Где ещё собирать сплетни, как не в местном общепите?       Помнится, что именно посещения кофеен и ресторанов послужили отличным стартом карьеры. Ничто не может разговорить человека лучше, чем полная тарелка и обоюдно-общее чувство безопасности. Не знаю, что служит причиной, но именно здесь люди почему-то никогда не стесняются говорить того, что думают, пускай их слышат все присутствующие.       Один раз какой-то студент прямо за моей спиной во всех подробностях хвастался своему дружку, как именно он вымогает у «своих девчонок» обнажённые фото, после чего сливает их в сеть. Апогеем тупости стало то, что он вслух предоставил этому самому другу доступ к облачному хранилищу, а потом ещё долго удивлялся, как так случилось, что органы правопорядка смогли его «хакнуть».       На заседании мне до зуда на языке хотелось порекомендовать молодому человеку впредь не разглашать пароль и адрес хранилища в общественных местах. Сама не понимаю, как в итоге удержалась. Мой прямой на тот момент руководитель — бывший прокурор штата — так хохотал от этого признания, что чуть не подавился лекарством.       Припарковываю автомобиль и блокирую двери, ежась от свежего дневного холода. То ли это климат Пенсильвании так отличается от уже привычной прибережной влажности, то ли нездоровое потепление крупных мегаполисов — не шутка, но Оберн явно напоминал о существовании зимнего периода в собственном округе.       Прежде чем оттолкнуть потрёпанную, но ещё белую дверь внутрь заведения, зачем-то отряхиваю от снега ботинки. Я и забыть успела, как быстро он налипает.       Как и предполагалось, стоит оказаться внутри, в нос ударяет пряный аромат специй, мяса и овощей. А ещё не менее соблазнительный аромат свежеиспечённого хлеба.       — Посетитель? — из-за стойки чуть ли не вылетает седой, слегка сгорбившийся в широких плечах старик. — Ну, добро пожаловать, проходите, проходите…       Не успеваю моргнуть, как в его руках оказывается что-то, очень похожее на серое полотенце, которым старик принялся старательно протирать первый же стол из тёмного дерева. Занятие его так увлекло, что к началу второй минуты могло показаться, будто ничего другое мужчину уже и не волнует, а наличие гостя в ресторане — это истинные мелочи бытия.       — Могу попросить у вас кофе? — опускаюсь на плотный, такой же темно-коричневый, как и столешница, диванчик и сцепляю пальцы рук.       Старик моментом выпрямился и почти обиженно нахмурил столь же седые, как и волосы, брови.       — Только кофе?       Беспокойно оглядываю интерьер, будто он мог бы дать мне подсказку из меню, поскольку я и малейшего понятия не имею, что тут принято подавать. Из неловкого положения меня выводит сам владелец — в том, что это не просто сотрудник, не стоило и сомневаться.       — Милочка, у меня на кухне пропадает свежайшая партия чоризо, а за нашим такос едут из соседнего штата и в очередь становятся, чтобы его попробовать! А курица?! Вы пробовали нашу курочку в панировке? Поверьте, никакой другой уже потом и есть не захотите! Или вы хотите бургеры? Это я мигом, только скажите — плита уже горячая! Сейчас я их быстренько!       — Нет-нет, не стоит, — ослепительный маркетинг владельца заведения мешает мыслить здраво, так что успеваю добавить единственное, за что успела зацепиться, — давайте курицу и кофе.       Мужчина, который уже почти скрылся за стойкой, медленно обернулся и по одной лишь вытянутой улыбке дал понять, что я не просто купилась на хитрый ход, а буквально добавила в его список облапошенных посетителей нового блеска.       — Понял, — и продемонстрировал желтоватые зубы с одной заметной коронкой, — порция из двенадцати крылышек. Это я быстро.       Сколько?!       Попытка сопротивления, как и сдавленное «стойте», наравне с поднятой рукой были явно лишними, когда спина старика пропала за ширмой с надписью «для персонала».       Вот вам и провинция. Меня так даже в Нью-Йорке никогда не дурачили.       Стоит этому удивляться либо нет, но старик вернулся меньше, чем через пятнадцать минут. К этому времени я уже успела отметить про себя, что несмотря на всю скромность и непритязательность забегаловки внутри достаточно чисто, чтобы принять оговоренную порцию из двенадцати крылышек без особой боязни не выдержать обратный путь.       Полы, выложенные окрашенной под мрамор плиткой, отливающие жёлтым цветом лампы на потолке и всё тот же оттенок на обоях. Между тем, нигде, ни на одном столике, которые попали в зону видимости, ни на стойке или креслах — ни пятнышка. До полной прозрачности отмытые стёкла холодильников с напитками. Явно не тронутые пылью небольшие занавески на потолке.       Чисто и аккуратно.       Даже слишком, учитывая, что ресторану явно не меньше десяти или пятнадцати лет.       — Лучшие крылышки в штате и большая кружка горячего черного кофе!       