Турмалиновые скалы

      У Юкхея сил на сопротивление было катастрофически мало, ровно как и желания идти в найденную пещеру. В лесах крайне редко встречались бесхозные норы, а парню сейчас казалось, будто его и барсук обычный задерет без усилий — настолько ослабшим тот себя чувствовал.       Однако попутчик его оставался непреклонен, и видно было, что все лишь из желания закончить начатое и добить оленя. Минхëн ненавидел незавершенные дела до такой степени, что упирался и отказывался заниматься хоть чем-то другим, как когда дело касалось чтения. Вону уже подумалось, будто старший бросит затею научиться чему-то столь непростому, но сейчас, на примере всего лишь животного, которого любой ценой нужно было домучить, парень видел, сколь был неправ.       Имелась идея сделать вид, будто ему хуже, чем есть на самом деле, чтобы уговорить друга остановиться хоть ненадолго перед рывком в неизвестность, но у Юкхея ещë была гордость и врать никогда бы он не стал даже ради собственного благополучия.       Новые хождения были грузом большим, чем все те сумки, за которыми ещë и возвращаться пришлось, чтобы в итоге оказаться снова у злополучных кустов, скрывающих за собой глубоко уходящий вход, ведущий в сторону всë тех же скал.       Юкхей смотрит на старшего с почти искренней печалью, совершая последнюю попытку надавить на чужое благоразумие, но Минхëн ведь тоже заметил, как там в темноте что-то блестит, а если блестит, то непременно надо поближе посмотреть и, если повезет, ещë и полапать руками, тихонечко в карман спрятать, если ничейное.       Это не помогает, а только заставляет второго вздохнуть тяжело, что Вон находит весьма манипулятивным, потому что сопротивляться больше не хочет. Он лишь выпросил пару минут на подготовку, чтобы на добрые полчаса задержаться в попытке соорудить факел. Идти по темноте, держась пальцами за чужой плащ, без сомнений было весьма интимным жестом высокого доверия, но Юкхею и без того тревожно, что на слабеющих ногах споткнуться о какой камень будет плëвым делом.       Минхëну осталось присесть на ближайший валун и наблюдать за тем, как человек мечется где-то наверху, вне маленькой полянки, носком своего сапога пинает землю, поднимает разные палки, а потом, прикинув их бесполезность, выкидывает, пока не находит достаточно толстую и немного мокрую сосновую ветвь, стремясь тут же вернуться. Обычно Юкхей улыбался, когда под руку попадалось что-то искомое, но в этот раз был болезненно спокоен и сосредоточен, малость заторможен, и старший честно боялся, что не плохое самочувствие изменило Вона, а что-то совершенно другое, и тот в норму мог не прийти, так и не став снова оптимистичным дураком, присутствие которого каждый раз успокаивало.       У парня карманы набиты сосновыми иголками, чуть выпадающими, когда Юкхей усаживается поблизости, достав свой старенький нож и расщепив верхушку палки на четыре части. Тут то в гарпии и проснулся интерес, заставивший не сводить глаз с того, как человек зачем-то в образовавшиеся трещины набивает эти самые иглы и мелкие сухие веточки, что поднимает прямо из-под ног. Вся эта конструкция выглядит нелепо, будто уродливая длинная кукла без рук и ног, зато с волосами. В Минхëне чувство прекрасного взбунтовалось, но даже так он промолчал, продолжая глазами следить за Воном, обнажившим огниво и принявшимся быстро выбивать искры до тех пор, пока эти самые «волосы» не загорелись.       Но даже в этот момент младший оставался бледен и тих, будто ничего магического не сделал, а лишь выполнил маленькое бытовое дело, с чем нелюдь, до этого о подобном и не думавший, в корне не был согласен. Ему понравилось, что огонь можно было посадить на палку и подчинить себе ещë и таким необычным способом.       — Не передумал идти? — с плохо скрываемой надеждой в голосе произнëс Юкхей слишком уж долго глядящему на пламя парню, — ослепнешь.       А Минхëн только проморгался и безо всяких промедлений нырнул в кусты, чем Вона заставил побороться с желанием подобно маленькому капризному ребенку упереться обеими ногами в землю и остаться на месте, возможно, зарыдать, если потребуется. Вот только друг его на дешевые уловки вëлся лишь в моменты, когда то не шло в разрез с поставленными высокими целями, так что и притворяться невоспитанным смысла никакого не было.       Оставалось только на месте потоптаться да покорно последовать, невзирая на остатки болезни, тянувшие прилечь прямо там же, где приходилось стоять. Проходить сквозь колючие ветки неприятно — одну единственную свободную руку Юкхей использовал, чтобы растения от факела отодвигать, не дав тому поджечь ничего, что мстительно бы перекинуло пламя на самого парня.       Однако кусты кончились, и снова стало так тихо, шуршание последних листьев прекратилось, а Минхëн ждëт терпеливо, смотрит с навязанным ярким светом прищуром и будто что-то разглядеть пытается в чужом недоумевающем лице, но быстро разворачивается и принимается уходить вглубь, туда, где что-то влекло блеском, оказавшимся ещë менее значительным, чем на воспалëнную голову показалось снаружи.       Юкхею идти тяжело — им бы остановиться ещё добрый час назад, когда только до леса добрались, но ведь жизненно необходимо ещë куда-то сорваться да на своём настоять, а всë ради чего-то светящегося впереди, затухающего с каждым шагом и будто отдаляющегося. Вон понял это, когда Минхëн начал ускоряться, забегая далеко в темноту и чаще забывая оборачиваться, теперь лишь слушая, а точно ли человек всë ещë идет где-то. В полутьме пещеры заметно, как тот головою вертит, ищет что-то, и под ноги постоянно смотрит, но явно искомого не находит.       Им обоим кажется, что некая блестяшка должна была уже попасться, но будто кто еë ниткой привязал и тянул, заставляя следовать, как колосками дразнят кошек. Проход становится уже, местные чëрные камни свет совсем не любят, отвергают его, делая совершенно незначительным и бесполезным настолько, что Юкхей едва ли видит хотя бы чужую спину. В этом мраке парень не знает даже, действительно ли факел столь бесполезен, либо же в глазах темнеет стремительно, норовя опустить на холодную землю.       Обстановка давит, наклоняться иногда приходится под особенно провисшими сводами потолка, чтобы пройти, а Минхëн всë дальше становится, пока только шорохи шагов за собой не оставляет, окончательно потерявшись где-то глубоко. Дышать здесь почти нечем, а пахнет плесенью так густо, что и не особо хочется. Вон останавливается и оборачивается в попытке понять, как далеко они забрались, но с обеих сторон картина одна и та же — чëрные дыры, ведущие в никуда, пугающие и рисующие в сознании полнейший выдумки, уродливых существ, точно здесь не обитающих. Ошибкой было сделать очередной поворот вокруг своей оси, потому что сейчас человек окончательно запутался, с какой стороны шëл. Голова кружится, шарканье собственных сапог разносится эхом так громко, что в висках пульсирует, и страшно даже позвать друга, ведь вдруг голос подведëт, выдаст себя за что-то чужое и незнакомое, отразится от стен и просто вернется, отказавшись продвинуться дальше.       Вон тихо постукивает пяткой по камням, затихает, а затем делает это снова, прислушиваясь к тому, как запоздало звук возвращается обратно. Даже сесть некуда, шею тянет от постоянных наклонов головы, так он ещë и совершенно потерянным себя чувствует, точно не желая двигаться с места.       Но в глубине снова что-то поблëскивает, заставляя потянуть зажатый в руке факел вперëд, чтобы получше рассмотреть, и воздух наполняется шорохами, пока мельтешащее свечение приближается стремительно.       — Ты чего стоишь? — полушепотом спрашивает Минхëн, показавшийся из темноты и подошедший совсем близко с интересом в сияющих глазах.       И ему отвечать совсем не хочется, потому что любой ответ кажется жалким до невозможности. Потерялся в одном единственном узком проходе? Слишком устал, чтобы идти? Просто не хочет, пока старший действительно пытается что-то сделать? Всë это отдаëт рвущейся наружу слабостью. Юкхею нужна передышка.       — Ты слишком быстро убежал, — парень из всех мерзких вариантов выбирается наиболее общий и несдержанно наклоняется, легко и почти неощутимо ударяясь лбом о чужой, — думал, не так важно, пойду ли я с тобой.       А Минхëн отстраняется и кривится, смотрит сначала хмуро, как делает то обычно, явно оценивает состояние, и тут же смягчается, поджимая губы в задумчивости.       — Прости, — звучит так внезапно громко, что заставляет вздрогнуть, а потом повторяется ещë пару раз, ударяясь о стены, — я думал, что догоню свет.       Это странно звучит, немного наивно, но в совокупности с серьëзным лицом выглядит очень правильно, будто «догнать свет» действительно возможно.       — Получилось?       В ответ кивок и протяжное мычание, пока сам Минхëн копошится под плащом, явно изучая карманы штанов, и в конце концов через прорезь для рук высовывает ладонь, зажавшую меж пальцев чëрный рельефный камень, отливающий всеми цветами на каждом глянцевом сколе.       — Он далеко был, — старший крутит вещицу достаточно медленно, чтобы заметить, что никаких тараканьих лапок у той не было, чтобы столь резво убегать, — вот и показалось, будто мы нисколько не становились ближе. Там ещë есть, но я слышал, как ты остановился.       Он слышал, на деле, куда больше. Понимал, какой по счëту шаг был наиболее неуверенным, по шарканью распознавал, как сильно младший устал, что едва волочил ноги, да и вздохи недовольные тоже с трудом игнорировал.       — Я понесу огонь, чтобы видно было, — предложил он довольно удачное решение, схватившись рукой за факел чуть выше Юкхеевой ладони, заставив того отступить, неловко сцепив пальцы перед собой. Всегда почему-то странно так близко оказываться, но Вон кивает мелко и наклоняет голову вбок, чтобы заглянуть за чужую спину в попытке прикинуть, сколько это хождение по пещере будет продолжаться. А там всё также ничего не видно.       