Турмалиновые скалы

      История Юкхея кончилась тем, что они с Минхёном опёрлись спинами на два близко растущих дерева и неотрывно смотрели друг на друга. Вернее, смотрел только старший, тогда как Вон то почешется в десятый раз, то руки сцепит, то начнёт палку в пальцах крутить, и взгляд то туда, то сюда, словно места себе найти не может.       Так и было, а виной всему повисшее молчание. Минхён не мог примерить подобную ситуацию на себя, и положение дел усложняло ещё то, что чужой рассказ был немало жесток, тогда как сам Вон выглядел и звучал нарочито расслабленно, много жестикулировал и даже умудрялся улыбаться на особенно неприятных для себя моментах, чтобы к жалости случайно не воззвать. Это сильно путало и лишало тех немногих ориентиров, на которые привыклось опираться в общении с человеком.       И они могли бы сидеть до бесконечности, не зная, как друг с другом сойтись, если бы Минхён не осознавал прекрасно после всех месяцев, что общение строят всегда двое, и не только на Юкхее должна лежать эта ноша.       — Мой брат с ним, — и он не знал, как должен чувствовать себя от осознания, что Донхёк находился с кем-то, кого Вон не понаслышке знал и вспоминал с неохотой, пока сам Минхён не был уверен, что даже имя это сможет без ошибок выговорить, — у Доёна мешок с перьями, а там я увидел знакомое. Он сказал, что это твоего Хуана дело рук, и что он там кто-то важный. Даёт перья в обмен на безопасность.       Юкхей нахмурился, хотел с недоверием посмотреть в лицо друга, но у того причин врать больше совсем не было, поэтому пришлось только ладонью пульсирующий болью лоб накрыть, заметно нагревшийся от напряжения. Человек молчит, дышит тяжело и смотрит в глубины мёртвого леса, однако отвлечься никак не может, не понимая, что такого важного мог упустить, чтобы думать, будто его некогда гувенёр больше не существовал и столкнуться с ним не придётся даже на словах.       — Ренджун же не лесной совсем. Он родился в городе и не знаю, мог ли десять лет прожить где-то там, не рядом, — он совсем не хотел обсуждать это создание. Поначалу оправдать пытался, верил безоговорочно в чистоту помыслов и невиновность, потому что ни в ком более поддержки не видел, но с возрастом начал думать иначе. Выбора не осталось, когда пришла мысль, что если не Хуан, то никто другой это быть не мог. Никто другой не секретничал бы с ведьмой из деревни, которую отец обвинил в покушении на жизнь королевы, не подобрался бы столь близко к матушке, не остался бы с ней на ночь и не сидел часами над остывающим трупом. Никто не был так близок к власти.       — Ты сказал, что Доён честный.       — К сожалению, — согласился Юкхей, раздосадовано покивав головой. Ему не жаль, что Ренджун сумел выжить в незнакомом для себя мире, но что сам парень от этого должен был чувствовать? Он помнит только удаляющийся силуэт и как на долгие годы остался совершенно один, а смерть матери будто и вовсе не причём. Важнее был сам факт предательства от кого-то столь близкого.       Они вновь недолго сидят в тишине, а младший изо всех сил пытается не думать, но боится. Знает, что Минхён от своего не отступится, потащится к гарпиям, чтобы брата найти, а Юкхей не сможет не пойти тоже, даже если последнее, чего желал на свете — встреча с предателем. Не может представить, как снова спустя целое десятилетие будет смотреть в лживые чёрные глаза, как сдержится и не выкажет, что надеялся на возвращение долгие годы, пока надежду не потерял, в противовес ей поселив в своей душе недоверие к случившемуся несчастью и отречение от воспоминаний о былом.       — Доён сказал, что там Донхёк в безопасности.       Минхён сам себе не признаёт, что именно хочет этим сказать и к чему клонит, поэтому замолкает. Смерть так давно не преследовала, боль не беспокоила, но отчего-то не получалось быть всецело не терзаемым ничем. Если доводил не голод, то собственная полная мыслей голова. Самому себе трудно поверить было, но Минхён искал оправдание, причину не идти, потому как чувствовал себя слишком далёким, кому средь остальных пернатых не место. В той общине ведь Ренджун, о котором до этого дня Юкхей с таким благоговением рассказывал, красивый даже на старом выцветшем рисунке, и младший брат, и без того словно нарисованный.       