Турмалиновые скалы

      Пришлось идти всю ночь, чтобы покинуть мёртвый лес, потому что никто не хотел в нём ночевать. Минхён то и дело спрыгивал с лошади, подбегал к деревьям и иногда выкапывал то ложку, то брошь, а иногда только озадаченно опускал подбородок и возвращался с пустыми руками. Он, конечно, говорил, что сам не воришка, но Вона веселила каждая найденная безделушка, среди которых были и те, что раньше доводилось видеть, когда королевство ещё не пало и торговые лавки полнились украшениями разной ценности.       Пока Юкхей стремительно уставал и зевал через раз, Минхён был неизменно бодр и увлечён, думал о своём и глазел по сторонам, чтобы наверняка запомнить каждую тропу, по которой довелось пройти. Вон почему-то даже думать начал, будто старший всё это время спал по ночам исключительно «за компанию», потому что именно сейчас не выглядел даже отдалённо как кто-то, кто хоть сколько-нибудь нуждался в отдыхе.       Но Минхён был просто беззлобно беспокоен, находился в нетерпении перед путешествием до очередного места. Ему начало нравиться действовать по наитию и не иметь плана, прислушиваться к человеку и из его советов решать, как лучше поступить, неизменно находиться поблизости и проживать жизнь вовсе не так, как ожидалось все луны до этого, но в удовольствии, о котором не приходилось даже помыслить.       Он много думал про Ренджуна, размышлял, насколько тот мог быть опасен, пытался сложить всё, что когда-либо слышал о нём, но никак не приходил к однозначному заключению. Пёстрая гарпия была предателем и убийцей, но даже так Юкхей отзывался о нём с потаённым теплом, перемешанным с болью от неоправданных надежд, а Доён беспрекословно верил в его добродетель, пока сам был подозрительным, но по словам Вона «очень честным». Вообще ничего в этой истории не хотело вставать на места, и успокаивало лишь, что Донхёк обладал на редкость сильным чутьём, чтобы позволить себе навредить.       Но также тот был склонен неоправданно крепко привязываться к тем, кого считал лучше, терял бдительность перед знающими и закрывал глаза на несправедливое отношение к себе. Минхён это знает, потому что и сам был неоправданно груб, но младший так ни разу и не выказал желания оградиться.       Но Донхёк взрослый, не менее способный, пусть временами и неловкий, и думать, будто тот несамостоятельный, было несправедливо.       Особенно теперь, когда Минхёну так полюбилась новая жизнь, что сами собой находились оправдания бездействию.       Пейзажи сменялись так медленно, что это порой было совсем незаметно, но мёртвые земли сменились кое-где пожелтевшими лесами. Наступила глубокая осень, листья спадали и закручивались вихрями на фоне чёрных стволов, а тропы часто были заросшими и непроходимыми. Они держались как можно дальше от дорог, проходили через болота, неизбежно набирая полные сапоги тины и останавливаясь на долгие привалы, чтобы хорошенько просохнуть и побольше поболтать около костра. Минхён больше не рвался каждую ночь спать на дереве, а делал это лишь изредка из вредности, если вдруг Юкхей говорил что-то неосторожно, что могло послужить причиной маленькой пакости. А ещё Минхён перестал снимать свой плащ, оправдываясь тем, что сильно мёрзнет, но погреться в объятиях через раз отказывался, сидел не так уж близко к огню и тепла, на самом деле, не искал, явно утаивая что-то. Вон чувствовал себя привыкшим, готовым проглотить враньё, потому что научился терпению, знал, что правда всплывёт на поверхность и, чем позже это произойдёт, тем больше эмоций принесёт сам момент.       Он стал невыносимо жадным до эмоций, искал их каждое мгновение путешествия, специально больше шутил рядом с Минхёном, чтобы за реакцией понаблюдать, произносил много непонятных слов, чтобы потом долго и мучительно объяснять их значение, пока старший изводился от долгих речей, искал, на что бы отвлечься так, чтобы не сидеть без дела, но и слушать тоже. Однако нелюдь с каждым разом становился всё менее враждебным к новой информации, пока не наступил период, мучающий уже Юкхея.       Минхён наконец оказался на том уровне познания мира, какого люди достигают к трём годам.       Начал задавать вопросы.       — Драконы существуют? — спрашивает старший будто совсем незаинтересованно, но на самом деле очень старается, чтобы всё выглядело именно так. Он сидит на лошадином крупе, развернувшись боком, и изучает в книге картинки, но пока только их, потому что чтение отказывалось даваться, даже если каждый вечер они с Воном упорно учили буквы.       — Ох, я надеюсь, что нет, — со смехом отвечает человек, внимательно следя за дорогой, чтобы Кобыла не ступила в какую канаву, — ни в одной исторической книге про них не сказано, но некоторые люди верят, будто они живут, либо жили когда-то давно, а сейчас не появляются. Точно также, как верят, что мёртвые души могут возвращаться.       — Бред, — Минхён тихо смеётся, но, стоит Юкхею повернуться, тут же сменяет выражение лица не беспристрастное, чем младшего снова пакостливо дразнит.       — Я слышу от пернатого и ушастого, что призраки бред? — с ехидством отвечает Вон, вызывая у лесного жительства прилив молчаливого недовольства. Минхён всё ещё не любил акцентировать внимание на своём происхождении, но уже не пытался в такие моменты оттолкнуть и не обижался вовсе.       — А голые лесные женщины? — с переменным успехом игнорирует вопрос, перелистывая страницу книги, что держал на своих коленях. На следующей красовалась вышеупомянутая, драматично оплетённая лозами и тянущаяся к солнечному свету, пробивающемуся через густую листву чётко вырисованными лучами, — они существуют?       — Да, конечно. Раздень любую сельскую девицу и пусти бегать по роще, — их обоих чуть тряхнуло, когда лошадь переступила через толстый торчащий из земли корень, и парень не смог обернуться, чтобы пронаблюдать за чужой реакцией, — нимфы нечасто встречаются, но они точно есть. Лесные, водные, да и ты тоже что-то вроде, только другого поля. Ко мне явилась дочерь вод у той пещеры и назвала тебя «дитя бури». Ей лет четыреста, не меньше, потому что едва ли мне приходилось слышать что-то подобное.       — Не помню такого.       — Ты как раз спал и я…       — Решил, что мне не надо смотреть на голую лесную женщину? — и у Минхёна в голосе шутливая обида, заставившая обернуться, чтобы увидеть полный вопросов взгляд, — что она хотела?       — Ребёнка, — как-то не подумав честно отпускает Юкхей, тут же закрывая рот, ведь боится дальнейших расспросов, которые, к счастью, не последовали. Минхён лишь выдал выражение крайнего омерзения и снова упёрся взглядом в книгу, не желая даже думать о подобном.       Вону несказанно повезло, что старший в действительности не был трёхлетним и не спросил, где бы они бвзяли этого самого «ребёнка».       ***       Дни летели неумолимо, сменяя погоду на всë менее щадящую, с промозглыми ветрами и редкими моросящими дождями, что нередко длились целые часы или даже ночи, но дышалось так свежо и чисто, что оба парня пребывали в сносном расположении духа, даже если летящее время несло с собою и тревоги тоже, необходимость решать проблемы как можно скорее и ни в коем случае не останавливаться, чтобы не задуматься о плохом слишком надолго, утратив ненароком боевой дух.       Выживать стало сложнее, огонь не хотел разгораться на холодных влажных ветках, а искать уютное место для ночлега стало и того невыносимее. Минхëн окончательно перестал спать на деревьях, даже когда очень хотел, но лишь оттого, что друг его был вынужден ночевать в сырости на земле, и оставлять Юкхея страдать в одиночестве было бы бесчеловечно, если б только этой человечностью гарпия хоть немного дорожила.       Кобыла уставала всë стремительнее и чаще капризничала, намеревалась скинуть с себя и убежать отдыхать где-нибудь в одиночестве, привалы становились длиннее, пальцы коченели и одежда от всей лесной воды ощущалась тяжëлой и мешающей.       Страницы и без того потрепанной Донхëком бедной книги от влаги нещадно вело, сморщивало и склеивало, а кожаная обложка кое-где растянулась, а где-то покрылась маленькими волдырями, разлагаясь на глазах в условиях, для которых не была создана. Таким вещам место в сухих вельможьих библиотеках с позолоченными полками из дорогой древесины, слугами, что тщательно смахивали бы пыль, и образованными людьми, знающими ценность столь важных вещей, которые не стали бы подобно Минхëну с грохотом несчастную книгу захлопывать каждый раз, когда слова не давались.       Он едва разбирал редкие, короткие обрывки фраз, узнавал по заученным буквам, хоть немного отложившимся благодаря терпеливому Юкхею, готовому повторять одно и то же десятки раз, но читать не мог даже про себя и по слогам, жутко от этого раздражаясь, ведь не привык оставаться неумëхой, даже если и другие вещи получались не с первого раза.       Но ведь не с сотого же.       Каждый раз, когда парни останавливались на ночь, Минхён долго смотрел на эту злосчастную книгу, корешком торчавшую из сумки на боку у Кобылы, и говорил себе, что с него хватит унижений от неудачных попыток чтения, но через несколько минут сдавался, потому что желание преуспеть всегда перевешивало злость на бессилие.       А потом сдавался снова, когда ни на одной странице не находил ни словечка, которое мог бы произнести вслух, даже если образно и отдалённо понимал смысл.       На очередной звучный хлопок Юкхей, до этого ругающийся над никак не желающим разгораться костром, заинтересованно обернулся, взглянув на старшего, что сидел в нескольких метрах на поваленном дереве и тяжело дышал, лишь бы усмирить свою злость на вообще-то ни в чём не повинную вещицу.       — Что ты так вцепился в эту книгу? — прозвучало с искренним непониманием. Он тоже ею дорожил, но, стоило завладеть, так сразу желание перечитывать отпало, потому что воспоминаний слишком много, — всю дорогу её не выпускаешь, пока не попрошу.       И Минхён вместо ответа просто глаза закатил и отложил предмет своих душевных мук так, словно его заставили, хотя сам только и ждал момента, когда сможет это издевательство прекратить, но не по своей воле, а так, будто действительно до последнего пытался, но обстоятельства вынудили.       — Да ладно? — прыснул Вон, без особой надежды вернувшись к разведению огня, — просто ты ведь так далёк от всего, а тут как с ума сошёл.       — Она Донхёку нравилась, — честно и не без энтузиазма проговорил второй, — мне всё интересно, почему.       — Не думаю, что дело в сказках, — голос его звучал легко, но иногда срывался то на шёпот, то меж слов попадались совершенно бессмысленные междометия, потому что парень немало бесился из-за неподатливых влажных веток, которые всё никак не рыжели в пламени, — просто это ведь его первая книга? Попадись ему другая, так он бы и её не выпускал, будь там хоть рецепты, хоть инструкции по переплавке металлов.       — Трудно поверить, что его бы заинтересовала переплавка металлов, — после этой фразы глаза Минхёна расширились, и сам он почти заулыбался, потому как не думал даже, что сможет столь трудное слово произнести, так ещё и совсем без запинки.       Юкхей от такой реакции смеётся громко и наблюдает за тем, как друг снова за книгу хватается, наскоро открывает её на случайной странице и с надеждой в глазах набирает полную грудь воздуха, готовясь читать вслух. Но через несколько секунд выдыхает, осознавая, что поверил в себя слишком сильно. Он ничего не понял.       — Как думаешь, — однако же он не отшвырнул книгу, хотя явно намеревался, а когтями с щёлкающими звуками водил по тем выпирающим разноцветным камням на обложке, которые ещё не успели выпасть, — оно только с книгами?       Но Вон не совсем уверен, что правильно осознал вопрос, поэтому повернулся корпусом, чтобы обозначить весь масштаб обращённого внимания.       — Ну, в смысле… — Минхён незначительно замялся, но не так, словно эти слова тяжело давались из-за их значения, сколько от того, что описать это было трудно, — как первая книга кажется лучше других, так может быть со всем? Как со мной?       — Да, но ты ведь не первая гарпия на моём пути, — спокойно ответил Юкхей, продолжив колдовать над ещё не начатым костром.       — Зато ты для меня первый человек, — но, чтобы не солгать, он добавил, — который пришёл не из корысти.       — А кем были люди до меня?       Вон был страшно заинтересован и искренне надеялся, что хоть сейчас они достаточно близки, чтобы делиться прошлым. И Минхён поделился. Рассказал про иногда захаживающих охотников, что каждый раз проносились мимо, не сумев рассмотреть среди деревьев двух притаившихся существ. Рассказал про проходящих купцов, за повозками которых Донхёк следовал каждый раз, стоило только отдалённый топот копыт услышать, и как сам не успевал даже среагировать перед тем, как младший в обход запретов умудрялся улизнуть. Как нахаживал огромные круги по мёртвому лесу в ожидании брата, потому что не мог пойти следом и за хвост притащить на дерево, ведь совсем не знал, куда тот направился. А по возвращении хорошенько его чехвостил и наказывал молчанием, которого и так было слишком много в той жизни. Минхён страшно злился, потому что боялся потерять и не думал даже, будто ещё какие-то методы подействуют. У него внутри всё сжималось от мысли, что с младшим что-то нехорошее случится, и каждый раз, стоило заприметить вдалеке золотистый силуэт, семенящий навстречу с полными руками людского барахла, ярость с головой накрывала. У парня и не было других методов.       