Минхёну к лицу огонь, придающий почти монохромной внешности новые оттенки, но человеку не разглядеть становится, когда старший отворачивается, чтобы продолжить путь. Пока Юкхею в этом проходе некомфортно и тревожно из-за давящих стен и наполняющего пещеру, многократно отскакивающего от камней эха, гарпия себя, кажется, чувствует если не в своей тарелке, то вполне спокойно, что выдают расслабленные плечи и неподвижные уши. Это и на Вона действует соответствующе — новые силы не появляются, но местные неудобства больше не кажутся опасными и враждебными.       На следующем шумном выдохе складывается ощущение, что не всё так плохо, особенно когда друг не пытается больше убежать куда-то вперёд, а держится поблизости, разве что время от времени чуть наклоняясь, чтобы удостовериться, что под ногами блеск всего лишь привидился.       В холоде молчаливых чёрных камней царит безвременье — они оба не знают, как давно идут, только понемногу затухающий факел своими подмигиваниями намекает, что долго. Слишком долго, чтобы разворачиваться. Там, снаружи, наверняка уже ночь, может, буря, может, дождь, либо мира уже вовсе нет, а только безграничная пустота, но узнать об этом не выйдет, покуда выбраться не получится. Минхён, судя по всему, был полон решимости не выбираться.       Свет в его руке начал затухать с всё меньшим перерывом, и в один момент не загорелся заново, погрузив Юкхея в темноту. Парень только слышал, как старший бубнит что-то неразборчивое, шипит, явно задев горячие угольки, а потом не то роняет палку на землю, не то специально её выкидывает.       — Всё равно светло, — недовольно бухтит Минхён, и слышатся удаляющиеся шаги.       Всё это не делает Юкхею легче, ведь ему то ни капли не светло, как ни вглядывайся. Теперь присесть хочеся ещё сильнее, но парень только вздыхает, уже улавливая, что нелюдь вернулся и теперь тёрся где-то поблизости, выхаживал по кругу и, кажется, время от времени пошкрябывая стены когтями, может, из желания ещё какой блестящий камень отыскать.       Но спустя несколько молчаливых минут Вон понимает, что действительно Минхён имел в виду. Привыкнув к темноте, он осознаёт, что она здесь не такая и кромешная, а полупрозрачная, ненавязчивая и напоминающая скорее похоронную вуаль, накинутую на голову. Взглядом он находит друга, оперевшегося спиной о каменный свод и выжидающе наблюдающего. Тот же, в свою очередь, в чужих глазах находит осознанность, не случайный невидящий взгляд, и тут же выпрямляется, чуть прищуриваясь, зазывая двигаться дальше без слов.       Однако Юкхей, в отличии от своего спутника, имеет вполне устойчивое представление о пещерах, отчего видит в происходящем явную странность. Он оглядывается, смотрит наверх в поисках какой щели, ведущей наружу и испускающей холодный свет, но натыкается лишь на рельефные камни, отблёскивающие каждой неровностью. После ночи у воды светящиеся пещеры ему нравятся не так сильно — вдруг ещё какая хтонь появится, чтобы принести очередную неприятную весть, какую-нибудь, чтобы поверить было сложно. Невольно Вон надеется, что наличие Минхёна поблизости отвадит всех остальных нелюдей, которые тут, кажется, точно обитают, только и ожидая подходящего момента, чтобы просочиться сквозь стены с каким-нибудь «А знаешь, какой кошмар в королевстве творится?».       Его опасения нереалистичны, но не безосновательны, отчего и верится в них само собой, даже если бы хотелось не верить.       Узнать, откуда исходит свет, так и не удалось — тот был повсюду, мешался с неожиданно переставшим пахнуть плесенью воздухом, наполнившимся свежестью улицы, что просто не могла появиться из ниоткуда.       — Где-то выход, — остаётся лишь предположить Юкхею.       Но у Минхёна на этот счёт были свои доводы и мнение, выразившееся в несогласном, но всё-таки не враждебном взгляде.       — Не шумит.       Вон мало понимает, как связать эти слова с ситуацией, но прислушивается, затихая. Ни скрежета, ни шёпота не звучит, ни свиста ветра, ни шелеста листвы. Ничего, что могло бы указывать на близость к внешнему миру, в котором наверняка сейчас бы царила ночь слишком тёмная, чтобы хоть близлежащие леса освещать.       Теперь дорога продолжалась с меньшей тревогой и с большим интересом, невзирая на пульсацию в голове и ноющие конечности. Просто чтобы узнать, как же так вышло, что в глубине пещеры свет сам собою живёт, а блики по земле убегают, стоит лишь поближе подобраться.       По углам, в расщелинах между камнями тут и там виднелись вкрапления чего-то инородное, не похожего на турмалин, светлого и полупрозрачного, сначала лишь узкими полосками простирающегося в направлении движения путников, но с каждой дюжиной пройденных шагов становящегося значительнее, приобретающего странные вкрапления сначала крохотных, а затем и бросающихся в газа сгустков с чётко выделяющимися поблёскивающими гранями.       Они оба, конечно, устоять перед собственным любопытством не могут, по первости лишь кончиками пальцев прослеживая пути этих загадочных полос, но Минхён сдаётся первым, останавливаясь там, где светлая жила становилась шириною с ладонь, и принимаясь ковырять когтём, наклонившись к ней вплотную и согнувшись. Даже полукруг его спины, обтянутый плащом, кажется каким-то неестественно объёмным, будто набитая соломой игрушка. Вон подходит сбоку и кладёт ладонь на чужую спину, которая тут же опускается ниже, чтобы этого прикосновения избежать, пока сам старший только голову поворачивает с выражением крайнего недовольства, почти смертельного оскорбления, застывшего на лице. Руку приходится одёрнуть и пристыженно извиниться. Парень до сих пор не совсем понимает, что можно, а что нельзя, даже если можно периодически, а нельзя лишь время от времени — Минхён постоянством реакции похвастаться никак не мог и часто выдавал совершенно не похожие друг на друга эмоции после одних и тех же действий, однако была в этом и неизменная черта — непредсказуемость.       — Что там? — спрашивает человек, чуть сгибаясь тоже, чтобы рассмотреть, чем же так упорно гарпия занимается, но видит не слишком хорошо из-за снующих там бледных пальцев.       — Камни, — слишком просто и ожидаемо, а всё равно удручает, потому что едва ли помогает полноценно ситуацию воспринять, — вот.       И забавно наблюдать, как Минхён, даже не удосужившись разогнуться или принять положение поудобнее, выворачивается весь, чтобы протянуть находку. В основном блестящая пыль, осевшая в ладони, но и выделялись заметные крупицы, всё ещё крохотные, но определённо имеющие отдалённо напоминающую кристаллы форму, молочно-белые и едва мерцающие. Будучи между чёрных валунов, те светились куда ярче.       У Вона есть одна догадка, и он тут же стремится её уверенно подтвердить, перехватывая чужую ладонь своей и наклоняясь к ней лицом, чтобы кончиком языка собрать немного знакомо выглядящей пыли. Старший и секунды не ждёт, чтобы начать вырываться, да так остервенело, будто собственную руку пожертвовать готов, лишь бы не это. Не противно, но щекотно и очень странно, так ещё и Юкхея всё это страшно веселит, что тот аж улыбается и крепче держит, явно играясь, будто не болеет и не причитал добрую половину пути, пока вторую безжизненно плёлся где-то сзади.       Они молчаливо меряются силами, пока старший вырывается, а Вон пытается того удержать, продолжая тянуться языком просто из желания на эмоции вывести, ведь для себя уже выяснил, что кристаллы эти никак к соли не относятся, так ещё твёрдые такие, что можно зубы раскрошить.       Состояние человека ему совсем не на руку, но и Минхён словно не изо всех сил упирается, а так, из одной лишь вредности, но лицо у него глубоко несчастное и не желающее продолжения, полное отвращения к мокрому чувству в середине ладони — губы растянуты в оскале, обнажая клыки, а взгляд такой открытый и почти испуганный, если бы не явное отвращение.       Юкхей из-за этой картины смеётся, так и не спрятав язык, отчего старший что-то вскрикивает и, развернувшись, упирается спиной в стену, готовясь уже полноценно отбиваться всеми конечностями, если вдруг покушение на личное пространство станет ещё более яростным.       — Эй! — Минхён напоследок предпринимает отчаянную попытку договориться, будучи откровенно плохим в дипломатии, — Нет! Противно! — и сам не замечает, как срывается на неестественно для себя высокие ноты, принимаясь от безысходности елозить затылком по холодным камням, — пусти!       А Юкхей повинуется, резко разжав пальцы и позволив чужой всё ещё напряжённой руке отскочить обратно, высыпав всю пыль на плечи и лицо.       Повисает неловкая пауза, Вон боязливо наблюдает за Минхёновой реакцией, стремительно теряя улыбку от вида закипающего старшего, чьи брови быстро ползут по лбу вверх, а рот открывается, словно готовый извергнуть тысячу ругательств, даже если сам парень знал едва ли пару десятков. Юкхей к драке не готов, и поэтому быстро думает, как же лучше поступить: упасть на колени и просить прощения, позволить ударить себя, возможно, даже по лицу, либо трусливо сбежать от чужого гнева. Первое было бы самым удобным и быстрым, но могло повлечь за собой второе, отчего человек мечется, ищет в чужих глазах хотя бы намёк на сострадание, но те слезятся из-за попавшей в них пыли, а затем стены пещеры сотрясаются из-за прогремевшего чихания.       — Это бесчеловечно, — выдаёт Минхён, вытирая нос краем своего плаща и пытаясь сморгнуть пыль, — я тебе только посмотреть дал! — и кажется, что больше не злится вовсе, а скорее самую малость обижен.       Юкхею сразу так стыдно за то, что ему искренне весело, и даже гудящая голова уже не кажется такой большой проблемой, и холод будто не такой пронизывающий, особенно когда Минхëн в полумраке снизу вверх пытливо смотрит, явно ожидая извинений. Как с человеком связался, так сразу цену себе заимел и не позволяет обращаться так уж неуважительно, но лишь когда…       — Играешься? — с недоверием делает шаг назад Вон, чуть пришуриваясь, — задумал что?       