Турмалиновые скалы

      Вон Мëнсо получил то, чего хотел. Ренджун остался с Королевой, так еще и подобрался столь близко, что заимел отдельную комнату в крыле близ правителей, чтобы не приходилось далеко ходить по каждому зову, а звали его часто. Принеси то, унеси это, вот это просто подержи, пока Ёе Величество поправляет платье, сам поправь платье, ведь Госпожа не дотягивается, посмотри, нет ли складки на бедре от долгого сидения над новыми договорами, передай прислуге, что на ужин хочется, и много чего ещë, что сам юноша находил просто издевательством, ведь верил, что родился в сыром затхлом подвале и вырос в клетке ради какого-то высокого умысла.       Чего Вон Мëнсу не получил, так это информации, за которой нелюдя и посылал. И деньги, уплаченные за работу, ему тоже не вернули — Ренджун искренне считал, что мужчине стоило быть осмотрительнее и меньше доверять кому попало, поэтому с Королевой они обсудили, что золото лучше прикарманить, чтобы уроком было. Одним словом, позлорадствовали.       Покои Ренджуновы располагались через несколько дверей от королевских, печально только, что и к консорту тоже близко, однако тот был неуловим, ни к детям, ни к супруге своей не наведывался практически, предпочитая проводить время в бесцельных обходах владений. Хоть где-то парню повезло — нечасто приходилось видеть в чужих глазах злость, что из-за неподчинения стала перманентной.       Зато в собственной комнате кровать была большая и мягкая, с расшитым покрывалом, без второй койки сверху, которая в прошлом жилище мешала сидеть прямо. Сундук свой, правда, пустой пока, столик и табурет, картина с натюрмортом на стене и тумба. Вот тумба то Ренджуна и беспокоит, раздражает почти своим присутствием, потому что выглядит так, будто на ней идеально будет смотреться чучело крылатого зайца, которое все никак не отпускало, ведь казалось до того абсурдным и глупым, что точно бы идеально вписалось в абсурдно и глупо складывающуюся жизнь.       Приходила швея, низенькая пожилая женщина, на вид слабенькая и немощная, но Ренджуна так вертела, чтобы мерки снять, что у того дар речи пропал, хоть и были попытки ругаться, когда незнакомка своею дряхлой рукой ему под хвост влезла, чтобы бëдра замерить. Жизнь во дворце становилась все большим унижением, но спустя время у юноши появилась новая одежда, соответствующая статусу «прихвостня Королевы».       Никто не дождался ответа, согласен ли нелюдь подчеркнуть свою спину, но две новые рубашки из трëх не скрывали сзади ничего до самых брюк, и поясницу часто продувало из-за наступивших холодов, однако Ренджун, к своему необъяснимому счастью, стал получать больше внимания — слышал шорох каждый раз, как кто-то оборачивался ему вслед.       А ещë он пристрастился к дневному сну, сделав тот неотъемлемой частью своей рутины. За ранним подъемом следовало прислуживание Госпоже Вон и ублажение еë вполне терпимых капризов, а затем, когда женщина покидала дворец, чтобы почтить горожан своим снисхождением, либо заняться ещë какими делами, парень заваливался спать на часок-другой, вечером ужинал отдельно от остальных гарпий в том же зале, где потчевали королевскую семью, прислуживал ещë немного и осторожно пробирался в подземелье.       Кëнсу перестал говорить, чем занимается, а занимался тот каждый вечер, кажется, одним и тем же — из раза в раз расставлял перед собою одни и те же склянки, смешивал всего понемногу в разных пропорциях и наблюдал, что творится с получившейся смесью. Чаще всего ничего не происходило, но вонь стояла такая, что Ренджун жалел о добровольном решении проводить время с учëным. Обоняние у него ослабло окончательно.       Было принято решение не рассказывать мужчине о произошедшем в королевских покоях, о подмене младенца и попытках их умерщвления, однако о повышении юноша не без гордости поведал, вновь затронув тему о том, что ему, между прочим, так никто и не платит. На этом фоне жизнь казалась до безумия несправедливой, ведь в первый же день своего вызволения Ренджун затребовал сотню клеток, потом сжалился до чучела и сейчас был готов уже и на обыкновенное золото, которого тоже не мог дождаться.       А всë равно весело было.       Он окончательно прибрался в библиотеке и первый день никого в неë не пускал, чтобы порядок не испортили, а на второй день сам же уволок оттуда ранее заинтересовавшую книженцию, нисколько в той не разочаровавшись. Поначалу она показалась глупой и слишком наивной, нереалистичной и лживой побольше переписанной истории их Королевства, но к середине юноша осознал, что в этом и был смысл.       Никакой религии, никаких таящих свои грязные секреты правителей, а только юные отважные принцы и нежные мечтательные принцессы, загадочные существа, то помогающие им, то, напротив, подкидывающие испытания, преодолевая которые герои шли к своей цели обязательно благородной и слащавой до зубного скрежета. Ренджуну тогда подумалось, что лучше бы проблемой действительно были огромные огнедышащие ящеры и тролли, чем гора свитков в кабинете Королевы, дворцовые заговоры, частью которых пришлось поневоле стать, и кричащие дети, что слышались через несколько каменных стен.       Королева нечасто навещала своих отпрысков, но каждый раз, как делала это, тащила Ренджуна с собой в качестве поддержки, да и обещала же показать, как Кунхан странно смотрит. Самый младший из Вонов был ребенком обычным, если не сказать, что заурядным, разве что не склонялся к капризам и лишь тихонечко лежал в своей люльке, уставившись в потолок, либо внимательно наблюдая за пришедшими к нему. И взгляд у него отнюдь не был стыдящим, разве что заинтересованным. Сразу видно, что чужой. Маленький, спокойный и чаще спящий, он выглядел полной противоположностью Юкхея, который был неприлично крупным и становился терпимым лишь в моменты недолгого отвлечения от скандалов, сопровождающихся соплями и слезами. Вернее, таким его запомнил Ренджун, потому как старший принц начинал рыдать всякий раз, как видел нелюдя.       Госпожу Вон это отталкивало — та сразу покидала комнату, стоило разлиться детскому крику, но потом, как отходила от своей неприязни, громко и долго смеялась. В основном над своим подчинëнным, но и над трусливым сыном в какой-то степени тоже. Однажды та даже потрепала Ренджуна по голове и сказала не расстраиваться, что не удалось подружиться с мальчиком, однако парню было по боку, нравится ли он мелкому истерику. Юкхей ему тоже не нравится.       Не нравится тем, что в моменты своего спокойствия становится очень даже хорошеньким, страшно на свою мать похожим и даже трогательным. Проходя мимо открытой двери детской, юноша не раз замечал, как тот игнорировал служанок вокруг себя, отказывался играть с ними, предпочитал отвернуться к стене и отделять рыцарей от лошадок снова и снова.       Спустя пару недель после Ренджунова восхождения на пост личного слуги, старший принц научился говорить и первым сказанным словом было нечто сложное, такое, что гарпии не приходилось использовать вообще.       «Спасибо»       Может, оно бы и пригодилось, если бы Ренджуну хоть немного платили. В остальном же слово бесполезное до ужаса и излишне абсурдное, чтобы стать для кого-то первым.       Вторым стало «пожалуйста», когда Ильран в сопровождении пернатого вновь заглянули проведать дитя, что тут же заполз под круглый стол и, видно, просил убрать подальше зарычавшего на большом празднике монстра.       И уже третьим словом стало «мама», когда впервые Юкхей не ударился в плач при виде двоих вошедших. Он тогда просто замер, будто пытаясь слиться с зайчиками на ковре, взглянул осознанно на гарпию и по дуге того обполз, чтобы схватиться за длинную юбку Ильран, тоже в тот момент будто окоченевшей.       Никто из них не верил, что ребëнок, едва ли видевший от матери заботу, но постоянно получавший ту от других женщин, безошибочно определит, что именно эта большая и глядящая без капли нежности женщина — настоящая родительница. Маленький Вон только сел, обхватив руками еë ногу, и уткнулся лицом в колено, сделавшись незаметным и тихим, будто несуществующим.       Ренджун всë ещë считал его противным.       Королева отмерла и с прицепившимся намертво сыном доковыляла до кресла, уселась в него и прямо как тогда подняла сына на руки, усадила на колени и опустила ладонь на голову. Разница была лишь в том, что сегодня Ренджун предпочëл осторожно уйти. Тихой поступью тот добрался до коридора и прикрыл за собою дверь, однако остановился, оперевшись на стену, чтобы оставаться поблизости на всякий случай.       Он, пусть сам того не осознавал, работал действительно хорошо, даже если часто намеренно пытался саботировать свои обязанности. Понимал, когда следует остаться, понемногу привыкал к поведению Королевы и быстро запомнил, что та любила на десерт. В глазах женщины тот всегда поступал верно и разумно, разве что делал это без просьб и приказов, а потому как сам хотел, либо же вбил в голову, что хочет. Это дарило чувство, что парень никому не подчиняется, а следует лишь внутреннему зову, что непременно вëл правильным путëм.       Мимо прошагала служанка и Ренджун проследил за нею взглядом, на что та остановилась и уважительно склонила голову перед тем, как зашагать дальше. Странно, но юноша перестал замечать, что по чистой случайности эти движения повторяет, проявляя сдержанность и учтивость. Бывало, он даже не ругался с кем-то без видимой на то причины, однако от того полагал, что явно теряет хватку. ***       Ренджун не знает, что такое именины, но чувствует себя измотанным праздниками, побывав всего на двух. Вроде, что-то посвящённое трёхлетию старшего принца, а сам принц, научившись ходить, прячется за юбку Королевы, что делает вид, будто ребёнка не замечает, когда переговаривается с многочисленными лордами и на сей раз весьма редкими представителями соседних государств. Ни одного ребёнка, помимо Кунхана, сидящего на руках у служанки. Не так нелюдь представлял себе детский праздник — взрослые решают свои проблемы и обсуждают очередные торговые договоры, пока королевские сыны жуют сопли где-то в отвлечении. Может, Ренджун думал, будто будет много других детей знатных семей, но от мысли, что оказался неправ, приходил в тихий восторг. Его хрупкое спокойствие не выдержит ещё больше детей, а что незнакомые мужчины смотрят осуждающе, как гарпия берёт с длинного стола, битком заваленного изысканными блюдами, маленькое пирожное и без капли манерности запихивает себе в рот, так это дело десятое. Королева разрешила, пусть в отношении других пернатых, не удостоившихся чести находиться близко к знати, это казалось несправедливостью. А ведь те тоже были здесь — выступали с новыми танцами и песнями, внимательно рассматривали странного вида корыто со струнами, привезённое самым странным человеком из всех присутствующих в зале: высокий со светлой бородой мужчина, одетый на вид в целых десять слоёв одежды до того безвкусной, что в этом была своя изюминка, носил на своих плечах медвежью шкуру. Ренджун бы, честно, не распознал, кому принадлежит этот роскошный серо-коричневый мех, но у незнакомца на спине висела чёртова медвежья голова, мутными глазами осматривающая залу каждый раз, как иностранец отворачивался к представлению. Среди остальных вельмож он выглядел не столь вычурно, не держался так уж отстранённо, зато пил и смеялся больше всех, не чурался говорить с гарпиями, которых, на самом деле, пугал.       — Ты отвратительно ешь, — тихо прошептал сбоку Кёнсу, — веди себя прилично.       — Там кто? — кивнул на мужика нелюдь, мельком оглядев себя и не поняв, где же вёл себя неприлично. Спина прямая, одежда чистая и опрятная, руки мытые, взгляд не враждебный, насколько то было возможно, — странный какой и к нашим пристаёт.       — Человек с Севера, —продолжал шептать лекарь, взяв угощение и для себя, — ты его вида не пугайся — проще человека на всём белом свете не сыщешь, ещё и подарки привозит самые занятные. Слыхал, привёз для старшего принца жеребёнка как смоль чёрного и крупного, каких среди местных лошадей нет, — он осторожно откусил от пирожного кусок и еле заметно покачал головой, словно в такт музыке, но тут же осёкся и заозирался в надежде, что никто этого «позора» не видел, — а что к твоим пристаёт, так этого оттого, что у них гарпии не водятся. Не как в западном королевстве, а вообще, ведь холода там лютые. Его народ хорошо ко всем тварям относится, возвышает их почти, считает детьми своих Богов, — и, закончив с угощением, Кёнсу вытирает пальцы платком, что достал из кармана, — а Боги у них такие, что ни в одном из наших писаний не найти похожих. С северянами у Королевы договор особый и самый долгоиграющий, ещё их отцами заключённый, так что хоть этому Господину не груби, если поговорить захочет.       К счастью, до Ренджуна очередь не дошла — странный мужчина на втором часу празднества опëрся на одну из стен и с задумчивым видом стоя уснул, но то немудрено, ведь пил тот в количествах разорительных для местных погребов.       Кëнсу ретировался к небольшой группе людей не столь богато выглядящих и отчего-то не гнушающихся общества человека откровенно повернутого на непонятных экспериментах. Они тоже «из этих», думает нелюдь в коротком перерыве между желанием куда-нибудь приткнуться, чтобы не находиться у всех на виду. Смотрит осторожно по сторонам и принимается неспешно двигаться к краю залы, да только взглядом на Королеву натыкается, что его рукой к себе манит, а потом ладонью вниз показывает, на Юкхея, который обзавëлся смелостью из-за матери показаться и теперь под умиление приближëнных тянул ту куда-то за юбку.       Ренджун поначалу сделал вид, что не заметил, потому как понял примерно, какую работëнку на него хотят повесить, однако женщина чуть в лице ожесточилась и подойти-таки пришлось, чтобы хоть еë при дворе не опозорить. У них уговор был — на людях хотя бы проявлять подобающую слуге учтивость, на «ты» ни в коем случае не называть и обращаться исключительно «Ваше Величество» или на крайний случай «моя Королева». Юноша предпочитал вообще молчать, что, впрочем, окружающими воспринималось более, чем хорошо — тихий подчинëнный, незаметно выполняющий свою работу, всегда лучше языкастого подлизы, привлекающего внимание знати своим неуместным голосом. Так и получалось, что Ренджун, из вредности отказывающийся с почтением к Госпоже относиться, в глазах остальных именно поэтому и выглядел образцовым.       Если б со стола не ел.       В этот же момент консорт, ощутив себя отцом впервые за полгода, взял на руки Кунхана, вызвав у толпы если не визги, то умильные причитания. Ни на людях, ни при редких стычках в дворцовых коридорах, этот мужчина не смотрел на Ренджуна, выражая в этом своë отношение к нему как к пустому месту.       