Турмалиновые скалы

      По возвращении в город всё вышло не так, как того ожидал Ренджун. В глаз его бить не стали, пусть и попросили лицо сделать как можно более печальное и раскаивающееся. Не из просьбы, но из личного желания в спокойствии и ничегонеделании доживать свой век во дворце, он сделал всё, что только мог.       Кёнсу скрылся, стоило тому покинуть повозку за углом от главного входа, чтобы не выдать, будто тоже куда-то выезжал, а уже с Королевой они на лестнице у дверей в парадную залу, через которую идти было удобнее всего в любое крыло, встретили консорта, стоящего на несколько ступеней выше и, кажется, из-за этого выглядящего особенно гордым собою и раскрытием нехитрого плана его дрожайшей супруги, что тут же Ренджуна как бы невзначай за своею спиной скрыла и сделала вид, будто видеть мужа совсем не ожидала. И как естественно всё выглядело, словно и правда женщина этой встречи не планировала и даже в какой-то степени страшилась, отчего спрятала гарпию, как маленькие дети прячут пятно на недавно пошитых брючках, чтобы кто из родителей не отхлестал.       Вон Мёнсо был относительно молод, со смуглым лицом и правильными чертами, в отличие от королевы имел к тому же вполне человеческие пропорции, что делало того на вид весьма приятным, пока тёмные глаза источали спокойствие, однако Ренджун уже на празднике заметил, что то была скорее глубочайшая незаинтересованность и невесть откуда взявшееся назидание. На юношу тот производил впечатление человека страшно на него внутренне похожего, потому и не вызывал ничего, кроме смиренного понимания.       А Королева поступила ровно так, как Кëнсу и говорил — нервно, но явно наигранно потрепала себя за юбку и громко, напоказ и без стыда призналась, что сожалеет, но иначе поступить никак не могла, ведь как оставить создание, отчаянно в ней нуждающееся и не приспособленное к жизни в лесу, раз даже в условиях почти тепличных, среди сородичей, Ренджун показал себя очень стеснительным и замкнутым мальчиком.       От столь гнусной лжи юноша чуть было не потерял самообладание. Никого он не стеснялся, пусть и правда не так близко со своими общался, ведь были вещи куда более полезные и интересные, чем пернатые трубадуры и танцоры с вышивальщицами. Мёнсо тогда чуть наклонился в сторону, чтобы на гарпию взглянуть, и тот взял себя в руки, сделав лицо как можно более печальное и осознающее ошибки, взгляд опустил и помялся так, словно не плевал на эту ситуацию с крыши той церковной колокольни, которую мельком углядел через щель в шторах повозки. В тот момент ему даже казалось, что та здоровенная начищенная до блеска штука издавала звук, да только звонило оставалось неподвижным. Что-то ещё в городе шумело.       По тому, как быстро мужчина взгляд отвëл, ясно стало, что Ренджун либо сам себя превзошëл столь убедительным актëрским мастерством, либо консорту смотреть на нелепо скивлëнное лицо было попросту не то больно, не то страшно, что, конечно, вероятность имело крайне маленькую. Гарпий, и то не всех, боялись только люди с запада, а местные разве что отвращение изредка испытывали.       Однако тот поверил, либо же сделал вид, потому как доволен был собой жутко, что смог раскрыть побег супруги и вновь указать, насколько выше и умнее пред нею был. Заявил, что спускает такое с рук последний раз, натолкнув на мысль, что женщине не впервой изворачиваться, чтобы по-своему сделать.       Этот мужчина создавал впечатление эдакого местного пожилого кота, что просто расхаживал с важным, но флегматичным видом, не бросаясь в глаза ровно до тех пор, пока не подворачивался момент, чтобы для себя выгоду извлечь. Этим он отличался от Королевы, что всегда была на виду и вмешивалась тут же, как необходимо было чью-то проблему разрешить, даже если порой решение выглядело так, будто во вред ей.       Супруг же брался лишь за то, что находил нужным и выгодным. Ренджун никак не мог осудить, ведь, будь у него возможность, жил бы точно так же. Он уже пытается.       Возвращаться в свою комнату было тошно. Госпожа Вон и правда никогда гарпий не выгоняла насильно, но в случае с именно этим чудны́м созданием казалось, будто иначе поступить нельзя, отчего соседи выглядели удивленными и даже растерянными, словно сами желали скорейшего избавления от головной боли в лице этого нелюдя. Ночами пропадает, и оно понятно — пернатые любят поздние свидания, но Ренджун мало с кем общался, отчего выглядел подозрительно, будучи еще и сторонним наблюдателем. Среди них такие не были редкими, но обязательно сплетни разносили по небольшим группкам, а этот просто смотрел, да так, словно случайно и нехотя.       Никто не спросил напрямую, как же вернуться удалось, но шепотки Ренджун слышал отовсюду, даже когда под ночь улëгся спать. Его постель тем вечером была уже занята — кто-то решил, будто еë можно присвоить, раз условный хозяин больше не вернется. Однако ту возвратили молчаливо и без каких-либо споров, стоило переступить порог маленького помещеньица. Цветы в вазе по столь особому случаю сменили на свежие.       Парень ни с кем не ссорился, ни душе из своих слова плохого не сказал, потому как возможности просто не было, а напряжение все равно висело над каждым, будто меж пернатыми вражда какая имелась.       Либо же Ренджун начал так явственно то ощущать из-за натянутых нервов, ведь после встречи с консортом Королева мягко намекнула, что жить как раньше не получится. И, пусть смотрела без снисхождения, почти как на равного, украдкой точно так же, как на том лугу, она поставила ультиматум — за ближайшие недели Ренджун должен стать кем-то. Музыкантом, танцором, певцом, чьим-то подмастерьем, да хоть колонной под потолочным сводом подле внутреннего сада, лишь бы иметь значение. Юноше странным кажется, что будучи просто собой, он был никем. Получал похвалу от учëного, быстро развивался и столь же стремительно менялся, пусть характер скверный свой бросать не собирался, а всë равно значения не имел.       И знал, что нелегко придëтся, ведь ни к чему душа не лежала, кроме ежевечерних посиделок с Кëнсу, замудрëнных книг со сложным языком и дурно пахнущих склянок. Оказалось, что новое занятие должно служить им прикрытием, ведь для большинства придворных той тëмной захламлëнной комнаты в подземелье не существовало просто, да и не должно было, чтобы беды избежать. Вот только Ренджун мало понимал, с чего бы это стараться должен ради чего-то столь неосязаемого, как общественное одобрение.       И всë равно по мере сил старался. Лениво и неохотно, спустя рукава, заранее будучи настроенным ко всему крайне негативно — в основном больше делал вид, чем действительно выполнял договорëнность. После бесполезного дня и бессонной ночи снова ходил за толпой и через силу держался к ней на целый шаг ближе обычного, потрогал парочку музыкальных инструментов, два раза зевнул в хоре, вполне правдоподобно выдав это за неумелую попытку в пение, впервые на манер остальных неряшливо вышвырнул кусок мяса из тарелки на трапезный стол, правда, съел потом, ведь переводить еду не любил, и как-то даже не постарался сделать это скрытно. А никакие ткачихи или резчики по дереву Ренджуна к себе и близко не подпустили — кто-то мягко сказал, что для него работы попросту нет, а другие открыто игнорировали или даже уходили, стоило пред ними появиться. План Госпожи Вон впервые был провальным, совершенно глупым и изначально обреченным на неудачу.       Либо же являлся ловко продуманным наперëд, ведь иначе они бы не встретились снова у одной из дверей подле королевских покоев. Эта дверь парню нравилась меньше всех, ведь из-за неë доносились необычно высокие голоса служанок, словно с чем-то играющихся, и едва слышный детский смех, вызвавший почти животный позыв сбежать подальше — можно даже в лес, лишь бы не в это конкретное помещение.       — Не получилось у тебя, да? — всë равно спросила Ильран, даже если о правде уже догадывалась. Сегодня она вновь выглядела как королева в своем строгом платье в пол, не скрывающем, а даже подчеркнувшем округлость живота. Почему-то люди над ним так тряслись, а вот Ренджун считал это уродством каждый раз, как случайно взгляд кидал, что из-за своего роста делал часто и невольно.       И юноша только кивнул утвердительно.       В сумрачном коридоре повисла непродолжительная тишина, и Королева тяжело вздохнула, так и не сдвинувшись. Привела сюда, готовая к отчаянным мерам, а всё равно металась, страшилась совершать нечто настолько немыслимое и для людей даже дикое, но точно обдумывала это задолго до сего момента, и теперь лишь готовилась свершить задуманное. Ренджуну ведь даже сюда нельзя — слишком близко к правящей семье и её приближëнным, а также далековато от крыла для слуг, гарпий и прочей черни. Ему здесь не место, но у парня и без того нет понимания, где же ему быть, если не везде и сразу, но одновременно нигде.       — Ты даже не старался, — и всё-таки Ильран сетовала на сложившуюся ситуацию, пусть и вовсе не стыдила. Смотрела она лишь на дверь перед собою и профиль её, прикрытый обычно распущенными волосами, сегодня собранными в высокую причёску из толстых кос, был необычайно твёрд и серьёзен.       — Старался, сколько было сил, — вполне искренне ответил Ренджун, также не удостоив женщину взгляда, — а я не то, чтобы силён.       И дело даже не в том, может ли юноша ломать камни в ладонях, либо же поднять по закрученной лестнице одной из башен деревянный шкаф больше себя в три раза, хоть это тоже дела невыполнимые. Важнее, что Ренджун, как любая другая гарпия, был слаб перед соблазнами, а соблазняла его более остального возможность ни над чем не стараться и ни под кого не прогибаться ради вещей, назначения которых он даже не знал. Наплевать на отношение остальных, а последствия — дело десятое. Ренджуну слишком легко сходили с рук шалости.       А Королева глухо и коротко рассмеялась, пусть и не смягчилась.       — Я думала, будто ты любишь себя слишком сильно, чтобы критиковать, — и пусть из комнаты, напротив которой двое остановились, доносились женские тёплые голоса, коридор был холоден и молчалив, заставляя пернатого теряться в чувствах и находить себя то с одной, то с другой стороны двери. Он слишком хорошо слышит, чтобы сосредоточиться только на Госпоже Вон.       — Я не считаю слабость своим недостатком.       — Значит, ты никогда не попадал в ситуации, которая требует сил.       Но всё же Королева не осуждала. То слышалось в ровном голосе и проступало на очертаниях расслабленных бледных плеч, приоткрытых из-за свободного кроя платья.       — А я попаду? — только сейчас Ренджун смотрит на Ильран, понимая, как же сильно болит его шея из-за необходимости поднимать голову на кого-то столь исключительно высокого.       — Хотелось бы верить, что нет, — а та в ответ улыбнулась, хоть взглядом и не наградила, лишь опустив тот в пол, — но вера нас часто подводит. Не уповай на неё слишком сильно.       — А на тебя?       Королева опешила, словно в ступор впала, и тут же рассмеялась, чуть опрокинув голову, кажется, под весом собственной причёски. И смех у неё низкий, почти не женский, но очень искренний, громкий настолько, что за дверью голоса прекратились, отчего Ильран быстро успокоилась, чуть не испугавшись, что их застукали.       — Мне бы не хотелось говорить о твоих манерах…       — Сказала.       Даже оказавшись в приличном обществе, Ренджун оставался маленьким гадёнышем, не то не до конца осознавшим, где очутился, не то из вредности отказавшимся это осознавать.       — Тебя пороть и пороть за такие выходки, — но и сама женщина чувствовала себя почти ожившей, не будучи обязанной держать лицо особы своего статуса, не обременённая положением, которое забрало самое простое и человеческое. Она — всего лишь фигура, рождённая защищать, властвовать, подавать пример и быть лучшей среди остальных, плодить таких же несчастных наследников, находиться на виду и показывать самое исключительное, чем только может обладать некто из людского народа. Вон Ильран была подобна божеству — любима и почитаема, всесильна без оглядки на то, что являлась просто молодой девушкой, оставшейся без родителей и гниющей изнутри из-за собственного нерождённого сына. Ей оставалось лишь заполнить своё сердце состраданием к ближним, но даже так место в нём оставалось бескрайнее.       Порки парень не боялся, даже если забыл уже, что такое боль от ударов. Кажется, когда-то такую испытывать приходилось, но на голову очень юную и неокрепшую, неспособную запомнить. То несомненно было досадным упущением — теперь для Ренджуна важно знать как можно больше, чтобы понимать всё на свете и в себе тоже разобраться, раз уж непосчастливилось быть частью мира.       Однако Её Величество, кажется, не была серьёзна, да и жестокостью не славилась, чтобы действительно увечить и мучить своих поданных. Но и наказание за бездействие, за понебратское отношение и совершенно неуместный для роскошного дворца недовольный взгляд она приготовила, раз в следующий момент дверь толкнула, шагнув в помещение.       