И уголки губ старшего подрагивают в попытке сдержать улыбку. Парень ведь догадался, что мести быть, и осмотрительно увеличил дистанцию, однако оружием дальнего боя для гарпии был самый обыкновенный шантаж.       — Я брошу тебя здесь и посмотрю, как быстро пожалеешь.       Однако угрозу Юкхей всерьëз не воспринимает. Может, иначе бы случилось, погляди Минхëн чëрными глазами да снова пусти этот рокот из своей груди, но у того взгляд хитрый, не злобный совсем, а рука как бы невзначай за спину тянется, снова стену пошкрябывая. Страшно, что все-таки прилетит, но и интересно тоже так, что правила игры принять хочется.       — Я сразу же пущусь за тобой, — уверенно отвечает Вон, наблюдая, как старший неосознанно кривится. Тому явно по природе неприятна сама мысль, что кто-то бежит следом — любой бы в такой ситуации ощутил себя уязвимым.       — Не смей.       И Юкхею смешно так, но показывать нельзя, что угрозу всерьëз воспринять трудно.       За шагом вглубь пещеры от Минхëна следует шаг следом от Вона, и нелюдь на каждый неровный шорох оборачивается, кидая недовольный взгляд, словно вообще не рад, что человек всë ещë рядом. А в кулаке у него что-то крепко так зажато, что и ближе подойти страшно, но там, скорее, бесвкусная пыль, которую Юкхей по первости с солью спутал. Такое далеко не утащить — руку колет.       — А ну, не ходи за мной, — шепчет старший тихо и хрипловато, продолжая двигаться вдоль светящихся полос по одному единственному проходу, где «не ходить за ним» было невыполнимой задачей.       Вон только на расстоянии держится, готовый к любой подлянке, даже если хочет в четыре широких шага догнать, чтобы узнать, какая же все-таки будет ответная подлость. Но Минхëн оборачивается последний раз, и теперь в показавшихся сияющих глазах было что-то странное, удивленное, помимо напускной злости. Парень ничего спросить не успевает даже перед тем, как вновь гарпию, оставившую за собой только пущенную по воздуху пыль, из виду теряет. Кажется, что силы есть, чтобы догнать, проследовать по удаляющемуся стуку каблуков, но тело ломит каждый раз, когда удаётся в себя поверить.       Глаза не подводят больше, полумрак сменяется голубоватым прозрачным светом, сочящимся из каждой светлой прожилки на тёмном камне, и пред взором все неестественно рябит в каждой подсвеченной шероховатости скал. Юкхей идет быстро, как только может, не слыша ничего, кроме собственного дыхания, и не замечает даже, что звук шагов стих.       Даже его собственных.       И под ногами внезапно мягко так, но ненавязчиво, что и не поймешь, в какой момент окружение стало другим. Взгляд опускать почему-то не хочется — вдруг там чья туша, и парень на пробу делает ещë шаг, совсем тихий и отчего-то похрустывающий. Ощущение это было сродни тому, что застряло на зубах сияющими крупицами с неизвестно сколько времени назад — тут не разберëшь, минуты считать или часы.       Ничьим трупом, либо ничем ещë жутким то быть не могло, и Юкхей голову опускает, чтобы под носками сапогов рассмотреть голубоватую в этом неестетственном освещении траву, редкую и невысокую, покрывающую всё такие же лысоватые чёрные камни. А пещера все не кончалась, чтобы хоть как-то объяснить внезапное появление растительности. Вону почти до боли теперь не нравились неестественные вещи, за которыми всегда следовало что-то ещё, сопутствовало магии, в которую парень всё ещё не верил. Нет её и всё, а что твари разной степени странности по окресностям расхаживают, живут с людьми почти бок о бок, так это обыденность. Ему бы хоть раз мгновенное исцеление открытых ран увидеть, как огонь зарождается сам собой из воздуха без единой искры, или как вода затекает обратно в кувшин, когда ту вылить пытаешься. Тогда, может, и здорово было бы взглянуть на траву посреди голой пещеры, не испытав и капли тревоги.       Нимфы, должно быть, заселили это брошенное место, а сейчас из тени расчесывают длинные волосы, сыплют светом на пол и обтирают его о стены, чтобы следы своего пребывания оставить, отвадив каждого непрошенного гостя. Да разве хоть одна дева захотела б жить здесь?       Юкхей эти растеньица на всякий случай по дуге обходит, и ускоряется тут же, чтобы старшего найти и свои опасения высказать, настоять всё-таки на том, что неладное творится в этих землях, куда бы они не забрели.       А полосы эти яркие всё шире становятся, светят всё активнее, будто по ним течёт нечто живое, передвигается быстро и непременно наблюдает за мечущимся человеком, пришедшим совершенно случайно и без своей воли почти. Проход расширяется, сияет турмалином с каждым шагом всё сильнее, а голубоватой травы избегать становится сложнее — та росла теперь густо, лезла на стены до самого потолка, избегая лишь источников света, в которых ясно виделись крупные полупрозрачные камни. Парень оттягивает себя от мысли попробовать ещё раз — вдруг сознание помутилось, и кристаллы эти были действительно солью, на которую так походили, но с чего бы соли так себя вести?       У Юкхея вопросов всё больше, но куда важнее, что Минхён убежал далеко вперёд, будто ничего такого в этом не было. Они ведь уже знали, что бросать друг друга нельзя, особенно в незнакомых и опасных местах, где потеряться можно или застрять надолго. Старший был так заботлив последние дни, молчаливо обхаживал и беспокоился, что и не верилось, будто способен оставить в такой момент. Но человек доверяет чужому чутью, пусть собственное и подводило нередко, думает, что раз Минхён поступает так или иначе, то у этого точно свои объяснения есть, которые, даже если не будут озвучены из-за чужой необщительности, понять уж точно получится.       Россыпь молочных минералов сворачивает за каменистый выступ, из которого льётся рассеянный свет, и Юкхей искренне волнуется до сбившегося дыхания перед тем, как подойти ближе. Прислушивается, но кроме своего сердца ничего не слышит, мешкает в надежде, что хоть один звук разрешит метания, заставит действовать без робости, ведь парень здесь не один и волнуется не только за себя.       А за поворотом мир зашевелился лишь в момент, когда Вон осмелился взглянуть, словно до этого вовсе не существовал, недвижимой тенью повиснув под куполом скал. Теперь же он закрутился белыми пятнистыми спинами, разверзнулся глухим топотом копыт, прерываемым переливчатым звоном. Олени появились из ниоткуда, бежали по кругу около стен развернувшегося зала пещеры, и из-под их копыт сияющая трава летела во все стороны, задерживаясь в воздухе и заставляя разноцветные пятна плясать перед глазами.       Юкхей сам себе не верит, теряется в пространстве, хватаясь за голову одной рукой, а второй упираясь в ближайшую стену, и в безумии ему чудится, что камни под ладонью отдают почти человеческим теплом. Но даже так взгляда отвести не может, вперившись в голубую дымку и сошедших с ума животных, путающихся меж друг другом и цепляющихся раскидистыми рогами со звуком тренировочных деревянных мечей родного дома. Он так скучает по временам, когда меч под рукой ещё не был настоящим.       Дыхание от удивительного зрелища сбивается, голова раскалывается так, словно желает свалить парня на землю недвижимым телом, и воздух кажется невыносимо горячим, обжигающим глотку и не позвляющим отрезветь, взять себя в руки и завладеть ситуацией, не позволив той властвовать над разумом.       А в следующее мгновение приходит оглушающая тишина.       Взгляд скользит по пестрящей пятнами животной куче, ищет в ней нечто тёмное и неподвижное, хоть что-то выделяющееся спокойствием или хотя бы ступором. Ищет Минхёна, наверняка находящегося где-то поблизости, но надеется, что не среди сотни копыт, с силой ударяющихся о землю.       У Юкхея в ушах звенит, когда в копошащемся стаде оленей чёрные глаза смотрят прямо на него. Не спокойные или безразличные, а широко раскрытые в устрашённом удивлении, почти первобытном ужасе перед чем-то необъяснимым. Минхён стоит на месте среди закрутившихся спин и рогов, смотрит в самое нутро, будто видит больше, чем побледневшее, покрытое испариной человеческое лицо.       Парень не понимает, как старший попал в самый центр стада и почему всё ещё не был затоптан, как смог не выйти из себя среди мечущихся животных, и почему из всех странностей не сводит глаз именно с Вона, будто ищет поддержки, которой никогда не просил.       Привыкший молча переживать невзгоды Минхён, отдаляющийся каждый раз, как столкнётся с проблемой, решающий личные дела в одиночку без единого предупреждения, сейчас ждал, что Юкхей поможет. Безмолвно просил этой самой помощи.       И Юкхей больше не боится, когда делает твёрдый шаг вперед, не имея плана даже на ближайшие мгновения. Если придётся ступить прямо в толпу самозабвенно крутящихся копытных, то он сделает это, пройдёт насквозь, но окажется так близко, как только сможет.       Мгновение перед следующим шагом длится неизмеримо долго, хрустящая осевшими кристаллами трава приминается под сапогом, и олени замирают на мгновение перед тем, как понестись прямо на человека, осмелившегося в очередной раз нарушить тишину.       Испуганные животные прыгают далеко, в секунды преодолевают расстояние до парня, огибают того по кругу и проносятся над головой, рвутся к темноте, словно спутали её со светом, стремятся потеряться вдалеке, там, где оставляют за собою только звук. Он успевает только кинуться к земле, присесть как можно ниже, накрыв голову обеими руками. Бока щекочет ветер, плащ тянет назад каждый раз, когда запутавшиеся и загнанные олени неосторожно цепляются за него копытами, а по предплечьям с силой ударяются их ноги. Звери едва разбирают, куда стремятся убежать, в панике царапают рогами стены, осыпая на пол мельчайшие белые кристаллы, выпадающие из светящихся прожилок. Вон может думать лишь о том, как бы даже под шквалом ударов и в обилии оглушающих звуков продвинуться вперёд, оказаться ближе к Минхёну, на которого голову поднять страшно — прилетит.       