Однако сам юноша знал, что имел значение, и каждый раз проходил мимо с гордо поднятой головой, как сделал то и сейчас. Встал рядом с Королевой, а та ногой, в которую вцепился Юкхей, потрясла, и мальчишка словно по приказу переметнулся к нелюдю, схватившись теперь за его брюки. Пришлось собрать все силы в кулак, чтобы не выглядеть слишком уж недовольным, но работа есть работа, и Ренджун с нею смирился. Интересно быть рядом с важными людьми и непременно слышать их разговоры о том, что младший сын вообще на своих родителей мало похож. Тогда-то и пустили слушок, что тот просто болен, не смертельно и почти безобидно, разве что большим и сильным не будет, как его мать. Удивительно было, как многие выходцы из почтенных семей и приличного общества не отличались умом, чтобы верить в неправдоподобные отговорки. Говоришь «Бог так решил» и будто никаких больше слов не надо. Юноша находит это крайне удобным.       Тем временем за штанину дëргают сначала легко, но, не найдя ответа, уже более ощутимо, и с тяжким вздохом отчаяния парень смотрит вниз, где Юкхей своими карими глазищами смотрит и пальцем куда-то в сторону показывает, где гарпии обступили незнакомый им музыкальный инструмент.       — Пошли туда, — как-то совсем неприятно слуху, неразборчиво и потеряв половину звуков просит мальчик, а старший отказать не имеет права, раз уж заделался в слуги.       А там нелюди по очереди это корыто из рук в руки передают, кто-то пытается играть на нëм, как на лютне, кто-то импровизирует, постукивая по древесине, некоторые догадались взяться за смычок, но звука приятнее, чем скрип, не выдали. Завидев подошедших, те сразу же заулыбались, кто-то присел на корточки, чтобы тут же смутившегося принца получше рассмотреть, а некоторые просто ладони протянули, которые Юкхей боязливо, но все-таки пожал. Слащавая картина, неприятная, пока ребëнок все еще за штаны держится, но гораздо более напряженно ощущаются взгляды пришлых людей: недоверчивые, опасливые. Все в зале не просто готовятся, они ждут, что маленького Вона непременно обидят, но ничего подобного не происходит — ребёнка, напротив, обступают со всех сторон, пытаются разговорить и привлечь внимание, корчат рожицы и всячески развеселить хотят.       Придворные гарпии детей, казалось, искренне любили, ведь своих никогда не имели, что было странно, учитывая их жадную до телесной близости в каждом подсобном помещении натуру. Ренджуну думается, что слишком странно, больше оттого, что и среди спасённых, привезённых даже из борделей, не было ни слишком юных, ни беременных. Все дворцовые нелюди были относительно молоды, возможно, приходились частью одного поколения, но до этого как-то сей факт в глаза не бросался. Конечно, удобнее держать при себе сильных и здоровых, с ещё гнущимися коленями и не окостеневшими пальцами, но гарпии ведь не были наняты, чтобы из них приходилось отбор проводить. Юноше надоели загадки ещё с пару месяцев назад, и с каждым днём лицо его становилось всё более изнурённым и неприветливым.       Юкхей продолжал держаться за штанину, но как мог отвечал на глупые вопросы, с десяток раз на пальцах показал, сколько лет исполнилось, отвесил несколько крошечных поклонов головой, чем заставил половину зала кашлять в кулаки, чтобы не выразить неуважения случайным смехом. Для мальчика пока не существовало разделения на тех, кому стоит отдавать почтение, а кому будет достаточно и монаршего взгляда, чтобы разглядеть благосклонность. Пусть и не испытывая к младшему Вону симпатии, Ренджун надеется, что перестанет быть приближённым Королевы к тому моменту, как Юкхей вырастет во что-нибудь нехорошее. Глядя на папашу, он этот вариант отмести не мог.       — Вас там хорошо кормят? — среди довольных голосов раздался один знакомый, который парень благополучно проигнорировал, полагая, что с ним никому из пернатых говорить не будет интересно, — Ренджун, — послышалось уже немного тише.       «Лучше вашего» хочется ответить, но Ренджун смотрит на ту самую похожую на сыча девушку, ждущую хоть чего-нибудь, и не может нагрубить совершенно беспричинно, особенно после столь уважительного обращения.       — Я не жалуюсь, — звучит почти добродушно, и юноша пытается даже улыбнуться приличия ради, но сам чувствует, как терпит поражение.       — Так здорово, — с облегчением вздохнула та, — мы всё голову ломали, куда Вы делись. Ваши соседи даже кровать пустой оставили, думая, что скоро вернётесь, ведь однажды так и случилось. А оно вон как. Очень здорово видеть Вас рядом с Её Величеством, — а после опустила взгляд на Юкхея, по-прежнему старающеося быть со всеми учтивым, но уже заметно подуставшим, — и с Его Высочеством, хоть это, правда, стра-а-ашно неожиданно.       Когда девушка смеётся, Ренджун думает, что головёшка у неё пустая совсем, ведь в чём иначе причина этого заливистого хохота, но веселье длится недолго — по залу проносится низкий, протяжный звук, незнакомый и чужой, вибрирующий и опасный, но вместе с тем печальный. Зал замолкает, но и мелодия тут же прерывается, а младший Вон отлипает наконец от штанов гарпии, оставив после себя небольшой влажный след — тот в свои юные годы так старался быть со всеми мил, что ладони вспотели. Но отошёл он всего-лишь на пару шагов вперёд, и гарпии расступились, чтобы случайно не сбить ребёнка с ног. Среди всего этого Доён, местный рядовой музыкантишка, зажавший корыто в одной руке, а смычок от него и утащенный из угла помещения табурет — в другой, удобно на тот уселся, поёрзал, и поставил инструмент на колено с важным видом.       Тот молчал, а Ренджун всë равно думал, что этот посредственный сородич не важнее выскочки, но то у них было обоюдно, разве что у Доëна причины были оправданы и весомы, пока второй просто питал неприязнь ко всему, что в поле зрения попадает, особенно, если оно бросалось в глаза слишком сильно.       Этот парнишка явно толпы не стеснялся, только пару раз сжал ладони в кулаки, размял кисти с тихим шелестом перьев и приложил смычок к струнам, вновь повторив тот самый звук. Нехороший, зловещий какой-то, совсем не такой задорный, что у местных струнных, а точно для погребения аккомпанемент. Коснулся пальцами струн, заходил по ним, ища ноты, и ещë печальнее стало, окончательно безрадостно, однако все почему-то головами закачали, заулыбались, и стали внимательно смотреть. Эта штука, не имея грифа, была ближе к небольшой арфе, однако традиционные для второй щипки на этом инструменте ничего путного не выдавали, а смычок этот скруглëнный только сильнее местных в ступор вводил.       Зато выскочка взял и разобрался, наиграл простую, знакомую для этого королевства мелодию, только в регистре столь низком, что в горле, казалось, тоже вибрировало с непривычки, а гарпии смотрели, Юкхей вместе с ними, пока Ренджун потянул руки кверху, чтобы сложить их на груди, но не успел, заслышав за спиною сдержанные аплодисменты одного единственного человека. Они отрезвили и поставили на место — поза столь пахабная на виду у кучи вельмож могла и конфликт справоцировать.       Юноша учтиво сделал шаг в сторону, чтобы пропустить вперëд себя того самого мужчину в медвежьей шкуре, и заодно подтянул осторожно ребëнка, чтобы не затоптали ненароком, а остальные пернатые тем временем растерялись: некоторые замерли обморочной козой, другие совершенно случайно вспомнили, что у них ещë танец не показан был на другом конце зала, там, где подальше, а остальные просто взгляды потупили.       Мужчина прошел нетрезвым шагом, пошатнулся неосторожно и толкнул вставшего, как казалось, на безопасном расстоянии, Ренджуна, но тот только нахмурился и поспешил отвернуться, чтобы никто этот жест за неуважение не принял. А юноша и впрямь ведь не уважал — не за что.       — Прошу прощения, — тихо, но вполне осознанно проговорил мужчина с неприятным слуху, будто даже агрессивным из-за долбящих согласных, акцентом.       Иностранный пьяница, одетый так, будто из леса вышел, извинился перед слугой, и это значило многим больше, чем кто-либо из гарпий мог предположить, включая и пострадавшего, который от внезапного поворота только спокойнее на вид стал, потому как внутренне разволновался так сильно, что застыл в непонимании.       — Очень хорошо, парень, — похвалили Доëна и, кажется, даже потянулись рукой, чтобы по плечу похлопать, да только музыкант с табурета встал и шаг назад сделал в неглубоком поклоне. Ловко он это придумал, не дав страшному мужику прикоснуться к себе, но и грубияном себя не выставив, — очень хорошо.       Гость развернулся корпусом, пошатнулся и махнул ладонью, явно пытаясь выловить пробегающую мимо служанку и угоститься вином в который раз за вечер, однако надежда на выпивку в светлых глазах угасла до комичного быстро, покуда взгляд не наткнулся на маленького Юкхея.       — А молодой принц отчего не играет? — наклонился незнакомец с пьяноватой, но, тем не менее, добродушной улыбкой, которая, не к удивлению, но к досаде, Юкхея не тронула, а только испугала. Тот сразу же надулся и покраснел, пусть не разрыдавшись, но попытавшись спрятаться за пернатого слугу, вцепившись руками в чужую многострадальную штанину, — или подарок не приглянулся?       Ответа не последовало — мальчишка только голову отвернул, а Ренджун то же самое сделал. Они оба искали взглядом Королеву, чтобы та примчалась и выручила из неудобной ситуации, в которую попали ещё едва говорящий ребёнок и нелюдь, всё ещё внутренне противящийся уважительно общаться с теми, с кем, вообще-то, стоило.       Ильран была рядом со своим мужем, по-отечески засмотревшимся почти с гордостью на Кунхана в собственных руках. Вокруг них толпа — мужчины наравне с женщинами улыбаются отпрыску правителей, пока сама Королева молящие глаза среди беснующих цветов роскошных одежд ловит, тут же улыбаясь широко и едва заметно рукой ободряюще помахивая.       Ренджуна вероломно подставили. Нужно сделать хоть что-то и как можно скорее, пока настойчиво стягивающий с него штаны ребёнок не начал показывать свой известный всему двору характер. Судя по нахмуренным бровям и дрожащей нижней губе, Юкхей был крайне близок к тому, чтобы в миг стать самым невыносимым созданием на празднике.       В последние мгновения перед тем, как смириться со своей участью окончательно, Ренджун осматривает скопление гарпий, знает, что есть среди них людям угодные, языкастые и вежливые, но те тут же вид сделали, будто дар речи потеряли, попытались незаметно в разные стороны улизнуть, кто-то с кем-то столкнулся, другие прикинулись неразумными.       Всё было правильно. Юноша сам пришёл к Её Величеству, надавил осведомённостью о её деяниях, согласился прислуживать и находиться рядом, пользуясь недоступными многим привилегиями, а взамен всего-то помог подступиться к осуществлению мечты об идеальном королевстве. Возможно, Ренджун и правда был способен на большее.       — Его Высочество маловат ещё для Ваших развлечений, — и пусть неприятно было проявлять к кому-то почтение, парень эту неприязнь подавил, стерпел желание прокашляться и даже не поморщился, — Господин.       — Надо же, — выпрямился мужчина, прояснившись во взгляде, словно протрезвев, — а на вид так уж должен и пировать, танцевать с остальными!       Он понятия не имел, который год пошёл для именинника и, теперь точно ясно, приехал пить местное вкуснейшее вино.       Ренджуну хочется снова воззвать к помощи, ведь северянин явно ждал, что над его словами посмеются, а юноша не успел среагировать, да и не хотел, потому как хоть сколько-нибудь забавной ситуацию не находил. Она ужасающая — ответить нечего, а выручки ждать неоткуда, хоть ребёнком неразумным прикрывайся подобно щиту.       — А ты отчего так понур на празднике? — тут уж мужчина подуспокоился, распознал повисшее волнение и даже отшагнул в сторону, чтобы не так давить.       Ответ в том, что здесь радоваться совершенно нечему, ведь праздник то не для гарпий, как бы высоко те ни забрались. Перья есть — играй, пой, танцуй, вежливо отвечай на вопросы, если задали, а раз не умеешь, то возьми ребёночка или двух, да помешай тем испортить веселье лордов плачем, но только ненавязчиво, чтобы люди опасность для детей не углядели.       А может дело было и в том, что пьяные мужчины, как бы мило себя ни вели, казались подозрительными. После консорта, внешне дружелюбного, но внутри весьма противоречивого, любой, кто не имел груди, ощущался ждущим момента для подлости.       Музыка вновь заиграла во всех уголках, да и окружающие не пялились больше так сильно на маленького ребёнка, окружённого лесными созданиями. Странный инструмент остался стоять около табурета, пока выскочка ушёл со своею лютней и небольшой группой сородичей побренчать где-нибудь ещё. Не осталось никого, кому удалось бы спихнуть нежелательного собеседника, и Юкхей, оставшийся на месте, своим внезапным спокойствием делу не помогал — не сошлёшься на «Его Высочество устал и хочет спать», чтобы убраться подальше.       — Я думал, Королева бохвалится своими отношениями с хтонью лишь для того, чтобы выделиться среди других правителей, — тихо посмеялся мужчина, смутившись повисшим молчанием, — ей удаётся, не спорю, но многим кажется, что её с вами отношения на деле не столь тёплые, как Её Величество пытается выставить.       И тут Ренджун внимательно взглянул в чужие глаза, чуть склонив голову в непонимании и немом осуждении. Не сдержался, случайно нахмурившись от негодования, потому что без видимой для себя причины не стерпел нелестных слов о Госпоже, которая, пусть ангелом во плоти не была, но своих придворных никогда не обижала.       — Прости мою грубость, — тут же исправился иностранец, — вёл к тому, что ты развеял мои сомнения. Раз уж подобное создание в няньках, то и думать не стоит, будто Королева приврала.       — Я не нянька, — воспротивился Ренджун, но, хоть и начал весьма решительно, к концу фразы подутих. Ему нельзя так общаться, а быть обязанным для вида следовать правилам унизительно до того, что гордость проглотить приходится, выдавив из себя не столь искренне, — прошу прощения.       — Я не твой Господин, и, честно, нахожусь в восхищении, так что не стоит, — а манеры у мужчины, невзирая на пристрастие к алкоголю и сомнительный внешний вид, были отменными, — но в качестве извинений приму ответ на один мой вопрос.       — Я слушаю, — в спокойной неуверености выдал Ренджун, даже не заметив, что ребёнок у его ноги понемногу засыпал стоя от скучнейшего взрослого разгвора.       — Я много раз задавал его Вашей Королеве, но слышал каждый раз одно и то же, не имея возможности поговорить с кем-то из гарпий. Ты меня не боишься, так скажи, почему Её Величество отвергает просьбы отправить к нам хотя бы небольшую группу лесных жителей.       — Мы не разменная монета, не ресурс и не товар, — успел ответить ещё до того, как подумал, но на сей раз не спешил извиняться, а лишь на мгновение запнулся, подумав, как бы выкрутиться, не утратив лица, — думаю, Её Величество сказала Вам подобное? Буду ли я хорошим слугой, если не соглашусь со словами своей госпожи?       — Хорошо её знаешь, — одобрительно улыбнулся мужчина, однако напористости не утратил, — но я хочу знать твоё мнение. Не хотелось ли никогда побывать где-нибудь, помимо этого дворца? Взглянуть на других людей?       Руки коснулось что-то тёплое и небольшое, заставив вздрогнуть и обратиться вниз, чтобы увидеть, как юный принц ненавязчиво тянет за когтистую ладонь в сторону и трёт глаза. Видно, и впрямь утомился.       — Неразумно было бы не узнать у тех, кого мой народ так желает видеть. Лично ты бы хотел уехать на Север? У нас не такое долгое лето, не такие высокие дома, зато шкуры отменные и люди не такие зануды, как здесь. Ты похож на одну из наших богинь, так что могу заверить, что в местах, где я родился, твой народ не будет обделён благами. И служить не будет.       — Заманчиво, — донеслось из-за спины, и внезапно Юкхеева ладошка пропала, а после шаркающих шагов рядом появился сам консорт, уже с двумя детьми на руках. Старший сын медленно моргал, едва держась в сознании, пока младший внимательно следил за происходящим, выдавая в себе действительно странного ребёнка, — Ренджун у нас умный парень, да и тянется ко всему, что может запомнить, — Господин Вон мягко улыбался, чуть покачиваясь из стороны в сторону, но всё равно не выглядел таким же живым родителем, каким являлась Ильран, даже не взяв прилюдно на руки хоть кого-то из своих детей, — да и тут ему бывает тяжко из-за возложенных обязательств. Чем не хорошая идея?       Всепрощение не было сильной стороной Мёнсо, и теперь юноша знал, что тот в покое его не оставит. Не сможет подкупить золотом, так поставит в неудобное положение перед человеком, союз с которым важен для короны. Хочется снова обернуться и поискать Госпожу, верится, что столь незавидная ситуация точно привлечёт её внимание, но Ренджун не двигается с места, а только полубоком встаёт, чтобы обоих собеседников видеть, и ещё сильнее выпрямляется, придавая своему виду убедительности.       — Не помню, чтобы у Вас было достаточно власти, чтобы решать, куда отправлять придворных, — внезапно вступил иностранец, примерив на себя удивлённое выражение.       — Власти Короля недостаточно? — не терял добродушия Вон, — поверьте, я не меньше своей супруги желаю, чтобы все приближённые жили в радости и спокойствии. Её Величество жадничает, буду честен, но при дворе точно найдутся те, кто захочет поехать с Вами. Думаю, Ренджун не будет исключением, раз служение ему в тягость.       А сам юноша мог бы и возразить, да понял, что король-консорт знает, о чём говорит. Всё как в тот раз — Мёнсо твердит о правильных вещах, кажется крайне здравомыслящим человеком, действительно озабоченным благополучием своих близких, а Ренджун из слепого недоверия чужой персоне отказывается относиться к этому человеку с пониманием и уважением.       Да, прижиться было сложно, и пернатый до сих пор не стал частью придворных гарпий, как и не обзавёлся симпатией к детям Королевы, с которыми волею случая вынужден был проводить довольно много времени. Не научился выказывать почтение даже самой Ильран, испытывал отвращение к сборищам людей и ребяческому плачу, к бездумно прислуживающим сплетникам и супружеским изменам.       Но быть частью чего-то грандиозного того стоило. Знать секреты правителей, находиться под покровительством Королевы, на слуху являться еë фаворитом, скрываться в подземелье с Кëнсу, чтобы читать запрещëнные книги, иметь свою полностью заслуженную комнату и золото, даже если пока обещанное на словах. Другие гарпии его не ненавидят, пусть и не понимают, относятся с уважением, и даже служанки все на «Вы» теперь обращаются, а некоторые даже пытаются подружиться, чтобы секреты Ильран выведать. Ренджун доволен собой, почти восторгается от мысли, что поднялся так быстро из твари, рождëнной в неволе, до приближëнного слуги всеми любимой Королевы.       Ренджун доволен, что консорт видит в нëм угрозу.       В маленьком и нелепом, даже не лесном — совершенно домашнем создании, не имеющем ни сил, ни власти, но обладающим неуëмным самомнением. Возможно, Вон Мëнсо считал этого юношу даже более способным, чем сам Ренджун себя видел.       — Благодарю за предложение, — теперь, осознав, как же многое он значил для душевного равновесия консорта, юноша считал делом чести отстоять себя, не ища поддержки от Ильран, которая бы в два счета красочно объяснила, почему идея не так хороша, — боюсь, моя Госпожа будет против…       — Уверен, твоя Госпожа поймëт, если я поговорю с ней, — перебил мужчина, обратившись к гарпии с чуть ожесточившимся взглядом.       Возможно, парень мог победить в этом неприятном разговоре, доказать, что не зря получает свои монетки, пусть и где-то в ближайшем или не очень будущем, мог ненавязчиво унизить непутевого мужа Королевы за самодеятельность за спиною той, однако не учëл колоссальную разницу в положении. Вон обходился с прислугой ровно так, как предусматривал чин — ставил себя выше, потому что и был выше, не беря в рассчет мнение зазнавшегося нелюдя, которым являлся Ренджун, сейчас разозлëнный настолько, что перья на плечах топорщились и подрагивали. Ему нельзя допустить и малейшей оплошности пред страхом смерти, а полагать, будто придëт благодетельница и защитит, глупо и унизительно. Любое неосторожно брошенное слово будет расценено как жуткое оскорбление и понесëт за собою последствия. Ренджун начал понимать, каким уязвимым являлся без своей защитницы.       — Будет против того, как Вы распоряжается жизнями еë подданных, не спросив их самих. Как быстро пострадает репутация Королевства, славящегося своими тëплыми отношениями с лесными жителями, после того, как обратитесь с ними так же, как все те, кого кидаете в темницы?       Кажется, Ренджунова спина еще никогда не была такой прямой, а взгляд не смотрел столь горделиво и уверенно. Вытянувшись, тот смотрел точно в глаза, как был уже уверен, неприятелю, и почти ликовал изнутри, подловив момент молчания и подобрав слова наиболее мягкие, но правдивые. Их поле брани неоднородное — для короля оно ровное и безмятежное, пока для гарпии ухабистое и полное ловушек на крупную дичь, в которые может загнать любой неосторожный шаг. Он больше не скажет ничего, за что может быть осмеян или предан «справедливости».       Мëнсо тогда нахмурился, а Кунхан на его руках посмотрел на отца. Тот будто ждал, чем же всë кончится, но юноша готов быть поспорить, что ребенок не понимает ни единого слова. Хоть бы заплакал для приличия, как то мог сделать Юкхей, но тот всë таки уснул, и локоть мужчины под ним дрожал. Старший сын был тяжеловат.       — Я бы и не забрал никого против воли, пусть и с разрешения Господ, — вступился приезжий, в мирном жесте махнув руками. Он явно не славился сдержанностью в проявлении эмоций, но куда больше был поражëн нелюдю перед собой.       Это не первый визит во дворец, но до этого едва ли удавалось с гарпиями разговор завести, ведь те удалялись скоро, чтобы делов не натворить по неосторожности, а этот выдерживает натиск сразу двух крайне важных особ, так ещë и страха своего не выказывает, либо вовсе того не имеет, наполнив тихий голос лишь решимостью.       — Я услышал достаточно и настаивать не буду. Всего лишь предложил.       — Но Вы обдумайте обязательно. Я бы мог решить Вашу проблему, — консорт изо всех сил пытался оставить последнее слово за собой, но так и не потерял самообладания, выглядел зрело и мудро, поражения не признал.       Незнакомец в этот момент прокашлялся и сделал несколько шагов навстречу, поровнялся с Воном и почти по-дружески сложил ладонь тому на плечо, тихо проговорив:       — Не измена ли, когда Вы в обход правил действуете в свою пользу?       Пусть пьяница, пусть одет не по моде, а Ренджуну этот мужчина нравился всë больше. Стоило лишь этим двоим стихнуть, как юноша заозирался горделиво, хотел похвастаться успехами перед кем-то, и не видел уже, что Мëнсо напрягся.       А потом юноша зашагал уверенной походкой к Королеве, встал рядом с видом крайне довольным и провëл остаток вечера под еë рукою, лишь единожды услышав брошенное незаметно вскользь «актëрище», одобрительное и поощряющее. Ильран всë слышала, а Ренджун до конца празднования едва заметно улыбался.       Под утро Королева прямо пред своими покоями заявила, что за разговорами совсем забыла есть, и отправила на кухню попросить накрыть на стол. Там уже каждая повариха к юноше уважительно относилась, воспринимала приказами вполне свойские просьбы чего съесного приготовить, и это придавало сил и стремлений к становлению птицей более важной.       По выполнении поставленных задач и возвращении в комнату Ренджун обнаружил то самое чучело уродливого зайца, идеально умощенное на тумбе, на краю которой лежала горсть золотых монет. Немного, но важнее казались детали — Кëнсу точно рассказал о выходке нелюдя в той необычной лавке, и кто-то заблаговременно по приказу Королевы эту жуть приволок, ведь не могла же Ильран сама за эти минуты чужого отсутствия через весь город пролететь туда и обратно, чтобы маленькую радость своему подчинëнному доставить.       Ренджун лишь сейчас понимает, что никогда остро не нуждался ни в деньгах, ни в безделушках, но именно в этот момент глаза жжëт от осознания, что к нему прислушались. ***       — И он говорит «ты выглядишь как одна из наших богинь»! Я ему кто?       — Да тебе явно по вкусу его лукавство, — задушенно шептала Королева сквозь смех, точно такой же искренний, что и до этого.       Ренджун за чуть более года умудрился об одном и том же дюжину раз посетовать, но с каждым повторением медленно превращался из обескураженного и оскорблённого в смешливого и словно ностальгирующего. Имя Господина Блюгера удалось узнать лишь на первых именинах Кунхана, а поговорить с мужчиной снова только на четвёртых Юкхеевых. Тот северянин не казался больше ни инаковым, ни навязчивым — просто был открытым и весьма искренним выпивохой, тяготеющим к разговорам со всеми от мала до велика. Если б Ильран пила в тех же количествах, то сошла б за его сестру.       — Вы ведёте себя неподобающе, — тихо подаёт голос сидящий напротив Кёнсу, чем Ренджуна заставляет демонстративно отвернуться к окну повозки, чтобы недовольство выразить в полной мере.       Зима нынче снежная, но тёплая, светлая и безмятежная, безветренная, и впервые ехать куда-то в компании этих двоих не столь удручающе. Не как было обычно.       С год назад они стали частенько выбираться за пределы столицы, чтобы исследовать ближайшие города, но то обязательно было с отрядом вооружённых солдат, готовых к непредвиденным ситуациям в виде нападения разбойников, что было явлением не столь частым, но все-таки возможным.       Хуже было, что лекарь тоже повадился в эти короткие странствия отправляться за компанию, пусть и был, пожалуй, полезнее Ренджуна. «Хуже» это было оттого, что вытерпеть их с Её Величеством в тандеме делом представлялось крайне трудным — с одной стороны Королева, без умолку рассказывающая самые глупые истории из своего детства, а с другой зануда, изредка просящий вести себя хоть малость приличнее. По отдельности Ренджун терпел, почти любил их, но долгую дорогу с обоими этими людьми сразу переживал скрипя зубами.       Именно в поездках юноша нашёл для себя ответы на многие вопросы, потому и страшился каждого пробуждения, ожидая услышать, что пора отправляться. Некоторым вещам лучше оставаться домыслами.       Они видели нимфу минувшей весной. Поблёкшую, истерзанную, остриженную и подряблевшую от времени, выброшенную из ненадобности прямо в кусты за одним из деревенских трактиров. В трактире том нашли сияющее детское покрывальце, вытканное из тончайших серебристых нитей, и сожгли на месте, чтобы сокрыть вопиющий случай насилия. Этих созданий живыми не держали вовсе, потому как опасность от прекрасных девиц и юношей не была надуманной — те умудрялись топить своих обидчиков даже в обычных чашах с водой, дурманили и душили, когда тех удавалось пленить. Ренджуну не хотелось знать, было ли надругательство над уже мёртвыми телами демонстрацией силы со стороны людей.       Находили странного вида большие рога, чешую перламутровую размером с половину ладони, зубы на вид почти человеческие. Много чего, принадлежащего созданиям слишком опасным, чтобы держать тех рядом.       Род Ренджуна, в свою очередь, был безобиден и слаб, мягок характером и неприхотлив в содержании. Гарпии на контакт легко шли и не сопротивлялись почти в случае опасности, ведь выживание ставили выше гордости.       Их тоже видели. В небольших селениях торговцы вели дела совсем иначе, не удручая себя вложениями и сокрытием нечистых дел. Ловили диких, да побольше, отправляли разными путями по всему Королевству, требовали за нелюдей куда меньше, чем городские. Здесь лесные создания, будучи освобождёнными, почти всегда без слов уходили обратно в чащу — им было, куда возвращаться. Оттого городские предпочитали оставаться под покровительством Королевы, ведь другого дома не имели. Несомненно здорово, что гарпиям, даже оторванным от селений и общин, находилось место, однако выбора в том не было никакого.       А всё равно ни стариков, ни детей.       Кёнсу ездил с ними, чтобы суметь оказать помощь не только солдатам, но и пернатым, что нередко в той действительно нуждались. Однажды лекарь по секрету поделился, что одним из недавних спасённых был мужчина аж почти шестидесяти лет, пусть едва ли выглядел на тридцать. Всё ещё, как оказалось, не старик.       Много убитых было, замученных до смерти и просто сломленных, по цвету самых разных и по-своему роскошных. Нетрудно, наверное, среди зелёного леса найти кого-то, ярким пятном мельтешащего.       И чёрные тоже были. Один.       Из всех ужасов, признанных мысленно издержками помощи, что парень оказывал Королеве, этот стал самым запоминающимся. Ещё живой, тёмный подобно ночи, явно бывший одним из беглых жителей Турмалиновых Скал, имел куда более сильные руки и широкие плечи, длинные когти и клыки почти как у Ренджуна крупные. Они не забрали незнакомца из небольшого амбара, в котором нашли — Кёнсу пытался прямо на месте сделать хоть что-то, чтобы позволить существу пережить дорогу до дворца. Ильран ходила по раскиданному сену из стороны в сторону, изредка срывалась на интересующихся положением солдат, бесконечно спрашивала у лекаря, есть ли шансы, и ругалась несдержанно на каждое брошенное «нет». Тот изначально знал, что ничего не выйдет, а всё равно старался, закатав рукава до самых окровавленных локтей, время от времени пот со лба ладонями вытирал, пачкая лицо багровыми разводами.       Ренджун не мог ничем помочь, но и уйти не нашёл в себе сил, чтобы не смотреть. Сломаные безвольные руки, выбитые из суставов посиневшие плечи, стёсанные от сопротивления когти с забившейся под них человеческой плотью не шли ни в какое сравнение с перебитым позвоночником и сломанной челюстью, заставляющей выглядеть чужой окровавленный рот почти до шеи раздвоенным. Такое воедино не собрать, не зашить на скорую руку тем медицинским наборчиком, что Кёнсу носил с собой в каждую поездку, не обмотать чистыми тряпицами и не помазать травяной кашей. Даже зафиксировать существо не представлялось возможным — слишком сильна и стихийна была агония, в которой то из последних сил противилось помощи.       