Сам Минхён себя видел не более, чем общипанной курицей, по чьей неосторожности на гарпий люди озлобились. И как же он появится пред сородичами, посмотрит в их глаза, будучи тем, кто руку к их несчастью приложил? И как Донхёк смотреть будет на брата, если тот придёт в компании того, против кого всю жизнь был настроен и ревностно ограждал. Минхён предал всё, во что верил до этого, и своим нежеланием продолжать путь топтал последнее.       — Как ты решился уйти, зная, что в тебе нуждаются?       — Перестал думать, будто всё зависит только от меня, — Вон сидел недвижимо так долго, что почти перестал чувствовать ноги, однако же и пошевелиться не хотел, боясь что-то важное упустить, — отец возлагал на надежды из корысти, его бросить было нетрудно, а братец мой... Ох, как много времени понадобилось, чтобы понять, как был неправ, полагая, будто без меня его мир рухнет. Но люди должны куда-то уходить ради самих себя, даже если решаются долго.       — Ты не сразу ушёл из дома? — осторожно спрашивает Минхён, сталкиваясь, наконец, с другом взглядами, и своего больше не отводит.       — Нет, конечно, — тихо посмеивается младший, представив почему-то, как ему, маленькому и дурному, пришлось бы выживать в тёмных закутках улиц ближайших городов, с невинным видом проходить мимо незнакомых селян, имея при себе здоровенный меч и горсть золотых монет, — я долго рискнуть не мог, и только чуть больше года как остался один. Было непросто поставить себя на первое место, но ничто не заставило меня остаться.       — Но ты остался, — в глубине тёмных глаз сама проницательность, несмотря на которую Юкхей всё равно не до конца понимает, как мог остаться, если по-настоящему и взаправду ушёл, — ты всё ещё в королевстве. Почему?       И у него очень много причин перестать ходить вокруг да около, ждать изменений, но никак не способствовать им в рассчёте, что всё само разрешится, и из страха, что придётся забыть обо всём, о чём с детства мечталось.       — Не знаю, — это не было до конца правдой, потому что Вон знал слишком хорошо, но никак не мог признаться самому себе, что слепо действовать ради одного только собственного блага считал неправильным. Разрывался между тем, чтобы смотреть за крахом, но быть в безопасности, и тем, чтобы рискнуть, наверняка пострадав, но с совсем малым шансом на успех помочь кому-то ещё. Выбор не был равноценным, — у меня не хватает духу покинуть родину в одиночку, особенно, когда на меня всё ещё возлагают надежды.       — Мне показалось, что чужие надежды тебе в тягость, — Минхён от безделья нащупал подле себя книгу и дальше от себя отодвинул, зато к Юкхею чуть повернулся, опираясь теперь о ствол не спиной, но одним плечом, за чем последовало едва слышное шуршание. В рукавах рубахи с каждым днём становилось всё теснее.       — Ещё как, — охотно согласился парень, мягко улыбнувшись. Почему-то каждый раз, как Вон говорил о чём-то со скрытой серьёзностью, на него хотелось смотреть неотрывно, — но это вовсе не значит, что у меня хватит сил навсегда отречься от всего, чем дорожу. Особенно, когда ты не захотел уехать вместе со мной.       — Я то не захотел? — недоверчиво переспрашивает старший, на что получает удовлетворительный кивок, и не может сдержать своей улыбки, потому что с чего бы всё снова упёрлось в его скромную персону, — ты много говоришь о том, чего хотят или не хотят другие.       Странно, но оба они немало расслабились, и даже Юкхей чуть скатился вниз по стволу дерева, развалившись как можно удобнее, даже если в этом лесу комфорта добиться было слишком уж тяжело.       — Но я редко слышу, чего хочешь ты.       А Вон хочет слишком многого. Воли и избавления от страхов, возможности самому за себя решать, строить судьбу, которая будет в угоду ему, а не окружающим, но не наперекор, а так, чтобы жилось без сожалений. Хочет найти тихое место, освоить десятки ремëсел — на сколько жизни хватит, состариться, даже если некрасиво, и умереть в постели, когда наступит час. Он хочет свободы, но это столь расплывчатое желание, что словами и не описать.       — Хочу поцеловать тебя снова.       Так просто далось осознание, что в многогранной свободе одна из граней была именно такой. Ещё хоть раз прижать к себе нечто ценное и дорогое, порой вредное и закрытое от окружения, но поддавшееся именно ему. Минхëна, который ни в одно общество не вписывается, в себя не верит и тоже наверняка чего-то желает. То была свобода быть рядом с тем, кого выбрало сердце, а у Вона оно такое непослушное, громкое и навязчивое, постоянно выстукивает в скором темпе, торопит любить. Он хочет свободы не для себя, но для них.              И старший взгляд отводит, будто бы нисколько не смущëн, но его отрастающие уши, виднеющиеся из-под волос, заметно краснеют, чем заставляют Юкхея расплыться в улыбке. Ему неловко было сказать это вслух, и ощущал он себя полнейшим дураком, отказа боялся, потому что допускал мысль, будто Минхëн не понял ничего в первый раз.       — Это значит, что ты пойдëшь за мной, куда бы я ни направился? — с надеждой тихо спрашивает гарпия, на что Вон уверенно кивает, чуть не выдав смехом то, сколь наивным иногда находит второго, — а если я тебя поцелую? Это будет значить, что теперь я следую за тобой?       После долгого взгляда Юкхей понимает, что допустил ошибку в прошлый раз, когда позволил себе столь красноречивое изречение, но нисколько на это не сетует. Минхëн теперь, наверное, думает, будто поцелуи всегда означают одно единственное.       — Если ты хочешь, чтобы значило, — парень осторожно наклоняется вперëд, накрывает чужую ладонь своей, не помыслив даже о том, чтобы сжать еë или огладить, сполна насыщаясь тем малым, что было доступно, — это ведь всегда разные мысли, только чувство одно.       — Мне нужна эта мысль, — решительно твердит Минхён и придвигается ближе, расцепляя их руки, перекидывает ногу через чужие бёдра, усаживаясь сверху, и устраивает обе ладони на Юкхеевых плечах, оглаживает выше и невесомо ведëт по шее до самых щёк, пока не останавливается, словно тут же растеряв весь свой пыл. Они смотрят в глаза друг друга долго, и ничей взгляд не метается, только сердце почему-то заходится и снова дрожащие кончики пальцев покалывает. Юкхей голову чуть поворачивает, к одной из рук притирается скулой и мягко губами касается ладони, чем вызывает шутливое недовольство.       — Я вообще-то землю рыл, — со всей своей серьëзностью заявляет старший, смотрит из-под нахмуренных бровей, но дышит через раз, так и не набравшись смелости действовать. Юкхея этот контраст обжигает подобно тлеющим углям ежевечернего костра, даже если Минхëн делал это многим чаще.       — Я бы не отказался от поцелуя, даже если бы ты еë ел, — зато у человека решимости полные карманы, и от своих слов он никогда не откажется, даже если друг снова всë близко к сердцу оспринял.       Вот только "друг" озабочен лишь тем, что Юкхей в своём желании близости слишком уж непритязателен.       — Даже если я обрасту перьями?       — Даже когда обрастëшь перьями.       И сомнений больше нет, когда Минхëн припадает к его губам своими, кожей чувствуя мягкую улыбку. Вон сжимает его в объятиях так крепко, словно больше у него такого шанса никогда не будет, пытается вплавить в себя и срастись навсегда, обхватывает так жаждуще и настойчиво.       Но его губы такие нежные, нисколько не лишающие воздуха, почти недвижимые и обожающие, готовые с благоговением впитать всë, что им соизволят преподнести, не требуя большего. Однако Минхëн не делает одолжений, и его поцелуй — не дар, а собственное разростающееся с каждым днëм желание.       — Юкхей, — он отстраняется, осторожно заглядывая в чужие светлые глаза своими как безлунная ночь тëмными, и просит тихо, несмело, — поцелуй меня как тогда? А мы сделаем вид, что это я тебя целую.       