Эффект соглашения

Александр

Неделей ранее       Классика явно создавалась не для меня.       Все эти фильмы, затянутые мутной чёрно-белой плёнкой, звёзды раннего Голливуда со знакомой кудрявой прической, равняющей актёров друг с другом, словно кукол на распродаже. Раннее творчество Луи Армстронга, ну, или знаменитые «бессмертные» треки восьмидесятых…       Может, поэтому, когда в колонках разрывается низкий и басовитый женский голос, в голове стучит справедливое удивление, будто певицу эту я, пожалуй, знаю. Малая бы точно ляпнула аргумент в стиле: «А у кого ещё ты слышал такой же голос, как у Шер, дубина?!».       Да мало ли у кого.       Либо всё это пустое, а мне просто-напросто нужен очередной повод, чтобы отвлечься. Тоже вариант.       Потому что я не из тех людей, которые прячут мысли или находят утешение в придуманной кем-то киновселенной. И уж точно не из тех, кто копается во вскрытых ранах, будь то свои или чужие.       Те, кто считает аналитику самокопания сложной процедурой, быть может и правы, но разве что отчасти. Такая уж вещь, эта хвалёная правда — у каждого своя. Как уверенность, заблуждение, чувство совести и всё то прочее, чему нельзя доверять.       Маленький момент. А что я сейчас делаю?       Убеждаю себя в том, что не мучаюсь от духовных угрызений за сворованные из тумбочки Харрис документы.       Да, спасибо, Джимини.       Нет, но если оценить, с другой стороны — неужели это преступление? Прокурор не ставила правил пребывания в гостях и не говорила, что её вещи трогать нельзя. Тем более, что мы и так уже почти как родные.       Да-да, прям одна Сатана.       Джимини… Заткнись, а?       Во-первых, это не все документы, а лишь те, которые так или иначе касаются дела Келли Уилсон, и которые прокурор сама, на минуточку, не прикрепила, видимо, к официальному расследованию. Иначе, зачем она хранит это дома и зачем так загадочно щурилась, включая запись для Зака Уилсона? Во-вторых, это было не специально, они сами попались на глаза — лежали в тумбочке. В-третьих, я просто хочу съездить в точку, где Келли точно видели живой в последние дни — замусоленное в диалогах до дыр агентство по трудоустройству на Элизабет-авеню.       Знаю, поначалу — ну а у кого горячей головы не бывает? — мне и самому казалось, что первая причина, по которой могла случиться трагедия, это присутствие в городишке нашего душки Джексона. Только вот сейчас, слегка встряхнувшись, я, наконец, чувствую, как потерянная часть мозга с легким хлопком встаёт на место, а события прошедшего месяца начинают соединяться во что-то более логичное.       Если опустить момент, в котором у полиции до сих пор нет никаких доказательств или намёков, хотя бы частично ткнувших в его сторону, то и сам друг из прошлого услужливо залёг на дно. Да, первые две жертвы — Линдси и Виола — имели с Келли то самое общее, за что братишка Джордж мог бы зацепиться: они были близки ко мне самому, а значит, то был точно самый простой способ намекнуть о своём возвращении.       Но история Келли слишком прямо, слишком явно выходит из общей. Как минимум, я мог не знать о присутствии девушки в городе, как максимум, напрочь забыть о её существовании, а значит… Значит, что произошедшее действительно может носить характерный знак случайности. Совпадения. Как угодно.       Джексон ещё объявится. Чую, что объявится, но для начала нужно поправить то, что уже наворотил. Потому как, разогнав жажду прокурора на его поимку, я явно переборщил.       И поскольку признавать небольшие проколы — не самая сильная сторона моей сущности, будет лучше, если сам и разберусь. Скажем так, устрою прокурору парочку выходных дней. Ещё поблагодарит.       Для начала, уточним, почему Келли вообще поехала в это агентство. Какая-то слишком уж хлипкая конторка для девушки, получившей хорошее высшее образование. А значит, что вариант только один, и кто-то очень услужливый предоставил ей рекомендацию. Кто-то, кто мог бы любезно «посидеть с детьми», пока она катает туда и обратно. И, собственно, тот самый «кто-то», у кого в таком случае была вполне реальная возможность отравить их.       Точно не нянька, поскольку Келли бы сразу заявила о ней в своей прощальной записке. И… Похоже этого загадочного помощника не знает сама прокурор Харрис, разве нет? Должна же быть причина, по которой она заявила лишь про контору.       Именно сейчас и именно потому, что голова начала мыслить ясно, в ней зарождается мысль, что поездка на Элизабет-авеню могла быть простой приманкой. Интересно, кому же Келли доверяла настолько, что не просто последовала рекомендации, но и детей оставила с ним? В том, что человек был один и тот же, я не сомневаюсь.       Выруливаю на пустую парковку перед невысоким кирпичным зданием и приглушаю мотор, наблюдая, как в переулке парочка плохо одетых личностей в потёртых шапках старательно перелезают за ограждение мусорного бака в поисках наживы.       Приоткрываю окно, в надежде минутку передохнуть, а рука сама тянется за недавно открытой пачкой сигарет. Блеск зажигалки и салон окутывает приятный тяжёлый дым. Курить в одиночку никогда не выглядело правильным. То ли дело, когда ты, словно юнец, делишь сигарету в компании на двоих, а кровь подстёгивает забытое ощущение, будто вы делаете что-то запретное. Возможно, не для тебя, но для партнёра уж точно.       Интересно, прокурор Харрис знает, что как бы элегантно она ни старалась выглядеть в такие моменты, её ладони напрягаются так, будто нас вот-вот застукает кто-то из её знакомых? Застукает и тот час накидает девчонке наставлений за шкирку.       Да уж… С кем, с кем, а с ней точно в какой-то момент всё пошло не так. Вот только в какой?       Когда она появилась на первом заседании с этим своим прищуром, словно пытаясь доказать всем и вся, что является знатоком дела, или в квартире Эшли, где явно пыталась прогнать меня с балкона и столь откровенно разозлилась, зная, что не уйду?       Неправильно, точно неправильно и сложно, но уверен, что я с самого начала хотел разобраться, точнее нет, я должен был разобраться, должен был понять, чем она дышит. Что там в этой голове, наполненной тараканами идеального правосудия?       А что в итоге? Ничего.       Раньше это казалось в порядке вещей. Опередить кого-либо в погоне за честью подсудимого, принести в чью-то жизнь ярких впечатлений и самолично наблюдать, что впечатления эти действительно никто уже не переплюнет, приписаться к Янгам в качестве ещё одного заботливого братца и далее, далее…       Каждый раз, как новый вызов, бросая который с победно поднятой головой, я чётко ощущал, как в крови поднимается эндорфин, а на воображаемой полке достижений громоздится очередное звание «Большое человеческое спасибо!».       Ну и мелочи для души, конечно.       Перевести на себя внимание, когда прокурор назначила свидание братцу Янгу? Без проблем. Оказаться рядом, когда в голову Харрис лезут важные для расследования идеи? То, что доктор прописал. Напроситься в гости, зная, что собственная рожа — буквально последнее, что госпожа прокурор хотела бы видеть в своей гостиной? Заверните, два!       Но уж точно не всё остальное.       Первое правило адвоката — нельзя верить в обман самому. Могут верить другие, но не ты. И я ясно знал, что если позволю грани раствориться, это будет ошибкой. Это будет неправильно. Хуже, в разы хуже, чем нагоняй за распитие алкоголя несовершеннолетним.       Знал, что если останусь с ней, то одной ночи будет мало. Будет мало просто взглянуть на Харрис, как на часовой механизм. Мне потребуется всё.       Факт, который уже не изменить.       Ладно, мистер «Тупая бошка», если ты с этим разобрался, то и остальное будет на «‎раз плюнуть»‎. Меньше слов, больше работы.       В конечном итоге, я отправился сюда, не для того чтобы предаваться философии. И на папке с именем Келли Уилсон не стоит печать «дело закрыто». Пока не стоит.