Забиться в угол, чтобы поправить собственные волосы и перья на плечах, было единственным доступным для Ренджуна досугом. Он просто стоял, истрачивая все силы на одно лишь понимание, что деньги здесь непричём. Этот изувеченный собрат стоил дешевле валяющихся на дороге камней, а всё равно попался, всё равно был безвозвратно изуродован, был убит совершенно без выгоды. Убит из ненависти. Ренджун очень боится быть убитым из ненависти, боится, что обращённое к нему добродушие и уважение окружающих не ценнее пыли, брошенной в глаза, чтобы дезориентировать и ударить в спину. В Королевстве не было так безопасно, как Госпожа пыталась показать.       В тот момент она подошла поближе и осторожно вспотевшей ладонью пригладила юноше волосы, но не улыбнулась. Тогда Ренджун понял, что всё это время нервно тряс головой и сейчас, когда прекратил, ощутил мир слишком тихим и статичным, лишённым влажных звуков липкой крови и хрипящего дыхания.       Всё стихло в тот день, но на другой вспыхнуло заново уже человеческими ликованиями в столице. С первых рядов Ренджун наблюдал за казнью одного из охотников, но в ужасе находился не от экзекуции, развернувшейся перед глазами, а из-за шума за спиной. Горожанам нравилось, если только юноша не перепутал восторженные присвистывания и аханья с криками паники. Он вовсе не считал, будто жестокие и беспринципные представители человечества, злостно нарушающие установленные законы, заслуживали помилования или хотя бы жалости, но овации и нескрываемую радость считал издевательством. Собравшиеся на площади праздновали не восстановление справедливости, а возможность развлечься за счёт чьей-то жизни, даже если та была отравляющей.       Лишь Ильран, находящаяся рядом, не ликовала. Сетовала на неудачное спасение, на приключившуюся несправедливость и сорваные планы, ведь чёрная гарпия могла поведать так многое, но ни слова не выдавила. Королева смотрела, не сводя сердитых глаз, держалась за живот не то по старой привычке, не то из необходимости. После «рождения» Кунхана она теряла детей каждый сезон, стоило тем только стать ощутимыми и заметными для окружающих. Ренджун не был поставлен в известность, но видел свою Госпожу в том же состоянии, что и после первого мёртворождённого. Все знали, что живых и здоровых отпрысков больше не будет, но королевская семья не думала останавливаться на достигнутом, а Ильран с нескрываемой злостью и обидой игнорировала, стоило лишь завести о том разговор. Дело было не в ней.       Поэтому поездки в такой компании не нравились, ведь означали, что ситуация может повториться.       Но сегодня было по-другому. Никаких шагов солдат, не стучат колёса других повозок, сальные мужские шутки со всех сторон не доносятся. Это больше напоминает тот глупый план Ильран, когда нелюдя впервые увезли, чтобы отпустить в лес. Трое состоят в сговоре и престарелый кучер по-прежнему молчит, а больше никого, только склянки гудят и звенят, когда друг об друга ударяются. Кёнсу половину своего кабинета с собой взял и пребывал в приподнятом настроении, пусть и не позволял это в полной мере выказывать.       Госпоже Вон становилось хуже. Возможно, так на неё влияли многочисленные зачатия, изнашивая тело и ломая дух, но по рассчётам лекаря женщина делала невозможное, продолжая жить со своею болезнью, что прошлых правителей унесла куда быстрее. Никто больше не пытался заглянуть в будущее, чтобы не утратить то незримое чувство стабильности от осознания, что Королева и сама не собирается пока свой народ покидать.        — Не трогайте ежей, — раздался заговорческий шепот, чуть разрядивший повисшую в повозке тишину. Оба мужчины тут же глянули в недоумении на безмятежно улыбающуюся правительницу, протянувшую ноги, чтобы со своим ростом удобно поместиться меж двух противопоставленных друг другу скамей, — сын одного из лордов на охоте лет восемь назад умер из-за укуса ежа. Вынес его из леса на руках, чтобы перед всеми похвастаться, а затем начал воды бояться и умер.       — От страха умер? — выгнув бровь с неверием поинтересовался Ренджун, но тут же злобно зыркнул на в момент повеселевшего Кёнсу, что от такой глупости несдержанно рассмеялся, запрокинул голову и звонко хлопнул в ладони.       Тогда уже смехом разразилась и Ильран, а лекарь словно опомнился и, всё ещё потрясываясь, громко закашлял в кулак, изо всех сил пытаясь не потерять самообладания. Возможно, Ренджун не так уж ненавидел совместные поездки, как сам себе надумал.       — Если б от страха умирали, то половина слуг полегла бы в день твоего прибытия.       Может, и настолько.       Повозка со скрипом остановилась на окраине леса, где тот обрывался, превращаясь в заснеженное поле, по которому прыгали маленькие птицы, тут же ретировавшиеся куда подальше, стоило показаться людям. Ренджун выходит на улицу без приказа и любого наставления, даже не предполагая, зачем именно понадобилось отправляться в подобную этой глушь. Зима просто красивая, а день погожий, снег липкий и влажный, не шурщащий, а приятно поскрипывающий под сапогами, и он осторожно наклоняется, чтобы набрать того в ладонь и скомкать, растереть между пальцами и расплавить.       На нём шерстяной плащ на серебряных крупных пуговицах, с пышным заячьим воротником весьма ухоженным и пушистым, мягким и приятным каждый раз, как приходилось подбородком касаться. Её Величество как-то сказала, что в нём он похож на надувшуюся птицу, однако юноша любил то, как величаво и богато смотрелся в зимних вещах, отчего носил те до момента, когда не становилось слишком жарко.       Хлопнула дверь, заскрипело снова, и с нелюдем поровнялась Королева, в холодную пору выглядящая ещё более бледной и светлой, ещё более крупной в тёплых вещах.       — Хорошо сегодня, скажи, — с довольной улыбкой прошептала она, поведя уставшими за время без движения плечами.       — Хорошо, — столь же тихо согласился Ренджун, взглядываясь в чёрную полосу леса на горизонте.       — Прошу, — подчтительно поклонившись, отдал девушке длинный лук подоспевший Кёнсу, в другой руке зажавший длинный и тонкий свёрток с чем-то неизвестным, — а ты, — обратился он уже к расслабленному Ренджуну, чуть прищурившись и глянув на Королеву с подозрением, — лучше спрячь шею.       — Кёнсу, — раздалось величаво, словно они не втроём выбрались на «дружескую прогулку», а находились среди достопочтенных господ, в обществе которых Её Величество обязана была вести себя подобающе, — я уже не в том возрасте, когда любила закладывать за чужие воротники снег. Прояви уважение.       — Прошу прощения, — тут же извинился мужчина, отойдя подальше словно из страха, что его обманывают.       Ренджун искренне смеётся от мысли, что именно этот серьёзный человек когда-то мог быть жертвой ещё юной Вон, но на всякий случай вжимает голову в плечи, скрывая лицо в тёплом мехе по самый нос.       — Надеюсь, долгая дорога того стоила, — продолжалось всё с той же статусностью, чем всех остальных ставило в неловкое положение, — показывай, что у тебя.       И она взяла лук поудобнее, пока Кёнсу положил свёрток на землю и раскрыл его, доставая одну стрелу. Всего их было три, но выглядели те как-то странно: та же деревянная длинная палка с пёстрым оперением на одном конце и металлическим наконечником на другом, только вот ближе к острию было привязано что-то громоздкое, обмотанное куском полотнища, пропитанного, кажется, воском. Мужчина протянул орудие, и Ильран тут же за него схватилась, сразу же приняв позицию и натянув тетиву. Ренджун помнит, что в прошлый раз лук согнуло куда сильнее, чем сегодня, и понимает, что его Госпожа с каждым днём становится всё дальше от той устрашающе мощной женщины. Ему снова хочется затрепетавшие на плечах перья поправить от мысли, что никогда более Ильран не станет лучше, чем в настоящий момент.       — Стреляйте сразу, как я подожгу, — коротко проинструктировал учёный, доставая из-под своего чёрного плаща огниво и приготовившись выбивать искру, — даже если Вам покажется, что оно горит недостаточно, не ждите. Лучше пусть у нас не получится с первого раза, чем без рук остаться.       А вот теперь Ренджуну совсем нехорошо. Мало, что его притащили без предупреждения на совершенно пустое поле, говорили глупости всю дорогу и без конца нудели, так ещё и есть угроза остаться без рук. Он отходит подальше, утопая в снегу и глядя на переливающиеся под ногами мелкие снежинки, забирается на небольшой пригорок и борется с желанием сесть прямо в сугроб, чтобы поберечь силы и охладить нервы.       — А ты уши закрой! — кричит ему вдогонку Кёнсу, на что юноша только бормочет себе под нос недовольное «уши закрой» в попытке друга передразнить.       Отсюда вид отменный, заставляющий втянуть носом морозный воздух и с облегчением выдохнуть. Солнце слабо светит, небо голубое и пространство под ним не белое даже, а желтоватое с синими тенями в ямах.       А внизу Кёнсу уже зажигает стрелу, позволяя своей Королеве отпустить ту высоко над полем. Она летит так быстро, что Ренджун едва успевает уследить, и приземляется где-то в центре, ровно вставая в толщу снега среди повисшей тишины. Над этой неудачей юноша обязательно посмеётся, но наедине с Кёнсу, чтобы Вон не начала того защищать. Она всегда предотвращает незначительные склоки между ними, будто не видит, что всерьёз никто не ругается, да и делает это в своей «королевской» манере, а не легко и с улыбкой, как общается обычно.       В следующую секунду что-то гремит оглушительно, разносится эхом по округе, а на месте стрелы серо-белые комья закрутились в воздухе, подлетая над землёй и мешаясь в неприглядную кашу, повалил тёмный дым и коротко вспыхнул тут же погасший огонь. С криками птицы покинули лес большой чёрной стаей, и в ушах повис навязчивый звон, подобный церковному колоколу. Только колокол не стучал по вискам даже ранним утром, а эта неизвестная штука ударила по голове и поселилась внутри, бесконечно повторяясь и лишь едва-едва становясь тише с каждым разом. Если сейчас подойдут и спросят, как ощущения, Ренджун начнёт ругаться. Он, скорее всего, этим и займётся, как только все вновь окажутся в повозке.       Но внизу двое только короткие взгляды на него кидают и бегут к образовавшейся большой яме, а парень не может не присоединиться, неловко спускаясь со своей возвышенности и держась за голову, будто это могло облегчить страдания. Чем ближе удавалось подобраться, тем более явной становилась щекочущая ноздри вонь точно та же, что стояла порой в подземном кабинете, а при близком рассмотрении оказывается, что этот взрыв поднял полметра снега вместе с промёрзшей землей под ним.       — Дробит камень, — удовлетворительно покивал учёный и поднял голову на погрузившуюся в раздумья Ильран, уставившуюся на остатки бледнеющего дыма слишком надолго. Лишь оказавшись достаточно близко и, не без отвращения и страха перед неизвестным, встав рядом, Ренджун заметил, что та, вероятно, отсутствовала. Он только подпёр девушку плечом на всякий случай, но ничего не сказал и продолжил смотреть на разрытую остывающую землю.       Ему почему-то казалось, будто Кёнсу занимался лекарством для Её Величества, но тот, оказывается, создал нечто, «дробящее камень». Юноше не хотелось до конца верить, что мужчина отчаялся, но чужое уклончивое поведение и похмуревший взгляд в ответ на каждый вопрос об излечении, не могли утешить. Этот вопрос Ренджун поднимал почти каждый месяц в надежде, что хоть немного удалось провинуться, но никто не смог выяснить даже причину недуга, не говоря уж про шансы на выздоровление.       У них всё было хорошо.       Хорошо в дни, когда Госпожа Вон не брала с собою меч просто из-за того, что тот казался тяжелее обычного, и в дни, когда не могла проснуться, сколько б слуги её не тормошили. Даже в те долгие моменты, когда смотрела в окно часами и ни на что не реагировала, и когда валилась с ног от усталости всего к полудню, словно была немощной старушкой.       Всё было хорошо лишь оттого, что в остальные моменты Ильран была привычною собой, полной энергии и притворства. Ренджун был благодарен и за это.       — Никому не рассказывать, — прозвучало приказом, — ни слугам, ни лордам, ни своим друзьям, если они у вас, вдруг, есть, — и это было довольно тонко, учитывая любовь обоих к уединению, — хорошая вещь, мы обязательно найдём ей мирное применение, но пока лучше молчать.       И пусть действительно существовали места, где подобное приспособление пригодилось бы, насилие приходило в голову быстрее, чем рудники и добыча леса. Не то после пережитых зрелищ, не то из-за склонности Ренджуна к упадническим настроениям, насилие всегда оказывалось первой мыслью.       Одной стрелы оказалось достаточно, и троица лишь постояла немного над ямой, наследила в поле за бессмысленными разговорами о делах королевства и подростающих принцах, а затем отправилась домой.       Конечно, Кёнсу напихали полный ворот снега. ***       По городу ехали с зашторенными окнами, как то часто и бывало, миновали ворота во дворец, и Кёнсу, прихватив те странные стрелы, улизнул до того, как повозка остановилась у парадного входа. Для каждого это была просто увеселителная прогулка, чтобы удручённая своим состоянием Королева смогла отдохнуть от навязчивой прислуги и надышаться сполна морозным воздухом, и было бы крайне затруднительно объяснить, для чего в этой поездке имелся фанатично увлечённый необъяснимыми на первый взгляд вещами мужчина.       Стемнело, накрыло город синевой и превратило дворцовые башни в тени, теряющиеся на почерневшем небе. Это значило лишь, что у Ренджуна, вероятно, дел больше не будет. Он всё реже захаживал в подземелье из мысли, что больше ничему не мог там научиться, наведываясь лишь в моменты, когда по Королевству ползли забавные слухи или появлялся вопрос, на который хотелось бы найти ответ. В прошлый раз они обсудили, почему людям так нравится молить благ у Господа, а не работать ради них. Будь у парня достаточно полномочий, он бы эту религию перелопатил и перекроил так, чтобы точно работала правильно и непременно приносила пользу. К счастью или к сожалению, безбожникам слова не давали, как и Ренджуну власти не отсыпали достаточно, не позволив свои порядки строить.       В предвкушении спокойного вечера за дочитыванием книженции о героях, он открывает дверь, но не успевают двое выйти на улицу, как по ступеням спешно спускается одна из нянечек, придерживая подол тёплого платья одной рукой и тяжелую грудь, подпрыгивающую от движения, второй, а на лице её бледнеющее беспокойство с толикой страха. Житие подле людей научило различать эмоции вплоть до самых незначительных деталей, потому Ренджун прекрасно видел, что беспокоилась женщина не о произошедшем, а страшилась грядущего, что только подтвердилось, когда, остановившись напротив Королевы, та задышала чаще и будто растеряла все слова, схватилась за основание своей шеи и тихо пробормотала:       — Беда, Ваше Величество.       