И ему стыдно напрямую признаваться, что действительно был плохим братом, но Минхён ведь и сам только недавно это осознал, потому что не думал даже, что отношения могут складываться по-другому. А Вон взял и показал, как решаются проблемы без обид друг на друга и ненужной агрессии, как можно поддержать, а не отвратить от себя, и как быть по-настоящему близкими, не запираясь в маленьком пространстве посреди сухих чёрных деревьев.       Однако он не произносит вслух, сколь благодарен человеку за проявленные чувства и заботу, потому что слова застревают в пересохшем горле. Они не были такими уж сложными для произношения, но выходить всё равно отказывались, заставляя что-то живое в груди болезненно, но вместе с тем сладко тянуть.       Вон тем временем победил в неравной схватке с огнём, который, совсем маленький и слабый, дрожаще кусал мокрые ветки с громким треском и шипением. Ему, конечно, было страшно интересно, как жил Минхён до этого, но это не совсем то, что за жизнь довелось узнать о действительно лесных гарпиях, что селениями прятались в густых зарослях.       — А что насчёт тебя? — внезапно задал вопрос старший, наклонившись чуть вперёд и глядя на человека, который начал рыться в сумках сразу после того, как убедился, что костёр не потухнет после всех мучений, — почему не хочешь быть королём, если то абсолютная власть?       И этот вопрос был вообще не «кстати» и будто не был привязан к разговору до этого, чем выбил из колеи и заставил замереть в раздумьях.       — Я, признаться, не думаю, что ты поймёшь, — Юкхей слабо представлял, что будет обсуждать подобное с кем-то настолько далёким от общества и ничего про королевство не знающим, поэтому растерялся скорее от того, что не знал, как объяснить.       — Я попробую, — спешил заверить Минхён, даже отложив книгу, чтобы показать, насколько внимательно слушает, — или собираешься держать меня в неведении до самого конца?       — Я лишь надеялся, что тебе не будет интересно до самого конца, — и это так нагло по отношению к действительно тянущемуся старшему, что Вон виновато опускает взгляд, но слышит шуршание опавшей листвы и видит перед глазами мелькнувший бордовый плащ, возвещающий лишь о том, что отступить ему попросту не дадут, — король за десятилетие разрушил всё, что так долго строили мои благодетельные предки целыми поколениями. Торговые связи разорваны из-за многолетнего невыполнения договора со стороны нашего государства, народ не видел своих монархов так долго, что утратил веру в светлое будущее, лесные жители почти покинули наши земли, даже если нигде им никогда не были столь рады, как здесь. Построенная на доверии дружба народов превратилась в бойню, а королевство на пороге войны из-за плодородных земель, которыми не хватает сил управлять, и которые мой отец не хочет ни с кем делить. Армия так измельчала за годы разрозненности, что выгоднее мирного договора будет захват всех наших территорий. Мы не сможем оказать сопротивление. — Юкхей замолчал и подкинул в костёр ещё немного относительно сухих веток покрасневшими и потрескавшимися от непогоды руками, — всей моей жизни не хватит, чтобы исправить положение.       Огонь скрипел недовольно, но даже и не думал греть, отчего человек плотнее закутался в свой плащ и взглянул на Минхёна, упорно что-то осмысляющего с лицом глубокой задумчивости. Тот присел чуть поодаль и его бледные ладони торчали из прорезей в собственном плаще. Он всё реже пользовался рукавами.       — Мой отец жадный человек, ещё слишком молодой, чтобы покинуть свой пост. Уверен, он ищет меня не для того, чтобы посадить на трон, и я могу лишь гадать, чем на самом деле обернётся моё возвращение.       — Зато как звучит твоё «король», — Минхён говорит только это, но в глазах друг друга оба они видят куда больше, чем простое желание шуткой перевести тему. Им, как двум бедовым парням, желающим свободы больше всего на свете, понятны метания каждого.       — А слушай что ещё, — с улыбкой продолжает Юкхей, прокашливаясь и задирая подбородок с напускной гордостью, чтобы протянуть, — при-и-инц.       И в этот момент он выглядит слишком манерно, не вписывается в обстановку шумного, холодного леса, не смотрится больше в своих простых одеждах так натурально, только в весёлом взгляде выдавая, что всё ещё собою является.       Минхён на это смотрит с удивлением и плечами вздрагивает перед тем, как засмеяться, запрокинув голову. Сконфуженный Юкхей это настроение подхватывает и тоже не может удержаться от хохота, совсем забывая следить за огнём.       Они погрустят попозже. ***       Лес сменился голой каменной равниной, расположенной на подступе к скалам, возвышающимся перед путниками. Чёрным, враждебным, недвижимым и совершенно пустынным — даже дохленьких кустов не росло.       Минхён прислушивался как мог, но не слышал ничего, кроме ветра, даже если обычно безошибочно мог определить, под каким камнем прячется копошащаяся крыса. Смертью тут не пахло, напротив — создавалось ощущение, что в этих местах никто и никогда не жил: ни воды, ни еды, только жгучий, пробирающий до самых костей холод.       Острые чёрные камни подобно терновому венцу опоясывали самую широкую, уходящую высоко в небеса сияющую гору, испещрённую едва заметными трещинами, виной которым было ничто иное, как беспощадное время. Перед ними открылось место столь древнее и чарующее, что осмыслить тяжело, взглядом за раз окинуть невозможно, как и усмирить внезапно зашевелившиеся волосы на затылке.       Однако случилось то, чего старший ожидал, пусть и рассчитывал избежать. Он снова не испытал духовной близости в землях, бывших домом для чернопёрых воинственных предков.        Едва Минхён успел спешиться, чтобы осмотреть представшее перед ним величие, как сзади тут же послышался звон пряжек и скрип кожи. Юкхей с задумчивым видом рассёдлывал лошадь, избавлялся от всей амуниции и походных сумок, навешанных на сбитую с толку Кобылу.       — Что делаешь? — тихо спросил старший, обернувшись лишь немного, так, чтобы не упустить из виду гору чёрную настолько, что это казалось неестественным. Он пока не понимал, как они к ней подберутся, минуя огромные острые шипы, обступившие со всех сторон стеной, словно неприступную крепость.       — Наверх пойдём пешком, — так же негромко ответил Вон, скидывая всё наименее нужное за один из валунов так, чтобы со стороны королевства видно не было, — подъём будет слишком тяжёлым для лошади, — в то время как всё необходимое водрузил на свою спину с лёгкостью, словно не так много веса было в их на самом деле многочисленных пожитках, запасённых приготовленных кусков мяса и тюка заранее собранного хвороста большого, насколько было возможно, чтобы нести на себе.       Им придётся выживать, пока не появится возможность оказаться вновь в землях более щадящих, но даже так по возвращении оба готовились встречать зиму.       Минхён не смог остаться в стороне, потому забрал у Юкхея сумку с припасами и изрядно износившийся лук, чтобы не быть совсем уж безучастным. Решиться на первый шаг было трудно, и оба они вглядывались в черноту, силились найти хоть что-то, за что глазу зацепиться, но побаивались из мысли, что развернуться уже не смогут, пока не найдут желаемое. Воды и еды хватит на жалкую неделю или больше, если расходовать с умом, но этой самой жалкой недели может не хватить, чтобы забраться на вершину и спуститься. Путники рисковали, но в погоне за целями — каждый за своей — шагнули в ногу, доказывая, как близки были в своём желании достичь цели.       Сложнее всего было начать и спустя какой-то десяток ярдов дышать стало легче. Юкхей лишь не мог запретить себе оборачиваться, потому как слышал, что Кобыла следует, останавливаясь и воротя морду каждый раз, как на неё смотрели, будто бы пытаясь доказать, что вовсе она не привязана и не пытается продолжить путешествие, а только совпало, что всем троим внезапно оказалось по пути.       Обсуждали они вещи совершенно незначительные, чтобы не думать больше нужного и не утратить доброе расположение духа, но говорили о тварях, населяющих земли эти и окрестные, пытались представить, похожи ли местные скалы на каких животных, даже если Минхён по большей части слушал и половину названий не знал. Сквозь сапоги чувствовалось, сколь холодными были камни под ногами, а ветра яростно раздували плащи, изо всех сил стараясь помешать только начавшим свой путь парням.       Кобыла отбилась к темноте, пропала из виду окончательно, пока гора едва ли стала ближе. Без проложенных заранее троп путники только кружили мимо острых скал, то и дело преграждающих путь в попытке устрашить и заставить развернуться, не искушать больше судьбу, и так не столь благосклонную к человеку и лесному жителю в его компании.       Теперь они молчали, измученные дорогой и холодом. Юкхей дрожащими пальцами развёл костерок совсем маленький, чтобы хоть создать ощущение тепла, если не согреться. Спрятаться от ветра удалось меж двух скал, расположенных близ друг друга, но даже мысли о том, чтобы привалиться об одну из них, не было, потому как холод камня был почти болезненным.       Лучшем решением было устроиться на оставшемся хворосте, чтобы намертво к этой горе не примёрзнуть, и, если Вона после приёма пищи окончательно сморило, то Минхён, что даже не удосужился прилечь, только и смотрел на уходящий кронами во тьму лес, с большого расстояния напоминающий разве что поле высокой травы. Искал свет, который человек пообещал.       — Нам завтра нужно пройти ещё больше, — прошептал Юкхей, вглядываясь в напряжённое лицо, пока сам, закутавшись в плащ пытался удобно улечься на краю не такого уж большого тюка.       Старший лишь повернулся и протянул руку, которой проник под капюшон и растрепал тёмные волосы.       — Значит, пройдём.       — Значит, ложись спать прямо сейчас, — лениво попытался склонить к разумному друга, — иначе задержишь нас обоих.       Но Минхён схитрил, покивал что-то, улыбнулся мягко, но с места не сдвинулся, продолжив гладить Юкхей по голове, пока тот меж недовольными бормотаниями не засопел.       А потом осторожно поднялся с мыслью, что где-то там должен гореть гарпиевый костёр, который ему, по какой-то причине, просто отсюда не видно. Снял свои сапоги, осторожно оставив их греться у огня, и дал себе времени привыкнуть к обжигающему холоду камней под босыми ступнями. Полёт ему никогда не давался, да и не пытался он, предпочитая мирно и незаметно ползать по деревьям, и оттого думал, будто благодаря опыту сможет за ночь забраться на один из шипов.       Он оборачивался всё чаще по мере того, как отдалялся от Юкхея, пока не остановился у одной из скал, наклонённых чуть сильнее остальных, но всё равно выглядящей почти отвесной. Скинул плащ, который накрыл булыжником, чтобы ветром не сдуло, и зацепился пальцами за едва выступающий камень.       Скалы здесь слишком гладкие, но повсюду виднеются трещины, будто специально расположенные друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Минхёну думается, что всё это не природное и малость странное, когда всё получается само собой. Швы рукавов трещат на середине пути, когда плечи начинают неистово болеть от напряжения. Его отрастающие, неестественно сложенные под одеждой перья норовят раскрыться, порвав ткани и расположившись, как им удобно. Парню приходилось останавливаться каждый раз, когда тело напрягалось слишком сильно, цепляться крепче за острую скалу, прижимаясь к ней и испытывая нестерпимый дискомфорт от холода, твёрдого на груди и обдувающего спину.       Ему просто жаль рубашку, доставшуюся так дорого, о чём напоминала пустующая оправа в навершии меча, что больше не казался таким влекущим. Минхён за время странствий так и не нашёл ничего похожего, чтобы заменить тот чудный камушек.       Горизонт едва заметно посветлел, когда удалось добраться до вершины, изрезав пальцы и ступни в кровь. Неглубоко, но болезненно, так, чтобы наверняка оставить засыхающие следы своих поползновений. Зацепившись за выступ, парень вглядывался вдаль, но находил только злополучную полную луну, отсчитывая мыслями очередную засечку. Он идёт к своей цели непозволительно долго, но в моменте это чувствуется успокаивающе, так, словно торопиться некуда, будто так и должно быть, чтобы оставалось время на познание и свою личную жизнь, полную приключений и боли, но боли лишь сейчас и совсем ненадолго.       Ухватившись за самую верхушку, острую и колючую, Минхён режет ладонь, тут же одёргивая руку и чуть не падая, вынужденно цепляясь снова за то же место. Рассвет совсем скоро, а холод не стал нежнее даже на мгновение, как и костёр в округе был лишь один — уже погибающий и мигающий, подле которого спал Юкхей, мирно свернувшись на собранных ветках. Должно быть, эта ночь просто была неудачной.       ***       — Ты ведь не спал, да? — спросил Юкхей после нескольких часов непрерывного подъема в гору, в котором Минхëн волочился сзади, даже не стремясь озираться по сторонам в поиске чего интересного. Он просто смотрел себе под ноги, не спотыкался даже, но поникшие плечи выдавали усталость.       Парень что-то согласно промычал, не то стесняясь признавать очевидное, не то просто не желая тратить силы на разговоры. Солнце встало невысоко совсем, не грело нисколько, зато заставляло щуриться, отражаясь от скал, что выглядели будто кто их шкурами натëр — гладкие и скользкие.       — Опять не хочешь со мной разговаривать? — дело обыденное, вот только Вон больше не игнорировал подобные выходки, а старался склонить к диалогу, но ненавязчиво и недолго, а так, чтобы просто убедиться, что никто не в обиде.       Минхëн же не видел причин для обид.       — Как ты с этим всем продолжаешь идти? — его собственные плечи даже под тяжестью одной сумки и лука жгло нещадно, но всему виной лишь вчерашняя вылазка, не давшая никаких результатов.       — Можем остановиться, — вместо ответа выдал Юкхей, уже просматривая место поровнее, где удобнее было бы расположиться, не оставив на теле красноречивых вмятин от острых камней, — но чем дольше будем сидеть, тем дольше придëтся терпеть.       — Мне и не хотелось, — лепечет старший и в доказательство своих слов спешит нагнать человека, прямо возле него неожиданно даже для себя поскальзываясь и стремясь под не таким уж большим весом сумки встретиться с землëй.       Вон ловит его за ладонь и рывком вверх ставит обратно на ноги, только шикнув про себя что-то недовольное. Всего за какие-то сутки они устали настолько, что держать в себе сомнения стало тяжелее обычного.       — Когда пораниться успел?       И Минхëн смотрит на руки. Сначала на свою, потом — на Юкхееву, а на обеих его собственная кровь, просочившаяся из надорванной грубым обращением раны, которой таким варварским способом помешали спокойно заживать.       «Извини»       Звучит одновременно от обоих, только Минхëн не совсем понимает, за что извиняется сам, отчего вздыхает и стремится продолжить путь, вытирая ладонь о свой плащ, чем только ситуацию усугубляет.       Вон хочет окликнуть, на сей раз всерьëз предложив привал, чтобы кровь остановить, но его друг не такой мягкотелый, как он сам, и шагает вперëд теперь бодрее прежнего, без заданного вопроса и без прозвучавшего ответа выражая свою позицию, не терпящую никаких проявлений слабости тела. На удаляющуюся спину Юкхей смотрит с благоговением и собственные руки больше будто не такие слабые, а забившиеся от подъема колени не ноют. Он тоже полон решимости.       Чем крупнее казалась гора, тем больше вокруг неё было острых скал, и тем дольше приходилось обходить их в поисках пути. Чаще за поворотами встречались тупики, заставляющие разворачиваться и искать другую дорогу, коих становилось всё меньше. Юкхей теперь пуще прежнего не понимает, как в этом кошмарном месте мог жить хоть кто-то, да даже если и летающий.       Они с рассвета уже несколько раз успели потеряться, не понимая, откуда вообще пришли, а этот злополучный ветер не утихал. Страшнее, что где бы парни не оказались, из-за преграждающих путь скал саму гору почти не было видно, и, каждый раз находя новую тропу, оба не знали, смогут ли пройти дальше, либо же снова угодят в ловушку.       Новый привал обосновали, не дождавшись ночи. Вон устало скидывал с себя все вещи, что до этого нёс на собственных плечах, и первым делом уселся прямо на камни, уже не так заботясь, насколько те были холодными. Минхён тут же вытащил несколько палок и сложил как учили, чтобы костёр точно смог разгореться и держаться хоть несколько часов. Однако остановил себя перед тем, как попросить у младшего кресало. Что-то очень знакомо свистело совсем неподалёку, привлекая и без того всецело обращённое на окружение внимание. Парень со вздохом поднялся, пусть и был немало рад хоть какому-то разнообразию в этой чёрной пустыне, не балующей ни лишними звуками, ни новыми видами, чтобы хоть как-то разбавить скуку и придать сил.       Юкхей не выказал заинтересованности, даже когда Минхён метнул в него приглашающий взгляд, и это немало задело. Идти куда-то, не развеяв напряжения между ними, было недопустимо, отчего старший подошёл осторожно и пальцами по голове потрепал. Человек тогда глаза поднял и легко улыбнулся, тут же перехватив чужую ладонь и мягко сжав ту буквально на мгновение. Он просто устал страшно, и с трудом мог радоваться хоть чему-то, пусть попутчик и разбавлял это мерзкое состояние своим присутствием.       — Неподалёку должна быть пещера, — тихо говорит Минхён, чем у Вона вызывает, наконец, зачиняющийся проблеск интереса, — пойдёшь?       И на смуглом лице множество «нет», даже если в воздухе звучит всего одно единственное «да».       Вокруг ни единой души, что могла бы позариться на кучу веток и ворох потрепанных сумок, отчего вещи оставляют прямо там, куда бросили изначально. Налегке идти неожиданно приятно, будто не было до этого изнурительного подъема, делающего их обоих раздражительными и молчаливыми, желающими лишь недвижимо сидеть, пока тянущая боль в конечностях не ослабнет.       Минхëн идëт впереди, прекрасно слышит шаркающие шаги за спиной, но все равно время от времени оборачивается. Не для того, чтобы спутника своего видеть, а чтобы сам Юкхей знал, что его присутствием где-то поблизости дорожат.       Последнее время старший вообще делал очень много совершенно ненужных для себя движений из простого желания быть чуть более понятным для Вона. Они по большей степени переглядывались, но Минхëну ведь это совсем не надо, чтобы ситуацию под контролем держать, а все равно приятно обоим.       Идти на один лишь звук непривычно, потому что его всегда издаëт что-то движимое, зато молчащие скалы никак не предупреждают о себе до того момента, как в тупик не загонят. Таких на пути было всего два, но через четверть часа путники оказались у чëрной пещеры, на вид уходящей довольно глубоко.       Ошибкой было не взять с собой действительно ничего, думает Минхëн, глядя на Юкхея, с прищуренными глазами вперящегося в темноту в попытке хоть что-то разглядеть. Тот аж сгорбился, наклонившись вперëд, и руки на груди сложил в задумчивом жесте.       — Я посмотрю, — быстро приговаривает старший перед тем, как шагнуть в пещеру, но сзади за плащ тянут обратно.       Вон основательно не знает, почему стремится друга опекать, даже когда признаëт его преимущества. Тот ведь достаточно сильный, чтобы за себя постоять, и в темноте видит более, чем хорошо, а все равно отпускать одного не хочется, вдруг зверь какой, даже если за всё проведённое на этих гиблых землях время ни одного подобного по дороге и не встретилось. Их припасы от этого неумолимо истощаются.       Обернувшись, Минхён видит чужие пальцы, зацепившиеся за плотную, чуть влажную от местного воздуха ткань. В этом жесте присутствует некая навязчивая ненавязчивость, нарочитая и явно осознанная, чтобы не показать в полной степени, сколь Юкхей был недоверчивым. Тот будто просто немного беспокоится, а не смело останавливает, даже если имеет в виду явно второе.       Трудно отказать себе в удовольствии закатить глаза беззлобно и кивком головы позвать с собой. Внутри темно, но на удивление сухо, посторонние звуки, будь то свист или треск камней, совсем не беспокоят, словно было на входе что-то незримое, разом разорвавшее связь со внешним миром. Вон всё ещё держится за край плаща, волочась сзади на слепом доверии, но даже для Минхёна местная темнота слишком уж всепоглощающая — виднеются лишь общие темные массы, но никаких деталей, а по углам так вообще всё черным-черно, словно там уходящие вникуда дыры.       Пещера, оказавшаяся не столь глубокой, кончилась тупиком, кои уже раздражали страшно. Путникам, глупо вперившимся в каменистую поверхность, казалось, что ещё один такой промах и оба они полетят вниз со скалы, лишь бы больше этих издевательств судьбы не терпеть. Напряженное молчание длится долго, а стена от испепеляющих, но на самом деле почти невидящих взглядов, не сдвигается ни на дюйм, чем только сильнее вызывает желание по ней ударить. Им слишком дороги руки, чтобы действительно это сделать.       Но были и безоговорочные плюсы — маленький лагерь решили разбить прямо здесь, а не под открытым небом, где погода непредсказуема, а ветра жестоки и колючи.       Так же вместе они перенесли все свои вещи, теперь уж точно расслабившись только к темноте, что опускалась теперь с каждым днём всё раньше. Снова невыносимо долго пытались развести огонь на мокрых ветках, снова не знали, чего бы такого воодушевляющего сказать, потому что слишком уж быстро их подкосили холода. Лениво ели, не испытывая чувства насыщения, грелись у костра, так и не согреваясь.       Юкхей часто бросал на друга взгляды, словно собирался что-то сказать, но только вздыхал то почти незаметно, то напоказ, пока сам Минхён то и дело оборачивался к выходу. Ему отсюда раскинувшиеся на огромные территории дремучие леса совсем не видно, а вдруг там прямо сейчас маленький огонёк трепещет.       Они понятия не имели, что вообще пытались отыскать, и даже без южных монстров безопасности тут в помине не водилось — скалы были диким безжалостным зверем сами по себе, не терпели вторжения и не желали оказать нечто даже отдалëнно напоминающее тëплый приëм.       Минхëну лишь бы дождаться, пока человек уснëт, чтобы незаметно наружу выбраться и без лишних вопросов снова всю ночь не спать в надежде, что где-то далеко мелькнëт огонь гарпиевого костра. Но Юкхей, словно на зло, перебирал вещи, прикидывал, сколько еды и воды у них осталось, думал слишком громко и слишком безрадостно, а у парня не было ни единой мысли, что помогла бы поднять общее настроение.       Без особой надежды старший думает, а не упустили ли они чего важного, и поднимается на ноги, чтобы снова взглянуть на каменную стену, преградившую путь в глубь скалы, но уже при свете, даже если совсем незначительном.       Огромные булыжники, сваленные друг на друга, не были похожи на естественный рельеф горной породы, а напоминали собою скорее обвал, причëм очень старый, настолько, что камни в нëм выглядели намертво сросшимися — удалось обеими руками схватиться за один и изо всех сил потянуть, но ничего не произошло, только заживающая ладонь вновь дала о себе знать. Минхëну вообще не кажется, что внутрь можно забраться, что проход расчистить получится, ведь навряд ли случилось так, чтобы до него никто не пытался провернуть подобное. Дело было обречено на провал.       С недовольства он не совладал с собой, не то просто разозлившись, не то предприняв последнюю отчаянную попытку сделать хоть что-то, но вдарил по злополучной стене коленом, тут же согнувшись пополам от прошибшей тело насквозь боли. Должно быть, и правда устал настолько, что перестал здраво мыслить.       На макушку что-то мелкое упало, скатилось вниз и стукнулось о землю, а потом блеснуло и скрылось в крошечном зазоре меж тесно прижимающихся друг к другу валунов. Да и чëрт бы с ним, если б не блестело — Минхëну нужна странная штука, потому что отливает крылышками того самого сухого жука, полностью завладевая сознанием и заставляя на колени опуститься, согнуться так, что чувствуется, как в груди рëбра елозят.       Юкхей лишь с недоумением наблюдал всë это время, как его дорогой друг с тяжкими хрипящими вздохами завязался в узел на холодных камнях и пытался пальцами из узкой щели что-то выудить, но точно не дотягивался. Парень тогда нахмурился, но в похудевшем тюке все-таки порылся, отыскал палочку достаточно тонкую и осторожно подошëл поближе, потыкав ею старшего в бок.       Тот отвлëкся и глянул сначала недовольно, видно, очень уж увлечëн до этого был, но почти сразу смягчился, подняв брови. Этот маленький жест всегда делал его и без того большие глаза просто нечеловечески огромными, чем не мог не вызвать у Вона сдержанную улыбку. Минхëн протянутый прутик выхватил, покивав что-то около-благодарное, и продолжил заниматься каким-то своим неотложно важным делом, но теперь с куда большим успехом. А Юкхею и не жалко вовсе — пусть хоть кто-то от изнуряющего похода удовольствие получит, даже если со стороны всë это выглядит как чистой воды ребячество.       Спустя несколько минут скрежета, кряхтения и сопения, Минхëн выдаëт победное «о!», и рассматривает зажатый между пальцев камушек, крутит, чтобы понять, как же тот выглядит чëрным, если смотреть спереди, и почему отливает изумрудным и фиолетовым, если немножко наклонить.       — Ты нашëл шерл, — констатирует Юкхей, присаживаясь рядом на корточки, но не пытаясь даже потянуться к находке, — турмалин.       — Красивый, — тихо отвечает старший, расслабленно навалившись на стену позади себя, потому что спина немножко заныла от неудобной позы, а холод, вместо того, чтобы навредить, только расслабил, — это тебе.       И, положив на середину своей ладони, протянул человеку. Небольшой, размером чуть превосходящий напëрсток, неровный и едва ли раскрывающий всю прелесть, на которую подобный минерал вообще способен, тот выглядел обычным камнем, пока не приглянёшься к шероховатой фактуре и разноцветным отблескам. Юкхею почему-то очень приятно, настолько, что он впервые в этом холодном месте чувствует себя обогретым, почти обжигаясь, когда ненарочно касается чужих пальцев своими в попытке забрать столь незначительный, но радующий подарок.       А он на ощупь не теплее куска льда.       — Спасибо, — он считает нужным сказать это вслух, даже если знает, что лицом выдаëт куда бóльшую благодарность, и видит ответную маленькую улыбку и отведëнные глаза, — погоди-ка.       