И в следующую секунду затихает последний звонкий стук где-то очень далеко за спиной, оставив после себя разносящееся позади эхо. Юкхей слышит, как обеспокоенно щебечут птицы, снова видит свет и эту странную, покрытую кристаллами, словно изморосью, траву. Он ненарочно прогнал затаившееся здесь стадо оленей, но теперь, кажется, находился в безопасности.       Лишь сейчас Вон поднимает голову, чтобы взглянуть вперёд, посмотреть, не унесло ли друга звериной стихией, не затоптали ли того острые копыта, и не случилось ли чего ещё, что Юкхей даже представить не в силах.       А перед ним огромная каменная зала, неизмеримо широкая внизу и сужающаяся кверху, где обрывалась мягким светом полупрозрачного камня, так напоминающего те, что заполнили собою жилы этих мест. Холодное сияние напитывало местные светлые минералы и бликовало на чёрных неровностях скал, наполняя грот призрачным светом. Тут, внизу, всё сплошь покрыто злополучной белой пылью, бесконечно отражающей голубые лучи. Она на траве, на растущих низкорослых деревьях и их завязях плодов, на поверхности маленького ручья, огибающего развернувшийся здесь оазис.       В центре синевы мистических растений Минхён в своём тёмно-красном плаще не выглядит заблудшей душой, вернувшейся домой. Среди сияющего великолепия он — единственное напоминание о серости и приземлённости внешнего мира. Одетая в человечью шкуру гарпия без своих истории и прошлого, на деле не связанная с турмалиновыми скалами, далёкая от родства и привязанности к местам, ищущая жизни лишь в настоящем.       Старший стоит на том же месте, кажется, не пошевелившись, смотрит нечитаемым тёмным взглядом и до дрожи сжимает в ладони олений рог, соединяющий парня с безжизненной тушей. У животного голова болтается в воздухе, а шея выглядит не более, чем слабо заплетённая коса, пока тело совершенно недвижимо лежит у чужих ног. Из бедра животного торчит стрела, и Юкхею так горько видеть эту картину. Знать, что Минхён пошёл до конца, чтобы добить, влез в самый центр бедствия, высмотрел именно того, за кем шёл, подверг себя опасности. Что месте они распугали целое стадо и сами невольно до смерти испугались, получив взамен оленью тушу. Вону она и даром не нужна, если придётся ставить на кон чью-то жизнь.       Юкхей ступает вперёд, чтобы повисшую тишину прекратить, заставить Минхёна хоть моргнуть, показать, что тот всё ещё в своём уме находится, но он только делает шаг навстречу и произносит громко, чтобы человек точно услышал:       — Земля тёплая.       Вон даже через сапоги чувствует. Да, и правда тёплая, но куда важнее, что Минхён действительно не понимает, каких слов от него ожидали.       ***       Стоило сердцу успокоиться, как в тело вернулась ломота, а в голову боль. Юкхею хочется лечь и спать, пока снова как раньше не станет, но не сейчас и не здесь. Не когда они в сердце на первый взгляд безжизненных скал, внутри заполненых растениями и живностью. Олени шли сюда за пропитанием и теплом, птицы гнездились на малочисленных деревьях, а в ручье кишела мелкая серебристая рыбёшка. До самого верха из стен торчали громадные светлые глыбы, отражающие свет и разливающие его повсюду. Вон исходил местное пространствов вдоль и поперёк, исподтишка наблюдая за Минхёном, который только этими камнями и интересовался в перерывах между попытками правильно подступиться к туше. Они лишь убедились, что оба были в порядке, и больше не разговаривали, тихо обдумывая каждый свои мысли. Но Юкхею бы узнать чужие, понять, чего же такого в этой голове, что Минхён строгий и спокойный, но совершенно оторванный от мира, не осознающий, почему за него кто-то может искренне беспокоиться.       В основании этого зала целая куча чёрных дыр, неизвестных ходов, которые хочется изучить, хоть что-нибудь новое узнать, но ведь Юкхей тут даже не странник и не путешественник, а не меньше, чем завоеватель и убийца, пока старший отдалённо оставался тем, кто был в этих местах невинно убит.       Вону стыдно ступать по этим землям, и он направляется к единственному, в чём видит хоть что-то родное и знакомое. Подходит тихо к всё так же одиноко стоящему Минхёну и замечает устремлённый вверх взгляд. Молчит терпеливо, замечая, как чужие тонкие пальцы быстро сгибаются по одному, разгибаются, а потом всё по новой, и друг одними губами что-то шепчет, явно считать пытаясь.       — Но ведь это не луна, — осторожно начинает Юкхей, понимая, что что-то здесь не так, на что Минхён только смотрит на него как обычно. Как на дурака.       — Как не луна?       — Вот так, — мягко улыбается парень, с божьей помощью не посмеявшись над чужой наивностью, ведь это было бы так неуважительно, — просто здоровенный светящийся камень.       И у Минхёна лицо сразу обзаводится неверием в Юкхееву недальновидность: брови снова подняты, нос сморщен, будто помоев понюхал, и в глазах такое насмешливое снисхождение.       — Камни не светятся, — нелюдь возводит одну руку вверх и пальцем показывает насамый большой минерал, застрявший в потолке, — прозрачный, — потом переводит на другой, что пониже рос прямо из стены и был значительно меньше, — и этот… И вон тот… И они все сквозь друг друга, потому светло, — Минхён незначительно путается в словах, не знает, как точно должен выразиться, чтобы быть понятым, поэтому часто на Юкхея оборачивается, который в знак осознания просто головой иногда кивал, с каждым новым поворотом улыбаясь всё шире. Забавно как старший, сам того не зная, искал одобрения, — и прямо до ходов свет, там ведь тоже эти камни. А там луна, получается.       И снова руку кверху поднимает, но теперь не спешит опускать, смотрит прямо на Вона, вроде бы спрашивая «понял?», а вроде и просто хоть какой-то реакции ожидая.       — Может, просто полумесяц? — недоверчиво спрашивает Юкхей, чуть прищуриваясь, на что получает взгляд глубоко разочарованный.       Минхён выглядит так, будто пытается объяснить очевиднейшие вещи кому-то неразумному.       — Я бы и головы не поднял, не знай, какой сегодня день.       — Но ты продолжаешь это делать, даже когда знаешь, — человеку просто кажется странным, что друг полнолуние определяет безошибочно, считает и дни, может, а всё равно на небо стабильно раз в месяц взгляд устремляет, словно убедиться хочет, что не ошибся.       — Мне нравится луна, — легко отвечает Минхён, пожимая плечами, отчего ткань его одежды жалобно скрипит, — да и ты смотришь на меня, как ни повернусь. Знаешь ведь, что я здесь, но смотришь, будто не уверен.       — Потому что мне тоже нравится, — не луна, конечно, но сказать вслух как-то не выходит, да и не значит это ничего особенного, пока Минхён не начнёт понимать тонкости человеческих эмоций, — и это другое.       И чужая рука опускается, а на лице такое недоверчивое выражение, что рассмеяться хочется, вот только голова опять разболится.       — Отдохни где-нибудь, — не советует, но почти просит Минхён, видно, желая остаться наедине с собой. Юкхей не понимает, почему не может побыть рядом, но друг красноречиво на оленью тушу кивает, явно считая Вона за слабака, что вид животных внутренностей вынести не сможет. Вообще-то сможет, но всё равно уходит, сам для себя оправдываясь тем, что вокруг интересного и необычного слишком много, чтоы развлекать себя освежеванием. И Вон точно не хочет думать, что у Минхёна выражение лица сменилось на победное. Ему нисколько не обидно.       Вещи оставили поближе к выходу, так, на случай опасности, которая тут всё ещё могла присутствовать, пусть и незаметно для путников. Шагах в двадцати просто кинули на траву неподалёку от маленького кривого деревца, чтобы на виду всегда были. Юкхей точно уверен, что на другом конце видел копошащееся животное, отдалённо напоминающее енота. Один такой как-то выпотрошил его припасы во время одиноких странствий и, если здесь обитают такие же вороватые демоны, то за всеми пожитками нужен глаз да глаз. Сил как раз хватит только на то, чтобы наблюдать.       Парень присаживается рядом с вещами и зарывается рукой в колючую от покрывших кристаллов траву. Даже воздух здесь другой, влажный и тяжёлый, и невольно Вон побаивается, что его легкие прямо сейчас обрастают тем же налётом, и скоро дышать будет больно. Пальцами он проводит по голубоватому полотну, освобождая растительность от странного плена, и под ним трава совершенно обычная — зеленая и мягкая. Тёплая. Сама земля здесь будто нагретая солнцем, но такового не наблюдается. Жар идёт откуда-то снизу, будто там глубоко льётся огонь. Хочется послушать себя, встать и уйти из странного места, но Юкхей чувствует раслабление, почти засыпает, но упорно не устраивается удобнее, чтобы точно не позволить себе выпасть из жизни на долгие часы.       Совсем рядом на дереве копошится маленькая птица с переливчатыми синеватыми крыльями, и Вон тихо наблюдает за тем, как она сияющей спиной обтирается о гроздь подгнивающих на ветке ягод, снимая с тех слой острой пыли, чтбы беспрепятственно выклевать влажную кислую середину. В лесах королевства видеть подобного не приходилось, а животные всё-таки приспособились, научились добывать пищу там, где всё окружение защищено наростами мелких кристаллов. Теперь нетрудно поверить, что на турмалиновых скалах кто-то жил, но чёрные гарпии от этого менее загадочнымин не стали. Действительно ли ничего страшного в том, чтобы дышать местной пылью, не было?       Минхён оставался в середине залы, мельтешил бордовым пятном, но иногда на короткие мгновения замирал, упираясь недовольным взглядом в раскинувшуюся перед ним тушу. Видно, он не совсем понимал, как поступить с чем-то настолько большим, однако упорно возвращался к своему делу. Оставаться в стороне для Юкхея было постыдно, поэтому парень покромсал ближайших веток и ножом соскоблил с коры белёсый налёт. Он вообще от безделья чуть с ума не сошёл, пока пытался избавиться от неизвестных себе кристаллов. Елозил по траве, чтобы расчистить небольшую поляну хотя бы в десяток футов, ведь хотел без дискомфорта ощущать под своим телом тепло. Может, и Минхён эти старания заметит, когда разберется с тушей.       