А внутри целых три служанки тут же выпрямились, словно по приказу, и низко склонили головы, скромно сложив руки перед собой. Эта комната отличалась и от королевской, и от многочисленных очень скромных гарпиевых каморок — была светлой и большой, зато обставлена очень странной мебелью. Круглый стол, низкий совсем, и такой же стул, точно для половины человека, а не целого, и всë вокруг мягкое, подушками обложенное, без единого острого угла. Ренджун не заходит даже, а сразу на пол смотрит, устланный ковром с вышитыми на нëм зелëными стеблями и коричневыми бегущими зайцами. В коридорах те обычно простирались однотонные, либо совсем простые, а тут почти полноценная разноцветная картина. Кровать у стены обычного размера с низкой скамейкой у подножия и чистеньким большим сундуком у изголовья, а рядом ещё одна — маленькая какая-то и скруглëнная, расписанная разного вида животными и растениями. В центре, ближе к окну, одиноко стоявшее кресло.       — Оставьте нас, — тихо приказала женщина, отчего служанки начали весело и радостно переглядываться друг с другом, а после с благодарностью скоро удалились, будто только и ждали возможности уйти. Только вот их шаги стихли так быстро, словно не дошли даже до конца коридора.       И под широким подоконником остался один только ребëнок, тот самый, что разрыдался на празднике, сейчас повëрнутый спиной и увлечëнный своими вырезанными из дерева и сшитыми игрушками. Тот расставлял перед собой всадников и рыцарей, а лошадок, стоило тем попасть в руки, откидывал подальше к стене, где таковых было уже шесть штук.       Ренджун внезапно вспомнил, что среди безделья у него были и дела совершенно неотложные, чрезвычайно важные и первостепенные, развернулся уже, чтобы догнать ушедших слуг и слиться с небольшой толпой, да только Королева того осторожно за ладонь внутрь завела и дверь осмотрительно закрыла. Вздохнула тяжело, поправив выбившуюся из прически прядь волос, и бесшумно прошла через комнату, устроившись в кресле и уставившись в окно, оставив пернатого метаться между необходимостью приблизиться к Госпоже Вон и нежеланием находиться в одной комнате с ребëнком. Это ведь маленький несуразный человек, претендующий на одну из его клеток, ни на что не похожий и по воспоминаниям громкий до звона в ушах, даже если сейчас удивительно спокойный, взывающий тем самым, разве что, к недоверию.       Мальчик лишь на шорох шагов обернулся, голову свою тяжëлую поднял на глядящую вникуда женщину и подполз поближе, потянувшись мелкой ручкой к подолу еë платья. Неизвестно, узнавал ли в ней свою мать, ведь вместе тех видели нечасто, а всë равно тихо приближался, так и не поднявшись на ноги.       — Нельзя, Юкхей, — и от внезапно похолодевшего голоса у Ренджуна по спине мурашки пошли. Когда Королева выставила вперëд ногу и отодвинула ею от себя ребëнка, парень и вовсе опешил. Все над этим созданием щебетали, а Ильран словно ему чужой была. Она и на том празднике лишь единожды на сына взгляд кинула, однако пернатому думалось, что это от занятости. Не заговаривала и не ворковала над мальчишкой, создавая впечатление, будто детей вообще не имела.       Но Юкхей не унялся и не обиделся даже, подполз обратно, зажав в обеих руках по небольшой игрушке и, оперевшись спиной о ногу матери, расслабился, мыча что-то нечленораздельное. Ренджун детей помимо него не видел, и не мог даже примерно определить, сколько тому лет, однако маленький Вон точно ещë даже разговаривать не умел, хоть был на редкость крупным. Здесь, стоя у двери, парень ловил себя на мысли, что в отделении от остальных людей, Ильран со своим сыном, будучи просто ненормально рослыми, выглядели очень обычно. Разве что женщина в этом кресле была малость комичной — то ей было не по размеру, поэтому колени под тканью юбки располагались слишком уж высоко относительно таза.       Королева вздохнула, придержала живот и наклонилась, подхватив ребенка подмышками и усадив к себе, на что мальчик побросал рыцарей на пол и тут же уткнулся лицом в чужое плечо, не двигаясь и не издавая больше ни звука, совно запретил ему кто вести себя по-детски под страхом ужасного наказания. Он был весьма сносным, когда не плакал, поэтому Ренджун осторожно подошëл ближе, взглянул в лицо Королевы, что было отчего-то напряжённым, а затем в окно, с которого та глаз не сводила. За мутноватым стеклом только деревья, и это на мысли наводит, что Еë Величеству не важно, куда смотреть, лишь бы не на что-то определённое, однако неясно, что именно. Сына своего она почти не касалась, голову от него отклонила и дышала через раз, пока на гарпию не наткнулась.       — Тебе к лицу стать, — с чуть заметной улыбкой тихо проговорила Ильран, и Ренджун вытянулся пуще прежнего, возгордившись собой, потому как вообще редко слышал в свою сторону что-то хорошее, но считал, что явно заслужил, — Кёнсу считает, что у тебя красивая спина. Не хочешь новой одежды, чтобы её подчеркнуть?       — Кёнсу слишком много чего считает, — ребёнок на рукаж у женщины отреагировал на незнакомый голос и голову приподнял, чтобы повернуть, но Госпожа Вон тут же ладонь положила на маленький затылок, помешав преждевременному знакомству, — порой он несёт чушь.       — И пока ни разу не ошибся, — но, тем не менее, Ильран казалась отвлечённой от разговора, держа одну руку на рождённом сыне, а вторую — на нерождённом, — я ему верю.       — Он заявил, что мир движется в бесконечной тёмной материи, — Ренджун шёпотом, явно и не веря в собственные слова, попытался доказать нецелесообразность доводов учёного, и, пока говорил, только удивлялся, насколько же бредово всё это звучало, — ему самому лекарь нужен.       — Хочешь прекратить ваши ночные занятия?       — Ни в коем случае.       Всё-таки юноша даже слишком странные идеи и изречения слушал с удовольствием, а днём, пока бродил по дворцу, тщательно всё обдумывал, готовясь при следующей встрече высказать Кёнсу, что он совсем с головой не дружит по причинам тем или иным. Но сам Кёнсу ни разу с этим не согласился, зато целую кучу раз умудрился скептично настроенного нелюдя переманить на свою сторону, что тот принимал порой болезненно и с огромной неохотой, ведь, пусть и был взращён в неволе и не должен был иметь своего мнения, жутко обижался всякий раз, как оказывался неправым.       — Как многому ты научился? — и Королева на сей раз взглянула пронзительно, всё ещё не дозволяя Юкхею обернуться, пока сам Ренджун уже устал вертеть головой в попытке заметить хоть один табурет, на который можно было сесть, чтобы прекратить чувствовать себя уязвимым и каким-то низким перед расслабленно сидящей правящей семьёй.       — Бегло читаю, — как вслух, так и про себя, но об этом парень умолчал, не посчитав достаточно важным, — учусь писать.       — Он и правда учил тебя по разваливающимся от старости научным трудам? — из мелких метаний в поисках сидячего места вырвал спокойный смех, а сама женщина чуть потряслась, отчего ребёнок едва заметно скатился с колена и теперь пыхтел в попытке вернуться обратно, и заодно безуспешно посмотреть, кто там за спиной говорит, — придётся выслушать ещё кучу просьб, раз он так хорошо себя показал.       — С чего бы мои успехи оказались его заслугой? — и на сей раз недовольство Ренджуна было искреннее некуда, ведь почему читает и стремительно умнеет он, а колбы и разные осколки металлов внезапно достаются Кёнсу, — выслушай мои просьбы.       — А твои лишённый изыска манеры чья заслуга? — и по хитрому прищуру ясно, что это не меньше, чем настоящая проверка.       — Его, разумеется.       — Разумеется, — с улыбкой вторила Ильран, но тут же похмурела и поспешила пальцами собственный висок массировать. Видно, что-то её сильно утомляло, но эта комната по праву была самым светлым и спокойным местом во всём дворце, и тревожиться здесь казалость не менее встревоженному из-за невозможности сесть Ренджуну преступлением.       Повисла недолгая тишина, а юноша оставался на своём месте, не считая нужным спросить либо попытаться как-то помочь, ведь не его это забота. Жаль только, что он посчитал момент не слишком подходящим, чтобы настоять все-таки на своем и потребовать какое поощрение за свои успехи. Вместо этого Ренджун был занят тем, что смотрел, как мальчишка на коленях Королевы медленно поворачивал голову прямо на него, воспользовавшись моментом всеобщего отвлечения. Пернатый отходит сразу на шаг, но под ногою чувствует что-то твëрдое и с каких-то углов острое — деревянная игрушка под его весом не ломается, однако сам юноша близок к тому, чтобы всерьез разозлиться из-за тонкой подошвы сапог, дозволивших всецело прочувствовать стопой каждую неровность ненастоящего война.       Юкхей за этим внимательно понаблюдал, взгляд больших глаз опустил к полу и, кажется, нисколько не обиделся на столь жестокое отношение к своему имуществу, а потом посмотрел прямо в недовольное Ренджуново лицо, свëл еле заметные брови, стремительно покраснел, скривив рот с едва ли четвертью зубов, должных быть у взрослого человека, а потом в полной тишине издал полувсхлип-полукашель, впервые заставив нелюдя пристыдиться. Ему не жаль, что на чью-то игрушку наступил, как и глубочайше всё равно, что один из присутствующих собирается начать истерику — просто не хочется быть причиной происходящего и видеть это огорченное лицо.       — Ох, нет, — тут же реагирует Ильран, кажется, готовая сына успокаивать, но вместо этого она почти по-человечески, не по-королевски паникует, смотрит по сторонам, хватая растерянного и не до конца осознающего ребëнка на руки и отсаживая обратно на ковëр, — нет-нет-нет! Не надо этого!       И бесконечно топчется, пальцами нервно перебирает, глядя на младшего Вона, чьи желания, выраженные в протянутых к матери руках, понятны и доступны даже черствому и лишëнному всего людского Ренджуну, из недовольного ставшему близким к маленькой панике. Ему всë ясно, и юноша готов спорить, что точно знает, как поступить, и от этого впадает в ступор, ведь Ильран не делает ничего из того, что можно было ожидать. Она лишь головой вертит, отходя от ребенка назад и больно хватая пернатого за запястье, чтобы утащить за собой. Лишь сейчас Юкхей заходится рыданиями и пытается неумело подняться на слабые ноги, чтобы догнать, но гарпии, видно, боится до смерти, раз то и дело падает и орëт громче, стоит случайно на бледное лицо взглядом натолкнуться.       За спиной дверь с грохотом распахивается, и женщина выскакивает в холодный коридор, а там из-за угла уже служанки выбегают, не то услышавшие рыдания, не то заранее готовые к произошедшему и нисколько этому не удивленные. Ренджун не сопротивляется, когда его вытягивают за собой, только широко раскрытыми глазами смотрит на то, как девушки вбегают в комнату и захлопывают за собой дверь, вновь рассыпая по дворцу успокаивающие щебетания. У него трясутся пальцы — юноша наперëд мог предположить, что случится и как люди отреагируют, а сейчас, когда ответ был единственно верным и лежал на поверхности, Королева поступала ровно противоположно.       И еë то народ так любит и почитает? С еë лица Ренджун хотел сорвать улыбку, чтобы себе присвоить и всем нравиться? Разочарование нахлынуло неожиданно, поначалу показавшись неправильным и чужим, совершенно неизведанным. Даже недели голода и запах разложения его не вызывали, но стоило одной единственной женщине не оправдать ожиданий, как в груди противно потянуло.       — Будь здесь, — а Ильран чуть согнулась и побелела, все ещë держась ладонью за свой живот, пока второй опиралась на стену, разворачиваясь спиной и удаляясь по коридору, — я дам тебе работу. Никуда не ходи, — и голос еë был отчего-то болезненным, а походка утратила свою твëрдость и величие, — будь здесь. У меня к тебе дело.       Впервые Ренджун держит язык за зубами, хоть и было изначально желание спросить, как недвижимый колокол мог издавать звуки. Он уверен, что Королева бредит, сходит с ума — не меньше, и вообще с этого и должна была начать. Та явно привела гарпию в детскую не просто так, однако Ренджуну кажется, что такими темпами он рискует не узнать, что от него хотели. Не собирался юноша работать и вообще не за этим пришëл, а если б знал, то не явился бы. Но женщина именно сейчас кажется как никогда уязвимой, не может распрямиться, как и он сам когда-то, и уходит как только может быстро, а в глазах нелюдя все равно невыносимо медленно.       Он стоит на месте, неизвестно отчего слушается и только смотрит вслед на дрожащие плечи и взмокшую шею с прилипшими к ней прядями светлых волос, на слабые локти, обтянутые сияющей тканью, и строгий мельтешащий от движений подол, из-под которого по полу уходил тëмный след, пахнущий странной прогорклой и подгнившей кровью. Живот закручивает — что-то не так. Ренджун ещë недолго смотрит на удаляющуюся фигуру и без малейшего стыда, без стука открывает ту же дверь, из которой спешил сбежать, обращая на себя внимание служанок, небезуспешно пытавшихся успокоить ребëнка.       — Лекаря позовите, — звучит громко, но без малейшего намека на панику, и женщины в комнате переглядываются в недоумении, пока юноша не постукивает по косяку костяшками пальцев, чтобы это прекратить, — ле-ка-ря.       