Вон подрывается резко, словно озарëнный какой идеей, и возвращается к костру, поднимая с земли свой меч. Отворачивается, лязгает ножом, который обычно для более низких дел использует, и несколько минут что-то усиленно делает — Минхëн лишь видит, как у того локти напряженно подрагивают. А потом снова оказывается рядом, давит большим пальцем на лезвие, которым всë это время пытался согнуть одну из посеребрëнных узких лапок в навершии меча, что до этого держали совершенно другой камень, прекрасный и искусно обработанный.       Теперь на оружии красовался менее сияющий, но для Юккея куда более дорогой, потому что имел историю его собственную, а не предков. Шероховатый и неприглядный, обрамлëнный покоцанным металлом — парень ведь вовсе не был хорош в закрепке камней куда бы то ни было, а действовал интуитивно. Получилось не мастерски, почти что плохо, но турмалин не болтался, не норовил выпасть, а сел как влитой, словно там ему и место.       Минхëн на это взглянул с недоверием, и Вону, наверное, просто показалось, как его нижняя губа дрогнула.       — Не нравится? — спрашивает парень, присаживаясь рядом и специально прижимаясь плечом к чужому.       — Нравится, — но ответ этот такой неуверенный, словно старший лишь угодить пытался, — смотрится просто… хуже.       — А мне кажется, что куда лучше, — Юкхей свой меч протягивает в попытке дать поближе разглядеть, и Минхён тут же за рукоять берётся, словно у того природой заложены было хватать всё, что только предложат.       И старший понимает, что просто-напросто забыл тяжесть чужого оружия, чуть не выронив его на пол.       Всё это не то, камень не тот и не блестит почти, если этот самый блеск не попытаться разглядеть, и больше меч словно не такой интересный. Юкхеева ложь кажется очевидной, и Минхён больше не хочет ему отвечать, потому что совсем не понимает, для чего эта позорная попытка обмануть.       — Что тебя так расстроило? — Вон наклонился поближе и осторожно убрал прядь чужих чëрных волос за длинное ухо, но старший тут же вернул всë на место, помотав головой, — скажи мне.       — Как это может быть лучше? — он острым когтем постучал по камушку, — тут же явно место для круглого, а этот не пойми какой.       Не согласиться с парнем был глупо, ведь по форме минерал не совсем подходил, и Юкхей действительно не стал пререкаться, деликатно промолчав. Но и молчание, казалось, не было правильным решением, вот только человек так долго думал над ответом, что необходимость в нём отпала, словно бы момент упущен. Непонимание между ними всегда было преградой, и, даже если понемногу эта стена истончалась, почти став прозрачной, моменты невозможности с одинаковой стороны взглянуть на вещи всё рано порой настигали.       Вон не заметил, как снова держал свой меч в руках, будто возможно было не обратить внимание на холодную тяжесть, лёгшую на ладони. Секундно кажется, что Минхён нарочно именно сегодня и именно сейчас так тихо себя ведёт, будто того и вовсе не было поблизости. Может, не хотел разговоров, или же просто страшно не желал выслушивать про особенности человеческого мировосприятия, и тем более вникать в них, когда извне и так поступало нового так много, что в голове это укладывать становилось тяжело.       Сам нелюдь вообще понять не мог, отчего был так озабочен окружением и не мог игнорировать что-то, что выглядело откровенно неправильно. В родном лесу не приходилось задумываться о криво растущих ветках или некрасиво раскиданных камнях, а тут и неровный шов на плаще глаза режет, и безформенный камень в круглом углублении выглядит инородным. Минхён уверен, что люди всё усложнили, ведь в местах, куда те не вмешались, ничего неправильного не было.       Но на деле все их проблемы, внезапно вставшие в путешествии, были не более, чем просто итогом изнуряющего похода, в котором оба начали сомневаться в собственных силах и терпении, коего стремительно становилось меньше.       Юкхей умалчивает, что дело вовсе не в камушке, и тяжело вздыхает, чуть подпихивая Минхёна коленом в бедро, пока тот не обернулся, не имея в своих глазах и толики заинтересованности.       Молча человек поднимается и уходит, чтобы устроиться ближе к огню и начать рыться в сумке в поисках съестного. Он слишком измотан, чтобы предлагать присоединиться, но старшему оно и не надо — тот сам оказывается рядом и с благодарным кивком принимает еду из чужих рук. Они питаются из раза в раз одинаково, но у Вона взгляд тяжелеет с каждой трапезой, что явно гласит, будто дела их плохи, либо как минимум близки к таковым.       Минхён долго рассматривает свою пораненную ладонь, то и дело кидая взгляды на завернувшегося в плащ Юкхея, отчаянно пытавшегося заснуть. Коротких привалов недостаточно, а отсутствие сна положение не улучшает — рана отказывалась заживать так же быстро, как-то происходило обычно. Не кровит, не раскрывается при движении пальцев, но беспокоит тянущей болью и ощущается засохшей грязью. Парню неоткуда брать силы на восстановление.       Как бы невзначай, склонив голову так, чтобы глаз из-за волос видно не было, он смотрит на Вона, наконец погрузившегося в сон. Прислушивается к дыханию, но не может заниматься этим слишком долго, почти сразу потеряв терпение и бесшумно направляясь к выходу из пещеры.       Чем дальше по каменному коридору приходилось идти, тем темнее становилось, и тем отчётливее звучал гул природы. Та снова показывала себя во всей красе, хлестала ливнем и завывала порывами ветра, бьющимися о скалы. Всё это жестоко и холодно, совершенно невовремя, но Минхён выходит из укрытия, даже не помыслив отступить.       И сразу чувствует себя беспомощным и маленьким, готовым вот-вот стать подхваченным ветром под мгновенно промокший плащ. Эту бордовую тряпку теперь таскает во все стороны, раздувает и раскрывает, заставляя парня ловить её края руками и закутываться. Ему, конечно, холодно, но гораздо важнее, что Минхён не хочет видеть, как его обросшие перьями руки уродливо выглядели под обтянувшими их рукавами рубашки — одного раза хватило. Тесно и неприятно, каждое мгновение неудобно из-за непривычного положения, но всё ещё лучше, чем если бы Юкхей видел весь тот ужас, что творился с искалеченным телом. Не хотелось, чтобы кто-то пялился.       Не странно, что и леса толком не видно, даже когда приходится обойти острые шипы скал, и нисколько не удивительно, что костра не горит в такую-то погоду, но Минхён всё равно на что-то надеется, до слезящихся от жгучего ветра глаз напрягая зрение, ведь вдруг гарпии всё-таки развели огонь, а он просто не может разглядеть.       И стоит он, совершенно ничего не видя и не слыша, всё ещё зачем-то напрягаясь, готовый в любой момент сорваться, даже если пока не решил, к Юкхею ли, чтобы принести новость, или же просто со скалы, если новостей не будет.       Мысль эта странная, неуловимая и совершенно Минхёну не свойственная, заставляющая сделать шаг назад, чтобы уж точно не покатиться вниз из-за секундного наваждения. В этот момент небо озаряется красным светом, о край горизонта бьётся ветвистая молния, откинувшая на лес не меньше, чем огни пожара, тут же потухшие, но ясно давшие понять — в эту ночь ничего не происходит. Окружающий мир спит, и только природа бушует, заставляя жмуриться каждый раз, как ветер меняется, заливая лицо и глаза режущим дождём. Гром достигает ушей лишь сейчас, заглушая собой шаги и чужой голос.       Но Минхён всё равно чувствует приближение, кажется, даже теплом сзади веет, и сверху на него больше не льётся вода, стекая вдоль ткани тёмного плаща, зажатого в большой смуглой ладони.       — Заболеешь, — обычно Юкхей не был столь малословным, но сейчас не был уверен, что его услышат, даже когда старший обернулся.       Потому что сам он из-за непогоды не слышал ничего, пусть и видел, как губы Минхёна чуть движутся, без каких-либо эмоций в лице и глазах. Вон держит полу плаща над чёрной макушкой, но и сам уже насквозь мокрый и продрогший, едва нашедший друга в темноте среди каменных шипов.       — В такой ливень не на что надеяться, — и парень говорит громко, смотрит в чёрные глаза и наклоняется ниже, чтобы казаться убедительнее пред незаинтересованностью Минхёна, готового опять настоять на своём, — пошли отсюда.       Но чужие плечи медленно опускаются, а взгляд смягчается перед тем, как старший бьётся лбом в его грудь, опустив голову и, Юкхей уверен, тяжело вздохнув. Парень не успевает среагировать перед тем, как друг вновь выпрямляется и идёт в направлении их временной стоянки.       Их одежда тяжёлая и холодная настолько, что даже воздух кажется обжигающим там, где касается обнажённых участков кожи рук и лица. Вон спешит раздеться, подкидывает больше веток в огонь, даже если совсем не рассчитывал на такую трату. Они не успеют просушиться как следует, если огонь потухнет, а там уже углей и пепла больше, чем хрустящих палок.       Минхён сидит неподалёку, совсем не двигается, положив щёку на собственные колени и наблюдая из-под мокрой чёлки. Он и сам понемногу сходит с ума без привычных себе деревьев и трав, без солнечного тепла и долгих разговоров, которые привык, на самом деле, только слушать.       — Сними одежду, а то не высохнет, — тихо просит Юкхей, не поднимая взгляда от сумки, в которой искал хоть что-то, чем мог бы прикрыться, но находил лишь остатки тонкого тряпья, какой-то мусор, собранный по дороге и впихнутый наверняка Минхёном, и жука.       И тут же на человека напало расслабление. У них всё не так плохо, пока удаётся оставаться поблизости, и лишь один Юкхей повинен в том, что оба парня понемногу слабеют душой. Минхён ведь так легко поддаётся настроению, а сам пока не умеет его задавать, и Вон забылся в собственной усталости, совсем перестав хотя бы делать вид, что всё в порядке.       — Смотри, — младший аккуратно кладёт засохшее насекомое на свою ладонь и протягивает, на что Минхён приподнимает голову и ползком присаживается поближе, оставляя за собой мокрый след. Капли воды всё ещё капают с его волос на и без того сырой плащ.       Тот смотрит поближе, тянет руку, но касается почему-то только холодных пальцев. У Юкхея здоровенные лапищи, иначе не сказать, однако же он всё равно до странного нежный и деликатный. Настолько, что даже хрупчайший трупик не развалился в труху от его прикосновений, пока сам Минхён побоялся дотрагиваться до сияющего панциря. Наверное, в этом и было очарование конкретно этого человека, чьи внушительные внешность и сила не вязались с мягким характером.       Вон улыбается, глядя в чужие глаза, и почему-то старший чувствует облегчение, тут же желая завалиться куда-нибудь и как следует выспаться, но вместо этого просто улыбается в ответ, расслабляясь и опираясь плечом на каменную стену.       — Прикройся.       И чужая улыбка сменяется смущением и замешательством, новым приливом метаний и новой попыткой отыскать хоть какую сухую одежонку. Во второй сумке находится рубаха достаточно длинная, чтобы спрятать всё самое срамное, но даже так Юкхей испытывает неловкость из-за своего смешного вида. Минхён, к счастью, всё ещё для себя не определился, что считает смешным, поэтому и не реагирует почти, разве что считает, что ничего, по большому счёту, не изменилось.       Жук снова оказывается на своём месте, и на мокрые Минхёновы колени приземляется книга, которую, как он думал, оставили вместе с некоторыми другими «ненужными» вещами у подножия горы. Вечер становился всё лучше и лучше, и парень с надеждой смотрит на Юкхея, который только тихо посмеивается, прижимается своим плечом к чужому, всё ещё ворча что-то про то, что сырую одежду надо снять, но уже и не рассчитывает на успех. Старший последнее время слишком скрытен.       Вону нравится сидеть так близко, в очередной раз тыча пальцем в буквы и чётко их проговаривая, чтобы видеть, как Минхён со всей своей серьёзностью повторяет, иногда хватаясь за лоб, потому что понимает, будто что-то не так. Он ведь всё уже знает, каждый второй звук произносит ещё до того, как тот звучит от Юкхея, а читать всё равно не может, чем человека веселит. Но и хтони совсем не становится яростно от лёгкого ощущения тряски сбоку каждый раз, как Вон тихо посмеивался.       — Да ладно, не всё ведь сразу, — стремится успокоить парень, зевая с широко открытым ртом, — а я не готовился вовсе, что мне придётся учить кого-то чтению, так что не думай, будто это навсегда.       Минхён только кивает, на самом деле слабо веря, будто когда-то действительно получится, и чувствует, как чужая голова на плече становится тяжелее.       — Попробуй сам, а я рядышком побуду.       И на тëмные строки легла светлая ладонь, почти аристократическая на вкус Юкхея, разве что более грубая, но то ощущалось лишь во время прикосновений. Когти едва слышно скребут по странице, прослеживая слова, но те так и не начинают звучать, оставаясь секретом для Минхëна.       Вон дышит на ухо тепло и размеренно, его тело слишком горячее даже сквозь слои холодной одежды, прилипающей к коже, а чëртовы буквы перед глазами плывут, отказываясь подчиниться искренним стараниям. Остаëтся только рассматривать картинки с существами, чьи названия были неизвестны: огромные, несуразные люди, на фоне которых отважный рыцарь выглядел не более, чем жалкой мышью, загадочная чëрная фигура, нарисованная одним пятном и окружëнная разного рода животными, устремившими взгляды на «читателя». Красивые рисунки заставляют Минхëна нехотя долистать до самого конца, останавливаясь на предпоследней странице.       