***

      Сонный, неопрятный сотрудник агентства по трудоустройству изумленно провел рукой по лицу, стоило навязчивому звуку колокольчика известить о появлении посетителя.       Нельзя винить парня — если бы я сидел на его месте, то тоже бы удивился, с какой стати в первый же рабочий послерождественский день кто-то заявился к ним за консультацией.       — Выходные удались что надо?       Шутка выглядит в должной степени лишней, но трудно обмениваться вежливыми приветствиями, когда собеседник сонно моргает и принимается звучно прочищать нос в замызганный платок.       — Простите? — гнусавит и сразу выпускает, вероятно, лучший напор воздуха в забитых ноздрях.       — Не бери в голову, — по привычке опираюсь локтем о стойку, — я ненадолго, чисто пару вопросов задать и можешь пускать слюни на стол дальше.       Осоловело хлопнув короткими ресницами, пацан заторможено утёр край рта и, заметив, что никаких слюней там не было, наконец разозлился. Лицо его посерело, а брови сдвинулись в подобие указателя плохого настроения.       — До пятого января обработка заявлений не производится, далее в стандартные сроки, задержка может составлять…       Сотрудник лениво потянулся к одному из бланков и зачем-то поправил на груди потёртый бейдж, где красовалось имя «Роберт».       — Не утруждайся, Роб, я не ищу работу, — на автомате протягиваю визитку, отчего овечьи глазки сотрудника застопорились на ней, будто чтение букв сейчас выглядит задачкой едва ли менее сложной, чем экзамен по прикладной физике.       В ноздрях пацана хлюпнуло, он сипло втянул пару глотков воздуха и, в конце концов, напыщенно заверил:       — Я не Роб.       Вот же ж проблема мирового масштаба. Да хоть Роберт Дауни-младший.       — Не суть, — забираю визитку обратно, чтобы заранее оградить себя от звонков Роба в какой-либо непредумышленной ситуации. — Лучше подскажи, чья смена была в период… Ну, допустим, числа с пятнадцатого.       Роберт долго сверлил мой лоб серыми глазами, после чего недоверчиво потянул бланк, который уже было почти всучил, обратно.       — Ну, моя, — попытавшись вернуть пустое заявление к собратьям распечатанных листов, парень предсказуемо помял его. Вновь рассердился. — Брианна на больничном до конца недели. Руку сломала.       — Чудесно, Бобби, — тянусь к нагрудному карману за фотографией.       Брианна — просто умничка, раз взяла столько выходных дней.       — Я Роберт, — вновь поправил бейдж с именем, на этот раз очевидно показательно.       — Да-да, Руперт, я понял, — будь здесь госпожа прокурор, она бы заживо сожгла, — Подскажи, любезный, вот эту девушку не видел случаем?       Парень вперился взглядом в фотографию и, вот уж удивление, честно напряг брови, пытаясь разглядеть черты лица. Еще живая на фото, Келли довольно улыбалась, поднимая повыше маленькую ладонь младшего ребёнка, восседающего на её коленях.       Наглядевшись вволю, он поднял голову повыше и противно оскалился, по-видимому, считая, что теперь у него есть неоспоримое преимущество перед человеком, который, как могло ему показаться, пару минут назад оскорбил его, как никто и никогда.       — Может быть, — потянулся к замызганной салфетке и утёр нос, — а может, и нет. Вам-то что?       Значит, видел. Закономерность или нет, но на эмоциях люди почему-то всегда лучше вспоминают. Тем более, что правду мне бы говорить явно никто вот так сходу не стал: закон о персональных данных и всё такое.       Короче говоря, нет у меня времени делать всё по правилам. Тем более, если правила сами по себе — не оплот закона. Келли, к сожалению, уже всё равно, огласит кто-то факты её личной жизни или нет.       — Роб, ты точно хороший парень, так что скажу как есть — чем больше он думает, что сможет насолить в ответ, тем ярче зажигается взгляд, — моя клиентка, миссис Уилсон, очень нуждается в… Скажем так, подтверждении, что у нее всё на мази.       Равнодушие в поведении сотрудника прибавляет уверенности копнуть дальше. Даже получив аудио-запись, ни я, ни прокурор, ни стая полицейских под командованием Тоторо не могут быть уверены, что Келли приходила сюда получать работу. И пока эта бюрократическая команда доберётся до агентства со всеми своими бумажками… Ладно, откровенности ради, они будут здесь довольно быстро.       Но я могу решить вопрос раньше. Вот и всё.       — От меня вы чего хотите? — гнусавит Робби, вперившись маленькими глазами.       — Ты же можешь предоставить бумажку или какое там подтверждение, что она заключила с вами контракт, верно, парень? — лениво оглядываю рабочее место, предполагая, что это доведёт его окончательно. — Её имя Келли Уилсон. У-и-л-с-о-н. Не упусти случаем пары согласных. Давай, заводи свой факс, время поджимает.       В глазках Робби мелькает идея, буквально начертанная на его же лбу, а после он их закатывает.       — Слушайте, приходите в смену Брианны. Я же сказал, я не уверен…       — Да-да, — отмахиваюсь и запускаю ладонь в карман, где залежалась пара купюр по пять баксов. Роберт что-то начал раскачиваться медленнее, но мы его подгоним. — Мне неважно, кто и в какую смену тут был. Просто напиши, что у вас был с ней контракт и всё такое. Я не прихватил паспортных данных, но уверен, где-то у вас должны были заваляться. О, и это за беспокойство.       Небрежно впечатываю купюру в стол, после чего по серости лица малыша Боба тянется стойкий красный цвет. Ну да, пять баксов за испорченное настроение — буквально выстрел в цель. Теперь его возмущение на нужном уровне.       А уж судя по тому, что из растёртого до шелушения носа теперь едва ли не яд течёт, можно не сомневаться — видел наш Робби девушку в живую. Своими собственными маленькими глазками. Редко ошибающееся чутье так и шепчет: Боб не просто узрел её, но и прекрасно запомнил встречу.       — Можете запихать свою благодарность куда подальше, — процедил, но не очень-то и громко. Кажется, заложенный нос мешает бедолаге говорить. — Никакого контракта с вашей клиенткой мы не заключали. Всего хорошего.       И опять эта противная улыбочка. Ну разве парень не золото?       — Нет, нет, точно заключали, — строю серьёзную мину, а сам едва держусь, чтобы не рассмеяться. — Проверьте по базам. Сам же сказал, что, возможно, твоя подружка тут была. Ну, давай-давай. Что изменится, когда я вернусь с заявлением от клиентки? Не будем тратить время друг-друга, Боб, серьезно.       — Да хоть целую декларацию тащите, — парень ощерился в желании сделать улыбку более любезно-агрессивной, — ваша клиентка приходила всего один раз и сказала, что ей уже должны были предоставить оффер. Сами понимаете, это так не работает.       Оп. Вот наш кролик и заговорил.       Пробегаюсь пальцами по стойке, отвлекая сотрудника и выигрывая время, чтобы задать более-менее уместный вопрос, который будет способен дожать его окончательно.       — Робби, Робби, Робби, — потихоньку утаскиваю предложенную ранее купюру в карман. Гордость не позволит ему принять скромную оплату, но сейчас важно разозлить бедолагу и того больше.       Замечаю на стенде фото пятерых сотрудников. Среди них всего одна девушка. Явно не тронутые краской волосы, симпатичная улыбка и скопленные на переносице веснушки.       Взял все её смены и работает почти месяц без выходных… Не выглядишь ты как парень в отношениях, Бобби.       — Ладно, — разминаю плечи и особенно громко ударяю пальцами по столу, словно напоследок, — я понял. Так когда будет смена вашей Брианны, говоришь? Она ведь любит цветы? Или лучше с шоколадкой?       Теперь бордовым цветом налились уже и глаза паренька. Он спешно оглянулся на стенд с фото, преследуя моё внимание.       — Сказал же, не было никакого контракта! — почти заорал, вернувшись обратно. — Эта девица пришла и сказала, что «кто-то там» уже позаботился о её трудоустройстве. У нас так не работает, поняли?! Никто не собирается получать штраф за то, что пристроит очередную скандалистку вне очереди. Брианна вам ничего нового не скажет, это я был на смене!       И чего ради было столько пустых речей?       — Ну хорошо, — расслабляюсь так, чтобы Боб видел, что я ему почти верю, — приму за истину. Кто там ей обещал работу?       — Я-то откуда знаю? — вот теперь пацан вполне честно развел руками. — Она так промямлила имя, будто сама его не придумала. Я только помню, что не было у нас таких сотрудников. Ошиблась дамочка, поняли?       — Понял, — поднимаю обе ладони, — дамочка ошиблась. Я с ней… — совесть, как редкая гостья, настырно мелькнула. Фраза «Я с ней поговорю» не прозвучала. — Мы проверим эту информацию. Спасибо… Роберт.       Услышав впервые за день своё имя в правильном контексте, сотрудник начал понемногу оттаивать. Краска с лица стремительно покатилась обратно к шее. Окончательно скрепив соглашение о том, что никто не в обиде, пацан громко чихнул в многострадальный платок.

***

      Всё не должно было случиться так, как случилось в тот день. Когда, продравшись через череду тисовых кустарников, я уже ухватился за высушенный на солнце подоконник обеими руками, голос Стива не должен был окликнуть меня со спины.       Он не должен был, почти не задав вопросов, помочь вскарабкаться и пролезть через небольшое приоткрытое окно, а после и позволить себя затащить туда же, пока владелец дома, как нам показалось, очень вовремя свалил за очередной порцией дешевого пойла в ближайший супермаркет.       От сумасшедшей выходки в ушах звенело настолько, что я почти не слышал шепота друга.       — Я не уверен, что он станет здесь что-то прятать. — Очередная попытка утянуть меня обратно, хотя его же предыдущее решение выглядело как безоговорочная поддержка.       — Боишься?       Отвратительный вопрос. Отвратительный поступок. Потому что Стиву, не скрывая, было, чего бояться. Весь класс знал, что лучшим наказанием для Янга окажется обычный домашний арест. Один раз он пришёл с алеющим на скуле синяком, но так и не признался, что родители поднимают руку. Ни разу.       А я? Что я? То, о чём родители не узнают, смуты в доме не нанесёт. А если и нанесёт, максимум, на который они способны — вытащить из комнаты телевизор.       Они сами всегда говорили, что в нашем доме есть не только правила, но и права. Честности ради, права действительно были.       Право на владение телефоном — стабильные тесты на сто баллов. Право на домашний интернет — отсутствие вызовов в школу за нарушения. Неважно каких — никто на эти вызовы приходить не собирался. Право на личные расходы… Нет такого права. Есть подконтрольная кредитка с проверкой каждого расхода. Не для того чтобы убедиться, не покупаю ли я тайком что-то запрещённое. Для того чтобы проще было составить список конфискаций, в случае если первое и второе правило не имеют никакого значения.       Так, в двенадцать мне ясно дали понять, что возвращение позже девяти вечера — затея плохая, сумбурная и вызывает в родительских сердцах уйму суматошного негодования. Блокировка карты и арест полного имущества вплоть до постера на стене быстро разжевали полную степень их беспокойства.       Утром мать сама сварила свежий какао и ласково взъерошила волосы, вместо нагоняя, который по домашнему закону полагается всем шалопаям, устроившим подобный трюк. Угрюмо насупив брови, я отодвинул кружку подальше, всей бунтарской сущностью намекая, что ничего не стану пить, пока вещи не вернутся в комнату. Просмаковав собственную яичницу с беконом, она вылила какао в раковину, чмокнула в щеку и, пожелав хорошего дня, ушла на работу одна, позволив обдумать накопившийся негатив на сиденье школьного автобуса, вместо уютного и чистого, в родительском авто. На столе остался аккуратно упакованный пакет с ланчем. Мне и теперь порой чудится, будто я всё еще чувствую мерзкий аромат куриного филе под сырным соусом.       — Чего именно? — процедил Стив. — Того, что из-за тебя у нас начнутся неприятности?       Граммофон, качающий по кругу что-то из певческих талантов шестидесятых, скрипнул и умолк. Раздражение друга должно было вызвать одну из двух реакций: ответный негатив или резкий приступ вины. Мне же душу грело понимание, что несмотря на возможность ещё раз отхватить побои тяжелой рукой приёмного отца, он все-таки затащил в эту дыру собственную задницу, лишь бы моей ничего не угрожало.       — Не дрейфь, — чем больше тот злился, тем больше уверенности наполняло мальчишескую грудь, — мы туда и обратно. Этот чудак и не заметит.       — Куда туда, ты ж…       Вопрос остался проигнорирован. Мой нос уже сунулся в обеденную зону, увешанную какими-то придурковатыми картинами раннего импрессионизма или типа того. Цветы на столе, два стула друг напротив друга и наполненная конфетами фарфоровая ваза.       — Ну, по крайней мере, мы знаем, что он соблюдает порядок в доме. — Когда я вновь вытащил голову обратно в гостиную, лицо Стива всё ещё выглядело так, будто я только что перед ним поставил в угол его младшую сестрицу за какие-нибудь проделки.       