Он бы и сам сходил, да только сказали оставаться на месте, что, конечно же, отговорка, чтобы быть как можно ближе к происходящему и ничего не упустить. Одна из служанок, наконец, услышала, и выбежала в коридор, исчезнув в противоположном еë конце, пока Ренджун думал, каким расстоянием ограничено его «быть здесь». Можно ли тихо проследовать за Королевой, понаблюдать из-за угла, а потом сделать вид, будто ничего такого не было? Ответ не столь важен, ведь юноша для себя уже решил, что будет делать все, чего пожелает, не оглядываясь на мораль и совершенно не имеющие для него веса слова и просьбы. Ни разу его действия не имели последствий, только подтверждая вседозволенность именно этого нелюдя. Нравится думать, будто он такой особенный, раз всë можно, а не просто люди не хотят иметь дел с грубым и непослушным созданием.       Когда юноша набрался смелости для очередного нарушения, сделав шаг вдогонку к Королеве, мимо пробежал, судя по одежде, один из лекарей, неаккуратно задев пернатого плечом. Ренджун хотел уж того обругать, да не успел, потому как целая толпа из слуг последовала примеру того мужчины, заставив парня прижаться к стене и переждать топот, лишь бы не трогали и не глядели так, будто он широкий проход полностью собой занимает и чем-то мешает. Должно быть, слуги здесь ходят очень быстро, и эти уже пытались настичь Её Величество.       Ребëнок в комнате успокоился, и Ренджун, опустив глаза в пол, на всякий случай, чтобы обошлось без новой истерики, беззвучно, как только мог, закрыл дверь, тут же двинувшись за толпой, что слышалась в удаляющихся шарканьях по полу. На улице зашумели колëса и затоптали лошади, а юноша углядел лишь в окно, как повозка проскальзывает через дворцовые ворота. Ему неизвестно, кому понадобилось так скоро уезжать в столь ответственный момент, но именно время указывало на ничем не прикрытую идею. Последовательность происходящего казалась очевидной и выверенной, разве что гарпии не было известно, для чего всë это.       По кровавым следам, но ни в коем случае из отвращения на них не наступая, Ренджун нагнал-таки целую ораву людей, половина из которых скопилась в коридоре, пока оставшиеся заняли почти полностью королевские покои, не удосужившись даже прикрыть дверь, до которой парню протолкнуться не удалось — не то, чтобы тот изо всех сил пытался, но не пройти так не пройти. Жутко там: гомон не утихает, сквозь него пробиваются болезненные стоны, а вонь десятков одетых не по погоде в шерстяные мантии людей мешается с застоялой кровью, пока из окон льëтся желтый свет и сухая безмятежность с пением птиц.       Ренджун вновь не знает, куда бы ему приткнуться, потому что хочется на улицу выпрыгнуть, узнать, для чего ему пëстрые перья, раз уж те зачем-то есть, а нельзя. Сказали оставаться на месте, а место это не то, куда гарпиям вход свободный, и его счастье, что ни одной живой душе не пришло на ум спросить, что же прижавшийся с безучастным видом к стене пернатый тут забыл, но он думает, что если двинется, то спросят непременно, а ответить будет нечего, уйти придëтся, либо насильно прогонят, поэтому дышит через раз и с коридором слиться пытается, впитывая в себя происходящее, цель которого даже понять не может.       Люди топчутся на своих местах, шепчутся заговорчески на темы совершенно неизвестные, порой в полный голос говорят или срываются на крики, когда завязываются неразрешимые в тишине споры. Ренджун думает, что у них снова какой-то расчудесный праздник, ведь испытывает он те же чувства, что и тогда, и никак не может этому порадоваться. Сейчас бы Кëнсу рядом и маленького разодетого по-девичьи ребëнка на руках у тучной женщины, чтобы тот смог эту вакханалию прервать звонким плачем, но Юкхей, отсюда слышно, как назло молчит, хоть бери на себя его роль и закатывай истерику, которой дворцовые стены ещë не видали. Ренджун, наверное, смог бы — он и сам не знает, на что способен.       От того и стоит неподвижно, взгляда даже не поднимает, чтобы не быть замеченным, но и не прячется. С закрученными чëрными на белом перьями слишком заметный, чтобы всерьëз пытаться скрыться из виду. Юноша здесь скорее слуга, которого остальные стараются не замечать, чтобы глаза лишний раз на недостойных не опускать, однако Ренджун не помнит, чтобы хоть кто-то из этих людей был вельможей или же просто сильно выше по статусу. Не быть человеком уже недостойно.       Оставалось только вслушиваться в разговоры и хрипящие вскрики знакомого голоса, в причитания женщин и шорох тканей, глядеть в окно в надежде, что на мощеном полукруге двора сами собой нарисуются ответы на возникшие вопросы, либо повозка вернётся. Из дворца явно что-то спешно увезли, возможно, в тайне от так некстати захворавшей Госпожи Вон, а если так, то кто-то неизвестный имел секреты от правящей семьи, находясь прямо под её носом. Ренджуну тошно от забравшегося в грудь запаха гнили, заполнившего весь коридор, несмотря на множество окон. Эта приторная сладость мешается с запахом пряных трав, исходящим от светлых платков, что у некоторых людей имелись при себе, чтобы зажимать рты и носы в попытке скрыться от вони, кажущейся ещё более явной из-за повисшей духоты. Из одежды на юноше только простая рубашка, не сложнее просторные штаны с обувью и собственные перья, под которыми ни холодно, ни жарко, а он всё равно потом обливается и дышит через рот, лишь бы не чувствовать, даже если языком то и дело ловит это разложение, замечая отвратительный ком в горле. Хочется помыться ещё сильнее, когда из Королевских покоев, распихивая толпу, выбегает мужчина, в миг перевалившийся через окно и вывернувший на улицу завтрак или обед. Люди тоже не слишком манерны, когда речь идёт о мерзостях, и уж тем более не столь учтивы, когда оборачиваются, вытирая рот рукавом и замечая, что за ними нелюдь внимательно наблюдает. Мужчина, кажется, из лекарей, был выше того, чтобы идти на открытый конфликт, поэтому лишь неодобрительным взглядом Ренджуна наградил и вновь скрылся из виду. Таким же самообладанием юноша похвастаться не мог, признавший, что готов был и оскалиться, лишь бы не позволить к себе столь неуважительно относиться.       Обоняние после долгих лет заточения сбитое, обманчивое, и сейчас кажется, что запахло ещё и кислым желудочным соком, пусть парень знает, что невозможно это — заполненный людьми коридор находится высоко, а шлепок полупереваренной еды, упавшей на землю, зазвучал далеко. Рассудок путает, заставляет думать, будто зловонная масса прямо у него под ногами, и Ренджун дышит громче, не желая больше обращаться к окну, за которым солнце понемногу садилось.       Долгие часы толпа мешалась и гудела, заглушая звуки гарпий, кучами перемещающихся по отведённым для них местам. Людей в голове стало больше, чем нелюдей, даже если первые понемногу расходились, освобождая пространство. Ни разу за это время Ренджуну не пришло на ум, будто он устал и хочет присесть, и ни на сантиметр он не позволил себе согнуться, чтобы облегчить тяжесть в спине. Он слушал, так как на нюх не мог положиться, и сейчас вновь слышал колокол, уже не будучи уверенным, что именно он издаёт эти звуки. Что-то пело не на поверхности города, а прямо под ним, ближе к стенам и дальше от дворца, било по мозгам своей важностью и неотложностью. Стоило дойти до Королевы, чем бы та ни была занята, и рассказать о странностях и о повозке, что даже к ночи не возвратилась. Целый день потрачен впустую, Кёнсу должен ждать внизу, в соседнем от полупустых темниц подземелье, а юноша не может заставить себя двинуться с места, даже если знает, что здесь совершенно не нужен.       Люди ушли почти все, и из трёх десятков осталась всего дюжина, полностью вместившаяся в королевских покоях, пока их хозяйка то замолкала, то болезненно хрипела, завывала и почти срывалась на слабые рыдания под ругань собственных служанок.       А потом на мгновение повисла тишина, за которой ничего не последовало. Она не принесла спокойствие — только томительное ожидание чего-то непременно страшного, залёгшего в опустившиеся тени и выжидающего момента, когда бдительность ослабнет. В этом напряжении из-за двери вышла женщина в окровавленном белом фартуке, зажавшая в руках свёрток таких же измазанных простыней, насквозь пропахший гнилью. Та служанка пронеслась мимо быстро, но Ренджун прекрасно видел, как среди тканей виднелась полупрозрачная кожа чего-то очень маленького, покрытого синими венами и скользкого, должного быть живым, но не в меру изуродованного и движимого лишь из-за тряски женских рук, унёсших несчастное создание прочь.       Ренджун тогда всё-таки стал ниже, не обратив даже внимания на возвратившуюся повозку, которую так отчего-то ждал, словно в ней сама тайна мироздания. Просто кажется ему странным, что всю жизнь до этого парень думал, будто детей после рождения кидают в клетку, потом удалось пересмотреть взгляды и понять, что детям с осторожностью и любовью вырезают симпатичные игрушки, а теперь ребёнка на его глазах завернули в тряпку и унесли. Не пухлощёкого и истеричного, но весьма симпатичного Юкхея, а крохотное и уродливое, с кривыми тоненькими конечностями и раздувшейся головой с просвечивающими сквозь веки глазным яблоками. Что-то подобное порой скармливали местным охотничьим собакам с длинными ушами. Мерзко.       Ренджун невольно трясёт головой и обеими ладонями поправляет светлые волосы, зачёсывая их назад, проводит когтями по пернатым плечам, чтобы скинуть с них несуществующую полуразложившуюся плоть, которая туда попасть никак не могла. Он чувствует себя грязным, хочет снять верхний слой перьев, но лишь смотрит в небо через открытое окно, почёсывая пальцами шею и бесконечно пытаясь привести в порядок волосы, не в силах увидеть, что с ними и так всё более, чем в порядке.       Вновь слышатся шаги, и парень больше не утруждает себя тем, чтобы на каждый шорох оборачиваться. Всё та же служанка, но уже с другим свёртком — аккуратным и движущимся от дыхания, по-детски кряхтящим и чистым. Не нужно якшаться с учёными и лекарями, чтобы понять — чуда не произошло. Внизу лошадей заводят в конюшни, кучер устало уходит, и Ренджун осознаёт, что из дворца ничего не пытались увезти. Кто-то привёз то самое, что сейчас с трепетом держала женщина, даже изваляшийся фартук зачем-то сменившая. Она больше не выглядела так, словно разделывала плоть под одобрение масс, а скорее походила на заботливую мать, коей не являлась.       Парень невольно сделал шаг следом, но одёрнул себя. Ему сказали подождать и, пусть приказов никогда нарочно не слушался, парень всё равно остался, а раз остался, то лучше до конца на месте простоит, чтобы узнать, чем за то отплатят. В голову и не пришло, что про гарпию могли забыть под тяжестью внезапно навалившихся обстоятельств. Спина вновь коснулась отрязвляюще-холодной стены.       — Убери его! — подала, наконец, голос Королева, да так громко и грозно, что парень внезапно вздрогнул, уже успев подумать, будто та могла и помереть, хоть и не всерьёз. Вслед за этим разошёлся странный грохот и скрип, — убери!       Но на сей раз в одном единственном слове проступила настоящая мольба, искренняя и юная настолько, что Ренджун засомневался, а точно ли Госпожа кричала в первый раз. Ему не столько нужна награда за ожидание, сколь интересно было узнать, что творилось в покоях, поэтому юноша оглянулся, бесшумно ступив вперёд. До этого приходилось замечать, что перья не шелестят, но лишь теперь оно ощущается так явно и к месту.       А внутри расставлены свечи по полкам и тумбам, меча на его законном месте почему-то нет, и гнилью пахнет гуще, чем в коридоре. Вокруг кровати столпился последний десяток окровавленных служанок, одна из которых через сопротивление пытается уложить ненатурально чистого для этой комнаты ребёнка на грудь из последних сил противящейся этому женщины, что вертела дрожащей головой, упиралась слабыми руками и вполголоса даже не приказывала, по-человечески просила этого не делать, взмокшая от пота и нездорово красная. Ренджун находит это зрелище отвратительным, хочет уйти к Кёнсу и заняться чем-то действительно полезным, но вместо этого проходит вглубь уверенно, проникает прямо в эпицентр вопиющего безобразия и одну из местных баб оттягивает за подол бесцеремонно и со злостью, за что тут же получает грязным мокрым полотенцем по лицу.       Здесь всё так интуитивно понятно — полосни выше шеи, оставь четыре рваных шрама и вцепись зубами где помягче, но Ренджун лишь с омерзением отшатывается и поправляет сбившиеся волосы, пока от него пытаются отмахнуться, словно от бездомного животного, случайно шмыгнувшего за дверь на запах еды. Однако он не животное и эта вонь видится отвратительной, а ситуация полной неуважения не только к нему самому, но и к девушке, которую все с благоговением зовут Королевой, а сейчас отказываются слушать, продолжая пропихивать ей ребёнка. Плевать на мотивы и морали, но что-то было в этом неправильное и совершенно бесчеловечное, до безумия двуличное и жестокое, словно не было жестокостью подменить мёртвое дитя на живое, непонятно от чьей груди отлучённое.       