Хуан Ренджун странный, не похожий ни на самого Минхëна, ни на его брата, очень складный и безоговорочно роскошный. Приходится наклониться пониже, чтобы рассмотреть, с какой заботливой скрупулëзностью были выведены чернилами даже загнутые когти на чëрных кончиках пальцев. Парень только и может думать «ну и зверюга», даже если знает, что сам зверюга ничуть не меньше.       Под подушечками пальцев что-то ощущается странно, и Минхëн убирает руку, чтобы рассмотреть, однако же ничего необычного не замечает. Снова трогает, но больше не может найти того чувства, переворачивает одну страницу назад и повторяет движения уже вдоль каждой строчки.       Вот оно.       Будто крохотные песчинки, застрявшие в бумаге, но их не так много, чтобы сделать ту шершавой на ощупь. Из интереса парень исследует книгу от начала до конца, думая, что всë это необычно, и насчитав где-то по паре десятков «песчинок» на каждой странице. Они не располагались случайно, не были друг к другу слишком близко и зачастую имели примерно равный интервал, что наводило на мысль, будто всë это имело какой-то смыл.       — Юкхей, — тихо обращается он к человеку, поворачивая голову, чтобы спросить, но замолкает.       Вон спокойно спит, навалившись на мягкое из-за перьев и одежды плечо, едва слышно сопит и почему-то выглядит бледнее обычного. Минхëн не знает, как бы человека с себя безболезненно скинуть, поэтому остаëтся сидеть неподвижно, откладывая книгу.       Он обязательно спросит потом. ***       Следующей день проходил тяжелее предыдущих. Одежда Юкхея высохла не до конца, но у Минхёна дела обстояли ещё хуже, что, в принципе, мало помешало продолжить путь. Теперь они шли не из общей целеустремлённости, а из желания побыстрее найти искомое, чтобы сразу начать возвращаться.       Дышать стало тяжелее, удаляющиеся виды бескрайнего леса посинели. Здесь настолько холодно, что изо рта валит пар при тяжелом дыхании, а кончики пальцев немеют, лишая тактильных ощущений от прикосновения к чему угодно. Пещер стало больше, но ни одна из них не была глубже пары метров, обязательно кончаясь тупиком. Всё-таки это не выглядит как завал, а скорее специально выбитые дыры, сквозь которые люди безуспешно пытались прорваться вглубь скалы. В голове не укладывается, что прохода внутрь может и не быть, ведь снаружи, как ни посмотри, выжить невозможно, находясь средь голых камней, не имея поблизости ни воды, ни зверья, которое можно было бы изловить.       Минхён шёл впереди, выискивая взглядом места, где возможно было пройти, а Юкхей отставал всё сильнее, даже если старший понемногу забирал у того вещи, пока не занял обе руки и не замедлился сам. Но даже так парень оставался позади, заставляя постоянно борачиваться на каждый неровныйш шорох. Вон не обращал внимания на чужие взгляды, а смотрел только себе под ноги, тяжело дышал и иногда останавливался, тут же продолжая двигаться всякий раз, как понимал, что на него смотрят. Минхён уважал желание продолжать путь несмотря ни на что, но с каждым часом беспокоился сильнее, достигнув пика недоверия к человеческому здоровью на крутом скользком склоне, отчаянно желающем прокатить путников до самого подножия, переломав обоим кости, чтобы предотвратить новый подъём.       Идущий впереди парень демонстративно сбросил с себя сумки, встав на месте с недовольным видом, но даже так Вон прошёл мимо, не подняв взгляда. Походка у него была шаткая и слабая, а ноги изредка скользили по поверхности камней, возвращая младшего на два шага назад.       — Стоять, — а у Минхёна терпения даже маленечко нет, чтобы наблюдать за добровольными истязаниями, поэтому голос его звучит твёрдо, заставляя Вона вздрогнуть и застыть там же, где только что двигался. Парень человека по кругу обходит, но держится на расстоянии, заглядывает в бледное лицо и болезненно покрасневшие глаза, но Юкхей только чуть заметно улыбается, безмолвно пытаясь заверить, что всё в порядке. Это оказывает обратный эффект, злит Минхёна, который только ближе подходит и смотрит с явной претензией. У него, кажется, нет привычки по-человечески выказывать беспокойство, — хватит.       — Нам нельзя задерживаться, — у Юкхея голос хриплый, через каждый слог пропадающий и глухой, а плечи поникшие и слабые, выдающие неспособность отстоять свою точку зрения, — замёрзнем, если не будем двигаться.       — Я не пойду.       — Почему?       После тих слов выражение лица Минхёна с недовольного меняется на непонимающее и задумчивое. Он считает глупыми собственные догадки, но всё равно прощупывает почву, с недоверием отвечая:       — Я устал и мне нужен привал.       Навряд ли это выглядело искренне, но Вон вздохнул и скинул с себя остатки вещей, пошатнувшись так опасно, что старший сам не заметил, как подставился, позволив на себя опереться и только сейчас ощутив, как по-особенному сильно от парня веяло нездоровым теплом. Это стало заметнее, когда Юкхей от бессилия упёрся лбом в чужую макушку, невнятно покивав. Минхён потянулся ладонью и коснулся его горячего, влажного от пота лица.       — Жарко?       — Нет, — отрицает младший, зарываясь носом в тёмные волосы, — холодно.       Однако всё равно не позволяет себе ослабеть слишком сильно, продолжая стоять на своих двоих, чтобы ненароком не придавить отважно подставившегося кому-то столь большому и тяжелому Минхёна.       А тот по сторонам оглядывается в поисках места для остановки, но ни на что полезное не натыкается. Им бы какую-нибудь пещеру, но спускаться к одной из тех, что уже пришлось пройти, неразумно. Он боится, что если развернётся, то продолжать путь наверх уже не захочет, слепо стремясь к хотя бы мизерному комфорту среди деревьев, к воде и еде в значительно большем достатке, даже если всё равно постараться придётся, чтобы найти. На этих чёртовых скалах даже искать было нечего, зато терять что-то приходилось каждый день: силы, припасы, сухие ветки за спиной Юкхея, надежды и теперь уже здоровье. Хуже всего, что они с братом в таком состоянии ни разу не были, и парень не знал, чем может помочь потрясывающемуся человеку, явно не способному сейчас решать никакие проблемы.       Вона на ледяные камни сажать совестно, а оставлять одного даже на время совсем не хочется — тот явно не в себе, раз собирался продолжать путь, невзирая на собственное самочувствие, и прислушавшись лишь в момент, когда старший надавил своим неудобством. Настолько это кажется несправедливым, что Минхён смотрит недовольно в полузакрытые влажные глаза, а Юкхей взгляда избегает, потому что всё понимает и ещё большей обузой позволить себе выглядеть не может.       Как никогда внутри жжётся желание упрекнуть за глупость прошлой ночи, вывалить на Вона, что он вообще-то тупица несусветный, но того и жалко тоже, потому что всё равно рвётся продолжить путь и так обессиленно где-то ближе к уху дышит, что разругаться не позволит проснувшаяся человечность.       Минхён поворачивается к нему лицом, делая шаг назад, и вцепляется руками в плечи, внимательно заглядывая в глаза, которые всё ещё стремятся отвести.       — Стоишь?       А в ответ уверенный кивок.       — Так и стой.       И Юкхей почему-то повинуется, замерев на манер окружающих их каменных шипов. Странно, забавно, но такое послушание льстит, даже если где-то очень далеко присутствует чувство, что парень предвидит конфликт и всячески его избежать пытается.       Отступать приходится полубоком, чтобы глаз с болезненного здоровяка не спускать, и сама судьба решает сжалиться, посвистев очередной небольшой пещерой совсем неподалёку. Всё окружение виделось не меньше, чем живым существом — капризным и непонятным, желающим то навредить, то запутать, то дать поблажку, чтобы интереснее потом было продолжать задавливать своею бескомпромиссной силой.       Но выбора нет, и подачки приходится принимать, не заглядывая далеко в будущее, которое сегодня стало особенно безрадостным и печальным. Не успели перенести все вещи, как Юкхея свалило без сил на голые камни пещеры. Он страшно бледный и продрогший, неспособный пошевелиться с того момента, как выпал шанс остановиться, страдающий от головной боли и ломоты в кажущихся хрупкими костях. Минхён не теряет времени зря, в наглую вытягивая из-под парня ветки для костра, так же бесцеремонно срывая с чужого пояса инструменты и разводя огонь, который всегда поддавался лучше, стоило как следует разозлиться на неудачно сложившиеся обстоятельства.       Он то и дело кидал взгляды на мечущегося позади себя Юкхея, тяжело дышащего и обливающегося потом, сменившего синевато-белый оттенок кожи на воспалённо-красноватый. Минхён не знает, за что взяться, нервно мечется из стороны в сторону, то подкидывая хворост в костёр, то тщетно пытаясь заговорить с ничего не слышащим парнем. Солнце ещё даже не село, а они уже остановились в неизвестности перед следующей попыткой совершить рывок к вершине, в который уже и старший совершенно не верит.       — Нам пора спускаться, — обречённо говорит гарпия, присаживаясь рядом, но не получив никакой ответной реакции, кроме прежнего измученного взгляда в потолок, — Юкхей, — произносит уже потише и тяжело вздыхает, обхватывая ладонями чужую голову и придвигаясь ещё ближе, чтобы устроить парня затылком на своих коленях.       Смысла говорить больше нет, особенно когда слова могут расцениваться так, будто они лишь совет. Минхён не просто советует развернуться, а твёрдо решил двигаться назад и ничьим мнением в этом вопросе не интересуется. Тут делать нечего совершенно, только волноваться с каждым пройденным шагом приходится, а точно ли хватит сил на обратную дорогу. Плевать ему на достояние каких-то там предков, которые, видно, были монстрами похуже чудовищ юга, раз уживались на этих жестоких территориях, и на гарпиевы костры тоже всё равно. Если понадобится, то и к Тэёну лично заявится, чтобы разузнать о селении, лишь бы тут больше не оставаться. Тяжело дышащий, испускающий жар Юкхей, пострадавший от ливня и подъёма в гору, был последней каплей.       Минхён хватается за флягу, ловким движением откупоривает ту и подносит к чужим губам, но парень только жмурится и отворачивается. Его слишком сильно тошнит, а головокружение не делает лучше. Воздух тут совсем другой, и это стало проблемой в первую же ночь, но ударило лишь сейчас с такой силой, что едва ли Вон мог хотя бы здраво мыслить, мучаемый болями во всём теле и пробирающим холодом.       — Как я могу помочь? — нелюдь же держится на расстоянии от паники лишь потому, что происходящего не понимает, как и знает, что решить ничего не сможет, если выйдет из себя, как то случалось часто от сильных переживаний. Это не нападение, в котором решает грубая сила, а нечто совершенно неизвестное, пусть и не менее тревожное.       Юкхей что-то мычит и шарит рукой на поясе. У него голова раскалывается, глаза заволокло темнотой, и от чужого тепла только тошнит страшно. Парень чувствует себя бьющимся о камни водопадом, холодным на горящем пламенем воздухе, слышит сумасшедшее сердце, с каждым ударом которого видит пульсирующие в темноте непонятные круги, явственно ощущает бегущую по венам кровь.       — Нож, — он трясущейся рукой проводит прямо рядом с искомым предметом, но так и не дотягивается будто, — подай, пожалуйста.       — Зачем тебе? — Минхён весь наполняется недоверием, но всё-таки хватается за рукоять своего кинжала, готовый протянуть его в любой момент, если только услышит объяснение достаточно внятное.       — Пожалуйста, — повторяет жалобно Юкхей осипшим голосом, так и не разжав век.       Друг не может на это спокойно смотреть и бездействовать, решая всё-таки положиться на младшего, и вкладывает оружие в дрожащую ладонь, но вместе с этим хватается за предплечье из страха, что Юкхей себе может ненарочно навредить. А тот только ослабевшую руку поднимает, сжимая рукоять как может, и лезвие к лицу наощупь подносит, тут же встречая сопротивление, оказавшееся более весомым, чем собственные иссякающие силы.       — Нет! — в этот самый момент старший выходит из себя, одергивая руку Вона подальше, но тот никак не сдаётся, продолжая бессмысленно напирать, — не смей!       — Верь мне, — а сознание человека проясняется ради всего пары фраз, и глаза сразу снова не такие бездушные, и снова верить хочется, даже если кажется всё это слишком странным и необдуманным, наверняка опасным и нежелательным, — всё хорошо.       — Не глупи, — Минхён несмело хватку ослабляет и нехотя наблюдает за тем, как младший снова подносит лезвие к своему лбу, всё так же задыхаясь и дрожа. Он и сам не понимает, почему звучит так умоляюще и трепетно, когда просит снова, — только не глупи…       И в следующий момент его колени заливает кровь, хлынувшая слишком обильно для столь маленького надреза, что Юкхей сделал над своей бровью, тут же повернув голову набок от жжения в глазах, заполнившихся алой жижей. Минхён паникует, пачкая свои руки и задерживая дыхание после первого же рвотного позыва, последовавшего за запахом железа. Мельтешит, пытаясь непослушными пальцами остановить поток крови, но только уродливо размазывает ту по чужому лицу, потому что не может найти эту злополучную крохотную ранку, пока Вон только вздыхает и аккуратно перехватывает его руки своими, избавившись наконец от накатывающей волнами боли и вернув небольшие крупицы силы. — Всё хорошо… — В очередной раз еле слышно повторяет Юкхей, расслабляясь и открывая словно пронзённые иглами красные глаза, чтобы взглянуть на совершенно растерянного и, главное ему самому не сказать, испуганного Минхёна, открывшего рот в попытке вывалить на младшего все заученные за последние месяцы немногочисленные бранные слова, — она сама остановится.       