От безоружной улыбки старика как-то само собой получилось, что я едва ли не сразу расслабилась. Казалось, что в помещении и так максимально чувствуется запах пряностей, но стоило тарелке оказаться на столе, как в воздухе поднялся куда более насыщенный аромат свежей жаренной корки и соуса.       — Спасибо, — провожу пальцем по кружке, отмечая, что керамика и впрямь обжигает.       Вижу, что владелец вовсе не собирается надоедать единственному посетителю и вот-вот вновь скроется на своей кухне. Специально позволяю ему развернуться, чтобы посыл звучал более естественно:       — Так странно…       — Прошу прощения?       Идеально. Обернулся практически в момент. И тут же уставил взгляд на только что поданную курицу.       — Что-то не так? Пережарено? Слишком остро?       Не могу сдержать улыбки. Переживает. Оно и понятно.       — Нет-нет, с крылышками всё прекрасно, я хотела…       — Ничего подобного! — Возмущённо или нет, но старик тут же принялся мять бедное полотенце. — Вы ведь не прикоснулись к ним.       — По правде говоря, я не очень голодна, извините, — качаю головой и пробую вновь, — я другое хотела…       Не слушая, старик выпрямляется, на сколько это позволяют слегка сгорбленные плечи. Лицо его принимает забавную в подобной ситуации строгость.       — При всем уважении, — остро чеканит слова, — вы, конечно, гость, и вам знать лучше, но я с места не двинусь, пока не попробуете. Слово моряка!       Последние слова вводят в небольшой, но заметный ступор. От пальцев и до локтя проходится необъяснимая, волнительная дрожь. Такая знакомая и тёплая.       — Так вы бывший моряк?       Не понимаю, кто и кого тут пытается обдурить. Совершенно незнакомый мне человек. Но моряк. И стоило ему об этом сообщить — вот она я. Сижу, будто маленькая девочка, которой пообещали сказку на ночь.       — Бывших моряков не бывает, мисс, — всё также гордо отдаёт кивком честь. — И не пытайтесь меня заговорить — пробуйте, пробуйте! Будь я проклят, если вы не голодны.       Качаю головой. Знаю же, что совершенно не голодна.       Ладно, уважу. Но лишь один кусочек.       Натягиваю на ладони прозрачные целлофановые перчатки и макаю первое же крылышко в соус. Старик следит за моими действиями почти с победным восторгом.       А через минуту на всё помещение разносится его довольный крик:       — О! А я что говорил! Разве это не лучшее, что вы ели в своей жизни?       Закрываю глаза и киваю, опасаясь, что если сейчас вновь посмотрю на него, то по-настоящему раскисну. Либо крылышки оказались слишком великолепны, либо желудок решил меня подвести, тут же потребовав в разы большего, но я вцепилась в еду, словно волчица, голодавшая не меньше недели.       Словно по дороге сюда я успела умереть и отправиться прямиком в рай.       — То-то же, мисс, — старик закинул полотенце обратно на плечо, — и пусть никто больше не говорит, что Хэмиш плохо кормит своих гостей!       Замечаю, что старик вновь поглядывает на своё очевидное «укрытие» за ширмой, ведущей в помещение для персонала. Спешно откладываю крылышко.       — Погодите, — хватаю салфетку, чтобы вернуть хотя бы частичную презентабельность. Уверена, соус у меня сейчас буквально по всему лицу. — Я не понимаю.       — Что вы не понимаете, мисс?       Старик, он же названный Хэмиш, участливо сложил руки впереди и слегка наклонился в мою сторону.       — У вас действительно потрясающая кухня, — говорю не только потому, что планирую задобрить владельца комплиментом. После же перехожу к главному: — Я не понимаю, где все посетители? Разве сегодня не воскресенье?       Старик честно и протяжно выдыхает, а затем вновь хватает полотенце, разминая в ладонях.       — Ох, мисс, — искренне причитает, — посетители были. Двадцать пять лет назад вы бы мой ресторанчик и не узнали, клянусь вам! Я ведь со службы ушёл, чтобы открыть его. Мне все говорили, что я в этом гений. Все сослуживцы, ей-ей, не брешу! Рикки так и сказал когда-то: «Хэм, если ты не откроешь собственный ресторан, я с тобой в жизни больше не заговорю!». Как сейчас помню. И, разрази меня гром, он оказался прав. Во-о-он тот маркет видите? — вместо пальца указывает в окно полотенцем. — Вот там начиналась очередь на столик. Люди ждали по несколько часов.       — Но что случилось? — от волнения салфетка в пальцах превращается в бумажный ком. Может, это всё чушь собачья и связи нет, но слишком уж близкие даты. — Присядьте, прошу вас. И всё расскажите.       Уговаривать и на этот раз Хэмиша не пришлось. Скорее для приличия оглядевшись, старик послушно опустился на сиденье напротив.       — Туристы, мисс, — спокойно и взвешенно, — вот и вся причина. Раньше наш городок был жемчужиной штата. Вы ведь видели леса по дороге сюда? А озеро? Долгие годы ходили легенды, что оно обладает целебными свойствами. Некоторым приходилось по несколько дней дежурить, чтобы заполучить лучшее место на кемпинг. Даже местных донимали: один чудак из Калифорнии звонил в каждый дом, чтобы предложить обменяться на лето местом жительства. Конечно, у Тины Райзон на тот момент был целый пансион из коттеджей, но их и без того едва ли не за год бронировали. А уж к сезону охоты… Я всё ещё помню, как мне приходилось открывать веранду, чтобы разместить всех желающих отобедать. На восточной стороне города живут сестры Лэм и Пэм, так вот они — ещё совсем девчонки на тот момент — отработали сезон без продыху. Лэм столько заработала на чаевых, что купила в тот год автомобиль. И всё ещё ездит на нём, дура.       От разительного контраста в рассказе не успеваю сдержать смешок.       — Честно, мисс! Если проедете по авеню, а потом направо и до конца, то вы сами убедитесь. Слово даю, что автомобиль в тот же год куплен.       — Я вам верю, правда, — заглушаю ещё не забытый вкус от крылышек глотком горячего кофе, — но всё-таки, что произошло? Люди перестали верить в целебные свойства природы?       Старик поджал губы и ради какой-то собственной причуды протёр край стола полотенцем.       — Если бы, мисс.       — Тогда, что?       — Несчастный случай.       — Случай?       Старик отрешённо кивнул, сложив, наконец, ладони на столе. Чутье, которое хотя бы раньше меня не подводило, в полной готовности шевельнулось внутри и приготовилось впитывать информацию.       — Как-то осенью, лет двадцать назад, а хотя… Двадцать… Двадцать два года в этом сезоне стукнуло. Двадцать два года назад приехал к нам один гость. Разведённый, с дочерью. Как сейчас помню девчонку: пять лет, а на французском шпарила получше местной учительницы, вы уж мне поверьте, я знаю.       — Не сомневаюсь. Но что с ними случилось? Говорите, пожалуйста, говорите.       Нервно прикусываю губу, молясь, чтобы сегодня был неудачный для бизнеса день, и новых посетителей в ближайшие пару минут не прибавилось.       Мы точно копнули, куда нужно.       — Они специально приехали поздно, — Хэмиш будто и не заметил моего волнения, — тот гость… Он говорил, что его дочь ужас как боится собак. А вы сами понимаете, где охота, там и гончие. У одного только Ортиса был целый загон. Все как одна — породистые. Он так на этих своих животинах помешался, что, говорят, даже сына, как собаку, воспитывал.       — Чего-чего?       Старик вновь кивнул.       — Истинно так. Своего же сына. Неприметный такой мальчик… Как же его… Стэн? Сэн? Стиф… Имя такое…       — Стивен? — подсказка даётся легко, но с горечью.       — Точно, — сухой звук щелчка пальцев, — Стивен. Стивен Ортис. А вы откуда знаете?       Сжимаю чашку в руках.       — Предположение.       Какое-то время Хэмиш внимательно вглядывается, но после бросает это дело. Очевидно, счёл за чистую монету.       — В общем-то, намучился ребёнок. Сам я не знаю, мне это всё Лэм с Пэм рассказывали — они соседствовали с ними на тот момент. Но говорили, что Ортис-старший заставлял ребёнка наравне с псами по лесу бегать. Он и ухаживал за собаками. Кормил, мыл… Даже ночевал с ними в сарае, говорят. Очень уж он их любил. Да и собаки его понимали. Весь город тогда говорил, что малому одна дорога — в кинологи. Помните, про Тину Райзон? Которая коттеджи содержала? Так она всё ещё любит поговаривать про ту историю, как малой шёл по городу, и рядом с ним легавая. Крупная зараза, чуть ли не с самого пацана ростом. А злая… Как сам дьявол! Поверьте, уж эту псину все стороной обходили. Так вот, идёт Тина по парку, а ей навстречу этот демон. И без поводка. Тина у нас — суетная малость, так она сразу в собаку палкой тыкать начала, чтоб отошла подальше. Ну и та, конечно, бросаться. Уже почти в платье вцепилась, как пацан, который вообще стоял в стороне, даже голоса не повысив, просто приказал сидеть. И что вы думаете? Псина успокоилась! Сразу же. Подошла обратно и спокойно села.       — А если бы собака не послушала? Неужели бросилась бы?       Старик поднял повыше ладонь и тут же принялся трясти указательным пальцем в подтверждение.       — То-то и оно, мисс, — он стал говорить тише, будто прямо сейчас нас могли подслушать, — в этом-то и соль. В этом-то всё и дело.       — Простите, но… В чем?       — Все знали, что гончие у Ортиса с придурью. Вот в чем суть. Да он и сам не мог управлять ими лучше, чем сынок его. Он потом говорил, будто это невозможно, чтобы псина на человека бросилась. Пытался всех убедить, что в тот день та легавая просто оборонялась, хозяина защищала. А сама бы никогда. Но я не верю. После произошедшего не верю.       — Вы о приезжих гостях? Вы же о них поначалу говорили?       — Верно, мисс. О них. О них самых.       — И что произошло?       Старик молчал не менее двадцати секунд и в итоге покорно выдохнул.       — Считается, что это были дикие звери, мисс. Это я тоже должен сказать.       — Да что такого случилось?       Хэмиш сжал на столе ладонь.       — Звери, мисс, растерзали ребенка.