И только поправив волосы, убедившись, что ни единой пряди не торчит, парень снова тянет за ту же юбку — к словам гарпии люди не прислушаются, даже если ему определённо найдётся, что сказать.       — Вон отсюда! — вскрикивает одна из женщин, та, что потолще, и руками машет, — кыш!       Ренджун унижен. Не знает, насколько ниже обычных повитух находится, будучи собой, но с трудом принимает столь понебратское отношение, быстро распаляясь. Да, он не эталон этики, но чтобы шпынять его, словно забравшуюся на кухонный стол кошку? Обороняться не хочется, чтобы и правда не стать зверем в чужих глазах, но длинные уши сам прижимаются к голове, когда та же тряпка маячит перед лицом.       — Все уходите! — внезапно громко приказала Ильран, подскочившая с кровати и даже не пошатнувшаяся. Взмокшая, с окровавленным подолом платья, с опустевшим брюхом и зашедшейся от быстрого дыхания грудью. По хмурым бровям и покрытому испариной лбу видно, что ей нестерпимо больно, но разгоревшийся конфликт вывел из себя правительницу куда сильнее, чем любого из присутствующих, — живо! Я не потерплю непослушания в стенах этого дворца. Кто хочет на плаху — милости прошу, — голос, переполненный злобой, дрожит, а глаза стеклянные, серые без капли голубизны, проступающей в ясную солнечную погоду, и служанки тут же мнутся, будто рассчитывают, что женщина своё помешательство переведёт в шутку, что было бы в её духе, но не после того, как из покоев вынесли изуродованное и недоразвитое тело её настоящего ребёнка, — и сопляка тоже касается. Вон!       Лишь сейчас присутствующие встрепенулись и подскочили, сохватали ребёнка и пустились прочь под настоящим страхом смерти. Должно быть, Ренджун многого не знал, раз оказался единственным, кто заподозрил блеф и, кажется, совершенно напрасно. Их Королева не так проста, и уж точно не так добра, как показалось на первый взгляд, но это будто было справедливо. Они вдвоем так и остались переглядываться, когда комната опустела, а дверь с грохотом закрылась.       Сейчас Её Высочество наберёт побольше воздуха, рыкнет что-то ещё и Ренджуна тоже обязательно прогонит, пригрозит каким-нибудь наказанием, которого парень нисколько не испугается, но, наверное, всё-таки послушается, потому как осознал лишь сейчас, сколь уставшим за целый день стояния у стены был. Хождения за сородичами отнимали силы, но оказалось, что молчаливое и неподвижное ожидание неизвестного поглощало их куда стремительнее, гнуло одной лишь волей выпрямляющуюся спину.       Но ничего подобного не произошло. Королева лишь болезненно упала обратно на кровать, не озаботившись кровью, уродливыми разводами заполнившей кремовые простыни. Подол тёмной юбки почти стоял колом от неё же, и смрад с закрытой дверью ощущался более явным и тягучим.       Раз не выгнали, значит, шалость снова сошла с рук. Сошла одна — сойдёт и другая, потому Ренджун доковылял до кровати и сел рядом, получив неодобрительный взгляд и сделав вид, что не заметил. Но даже так Ильран промолчала, лишь отодвинувшись, чтобы дать гарпии больше места. Неуютно, но лучше, чем ступать по иглам усталости.       — Почему город гудит? — юноша инорирует совершенно всё, приключившееся за день, будто то мимо пронеслось, не оставив после себя никакого следа. Ответа не последовало.       Ренджун всматривался в зашторенное окно, напротив которого уселся, и чувствовал себя зажатым и стеснённым, неловким и маленьким, недостойным разговоров. После тяжелого вздоха он обернулся назад, наткнувшись на чужое омрачённое, но почему-то малость удивлённое лицо.       — Что?       — Не спросишь, что произошло? — а голос всё равно безэмоциональный, руки безжизненно раскинуты в стороны, и грудь беспорядочно вздымается, пока до этого симпатичная причёска превратилась не меньше, чем в воронье гнездо. Выпусти Королеву на улицу, так никто её не признает, может, даже пару монет подкинет из жалости.       — У Кёнсу спрошу.       — Сплетник.       — Почему город гудит?       А с улицы до человеческого слуха доносится лишь стрёкот сверчков да шелест листвы.       — Город молчит, Ренджун, — тихо отвечает девушка и закрывает влажные глаза, — почему у тебя нет сердца?       Ренджун понял вопрос, но не его суть, и замялся.       — У меня есть сердце, — и это правда, однако парню почему-то кажется, что он врёт, даже если точно знает, что говорит правду.       — Хорошо, — и теперь удивляется уже хтонь, ожидающий новых расспросов, но столкнувшийся со странным одобрением, — а то я уж решила, что тебя подменили на кого-то более учтивого и деятельного. Приятно знать, что ты ещё здесь. Почему ты здесь?       — Потому что ты сказала, — Ренджун пуще прежнего расслабился и, признаться, готов был уже улечься, но стоически терпел этот позыв, чтобы не изваляться в крови.       Прошло мгновение перед тем, как Королева, кажется, что-то осознала, промычала измученно и поднялась на локтях, зажмурившись от боли. Она либо забыла об оставленной в коридоре гарпии и отпущенном ему приказе, либо просто не поверила, что её послушали.       — Даже ужин пропустил? — и всё-таки она добрая, когда смотрит с тихим сожалением за содеянное. Добрая, когда думает о таком пустяке, будучи окровавленой и растрепаной, непохожей на человека и всё ещё жалобно печальной.       Ренджуну впервые стыдно признаваться в чём-то, впервые собственная проблема не кажется такой весомой в сравнении с чужими, но он всё равно мелко кивает, ведь ответа ждут.       — Кто бы мог подумать, — а Её Величество совершенно внезапно посмеивается, садясь с другого края кровати, и нарочно дышит тише в попытке сделать вид, будто пребывает в полном порядке, — поручи я кому из твоих, кто предан мне куда больше, так они бы позабыли об отданном приказе, — перина поскрипывает, когда девушка поднимается на ноги и не позволяет себе слабость, твёрдо оставаясь на ногах, — а ты остался.       Она отворачивается спиной и открывает большой тяжелый шкаф, заполненный платьями цветов разных, но непременно сдержанных, а затем скидывает то, что проносила весь день, и в котором явила свету мёртвое дитя, о коем сразу же позабыла, либо усиленно делала вид. Ренджун не стал смотреть, вновь устремившись мыслями к окну. Навряд ли правильно было переодеваться вот так, но Госпожа Вон, наверное, не видела проблемы из-за чужого происхождения, либо забыла ещё и о том, что парень был каким-никаким мужчиной.       Шелест ткани сопровождался болезненными стонами и скрипом шнуровки корсета, но не такого, что носил юноша раньше, а служащего предметом экзекуции лишь для женщин. В относительной тишине нелюдь имел голову на удивление пустую, сцепил руки перед собой и наблюдал за когтистыми пальцами, задаваясь вопросом, отмоется ли с них когда-то эта чернота, бывшая рядом всегда и, кажется, не являвшаяся грязью.       Королева становилась только сложнее. Непоследовательная, временами забывчивая, часто незрелая, но ещё чаще нарочито серьёзная, как и положено было птице её полёта. Ещё минуту назад безжизненно лежавшая на кровати, переодевшись без помощи слуг, та уже, судя по стихшему дыханию, готова была вершить новые дела. В тяжелых шагах, кружащих у кровати, ещё слышались боль и страшная усталость, злость на самовольных служанок, которые в самом деле верили, что творят благое дело.       — Вставай, — скомандовал ставший чуть ниже голос, за которым последовал кашель, прервавшийся словами уже более мягкими, будто Ильран запамятовала, что могла не тратить силы на приказы, — сегодня будешь спать сытым.       Пока без уверенности, что голову уже можно повернуть, Ренджун неспешно поднялся, разгладив ладонями светлую рубашку на своей груди. Вонь понемногу уходила, сменяясь затхлой пылью, а вот багровые очертания недоразвитого детского тела голову не покидали, будто не насытились метаниями пернатого. Теперь казалось, что потолок лучше перекрасить, даже если лично и тайком, ведь в нём цвета более всего напоминали застывшую кровь — ещё немного и обязательно вниз капать начнёт, испачкав белые перья и волосы.       Уйти подальше от покоев и пропахшего коридора отрадно, но молча следовать за Её Величеством, почтительно держась позади, было тяжело. Ренджун страдал от того, что в собственных глазах обладал разумом слишком исключительным, чтобы самозабвенно радоваться благосклонности правительницы. Особенно, если эта самая благосклонность была необъяснимой и спонтанной, аргументировалась разве что велением человеческой души.       Ренджун думал слишком много, чтобы расслабиться и жить, как того хотел — в беззаботном безделии. Понимал слишком много и видел ещё больше: как Вон Ильран, пусть шла твёрдо, через каждый третий шаг правую ногу ставила подкривовато и неправильно, дышала в такт стуку своей обуви, но на вдохе тихо хрипела, держала голову высоко поднятой, а потрясывающиеся руки прятала перед собой. У неё было слишком много причин остаться в покоях, криком прогонять каждого, кто неосторожно проходит мимо двери, и предаваться чувствам, будь то горе или ещё что-нибудь человеческое. Юноше казалось, что было нечто более сложное.       Но вместо этого Королева отвела гарпию в небольшой личный зал, пустой к ночи и слабо освещённый канделябрами, поставленными на длинный узкий стол всего с двумя мягкими креслами по разным сторонам. Сама повернула одно из них боком, чтобы Ренджун сел без страха уродливо помять хвостовые перья, после чего устроилась напротив, кажется, так и не расслабившись. Распустила волосы бледным пальцами и молча скрыла за светлыми прядями уставшее лицо. С круглым животом, теперь исчезнувшим, девушка казалась парню уродливой и несуразной, но без блеска в глазах даже живой не выглядела.       За размышлениями о том, стоит ли сказать хоть что-нибудь, прошло некоторое время, и молоденькая невысокая служанка вынесла еду, которую Ренджун не запомнил. Что-то с мясом, протомлённым столь хорошо, что оно распадалось на волокна, лишь отсылая к прошедшему дню и его подробностям. Зато вино в бокале на высокой золотой ножке не было разбавлено и пробило, наконец, забившийся гнилостным смрадом нос. Хорошее вино, дорогое и кислое настолько, что скулы сводило.       Тишина стояла плотной стеной, прерываемая лишь стуком столовых приборов, сквозь который парень незаметно наблюдал, как Её Величество делала вид, что тоже ест, превращая содержимое своей тарелки в неприглядную кашу и спихивая в один край, чтобы второй оставался свободным и создавал впечатление убыли.       А потом раздались шаркающие шаги. Медленные, величественные, плавно нарастающие и расслабленные. Легко быть расслабленным, когда ты во дворце красоты ради и продолжения рода, на которое лично смотреть не пришёл, лишь полюбовавшись уже рождённым ребёнком. Гарпия вытянулся и чуть прищурился, вглядывась в темноту залы, чтобы на мужском лице разглядеть одну важную деталь. Консорт знал о подмене?       Но тот лишь подошёл к супруге со спины, опустил ладони на её дрогнувшие плечи и наклонился, оставив благодарный поцелуй на щеке.       — Ты славно постаралась.       Глаз человек не закрыл, и в них Ренджун мог видеть, что ни нежности, ни любви на деле не было, ровно как и во взгляде Королевы, по-прежнему опущенному в блюдо. Господин Вон смотрел на нелюдя, но не выказал своего к нему отношения — они оба искали в чужих глазах ответа на один единственный вопрос.       Как много каждый из них знает?       Света меньше не становится, когда одна из свеч внезапно затухает, догорев и оставив после себя застывающую лужицу воска. Мужчина выпрямился и принялся уходить, но делал это нехотя. Тот явно не ждал незванных гостей, планировал остаться, но воспротивился свидетелю. Остановился лишь ненадолго в чёрном дверном проёме и глянул последний раз на Ренджуна, теперь уже сверху вниз, пока Королева не видела. По спине гарпии мазнуло неизвестно откуда взявшимся ветром, и он ощутил необъяснимую враждебность. Господин Вон просто испытывал к нелюдю отвращение, которое не мог в полной мере показать в присутствии Ильран, ревностно защищающей каждого спасённого, но куда сильнее того, кто по иронии спасения хотел мало.       Парень мог лишь думать о том, как жизнь свела двух нестерпимо сложных людей, образовавших полный секретов и загадок союз, предполагающий любовь, но полнящийся противоречиями и плохо скрытым неуважением, проявленным с обеих сторон.       Но вино все-таки хорошее. ***       За время своего пребывания в мире людей Ренджун не видел ни единого дождливого дня. Этот был таким же ясным и знойным, что все предшествующие, но юноша ощущал его совсем иначе, ведь впервые в жизни оказался на улице не ради того, чтобы с покрывалом на голове пройти по длинной дороге из одного места в другое, а просто чтобы прогуляться.       Кёнсу вообще-то сказал, что это очень важное дело, а не развлечение, но остался без внимания. Королева выделила учёному некоторую приличную сумму, чтобы самостоятельно достать необходимые для экспериментов предметы, а мужчина уже потащил гарпию с собой, чтобы тот нёс покупки.       