Но Минхён не отвечает, опуская голову и запуская обе руки в чужие волосы, марая те кровью и сжимая, чтобы с силой озлобленно потянуть на себя, вновь ненадолго вернув прежнюю головную боль. Но столь же внезапно отпускает, сгибается и легонько ударяется с Юкхеем лбами, находясь непозволительно близко к его крови.       А Вон извиниться хочет за беспокойство, но экономит силы и только немножко ворочается, чтобы о Минхёнов лоб ободряюще потереться. Его трюк сработал, но это крайняя мера, способная устранить лишь парочку мелких симптомов, но не причину, опасная и не столь оправданная, такая, что ещё раз не сделаешь без последствий, но именно сейчас необходимая, чтобы хоть немного ослабить боль и заставить взбесившуюся кровь успокоиться.       — Я наделаю в тебе ещё дырок, если… — у старшего голос дрожит, а слова такие тихие, но звучат громче ночной грозы, раздаваясь прямо около уха, что делает Юкхея таким виноватым и для самого себя противным, — если ещё хоть раз ты будешь дурить без объяснений, — и человек снова не чувствует себя хоть немного лучше, когда бросает короткий взгляд на чужое чуть приподнявшееся лицо, серое и уставшее, измотанное потрясениями, даже если обычно бывшее беспристрастным, — я ведь совсем тебя не понимаю…       — Моя оплошность, — честно признаётся Юкхей, не без чувства вины отводя взгляд. Ему было слишком плохо, чтобы тратить время на оправдания своим поступкам до их свершения, и слишком тревожно за своё будущее состояние, чтобы подробно рассказать сейчас, — прости, я тебе попозже… — кровь уже не хлещет с прежней силой, и в голове так пусто, а дышится всё равно тяжело настолько, что приходится хватать ртом воздух, не получая ни капли больше обычного.       Вон не чувствует, как чужие руки пропадают, но отдалённо слышит плеск воды и шорох тканей перед тем, как лба касается прохладная мокрая тряпица, смывая стремительно сворачивающуюся в мерзкие сгустки кровь. По неровным, мельтешащим движениям понятно, что Минхёну это отнюдь не приятно. Запах железа всё ещё пробуждает ставшие давними воспоминания, не утратившие своего влияния на настоящее. Каждый раз старший о них спотыкается, страшится, что однажды оступится невовремя, растерявшись слишком сильно. То не было привычно.       — Не трать воду, — на выдохе произносит Юкхей.       — Буду.       Если бы не слабость, обуявшая всё тело, Вон бы точно посмеялся, потому что запамятовал, насколько вредным иногда был Минхён. Ему интересно просто, специально ли это, либо же просто черта характера, но складывается чувство, что Юкхею стоило попросить ещё немного воды, чтобы наверняка остаться без неё и сэкономить.       У нелюдя лицо жутко недовольное: брови сведены к переносице, нос задран, а сам он смотрит лишь искоса, будто на самом деле вообще не хочет Вона своим вниманием удостаивать. Неловко просто, что так разволновался, а Юкхею внезапно немного лучше стало, пусть тот и оставался таким же горячим и тяжело дышащим.       Кровь остановилась, и Минхён стёр её как только мог, а затем снова потянулся к фляге, не желая больше ничего слышать. ***       До наступления темноты времени была уйма и парень ломал голову, чем бы себя занять, лишь бы не жалеть об упущенной возможности пройти ещё очень и очень много. Остановка всегда означала лишние траты ресурсов и мгновений, на которые сейчас шёл счёт. С каждым днём становилось всё холоднее, даже если сейчас погода уже ощущалась невыносимой, а преодолённая высота начала давить физически, по Юкхею ударив намного сильнее.       Тот уснул почти сразу, как почувствовал облегчение, и Минхён в своём безделии каждый раз находил минутку, чтобы посидеть рядом и послушать чужое дыхание. Парень обычно был тихим, но сейчас из груди того доносились хрипы на каждом шумном вдохе. Его трогать не хочется — и так видно, что горячий жутко, и неясно, сколько дней продлится это состояние. Ни вперёд, ни назад они так не сдвинутся, но продолжат есть, пить и разводить ставший особенно необходимым огонь. Уже сейчас понятно, что ни на спуск, ни тем более на подъём ресурсов и сил не хватит. Минхён не сможет никуда погнать младшего в таком состоянии, даже если считает то необходимостью. Их план не имеет смысла, если ценой достижения цели станет чья-то жизнь.       Оставаться на месте мучительно и совестно, ничего не делать просто неправильно, особенно когда Юкхей чем-то важным занят. Борется со своим состоянием, пусть и неосознанно, но это уже что-то.       Минхён обращается к выходу, смотрит на уходящий свет, а потом на парня, раздумывая над происходящим. А потом поднимается на ноги, отряхивая свои заляпанные кровью штаны. Не оттирается.       На улице ветра не утихают, но бледное солнце всё-таки светит, заставляя скалы поблёскивать под определённым углом. Красиво, необычно для простых камней, но совсем сейчас неважно. Важнее почему-то проснувшиеся птицы, кружащие где-то ближе к самой вершине чёрным облаком, словно на одном из шипов, далёком настолько, что и не рассмотреть, разлагался чей-то труп. Им здесь делать и ловить нечего, а всё равно зачем-то летают, может, ждут или высматривают. Минхён тоже оглядывается в попытке понять, что же поменялось, но ничегошеньки не находит, снова возвращая своё внимание к стае. Они, наверное, могут в любой момент спуститься к лесу, найти еду и отдых, а потом так же быстро вернуться. Ему бы тоже так уметь, да только признаваться себе не хочется, что тут парень совершенно бесполезен, особенно сейчас.       И вглядывается он в этих птиц долго, наблюдает, как те то приближаются, то снова оказываются так далеко, что и не разглядишь. А потом прозревает, обзаведясь планом, почти обречённым на неудачу, но вполне способным на мизерный успех, и тут же срывается обратно к пещере. Шумно и бесцеремонно, не боясь разбудить Юкхея, он находит лук и стрелы, коих осталось катастрофически мало. Надеется, что этого будет достаточно.       Выбегает на свет и быстро движется к тому же месту, с которого тучу птиц было видно лучше всего, закидывает оружие себе за спину и уже с большей ловкостью карабкается по острым шипам, стремясь оказаться как можно выше и ближе к цели, но всё ещё слишком далеко. Найдя шаткую, неустойчивую опору на одной из обломанных вершин, Минхён хватается за лук, доставая одну стрелу и позволяя ей занять нужное положение перед выстрелом. Это ощущается иначе — тетива изношена и ослаблена, совершенно ни на что не годится, а парень всё равно полон надежд, когда щурится, прицеливаясь к одной из птиц, которую видел лучше всего, прослеживал каждый взмах крыльев и почти наверняка мог предугадать, в какую сторону та полетит.       А с другой стороны…       Он в жизни не попадёт так далеко по быстро движущейся маленькой цели, а если и сама природа решит помочь, то не доберётся до тушки, которая, подхваченная сильным ветром, может упасть хоть с другой стороны скал.       После обречённого вздоха руки опускаются и звучит низкий клёкот. Минхён молчал.       Молчал во всех отношениях, и от того забеспокоился. Он здесь не один, но и вокруг, как ни глянь, ни души. Оглядываться пришлось долго, рассматривать самые тёмные тени среди скал и самые светлые пятна среди облаков. Птицы в небе, камни на земле, Юкхей спит в пещере, но на этом всё, а звук повторяется, словно свести с ума хочет.       Абсолютно всё здесь хочет свести с ума и у этого «всего» получается слишком хорошо. Неудачи, холод, частые проблески надежды, заводящие только глубже в уныние своими безрадостными окончаниями, и неизвестность. Они ведь начали такими воодушевлёнными, пусть и побаивались, а сейчас окончательно опустили руки. Минхён разучился решать проблемы в одиночку, и заметил это лишь сегодня, потратив непозволительно много времени на раздумья перед тем, как действовать. Возможно, теперь Донхёка, при любом потрясении впадающего в ступор, можно было понять. Брат просто беспокоился, чем старший обычно не мог похвастаться, потому как в опасных ситуациях ничего, кроме злости, не испытывал. В нынешней жизни злиться было не на кого.       Шорох перьев раздаётся совсем близко, и парень реагирует молниеносно, тут же разворачиваясь и натягивая тетиву лука, прицелившись к источнику звука, мирно примостившемуся на одном из валунов.       Большая, размером с более, чем половину самого Минхёна, с пёстрой грудью и увенчанной перьями, словно коронованной, головой, птица смотрела своими коричнево-красными глазами без капли страха. Перетаптывалась мохнатыми лапами, клацала длинными закрученными когтями, словно красовалась, а затем махнула крыльями и уселась удобнее, со спокойным и тихим интересом глядя на нарушителя настолько неподвижно, что парень мог бы подумать, что это очередной камень, если бы не видел и не слышал ещё несколько секунд назад.       Ему не нравится, что животное совсем не боится — для Минхёна это, помимо странности, просто вызов и неуважение, откровенное заигрывание с кем-то вооружённым и не обременённым чувством жалости. Незаметно для себя он только сильнее оттягивает стрелу, зажатую меж пальцев, и отводит уши назад, готовясь к выстрелу и не желая больше размениваться на бесполезные переглядывания с жителем Турмалиновых скал.       Вот только птица голову наклоняет, поворачивает и щёлкает клювом, смотрит куда-то очень глубоко, и гарпия теряется. У этой твари глаза человеческие, умные и будто понимающие, не подёрнутые слепыми инстинктами или желанием напасть. Нападает только Минхён, и осознание этого неприятно холодит кончики пальцев. Вон не увидит и не узнает, не осудит за невинно убитую птицу со столь осознанным взглядом, а всё равно что-то мешает, обхватывает с ног до головы и плотно укрепляет под рёбрами тошнотворный скрежет, норовящий добраться до горла и разодрать его изнутри. Впервые он мешкает перед чем-то необходимым для выживания, до этого ни разу не усомнившись в важности даже не самых человечных поступков.       Они переглядываются долго, и Минхён ждёт только, что животному это надоест, что то решится улететь и перестанет казаться чем-то большим, чем просто птицей. Что покажет спину, развязав руки и позволив совершить выстрел без душевных терзаний и мыслей, будто в этой ситуации что-то основательно не так. Чтобы всё было правильно — жертва стремится избежать опасности и отыскать безопасное место, пока охотник идёт по пятам в попытке настичь. Парень хочет понимать, что именно он здесь охотник.       Глаза слезятся — Минхён слишком долго не моргал, чтобы не упустить момента, который так и не наступил, оставив теряться в сомнениях. У него опыта не хватает, чтобы домыслить, почему всё происходит именно так и откуда непонятное чувство жалости. Неопределённости злят, но руки страшно затекли, и нелюдь опускает оружие с тяжелым вздохом, полным разочарования в первую очередь в себе. Не может же он проникнуться симпатией к пернатой просто потому, что видит ту похожей на себя. Лишней, далёкой от птиц в небе, неправильно реагирующей на явные опасности и неверно воспринимающей совершенно понятные ситуации, не предполагающие никаких вариантов.       Он меняется слишком стремительно, так, что перестаёт себя узнавать, а знание себя всегда было единственным, чем стоило дорожить. Заранее знать, как будешь действовать, и какие эмоции будут вызывать любые развития событий, что только можно вообразить. Минхёну горестно от мысли, что он так стремится двигаться вперёд, при этом искренне желая оставаться на месте.       Сегодня он осознанно выбирает себя, решаясь все-таки убить птицу, но вопрос лишь в том, получится ли всегда поступать именно так, куда бы жизнь ни закинула.       ***       Юкхей спал неспокойно, то и дело возвращаясь в болезненное сознание. Смотрел на мельтешащий огонь и снующий из угла в угол тёмный силуэт, не видя ни того, ни другого. Отчётливо чувствовал запах крови, не зная, своей ли собственной, и от этого видел множество коротких снов, полных неприязненных картинок и жестоких мотивов. Просыпаясь, он не мог облегчённо выдохнуть из-за боли, тут же стремясь вернуться в забытие, теперь уже награждающее другим, не менее отвратительным сном, полнящимся отрывками из жизни, где хоть как-то доводилось видеть жестокость. Где приходилось в ней участвовать. Всё это мелькало, не дозволяя отдышаться и не давая перерывов, чередовало кошмары с не менее пугающей реальностью, полной тошнотворных запахов и непроглядного мрака.       Он лишь отрывками помнит холод, касающийся лба, пропахшие кровью когтистые руки, скользящие по лицу. Минхён находился то в одном конце пещеры, то в другом, а иногда глаза подводили, показывая старшего в нескольких местах сразу. Его присутствие было едва уловимо, но ощущалось постоянно накатывающими волнами тепла всякий раз, как парень присаживался рядом. Кормил чем-то странным и жёстким, часто горячим, таким, что в их пожитках не могло заваляться, поил остатками воды, не обращая внимание на бессвязный бред о бережливости.       В месте, куда солнечный свет не доставал, день и ночь перемешались друг с другом, оставив Юкхея в короткие моменты прояснения теряться в догадках, сколько же они провели в этой пещере. Он так долго лежал на одном месте, что камни под спиной больше не холодили, либо нагревшись, либо остудив самого человека настолько, что тот перестал чувствовать. Он почему-то думает, что Минхён точно покидал пещеру, но ни разу не застал момента, когда того не было рядом. Видел, как он таращился, даже когда был отвёрнут, и никакой из кошмаров не пугал Вона сильнее мысли, что Минхён наблюдает всегда, чего-то ждёт и всё это время испускает запах крови.       