И парень едва слышно смеëтся, потому что за это и любит. За бездонный взгляд, за тëплые когтистые руки, за стремления и неустанный поиск, за познание, что выпал шанс воочию наблюдать, долгие молчаливые раздумья и редкие улыбки, что доводилось увидеть. И за нечеловеческую искренность, которой старший Юкхея наградил, не волнуюсь, что будет выглядеть слишком оторванным от мира.       Смысла отвечать нет, когда сильнее всяких слов его собственные губы, павшие на чужие с чуть большей жаждой, но с не меньшим трепетом. Минхëн выглядит холодным и несгибаемым, но весь он такой мягкий и отзывчивый к несмелым прикосновениям, проходящимся по спине через бордовый плащ. Там больше не прощупываются острые лопатки, и Вон давит чуть сильнее, заставляя отрастающие перья шуршать, но не видит больше, чтобы старший избегал прикосновений ко всему хтоническому, что в себе имел. Тот лишь ближе жмëтся и тëплым языком несмело по губам проводит, пальцами в волосы на затылке зарываясь, пробует и исследует неспешно, заново к прикосновениям привыкает, не будучи ни сморённым, ни через чур впечатлённым, каким пребывал в прошлый томительный раз. Сейчас, находясь в здравом уме, Минхён всё равно ощутил слабость такую, что желал навалиться на младшего, которого и так, пусть и ненарочно, зажал меж собою и стволом мёртвого дерева. Тем не менее, от этого не было почему-то чувства, словно именно он владеет ситуацией, потому что Вон, такой нежный и учтивый, не вызвал желания резко воспротивиться даже в момент, когда тёплыми пальцами забрался под плащ и рубашку, осторожно прикоснувшись к коже на боках.       Старший от этого только задыхается и коротко мычит в чужие губы, но, вместо того, чтобы отстраниться, сам того не осознавая прижимается крепче, пусть и вцепляется пальцами в Юкхеевы рукава, на что человек медовые глаза приоткрывает с ленивой поволокой и движение ладоней останавливает, наблюдая, как чужие чёрные ресницы подрагивают. Минхён жмурится так, будто менее всего желает, чтобы любопытный человек случайно до отрастающих перьев дотянулся, но упорно молчит, чем заставляет Вона отстраниться и отныне держать руки при себе, с осторожность умостив их на чужих бёдрах. Гарпия всё ещё, как парень чувствует под пальцами, носит в кармане штанов ту веточку, которую Юкхей вытащил из своих волос и в шутку отдал за пару часов до стычки с солдатами золотарника. Либо нелюдь основательно не понимал шуток, как и того, что не обязан носить с собой ненужный мусор, либо просто забыл вытащить. Вон попытался скрыть улыбку — слишком ему нравилось думать, будто старший отчего-то серьёзно отнёсся к врученной деревяшке, ведь и сам он так и таскал зелёного жука просто потому, что Минхён пока не сказал, что от него можно избавиться.       И почему-то чёрные глаза выглядят совестливыми, когда наконец открываются, смотрят куда-то вниз, избегают любого контакта, чем Юкхея ранят и заставляют чуть ли не затылком о кору приложиться, вот только одна из чужих ладоней всё ещё там, поглаживает аккуратно и волосы перебирает.       Они оба дают друг другу подумать в тишине, но у Вона не было многолетнего опыта молчания, как и достаточно терпения, чтобы совсем скоро не похлопать старшего по ноге старшего, привлекая к себе внимание.       — Ну что ты? — парню приходится наклонить голову, чтобы хоть как-то в лицо другу заглянуть, но тот только ниже голову опускал, и почему-то только одним ухом под волосами едва заметно двигал, — я ведь не...       — Я знаю, — и в этом была проблема. Он знал, что Юкхей ничего не скажет, не посмотрит иначе и ничего странного сделать не попытается, но всё равно беспокоился, потому что сам испытывал отвращение, когда касался уродливо и нескладно отрастающих перьев. Скоро они перестанут помещаться под одеждой, и старший искренне надеется, что вернёт привычное для себя обличие к тому времени, — мне неловко.       Минхёну тяжело давалась осознанность, и очень многие вещи оставались непонятными. Особенно та, которая делала его неуверенным рядом с Юкхеем, заставляла сомневаться в себе тем больше, чем человек принимал его, и всё это совершенно беспричинно, ведь какое парень вообще мог иметь отношение к чужому состоянию, обычно ни от кого иного не зависящее. Вон определённо творил с ним странные вещи.       — Тогда я не буду, — а у того всё так просто, и улыбается он мягко, когда расслабляется, но ладони с бёдер не убирает, потому что Минхён их своими накрывает с тяжёлым вздохом.       Больше никто не пытается проявить нежность более навязчиво, даже если оба они хотят, и старший изо всех сил старается не думать, будто всё испортил. Между ними пропасть оттого, что гарпия до последнего думает, будто Юкхей никогда не сможет до конца понять, пока сам Вон в понимании не нуждался, ведь ему вовсе не в тягость притормозить, прислушаться и дать немного свободного пространства, потому что так стремится стать тем комфортом, которого хотел бы сам.       Чем больше Минхён знал, тем больше думал, но из мыслей вырвали чужие пальцы, коснувшиеся щеки. Он глаза поднял и тут же кровь в голове шуметь перестала, потому что Юкхей спокойнее безветренного дня в поле и это столь заразительно, что заставляет измученно лбом в сильное плечо уткнуться. Лесная прохлада сменяется крепкими объятиями, и Минхëн снова чувствует себя совершенно бездумным, неговорящим и не знающим ничего, кроме человеческого тепла, но не собой из прошлой жизни, а тем, кем мог бы стать, отпусти все сомнения и предрассудки.       Вон глаза прикрывает, чуть ощутимо в ухо дышит, и Минхён только немножко голову поворачивает, чтобы снова таращиться не по-человечески, рассматривать черты лица и впервые увидеть светлый тонкий шрам под челюстью. Из этих двоих выживальщики из рук вон плохие, потому что Юкхей настолько неудачлив, что и чужие навыки под этим гнётом почти бесполезны. У парня теперь шрамов заметно прибавилось после всех их приключений, и старшему хочется прикоснуться к каждому, начав с плеча и закончив на широкой груди, но он откладывает это занятие, потому что парень смотрит в ответ так нежно, что в карих глазах и не видно необъятного желания повалять Минхёна по земле, пока тот смеяться не начнёт, ведь это каждый раз выглядит и звучит так исцеляюще.       Собственным мыслям Юкхей усмехается, на что получает вопросительный взгляд, но вместо ответа только шире улыбается, ощущая себя совершенно окрылённым чувствами, бывшими единственным светлым пятном в этом тёмном лесу.       — Ты странный, — Минхёну это, конечно же, не понятно, но тихо порадоваться тоже нестерпимо хочется.       — Видел бы ты себя моими глазами, — и снова эти огромные ладони по щекам водят с нежностью, пальцами касаются скул и тянут уголок губ, раз уж старший добровольно улыбаться отказывался.       — Не надо, спасибо, — но, вопреки своим словам, он не пытается ни отвернуться, ни взгляд отвести, напротив, только ближе придвигается и коротко целует, тут же отстраняясь, отчего Юкхей следует этому движению в попытке хоть на мгновение продлить момент, ещё немного прикасаться к мягким, расслабленным и от незнания безынициативным губам своими.       Они наобещали друг другу так много, что как бы это не стало в тягость, но Вон всё равно чувствует себя счастливым и меньше думает о возможных неблагоприятных исходах.       — Идём дальше? — тихо спрашивает парень, на что Минхён непонимающе оглядывается.       — Куда ещё?       — Найдём твою золотую гарпию, — и Юкхей действительно был готов позволить старшему выбирать между собой и братом, и сам смирился с необходимостью снова встретиться с предателем короны, — веди, а я прямо за тобой.       И, конечно, человек рассчитывал, что всё будет так просто, ведь у пернатых есть нечто необъяснимое, как то, почему "охотник за своими" Тэён безошибочно находил сородичей, и как придворные гарпии всегда сбивались в одних и тех же местах, даже если до этого находились в разных уголках дворца.       Но и знать не мог, что у попутчика по никому неизвестной причине этого чудесного дара не было, как и проклятие смерти от одиночества тому едва ли грозило.       