Кончилось всё тем, что человек не имел ни единой свободной руки из-за звенящих мешков, пока Ренджун тратил время и силы на безмятежное созерцание местных видов. Кёнсу вообще-то пытался всучить ему вещи, но тот лишь отмахивался с важным видом, словно десерта предложили, а он уже наелся.       На главной площади не протолкнуться из-за шумных торговцев, чьи-то подросшие дети наворачивают круги за простенько одетым мальчишкой с верёвочкой в руке, протянувшейся в небо и окончившейся бумажной птицей с раскинувшимися крыльями. Русалочий фонтан, вычищенный и натёртый, журчал тонкими струями воды, а из его большой чаши пила упитанная низкорослая собака в плетёном ошейнике, пока местные голуби терпеливо ждали чуть поодаль. Тут жарко, солнце палит нещадно, и воздух над нагретой брусчаткой искажается волнами. Город гудит, а Ренджуну всё равно спокойно.       Он ловит взгляды совсем не те, что преследовали во дворце. Здесь никто не знает скрюченного и грязного монстра — все видят лишь молодого, ухоженного и опрятно одетого пернатого юношу, не опутанного цепями и не скованного клетью, величаво вытянувшегося и сдержанно молчаливого. Оказывается, люди не всегда реагируют на гарпий презрением, и среди них бывает безопасно. Где-то в глубине толпы виднется один из сородичей, серенький и блестящий, подобно трясогузке, нависший над одним из прилавков. Хвост у него такой длинный, что ещё немного и начнёт подметать и без того чистую улицу. Отрадно видеть свободных гарпий, не страшащихся попасть к негодяям, но юноша решает оставаться на расстоянии, не желая тратить драгоценное время на бессмысленные разговоры.       Вокруг множество разноцветных тканей, украшенные столовые приборы, свежие овощи, заполняющие телеги, и хлеб форм совершенно разных. Лично Ренджуну золота никто не давал, поэтому он лишь с интересом рассматривал богатый ассортимент, нередко получая от продавцов вежливые улыбки и расспросы о предпочтениях, чтобы подобрать самую подходящую вещь. С ним общались не то, чтобы наравных, а ставили даже выше, чтобы наверняка что-нибудь втюхать, и это льстило.       Не льстило, что в месте, где одну часть его народа принимали с улыбкой, те же самые люди могли держать другую в тёмных подвалах и тесных клетках. Может, даже та полнещёкая тётушка, торгующая домашней выпечкой, была причастна, а Ренджун не мог знать, стоит ли верить её предложению попробовать что-нибудь совершенно за так, чтобы потом вернуться уже за платной добавкой.       А город всё гудел.       — Не считай ворон, — пытался командовать Кёнсу, крайне недовольный своим положением и сейчас совершенно бесполезным помощником, — у нас дел целая куча.       Они не обсуждали прошедшую ночь, в которую так и не смогли встретиться. Гарпии казалось, что время не самое подходящее, чтобы трепаться, и самую малость сомневался из-за собственного незнания о делах и связях королевства. Что было известно придворному лекарю и в тайне учёному, который даже не появился в столь ответственный момент? А повару, ответственному за сегодняшнюю утреннюю кашу? Той девушке, что раз в неделю приходила в дальнее крыло, чтобы освежить постели?       Как много важного знал он сам и что из этого могло повлечь неблагоприятные последствия?       В подворотне, среди близко расположенных домов, располагалась неприметная серая дверь, за которой пряталась странная лавка, от пола до потолка забитая стеллажами с предметами совершенно случайными. Кто-то торговал рыбой и имел при себе, соответственно, рыбу, пекари располагали булками, а мясники — мясом. Тут же было всё: тарелки, кувшины, сухие растения, едкие сыпучие смеси, чучело рогатого и крылатого зайца в углу.       — Чего? — Ренджун остановился напротив странного создания с лицом, полным непонимания, — Кёнсу, тут чёрт какой-то.       Но на зов Кёнсу не ответил, увлечённый разговором с длинноухим лавочником, опасливо передавшим тут же спрятанную в мешок склянку. Опять секреты. Тяжело вздохнув, юноша подошёл ближе, так близко, чтобы наверняка на нервы действовать, и кашлянул, получив долгожданное внимание.       — Хочу ту гадость, — и чёрные глаза не терпят отказа, прямо как в моменты, когда нелюдь заговаривал о клетках.       Лекарь лишь кинул недовольный взгляд и поник плечами, раздосадованный тем, что «помощник» мало того, что не помогает, так ещё и мешать начал.       — Если хочешь гадостей, то я попрошу повесить зеркало над твоей кроватью. Дешевле будет.       Ренджун не был склонен к рукоприкладству, но сейчас чувствовал себя как никогда близким к драке с одним умником. Клеток не дают, чучело тоже нельзя, а этот коротышка потешается, восторгается всяким непонятным штукам, пока пернатый довольствуется свежим воздухом и зрелищами. Пора просить жалование за своё присутствие в чужих жизнях, чтобы тратиться на чертовщину. Захотелось стать частью дворцовых слуг, допущенных к разбазариванию казны.       В переулке было пусто, тень от зданий скрывала две фигуры, а под ногами гулял ветер, нёсший на себе пыль. Кёнсу, пусть и казался иногда злым, таковым не являлся. Он был погружён в собственные занятия с головой, одержим открытиями и нудными книжками, заботился о полных бутылях в своём кабинете, не забывая уделить время «ученику». И сейчас он внезапно спросил, чего бы хотелось Ренджуну, раз уж выдалась возможность выбраться из дворца. Кроме, конечно, криво сшитого джекалопа, стоящего баснословных денег. Мужчина всё-таки узнал о цене.       — Город гудит, — тихо произнёс Ренджун в надежде, что его поймут, а Кёнсу постоял молча недолго, нахмурился, прислушиваясь, пока не просиял осознанием. Нужно было не тратить время на Королеву, а прийти сразу к кому-то, кто в гарпиях разбирался лучше всех.       — Где?       И правда. Юноша даже не пытался понять, где именно находилось средоточие звука, думал лишь, что тот просто был, чем страшно раздражал. И он был знаком.       Ренджун быстро сорвался в сторону, бесшумно юркнул в узкий проход, пригнув голову, чтобы не удариться об открытую оконную раму, а Кëнсу осторожно шëл следом, прижимая к себе покупки почти с нежностью. Пара тупиков, несколько поворотов, и открывается улица пошире, чуть более людная, но все-таки не ровня центральной. Дети и тут тоже гуляют, женщины на этажах выше первого вывешивают мокрое бельë сушиться, кошки дерутся неподалëку с дикими воплями. Город просто живëт свою жизнь, а напротив подошедших парней высокая дверь с двумя створками, так и кричащая, что за нею творится пьянка с песнями и танцами. На деревянной вывеске юноша читает бесвкусное «Хвост осла» и задаëтся вопросом, почему не ухо медведя или олений член, раз конкурс был открыт, видимо, на глупые названия.       — Здесь? — тихо спрашивает едва подоспевший и запыхавшийся Кëнсу, на всю округу прогремевший банками, запрятанными в сумки.       — Нет, — а Ренджун только плечами пожимает и пальцем указывает прямо себе под ноги, — там.       Отсюда парень прекрасно слышит, как внизу, под толщей камней, копошатся его сородичи, наверняка, невольно попавшие под землю и скрытые от правосудия и городской стражи, от патруля и небольших вооруженных групп, занимающихся исключительно пресечением работорговли.       — Вломимся туда? — только и спрашивает нелюдь, за что получает взгляд, равный подзатылтнику, который лекарь физически не мог отвесить за неимением свободных рук.       — Нет, пойдëм к Королеве. ***       А во дворце Ренджун не мог разобрать, что именно было не так. Все ковры на месте, те же окна и коридоры, гарпии бродят повсюду, куда тех только допускают, и слуги снуют из стороны в сторону. У тех, в отличие от Госпожи Вон, часто дозволяющей себе занятия крайне странные и на вид ненужные, работа была всегда, и, после непродолжительной прогулки по городу, полному безмятежной жизни и остатка, юноша осознал, почему правительница занималась не людьми — ситуация не требовала сиюминутных разрешений и извечной головной боли за и без того довольный народ.       К Вон Ильран парень лично не пошёл — нашёл в себе кое-что, не играющее на руку их с Кёнсу конспирации. Он был чрезмерно заметным и привлекал к себе внимание, куда бы ни направился, что отрезало путь к королевским покоям, лишь на один день ставшим доступными из-за всеобщей обеспокоенности недавними событиями. Разумнее было остановиться неподалёку от полусонной стражи, отделившей человеческую половину дворца от всех остальных. Задумавшись о своём, Ренджун опёрся ладонями на один из каменных подоконников, уставившись на улицу в ожидании чего интересного. Гарпии вообще не столь озабочены глубокими проблемами, поэтому меланхоличное наблюдение за окружением вполне могло сойти за обычное поведение, не достойное чьего-либо вгляда.       Однако взгляд был. Незаметно, почти бесшумно позади пронеслась тонкая маленькая тень, от которой послышалось беглое, но жизнерадостное и добродушное уважительное приветствие. Ренджуну впервые в пределах дворца пожелали доброго дня, даже если вскользь и мимоходом, но как к настоящему человеку. В ответ на это он не мог не обернуться, чтобы увидеть, как совсем молоденькая девушка, одетая в привычное для слуги простое платье и передник, через плечо глянула на нелюдя перед тем, как скрыться за поворотом.       Вот, что было не так.       Ренджун её никогда не видел и не слышал, как не знал и двоих ближайших постовых. Не имел привычки запоминать окружающих, но дело не ограничивалось неизвестной троицей. Новых подчинённых распознать проще всего было по взгляду, такому, что видел пернатого лишь в самом расцвете сил, уже преобразившегося и не похожего на себя прошлого. Таких взглядов, совершенно не враждебных и свободных от страха и непонимания, было много. Слуги, до сих пор казавшиеся бессменными и постоянными, в большом количестве отсутствовали, имея на своём месте людей совершенно чужих.       Но, тем не менее, парень остаётся там же, где стоит, даже если имеет навязчивое желание пройтись и хорошенько рассмотреть каждого человека поблизости, чтобы понять, как многие из них были по неизвестным причинам другими.       Спустя время, лишь глянув приветственно, мимо пронеслась Королева, выглядящая совершенно не обременённой никакими проблемами, вновь в длинной не по-вельможьи простой юбке и своём доспехе, с распущенными светлыми волосами и открытым взглядом, каким обзаводилась всякий раз, как забывала о наличии у себя уже двоих детей. Но на сей раз с мечом на поясе таким большим, что тот казался неудобным. С тем самым, который ночью почему-то отсутствовал на своём привычном месте на стене, а теперь вновь оказался поблизости. Разглядывать детали и искать в них смыслы Ренджун возненавидел ещё больше, потому что здесь ничто не могло быть простым и понятным, и, чем чаще он заглядывался на неизвестное, тем больше странностей находил в окружении. Как ни старался, юноша не мог проживать безмятежную жизнь, потому что думал слишком много и загонял себя в неразрешимые загадки, мимо которых принципиально не проходил.       Ещё пришлось ждать Кёнсу — тот тоже старался на людях не находиться к Королеве слишком близко, чтобы не выдать ни подозрительно близких отношений, ни деятельности, которую Ильран поощряла и покрывала. Вот-вот они пройдут по коридору до развилки и удалятся по разным сторонам до вечера, однако гарпия не знает, сможет ли весь день в своих мыслях провести, не имея возможности ими с кем-то поделиться, поэтому озирается, прислушивается к притихшему окружению и спрашивает отвлечённо, словно только что придумал и решил поинтересоваться из простого отсутствия манер:       — Тебе не кажется, что Королева странно относится к своим детям?       И стал выжидать в чужом лице хоть нотку замешательства или задумчивости, что-то, что могло выдать отношение лекаря и его осведомлённость.       Однако тот только плечами легко пожал, едва ли заинтересовавшись или заимев внутри себя что-то, что мог желать утаить.       — Ты хоть раз был матерью? — и зачем-то остановился, оставшись на два шага позади и глядя в чёрные глаза со всей серьёзностью.       — Глупый вопрос, — честно ответил Ренджун, обзаведясь навязчивым недоверием, пока Кёнсу продолжал молчать, будто ему обязательно было чёткое «нет», которое пришлось нехотя произнести.       — Я тоже, — он обернулся, будто боясь быть кем-то подслушанным, но поблизости никого не было, чтобы двух заговощиков разоблачить, — и мы не можем знать, что у Её Величества в голове. Могу лишь сказать, что она желала брака и семьи, и оказалась там, где хотела, — оставаться на месте тоже было подозрительно, и они продолжили путь, но уже медленнее, чтобы иметь больше времени перед тем, как дойти до очередного поста, — другой вопрос, была ли она готова.       — А как считаешь ты?       Со стороны старшего послышался тяжелый вздох — учёному явно этот разговор не нравился, и это заставляло Ренджуна продолжать давить, чтобы добраться до чего-то, что было сокрыто.       — Я не имею права ничего считать, потому что существуют личные границы и статус, который не перешагнуть, — и тот мог бы проигнорировать, мог бы снова указать, что пернатый лезет не в своё дело и вообще бессовестный, а всё равно продолжал, —усомниться в решениях Её Величества равносильно измене, а я люблю своё Королевство и его правителей, но ещё сильнее дорожу своей головой.       