В моменты, когда удавалось отойти ото сна и повернуть голову, он видел остатки хвороста, перемешанные с серыми перьями, коими был обложен с ног до головы. Сейчас он находился в уродливом, топорно сплетённом подобии гнезда, в котором всегда было то тепло, то невыносимо жарко, но холодно — никогда. Не помнит, в какой момент стало тяжелее, но перед глазами красного стало больше, пока сам Минхён окрасился в грязно-белый, сделав свой силуэт не по-человечески деформированным.       Отдав свой плащ, друг реже стал показываться на глаза, но его собственный взгляд никуда не исчез. Перед Юкхеем то и дело появляются ставшие шире плечи и неестественно обтянутые рубашкой едва движущиеся руки. Треск костра стал раздражать, а со стороны, куда взгляд не дотягивался, иногда доносились тихие влажные звуки, напоминающие чавканье. Воды во фляге всегда было ровно столько, сколько оставалось в прошлый раз, когда давали пить. Минхён перебивался чем-то другим, и Юкхей не хотел думать, было ли это связано с пропитавшим чужие ладони запахом животной крови. Среди скал ничто не шло как задумывалось, зато время перестало иметь ценность, слившись в один единственный невероятно долгий день.       Вон впервые осознанно открыл глаза через две долгие ночи, тут же полноценно ощутив, сколь сильно ослаб за дни, проведённые лёжа среди камней. Спину тянет, всё тело обуяли жар и тяжесть, а нос что-то щекочет, но рук не поднять, чтобы почесать.       Однако эти «жар и тяжесть» не были остатками отступающей болезни. В лицо парня упиралась тёмная макушка, пока сам Минхён полностью скрывался под бордовым плащом, которым накрыл их обоих, пока сам устроился сверху, чтобы обогреть или, возможно, своим присутствием просто заставить чувствовать себя неловко в отместку за долгие дни молчания.       Заслышав, как ускорилось чужое сердцебиение, старший поднял взъерошенную голову и окинул Юкхея оценивающим взглядом, долгим и вымученным. Его тут же захотелось в благодарность приобнять, обхватить покрепче и уложить обратно, чтобы в сознании полноценно ощутить какого это, когда о тебе заботятся.       — Как ты?       И Вону сразу намного лучше, и тело будто совсем не ломит, а у Минхёна глаза не такие уж пугающие, хоть и смотрят всё так же упорно.       — Пока ты не спросил, — парень пытается приподняться и лишь теперь чувствует, что лежащий сверху старший весил не так много, как ощущалось, — было хуже.       А Минхёну большего не надо — он сразу же подрывается, утягивая за собою плащ и заворачиваясь в него так, чтобы точно не дать разглядеть того, что находилось под ним. Смотрит на выход, умело застёгиваясь, и присаживается неподалёку.       — Дай мне минуту и продолжим путь, — Юкхей упирается руками позади себя, чувствуя под ладонями мягкие перья, среди которых были и пёстрые. Теперь он понимает, что старший изловил какую-то птицу, и дни, проведëнные в забытии, больше не кажутся столь кошмарными.       Его грызёт совесть за один лишь факт потери колоссального количества времени, проведённого лишь в бесполезной трате таких драгоценных сейчас еды и воды.       — Нет, — звучит в ответ коротко. Минхëн не поворачивается даже, чтобы не вызвать негодования и не дать момента воспротивиться, но Вон всë равно находит для этого время.       — Мы зашли так далеко не для того, чтобы отступить, — ему тяжело даëтся даже положение полусидя, но, тем не менее, силы бороться откуда-то есть, — это важно.       — Для кого? — а старший серьëзнее некуда, даже не поднимаясь со своего места уверенно собирает вещи и скидывает их ближе к выходу, пусть и понимает, что прямо сейчас выдвинуться не получится, — ты здесь просто так. Потому что ищешь, куда податься, — Юкхей не знает, в какой момент Минхëн так многое понял, и от этого чувствует себя лжецом, потому что всë так и было, — а будь важно для меня, так я бы бросил тебя и пошëл один, потому что могу выдержать, — он замолкает, думая, имеет ли право вообще говорить такие вещи, но сейчас считает как никогда важным указать на врождëнную разницу между ними, расставившую непреодолимые барьеры, — а ты не можешь.       Наверное, Минхëн и правда отсюда, раз пострадал лишь где-то глубоко внутри, и то лишь потому, что Вон долго в себя не приходил, оставаясь измученным отголоском прежнего себя, болезненно стенающим и обливающимся потом. Он искренне боялся, что человек не преодолеет своё состояние, оставив одного и вновь окунув в безрассудное выживание, лишëнное эмоций, что стали такими близкими.       Юкхей же, казалось, и двух шагов к вершине сделать не сможет, не свалившись снова. Рисковать собой не страшно, но…       — Не важно, как высоко я заберусь, если сделаю это в одиночку. Не заставляй меня испытывать это.       — Знаешь, — с улыбкой говорит Юкхей, укладываясь обратно после неудачной попытки встать, которая, к удивлению, не вызвала разочарования, — если бы ты продолжил говорить, что человек… Я бы точно поверил.       А Минхëн в жизни не помыслил бы, что будет рад слышать подобное, но именно сейчас эти слова ощущаются доказательством их близости. Он всë ещё не может поверить, что с Воном удалось бы так хорошо поладить, пыказывай он открыто своë происхождение. Незаметно для себя пернатый улыбается, опуская голову в примирительном жесте, и больше не хочет ни характер показывать, ни смотреть со злостью, чтобы на свою сторону склонить. Сейчас всë очень правильно, так, как должно быть, невзирая на плачевное состояние обоих и измотанные нервы.       — Но ушки у тебя все-таки замечательные.       И теперь нелюдь думает, что мог бы ускорить спуск, просто спихнув парня со скалы.       ***       Выдвинулись только на следующий день, чтобы дать Юкхею время прийти в себя и твёрдо встать на ноги. Тот всё ещё оставался куда более тёплым, чем Минхён привык, при первой же попытке подняться чуть не вернулся в исходное положение, но выглядел, пусть и болезненно, весьма целеустремлённо, хватался за всё подряд, лишь бы удержаться от падения под тяжестью собственной головы. Минхён, конечно, не позволил тому взять даже малой части из всех тех вещей, что они тащили с собой, взгромоздив измельчавшие за подъём и затянувшийся привал, но заметно пополнившиеся благодаря странной птице запасы на себя, найдя в этом кучу недостатков и всего одно достоинство — теперь жестоких порывов ветра можно было не бояться. Но в молчаливой битве за оружие позорно капитулировал, не сумев в нужный момент дожать младшего ни недовольством, ни аргументами, кои человек не расценил хоть сколько-нибудь важными.       Вон, едва попав на свежий воздух, вдохнул полной грудью, пошатнувшись от накатившего головокружения, но после пары неподвижных мгновений вернул себе ощущение пространства, оборачиваясь на Минхёна, повёрнутого спиной и устремившего взгляд к вершине. Тот, будучи не таким уж высоким, увешанный сумками, со ставшим совсем небольшим тюком веток в руке, выглядел забавно, но вместе с тем отчего-то одиноко. Понурые плечи, опущенные уши и запрокинутая голова. Он казался уверенным, когда заявил, что пора возвращаться, но сейчас видно было, что такое решение далось не столь просто, как выставлялось. Юкхею хочется спросить, не показывались ли костры за эти ночи, но он учтиво молчит, потому что догадывается о положении дел.       Они ничего не достигли.       Зашли так далеко, даже не приблизившись к вершине, не найдя ни безопасности, ни настоящего дома чёрных гарпий, ни даже доказательств их существования. Не узнали, где находится община, в которой Минхён очень надеялся отыскать брата, потеряли лошадь и почти готовы были невольно остаться здесь навсегда. Это было во всех отношениях неудачное путешествие, только приблизившее зиму и ещё более суровые холода, от которых предстояло прятаться. У Юкхея на такой случай плана не было — он никогда не смотрел настолько далеко, и чувствовал необходимость обсудить это прямо сейчас. На постоялых дворах останавливаться опасно, скитаться по заснеженным лесам и того хуже, а выбор у них невелик.       Но разве может он сказать хоть что-то, когда Минхён дёргает ухом и медленно поворачивает голову, глядя из-за собственного плеча с досадой. Младший только вздыхает и кивает туда, вниз. Откуда они пришли, и куда волею судьбы должны были вернуться, не принеся с собой ничего, кроме безысходности.       Так, без слов и обсуждений начался путь к лесу, затянувшийся на четыре дня. Вону требовался частый отдых, на который зазывали головные боли и тошнота, просыпающиеся каждые несколько часов непрерывной ходьбы. Он начал плохо спать, часто вообще не мог глаз сомкнуть, лениво наблюдая за Минхёном, который едва ли сидел на месте — то повыше заберётся, чтобы подальше посмотреть, то поближе сядет и пялится, трогает за лоб и ерошит волосы, в которых кое-где ещё виднелась застывшая кровь, которую старший аккуратно доставал, зажав меж пальцев.       Эта забота была очень неловкая и неумелая, часто с отведёнными взглядами и мыслями, находящимися где-то далеко, будто Юкхей просто неудачно под руку подвернулся, раз валяется где попало, и пусть теперь терпит маленькие поползновения в свою сторону. А всё равно даже сквозь недомогание радостно.       Во сне Вон странно хрипит, и Минхён то и дело прикладывается к его груди, чтобы понять, откуда звук доносится, но задерживается так куда дольше нужного, чуть не расслабляясь сильнее необходимого. Парень всё ещё в темноте высматривает хоть какой огонёк, но так ничего и не находит. Пытается заранее разглядеть, где беспрепятственно пройти можно, чтобы не петлять вокруг каменных шипов, теряя драгоценное время и подвергая жизнь человека опасности. Каждую ночь, проведённую на улице, он укладывал в голове все тропинки, запоминал, какие из них самые короткие и пологие, самые безопасные для спуска и ведущие как можно ближе к месту, где оставили «ненужные» вещи. Стоило Юкхею прийти в себя, как парень вёл по составленному недавно наиболее удачному пути, отчего и продвигались без происшествий.       Младший, вынужденный тащиться за чужой спиной, поверить не мог, что действительно заимел рядом с собой кого-то, на кого мог положиться, в противовес озлобленному и недоверчивому пареньку, которого встретил почти полгода назад, очень слабо надеясь, что хоть разговор с этим человеком получится. Юкхей всё же не думает, будто Минхён изменился, потому что тот всё ещё порой смотрел по-странному, не считал нужным отвечать, если не хотел, да и на других людей реагировал очень уж плохо, тут же становясь колючим и ещё более неприветливым. Однако теперь Вон думает, будто ему мало дела до «других людей», пока с ним старший был действительно живым и заинтесованным, порой становясь ответственным и действительно походящим на старшего брата. Из самого Юкхея старший брат на редкость поганый, раз он едва помнит, сколько лет оставшемуся в замке младшему, что вынужден был терпеть ополоумевшего отца.       Они планируют выйти к лесу на следующее утро. Холодная ночь опустилась, и снова это ощутилось не меньше, чем самым настоящим предательством, будто до этого никогда не случалось, чтобы солнце заходило за горизонт. Минхён сжигает последние сухие ветки, всего за какую-то пару дней приноровившись делать это почти быстро. Ему нравится, как после наблюдения за искрами перед глазами плывут белёсые пятна, и запах кремня кажется тёплым и успокаивающим среди воздуха, промозглого настолько, что глотку на вдохе раздирает. Здесь уже слышится шум листьев, редкие и сонные стрекотания умирающих сверчков, но всё это слишком далеко, чтобы полноценно насладиться близостью с местом, куда хотелось вернуться.       У Юкхея глаза и нос красные, сердце слишком быстро бьётся, мешает своим ритмом находиться даже в относительном покое. Никто не берётся допить жалкие остатки воды в рассчёте, что это сделает второй, даже если кому-то из них они явно нужны сильнее. Минхён не впервой — до встречи с Воном иногда дождей приходилось ждать неделями, а идти искать какой ручей он считал неоправданно опасным, пусть на самом деле просто не хотел покидать прокажённый лес, чтобы Донхёк следом не увязался и не решил внезапно, будто ему можно далеко ходить. Разумеется, нельзя, но исключительно из соображений безопасности, отчего и сам Минхён себе лишнего не позволял, чтобы случайно не дать себе больше свободы той, которую дозволял Донхёку.       Сейчас, когда прошлое рассыпалось, сменившись куда более радостным, пусть даже и не каждое мгновение, настоящим, и не поймешь, сколь неправ был Минхён именно в своём желании оградить брата от внешнего мира. Он всё ещё думает, будто пострадали бы они оба гораздо раньше, если б только были достаточно глупы, чтобы перестать скрываться.       — Я нашёл кое-что, — негромко начинает старший, доставая из сумки книгу и протягивая её Юкхею, который, судя по пересохшим губам и сбитому дыханию, едва ли был настроен на чтение, но всё равно учтиво принял вещь из чужих рук, расположив её на коленях, — открой и потрогай страницы.       А тот книгу повертел, полистал, поводил ладонями, поднёс поближе к огню, чтобы рассмотреть, может, чего интересного, но потом пожал плечами и поник.       — Не понимаю.       