Вон развёл огонь, исходил грот по кругу, рассмотрел стены, заглянул в каждый проход, но так ни в один не прошёл дальше, чем смог шею вытянуть. Интересно, конечно, но Юкхей чувствует себя, как ни странно, в гостях, поэтому и не желает без друга изучать что-то большее, чем мог просто увидеть с места.       ***       Минхён не понял, сколько времени заняло непростое дело, но по итогу некогда олень лежал частями, а руки болели от напряжения. Не то, чтобы он был собой сильно горд, но всё равно порадовался, довольно уперев руки в бока. Он вообще это у Доёна подсмотрел, так до конца и не осознав, к чему этот странный жест, но для себя решил, что чем крупнее он кажется, тем более уверенным себя чувствует.       Позади раздался смешок Юкхея, вполне справдливо решившего, будто старший очертаниями своего силуэта в такой горделивой позе напоминал сахарницу. А Минхён это без внимания не оставил, обернулся резко на сидящего неподалёку человека, но тот только уткнулся лицом в книгу, что держал рядом с собой, продолжая расшифровывать загадочное послание. По лицу его не понять было содержание, а спрашивать как-то неловко, чего же такого понаписал загадочный отправитель.       — Ты надо мной смеёшься, — с наигранной претензией начинает Минхён, наклоняясь к младшему, чтобы точно помешать, влезть в личное, как сам Юкхей делал довольно часто, чем немало выбивал из равновесия.       — Ничуть, — вот только Вона подобное нисколько не бесило, лишь забавляя ещё больше, заставив голову поднять, чтобы взглянуть в глаза напротив, оказавшиеся слишком близко.       Минхён тут же как бы невзначай сначала отвернулся, а потом и выпрямился обратно, постаравшись сделать вид, будто так и задумано, а не опять человек свои странности показывает, вгоняя в краску. Не было никаких объяснений тому, что Юкхей только смотрит так по-особенному, а у старшего тут же дыхание перехватывает и взгляд отвести хочется, чтобы никто не заметил это проявление слабости в покрасневших кончиках ушей.       — Лжец.       — Клевета.       И в следующую секунду Вон на чужом лице видит непонимание. Всегда срабатыват сказать какое-нибудь слово, которого гарпия не знает, чтобы увести диалог в более мирное и поучительное русло. А Минхён не слушает объяснение будто, смотрит то на недавно разведённый костёр, бьющийся у входа в пещеру, то на криво разделанного оленя, думает о чём-то со спокойным выражением, а потом наклоняется к мясу, замирая в момент, когда треск рубахи звучит слишком громко.       Они в панике переглядываются бегающими глазами, Юкхей затыкается, пытаясь разглядеть, что опять пошло не так, но друг только делает вид, будто ничего не случилось, высовывая руки из прорезей плаща, чтобы схватиться за остатки животного. И рукава у него все в крови, неестественно растянутые и словно наполненные чем-то.       — Долго мучиться будешь? — осторожно спрашивает парень, не встречая никакой реакции. Минхён только полные руки мяса набирает и относит к костру. чтобы вернуться за новой порцией. Он уже совсем не боится изваляться, — я могу помочь, ты только скажи.       А нелюдь как назло молчит. Не важно, как многое знает Юкхей, для хтони это ничего не меняет. Он привык быть гарпией лишь на словах, беспокоился, что на деле окажется не таким, как Вон мог ожидать, если действительно всю жизнь видел лишь Ренджуна и ему подобных. Они ведь совсем не похожи, и Минхёну похвастаться было попросту нечем. Он и сам не знал, как именно выглядел под своими одеждами сейчас, даже если хвост из-под рубахи пришлось выпустить, скрывая лишь под плащом — поясницу стало нестерпимо тянуть из-за неудобного положения перьев.       — Чего ты так боишься?       И то было брошено слишком уж неосмотрительно, повлекло за собой растерянный взгляд и почему-то дрогнувшую руку.       — Ничего, — звучит в ответ твёрдо. Если скажет правду, то наверняка прозвучит глупо, надуманно и совершенно неоправданно. — Я. Ничего. Не. Боюсь.       Их взгляды задерживаются друг на друге, прямой и открытый с одной стороны в противовес неуверенному и загадочному с другой. Слишком очевидно было, что Минхён пытался убедить сам себя.       Юкхей спорить не стал, не рискнул ставить под сомнение чужие слова, а только расстегнул свой плащ, сбросив его на землю и отложив книгу. Был ещё один способ повлиять на старшего, и Вон собирался бросить все силы на его исполнение, даже если боялся, что Минхён не купится на дешёвые уловки. Тот явно специально игнорировал.       Делать нечего. Человек поднялся на ноги и след в след ходил за спутником, медленно расстёгивая свою рубашку пуговица за пуговицей. Минхён на это только быстрее шёл, пока не забыл, чем вообще занимался, и не начал бесцельно наворачивать круги по всему гроту, пока младший не отставал, уже выкинув рубаху где-то около ручья, мимо которого волею судьбы пришлось пройти.       — На что ты надеешься? — в состоянии близком к панике громко спросил Минхён, так и не оборачиваясь, но уже не зная, куда бы ещё направиться, чтобы сбежать.       — Что тебе захочется повторить за мной, — не унимался Вон, голова которого уже кружилась от бесконечных хождений. Старший обычно чувствовал себя чуть лучше, когда не один обязан был чем-то заниматься, и часто смотрел как Юкхей делал разные вещи перед тем, как взяться за то же самое. Это был явный рассчёт на командный дух.       — Не захочется, — продолжал спорить друг, уже заглядывая в проносящиеся мимо ходы с мыслями, что в один из них внезапно юркнет, чтобы сбежать, — будешь ходить тут голышом в одиночестве! Не стыдно?       — Стыдно, — честно отвечает уже порядком запыхавшийся, но вместе с тем развеселённый Вон, — либо ты снимаешь плащ, либо я сейчас сниму штаны.       — Не интересно.       И в следующий момент нелюдь теряется в темноте одного из проходов. Ему не то, чтобы совсем не интересно, но определённо это не нужно, если в штанах Юкхей не носит свою совесть, что было крайне маловероятно. Парень вообще с собой ничего лишнего не носил.       А там снова эти светящиеся полосы ползут куда-то глубоко, ведут вдоль стен, а сами уходят к поросшему голубоватым мхом потолку. Сверху капает вода, неприятно щекочет лицо, а Вон всё преследует, грозясь раздеться.       Здесь всё немного иначе, складно как-то и камни расставлены явно не случайно, потому что на один присесть хочется, а второй будто просто хорошо вписался, пусть и располагался почему-то посреди прохода.       Бежать то некуда — чёртов камень посреди прохода.       Загораживает небольшую дыру, ведущую неизвестно куда, а раз неизвестно, то обязательно надо, особенно когда на хвосте даже в болезни невыносимый Юкхей, уже дышащий в спину.       — Если ты не уймёшься, — в отчаянии начинает Минхён, резко разворачиваясь на уже держащегося за штаны парня, что тут же замер во внимании, — буду стыдить до конца дней. И помоги камень убрать.       Вона веселит то, как легко и быстро старший переключается с угроз на просьбы, однако он не верит, что даже в четыре руки удастся эту громадину сдвинуть. А Минхён уже пристроился сбоку, навалился спиной, упёрся ногами в землю и принялся толкать, не оставив выбора, кроме как по мере сил подсобить.       Странно, но камень этот оказывается куда легче, чем показалось на первый взгляд, и под натиском двоих парней с противным скрежетом сдвигается, почему-то напоминая Юкхею здоровенный шкаф, десять лет назад сдвинутый одной единственной хрупкой гарпией. Голова сразу закружилась, а тело заныло, заставив опереться о ближайшую стену. Рана на чужой ладони снова открылась, оставив полупрозрачные кровавые разводы на поверхности камня, но Минхён лишь взглянул на это и прошёл в открывшуюся дыру, чуть наклонившись.       — Почему так долго заживает? — успевает спросить Вон перед тем, как зайти следом, но ответа так и не слышится.       Никакой радости больше нет. Здесь до мурашек холодно, ослепляюще светло из-за обилия полупрозрачных камней, и сразу уйти хочется, забыть удушливый морозный воздух и представшее перед глазами зрелище. Но Минхён стоит твёрдо, смотрит упорно и не двигается, частично загораживая собой то, от чего в груди тоскливо тянет. Юкхей тоже пошевелиться не может, пока друг храбро остаётся на месте.       — Как ты? — парень осторожно подходит поближе, стараясь не опускать взгляд на углубление в земле.       — Не знаю, — тихо отвечает нелюдь, с треском пожимая плечами, — в порядке.       Но звучит это так неуверенно, что как-то не верится, и Вон мягко опускает подбородок на чужое плечо, прижимаясь грудью к спине.       — Как думаешь, — шепчет Минхён, зарываясь пальцами в Юкхеевы волосы, — они это сами?       А младший только кивает, вглядываясь в поросшее кристаллами месиво под ногами. Маленькие и хрупкие, идеально чистые скелеты почти срослись друг с другом в болезненных объятиях. Тоненькие, но крепко сплетённые меж собой, они не могли принадлежать взрослым. Взгляд скользит по черепам, расположеннымд друг к другу ближе всего остального, словно перед смертью создания жались лбами к головам ближних. Они не рассыпались, не разметались по маленькой пещере, скреплённые подёрнутыми светом кристаллами. Можно разглядеть хорошо сохранившиеся небольшие клыки и маленькую кость запастья, которая в человеческом теле пришлась бы совершенно лишней, но вот для молодых гарпий, забившихся в самый дальний угол в ожидании взрослых, была абсолютной нормой.       Юкхею грустно, что они не дождались. Не узнали о произошедшем, оставшись в безопасности, из которой не смогли выбраться обессиленными. Ему ужасно жаль за случившееся с процветающим в изоляции родом, за каждую невинно украденную жизнь и за те, что оборвались сами собой. И радостно, что Минхён проживал своё несчастье в мёртвом лесу, а не лежал среди этих детей.       