Минхён, разумеется, встал с важным видом, серьёзно осмотрелся, уперев руки в бока под плащом, и прошагал вдоль деревьев в одну сторону, чем заставил человека подняться. А потом развернулся и прошёл в другую, окончательно запутав Юкхея, оставшегося обессиленно наблюдать за метаниями, неумело выдаваемыми за осознанный умысел. Минхён основательно не имел понятия о том, куда бы им направиться, даже если видел обломанные собственноручно в попытке побега ветки и думал, что идти надо просто в противоположную сторону. Но ведь Донхёк отнюдь не глупый и наверняка просто бежал где безопаснее, а потом вполне мог развернуться и пойти уже туда, где хотел оказаться всю свою жизнь.       Слышится тяжёлый вздох и старший оборачивается с немой просьбой во взгляде так, словно Юкхей мог хоть чем-то помочь.       — Что не так? — но это, разумеется, было далеко от правды.       — Я не знаю, куда идти.       Теперь вздыхает уже Вон и Минхён отчего-то слышит в этом звуке облегчение.       — Где поют гарпии?       — Они молчат.       Для нелюдя всегда молчали, и, пусть он не знал, какого это, всё равно чувствовал себя несуразным и недостойным слышать. К Юкхею снисходит озарение. Это было так просто, но всё равно в голову ни разу не пришло. Минхён ведь всё ещё жив и даже более, чем здоров, что было слишком странно. В голове всплывают слухи о страшном убийстве, не так давно заполнившие королевство, и в мыслях всплывает деталь, на которую не было момента обратить внимание. Цвет.       — Ты знаешь, откуда ты? — как бы невзначай интересуется Вон.       — Отсюда, — звучит в ответ как само собой разумеющееся.       — Нет, не отсюда, — интригующе произносит парень, делая несколько неспешных кругов вокруг своей оси, а потом показывая рукой в одну из сторон, которую, он очень надеется, определил верно, — ты создание запада, и твои предки должны были спуститься со скал, чтобы оказаться здесь, даже если я бы ни в жизнь не выбрал для своих детей столь ужасное место.       И Минхён только смотрит заинтересованно, и снова у него под волосами что-то шевелится.       Юкхею приходится пересказать всю историю полувековой давности, собирая ту по крупицам из воспоминаний, которые после себя оставил Ренджун. Он знал даже то, что не успели занести в книги и не считали нужным, ведь никому не было дела до почти полностью исстреблённого злобного народа, убившего в своё время кучу людей, вторгшихся в их владения.       Рассказывает, что матушка часто слугу за собой таскала, отчего её приключения длились не больше нескольких недель, чтобы Хуан наверняка их пережил, и что вместе они чего только не посетили, пока ещё даже не стоявший на ногах Юкхей оставался под присмотром многочисленных нянек.       И что самым удручающим исследованием на их опыте стали Турмалиновые скалы, к которым сама матушка даже не приблизилась из-за глубокой и тяжелой беременности вторым ребёнком. Королева, обзаведясь привязанностью и почти нездоровой любовью к гарпиям, стремилась разузнать как можно больше, чтобы сделать их жизнь лучше, и даже на чужие земли покусилась, в один прекрасный момент заключив очень выгодную сделку, согласно которой бывшее прибежище чёрных гарпий перешло в её владения. Это стоило неизмеримо дорого, но всё равно для территорий, полнящихся драгоценностями, слишком мало.       Ответ явился сам собою, стоило посланному небольшому отряду ступить на новообретённые земли. Никаких чудес там не нашлось, одни только безжизненные камни и обнесённые, совершенно пустые неглубокие пещеры. Западное королевство взяло всё, что смогло отыскать, унесло и ненужное выкинуло, получив сверху ещё и богатства соседнего государства. На Турмалиновых скалах ничего не росло, и никто больше там жить не мог, как и некому было возвращаться в некогда дом единственного вида гарпий золотарника. Королеве хотелось, чтобы туда вернулась жизнь, но лесные обитатели мало интересовались камнями.       — Они до сих пор пустуют, — на безрадостной ноте заканчивает свой монолог Юкхей, оставляя второго теряться в мыслях.       — Мне и без прошлого моего рода жилось неплохо, — ему было интересно, и было горько за печальный исход, как и злость на людей взыграла с новой силой, но всё это было так приглушённо на фоне непонимания, — зачем ты всё это рассказал?       — Решил, что тебе будет интересно.       — Мне было, но это ничего не меняет, — Минхён старается говорить как можно легче, чтобы не делать вид, будто Юкхей совершенно зазря распинался и вспоминал детали своей жизни, — я всё ещё не знаю, куда нам идти.       — Пошли туда? — с надеждой спрашивает Вон, сам и не зная, на что рассчитывает. У них явно нет лишнего времени, которое можно потратить на бесцельное блуждание по самым малонаселённым уголкам королевства, но, — думаю, там сейчас безопаснее всего. Никто и не подумает искать никого из нас среди скал.       Минхён хмурится, явно терзает себя сомнениями и взгляд отводит, но Юкхей эту попытку пресекает, обхватывая ладонями чужую голову и возвращая внимание на себя в попытке склонить окончательное решение на свою сторону.       — Гарпии жгут костры ночами, я это точно знаю. Они любят огонь и празднества, не могут отказать себе в удовольствиях даже под страхом быть найденными, — старший в его лицо смотрит внимательно и долго думает, а Вон под пальцами чувствует, что ему не показалось нечто странное, — выше скал на всём континенте ничего не сыскать и, как бы далеко не расположилось селение, костровище мы разглядим, если только окажемся там. Может, не я, но ты ведь должен хорошо видеть, правда?       Недолго подумав, Минхён кивает с неуверенностью — он действительно мог бы, но идти ради этого в самый настоящий могильник? Он крайне редко чувствовал себя частью чего-то большего и мало интересовался предками, чтобы сорваться в поисках непонятно чего, беспокоился, что снова не ощутит единения со своим родом, как это было с Доёном, который оказался просто гарпией, не привязанной к родству. Минхён не знает, что ни люди, ни другие твари не испытывают приобщения друг другу просто по факту крови, но ждёт такого от себя, неосознанно страшась провала.       — И мне тоже было бы интересно знать, не упустила ли чего моя матушка, — Юкхей, воспользовавшись чужим замешательством, осторожно сжимает пальцами оба уха, что стали куда длиннее со времён их первой встречи, и отмечает, что одно из них куда мягче, то самое, которое всегда оставалось недвижимым, — и, если это действительно так, не будет ли то шансом что-то изменить для нас обоих? Если там и правда есть земли, которые люди не смогли найти просто потому, что они люди? На которых ты, твой брат, да любая гарпия будут в безопасности? Разве твои волнения не развеются, если выдастся шанс вернуться с хорошими новостями?       Вон снова улыбается, чем заставляет доверять себе, но Минхён сомневается страшно, потому что так глобально всё это звучит, что вдвоём они точно не справятся, да и хочет ли народ, бывший жертвой на протяжении долгих лет, спасения? Как отнесётся к протянутой от человека и обделённой даром гарпии руке помощи?       — Там внутри что-то не так срослось, — он спешит перевести разговор в более незамысловатое русло и отнимает чужие руки от своих ушей, — но я всё ещё хорошо слышу, как у тебя сердце бьётся. Не радуйся так сильно.       А Юкхей глаза так широко распахивает, будто всё это время пытался скрыть, что на самом деле немало воодушевлён. Минхён в очередной раз доказывает, что улыбается лишь в моменты, когда ставит младшего в неудобное положение, и демонстративно отворачивается, стремительно удаляясь в ту сторону, откуда оба они пришли.       Вообще-то втроём, и нелюдь стремился найти эту третью где-то там, и, отыскав, подошёл поближе, схватившись за поводья, но не пытаясь ни дёрнуть, ни даже потянуть. Кобыла всё равно мало обрадовалась вниманию к себе, поэтому головой мотнула резко и зубами клацнула возле локтя, но всё-таки не укусила, оставшись недовольно топтаться на месте.       Вон вскоре нагнал друга и хотел было погладить лошадь по морде, но та не далась, не заставив никого из присутствующих удивиться. Важнее, что она всё ещё не была против столь важного для всех сотрудничества.       — Я поеду сзади, — констатировал Минхён, чуть отходя от животного, чтобы дать малость растерянному Юкхею пространство.       — И куда же ты поедешь?       Но старший только помотал головой и мягко улыбнулся, что стало более, чем ясным, пусть и молчаливым ответом.