И Минхён привалился поближе, нависнув над бесцветными картинками и почти соприкоснувшись своим лбом с Юкхеевым, тут же ощутив тот же жар, что и дни до этого. Парень прищурился и пальцами коснулся строк, исследовал всю страницу, а затем в случайном порядке перелистнул и повторил.       — Вот тут, — и упёрся когтистым пальцем под одну из букв, произношение которой смутно помнил, — и дальше. И перед ней тоже есть. Везде.       Вон не совсем понял, что вообще должен заметить, но чужой красноречивый взгляд… Ох, он бы хотел вечно лицезреть, как Минхён смотрит то на него, то в книгу, и с каждым разом всё более недовольно, а потом закатывает глаза обязательно и ещё упорнее в страницу тычет. Парень и не думал, будто начнёт понимать настолько расплывчатые жесты, но сейчас он улыбается и совершенно уверенно накрывает своим указательным пальцем чужой, и тот тут же выскальзывает, пропадая.       — Погоди-ка, — внезапно озаряет Юкхея, начавшего сначала несмело поглаживать страницу, а затем уже с интересом штудировать каждую неровность с самого начала книги.       Ощущение, будто игольным ушком продавили, либо чем-то достаточно тонким, чтобы видимых следов не оставить, но всё же не острым, чтоб совсем уж не проткнуть. Как бы невзначай взгляд падает на вцепившиеся в уголок обложки когтистые тонкие и бледные пальцы. Симпатичные, утончённые, вполне подходящие для подобного дела, но навряд ли способные на такой мелкий труд. Да и читать Минхён совсем не умеет, в чём была смелость признаться лишь про себя, чтобы случайно не обидеть.       Ему бы что-то пищее отыскать, чтобы собственные догадки подтвердить, но в длительный поход Юкхей отправлялся не как образованный беглый принц, а как неряха-неуч, не захватив с собой совершенно ничего похожего. Мечется взглядом по округе — вдруг среди скал завалялось перо да склянка с чернилами. Не к удивлению, но к досаде исход был очевиден. Свободной рукой парень потянулся к костру, тут же получив лёгкий шлепок по ладони и неодобрительный взгляд. Минхён ему ещё меньше доверять начал после того, как Вон кровь пустил, чтобы немного на состояние повлиять. Теперь, должно быть, думает, будто младший совсем дурной и вредить себе хочет совершенно без причины.       — Подай уголёк, пожалуйста.       И разносится тихое, будто на пробу, протяжное «а-а-а», после чего между пальцев довольно скоро оказывается зажата тонкая обугленная веточка. Юкхея забавляет то, как Минхëн действительно искренне пытается подражать людям, в частности ему самому.       Но друг забывает просто, что человечность не состоит из коротких моментов, поэтому своим последующим взглядом, полным неприкрытого, слишком навязчивого и от этого неприличного интереса, направленного ко книженции, тут же рушит и без того криво собранную картинку.       А Вону и не нужно, чтобы старший был картинкой с изображением человека.       — Мëрзнешь? — спрашивает парень, пододвигаясь так, будто места рядом с ним до этого не было.       — Нет, — почти честно отвечает Минхëн. Он, конечно, подмерзает, но не так уж сильно, чтобы жаловаться, а вполне привычно, даже поменьше, чем мог бы в родном лесу, будучи без одежды.       Но Юкхей рядом с собой ладонью похлопывает, приглашая присесть, и второй тут же жалеет, что не приврал немного, ведь оттуда явно видно лучше, что человек этой маркой палкой скоблит по бумаге.       Только поэтому Минхëн плюхается под чужим боком, мгновенно ощущая ненормальное тепло. Это каждый раз слишком тревожно, настолько, что заставляет в чужое лицо взглянуть, но Вон, находясь слишком близко, только чуть голову поворачивает и улыбается довольно. Его рука где-то под талией, а свободная ладонь мягко обнимает за бок. Теперь ещë и жарко.       Парень, зажав уголь тремя пальцами, другими двумя прощупывает страницу, а потом тут же пролистывает до форзаца и оставляет букву, по виду не похожую ни на одну из тех, что доводилось видеть в самой книге. Этим он немало усложняет восприятие старшего, который знать не знает, что такое «почерк», и даже среагировать не успевает, как тут же появляется вторая буква. Процесс не быстрый, но наблюдать, чувствуя под своей спиной ненавязчиво поглаживающую руку, действительно приятно настолько, что в сон клонит. А Юкхей всë шелестит страницами, сверяется, иногда случайно пропускает незаметные точки, но обязательно возвращается к ним позже, добавляя букву уже над словом. Спустя десяток абзацев показывается полноценная строка, совершенно не несущая никакой информации, но явно дающая понять, кому же адресовано столь изящно зашифрованное послание.       — Вот же умный сукин сын, — выдаëт Юкхей без капли злости, но преисполнившись изумлением, пока не закрывает себе рот перемазанной в угле ладонью.       Минхëна постоянные повторения сморили настолько, что тот тихонько уснул, сделавшись меньше и уперевшись щекой в сильное плечо. От взгляда на него, уже не такого серьëзного, совершенно бесшумного и доверившегося настолько, чтобы ослабить бдительность, голова будто совсем не болит, и только осторожно подбородок на его макушку умостить хочется.       ***       Ожидания не оправдались и лишь ближе к следующему вечеру удалось ступить на землю, затвердевшую от опустившихся морозов. Лужи, оставшиеся после недавней грозы, покрылись тонкой коркой льда, и Юкхей, едва ли хоть немного ставший выглядеть получше, целенаправленно шёл от одной к другой, чтобы под ногами хрустело. Минхён упорно делал вид, что не занимается тем же самым.       Им обоим дышать стало намного легче, даже если общее настроение мало изменилось — они всё ещё замёрзшие и голодные, смертельно уставшие и не имеющие возможности передохнуть. Нужно забрать вещи и двигаться дальше, поймать кого-нибудь и найти воду, чтобы хорошенько отмыться от запаха крови и пещерной плесени, а потом уже решать, как дальше жить и спасаться от природы.       — Есть предложение, — Юкхей был озабочен их бездомностью куда больше, потому что его человеческое тело на поверку оказалось чуть слабее перед лицом непогоды и болезни, но вот друг его, будто не желая ничего слышать, выставил ладонь, так и не обернувшись на наклонившегося за их вещами парня, зато уставившись в лесную чащу, начинавшуюся как раз там, где пришлось притормозить.       Вон учтиво заткнулся, выпрямившись и закинув одну из сумок на своё плечо, тут же попытавшись тоже что-нибудь углядеть. Чужая рука медленно опустилась, тут же бесшумно скользнув на рукоять лука, пока вторая пальцами уцепилась за одну из всего четырёх оставшихся стрел, спрятанных в колчане под плащом. Юкхей ничего не видит и не слышит, но по тому, как медленно, чуть заметно потрясываясь, одно из Минхёновых ушей отводится назад, понимает, что единственный здесь не приспособлен для выживания в лесу.       Вопрос лишь в том, собирается старший нападать или же защищаться.       Из-за деревьев доносится хруст первого льда, и совсем близко слышится скрип натянутой тетивы и треск рубашки, норовящей разойтись по швам на рукавах от желающих раскрыться перьев. Юкхей молчит, не дышит даже, и без того будучи почти синюшным, замирает в той же неудобный позе с опорой всего на одну ногу, стремящийся из-за этого наклониться куда-нибудь, чтобы опереться да хоть о воздух. Ветви в паре десятков шагов перед путниками движутся, словно само дерево на четырёх лапах ступает осторожно, сливаясь с высокими кустарниками. Разве что голое среди пожухлых листьев, слишком правильное среди хаотично растущих веток, и сверкающее карими глазами.       — Лошадь? — тихо, как только может, спрашивает Минхён, так и не отведя взгляда от показавшегося животного, но в непонимании сделав два шага назад, расширив глаза от удивления. Он же вообще никогда подобного не видел, чтобы тощая пятнистая лошадёшка с облезлым кустом на голове среди леса разгуливала.       Вот только «лошадёшка», едва лишь повернув голову на неаккуратно кинутое слово, тут же подпрыгнула, словно ту что-то за копыта схватить пыталось, и дала дёру в чащу, да так резво, что Минхён едва среагировал, тут же пустив стрелу ей вдогонку, пока отмерший Юкхей едва успел моргнуть, чтобы не видеть, как пронзает несчастное животное.       Открыв глаза, он уже не находит копытное, зато прекрасно видит, как бордовое пятно стремительно удаляется в лес, чтобы догнать не поддавшуюся дичь. Парень топчется на месте, потом недолго стоит, чтобы побороть головокружение, ругается про себя и бросает обратно всё недавно поднятое, в раздражённых чувствах отправляясь следом. Он вообще считает, что раз промахулся, то так тому и быть, небеса хотят жизни для зверя, а в лесах и полусонных белок полно, чтобы тратить половину дня на выслеживание добычи.       Минхён бежит за раненым в ногу животным, почти сразу обломавшим стрелу об одно из деревьев. Теперь действительно нет ни единой причины продолжать — не догнать ведь, а среди зарослей не развернуться нормально, чтобы ещё раз выстрелить, и уж тем более попасть, пока это нечто виляет, удирая на трёх копытах. Но всё равно продолжать движение хочется, раз удалось подбить. Нельзя оставлять дело, не доведённое до конца, без должного внимания — это просто позор, не меньше. Он слышит, как Юкхей вяло идёт где-то позади, иногда оборачивается, чтобы найти того взглядом и убедиться, что всё в порядке и лес не разделит их, но жалеет об этом после, кажется, четвёртого повторения одного и того же движения, ведь, снова вернув внимание к животному, видит лишь, как то высоко подпрыгивает, а потом пропадает где-то внизу, и шорох последней травы сменяется недолго продлившимся стуком копыт о камни, стихнувшим, сложно поверить, где-то под ногами.       От удивления парень почти забывает, как двигаться, и, оказавшись в том же месте, не замечает, как падает, пролетая два своих роста и болезненно приземляясь на неуспевшие вовремя согнуться ноги, в очередной раз вспоминая, сколь неприятно это может быть. Опять до самого позвоночника пробрало, заставив согнуться и окончательно потерять смысл этого преследования под тяжестью неприятных ощущений. Нелюдь стискивает зубы и весь скручивается, оседая на землю и тяжело дыша. Ему бы просто подождать немного, пока колени перестануть ныть, а с поясницы спадёт ощущение, словно её туго перетянули куском плотной ткани, заблаговременно накидав в складки острых камней. Вот тогда можно будет взять всё своё мужество в кулак и вернуться к Юкхею, пристыженно признавшись, что всё плохо, зверюга убежала, стрел стало на ещё одну меньше, а сам Минхён будет хромать где-то до утра, потому что не умеет смотреть под ноги. Положение дел, с какой стороны ни глянь, позорное.       — Ты как там? — слышится сверху обеспокоенно, заставляя вздрогнуть и поднять голову.       Но на том большом камне, с которого довелось неловко соскользнуть, никого не было, а звук торопливых шагов прозвучал по кругу, остановившись тёплой ладонью на макушке.       Они на краю крохотной поляны, почему-то находящейся на почти двенадцать футов ниже остального леса, обложенной по краям огромными камнями, покрытыми побледневшим от холода мхом и приютившими в щелях небольшие кусты. Юкхей спустился более безопасным способом и сейчас осторожно присел рядом, поглаживая по спине и заглядывая в недовольно лицо.       — Олень был, — произносит он в попытке хоть как-то поднять настроение, — успел рассмотреть?       — Некрасивый, — едва скрывая злость, болезненно шепчет Минхён, но Вон то знает, что то не более, чем обида на неудачу, и ободряюще улыбается.       — Мне тоже не понравился.       Ещё пару минут они сидят молча на промёрзлой траве — в местных лесах всегда зимою много зелени, спрятанной под толщей снега, потому в некоторых местах она даже не утратила своего цвета. Пора продолжать путь, пока солнце не село, найти ночлег поуютнее и обязательно воды, но старшего интересует совсем другое.       Не мог же этот «олень» просто раствориться в воздухе или выйти из круга незамеченным. Лишь только ощутив силу в конечностях, он поднялся и оглянулся, шатко обошёл поляну из стороны в сторону, потом мимо каждого камня и кустарника, заглядывая ещё и за них.       Юкхей хочет сказать, что они зря тратят время, но чужой силуэт внезапно теряется среди листвы и шорохи быстро стихают, что подначивает вскочить и в три шага оказаться на затоптанной траве, где последний раз стоял Минхён перед тем, как совершенно внезапно пропасть из виду. Вон тихо зовёт, но ни словечка в ответ не получает, только старший из куста голову высовывает и смотрит как-то странно, слишком уж впечатлённо и почти напуганно, чем заставляет страшно заинтересоваться.       — Олень в норе.       — Неправда, — недоверчиво выдаёт Юкхей, совершенно точно уверенный, что олени крайне далеки от норных животных.       — А я говорю, — не унимается второй, выходя, наконец, на свет, и отодвигая рукой один из кустов, чтобы показать здоровенную зияющую дыру за ним, — олень в норе.       Вону противопоставить совсем нечего, только обречёный вздох наружу рвётся, и голова болеть сильнее начинает. Не знает он, как доказать, что не место копытному ни в какой норе, ни тем более в пещере, которыми сам парень, признаться, сыт по горло. Он долго подбирает слова, чтобы помягче отказать, устало трёт переносицу, но там в глубине, где-то очень далеко холодом поблёскивает что-то странное, а запах такой, каким несёт от Минхёнова плаща. Плесень и животная кровь.       Они всё ещё не покинули Турмалиновые скалы.