Умиротворённых, навсегда привязанных друг к другу и вперившихся в голубой свет заполненными камнями глазницами. Эта зараза растёт тут повсюду, и Юкхей больше не находит ту красивой.       А гарпия лязгает кинжалом под своим плащом и делает шаг вперед, присаживаясь рядом со скелетами. Ему печально, но не по-человечески. Не от того, что возможные предки так бесславно исчезли из мира, не потому, что смерть их была нелёгкой и жестокой, а потому что родства, кажется, не существовало. Минхён не чувствует связи ни с этим местом, ни с грудой костей перед собой, а ведь так надеялся, что сможет хоть что-то понять. Всё ещё думал, что будет подавлен, увидев крах своего народа, как был подавлен Юкхей из-за каждой человеческой смерти.       Но ничего этого не было. Ему просто приглянулись блестяшки в этих глазницах, а не стоящая за ними история. Рукоять кинжала прилетает прямо по самому большому кристаллу, отламывая его лишь с четвёртого раза. Минхён сияющую вещь в пораненнуюл ладонь берёт, а та уже трещинами вся пошла, потеряла тут же свои прозрачность и блеск, а затем рассыпалась в пыль, забившись под кожу и защипав.       Некоторым вещам лучше и правда оставаться на своих местах.       — Юкхей, — и окликнутый тут же оказывается рядом, дышит паром прямо над ухом и внимательно слушает, мягко прикасаясь пальцами к одному из поникших плеч, — я не могу, — Минхён мешкает, неуверенный в том, точно ли хорошо подумал, либо позволяет моменту влиять на себя, но продолжает тише, — не могу снять рубашку. Там куча перьев и они все застряли.       И молчит. Долго не двигается и кажется, что даже не дышит, так и держа потрясывающуюся ладонь, полную покрасневшей от крови кристальной трухи, перед собой.       — Я помогу.       — Пожалуйста.       ***       Юкхей решил не одеваться в знак поддержки, только одежду свою по пещере собрал и положил поближе. Здесь очень тепло, а костёр позади почти обжигает обнажённую спину, но по ладоням всё равно холодок проходит от того, с каким взглядом Минхён сидит напротив, задержав обе руки на застёжке своего плаща. Не решается, думает, но смотрит только на Вона, которому ничего не стоит подождать. У них всё равно время есть до того, как мясо приготовится.       — Обещай ничего не говорить, — тихо просит.       — Обещаю.       — Вообще ничего.       И Вону требуются все силы, чтобы не согласиться снова вслух.       Минхён делал это раньше, научился как настоящий человек, а пальцы всё равно дрожат при попытке плащ расстегнуть, совсем на него не глядя. Ему противен собственный вид, особенно в этих одеждах, а хвост в положении сидя уже немного торчит наружу. Хорошо, что Вон за спину не заглядывает.       Бордовая ткань скользит по плечам, с тихим шорохом опускаясь на мягкую траву — парень даже здесь смахнул этот злополучный налёт. Теперь видно, как некогда изящно сидящая рубашка уродливо натянулась, где-то на рукавах надорвалась, выпустив нитки, и теперь постоянно движется от того, как крылья норовят раскрыться, недовольные неволей. Юкхей движется в сторону, чтобы получше рассмотреть, а Минхён этому движения следует, в точности его повторяя, чтобы не дать заглянуть себе за спину и заметить взъерошенный от волнения пернатый хвост. Человек тут же промаргивается, примерно понимая, что сделал не так, и садится уже прямо, теперь глядя исключительно на чужую шею — только взгляд туда кажется таким, в котором нет ничего странного, потому что повсюду доказательства Минхёновой инаковости, а в глазах такая темнота, что и посмотреть страшно. А тот осторожно вперёд наклоняется и запрокидывает голову, упираясь дрожащими руками в землю перед собой.       Вон намёк понимает и кивает, хватаясь пальцами за верхню мелкую пуговицу чужой рубашки и легко высвобождая ту из петли. Впереди долгий путь из ещё девятнадцати близко расоложенных друг к другу штук, а под ними бледные ключицы, открывшиеся первыми. Парню неловко от пристального взгляда, и сам он старается смотреть не слишком красноречиво и заинтересованно, когда растёгивает последнюю пуговицу, обнажая подтянутый живот. Выправляет полы из-под кромки штанов, осторожно заводя светлую ткань назад, чтобы не мешалась, и не может отказать себе в удовольствии прикоснуться кончиками пальцев к едва виднеющимся под кожей тазовым костям, провести выше до груди и проникнуть под ворот, оказавшийся на плечах, в попытке сдвинуть его вниз по рукам. Там мягко и тепло, перья щекотно обволакивают и движутся, вставая дыбом от непрошенных прикосновений. А Минхён вздрагивает, будто отпрянуть хочет, но остаётся на месте, тяжело вздыхая и глядя куда-то в сторону с желанием оказаться не здесь.       Им обоим волнительно, потому что Вон, несмотря на чужие клыки, уши и изящные когтистые руки, в друге не видел кого-то на себя не похожего, пока сам Минхён, проживая жизнь в разных обличиях, даже не знал, кем на самом деле являлся. Разница лишь в том, что старший считал это важным, а человек находил смысл лишь в том, что они друг другу почти родные, несмотря на недопонимания и какие-то жалкие различия.       — Вот отсюда уже не снять, — тихо произносит гарпия, тяжело вдыхая воздух, отчего грудь его вздыбилась, не спеша возвращаться в спокойствие.       Юкхей едва услышал эти слова из-за собственного взбешённого сердца, но на пробу потянул ткань в стороны в попытке избавиться от злополучной рубашки, что больше не струилась так влекуще. Наверное, то было именно от того, что внимание куда сильнее привлекали показавшиеся из-под краёв ворота маленькие тёмно-серые пуховые перья. Лишь сейчас парень знает наверняка, что перед ним не человек, хотя и до этого ни на что особенное не расчитывал. Потрогать хочется ещё раз, но он ведь только помочь вызвался, а не искать эмоций и ощущений, не пытаться хоть немного сблизиться и точно не для того, чтобы думать, как бы удобнее губами в ложбинке между ключиц устроиться.              Вещь больше не сдвигается, цепляясь за перья и норовя оторваться от тела только вместе с ними. Оба ожидали именно этого и ничуть не удивились, а Юкхей осторожно вытащил крылатый кинжал из чужого пояса. Мог бы и своим воспользоваться, но тот за время странствий страшно затупился и в столь деликатном деле был бесполезнее палки.       Минхён опасливый взгляд на лезвие кидает, но тут же вновь принимается разглядывать сияющие прожилки на стене. В этой пещере, кажется, никогда не темнеет, а очень жаль. Хотелось, чтобы Юкхей не видел этих перьев, действовал наощупь, даже если всего истрогает и изранит, если потребуется, лишь бы не смотрел так томно из-под пушистых тёмных ресниц.       — Сделаешь для меня ещё кое-что? — теперь нелюдь жалеет, что взял обещание не болтать, ведь именно разговоры действовали на него успокаивающе, — расскажи, что ты нашёл в книге.       Нож касается оттянутой пальцами ткани и легко разрезает шов в основании рукава.       — Письмо для меня, — отвечает Юкхей, не отвлекаясь от своего дела, — Ренджун оставил, думаю. Никто больше не питал такой любви к многословности и метафорам, как он. Так много всего, что почти автобиография, но я так и не понял, что он пытался донести этим. Сегодня расшифрую полностью и, если захочешь, могу даже зачитать.       — Сегодня? — ему хочется узнать всё, что понаписал этот придворный пернатый, но куда сильнее желание продолжать слушать, позабыв о том, что его перья прямо сейчас понемногу высвобождают, — разве ты не устал?       Юкхей тихо смеётся, разрезая рукав вдоль до самого конца, превратив в обыкновенную прямоугольную тряпку, небрежно откинутую в сторону. А старший весь трясётся от напряжения, осознав, что теперь лишь своими силами вынужден удерживать крыло от неожиданного раскрытия. Надеется, что в болезненно сложенном виде его и не видно вовсе, даже если знает, что это не так.       — Да вот, взбодрился с тобой, — а младший в голосе нисколько не изменился, лица не поднял, чтобы не выдать, насколько далёк был на деле от спокойной незаинтересованности, — сам то как? Уже и не восстанавливаешься как обычно, хотя поранился то совсем немного. Болит?       — Самую малость, — они переговариваются совсем тихо, пытаясь отвлечься от чрезмерно взволновавшей обоих ситуации, — а у тебя?       — Немного, — в этот момент они случайно столкнулись взглядами и тут же оба попытались их отвести, — спасибо, что заботился обо мне, — и так же вернулись обратно, теперь глядя друг на друга не без неловкости, но неотвратимо и внимательно.       Настало время освобождать вторую руку, и всё это прямо как в первую встречу, только кандалами на сей раз стала обычная одежда, да и парни друг другу больше не незнакомцы, пусть ими быть казалось куда проще, чем сидеть так близко, но не иметь возможности коснуться так, как хотелось.       — Почему ты улыбаешься?       А Юкхей и не заметил, что щеки действительно от улыбки болели. Он не сдержался и тихонько боднул друга лбом в так удачно подставленную щеку, в это же мгновение ловко разобравшись с другим рукавом. Радостно так, что Минхён тоже подался вперёд, не попытавшись этого контакта избежать, и, кажется, тоже едва-едва губы растянул.       — А ты?       Но старший молчит, когда Вон поднимается на ноги и заходит ему за спину, тут же заставив поёжиться в попытке скрыться. Юкхей всё так же игнорировал перья, не взглянул даже не лежащий на траве хвост, рядом с которым встал, чтобы сделать длинный надрез вдоль позвоночника, окончательно избавившись от остатков рубашки.       Ответа на вопрос не следует, а обнажённая спина очень некстати напряжена. Вону срочно нужно друга разговорить, чтобы отвлечь от того, что он собирается сделать.       — Тебе не грустно?       — С чего бы?       — Из-за тех скелетов.       — Нет, — признаётся Минхён слишком быстро, потому что попросту растерялся из-за того, как человек, поставив ноги по обе стороны от хвоста, наклонился, нависнув сверху и устроив подбородок на тёмной макушке, чем поставил в положение крайне неловкое из-за своей близости. Гарпия уже и не надеется, что Вон не видит самого важного, но с такой благодарностью принимает, что тот делает вид, будто всё это ничего не значит, — я их не знаю и не могу грустить, даже если кажется, что должен.       — Тебе тоже кажется? — Юкхей пальцами ненавязчиво проводит по пернатым плечам вниз, вовсе не касается предплечий и полностью накрывает своими огромными ладонями чужие, что почти с жестокостью вцепились в траву.       — Мне тоже кажется, — звучит тихое согласие, и собственные пальцы осторожно разжимают, а кисти обхватывают, тянут зачем-то вверх, вынуждая медленно и неуверенно, почти что нехотя подняться на ноги, — как ты грустишь над смертью тех, кого не знаешь.       Вон слишком близко, прижимается сзади, дышит теплом и продолжает крепко держать напряжённые ладони, разводя их в стороны. Держать перья собранными вместе становится ещё сложнее, и теперь Минхён не уверен, что сможет ещё хоть слово сказать из-за тянущей боли в руках, пришедшей вслед за отчаянными попытками не дать увидеть больше. Всё внимание он держит лишь на том, чтобы не позволить себе раскрыться, но всё это лишь бы в собственных глазах не упасть и в чужих не увидеть незнакомых нот.       — Расслабься, — шепчет Юкхей над ухом. Он всё ещё неестественно горячий, особенно там, где их обнажённые спина и грудь соприкасаются, и звучит необычно низко, волнующе настолько, что сердце не получается успокоить, и неизвестно, чьё быстрее и громче, потому что гарпия ощущает оба. От шеи вниз стекают ледяные мурашки, поднимают собою нависшие над лопатками перья, заставляя те топорщиться и трепетать с тихим шорохом, казаться больше и острее, словно была в этой ситуации некая опасность, от которой непременно необходимо защититься. Но безобиднее Юкхея никого на свете не было, а старшему всё это время было так трудно удерживать свою природу, что в привычку вошло терпеть любые неудобства, проживать их в одиночку, лишь бы хоть отдалённо человека напоминать, но продолжаться оно не может, когда есть возможность снова ощутить свободу, присвоить себе и обезволить, подчинить, чтобы самому тревожным мыслям не подчиняться.       И Минхён больше не держится, с облегчением шумно выдыхает весь собранный тяжелый воздух, разжимает тонкие пальцы и замирает, расслабляя мышцы и позволяя чуть деформированным перьям распуститься, стать именно так, как было правильно и приятно, чтобы не тянуло и не болело. Юкхеева хватка тут же ослабевает, а собственное тело перестаёт ощущаться, становясь невесомым и слабым. Парню кажется, что он вот-вот обратится прозрачным, потеряет и без того скудные цвета, напитается местным светом и рассыпется в сияющую пыль, став самим умиротворением. А младший всё ещё не отпускает, жмётся ближе, когда Минхён запрокидывает голову ему на плечо, доверительно облокачиваясь уже отнюдь не окаменевшей спиной на сильную грудь. Не страшно — тот всё равно весит ничтожно мало, меньше даже, чем когда впервые удалось поднять над землёй, да и слишком близкий, чтобы стать внезапно в тягость.       Вон смотрит в наконец-то спокойное и безмятежное лицо, теперь не боится доставить неудобств своим пытливым взглядом, что только и ждал, когда ему позволят разгуляться, изучить, даже если ненавязчиво, повнимательнее рассмотреть то, что Минхён так тщательно скрывал, но теперь отпустил. А у него широченные перья в голубом свету точно сорочий хвост переливаются, молодые совсем и ещё не потускневшие, как те, которыми была набита подушка в роскошном шатре менестреля. Они почти касаются земли и трепещут даже без ветра, сбрасывая те, что за время в плену успели отмереть и застряли меж здоровых. Так несправедливы были слова о том, что столь дорогое создание на самом деле из-за цвета своего ничего не стоит, потому что…       — Ты такой красивый, — Юкхей чувствует облегчение, когда говорит то, что крутилось в голове ещё задолго до этого момента, но никак не находило выхода из-за каждый раз накатывающего волнения, застревавшего комом в горле. Для парня это всё в новинку, — видел бы ты себя.       — Видел бы ты моего брата, — лениво отвечает Минхён, нарочно пропустив смущающие слова мимо ушей. Вон и так его достаточно успокоил и к себе расположил, поэтому наглая ложь была совсем не к месту.       — Мы обязательно вместе на него посмотрим, — в чужом голосе слышится улыбка, а сцепленые меж собою пары рук обнимают крепко за плечи. Юкхей так его ладони и не отпустил, почти сделав своими собственными, и мягко раскачивался из стороны в сторону, носом зарываясь между Минхёновыми шеей и плечом, шепча глухо из не меньше, чем искренней нужды, — можно мне пока смотреть только на тебя?       — Разве ж тебе запретишь? — тихо смеется гарпия, подталкивая парня головой.       — Ты мог попытаться, — и Вону так спокойно прямо сейчас, даже если хруст травы под ногами раздражает, а голова гудит от каждого звука, кроме чужого хрипловатого голоса, — а я бы и не воспротивился.       — Тогда, — странно и почти удивительно, но Минхён глаз так и не открыл, только улыбался едва заметно и почти светился бледной кожей под рассеянным мистическим светом, — я тебе потом обязательно припомню…       И пусть сказано это было совершенно без угрозы, почти в шутку, Юкхей заволновался в предвкушении того, каким же в итоге станет запрет.       ***       Спать хотелось страшно, но у обоих парней совершенно внезапно появились нетложные дела. Именно ими пришлось прикрыться, чтобы найти в себе силы разорвать объятия и тихие разговоры, продлившиеся непозволительно долго для сложившейся ситуации. Вон уселся у огня, обложив себя сумками и зажав в одной руке остатки чужой рубашки, а в другой иглу с продетой в неё ниткой, вытянутой из всё той же одежды. Не только для старшего, но и для себя самого необходимо было что-то придумать — присутствие обнажённого Минхёна поблизости немало сбивало с намеченных целей и лишало способности беспристрастно мыслить. О какой беспристрастности вообще могла идти речь, когда друга пришлось попросить даже низко посаженные из-за хвоста штаны снять, чтобы и их немного изменить.       Строение гарпиевого тела многое усложняло, но Юкхей примерно помнил, какие одежды носили придворные создания. Кроме Ренджуна, ведь тот обладал вкусом слишком исключительным, чтобы надеть нечто простое и понятное — на нём всегда были искусно скроенные по личным предпочтениям рубашки с застёжками самыми разнообразными. Даже дикие создания быстро привыкали к роскоши.       У парня явно не получится сделать красиво или даже аккуратно, но он очень постарается, ведь не для себя же собирается исколоть пальцы, а чтобы Минхён продолжал без лишних тревог спокойно расхаживать где-нибудь поблизости, не беспокоясь, что выглядит странно.       Тот, в свою очередь, вызвался устроить грандиозную стирку в самом конце ручья, где вода вымыла углубление в земле и застоялась, приютив рыбок и целое скопище синеватых водорослей. Тут и правда есть всё для жизни, но всё-таки не дом, пусть теперь так печально оно не ощущалось. Дом Минхёна всегда был рядом, то таскаясь позади, то уверенно ведя вперёд, но непременно находясь поблизости. Всё было до глупости просто, а нелюдь так до конца и не осознавал, как многим на самом деле обладал, имея возможность быть принятым везде, куда бы ни ступил, пока беглый наследник короны оставался рядом.       Ему и самому бы искупаться не помешало, поэтому парень вошёл в воду вслед за вещами. Неглубоко, по пояс всего, и хвост рефлекторно приподнялся, чтобы тихой глади не коснуться. Минхён вздохнул тяжело. Перья же так трудно мыть, в отличие от обычной человеческой кожи, что он и не обидится, если Вон уснёт, так и не дождавшись возвращения спутника.       Набрать полную ладонь воды приятно — она мягко, почти с нежностью вымывает из раны крупицы кристаллов, плотно там обосновавшиеся и нашедшие благоприятную среду для разростания. Не камни, а самые настоящие надоедливые паразиты, хоть и красивые страшно. Интересно становится, не были ли именно они теми ценностями, на которые человечество позарилось.       Не понятно, когда вся жизнь Минхёна превратилась в бесконечное учение — сначала учишься быть достойным старшим братом, потом человеком, чтобы не стать одним из жестоко убитых, а теперь опять приходится вспоминать, как правильно быть гарпией. Он горбится сильно, теряя человеческие очертания, изгибая спину и расправляя тёмные дрожащие перья подобно чешуе, чтобы почувствовать кожей воздух, а потом погружается в воду под самый нос, позволяя влаге затечь в каждую образовашуюся щель.       Поверхность воды тут же покрылась быстро всплывающими маленькими пузырями, освободившимися из плена густого оперения, а сам Минхён внимательно наблюдал за пыхтящим и погружённым в работу Юкхеем. Видно, не с головой погружённым, раз тот успевал метать короткие взгляды в сторону своего друга, неловко купающегося в какой-то глубокой луже, полной одежды. Вон бы сказал, что старший похож на голубя в фонтане, да оскорбить боится.       Ручей быстрый и нагретый самой землёй, быстро уносящий между камней всю попавшую в водоём грязь. А под глянцевой поверхностью Минхёновы перья просто серые, никаким другим цветом не отливающие и слишком уж простые. Свет тут и правда волшебный, раз даже посредственность может заставить сиять под собою подобно турмалиновым скалам, отливающим всеми оттенками под лучами солнца. Не казаться в собственных глазах пыльной лесной тварью было единственной причиной остаться здесь. Слишком незначительной.       Рядом прилетела светлая тряпица и чуть не пошла ко дну, но Минхён успел ту вовремя пальцами схватить, подтянув поближе к себе. Ему трудно погружаться глубже из-за плавучести оперения, так что пришлось бы звать Юкхея, затони эта вещь. А тот тут как тут, уже в воде сидит и перетирает собственную рубашку в попытке отмыть её от крови и грязи путешествий. Старший и не заметил, как парень оказался рядом, так ещё и подобрался ужасно близко.       — Подшил тебе кое-как, — не отвлекаясь от дела бормочет Вон, — и штаны тоже, поэтому голышом щеголять не придётся.       — Спасибо, — а Минхён не знает, почему звучит так озадаченно, если на самом деле благодарен.       Когда они в прошлый раз оба оказались в одном водоёме, всё кончилось крайне странно и до сих пор отзывалось приятной тяжестью в груди, время от времени накатывающей особенно сильно.       Есть какая-то тихая романтика в том, чтобы молчаливо перестирывать всю одежду, порой неловко переглядываясь. Минхёну всё ещё непривычно быть вот так на виду, однако человек делает всё возможное, чтобы не стать навязчивым. Не смотрит слишком пристально, хотя хотел бы, и только на лицо, иногда на подрагивающие от волнения уши, но не ниже — не смеет даже на широких плечах дольше необходимого задержаться. Он лишь в детстве видел гарпий так близко и сейчас основательно не знал, было ли это странное наваждение всегда. Они бесспорно красивые, величественные и возвышенные, но с возрастом пришли чувства, далёкие от простого восхищения. Испытывала ли матушка то же самое к Ренджуну, как про неё шептались в королевстве? Судя по незаконченному шифру, узнать придётся ещё очень и очень многое.       — Не пялься, — выпаливает Минхён, не выдержав задумчивого взгляда, уперевшегося в затылок и почти осязаемого, — это странно.       А затем, набрав своими руками-крыльями целую охапку уже чистой одежды, медленно выходит из воды почти сухим, если не считать покрытой каплями сияющей кожи и напитавшихся влагой выпрямившихся волос.       Юкхей взгляд отвести не успевает, а потом уже и не может. У его дорогого друга тело и правда не по-гарпиевому сильное, подтянутое от спины и на вид мягкое ближе к бёдрам. Все слуги, музыканты и танцоры из лесного народа были почти болезненно тонки, просвечивали и выглядели больше кучами разноцветных перьев, чем людьми, а Минхён так на обычного человека своим сложением похож, только складный весь и изящный подобно коту, даже со всеми своими шрамами аристократически бледный, но по-простецки раздражительный во везапно обращённом через пернатое плечо взгляде.       — Не пялься, говорю.       ***       Отломанная от деревца ветвь тяжелая из-за покрывших листья кристаллов. Минхён держит ту в руке перед собой, пока сам лежит на траве, прикрывшись собственным плащом — мокрая одежда лежит неподалёку от костра рядом с Юкхеем, уперевшимся в книгу и жующим случайно забытую на огне и оттого горчащую чуть почерневшую дичь. Они наконец смогли напиться и вдоволь наесться, оставшись отдыхать в безопасном месте. Обработали все раны, даже ладонь старшего перевязали на всякий случай, чтобы снова кровавых следов не оставить.       Тут очень тепло, всегда светло и свежо дышится, разве что птицы своим бесконечным щебетанием на нервы действуют, но всё это незначительно, ведь те каждый раз скапливлись на противоположном от гарпии краю грота, избегая близости с кем-то похожим, но определённо представляющим угрозу.       — Получается? — сонно спрашивает Минхён, складывая на край открытого листа уже дюжинный камень, осторожно оторванный от зелени, на которой тот рос. Так несложно заметить, что все они немного разных оттенков, но в большинстве своём стремятся к голубому.       — Понемногу, — отвечает Вон, тут же кристалл забирая и складывая в образовавшуюся небольшую кучку рядом с собой, — так хочешь знать?              — Не особо, — враньё, конечно, — отдыхай уже.       А Юкхею не хочется даже. Ему и так хорошо, когда старший совсем рядышком безмятежно лежит, складывая побрякушки на книгу так, чтобы читать не мешали. Мелочь, а всё равно видно, что заботится, не хочет удобство случайно разрушить.       Уже несколько раз из костра пришлось достать новые угольки — в этом послании так много всего, что прошлые истратить пришлось, а единственные чистые страницы кончились, вынудив парня писать прямо поверх картинок. В основном здесь всё о Ренджуновом прошлом, о том, как процветало королевство, о матушке и её состоянии, много о чувствах и сожалениях, но Вону не нравится, как резко сменился тон повествования в один единственный момент.       Письмо, полное воспоминаний, заканчивалось предостережением.       Всё живое, встреченное на пути, только и говорило о том, как жаждет возвращения справедливости, возрождения настоящего короля и самой жизни, какой она была до кончины королевы. Водная дева знала больше всех, но даже она хотела, чтобы наследник вернулся домой и расставил по местам всё, что давным-давно рассыпалось и пошло прахом.       Юкхей не забыл её слова о том, что оттолкнул кого-то честного, но лишь сейчас понял, что ундина говорила вовсе не про себя, пусть и речи её были жесткой правдой, которую парень не желал слышать.       Ренджун единственный в своём послании просил бежать и ни за что не возвращаться, избегать короля всеми силами и отречься от трона. Единственный поддержал выбор в пользу собственной жизни, даже находясь где-то очень далеко и почти став прошлым. Гувернёр смотрел слишком далеко вперёд и кажется, что предвидел происходящее, знал, что Юкхей обязательно со всем разберётся, до правды докопается и совершит правильный шаг.       Но книга была продана, пошла по рукам, побывала Бог знает где, пока не попала к Донхёку. Ждала своего часа под гниющим деревом, а мир вокруг неустанно изменялся, изгнав двух гарпий с привычных земель и ненадолго вернув лишь одну из них.       Юкхей считал себя неудачником, но теперь осознал, что всё это время ему несказанно везло. Никакие раны и болезни, невзгоды и жестокости судьбы не были случайны, вели не к горестям и потерям, но к одному единственному верному исходу, догнавшему среди загадочных Турмалиновых скал.       Каждая встреча, даже если нежеланная и болезненная, толкала двигаться дальше и узнавать новое по крупицам в попытке собрать опыт в нечто цельное. Знакомство с Минхёном, с жизнерадостной врачевательницей из деревни, полной чудаков, с эльфийским отпрыском, бывшим хорошим другом близкого знакомого. Теперь произошедшие события сложились в невероятное стечение обстоятельств, занёсшее так далеко, что пару месяцев назад и представить нельзя было.       Юкхей просто не меньше, чем поцелован фортуной.       И он злится на Ренджуна и его отчаянную идею. Поведи судьба хоть немного в сторону, так весь грандиозный план, своим исполнением растянувшийся на десятилетие, остался бы загадкой. Но также Вон безмерно благодарен, что не услышал всё это лично в тот самый день, когда с гарпией пришлось видеться в последний раз. Ребёнок бы в жизни не понял дворцовых хитросплетений, не осознал бы истинной причины сожжения целой деревни, на которое обычно справедливый гувернёр просто смотрел, будто всё это должно было случиться.       Но у жестокости нет оправданий, и парень наблюдать за падением королевства не сможет, даже если всерьёз собирался. Предусмотрел ли Ренджун, что наставление убираться подальше возымеет обратный эффект? И держал бы Юкхей свой язык за зубами перед тем, как пообещать Минхёну следовать за ним, если бы заранее знал, что это самое обещание нарушит?       А старший уже почти спит, смотрит лениво в покрасневшие глаза и на подрагивающие губы, не в силах спросить о причинах.       Юкхею ужасно жаль за то, что он собирается сделать.       ***       Они выбрались по другому пути, снаружи искусно скрытому за плоским большим камнем и ведущему на голые скалы, с которых какую-то неделю назад так отчаянно хотелось уйти. Не удивительно, что странный вход, явно бывший не единственным, глазами отыскать не удалось ни им, ни бывшим тут мародёрами людям — пластина большая, со стороны кажется, что вплотную к скале прилегающая, а за ней узкий проход, ведущий в самую глубь. Им нужно было исследовать наощупь, если действительно хотелось пробраться в обиталище крылатых со стороны скал, а не из леса королевства.       Юкхей поправился за дни, проведённые внутри, а у Минхёна ладонь зажила, оставшись едва различимым светлым шрамом — они не исчезают, сколь быстро бы парень не излечивался. Двигаться больше не тяжело, даже если из пещеры не сдержались и унесли кучу самоцветов, чтобы узнать, как дорого те могут стоить, да и тамошнюю природу освободить немного от этой напасти.       А снаружи бушует метель, режет снегом неосторожно подставленные лица и кисти рук, раздувает плащи и забирается под одежду, со всей своей яростью атакуя путников. Распростёртый внизу лес видно лишь тёмными очертаниями, но среди белизны есть цвет совершенно неестественный.       — Огонь, — шепчет Минхён так, что из-за свиста окружения его едва слышно, — там костёр.       Юкхей на гарпию поворачивается, ожидая чего угодно, но не боли в груди. Старший, углядевший так давно безуспешно искомое, улыбается широко и чисто, сверкает чёрными влажными глазами, воодушевлённый и как никогда счастливый, готовый в любой момент сорваться. Ещё больнее становится, когда чужая улыбка медленно спадает, а взгляд постепенно меркнет, потому что страх Вона пахнет гарью, согревает лёгкие и оседает тяжестью на плечи.       — Минхён, — парень видел в своей жизни не один костёр, даже когда те были огромными. Он знает, что никакой из них не мог светить столь ярко среди снегов и мороза, — пожар.       И в тот же момент светлое лицо озаряет решимость, а тело само движется, чтобы в очередной раз попытаться догнать свет. Но Минхён, пройдя расстояние совершенно жалкое, останавливается, не слыша шагов за спиной. Оборачивается боязливо и медленно, нехотя поднимает взгляд, чтобы увидеть, как Юкхей остаётся на месте и глядит в ответ виновато, не движет ни единой мышцей, пока ветер бешено развевает его плащ, обнажая блеснувшую рукоять меча, больше не спрятанную за тканью.       Он жалеет, что очеловечился настолько, чтобы понимать всё без слов, но не спросить не может, даже если буквы снова не даются, будто всех разговоров между двумя близкими душами никогда и не было.       — Ты… Не идёшь, да?