Через мгновение Ильран, не на шутку разъярённая и сжавшая от злости руки в кулаки, неслась по коридорам, широкими шагами разнося грохот по всему дворцу. Ренджуну приходилось бежать, придерживая плащ, чтобы просто не отставать от правительницы, что сейчас всерьёз его пугала незнакомым ранее состоянием. Огромная, широкая в плечах и ожесточившаяся в лице, она шла почти воинственно, когда до этого двигалась в основном величественно и неспешно, старалась при дворе выглядеть как можно более женственно и уступчиво. Ни капли женственности не было ни в том, как Госпожа Вон топтала несчастные ковры, ни в том, как с грубого толчка открыла дверь в свои покои, чтобы рывком снять со стены меч, оставленный за ненадобностью перед поездкой. Впервые Ренджун посчитал, что разумнее будет держаться на расстоянии, не встревать ни со своим ненужным мнением, ни с попытками привести девушку в чувства. Остановись тот в проходе, так она бы снесла, не заметив, и прошла мимо, чтобы уладить возникшее за время отсутствия недоразумение.       Во внутреннем дворе снег по кругу протоптан до самой земли, а в самом центре высокий шест воткнут, к которому осёдланный молодой конь привязан, едва стоящий на трёх копытах и склонивший беспокойную морду. Тот самый, привезённый северянином на третьи именины старшего принца, но на вид больше не такой гордый и роскошный, а замученный и запыхавшийся, с запуганными глазами и сломленным норовом. Его до этого не объезжали.       — Объяснитесь, — едва пройдя через арку, требует Королева, направляясь к своему супругу, будто бы безучастно наблюдающему за происходящим, но тут же развернувшемуся к голосу, — кто дал Вам позволение?       И, пусть казалось, что оружие тут же будет пущено в ход, девушка держала то сбоку, почти за спиной, и сама из всех сил старалась не выказывать, сколь разозлённой была, остановившись поодаль и терпеливо ожидая ответа.       — Как отец, я не нуждаюсь в позволении своей жены, когда дело касается воспитания наследника, — после этих слов Мёнсо дружелюбно улыбнулся, но имелась в том жесте и еле уловимая насмешка. Во все времена невиданным было, чтобы женщины отчитывали своих мужей за пути, по которым те шли, чтобы взрастить сыновей.       — Юкхей наследник моей короны, — вкрадчиво донесла Ильран, не терпя умаления своей значимости, и в этот момент, гордо поднявшая голову, с опустившимся на плечи снегом, она выглядела особенно по-королевски, — а что ему достанется от Вас? Наследником чего он будет по Вашей ветви?       Ренджуну хочется глаза закатить, хочется разругаться на весь двор, чтобы все знали, сколь сытым по горло он приходился из-за конфликтов, что, пусть и были не такими частыми, каждый раз касались тотального неуважения семьи Вон в отношении друг друга. Ильран своего супруга тоже ни во что не ставила, но тот и не был таким важным, как пытался показать, всякий раз стремясь урвать кусочек власти, стоило Королеве отвернуться. Тот часто раздавал приказы, на что имел полное право, но и с той же периодичностью пытался помыкать личными слугами Ильран, что удавалось ему с поразительной лёгкостью. Ренджун слишком часто заставал тех бесстыдно подслушивающими, и не грешил на чужое провидение, когда консорт знал о каждом шаге своей жены. Даже среди, как казалось, преданных помощников находились те, кого оскорблял сам факт наличия женщины у престола, и с этим можно было только жить, но не бороться.       Однако Мёнсо, будучи сомнительным человеком, всегда показывал себя как заботливый отец, действительно проявляющий к своим детям добродушие и даже нежность, чем Ильран отличиться не могла. Ни разу за мужчиной не было замечно, чтобы тот проявлял к сыновьям даже малейшее насилие, зато Кунхана часто на руках носил и навещал, действительно обеспокоенный здоровьем на самом деле здорового малыша. Юкхея на руки с того праздника не брал, но того больше никто не делал — слишком быстро рос мальчишка. Тому зато часто доставались игрушки, и с недавних пор многие из них стали более взрослыми, а арсенал пополнился деревянным оружием, что было вполне безобидной инициативой консорта.       Никто и представить не мог, что в одно прекрасное зимнее утро, стоит Госпоже Вон покинуть столицу, тот усадит старшего сына на ещё вчера жеребёнка и до самой ночи заставит без продыху кружить верхом у шеста. Может, Юкхею и пора было учиться серьёзным вещам, но на взрослой лошади, уже бывшей под седлом, полностью окрепшей и готовой к сотрудничеству, а не на коне, что от усталости после целого дня непрекращающегося бега сломает ногу и упадёт, перекинув принца через свою голову в ближайший заледенелый сугроб.       — От меня ему достанется мастерство, раз уж Вы не находите в своём распорядке времени на воспитание, — Мёнсо знал, куда колоть, как и знал, что Королева нарочно так часто покидает дворец, чтобы не сойти с ума в кругу собственных детей, — чему, как Вы думаете, может научить будущего правителя бабьё, что день и ночь крутится рядом? Ему нужен мужской пример.       Чего Ренджун больше остального не любил в консорте, так это действительно здравые мысли, что тот излагал. Он был прав слишком во многом, действительно желал лучшего и любой свой шаг, даже на вид грубый, мог обосновать без брани, не доводя конфликт до крайностей. Однако ни понять, ни даже просто признать благоразумным Ренджун этого мужчину не мог. Юноша всё ещё симпатизирует Королеве и не доверяет её супругу, а того было достаточно, чтобы не занимать сторону Господина Вона. Важнее было, что Ильран ему нравится, а консорт — нет, и причины второстепенны. Во главе то, где действительно комфортно и хорошо, где к тебе прислушиваются и где стараются на благо других, даже если упускают нечто важное. За всем не уследишь.       — Ему нужен достойный учитель, а не разбитая голова…       Ренджун изо всех сил старается не слушать, чтобы не нагружать себя более того, что и так было. В чужую брань встревать нет смысла, да и не так уж важно гарпиево мнение, чтобы его хотя бы иметь, поэтому юноша осматривается, в полумраке наступающей ночи находит небольшое скопление слуг и направляется к ним, чтобы получить приветственные короткие поклоны. Они под очередной аркой у дворцовой стены, у заснеженной лестницы, на последней ступени которой сидит надувшийся и замёрзший, неестественно бледный Юкхей, одетый не по погоде легко и запыхавшийся, со здоровенной шишкой на лбу и выставленной вперёд правой ногой.       — В стремени застрял? —безучастно спрашивает Ренджун и отмахивается ладонью от женщин, после чего те уходят. Ему искренне нравится быть над ними и видеть, как другие, менее близкие двору слуги, повинуются.       Мальчишка только кивает мелко и отворачивается обессиленно, шмыгая носом, но всё равно не плачет. С возрастом тот становился чуть более терпимым, но всё ещё грешил этим выражением покрасневшего лица, будто в горле что-то застряло. Ладони у него горячие, изодранные от того, как крепко ребёнок весь день держался за поводья, и колени трясущиеся, а гарпия, заметив это, тяжело вздыхает, расстёгивая пуговицы своего плаща, чтобы нехотя, будто вынужденно накинуть вещь на чужие плечи.       — Спасибо.       — Вырастешь и будешь платить за мою доброту.       — Ты не добрый, — а мальчик фыркнул и опустил голову, дрожаще промычав. Видно, ему и правда дорогого стоило не разрыдаться на месте, чтобы хоть кто подошёл и утешил. Ренджун никогда не утешал.       Сам же Ренджун прикусил язык. Не знает, куда денется, но уж точно не собирается до старости прислуживать Вонам, отчего и удивился, что вообще сказал, будто взрослый Юкхей в его жизни когда-то будет. Одна мысль о служении кому-либо, кроме Королевы, унижала.       Меч в её руке дрожал, но словесная перепалка действительно не превратилась в потасовку. Возможно, Ильран перепугалась и взяла оружие не подумав, но то было вполне в её духе, да и как могла поступить мать, услышав, что один из детей пострадал? Конечно, первым делом кинуться к обидчику, а не утешить ребёнка. Эта роль девушке совсем не подходила.       — Мы не в том положении, чтобы с малых лет изводить детей тренировками, — было последним, за что Ренджун смог уцепиться, — я сделала достаточно, чтобы моим сыновьям не пришлось воевать.       Стоило лишь договорить, как девушка отвернулась, зашагав в направлении коня, но меч не опустила, нацелившись на тут же попытавшееся неловко уйти привязанное животное. Она всё ещё была зла, и консорт не смел более перечить, даже если по хмурым бровям видно было, что имел слова в запасе.       — Нет, — сначала прошептал заметивший это Юкхей, а потом словно оживился и в панике попытался встать, но с писком осел обратно, стоило лишь опереться на пострадавшую ногу, — сделай что-нибудь, — и, прямо как год назад, схватился за Ренжуновы штаны, ища хоть какой-то помощи и защиты, — пожалуйста.       — А что я сделаю? — пожал плечами юноша, наблюдая тем, как его Госпожа, подобравшись близко к изведённой лошади, последний раз гладила её по морде в попытке хотя бы дать уйти в иллюзии заботы, — или конь со сломаной ногой будет жить в твоей комнате? Куда я его дену?       — Пожалуйста, — ещё тише умоляет мальчишка, метаясь испуганным взглядом между недовольным слугой и своей матерью, готовой собственноручно облегчить страдания животного, — я достану тебе с кухни пирог!       У Вонов была крайне странная семейная черта торговаться с Ренджуном, досаднее прежнего вздохнувшим и всё-таки направившимся к Королеве, кинув напоследок «пирог я и сам возьму». Не знает, почему не отказал, но Юкхей на мать так похож своими огромными пёсьими глазами, и огорчать его совсем не хочется, да к тому же ребёнок неразумный, теперь ещё и со смешной шишкой на лбу, был слишком жалобен.       — Может, оставим мальчику лошадку? — нарочито слащаво прошептал юноша, подойдя к Ильран вплотную, на что был одарен осуждающим взглядом. Во-первых, с чего бы «лошадку оставить», а во-вторых очень уж неуважительно Ренджун заговорил, но и тот не глупый, специально тихо начал, чтобы не раскрыться.              — Предлагаешь тратиться на бесполезного коня? — так же шепотом, но не скрывая раздражения, прозвучал ответ, — мне тоже жаль, но понимаешь ведь, что ни наездника, ни телегу он больше не потянет, даже если выживет.       — Я ведь тоже пользы не приношу, — неизвестно, что сам Ренджун от этих слов испытал, но внезапно улыбнулся так мягко, как, кажется, никогда не умел. По нему ударило, что звучало столь правдоподобно, — меня тоже заколоть? Да и разве у нас не найдётся овса для коня? — и девушка сделалась задумчивой, замерла и сжала губы, поглядывая на сына, а потом и на консорта, что молчаливо наблюдал, но всё-таки разговор не слышал, — это же подарок.       И та оттаяла. Несмело и медленно, но опустила меч, распрямившись, а потом всунула оружие в когтистые руки, отчего Ренджун немало удивился, чуть то не выронив. Невыносимо тяжелый и слишком длинный, неудобно лежащий в ладонях холодной рукоятью. Понятно, почему он всё чаще оставался на стене.       — Фу на тебя, — и посмеялась негромко, растрепав дрожащими пальцами чужие светлые волосы, пока парень пытался из этого прикосновения вывернуться, — не вздумай говорить, что бесполезный. Приказ.       Вот только в своих метаниях между мечом и женской ладонью Ренджун успел заметить, с какой печалью за этим наблюдал Юкхей, опустивший руки и не заметивший даже, что красивый плащ почти оказался на земле. Тот даже не моргал — боялся, что слёзы из наполненных глаз прольются. То была чистейшая детская зависть, подкреплённая усталостью и болью. Зависть к созданию, что по какой-то неизвестной причине мог получить от женщины нежность и внимание, пока родной сын оставался незамеченным.       А Ильран подошла к младшему Вону, присела на корточки, уродливо смяв свою юбку, и провела пальцами по его лбу, на что мальчик всё-таки заплакал тихо и тут же кинулся к матери на шею, потому что она всё-таки подошла и успокоила, невинного коня пощадила и отца отвадила, который впервые был так непреклонен, не позволив даже на ужин прерваться. В свои четыре уже знал, что король-консорт не любит, когда он плачет, а всё равно не сдержался — слишком долго терпел.       Опешив от выпада ребёнка, Её Величество замерла, совсем не понимая, как должна среагировать, а всё равно Юкхея приобняла и взяла на руки, потому как ещё могла это сделать, пока все остальные считали того слишком взрослым и тяжелым для подобных шалостей.       И голос её дрожал, когда пришлось позвать Ренджуна, чтобы вернуться во дворец и наконец расслабиться за ужином со вкуснейшим вином. Ильран не заметила, как быстро её дети стали старше, и понимала, как многое упустила из-за собственного страха перед двумя маленькими людьми, причинившими столько боли. Случившегося не изменить, на своё место самозванку не поставить, как было сделано со слугами, чтобы забыть, насколько отстранённой была с сыновьями, которые этого не заслужили.       В тот день Королева велела накрыть на стол для четверых, чтобы провести время с детьми и действительно полезным пернатым слугой, а злоба не приглашённого на семейный ужин консорта выросла. ***       Время служения Ренджуна подходило к концу. Они не обсуждали, что будет после того, как случится нежеланное для всех, и парень не хотел ничего слышать — ему невыносимо трудно давалась мысль, что придётся жить не как сейчас, даже если «сейчас» было неоднозначным и часто неприятным, заставляющим наблюдать за несправедливостями Королевства и видеть, как угасает его правитель.              Госпожа Вон как могла не выдавала, что дела её становились хуже — подолгу не покидала своих покоев, чтобы не попадаться никому на глаза, всё чаще пропадала в кабинете, заваленная до головы документами. Она перестала реагировать даже на детский крик, что со взрослением Юкхея стал редкостью — его названный младший брат без повода не голосил никогда, да и тоже стремительно рос, развиваясь как нельзя правильно. Тем не менее, слабое здоровье его под сомнение не ставили, раз уж Кунхан не был достаточно рослым для своей семьи.       И рядом с собой бывать Ильран всё чаще запрещала, но не напрямую, а мягко и будто заботливо давала больше выходных, коих до этого не было вообще, отправляла с целой толпой стражи в город под предлогами совершенно дурацкими и надуманными, платила исправно, чтобы Ренджун не наведывался со своими претензиями и расспросами, занимала его время, посылая закройщиц и архитекторов, чтобы те спросили неоспоримо важного мнения. Это доходило до абсурда, ведь юноше вообще по боку, каким будет новый купол местной церкви, да и не разбирался он, поэтому захаживающие люди только терпение испытывали и умение держать себя. За время во дворце Ренджун за вежливой улыбкой научился прятать свою жадную до перепалок натуру, неприязни к окружающим и озабоченность их недальновидностью. Его почти любили, если не вглядываться в детали, относились с уважением и слушали внимательно каждый раз, как приходилось рот открыть, но это не более, чем заслуга Королевы, ранее таскающей пернатого за собой везде, где только могла. Такой ход укрепил не только положение гарпий при дворе, но и поддерживал статус Ильран, прослывшей крайне добродушным человеком.       