Не знаю, с чем это могло быть связано, но с самого появления Эшли в их семье малую друг обожал до нездорового помешательства. К тому моменту я ещё ни разу обезьянку не видел, но внутри время от времени смело так копошилось недовольство. Все рассказы о их семейных поездках, проказах в доме ребёнка и «побратательство» в виде прикрывания спин друг другу… Я малейшего понятия не имел, почему это так бесило. Но бесило. Знатно бесило.       Особенно в такой момент. В момент, когда кажется недостаточно простого проникновения вдвоем на чужую территорию. Если хочешь поддержать — делай как следует, а не в вполоборота.       — Тебя это что, забавляет, я понять не могу?!       И тёмные гневные глазки в придачу к скрещенным рукам. Может, и неправильно, но забавляло. Как доза свежего адреналина прямо в голову, или куда там их девают? Как сдавленный смех в туалете, пока уборщик пытается найти, какой подонок успел надымить на перемене.       — А ты хочешь, чтобы через неделю-другую мы прочитали в новостях про кого-то ещё?       Плохая фраза. Максимально. Но доказать, что ты прав, хотелось больше, чем приводить здравые аргументы.       — Не хочу.       Я выглянул через окно в сторону подъездной дорожки, чтобы убедиться, что на горизонте также чисто, как и ранее.       — Тогда за дело.       Джексон ни за что бы не понял, что в его доме кто-то рылся. Так мне казалось. Не потому что в доме был бардак — его вообще не было. А потому, что он пьяница. А пьяницы — люди по природе глупые и невнимательные.       Удивил ли меня тот факт, что ни на кухне, ни в обеденной, ни в других комнатах я не обнаружил того картинного скопления бутылок, какие обычно рисуют во всяких фильмах? Нет, разумеется. Хватило пивных запасов в чужом холодильнике.       — Слушай, это бесполезно, — вновь писк Стивви (о, в этот раз он, однозначно, удостоился звания Стивви) откуда-то из гостевой гардеробной.       Уверен, в тот момент я раздражённо выдохнул. Сам видел, что бесполезно. Даже попытка оценить сборник старых дисков на полке — вот зачем они нужны в наше-то время? — ни к чему не привёл.       — Понял, понял, — отмахнулся в сторону, предполагая, что друг там, — загляни в кабинет, а потом на второй этаж зайдём и…       Судя по всему, друг так и не понял, что фразы я не окончил. Со стороны соседнего двора раздался громкий собачий лай. Самый последний дом на ряду — старушка Кляйн. Её псина на дух никого не переносила, но этого странного Джексона особенно. К слову, взаимно.       В момент я оказался у двери, стараясь как можно незаметнее подглядеть за штору, не возвращается ли хозяин дома, когда…       — Алекс…       Не то хрип, не то попытка окликнуть со стороны кабинета.       — Тш, — он не видел меня, но я всё равно приложил палец к губам. Чёртово солнце вдарило прямо в щель между тканями штор, и разглядеть что-либо не представлялось возможным. — Давай в сторону заднего двора! Там через забор перемахнем, живо!       Полный решимости нестись в другую часть этажа, я резко развернулся, столкнувшись с бледным, под цвет занавесок лицом друга.       — Что? Говорю же, ид…       Я понял что. Очень быстро. В руках Янга был широкий яркий красный бант. Мне казалось, будто я видел оставшийся на металлической заколке светлый детский волос. Тот самый, мать его, бант.       Лай усилился.       А я так и не смог ничего сказать. Растерянное лицо Стивена. Забытое чувство самосохранения. Какой-то несуществующий задний двор.       Скрежет ключа в замке.       Чего я не помню, так это в какой момент Янг схватил меня за рукав и почему мы ринулись на второй этаж. Зачем я начал шипеть в его сторону какие-то уже неважные глупости, что нельзя трогать улики и почему не позволил выбросить грёбанный бант на пол, ведь нас и так застали буквально с поличным.       Когда друг втолкнул меня на лестницу, я по-прежнему свято верил, что мы остались незамеченными. Несмотря на весь грохот, который устроил, ударившись коленом о ступень. И верил в это до тех самых пор, пока спустя несколько минут, уже вслед, где-то относительно далеко за спинами не раздался первый выстрел. И треск дерева. Вероятно, пьяный идиот зарядил по собственной каминной стойке.       — Я тебя видел!       Пьяный рёв. Не крик.       И детская спальня в глазах. Накопленные на одеяле розовые цветы. Гардеробная с кучей платьев. Стук мобильника о пол, пока друг открывал скрипящую белую дверь гардеробной.       — Что нам делать?       А в голове стабильное понимание, что я не знаю. Не знаю.       Думал ли я, что ползти за выпавшим из заднего кармана телефоном точно не стоит? Предполагаю, что да. Но это никак не повлияло на решение. Я ринулся не потому что возомнил себя героем, а потому что злился на Янга.       Да, осознание, что он отправился за мной практически в преисподнюю льстило, но в самый разгар событий, наравне с виной перед другом дыхание перекрывало неукротимое чувство досады. За то, что теперь, ровно из-за этой самой вины мне приходится следить не только за своей, но и за его задницей. За то, что он не предпринимает абсолютно никаких попыток, чтобы помочь мне по-настоящему, а не прицепиться лишним якорем на шею.       В первую очередь, я не хотел, чтобы случилось непоправимое. В тот день красочное представление, как оба мы лежим в чужом шкафу с простреленными головами, уже вовсю разыгралось в юношеском воображении. И мне казалось, что даже так, даже оказавшись по ту сторону мира, если таковой и существует, я буду вынужден раз за разом переживать это тяготящее чувство вины. Злиться от одного её существования.       К счастью либо разочарованию, головы остались целы. Мы сами остались целы. Сиганули со второго этажа, когда этот психопат ворвался в комнату и практически вслепую устроил ряд выстрелов. Не подходящее поведение для хладнокровного маньяка, сам знаю.       И потому не говорю об этом инциденте нашей всемогущей леди-прокурору?       Возможно.       Он был пьян.       Он просто был пьян.       В подобном состоянии люди способны на многое. Куда больше.       Одна из клиенток прямое тому доказательство.       Как сейчас помню: впившееся до отвратного мельтешения в глазах пальто грязно-бежевого оттенка, немытые волосы и кривые зубы, из-за которых их обладательница жутко шепелявит. Её длинная, больше присущая вытянутому богомолу фигура неслась навстречу, размахивая не менее непропорциональными руками. И этот вечный писклявый голос:       — Мистер Нильсен, мистер Нильсен! Я ждала, пока вы появитесь!       