И, повернувшись на мужчину, Ренджун мог заметить, что тот был отчего-то не то разозлён, не то опечален, высказал всё, что мог, и не видел больше причин продолжать, отчего ускорился, заставив поровняться с собою.       Лишь пройдя мимо стражи и оказавшись около развилки, чтобы попрощаться до захода солнца, он замешкался, вновь глянув по сторонам, и без страха быть услышанным произнес:       — Я лишь надеюсь, что Госпожа знает, какое чудо, что младший принц родился здоровым. Это должно для неё что-то значить.       А затем просто ушёл, скоро протопав по ступеням и оставив нелюдя в раздумьях. Тот был наивен, полагая, будто умнее лекаря и сможет парой простых вопросов докопаться до истины.       Но кое что было истинно верным и отвечало на вопрос об осведомлённости Кёнсу — тот не верил в чудеса. ***       Тем же вечером во дворце появились новые гарпии, приведëнные из подвала «Хвоста осла» и снова никто из них не захотел жить в лесу. Теперь уже Ренджун был одним из тех, кто должен был помогать пришлым созданиям ужиться в новых условиях, но он проявил отстранëнность, чем не удивил никого.       А в коридоре на пути к учëному его перехватила Королева собственной персоной и, глянув по сторонам, завела в одну из пустых комнат, чтобы обсудить с глазу на глаз что-то явно важное, раз уж явилась лично. Не переодевшаяся, едва возвратившаяся с улицы и малость растрëпанная, она выглядела воодушевленной и довольной удачным выходом. Ренджун не знал, как реагировать на вновь ожившую женщину, поэтому встал поближе к двери, чтобы иметь пути отступления, и ждал, что же интересного произойдет на этот раз.       — Я хотела поручить перебрать библиотеку и найти несколько книг, но ты! — странно, но юноша не находит еë хоть сколько-нибудь дурной или некрасивой, когда Госпожа Вон смотрит сверху вниз так счастливо и открыто, с широкой улыбкой на лице, — ты молодец! Мы спасли восьмерых в том месте, на которое ты указал.       — А что, — и Ренджун снова недоверчивый какой-то и чем-то недовольный, — за годы своего правления не додумалась спросить у кого из нас, где держат ещë?       — Поселю в голубятне, — пригрозила она, попытавшись сделаться серьëзной, но с треском провалилась, не утратив своей улыбки, зато поспешив прикрыть ту ладонью, чтобы хоть малость своего статуса сохранить, — кем я буду, если своими вопросами вновь погружу их в кошмар, из которого с таким трудом вытащила? Многие из них, в отличие от тебя, напуганы прошлым и не желают иметь к нему отношение.       Порой парень и сам находил странным, что не дрожит от мысли о неволе. Жизнь оставалась жизнью, куда бы ни занесла и сколько нежеланной не была, и нелюдь принимал ту в любом ее проявлении, не сетуя на обстоятельства и невзгоды. Для него не существовало тягот.       — Поможешь мне снова?       А Ренджун не изменил себе, только скривившись и ответив твёрдое «нет». Он тут явно не для того, чтобы работать, да и все остальные гарпии по его скромному мнению занимались какой-то несусветной чушью, а значит, жили во дворце просто так, не отрабатывая тот свежий пористый хлеб, который получали, а раз не отрабатывали, то и Ренджуну не надо — в гробу он видел делать в два, а то и в три раза больше за те же завтраки, обеды и ужины с разбавленным вином.       К счастью или к сожалению, Ильран не была из тех, кто всерьёз воспринимал гарпиево желание быть самым невыносимым созданием во дворце, потому парня всё-таки припахала к труду не столь сложному, но необычайно для себя важному. В этой стране несколько десятилетий не было ни бед, ни войн, а народ её жил в относительном достатке, души не чая в своих правителях. Оставленное родителями наследие полнилось богатствами и венчалось мирным небом, дружбой с соседними королевствами и выгодными торговыми договорами, в поддержании которых был заинтересован оставленный прошлым поколением совет. Будучи богатейшим человеком с этой стороны моря, Госпожа Вон стыдилась жаловаться, но малость скучала, не имея неотложных дел и архиважных задач, отчего и погрузилась в ранее свинутые на задний план мелочи, вроде остатков работорговли, которую не выходило искоренить ни жестокими законами, ни стражей, патрулирующей столицу. Разумеется, она была рада заиметь кого-то, кто мог подтолкнуть их мир к чему-то более совершенному.       А библиотеку перебрать всё равно пришлось. Оскорблённый и униженный своим положением Ренджун тратил по несколько часов в день, чтобы в бесконечном помещении, полном книг и свитков, всё расположить в строгой последовательности, упорядочить по темам, внутри которых разложить по алфавиту. Королева не могла позволить ему быть просто помощником по поиску ущемлённых — консорт бы рассердился, узнав о таком своеволии, поэтому пернатого обеспечили солидным прикрытием и, признаться честно, освобождением от безделия, в котором до этого виделось что-то отдалённо напоминающее счастье.       Не быть вынужденным изображать бурную деятельность и таскаться за остальными гарпиями, не имея ни малейшей тяги к искусствам, среди них почитаемым, казалось освобождением. Теперь юноша мог побыть в одиночестве и забить мысли множествами заголовков, иногда выходить в город, чтобы прислушаться к происходящему и доложить лично Королеве, когда та приходила в библиотеку за заранее отложенными книгами, разумеется, ей не нужными.       Ночи с Кёнсу не прекратились, и появился очередной сосуд, который ни в коем случае нельзя было трогать. Мужчина сказал, что это та самая склянка, приобретённая в лавке со странным чучелом, а внутри неё не иначе, чем жидкое серебро, способное оказать хорошую службу в той же степени, в которой навредить. Важно было его не нюхать, чтобы не узнать, чем именно оно может обернуться.       Разговоров о произошедшем не было — мужчина мастерски тех избегал, либо одним лишь взглядом выражал незаинтересованность и нежелание столь щепетильную тему обсуждать. Ренджун пришёл к выводу, что тот ничего наверняка не знал, но имел свои собственные доводы и недоверия, явно догадываясь о случившемся. В пользу этой теории нелюдь имел несколько умозаключений, но важнейшим был тот факт, что лекарь не исчез. Тот продолжал крапеть над своими трудами, а не был заменён кем-то ещё, как каждый причастный к мертворождённому принцу. Потребовалась всего пара дней, чтобы убедиться, что ни одной из тех женщин и мужчин во дворце уже не было, и парень мог только гадать, куда те делись. Хотелось верить, что добродушная, но всё-таки защищающая свою честь Королева, прилично заплатила каждому за молчание и отправила куда-нибудь далеко, а не сделала то, о чём с неохотой думалось в первую очередь.       Возвращаться в свою постель удавалось под утро, и, пусть нескольких часов сна было вполне достаточно, Ренджун чувствовал напряжение — гарпии беспокоились и шушукались из-за ежедневных отсутствий своего собрата, строили теории самые бредовые о том, где тот мог пропадать, и не верили в правдивые ответы. Полагали, что раз сами не научились читать, то и ни у кого другого оно получится не может. Положение Ренджуна из незавидного превратилось в просто отвратительное, но сам он это осознавал очень смутно, заручившись поддержкой человека, одержимого знаниями, и ещё одного, что следовал пути безвозмездной помощи слабым.       Пока в один из дней, ближе к первому снегу, не произошло нечто странное. Парень затемно успел вернуться в комнату, тихо закрыв за собою дверь, чтобы не разбудить соседей, и уселся на кровать. Сегодня Кёнсу сказал, что у него красивый почерк, а это повод снова попробовать попросить невыплаченные клетки. Ренджун не знает, зачем живёт, даже если делает благое дело, за которое Королева искренне благодарна. Забивает время бессмысленными для себя же занятиями, пытается понять, что от него утаивают, но так, чтобы оставаться незаметным, и, самое главное, стремительно приближается к моменту, когда размеренное существование наскучит. Ренджуну необходимо двигаться дальше и узнавать больше, не позволить потеряться чувству, будто он чего-то стоит. Чем больше удавалось понять, тем стремительнее росло самомнение, тем навязчивее становилась мысль, что юноша способен стать выше, сильнее и лучше того, кем на деле являлся, получить крупицу той власти, за которую желал ухватиться. Он так и не научился располагать к себе.       Не научился улыбаться.       После непродолжительного сна Ренджун позавтракал вместе со всеми, по прежнему испытывая тоску по хорошему вину, а затем направился перебирать чтиво. С каждым днём делать это становилось всё утомительнее, и парень понемногу начинал наводить беспорядок, чтобы искусственно нагрузить себя побольше, разбирая раскиданное. Скоро придётся «работать» только так, ведь разруха не бесконечна, когда-нибудь каждая книжка окажется на своём месте, и прикрытия больше не будет. Он отложил стопку совершенно случайных бумаг, чтобы Королева, пришедшая за ними, распорядилась о новом походе в город, но Ильран не пришла, а ведь так хотелось спросить, что делать дальше.       Так и не удалось понять, какие у той отношения были с собственными детьми, но порой женщина проводила время и с тем, и с другим, наблюдала издалека и даже могла старшенького потрепать по голове, но впадала в ступор, стоило тому начать рыдать или капризничать, проще говоря, вести себя не по-взрослому. Юкхею было два.       Младший же и такой чести не удостаивался. Грудью того кормила какая-то специальная молодая девушка, на руках носили тоже служанки, а Ильран только стояла изредка над его кроваткой с тяжелым взглядом, таким, будто ни в чём неповинного ребёнка ненавидела. Ренджун не может поручиться за правдивость этого, ведь лично не видел, а только подслушал короткие отрывки разговоров. Придворные обожают сплетни, а у юноши уши слишком чуткие, чтобы даже при желании слухи игнорировать.       Он так и не знает, достаточно ли большим было сердце Её Величества, чтобы поступиться секретностью подмены и оставить в живых настоящую мать младенца. Хочется верить, что неизвестной тоже заплатили.       Одному Ренджуну ни медяка не дали за молчание, а мысли о крылатом зайце становились всё навязчивее. Он просто хотел чего-нибудь, чем не мог обзавестись, и был уверен, что не желал бы ничего, имей на это деньги. Парню важен был сам факт возможности позволить себе что-то.       Из книг здесь почерпнуть было основательно нечего, чтобы занять себя чтением — религия, настаивающая на одном единственном «правильном» Боге, и по сто раз переписанная история, в которой выставлялось в лучшем свете именно это королевство. Пыльные писания из подземного кабинета Кёнсу гласили, что и в роду Вонов были тираны, изменники, близкородственные связи и многое другое, что в принятых и одобренных бумагах приписывалось исключительно каким-то отдалённым государствам, лишь бы не этому. Местные правители прослыли идеальными, и, наверное, поэтому Ильран не могла позволить себе на слуху оказаться той, кто не смог выносить и родить здорового ребёнка.       Однако имелся один крайне интересный экземпляр среди кучи лживых и неинтересных, совершенно невзрачных книженций. Она, пусть была яркой и большой, резко выделяясь на фоне остальных, стояла на своём месте, отчего Ренджун ту не трогал. Сейчас, когда почти всё было прибрано, от безделья он потянулся к красному корешку и вытянул эту роскошную вещь, однако открыть не успел, заслышав шаги у входа. Шаркающие и расслабленные — Господина Вона узнать было до глупости просто.       Ренджун быстро вернул вещицу на место и замер в надежде, что не будет замечен, что мужчина возьмёт нужное и удалится по-хорошему, не вынуждая гарпию вступать в бесполезный и нежелательный диалог, но Мёнсо не заходил сюда до этого и ничем особенным напоказ не интересовался, чтобы внезапно воспылать тягой к знаниям.       Мимо полок тот прошёл неспешно, величаво сцепив ладони за собственной спиной, ни на что особенное не обратил внимания и не стал медлить перед тем, как перейти сразу к делу.       — Ренджун, — негромко окликнул он, заставив юношу теряться в догадках, стоит ли беспокоиться, что консорт знал его имя, — иди за мной.       Рядом с этим мужчиной пернатый не чувствовал, что любая наглость сойдёт ему с рук. Мёнсо упивался крупицами власти, данными ему, и не постыдился бы использовать положение, чтобы в очередной раз показать, насколько важным здесь был. Говорят, Королева его любила, но тогда Ренджун не знает ничегошеньки о любви — книг о ней здесь не было.       И он пошёл за консортом, не имея и мысли о грядущем, не смея ни предположить, ни даже нафантазировать, куда занесёт сегодняшний день. А тот нёс по знакомым коридорам, тем самым, где ещё недавно пришлось менять ковры и держать окна открытыми, чтобы до конца извести запах гнили. Ренджуну сюда нельзя, а его всё равно то одни, то другие тащат для целей совершенно разных. Они останавливаются напротив покоев Госпожи Вон, и супруг её без стука открывает дверь, но не чтобы зайти, а чтобы показать.       