Ренжун пух от безделья, даже будучи вечно гонимым по бесполезным делам. Прикончил книгу и был вынужден читать её периодически уже наследникам, ведь одна из служанок во время уборки его комнаты всё-таки заметила выбившуюся из интерьера вещь. Тут же оказалось, что брать из библиотеки ничего нельзя, а юноше особенно, раз любое чтиво нынче боснословных денег стоит, и, чтобы вороватого слугу не наказывать, Ильран предложила просто отработать эту ошибку. В тот момент казалось, что девушка придумала на ходу новый способ посмеяться над неладящим с детьми нелюдем, и была крайне удивлена, когда Ренжун не отказал.       Не отказал, но пожалел об этом.       Кунхан хороший мальчик, наверное, самый лучший из всех, кого приходилось видеть. Молчаливый от неумения говорить, внимательный и усидчивый, очень серьёзный молодой человек, кивающий будто бы даже с пониманием на каждое сказанное Ренджуном слово. Его и слуги любили больше, потому как могли без проблем нянчить, легко и быстро укладывали спать, кормили без опрокинутой тарелки, даже если на той были овощи. Точно не сын Королевы.       Со старшим были проблемы. Видно, что Юкхей старался, но болтал сверх меры, перебивал и задавал слишком много вопросов, на месте не сидел с тех пор, как нога у него зажила, часто отвлекался на игрушки, но, стоило замолчать, злился и говорил, что вообще-то слушает. Его уже учили читать, но тягой к знаниям мальчишка не отличался, предпочитая отлынивать, либо ради растраты неуёмной энергии добровольно уходить на устроенные отцом тренировки фехтования. Человечные, не травмирующие, с учителем, имеющим сострадание к людям, без самого консорта, который всё-таки пришёл к компромиссу со своей супругой. Было бы умно, поступи они так с самого начала, но у обоих имелись принципы и несовпадающие воззрения, которыми ни один не мог принебречь.       Весенним солнечным днём Ренджуна-таки пригласили в кабинет, чтобы поделиться некими радостными новостями. Поначалу из принципа идти не хотелось, раз с Ильран они уже четыре дня не пересекались, показать, что у него тоже честь имется, и на первый зов не откликнуться, пока сама Королева не заявится, чтобы своё избегающее поведение обосновать.       Однако и собственное место Ренджун выучил, знал, что права не имеет подобным образом поступать, хоть и навряд ли наказание получит более ужасающее, чем развлекать младших Вонов. Оно уже не пугало так, как возможность из-за обиды не провести времени с действительно хорошим человеком больше, чем было отведено. Просто не успеть, потому что гордость заставила характер показать, поставить тот выше кого-то дорогого.       Ильран сидела в своём кресле, нависнув с задумчивым видом над одной бумаженцией, а оба её сына в том же кабинете находились — младший сидел у двери прямо на ковре, а старший стоял около стола, сложив на тот подбородок и подсматривая в Королевские дела. Оба они пытались отщипнуть кусочек материнского внимания, и девушка позволяла это сделать, не прогнав тех сразу. Но и взглядом их не наградила даже, полностью погрузившись в работу с больной головой, даже навязчивого Юкхея игнорируя, который, кажется, вовсе не был в обиде и довольствовался малым.              Госпожа Вон со времён происшествия с конём терпимее к своим отпрыскам не стала, однако перестала в панике уходить, стоило кому-то из них начать капризничать. Больше походило на то, что она просто абстрагировалась от наружного, полностью погрузившись в себя, в работу и размышления. Ренджун всё чаще находил ту отсутствующей, витающей в облаках почти, но ничего хорошего то не означало. Похудевшая, побледневшая пуще прежнего девушка, с каждым днём всё большее время проводящая за недвижимым разглядыванием стены, пугала.       — Звала? — без доли уважения спросил нелюдь, заранее убедившись, чтобы в коридоре за дверью не было никого, способного момент злостного непослушания заприметить.       — Звали, — а та всё ещё пыталась привить подчинённому манеры, — подпиши за меня одну вещь.       После чего перевернула подскрученный с обоих концов кусок бумаги и отодвинула на край стола, чтобы Ренджун подошёл и быстро пробежался глазами по строкам.       — Да ну? — раздалось удивлённо, но всё-таки сдержанно.       Королева вздохнула тяжело, не без усилий улыбнулась и кивнула победно.              — Представь себе.       — Сколько за это отдать пришлось? — с не таким уж большим интересом спросил Ренджун, хватаясь пальцами за пищее перо и макая то в чернильницу, пока старший принц беззастенчиво перебирал его собственные перья на хвосте, чем нервировал страшно. Мадший Вон совсем различий не видел между людьми и гарпиями, отчего не стеснялся приставать и к тем, и к другим, если те были приближены к семье и давно знакомы. Застенчивость на семью не распространялась.       — Кёнсу опять удружил, — и по кабинету разлился тихий вымученный смех, — сказал, что ловушки на волков и медведей можно улучшить, и даже придумал, как именно сделать их эффективнее. Мы отдали чертежи, часть полей на границе и не спрашивай, как много золота.       Теперь уже вздохнул Ренджун, ведь искренне посчитал подобное неразумной тратой. Его Королева была щедрой, особенно уступчивой, когда дело касалось торгов за желаемое, но сумм не утаивала. Если в этот раз утаила, то денег за чёрную гору камней было отдано немерено. Несправедливо, учитывая нужду западного королевства в благах и защите от диких зверей, и полное отсутствие нужды их королевства в чёртовых скалах.       — Поверить не могу, — только выругаться и смог себе позволить юноша, оставляя подпись точь в точь как у своей Госпожи. Ему уже приходилось заниматься подобным, когда та не могла от усталости держать перо в руках. Последнее время всё чаще.       — Спасибо большое, — листок быстро забрали, но на его месте тут же оказался новый, — и тут тоже.       А вот это Ренджун, недовольный расточительством, подписал уже не глядя и поспешил вернуть на место, выпрямившись после и со злобным видом отобрав свой хвост у Юкхея, для подкрепления недовольства ещё и зыркнув на мальчика угрожающе. Тот мало испугался, но всё-таки стыдливо взгляд потупил и голову опустил, однако пальцем пытался незаметно до крыла дотянуться, чтобы и его потрогать.       — Не глупи, Ренджун, — на выдохе прошептала Вон, потерев лоб тыльной стороной ладони и взглянув на документ, а после всучила его обратно слуге, — тут нужна твоя подпись.       — У меня нет моей подписи — сделав акцент, покачал головой Ренджун, принимаясь перечитывать, чтобы понять, где конкретно мог ошибиться, даже если основательно в подобный поворот не верил.       И, чем дольше он читал, тем ниже опускались его уши в огорчённом жесте, и тем жалостливее форму принимали обычно прямые брови, пока трудного содержания документ сминался под пальцами. Обычно спокойному, а сейчас и вовсе недовольному Ренджуну внезапно стало жарко от волнения, и из головы все слова выветрились, кровь разогналась и сердце застучало как-то через чур быстро, боязливо и яростно. Он плохо понял, что всё это значит, даже когда двинулся по второму кругу, но на третий всё-таки не пошел — бесполезно. Тех урывков, что осознать удалось, было достаточо, чтобы поникнуть плечами и пристыдиться.       Королева снова оказывает ему огромную честь, даже если сам парень часто бывает невыносим, упирается и дерзит, требует больше, чем заслуживает. Сама даёт ему больше, чем он, как думает, заслужил, и оттого чувствует себя виноватым за годы неразумного поведения. Он не важнее всех, не умнее остальных, пусть точно умнее многих, и теперь, получив то, чего, казалось, был достоин, спустился на землю. Вся жизнь Ренджуна — удачное стечение обстоятельств, подкреплённое вседозволенностью и безусловным прощением, поддержкой со стороны влиятельной особы, проникшейся к, на первый взгляд, злобному существу, который и не желал никому изначально нравиться. На этом месте мог оказаться кто угодно, кто действительно нуждался в помощи и покровительстве, в признании своих талантов и справедливого за них поощрения, но волею судьбы повезло именно тому, кто до сего момента свою удачу нисколько не ценил.       Повисла тишина, в которой только несчастная бумага шелестела, да громкое нездоровое дыхание Королевы слышалось, пока у двери Кунхан не промямлил что-то, навалившись на дверь спиной и наклоняя голову, чтобы мать увидеть за пернатым слугой.       — Там что? — заинтересованно шепчет Юкхей, встающий на носочки, чтобы в документ заглянуть, пусть и читать не умеет, и больше не прикасается, смотрит очень внимательно, но старается не докучать, ощутив общее настроение.       Ренджун почему-то губы поджимает и свободную руку на тёмную голову кладёт, по волосам треплет, боком на стол от бессилия опираясь.       — Знать бы…       — Пора уж тебе обзавестись своей подписью, — посмеялась Ильран, постучав трясущимся пальцем по столу, — думаю, это хорошее решение.       Однако юноша мешкает, сомневается и задумчиво мычит, покачивая головой перед тем, как посмотреть во впадшие посеревшие глаза.       — Зачем мне оно?       — Власть и права, — пожимают в ответ плечами, — пока я жива, никто не усомнится в твоих решениях, как не сомневаюсь я, — и глядят так пронзительно, даже сквозь пелену усталости, затуманенности разума болезнью и опустившиеся на лицо светлые пряди волос. Больно было от слов, впервые указывающих на смирение перед судьбой. Ильран больше не храбрилась, не возлагала надежд на долгую жизнь, и беспокоилась, как обезопасить близких, когда не сможет больше их защитить, — это не сделает тебя частью королевской семьи, но одним из самых близких доверенных — да. Это защита и опора, которой ты сможешь воспользоваться, чтобы отстоять интересы свои и своего народа, если, конечно, пожелаешь.       Однако сомнения не улетучились, а обширный до этого словарный запас внезапно сократился до простого:       — Много чести.       Подозрительно, ненатурально, слишком многообещающе, чтобы быть правдой. Ренджун, конечно, расстроган, до трясущихся рук и вставших дыбом перьев на плечах польщён, но не спешит с выводами.       — Король-консорт точит на тебя зуб, — а это уже было ближе к истине и куда более важно. Мертвецу власть не пригодится, — никто не даст тебя в обиду, а соседние государства будут готовы оказать поддержку, если дорожат нашим союзом. Я повышаю важность твоей жизни, чтобы забрать её было слишком рисковано. Это делает тебя мишенью для врагов, но ценностью для союзников, а мой супруг — союзник, даже если порой кажется, что это не так. Он тоже запутался и не привык так жить, но закон чтить будет. Ничьим приказам, кроме моих, ты больше не подчиняешься, — девушка немного помолчала и перестала дышать, просидела на месте с пару минут, опустив безучастное лицо к столешнице, пока все присутствующие уставились на неё в ожиданий, будто понимают втроём, а не только один и то кое-как, — и, честно, — произносит на выдохе измученно и совсем обессиленно, словно одного лишь разговора было достаточно, чтобы измотать похуже работы. Её Величество вперилась ладонями в стол, чтобы помочь себе подняться на ноги, и обошла обеспокоившегося Юкхея, уставившегося на неё во все глаза, — я бы хотела, чтобы до последней минуты ты был рядом.       И Ренджун чувствует себя уже неживым, когда Королева обнимает его так крепко, как только из своих последних сил может — едва ощутимо. Обхватывает руками поникшие плечи и гладит по голове, сбивая убранные назад волосы, о которых впервые не хочется беспокоиться, потому что больший беспорядок творился с мокрым от совершенно случайно пролившихся слёз лицом, покрасневшим и изуродованным непрошеным плачем. Ничего плохого не произошло, горевать смысла не было — за Ренджуна всё сделали, позаботились, одарили щедро, пусть нематериально, а всё равно горько так, потому что в груди болезненно щемит от осознания истинного положения.       Ренджун сделал слишком мало, чтобы заслужить столь многое, и утешительные объятия казались ценнее всего прочего.       Однако парень не знал ни нежности, ни привязанности, которую испытал лишь по неволе, и не хотел привыкать к хорошему, чтобы не испытать разочарования, когда всё это развалится, поэтому отпрянул осторожно и медленно, кивнул благодарно и вытер слёзы со щек ладонью, попытавшись собраться с силами и мыслями. Беспокоился, что сейчас выглядит совсем не внушительно, не благородно, отчего наклонился к документу, чтобы спрятать лицо, и вывел аккуратным почерком прямо под поддельной подписью Королевы «Хуан Ренджун». У него появилась фамилия и точно внутри что-то новое образовалось, удручающее своей тяжестью. Эмоции весили слишком много, занимали непозволительно обширные территории в его ранее поглощённой выгодой и жаждой знаний душе, подменяли ценности и переворачивали мир, но с оглядкой на окружение, на жизнь людей и других придворных гарпий, казались закономерными. Ему давно пора было положить на пустующую чашу весов что-то действительно важное, пока на второй томились золотые монеты и чучело рогатого зайца, так ни в одно дело и не пущенные.       — Успокаивайся и отнеси это в мои покои, — напоследок девушка похлопала хтонь по плечу, вновь получив молчаливое согласие, и подошла к окну за свои креслом, с усилием сняв с подоконника нечто длинное и тяжелое, обёрнутое выделанной кожей. Судя по тому, с каким грохотом нечто оказалось на столе, работёнку подкинули точно, чтобы насолить Ренджуну, к ручному труду совешенно не привыкшему.       Тем не менее, без каких-либо придирок, взялся за предложенный свёрток. Боялся, что голос его прозвучит ещё хуже, чем сейчас выглядит лицо, что приходилось кистью закрывать, чтобы хоть малость чести сохранить. Но юноша не выдержал, по очертаниям догадавшись, что внутри.       — Я не оруженосец, — и правда, вышло очень жалко из-за дрожи, однако Реджун не сдался, попытавшись вновь проявить характер, чтобы не показаться излишне мягким и благодарным, даже если влажные щёки этому противоречили, — и тяжести таскать не буду.       — Будь любезен, — деликатно, с заботой почти надавила Королева и лёгкой рукой откинула тёмное полотнище с одной стороны, обнажая обновлённую длинную рукоять меча и подобную ей, только покороче, от кинжала, — прибери это на свои места.       А дальше слова, вроде, и были, чтобы вновь воспротивиться, но у Ренджуна в голове что-то звенькнуло от блеска чёрных камней в навершиях орудий. Ни разу до этого не приходилось замечать в себе влечения ко всему сияющему, отражающему или переливающемуся — радовали больше продукты человеческого труда, вроде искусных вышивок, роскошных мозаик и умело скроенных рубашек со стоячими сборчатыми воротниками. Говорили, будто ничто не могло сделать Ренджуна ещё более благородным на вид.       Но на сей раз что-то необъяснимое заставило с тихим шорохом вытащить короткое оружие и поднести к лицу поближе, противопоставив свету так, чтобы со всех сторон внимательно расмотреть. Этот клинок точно новый, без единой потёртости и царапины, с тёмными жилами на стыках граней и гардой в форме скруглённых крыльев. Почему-то Ренджун не может удержать в себе тихую насмешку и с недоверием смотрит на отчего-то довольную собою Вон.              — Серьёзно? — уже более смело интересуется парень, вытирая ладонью остатки влаги с лица и вновь приобретая это недовольно-снисходительное выражение, — так и скажи «твоя помощь была неоценима, и ты мой самый дорогой друг среди всех напомаженных лордов, поэтому я решила увековечить твоё светлое имя в фамильном оружии, чтобы окружающие точно знали о моей нездоровой одержимости низшими созданиями».       И глядит исподлобья саркастично, оперевшись одной рукой на столешницу, чтобы частично через неё перевалиться, быть ближе и давить своим присутствием.       — Ты частично прав, — не без гордости соглашается Королева, кивая головой с мудрым видом, но по уставшим глазам заметить можно, что сдерживается от смеха, либо очередной угрозы наказать за понебратское отношение.       — Безвкусица! — у Ренджуна голос мягче пуха, поэтому, когда тот его повышает, всё равно остаётся тихим, из-за чего во всей красе негодование приходится выражать сведёнными к переносице бровями.       Ильран всё это забавляет. Её слуга много говорит с тех пор, как заимел на это полное право, и зачастую извергает из своего рта вещи крайне неудобные и скверные, выражая открытый протест человеческой иерархии, в которую не вписался. Глупо до ужаса, в его неописуемо привелегированном положении и вовсе необязательно, но смело и оттого взывает к глубинному чувству умиления. Он точно один из её детей, разве что почти ровесник, перьями покрыт и отлично знает, как должен себя повести. В отличие от них не громкий, пусть и капризничает порой из осознанного желания вывести на эмоции, прибирает за собой часто сам, кровать заправляет мастерски и с сыновьями когда время проводит, идеально сходит за старшего брата: ворчит, отнекивается, спорит и едва удерживает себя от подзатыльников. А всё равно по первому зову, либо дружеской просьбе, в народе именуемой приказом, приходит. Особенно хороший работник, если брать во внимание его происхождение из рода весьма беззаботного и не обременённого ответственностью за кого-либо, кроме самих себя.              — Скажи, что не польстило, — отвечает девушка и чуть улыбается с хитринкой.       — Вот и скажу! — а по лицу видно, что действительно польстило, и, дабы неловкости избежать и случайно не выказать, как, на самом деле, сильно он благодарен, убирает кинжал обратно к обновлённому, заточенному и отполированному мечу с перекованным в крылья перекрестием, — не польстило!       И, громко протопав каблуками сапог, вместе с оружием почти выбегает в коридор, напоследок лишь расслышав, как Юкхей просит мать обнять сначала его, а потом и Кунхана, чтобы никому не было обидно. ***              Чем быстрее двигалось время, тем стремительнее менялась атмосфера во дворце. Её Величество всё реже показывалась на глаза, проводя свой досуг либо в постели, либо за столом, даже на ставших редкими праздниках являясь лишь ненадолго. Без неё, большой и зачастую громкой, местные залы казались и вовсе пустыми, даже когда полнились слугами. Не хватало искренности и неуместных разговоров про глупо почивших родственников, сплетен о высшем сословии и деталей последних торговых соглашений. Несмотря на своё ухудшающееся с каждым днём состояние, Ильран продолжала работать на пределе своих возможностей, устраивала личные встречи с важными людьми, теперь на вид кажущимися ещё важнее. Раньше те выглядели мелкими и жалкими на фоне Королевы, потакающими и жадно глотающими каждое сказанное ею слово, ждущими одобрения и снисхождения, но теперь, выходя из её кабинета, каждый раз задирали нос. Все мужчины, они будто были рады, что женщину сам Господь поставил на место, сделав слабой и немощной, словно неспособной более держать в руках целое королевство со всеми его жителями.       Ренджун не жил снаружи, не застал других правителей и не мог с полной уверенностью заявить, что «раньше было лучше», чтобы согласиться с большинством, шепчущимся о неудачно взошедшем на престол монархе. Зато видел прекрасно, как его народ гонят просто потому, что могут это делать. Потому что гарпии слабы и мягкотелы, сдачи не дают и в драки не лезут, приспосабливаются ко всему на свете и не жалуются на своё существование. Ренджун точно знает, что людям не нужна весомая причина для ненависти, раз ненавидят те даже друг друга, и парень в жизни не поддержал бы их осуждения, находясь в известности о том, сколь безосновательными те могли быть.       В подземелье, как и повсеместно, веселее не стало. Тёмными, звенящими от тишины вечерами, Ренджун крадущись приходил в знакомое помещение, заваленное хламом, и с каждым разом пыли там становилось всё больше. Сам Кёнсу, казалось, тоже покрывался ею от того, как много времени проводил в неподвижных раздумьях, и круги под его большими глазами становились всё чернее. Тот будто заранее скорбел, словно Госпожа Вон уже умерла, но то был его личный провал — панихида по надеждам на спасение. Пытаться уберечь правителей, чтобы потом долгие годы наблюдать за смертью их дочери от той же заразы, знать, что ты ничем не можешь помочь, когда являешься единственным, у кого был шанс. Уметь конструировать, освоить алхимию, изучить несколько языков и довести до ума множество уже существующих, но несовершенных методов лечения, однако не суметь сохранить одну жизнь, было ударом чрезмерно тяжелым.       Они отдалились друг от друга. Может, со стороны Ренджуна слишком наивно полагать, будто они когда-то хоть немного были близки, но теперь общение свелось к минимуму, и даже шутки о внешности пернатого не звучали. Как-то довелось поинтересоваться, с чего же вдруг Кёнсу не спросит, в какой позе надо спать, чтобы выглядеть как чёрт, но тот ответил, что шутить больше не над чем.       До конца не ясно, было ли дело в том, что Ренджун давным-давно не слышал о своей внешности ничего, кроме тихих восхищений, либо же в тяжелом времени, унесшем любое желание хоть как-то себя развлечь.       — На Турмалиновых скалах ничего не нашли, — пусть стулья были для гарпии крайне неудобны, парень из принципа устраивался только на них, разворачивая те боком. Это прибавляло статусности.       — Ничего удивительного, — послышался безэмоциональный ответ мужчины, сидящего за столом, полном пыльных банок. К ним давно не прикасались, — они бы умерли ещё раньше, если бы не скрывались. Если бы только вы с Её Величеством туда сходили…       Но Ренджун молчит. Не соглашается, не кивает даже, а только голову опускает с тяжким вздохом. У них, должно быть, и впрямь получилось бы, но никаких «если» больше нет.       — Я видел отчёты и образцы камней, — негромко продолжил Кёнсу, повернувшись, наконец, к нелюдю, и лицо у него было осунувшееся и уставшее, утратившее тягу к чему угодно, коей раньше было неизмеримо много, — думаю, там небезопасно, поэтому хорошо, что отправили солдат, а не кого поважнее. Не нравится мне тамошняя порода.       — Уже неважно, — Ренджун и сам стал куда тише, сдержаннее и почтительнее к окружающим.       Больше не было сил на недовольства и маловажные перепалки с кем-то, кроме принцев, ответственность за которых почти всецело легла на его плечи. Гувернантки, слуги и повара всë чаще обращались именно к Ренджуну по вопросам, ответы на которые обычно давала Королева. Запомнить местный уклад во всех его мельчайших подробностях, точно знать, как распорядиться, чтобы выглядело, будто сама Госпожа отдала приказы. В его голове был план на ближайшие годы, распорядок каждого дня, составленный по подобию уже прожитых, но это лишь на случай, если ничего масштабного не произойдёт во всё ещё размеренной дворцовой жизни. Заглядывая в будущее, Ренджун понимал, насколько глупо было иметь один единственный путь, не оборачиваясь на всевозможные неблагоприятные исходы, но он справедливо полагал, что не предугадает все до единого варианты развития дальнейших событий. Не было смысла переживать о чём-то, чего тот ещё не знал.       Повисла тишина, в подземелье кажущаяся слишком осязаемой из-за отсутсвия чего-либо живого поблизости. Кёнсу уставился в пустоту, на самом деле, ни о чём совершенно не думая, а Ренджун вздыхал и щёлкал когтями друг об друга, чтобы хоть немного нервозность развеять. Последнее время только так и было: они обмениваются парой фраз, но неминуемо разговор заходит в русло крайне печальное и неприятное для обоих, а потом наступает молчание и длится пару часов, пока поясница не заноет от неподвижного сидения.       А потом Ренджун уходил безо всяких прощаний, бесшумно закрывая дверь и не смея обернуться. Им нечему друг друга учить с того момента, как учёный показал свои наработки, хранящиеся за шкафом на случай, если понадобятся недоброжелателям. Из наиболее примечательного там был подробный рецепт того взрывчатого вещества, что Королева наказала хранить в тайне. Она явно чего-то боялась, так и не нашла в себе смелости применить это открытие даже в мирных целях, находясь в беспокойстве, что люди знающие не растеряются и обязательно найдут лазейку, чтобы использовать в своих интересах. Им страшно повезло, что долгие годы Кёнсу удавалось оставаться в чужих глазах фанатичным всезнайкой, таящимся в тёмных углах дворца. Даже принцы не знали и имени мужчины, скрывшегося у всех на виду.       Из раза в раз идти по этим коридорам утомительно. Ренджун не использует факела, передвигается по-кошачьи бесшумно в полной темноте, прислушивается в надежде уловить голоса сквозь толщу стен, узнать, кто из сдешних людей чувствует себя в безопасности достаточно, чтобы шептаться. Хочет застукать и указать, потому что знает — среди множества действительно добрых, сострадательных и честных людей есть недовольные, скрывающие свою неприязнь не слишком уж хорошо.       У Её Величества с тех пор, как та утратила силы, стали появляться синяки на запястьях, так напоминающие следы от чьих-то ладоней. Она, конечно, человека не выдала, но сказала, что консорт тут непричём, чему, конечно, не сразу удалось поверить. Дело было в служанке, что помогала каждый день переодеться в ночное платье. Молодая и красивая — та никогда не выглядела жестокой, но не смогла пройти мимо ослабшей повелительницы. Подобно лордам, задравшим нос после ухудшения состояния Королевы, эта девушка ощутила вседозволенность, как только появилась возможность самоутвердиться за счёт кого-то, кто всегда стоял выше, а теперь уже не мог дать справедливый отпор. Ренджун воспользовался дарованными ему полномочиями и упразднил каждого, чьи обязанности мог выполнить сам, а за немногочисленными оставшимися неустанно следил, находился практически за чужими спинами, стоило тем приблизиться к Госпоже Вон. Он больше не думал, что не желает работать, потому что не считал все свалившиеся обязанности работой. Это жест доброй воли, даже если отнимает все силы и большую часть времени, но важнее, что Ренджун осознал, как важна благодарность.       Покидая подземелье, парень идёт длинной дорогой, собирающей на себе пути из почти каждого уголка дворца, чтобы встретившиеся стражники не смогли понять, где точно пернатый находился. Он больше ни с кем не здоровается и ни перед кем не преклоняет голову, потому что не обязан.       В своём крыле, минуя множество пустых комнат и комнату консорта, он заглядывает сначала к Кунхану, о котором, в самом деле, можно было и не беспокоиться. Тот развивался куда лучше Юкхея, к трём годам уже умел говорить и порывался читать, так ещё и ребёнком был крайне спокойным и сознательным, однако безопасность даровало не это. На младшего принца никто не возлагает надежд, ведь на престол тот взойдёт лишь в случае смерти своего брата, но важнее, что сам Господин Вон не хотел бы видеть именно этого мальчишку королём, пусть никогда не говорил этого вслух. Кунхан был ребёнком «для души», а не для высшей цели, мог заниматься, чем бы ни захотел, и не воспринимался никем особенно серьёзно из-за своей выдуманной болезни, будучи скорее милым маленьким человеком, с которым удобно нянчиться и которого можно без последствий баловать.       Невероятно везучий парнишка.       В поздний час тот готовился ко сну, и в комнате не было ни единой служанки — этот конкретный Вон спокойный, очень самостоятельный и серьёзный для своего несерьёзного возраста, и, кажется, лучше кого-либо другого знает, когда нужно лечь. Ему лишь изредка помогали одеться.       — Почитать тебе? — тихо шепнул Ренджун, даже не удосужившись зайти, оставшись в коридоре и лишь голову в проём сунув.       — Нет, — звучит очень чётко, очень неестественно для маленького ребёнка, который чуть привстал на кровати, чтобы узнать, кто же явился.       Ренджун привык, что принц отказывется с тех пор, как научился словесно своё нежелание выражать, а всё равно каждый вечер наведывался спросить, чтобы не ставить кого-либо из братьев выше другого. А Кунхан не злой, не резкий, по глазам видно, что своим отказом обидеть не желает, просто все эти сказки уже наизусть знает и с Ренджуном, на самом деле, не столь близок. Ему бы хотелось, чтобы книжку читала Ильран, но, в силу своего маленкого возраста, мальчишка не успел узнать свою мать достаточно, и не понимал, почему такой возможности уже не представится. Недолго простояв на месте, пернатый только кивнул учтиво и осторожно прикрыл за собою дверь, чтобы отправиться к другой, уже вздыхая обречённо.       Юкхей был чудесным мальчиком, когда лежал с больной ногой и сутками смотрел в окно, но сейчас пришёл в норму и снова стал невыносимым — даже ежедневные изматывающие тренировки, длящиеся порой слишком долго и для взрослых солдат, не могли измотать его достаточно. Мёнсо начал бить того, стоило ему осознать, что Королева больше не найдёт в себе сил заступиться. Это не страшно, хорошо даже, ведь во все времена детей поколачивали, чтобы ума прибавить. Однако, глядя на повальную необразованность народа, Ренджун весьма справедливо сомневается в местном воспитании. Ни разу на своём пути не встретил человека, регулярно посещающего церковные службы и страдающего от насилия со стороны родителей, при этом умного. Отчасти парень боялся, что Юкхей вырастет редкостным тупицей, но с другой стороны относился к подобному исходу ровно — совсем скоро служение окончится и смотреть на чьё-то неудачное печальное взросление не придётся.       Но за дверью, к удивлению, Юкхей был страшно спокоен и тих. Он вёл себя как ребёнок, коим и являлся, но из-за своих ненормальных габаритов, доставшихся от матушки, выглядел старше, отчего казался не по возрасту дурным.       — Вечер для тебя не добрый? — перешёл сразу к делу Ренджун, стоило только переступить за порог, на что Юкхей только к окну отвернулся и покачал головой. Действительно не добрый.       Парень бесшумно прошёл в комнату и коснулся чужой головы, примостившись на край кровати, сдвинул тёмные мягкие волосы со лба и углядел созревающий синяк ближе к виску. Скривился, помолчал, повздыхал, а затем уж нехотя поинтересовался.       — За что на сей раз?       У наказаний причины всегда были, отчего и вмешиваться не приходилось. Всё как у людей — делаешь плохо и получаешь за это, а если хорошо делаешь, то так и должно быть. Никто не хвалил Вона за вещи, которые тот и так обязан был исполнять идеально.       — Позволил обезоружить себя, — мальчишка давно не плакал, потому как запретили, но с каждым днём ему это давалось всё сложнее, а обида на отца копилась, пока пропорционально ей росла любовь к матери, как единственной поддержке. Ильран стала сговорчивее с тех пор, как потеряла силы и рассудок.       — Плохо, — единственное, что смог ответить нелюдь, несведущий в боевых искусствах.       — Ты чёрствый, — выразил искренне негодование Вон.       — Зато лошадка твоя живая.       Ренджун готов был припоминать это до конца своих дней, лишь бы подчеркнуть, что он, вообще-то, сама доброта и великодушие. А Юкхей ничего на это не сказал. Того коня он посетил всего четыре раза с момента происшествия, а потом словно забыл.       Юкхей, хотелось верить, что в силу своего возраста, не умел заботиться о ком-то, кого спас, и этим от своей матери отличался.       — Скажи, что я добряк, — не унимался пернатый в попытках потешить своё самолюбие.       А Юкхей всё молчал, но губы у него задрожали, когда лицо опустилось, чтобы не выставлять напоказ эмоции.       — Скажи, — в очередной раз протянул и осторожно когтём потыкал ребёнка в бок, — говори.       — Ты злодей, — и тогда он всё-таки посмеялся, поспешив отодвинуться по кровати подальше, чтобы не позволить себя щекотать.       — А матери твоей я очень нравлюсь, к примеру, — самодовольно подначил Ренджун, хитро прищурившись.       — Матушке нравится всякая чепуха.       — Ты, получается, тоже чепуха. И братец твой чепуха, — не упустил момента высказаться юноша, чем застал ошарашенного Вона врасплох.       — Нет! — тут же засопротивлялся мальчишка, активно мотая головой в знак своего несогласия, — чушь собачья!       А вот тут Ренджун уже ощетинился, нахмурил брови и замолчал, выжидающе глядя на Юкхея, который сразу ладонью рот закрыл и сделался испуганным. Нелюдю никто не запрещал детей бить, а он всё равно не желал уподобляться ничьему отцу, поэтому ограничивался осуждающими взглядами.       — Мне жаль, — задушенно сквозь пальцы прошептал Юкхей.       — На престол взойдёшь только после того, как тебе язык отрежут за подобные слова.       — А почему тебе можно, а мне нельзя?       И вот так всегда. Только начнёшь с этим мальчуганом говорить, а он глупыми вопросами завалит, вцепится и не отпустит, пока своё любопытство не удовлетворит полностью. Ренджун не припоминает, чтобы его официально записывали в няньки, но развитие событий указывает на обратное. Возможно, в одном из прописанных документов, было что-то подобное между строк.       Только спустя несколько часов дело доходит до сказок, но, отвлёкшись на книгу, Ренджун упускает момент, когда Юкхей засыпает. Хочет встать и уйти, но сидит дольше нужного, листает страницы и рассматривает картинки, наслаждаясь мнимым уединением и тишиной. Знает, что после этого придётся идти к Королеве, но с каждым днём все меньше того желает.       На предпоследней странице видит самого себя, изображённого ослабшей Королевской рукою. Несколько месяцев прошло с тех пор, как Ильран, обученная с малолетства разного рода искусствам, даже не удосужившись подняться с кровати, заставила долгие часы позировать, чтобы запечатлеть своего слугу в занятии максимально для гарпий свойственном. Ренджун никогда не танцевал и даже не хотел этого, чтобы не стать случайно объектом вожделений. Учитывая полное отсутствие мастерства, с большей вероятностью удалось бы превратиться в педмет насмешек. Но Королева в тот день не смеялась, как бы несуразно Ренджун ни встал. Не будь оно приказом, парень бы в жизни не согласился, а теперь отчасти даже понимал, зачем всё это нужно. Ильран понемногу забывала его.       Она и сыновей своих забыла, как и то, из-за чего не могла их всецело полюбить. Теперь, не сумев распознать в тех родную кровь, девушка относилась к мальчишкам с нежностью, как любой здравый человек отнёсся бы к двум тянущим руки ребятам. В здравом уме та каждый раз переступала через свои страхи и тревоги, чтобы просто о них позаботиться, но теперь, будучи почти неживой на вид, приходила порой поспать рядом с ними. И к Ренджуну тоже приходила, словно и он был не меньше, чем её роднёй.       А всё равно не умирала, как то сделали её родители.       Держалась на грани, изредка проясняясь и стеная от боли, проклиная не до конца угасшее сознание за то, что приносит с собою несчастья. Ей было невыносимо даже просто существовать, не уходя вглубь своего рассудка, и Ренджуну порой казалось, что смерть могла быть избавлением. Он всё чаще смотрел на стену, на которой покоилось крылатое оружие, и корил себя за мысли, каждый раз приходящие в голову.       Сердце в груди всё чаще давало знать, что оно не только кровь по бесполезному бледному телу гоняет, а ещё по-настоящему крошиться умеет. ***       А потом прояснения прекратились.       Полномочия, данные Ренджуну, утрачивали свою силу незаметно, негласно, и это выводило из себя. Слуги всё ещё слушались, но порой позволяли себе огрызаться, выполнять свою работу спустя рукава. Мёнсо начал действовать, и первым делом поставил репутацию пернатого под угрозу. Подкупил остальных, может, или просто убедил, но то было не сложно. Гораздо сложнее было Королеве заставить других Ренджуна уважать, а вот поставить зазнавшуюся гарпию на место большого труда не составляло.       С каждым днём парень чувствовал себя всё более одиноким, вставшим против всех и вынужденным в одиночку защищать свою Госпожу, однако жаловаться не смел. Некому было.       Почти всё своё время проводил подле чужой кровати в надежде, что серые глаза Королевы нальются в один момент блеском и Ильран скажет, как поступить, чтобы улучшить положение. Ей это всегда удавалось.       Но та оставалась безмолвной, силилась в бреду подняться, а по ночам, когда Ренджун давал себе передышку и отправлялся спать, бродила босиком в ночной рубашке по пустынным коридорам, заглядывала во все комнаты мёртвым взглядом и цеплялась выпадающими светлыми волосами за дверные ручки. Юкхей начал её бояться. Приходил иногда прямо слуге в комнату, скрёбся подобно котёнку и просил поспать хотя бы на полу, лишь бы не у себя.       В полудрёме, расстрёпанный и понимающий лишь каждое третье слово, Ренджун выслушивал, как Королева тихо во тьме шаткой походкой пробирается в покои принца, тянется иссушенными посеревшими руками и пялится впавшими светлыми глазами. Вон действительно сильнее всего на свете хотел рыдать, когда говорил, как ему стыдно.       Стыдно, что в лучшие времена он готов был отдать всё немногое, что имел, лишь бы матушка пригрела, а теперь молится Богу перед сном, чтобы та не приходила, не открывала дверь мучительно медленно, не заглядывала в щель перед тем, как бесцеремонно ввалиться и встать посреди комнаты. Он находил её волосы даже на своей подушке, если вдруг умудрялся не просыпаться в какой-то из чужих визитов.       В такие ночи и без того измученный Ренджун не спал. Позволял мальчику устроиться в своей кровати, а сам присаживался на стул и по памяти рассказывал сказки, украдкой поглядывая на дверь и пислушиваясь к шагам за нею. Смысла выходить не было — Её Величество всё равно силой в кровать не уложить, не донести, как сильно она пугает собственного ребёнка, а если ночные хождения помогают той справляться с хотя бы каплей выпавшей на её долю боли, то так тому и быть.       Порой девушку останавливал собственный супруг. Удавалось лишь голос его слышать, нежный и заботливый, твердящий, что нужно вернуться. Казалось, что Вон действительно сочувствовал, забыл все обиды и разногласия в попытке обеспечить любимой или нет женщине спокойные последние годы.       Чем трепетнее Мёнсо относился к Ильран, тем тяжелее прилетало Юкхею, за которого больше никто не мог заступиться. Ренджун допускал тщетные попытки просто поговорить, даже попросить мужчину быть чуть мягче. Отбрасывал свою гордость и готов был кланяться, лишь бы быть услышанным, но каждый раз оказывался ткнутым носом в свою несостоятельность. Без своей благодетельницы Ренджун снова стал отродьем, не заслуживающим внимания и не имеющим значения, и оттого всё чаще откровенно ругался с консортом, прекрасно осознавая, что в открытую тот не посмеет убить. Эта чёртова фамилия работает.       Функция у юноши осталась всего одна — быть рядом с Королевой, пока та не испустит дух. У него не было прошлого, а теперь и будущее утекает, ведь Ренджун готов умереть вместе с Госпожой Вон в тот же день.       Этот период жизни дал понять окончательно, что магии не существует. Они объездили всё королевство в поисках целителя, колдуна или какого шамана, но ни одна живая душа не смогла ни помочь, ни даже подсказать, что творилось с Ильран. Надежды на излечение не было, но Ренджун хотел хотя бы знать, почему столь великому человеку придётся уйти настолько жалко и бессмысленно.       Люди разводили руками, кто-то напрямую говорил, что бессилен, пока другие проводили ритуалы и давали Её Величеству отвары совершенно бесполезные. Шарлатанов на пути встретилось неизмеримо много, но король-консорт щедро платил каждому, кто хоть делал вид, что желает помочь. Он не терял надежду до последнего.       Многие поездки были долгими, для гарпии слишком изматывающими, а некоторые из них искусственно продлевались. Ренджун не хотел думать, будто Мёнсо таким хитрым образом пытается его устранить, но частые остановки в глуши под нецелесообразными предлогами твердили об обратном. Ему не выжить вдали от сородичей, и всем это известно. Совершенно случайно умертвить Ренджуна было бы очень кстати, вот только консорт понятия не имел, как много времени требуется выходцу из лесного народа, чтобы мучительно сгинуть от одиночества.       А Ренджун впитывал, изучал и следил. На каждой стоянке покидал повозку и вглядывался в глубину чащи, прислушивался в попытке распознать, где найти своих. Объездив всю страну, он с полной уверенностью мог на карте обозначить, где именно находились поселения, сколь велики те были и как примерно жили. Он был готов умереть со своей Королевой. Добровольно, в знак самопожертвования, исходя из глубинных тёплых чувств к этой женщине.       Но сейчас, зная, что его смерть многих обрадует, хотел жить назло. Назло всем подготовить план отступления, назло лично наблюдать, как мир сокрушается.       Мёнсо плохой правитель. Он говорит от лица своей супруги, но вовсе не те слова, которые хотела бы донести до народа Ильран. Он чувствует власть и использует её во зло, самоутверждается за счёт других и топчет совет, подминает тот под себя, чтобы остаться единственным, чьё мнение имеет вес. Он Ренджуну не нравится, даже если искренне пытается спасти Королеву. ***       В один день планы Ренджуна рушатся. Жаркий, солнечный, по-настоящему благодатный, но до ужаса неудачный. Парень разозлился на бездумно увязавшегося следом Юкхея, хотел на мальчишку накричать, но тому достаточно прилетело от отца.       Гарпии не хотелось бы воочию наблюдать, как мужчина чехвостит родного сына как дрянную собаку за проступок совершенно мизерный, а Юкхей оступался так часто, что не оставлял вариантов, в которых Ренджун не стал бы свидетелем насилия. Он всё равно не сможет заступиться, потому как права не имеет.       Отец может поучать сына, как считает нужным, и, если ударить посильнее, чтобы тот вырос сильным мужчиной, было действенной мерой воспитания, Ренджун этому не помешает, какими бы бесчеловечными ни находил методы. Он и сам начал бояться.       А Юкхею весело, даже если он получил. Впервые тот выглядел радостным, получив возможность покинуть дворцовые стены, полюбоваться полями и украдкой побыть ребёнком.       Ренджун отпускает его поиграть с сельскими детьми, обещает прикрыть перед Мёнсо, и действительно готовится отстоять, если потребуется. Он не удивляется, когда женщина, названная местным лекарем, озадаченно мотает головой, пока все они стоят у неё дома под светом лучин, а юноша держит Ильран за слабую руку. Ничего нового, а каждый раз обидно до дрожи. Ренджун на грани срыва после многих изматывающих путешествий, после неутешительных прогнозов и унижений со стороны консорта, так возлюбившего указывать, где справедливое место лесной твари.       И он не выдерживает, когда Юкхей по несчастью заходит в этот же дом с местной девчонкой, весь запыхавшийся и довольный, но так быстро теряющий улыбку при виде отца.       Юношу накрывает злость, разум туманится, когда мальчишке прилетает просто за то, что он ребёнок, и Ренджун встаёт на защиту в попытке это прекратить, хочет надавить ещё и тем, что они не одни, и разборка на виду у других могла сильно пошатнуть репутацию Мёнсо.       Но отыграться на ком-то, кто не выказывал всё это время должного уважения, откровенно дерзил и отказывался прогибаться, было ценнее всеобщего одобрения. Ренджун впервые в своей жизни был избит, понял, наконец, как это ощущается, и оттого возненавидел себя за годы, которые провёл в стороне, так и не попытавшись до этого заступиться за старшего принца. Это обидно и унизительно, но куда обиднее, что Юкхей им всё равно дорожил настолько, что готов был предложить свою жизнь.       Ренджун думал, что он совсем один, но этот мальчишка любил его так же, как некогда любила Королева. Тот, разве что, не мог повлиять на ситуацию, сам был до смерти напуган и рыдал от безысходности, а в глазах Ренджуна всё равно выглядел столь же решительным, как его мать.       Единственным верным решением было из последних сил в это дитя вцепиться, но не чтобы защитить, потому что защитить сил не хватит.       Чтобы показать, что Юкхей не был одинок. И чтобы себе доказать — Ренджун тоже не один.       Он приходит в себя уродливым и растрёпанным, лежащим на стоге сена в углу слабо освещённого сарая. Именно сейчас он как никогда чувствует себя гарпией, но в большей степени той, что не удалось спасти в другой злополучный день. Чувствует себя убитым из ненависти и почти дрожит от ужаса.       Но внезапно появившемуся Юкхею страшнее, и видеть того рыдающим из вины мучительно. Из последних сил Ренджун ребёнка успокаивает, относится с нежностью, которую тот не успел за жизнь получить, и слышит это предвещающее беду:       — Вы ведь не любите Господина? — Эта травница, по-настоящему добрая женщина, нарушившая запрет на помощь пернатому, смотрела с надеждой, — есть что-то, что Вам нужно знать.       А к Ренджуну так давно с уважением не относились, что от ностальгии хочется улыбаться, но лицо не подчиняется.       — Я более всего желаю ему гнить в сточных водах, — честно отвечает, сейчас явнее всего чувствуя ненависть не только из-за покалеченого тела, но и из-за положившего на него голову измотанного слезами Юкхея.       — Я не смогу вылечить Госпожу.       И тратит все силы, чтобы закрыть мальчишке уши. Он перескажет, если понадобится, но молодой принц за сегодня натерпелся достаточно, чтобы не сваливать на его плечи ещё что-то тяжелое.              Тишина оглушает, свеча с треском догорает, бьёт по голове, кажется, сильнее кулаков консорта, а женщина оборачивается по сторонам в страхе, что их могут подслушать, пока не наклоняется и не шепчет самое ироничное, смешное и несправедливое, что только доводилось слышать.       — Её Величество отравили.