Кларриса Ховард в своем полнейшем великолепии. Когда-то юниорша в художественной гимнастике. Шибанула партнёра призовой статуэткой по голове в пылу нетрезвого спора за последнюю не поделённую устрицу.       Её невинный внешний вид — едва ли не первая заслуга, по которой дело мы выиграли. Никто из присяжных не поверил, что милая, пусть и неопрятная спортсменка могла бы прибить парня какой-то там статуэткой целенаправленно. Ну и причина ссоры тоже малость подсобила: в тот раз мне удалось рассмешить присяжных на добрые пять минут, детально описывая, почему техника удара мало была похожа на умышленное преступление, в то самое время пока бедная подсудимая могла думать лишь о последнем куске устрицы.       И чёрт бы с ними, с этими устрицами.       Поправляю зеркало заднего вида, по привычке вглядываясь в поток выходящих из больничного крыла пациентов. Под самым затылком пульсирующим волнением бьёт воспоминание, что я дал себе слово — если выловить здесь Уилсона не получится до субботы, то я брошу эту затею. В конце концов, ребёнка могли выписать и до первых Январских дней, но как последний придурок, я надеялся, что это не так.       А поговорить с овдовевшим супругом мне требовалось. Как и прояснить пару моментов.       В какой-то степени было проще, конечно, просто позвонить. Но после красочных рассказов малой, каким отборным лексиконом был покрыт с головы до ног бедолага Тоторо, когда пару дней назад хотел пригласить Зака Уилсона для дачи новых показаний, планы переменились. Не люблю лишние эмоции по телефону. А вот, глядя в глаза, обычно такие смельчаки теряют половину собственного пыла.       И да, уточнить дату выписки у врача я тоже пытался. Не знаю, за что больше стоит поблагодарить госпожу прокурора — давление на врачей или самого Уилсона — но никто, в том числе самые легкомысленные медсёстры, в итоге, не обмолвились и словом об этой информации.       Вот почему, уже почти неделю я торчу на одной и той же парковке, выглядывая, где там наш ответственный родитель. Настолько ответственный, что ни разу не посетил собственного бутуза просто так.       И всё-таки эти идиотские устрицы… До какой степени надо было напиться, чтобы завалить парня, причём выше тебя на целую голову, золотой статуэткой из-за устрицы? Психологический портрет подозреваемых — обычно не часть моей работы, я не сопровождаю вместо тюремной решётки в больничную палату, не тот профиль. Но все-таки…       Тянет на то, что в отношениях парочки и без того проблем было навалом. А что наш Джексон? Он точно не псих. Психопат? Быть может. Но не псих. А истинные психопаты так себя не ведут. Не гоняются за жертвой с охотничьим ружьем наперевес, пусть и спьяну. Защита? От чего бы?       Вот что не укладывается в голове: у него не было мотива разнести собственный дом только ради того, чтобы снести чужие головы. Он вообще не знал, зачем именно мы пришли. Не мог же он чувствовать столь сильную угрозу, решив, что мы конфеты из вазы воровать притащились?       Ладно, прокурор. Ты победила.       Палец падает ниже, и на экране загорается имя. Раз время выдалось, как никогда подходящее — кто его знает, когда Уилсон объявится на этой парковке? — пора перестать прятать факты, и, наконец, всё обсудить.       Ты так считаешь, или желание напомнить о себе?       Пропущенный. Внутренний голос едва ли не булькает, когда затыкаю.       Ты не получишь большего и ты знаешь это.       Пропущенный.       Так стремишься испоганить ещё чью-то жизнь?       Пропущенный. Гудки. Пропущенный.       Да, мальчик, действуй. Ведь выходной для того и существует, чтобы прокурор выслушивала твои новые безумные теории, так?       Какая-то низкорослая старушка подпрыгивает на месте до небывалой высоты, когда кулак ударяет по автомобильному клаксону, и звук задерживается, пугая несчастную и того больше. Потёртая папка вылетает из рук, а ветер с озорством подхватывает листы бумаги в жадном порыве утащить их как можно дальше, чтобы бабуля точно не сумела догнать, разве что сломала колени.       — Черт!       Дверь хлопает не больше, чем через пару секунд. Старушка не видит — она следит, как один из жёлтых листочков летит выше и выше, собираясь попасть на ближайший фонарный столб.       — Позвольте, помогу.       Лист пугливо дёргается, стоит его поймать и предотвратить полет.       — Спасибо, молодой человек, — слишком укоризненно для благодарности бормочет куда-то под нос старушенция, — если бы вы меня ещё и не напугали, вот было бы славно. О-о-о-чень славно, молодой человек.       — Да, — поднимаю второй, слабо взметнувшийся, едва протянул к нему ладонь, — психанул слегка.       Старушка загадочно пожевала губами и собралась что-то добавить, как резко кашлянула. Достала тканевый платок, после чего утёрла губы и зачем-то щёки.       — Помогло? — Какая-то очевидная ирония в её голосе заставляет усмехнуться.       — Не особо, — честно признаюсь, протягивая старушке её пропажу.       Она недоверчиво смотрит на разлетевшиеся листы, и лишь спустя время становится понятно, что она их считает. Убедившись, что количество рецептов осталось в целости, довольно протягивает морщинистую ладонь, забирая бумажки обратно.       — Сомневаетесь? — уточняю только от того, что уж больно интересно послушать её ответ.       — Не похожи вы на человека, который выручает, — выдыхает, но листы прячет обратно в папку.       Интересно. Вообще-то, именно этим я и занимаюсь.       — А на кого тогда?       Вновь пожевывает губы и, не торопясь, оглядывается вокруг, словно что-то выискивая.       — Вон на него, — тычет папкой в толпу, — тоже, как вы выразились, «психанул». Ворвался прямиком в очередь. А ведь я, мой дорогой, отстояла положенные полчаса на своих ногах. Вся молодёжь предложила присесть, но я-то и не развалина! Я постою, постою, мой хороший. Да только людей толкать, чтобы мимо пройти, знаете ли, дурной это тон. Я ведь тоже к правнучке пришла. У него ребёнок болеет, да ведь и у меня… Внучка, душа моя несчастная, вот уж как второй год на тот свет отправилась. Кто у правнучки останется, кроме нас с дочерью, бабушкой её, значится? Плохо это, милый, плохо…       Честно пытаюсь вникнуть в то, что говорит пожилая дама, но сосредоточиться получается лишь на нервном, взъерошенном, ссутулившимся и очень знакомом человеке. Представленный ранее в комнате для допросов Заккери Уилсон усаживал тепло одетого ребёнка в специальное кресло на заднем сиденье автомобиля.       — Вот, — почти не глядя протягиваю старушке первую попавшуюся в визитнице купюру, и после того как понимаю, что она подозрительно долго не берёт её, оборачиваюсь, чтобы словить полный недовольства взгляд, — для правнучки. Не злитесь, это без умысла. — Брови не разглаживаются, так что спешу убедить ещё разик. — Не от меня. Это за того урода.       Слова достигают цели, и вот теперь старушка берёт бумажку очень даже оперативно. Отскакиваю, чтобы успеть догнать Уилсона до того, как он покинет парковочное место и резко притормаживаю, чтобы вернуться назад. Достаю из визитницы ещё кое-что.       — А это от меня, — настойчиво вкладываю в руку номер, — на всякий случай. Звоните, если что-то понадобится.       — Ой, родной, — качает головой, задерживая на месте, — кто ж тебя таким приветливым быть научил? Не иначе, девица? Старший сын у меня такой же был… Как жену-то свою первую, почитай, покойницу уже, встретил, так ведь…       Глупо улыбаюсь, пытаясь искренне не думать, почему в жизни незнакомого мне человека может быть так много потерь на одну семью. Проверяю, не умотал ли Уилсон. Не умотал. Пристёгивает своего малого.       — Так тебя звать-то как, милый?       — Александр, — киваю старушке и остальное бросаю уже на ходу, — но мы с вами условились. Звоните, если что. Ясно?       Старушка продолжила что-то бурчать вслед, но хрипловатый и тихий голос приглушается за спиной, пока впереди цель была ближе и ближе. Когда красное от суетной злости лицо Уилсона оказалось на расстоянии вытянутой руки, он уже закрывал заднюю дверь автомобиля.       — И снова добрый день, мистер Уилсон, не так ли?       Складываю руки, с удовольствием наблюдая, как багровая краска на лице разбавляется тёмным фиолетом.       — Да сколько можно?! — с места и в разгон. — Вы все сговорились?! Отвалите от меня!       — С превеликим удовольствием, но сразу после пары вопросов, — поправляю куртку и будто на автомате тянусь, чтобы почти в привычку профессии пригладить волосы. Останавливаюсь. — Дело вашей супруги ещё не закрыто, если я всё верно помню, так ведь?       Уилсон мельком сверлит окна собственного автомобиля, вероятно, пытаясь проверить состояние ребёнка — малой с превеликим удовольствием уже вовсю колотил ботинками спинку переднего сиденья — и рванулся, чтобы схватиться за чужой ворот.       Тоже мне, герой боевика.       Галантно отхожу в сторону, отчего Зак едва не падает. Оправляется и пинает снег под ногами.       — Как же вы меня достали! Что вам нужно?! Что?! Деньги? Сколько? Говорите, я заплачу, только отстаньте от меня! От меня и от Марка! Слышите?       Вот же вредная оказалась та старушка. Обманула, значит, в своем сравнении. Состояние Зака Уилсона и в половину нельзя назвать адекватным, а я всего-то гудок случайно нажал.       — Мистер Уилсон, — складываю ладони, мастерски возвращая на лицо маску совершенного спокойствия, — не буду просить вас взять себя в руки, не послушаете, но мы же можем поговорить, как взрослые люди? Поверьте, я не навязываю вам никаких юридических консультаций и прочего. Просто хочу получить пару ответов на свои вопросы, а далее мы разойдёмся, как никогда не знающие друг друга люди.       Уилсон злостно сплёвывает в снег, но по частому и глубокому дыханию, кажется, действительно пытается вернуться к точке контроля.       — И на кой хер вам это надо, а?       Ух, какой вопрос хороший. Ладно, будем импровизировать.       — Знаете, это очень забавная ситуация, — не нахожу ничего оригинальнее, чем вновь подключить никогда не сдающую позиции обаятельность, то есть совершенно глупо улыбаюсь, но не настолько широко, чтобы успеть добавить, — вы же помните ту дамочку-прокурора? Да-да, особа очень вспыльчивая, и говорит, что думает, я с вами согласен. Мы с ней это проработаем как-нибудь, — прокашливаюсь, пока мелко бегающий взгляд Уилсона доказывает, что мужчина ничего не понял из сказанного. Последний выдох, перед тем как вернуть серьёзность. — Я понимаю ваши эмоции. То, что она вам наговорила — максимально непрофессионально, знаю. Поверьте, я на вашей стороне.       Ох и подпалила бы тут снег Харрис, услышь она эти слова. По правде говоря, в какой-то степени стараюсь ради нее.       — Я спросил: с какой радости?       Уилсон уже почти оттаял, но по-прежнему оставил ладони в кулаках. Напрасно. Вмазать не получится, даже если очень захочет. Он меня на полголовы ниже, глядишь — поскользнётся.       Выдыхаю и сосредотачиваюсь. В том, что я скажу дальше, юлить как-то не тянет.       — Понимаю, как это прозвучит, но… Ладно, мне самому не до шуток. Дело Келли… Это долгая история, и мы сто лет как не видели друг друга, но… В общем, поверьте, не у одного у вас есть мотивация найти настоящего преступника.       Знаю, что говорю бессвязный бред, и сам бы не понял половины, но какой-то особенно тупой частью мозга надеюсь, что этот доходяга не перевернёт сказанное и верно поймёт, что я пытаюсь ему втолковать.       Но вместо этого и без того небольшие зрачки сужаются сильнее, а краска возвращается к лицу.       — Я убью тебя, — короткий шёпот, после чего низкорослый Уилсон крепко цепляется за ворот куртки и пытается утащить нас обоих в идиотскую и никому не нужную драку, — я тебя уничтожу, мразь!       Выдерживаю молчание, чтобы мужчина выпустил пар, пытаясь перетянуть куртку ближе к земле, пока сам я достаточно успешно придерживаю чужие кулаки. Где-то начали оглядываться прохожие, но подозреваю, что, если воинственно настроенный Зак не выскажет всё, что думает, к прямолинейности мы так и не придём.       Он пытается бить коленями, локтями, старается использовать весь свой вес, что-то неразборчиво выплёвывает прямиком в барабанные перепонки, но без толку. Спустя минуту лишнего топтания снега под ногами Уилсон разжимает побелевшие костяшки пальцев и отходит в сторону. Вновь сплёвывает.       — Ещё раз, — щёлкаю перед его лицом, заставляя сосредоточиться, — я пришёл сюда не оскорблять память Келли, тем более несущественными обвинениями. Я сказал, что мы были знакомы. В школе, парень, слышишь?       — Да хоть в яслях подготовительных! — Хлюпает носом, когда утирает его рукавом. — Вы меня уже достали этим своим сборищем выпускников! Сначала эта ваша каблукастая заявилась, вспомнить универские годы, потом встречаю в собственной гостиной того небритого урода, листающего с мой женой школьные фотографии, теперь ещё и ты! Слушай, придурок, — кулак летит в сторону стекла автомобиля, но останавливается, замирает в воздухе, а после опускается, — мне всё равно, что за секта бывших знакомых у вас там собралась. Мне начхать. Но если ещё раз… Ещё раз, слышишь, увижу, хоть одного из вас у своего дома или около моего сына… Я уверяю, лучшее, что я сделаю — это подам в суд. Ты понял?!       Звон в ушах пронзает настолько сильно, что привычная ирония о том, против кого он там собрался в суд подавать, никак не формируется.       — Нет, погодите, — чтобы доказать, что серьёзен, приходится преградить этому Уилсону путь, — ещё раз.       — Уйди с дороги!       Сжимаю ладони. Нельзя быть таким тупым и таким упрямым. Только не вместе.       — Я сказал: ещё раз! — может, что-то в глазах и появилось такое, отчего этот идиот, не осознавший собственных слов, остановился. — Вы хоть понимаете, насколько важные показания сейчас предоставляете? А теперь чётко и ясно: кто конкретно приходил к вам? Имя.       Имя не нужно. Нью-Йорк — город большой. Достаточно большой для того, чтобы любой из бывших одноклассников — и может не средней, а какой-нибудь старшей школы — припёрся в гости. Но прямо сейчас я знаю одного из таковых. И уж этот «знакомый» вот никак не упоминал о посещении бывшей одноклассницы.       Уилсон подаётся слегка вперед, заставляя почувствовать дух выветрившегося дешёвого одеколона. С кретинским упрямством, которым, спорю, он наслаждается, добавляет:       — Не знаю. Вы же у нас полиция. Вы и разбирайтесь. Всего хорошего.       — Адвокат, а не полиция.       Очень слабое возражение. Особенно если учесть, что мужчина успел пройти достаточно, чтобы оказаться за спиной.       Наверняка он крякнул что-то вроде «без разницы», когда захлопывал уже собственную дверь. Был бы более, чем прав.       И я не помню, как именно скрылся автомобиль среди остальных. Успела ли уйти домой та вредная, но, справедливости ради, имеющая на это право старушка либо осталась посмотреть от начала и до конца сцену ссоры «двух грубиянов».       Случайность — Харрис. Совпадение — Я. Закономерность..?       Нет. Это не так. Простое недоразумение. Не связан братец Янг с тем, что случилось с Келли. Не мог быть связан. Да и как? Тем, что школьные фото посмотрел? Дурость какая.       И я не полиция. Не прокурор. Я адвокат.       « — Стивен, ты же умный мальчик, верно?       Я и за стеной мог видеть, как крупный и достаточно обрюзгший для своего возраста следователь поёжился на стуле, надеясь занять наиболее удобную позицию.       — Если ты не поможешь мне, я не смогу помочь тебе, ты же понимаешь? Давай ещё раз: это твой друг заставил тебя залезть в чужой дом без разрешения?       Пауза. Наверняка моё сердцебиение было слышно для них также отчётливо, как и для меня диалог за хлипкой дверью.       — Нет.       Облегчение.       — Стив. Подумай хорошо. Понимаю, ты испуган, ещё и эта рана… Врачи сказали, что если бы пуля прошла чуть ниже по плечу, ты бы уже никогда не смог продолжить заниматься спортом, ты ведь понимаешь?       Упрямая тишина.       — Мальчик мой, — офицер вновь подвинулся, так как стул заскрипел, — не все друзья стоят того, чтобы их выгораживали. Ты ведь не хочешь, чтобы у твоей семьи начались проблемы, так?       — Не хочу.       Сердце прыгнуло ближе к горлу. Знал ведь.       — Вот, — скрип стула, — всё так, парень. Всё так. А теперь ещё разик: это твой друг заставил тебя залезть в чужой дом? Вы заигрались, парнишки, так? И на самом деле понимаете, что эти глупые обвинения, которые этот… Господи святый, всё забываю фамилию друга твоего. Обвинения, которые предъявил твой друг Нильсен, беспочвенны, не так ли?       Отчего-то мне думалось, что если я закрою глаза, то правда прозвучит не так жестоко. Я не злился на Стива. Знал, что он не выдержит. Лишь бы быстрее.       — Я залез, потому что мой друг прав. И меня никто не заставлял!       Протяжный и раздражённый вздох офицера.       — Парень, ты хоть понимаешь, что сейчас говоришь?! Осознаешь, какие неприятности вам обоим светят, если ты сейчас же не откажешься от своих слов?!       Вдох. Выдох. Вдох.       — Это уже ложные показания, понимаешь, малый?! — удар кулаком об стол.       — Но теперь вы обязаны их проверить…       Сарказм, с которым братец Янг протянул ответ, заставил улыбнуться и меня. Ни до, ни после мне не хотелось обнять его так, как в тот момент.       — Упрямый, мелкий…       — Офицер…       — Что?!       — Если бы вас назвали лжецом, вы бы тоже хотели, чтобы хоть кто-то вам поверил, разве не так?»       Всё так. Всё так, Стивви.       Ключ зажигания поворачивается легко и свободно. Будто автомобиль только и ждал, когда я вернусь. Взгляд на телефон.       Нет. Мы позже обсудим это, братец Янг. И ты всё расскажешь. Ты всё прояснишь, я уверен.       Но не сегодня.       Для начала нужно всё забыть. И вернуться к информации на свежую голову. Дорога даётся легко. Словно в один момент все знаменитые Нью-Йоркские пробки пропали, как и не было.       Мысли вальсируют, но не читаются. Всё верно. Так и надо. Сейчас мы об этом думать не будем.       «А о чём будем?», — легкий тон прокурора Харрис в голове.       Резко сворачиваю с магистрали, меняя заданный курс. Сразу три автомобиля выдают недовольные гудки, но мнение других водителей, как и угроза столкновения, заботит мало. С этой суетой я едва не забыл о количестве пропущенных.       За всем этим цирком с преследованием последних следов Келли Уилсон прошла целая неделя, но ни одного гневного сообщения от Харрис с разоблачением того, что рылся в её документах, я так и не получил. А теперь и это молчание... Не в её привычках игнорировать кого-либо с таким рвением.       Ладно, попробуем немного по-другому. В конце концов, откуда ей знать, зачем я вообще пытаюсь позвонить.       «Харрис, я влез в твои документы, довёл Уилсона до горячки, и, кажется, нашёл весомую зацепку», — напечатано, отправлено.       Давай прокурор. Это-то уж ты точно мимо глаз не пропустишь.       Пятая минута... Десятая... Пятнадцатая... Чтобы сбросить сковавшее руки напряжение, приходится несколько раз сжать пальцы. Точно нет. Будь девчонка хотя бы на долю в порядке, она бы из самой преисподней вырвалась, но уже перезвонила бы. Дурацкая была идея оставлять её без присмотра, прямо-таки идиотская. Особенно сейчас, когда не отошедший от пьяного похмелья город закроет глаза на что угодно.       