Окна зашторены, как в первый раз, когда Ренджун попал во дворец, а свеча горит всего одна, но этого достаточно, чтобы видеть всё. Меча снова нет на месте, чистота идеальная, будто только что прибрались, а на краешке заправленной кровати Королева сама на себя не похожа — сгорбленная, почти сложенная пополам, дрожащая и хватающаяся слабыми руками за подол синего платья. Она на скрип оборачивается испуганно, вглядывается в едва различимые из-за контрового света силуэты и, распознав, Ренджун уверен, его самого, тут же отворачивается в попытке спрятаться, стыдится будто чего-то именно перед ним, скрывает страшную тайну. Беспорядочные, неуверенные и совсем несвойственные Госпоже движения прекращаются так же внезапно, как начались, и девушка замирает, силясь слиться с тенью, в которой юноша прекрасно видит сияющее от слёз лицо.       Он успевает только открыть рот и сделать шаг вперёд в необузданном желании не то вступиться, не то расспросить о случившемся, но Мёнсо закрывает перед ним дверь и деликатно кашляет в кулак, разворачиваясь, чтобы направиться дальше. Это направление Ренджун тоже помнит, почти чувствуя на языке кислый вкус хорошего вина. Идёт покорно, делает вид, что не обеспокоен по неизвестной даже для себя причине, стоически держится, оказываясь в знакомом зале, и не садится, когда то же делает консорт, ведь знает, что при нём уж точно нельзя.       — Можешь сесть, — а тот будто догадывается, о чём думает пернатый, и выглядит даже благосклонным, когда отпускает рукой добродушный жест.       А вот гарпия думает лишь о том, что Ильран из последних сил для него стул подвинула, даже будучи злой и измотанной, будучи совсем не обязанной. И всё равно садится, испытывая напряжение совсем не то, что в прошлый раз.       Проходит несколько молчаливых минут перед тем, как молодая улыбчивая служанка, кажется, та самая, что поздоровалась с Ренджуном пару месяцев назад, вынесла два бокала и фигуристый кувшин, разлила светлое вино по сосудам и удалилась, отвесив напоследок подчтительный поклон.       Всё это неправильно и не так, трогать бокал не хочется, но консорт отпивает без стеснения и, удовлетворительно промычав, расслабленно складывает кулаки на стол.       — Ильран весьма воодушевлённо поведала, что тебе понравилось в прошлый раз, — а у него голос ровный и низкий, успокаивающий почти, заботливый, — не стесняйся.       Ренджун воспринял это как приказ, коих никогда не слушался, но пригубил напиток, из-за странности ситуации уже не кажущийся таким уж волшебным. Единственно верным вариантом было подражать другим слугам, вести себя тихо и кротко, даже если то виделось позорным.       — Я знаю, что у вас двоих есть от меня секреты, — Вон с делом не тянул, тут же перейдя к главному без ненужной траты времени, — не подумай, я вовсе не против, что у моей супруги есть дело, которое она искренне любит, — тот пил понемногу, не слишком часто, чтобы не вызвать подозрений или недоверия, но достаточно, чтобы выразить непринуждённость, — она тебе доверяет, пусть я, буду честен, не до конца это понимаю.       В попытке сохранять внешнее равнодушие юноша пил столь же часто, как и человек, но в груди у него не от алкоголя, а из-за разогнавшейся крови было болезненно горячо, так, что дышать через раз становилось тяжело. Пальцы занемели и моргать как-то само-собой забывается, а от пытливого взгляда чёрных глаз чужие кулаки едва заметно сжимаются.       — Сегодня ночью она пыталась убить Кунхана, — прозвучало с той же интонацией, что и предыдущие простые слова, но заставило Ренджуна поставить бокал на стол чуть более шумно, выдав нервозность, — служанка зашла, когда она давила подушкой на его лицо, — юноша слышит даже то, как мужчина причмокивает губами, слизывая с них вино, — я дорожу своей семьёй и любимыми сыновьями, Ренджун.       Консорт не знал о подмене.       Господин Вон говорил вкрадчиво, почти с нежностью отзывался о принцах и супруге, смотрел из-под густых бровей проницательно, чем немало располагал к себе нелюдя, неспособного расслабиться из-за прозвучавших слов. Ренджун не смог бы сказать, что не верит, ведь прекрасно видел Королеву, саму на себя не похожую и совершенно разбитую, загнанную в угол и стыдящуюся даже его. Та явно что-то сделала.       — Я бы не стал бить тревогу, случись такое единожды, но и Юкхея она в первые месяцы чуть не выкинула из окна. Ильран тяжело больна, но после первых родов и рассудок её помутился, на что я не могу закрыть глаза. Ты меня понимаешь?       Дрожащей рукой парень берёт бокал за ножку и беззвучно отпивает. Кивает, ведь видит, что консорт ждёт именно согласия. И всё-таки, пусть разум шепчет очевидное, не может поверить своим ушам — Королева странная, порой незрелая и радуется всякой ерунде, улыбается невпопад и занимается делом, которое ей никакой весомой пользы не приносит. Детей своих, может, и не любит столь сильно, как должна нормальная мать, но Ренджун видит, что она старается. В тяжелом взгляде видит, в том, как аккуратно в прошлый раз Ильран Юкхея на пол отсадила, хотя могла и скинуть. Она не жестокая.       Тем временем Мёнсо побренчал чем-то и плюхнул на стол небольшой мешочек, толкнув вперёд так, чтобы тот доскользил до пернатого. Кошелёк. Коричневый, с цветочной вышивкой зелёными нитями и красными сияющими камушками, полный и звенящий. Симпатичный.       — Я хочу, чтобы ты служил ей напоказ, — мужчина кивнул на вещицу, призывая её взять, и Ренджун не удержался, тут же протянув ладонь, — занимайтесь дальше своими благими делами, но больше не прячьтесь ни от кого. Будь рядом как можно чаще, но каждый вечер мне докладывай о делах и бей тревогу сразу же, как нечто опасное в её поведении заметишь.       Но парень успел обзавестись к этому человеку неприязнью, ни разу лично с ним не пообщавшись, и в этом разговоре углядел неискренность такую же, как в том целомудреном поцелуе по время ужина. Слишком уж Господин Вон расслабленный для человека, чьих детей пытались умертвить. Слишком себялюбвый для того, чтобы этим простым подкупом не попытаться свою женщину контролировать больше, чем та дозволяла.       Ренджун развязал мешочек и высыпал его содержимое на стол, не уронив ни монетки — хотел знать, за какие богатства собирается продаться. Купить его собирались за три с половиной мёртвые гарпии, что в металле казалось незначительным, но становилось важнее в жизненном эквиваленте. Себя не переделаешь, даже из необходимости не подстроишься, и сдержаться от недоверчивого взгляда не получилось.       — Я буду платить каждый месяц. Приносишь пользу — получаешь больше.       И нелюдь эти деньги принял, получив к ним вдовесок ещё и одобрение. ***       Вон Мёнсо был прав. Ренджун думал об этом всю ночь, пока с отсутстующим взглядом наблюдал за Кёнсу, переносящим последние наблюдения на бумагу. Обсуждать с мужчиной произошедшее, а уж тем более просить совета необходимости не было, ведь юноша и без того уверен в своих воззрениях и жизненных взглядах, не нуждался ни в чьём назидании и, более того, противился навязанным мнениям. А учёный всё это видел и, когда не смог в очередной раз помощника дозваться, предложил идти уже спать и напрягать кого-нибудь другого натужно-задумчивым видом.       Кошелёк, зажатый в ладони, вложенной под плоскую подушку, приятно греет, но дискомфорт приносит мысль, что упираться бесполезно. Консорт правильно придумал, обвинить в заговоре не выйдет, ведь мужчина и впрямь пытается заботиться о своей семье, ничего плохого пока не сделал и не дал повода засомневаться, кроме мимолёных взглядов, в которых пернатый разглядел неладное, но допускал, что может ошибаться из-за своей мнительности.       Проблема была в том, что Ренджун не ценил никого, кроме себя, и других слушать не собирался. Важнее было, что Ильран ему нравилась, а вот король-консорт — нет, и причины не важны, морали второстепенны, и парень будет стоять на стороне того, кого сам пожелает.       Следующим же утром он прошёл через весь дворец, не будучи остановленным ни единым стражником, которые раньше путь преграждали под предлогом «тебе здесь не место». Каждая собака Ренджуна теперь знает, как и назначение оного, не пытается помешать и даже не смотрит с осуждением, пропускает без лишних слов и расспросов.       Королевы не оказывается в её покоях, как и в комнатах обоих принцев, а служанки, следящие за детьми, только смотрят внимательно, здороваются доброжелательно, заставляя неосознанно им в ответ кивать. Каждому местному жителю внезапно стало всё равно, что один из гарпий расхаживает по светлым коридорам и в каждую дверь бесцеремонно голову суёт. Спустя кучу комнат, большая часть которых пустовала, женщина нашлась в просторном кабинете, восседающая в кресле за тяжелым резным столом. Впервые довелось увидеть ту не решающей проблемы руками, не идущей впереди вооружённой стражи, а спокойно изучающей документы.       Вчерашнего дня будто не было, и Ильран всегда вела себя так, словно с ней не творятся ужасные вещи. Та только взгляд удивлённый подняла и, немного подумав, улыбнулась, на что Ренджун бровь изогнул в непонимании. Может, надеялся на ответы, но ничего не спросил.       — Доброе утро, — девушка бесшумно сдвинула содержимое стола на край и оперлась подбородком на ладони.       — Как же, — саркастично прошептал нелюдь и кинул на освободившееся место врученный прошлым вечером кошель.       Королева чуть вздрогнула от звона монет и внимательно рассмотрела, повертела в руках, открыла и бегло пересчитала содержимое.       — Сумма не удовлетворила?       — Это много?       — Достаточно, чтобы притвориться, будто ты рад меня видеть, — а на лице юноши ни капли радости, — хочешь чего-нибудь?       И так буднично этот вопрос прозвучал, словно предлагают взять что-нибудь с банкетного стола, но речь явно о большем.       — Чего я хочу у тебя нет, — и не то, чтобы Ренджун точно знал, в чём нуждается, однако поэтому, наверное, уверен был, что не найдёт нужного в королевской казне.       — Но зачем-то же ты пришёл.       — Выразить свою позицию, — забавно, как быстро и легко Ренджун научился стоять прямо, не затрачивая на это слишком много сил, — я верю словам твоего этого мужа, но глаза у него лживые, — теперь казалось, что даже опустить голову сложно, пусть никто из слуг здесь не задирал подбородок столь высоко, — и мне плевать, что будет с твоими детьми, но правильно было сказать о поступке Вона.       — Думаешь? — и по прищуру серых глаз видно, что сама она явно не согласна.       — Уверен.       Послышался тяжелый вздох и шорох платья, когда девушка встала с места и отвернулась к окну за своей спиной, уперевшись бедром о поверхность стола и сложив руки под грудью. Стало сложнее понимать, что та чувствовала именно сейчас, но Ренджун думал, что это либо злость, либо недовольство.       — Он рассказал тебе и заплатил?       — Чтобы я был рядом и помешал убить наследников, если снова появится угроза.       — Я не желаю им зла, — тихо ответила Ильран, поникнув плечами. Всё-таки, злости в ней совсем не было, как и желания что-то доказать. Ощущение, словно та лишь страшно устала, говорила эти слова уже много раз, но ни единожды не была услышана. Она не пыталась спорить, не рассвирепела из-за клеветы и не силилась склонить на свою сторону, показаться лучше, чем являлась, а будто без какой-либо надежды ждала, что кто-нибудь всё-таки поверит, — если я…       Она вновь вздохнула, но прерывисто и неровно, как когда в горле застревает кусок и мешает дышать.       — Если я буду говорить, — повисла короткая пауза, разобличив голоса чуть менее активных в холодную погоду птиц, — ты будешь меня слушать?       Настала очередь Ренджуна вздыхать, но вместо слов тот просто обошёл стол, с грохотом подвинул кресло и боком уселся прямо в него под недоумевающий взгляд Королевы. Они недолго смотрели так молча, пока парень не развёл руками вопросительно, а глаза девушки не высохли. Она тогда просто заулыбалась и полноценно села на столешницу, отчего та жалобно скрипнула. Им обоим так делать не положено.       — В детстве я думала, что у гарпий под перьями хвоста есть выпуклость, как у кур, знаешь… Такая жирная попка, которую я всегда выкидывала из тарелки. Иначе как хвостом двигать?       Это будто не то, чего Ренджун ожидал услышать, а слушал он очень внимательно, так, что не сразу понял, насколько странными были эти слова. Такими, что пришлось голову на женщину поднять и увидеть, как она смеётся с выражения бледного лица, как никогда эмоционального и выражающего всё — от тихого ужаса до желания кричать от негодования.       — Это полная ху…       — Нет-нет, не подумай. Теперь я знаю, что они крепятся к мышцам спины, но тогда это казалось непостижимым, — сквозь смех пробормотала она, прикрыв рот ладонью, а потом успокоилась довольно быстро, но улыбки не утратила, сцепила руки перед собой и облизнула губы, чтобы продолжить, — я долгие годы несла эту мысль в себе, но так никому и не рассказала, потому что такая глупость, да?       Ренджун, тем не менее, не мог найти в себе сил, чтобы изменить выражение на какое-то более подчтительное. Шок не проходит.       — Мне нельзя говорить глупости, — скрип повторился, когда Ильран поёрзала на своём месте и расслабилась, уставившись в окно, — и утверждать, что я могу быть несчастной, будучи бесконечно богатой и почитаемой — такая же глупость. Люди каждый день страдают в рабстве и нищете на окраинах королевства, куда я не могу дотянуться, потому что контролировать всё невозможно, и не всякий лорд чист предо мной, даже если тщательно скрывает. Просто чудовищно, что на фоне их проблем всё, о чём я думаю — мои собственные беды.       За время пребывания на воле Ренджуну начало казаться, что солнечная погода, режущая глаза, была постоянной и обязательной для здешних мест, но сегодня облачно и серо, ощутимо холодно.       — Я единственный ребёнок в семье, — голос у Ильран низкий, когда она не радуется громко и напоказ, а сейчас, пусть та и улыбалась, была тихой, казалась маленькой, когда всего пара дюймов мешала достать до пола ногами. Сядь на стол Ренджун, так это расстояние исчислялось бы в футах, — меня любили и готовили к трону, с самого детства только и говорили, что буду править, выйду замуж и рожу много сыновей, что буду счастлива там, где смогу пригодиться. А меня не хотели брать в жёны, — она спокойно рассмеялась, но горечи в этом жесте не было, — мужчины вообще не чувствуют себя мужчинами рядом с женщиной, что выше них на целую голову, а к четырнадцати я переросла каждого знакомого. Все вокруг: мои немногочисленные подруги при дворе, даже служанки выходили замуж, и мне, конечно, хотелось как у всех. Другие королевства пытались свататься, чтобы укрепить отношения, но наше необычайно благодатное положение не требовало брака ради обогащения или защиты. Как будущая королева я вольна была сама выбрать, с кем идти по жизни, но выбирать из тех, кто смотрит на тебя свысока, будучи ниже? А потом появился Мёнсо, — и девушка смягчилась пуще прежнего, будто Ренджун не пришёл за тем, чтобы светлое имя этого самого Мёнсо омрачить, — когда он взглянул на меня в первый раз, его глаза были такими светлыми и чистыми, очень честными. Мне тогда показалось, что впервые кто-то не скрывал своей неприязни, потому что попросту её не имел. Он тогда смутился и избегал меня целую неделю, не пытался стать мне другом или набиться в мужья, потому что осознавал, как широка пропасть между будущим правителем и проезжим мастером меча, зарабатывающим на жизнь представлениями, раз воин у нас не ведётся. Пришлось уговорить родителей платить ему больше, чтобы хоть немного задержать при дворе. Я так боялась его уезда, что сама предложила этот брак в надежде, что взгляд, обращённый на меня, не изменится. Теперь осознаю, что поспешила, но союз, заключенный пред Господом, нерушим, и мои мысли не важны.       Госпожа Вон замолчала, и от порыва ветра мутное оконное стекло затрещало, а дерево за ним ударило ветвями. Ренджун думает об услышанном, но куда больше о том, как же радостно быть внутри, а не снаружи, ведь даже в помещениях понемногу холодает и над каменным полом ходят сквоняки, пока в гарпиевом крыле и вовсе мороз жуткий, ощутимый, пусть нелюди и мёрзли меньше.       Кто-то прошёл за дверью, специально сбавив шаг поблизости, чтобы не шуметь так сильно, но Ренджун то слышит всё и неосознанно ухом дёргает, чем привлекает к себе внимание. Девушку это, судя по взгляду, умиляет, но важнее, что та отвернулась сразу, будто не хотела смотреть. Боялась увидеть незаинтересованность в монологе, которым от невозможности поделиться с другими по-настоящему загорелась.       — Нас подслушивают, — произнёс парень достаточно громко, демонстративно обратившись ко входу.       — Значит, кому-то заплатили больше, чем тебе, — таким же тоном смешливо ответила Королева, заставив гарпию недовольно нахмуриться, а затем поднялась и быстрой, нарочито шумной поступью направилась к двери, от которой тут же кто-то поспешил убежать, скрывшись ещё до того, как девушка выглянула в коридор, — здорово, наверное, так хорошо слышать.       — Тебе бы хотелось знать, когда и кто из твоих соседей грешит в подсобке через несколько стен? — а вот тут Ренджун уже прошептал, ведь не хотелось, чтобы заговорщики подслушали именно это, а вот на Королевские секреты всё ещё малость плевать.       — В нашем крыле не лучше, — послышался щелчок щеколды, и чужие шаги, приближаясь, звучали неровно, пока не остановились позади.       Ильран вновь стало плохо, и Ренджун, пусть нечасто видел её приступы, догадывался, что дела стремительно ухудшались. Тишина, не прерываемая даже дыханием, продлилась несколько минут, пока девушка не закашлялась и не сделала вид, будто была в абсолютном порядке. Как и наказал Кёнсу, юноша не спрашивал ничего, пусть и хотел.       — Похоже, умираю, — однако Королева сама завела эту тему, чем поставила своего собеседника в положение крайне неловкое, потому как ответить было нечего, чтобы не обидеть. Ренджун почему-то озаботился чужим благополучием, — у матушки моей всегда было слабое здоровье после пережитой в детстве лихорадки, а после моей свадьбы она совсем странная стала, бредила и чахла на глазах, а потом как-то… — она тяжело вздохнула, вновь обойдя стол и, всё ещё придерживая себя за живот, будто по старой привычке, забралась на деревянную поверхность, — взяла и не проснулась. Ушла во сне, не оставив ни наставлений, ни прощаний, а отец так долго сидел над её кроватью, что, кажется, тоже подхватил это, чем бы оно ни было.       Вот только Кёнсу ни разу не упоминал, что эта «королевская болезнь» могла быть заразной, а если бы оказал столь ценную услугу, то Ренджун, может, и предпочёл бы уйти в лес, когда предлагали. Раздался жуткий скрип ножек кресла, варварски проскобливших пол — парень попытался отодвинуться подальше, пусть и догадывался, что после проведённого с женщиной времени мог быть уже приговорён.       — За два года смерть забрала обоих моих родителей, — и пусть разговор вёлся о вещах безрадостных, Ильран почти играючи придвинулась по столешнице ближе, словно пытаясь пернатого напугать, но тот, в свою очередь, смирился с судьбой, поникнув в кресле и почти в нём развалившись, — когда умер отец я была глубоко беременна Юкхеем, а все вокруг крутились, обеспокоенные здоровьем нерождённого принца, которое под угрозу поставило моё горе, — и чем дольше она говорила, тем выше становился голос, пока не дрогнул, но девушка лишь плечами пожала, выказывая собственное искреннее недоумение, — но это ведь не он потерял семью, — в ушах зазвенело от внезапно повисшей паузы и раздавшегося судорожного вдоха, — я потеряла. Не он. Я. Но никто не озаботился тем, как я себя чувствую. Потом думала, что осталось перетерпеть, что появится ребенок и вот оно счастье — своя собственная семья.       Несмотря на дрожащий голос и жесты, ставшие нервными, совершенно лишними и дёрганными, девушка будто и не думала начинать рыдать, а всерьёз задавалась вопросом, как же всё дошло до такого, удивлялась всему, о чём рассказывала, словно переживала это снова. Слова, впервые произнесённые вслух, даже кому-то совершенно чужому и далёкому, ощущались совсем не так, как когда приходилось часами прокручивать их у себя в голове.       — А он сутками не может родиться на свет, сводит спазмами живот так, что удавиться хочется, и ничего тебе нельзя делать, чтобы боль облегчить. А потом долгие часы он медленно рвëт тебя изнутри, и в крови на окаменевших холодных простынях ты лежишь с мыслью, что слышишь, как трещишь по швам, пока куча женщин кричат над тобой и давят сверху. Когда все кончается, он орëт, синий и измазанный в крови, лысый и беззубый, со странно сплющенной головой и прилипшими ошмëтками тебя же, а повитухи тут же его кладут на грудь, прижимают к лицу, когда всë, о чём мысли, это вода и сон. Никогда мне так сильно не хотелось утешения, чтобы кто-нибудь сказал, что всë хорошо будет и боль уйдëт, похвалил и поздравил, но этого не происходило. Никто не хвалил меня за то, что я и так обязана была делать, как много страданий бы это ни принесло. Ты же не хвалишь вола за то, что он тащит плуг? Я должна была рожать, потому что Господь так решил, без награды и поощрения, без какого-либо признания моих трудов, потому что все рожают. Стоило одному ребенку покинуть чрево, как всё, что я услышала, это пожелания скорее обзавестись вторым.       И вот здесь Ренджуну как-будто есть, что ответить, но слова наружу не идут. Что вообще такого может сказать гарпия, заточённая всю жизнь, человеку, который видел мир во всех его проявлениях и знал о каждой несправедливости? Ему просто нехорошо и жутко от мысли, что даже кто-то настолько важный, как Королева, не был защищён буквально ни от чего. Зачем тогда эта куча стражи, эти счастливые горожане и целая орава прислуги? Для чего тут, в конце концов, треклятый консорт, кроме продолжения великого рода? Парень только хмурится в раздумьях и поправляет волосы, глядя на столь же измученное мыслями лицо Ильран.       — Я ведь так много делаю, — продолжала она в недоумении, даже зная, что нелюдю заплатили за каждое слово, которое удастся на хвосте принести Королю, — народ ни в чём не нуждается, из других государств привозят столько новых культур, которые здесь приживаются как родные, мы процветаем и можем позволить себе роскошные праздники, новые дома строим на века, чтобы каждому тут нашлось место! — и тут дрожь прекратилась, и на смену ей пришла самая настоящая злость, — а ты всё равно важна только потому, что являешь миру наследников… Я больше не смогу родить здорового ребёнка, а поступить снова так, чтобы не прослыть бесполезной, у меня рука не поднимется. Юкхей беспокойный и шумный, он постоянно голосит, и каждый раз, слыша его, я вспоминаю, с какой болью породила, пока Кунхан… Даже прикасаться страшно, ведь он такой маленький, сразу видно, что чужой, и смотрит так, будто пытается пристыдить за ложь. Я ненавижу, как он смотрит.       — Младенец хочет пристыдить тебя? — неверяще подаёт голос Ренджун, чуть привставая на кресле, чтобы устроиться удобнее, — ты себя слышишь?       — Ты не понимаешь! — Королева вновь придвигается ближе и смотрит прямо в глаза, выглядя при этом крайне несчастной, непонятой и сомневающейся в собственных словах, — давай сходим? Ты сам посмотришь на него и всё поймёшь. Может, сегодня он не будет так смотреть, может, завтра получится? — и сейчас она больше напоминает ребёнка, упрашивающего взрослых поверить в какую-то нелепую сказку, — с тобой меня пустят к нему, раз уж отправили следить.       — Я не собираюсь ни за кем следить, — а Ренджун по-прежнему был преисполнен нежеланием работать, да и заразиться не хотел, поэтому снова резко рванул кресло обратно, чтобы отдалиться, но внезапно замер в странном наваждении.       Кёнсу сказал, что болезнь поразила королевскую семью. Ни служанок, ни лекарей, ни кого-либо ещё, кто мог находиться рядом, а именно правителей, скоропостижно скончавшихся в короткие сроки. Парень хотел грешить на наследственность, но родители Королевы должны были быть родственниками, чтобы теория имела хоть какое-нибудь шаткое основание. Он задумался слишком глубоко, забегал глазами в попытке дойти до хоть какого-нибудь логического объяснения, но был прерван.       — Пожалуйста, — вкрадчиво проговорила девушка, но, не встретив ответа, выпрямилась, встала со стола и сделала шаг к окну, прокашлявшись и вновь надев образ Королевы, который ей, как после случившегося казалось, совершенно не шёл, — я горжусь тем, кем ты стал, Ренджун. Ты хорошо слышишь и имеешь смелость, помог освободить множество лесных жителей даже без своего личного присутствия и сейчас ты пришёл, честно рассказав об умыслах моего мужа, хотя он предложил деньги, которыми я не додумалась тебя порадовать за действительно хорошую службу.       — Кошелёк, — перебил юноша, также поднявшись на ноги и встав рядом. Он больше не чувствовал себя ничтожным в сравнении с монструозно высокой правительницей, — его я всё-таки заберу.       — Выслушай моё предложение…       — Выслушай моё, — и даже продолжив проявлять исключительное неуважение, Ренджун не вызывал желания забрать похвалу назад, — деньги оставь себе, но симпатичный кошелёк я приберу. Наполнишь его позже платой за мой неоценимый труд.       Что-то продолжало кричать, что король-консорт был прав и поступал по совести, что правильнее было бы встать на его сторону и не слушать бред, который несла больная женщина из побуждений совершенно неизвестных и непонятных, но у юноши моральный компас сбит намертво. Ему всё ещё всё равно, чьи дети умирают от рук собственных матерей, но он считает важным то чувство приобщённости к чему-то человеческому, которое испытывает рядом с Королевой. Не рядом с её мужем, что казался сомнительной личностью, пусть совершенно не давал для того повода.       Отказываясь верить своим ушам, Вон повернулась и опустила голову на внезапно будто ставшее более статным создание, чтобы увидеть, как тот смотрит в ответ своими впервые улыбающимися глазами.       Ренджун выбирает служить кому-то, кому доверяет без явных оснований, потому что кажется, будто это не продлится долго из-за чужого состояния. И Её Величество улыбается в ответ, прекрасно это понимая.