Не всё в один день, слышишь, госпожа прокурор? Не смей влипать в неприятности!       Шины автомобиля жалобно свистят, когда резко даю по газам, поворачивая в сторону Бруклинского моста, чтобы далее, через центральное шоссе сократить путь к уже известному кварталу.       Просто удостоверюсь, что больше не о чем переживать. Просто увижу, как она в очередной раз закатывает глаза, и сразу уеду. Проверю, что весь день упрямица провела под собственным одеялом, а телефон не брала, потому что не хотела.       Не больше.       Потому что прокурор победила. И потому что она никогда не была трофеем. И, как сказал Янг, гончей тоже не была. И потому что если с ней что-то случится, неважно по чьей вине — этому чёртовому городишке конец. Я обещаю.       Под куполом высотных зданий двор прокурорского дома всегда казался мрачноватым. Но и здесь, даже спустя несколько проведённых в автомобиле часов, когда заевшая картина с одними и теми же стоящими на парковке автомобилями расплывается перед глазами, а темнота, словно надеющаяся сожрать редкие и плохо работающие фонари, застилает эту пелену и того больше, я вижу, как Харрис, наконец, появляется.       Она выпрыгивает из очевидного своей желтизной автомобиля такси и спешно хлопает дверью, часто оглядываясь вокруг. Таксист ещё какое-то время стоит на месте, прежде чем медленно и неуклюже дать задний ход.       Как в воду глядел. Теперь можно и уезжать. Очевидно, что она в порядке.       Сам не обращаю внимания, как покидаю салон, чтобы успеть выкрикнуть ей в спину прежде, чем Харрис торопливо спрячется за дверьми дома.       — Говорят, что интуиция — штука обманчивая, но вот как всё обернулось. Знал ведь, что ты не дома.       Госпожа прокурор замирает, но замирает по-особенному. Не от испуга уж точно. Да только трижды я проклят, если это можно назвать нормой. Не разворот, разумеется. Её взгляд.       — Не говори, что ты проторчал здесь целый день.       Если Харрис о чем-то и думала секунду назад, то теперь этого не прочитать. Обманщица. Вижу ведь, что вся дрожит, и пусть меня черти четвертуют, если это холод. Что я там говорил о судьбе этого городишки? Не имеет значения, из-за кого Харрис не похожа сама на себя — завтра я его найду. А до этого момента пусть воспользуется коротким часом для последней молитвы.       На остатки талого снега с женской ладони падает крупная капля крови, отчего милостивое желание оставить подонку этот последний молитвенный час едва не рассыпается прахом. Если что-то и спасло его сегодня, то совершенно слабое, но такое неприятно-логичное осознание, что я не стану пытать Харрис в надежде узнать имя. Не в этот вечер. Хотя бы потому что она не скажет, и уж это я точно вижу в глубине зелёных глаз, где за толстой стеной последней самозащиты сохранилась чужеродная для неё и совершенно детская, невыносимо беспомощная для самой прокурорши просьба — не оставлять её сейчас.       А всё, что происходит дальше, теряется за потрясающим в своём актёрском мастерстве умении прокурора сменить тему. Когда она подходит ближе. Когда на шее её совсем холодная ладонь контрастирует с ещё остывающей липковатой кровью. Девушка, которая не сделает такого жеста, не убедившись, что возместила заранее все услуги прачечной, химчистки... Где она?       — Мне кажется, я схожу с ума. Уже совсем сбрендила.       Прохладное касание губ. Поверхностное, но в то же время точное, будто прямо сейчас в мою шею засадили ледяной клинок, иначе как объяснить, что я, наверное, никогда в своей жизни, собственно, и не дышал?       Знаю, чего ты хочешь. Знаю, чего просишь, когда вот так беспечно касаешься чужой щеки. Как знаю и то, что мы стабильно делаем всё хуже. Каждый для себя и вместе друг для друга.       Какая ты всё-таки ненормальная. Сейчас поправим пару деталей.       — Идем.       Она не пытается угадать моих действий. Не улыбается в победном убеждении, что всё будет так, как она решила. Глаза прокурора ничего теперь почти не выражают, будто она совсем убедилась, как то, что она решила, это не просто должное, но истинное желание.       Но я-то знаю. Я знаю, чего ты хочешь на самом деле.       Вот почему я не обращаю внимание на первое удивление, мелькнувшее на её лице, когда, уже добравшись до квартиры, первым делом оставляю Харрис, а сам толкаю дверь её личной ванной комнаты, чтобы там, среди привычного порядка, по наитию точно найти хотя бы что-то, напоминающее бинты и антисептик. А возвращаюсь немало удивлённый этой же находкой. По правде говоря, прокурор умеет убедить своим поведением, будто лечится она не современной медициной, а чем-то более похожим на сбор лесных растений.       — Не двигайся, — осторожно беру за ладонь, разматывая слегка съехавшую повязку.       Не поднимаю голову, пусть и знаю, как она смотрит. Словно самый близкий друг ранил раз и навсегда ударил в самое уязвимое место.       Нет, Харрис. На этот раз мы не будем решать всё так просто. Не жди, что я воспользуюсь твоей слабостью ради подобной низости со своей стороны.       — Ты обещал, — последнее требование сломавшимся голосом. — Я не хочу ни о чем говорить. Помнишь?       Да. Но я люблю нарушать обещание, госпожа прокурор, неужели ты не знала? Тем более, что небольшая оговорка в этом правиле тоже имеется.       — Мы поговорим завтра, — скорее ставлю перед фактом, чем напрасно гарантирую. — Сегодня не станем.       Затягиваю ткань и отрезаю лишнее. Лишь после этого позволяю нам встретиться глазами. Не глядя, провожу пальцами по новой и слегка шершавой повязке, от которой, как и полностью от всей Харрис, тянет по-настоящему зимним холодом.       — Сюда, прокурор. Сейчас же.       Раскрываю руки, не настаивая, но скорее приглашая. Линия её губ почти не меняется, но знаю, что я увидел эту лёгкую, едва появившуюся улыбку. И прижимается она словно настоящий ребёнок. Какой там прокурор? Его никогда в ней не было. Была только Харрис...       Считаю её дыхание на шее. Скрепляю руки, чтобы была возможность коснуться пальцами края блузки на чужой пояснице. Вдыхаю смесь шампуня и духов. Слышу успокаивающееся после гонки сердце.       Сегодня тебе просто нужно отдохнуть.       Так что, как я и обещал, говорить мы не станем. Но пусть это будет один из тех редких дней, когда прокурор Агата Харрис просто позволит себе заснуть с чувством когда-то явно забытой безопасности.