Турмалиновые скалы

      — Ты как? — спросил Юта у сидящего неподалёку юноши, пытаясь отдышаться. Донхёку было многим хуже, он ведь рук почти не чувствовал, потому что перелететь изгородь оказалось не таким уж простым делом.       Та была не выше остальных деревьев в округе, но впервые пришлось подниматься в воздух с места, а не с какой-нибудь ветки или свободного пространства, где можно было развернуться и сделать хотя бы несколько шагов для уверенности. Тело казалось слишком тяжелым, чтобы вообще взлететь, а высота выглядела недосягаемой, даже когда ногами удалось оттолкнуться от земли. Знакомый справился с куда большей лёгкостью, но даже тот заметно подустал, ненадолго оперевшись о ближайший к себе ствол.       — Почему так сложно? — с неверием спросил Донхёк, поднимаясь на ноги и осматриваясь. Тут лес точно такой же, что в поселении, отчего создавалось странное ощущение, будто своих территорий они и не покидали.       — Всегда было, — ободряюще улыбнулся второй и похлопал по спине, — у нас ведь крылья слишком маленькие. Ренджун вообще говорит, что мы чудом летать можем.       Непонятно, зачем природе понадобилось создавать таких нежизнеспособных существ, которые имеют крылья, поднимающие в воздух лишь в момент, когда звезды на небе сходятся. Донхёк ведь много наблюдал, видел, как ловко летают птицы, как пауки управляются с таким количеством, кажется, не слишком удобных длинных ног, и всё это казалось таким правильным в сравнении с гарпиями, которые зачем-то имели крылья, но использовали их крайне редко и зачастую неумело, лишь из острой необходимости.       — Как-то это несправедливо, — посетовал юноша.       — Если хочешь знать больше о несправедливости, то поговори с Ёнхо, — смешливо подняв брови сказал Юта, принимаясь карабкаться на ближайшее дерево, отчего его голос звучал сбивчиво и иногда хрипло, — он вообще настолько здоровый, что взлетает только с возвышенности и, если приземлится не в том месте, то уже никуда деться не сможет.       А ведь Донхёк и правда не видел, чтобы этот великан хоть раз летал в поселении, но, услышав чужие слова, внезапно захотел посмотреть, чтобы убедиться.       — Я даже не знал, что у нас такие проблемы бывают, — начал парень слишком уж громко, но испугался, будто кто его услышать может, поэтому перешёл на шёпот, так с земли и наблюдая, как парень скрывается за густой листвой.       — Ёщё как бывают! — слышится из-за веток перед тем, как шелест окончательно затихает, — если ты чуть выше или тяжелее нужного, то сразу кажешься неловким и неумелым. Среди наших только Тэн, Ренджун, да некоторые девушки летают прямо как птицы, а мы так... Будто просто подражать пытаемся, — между веток показалась красная макушка, — давай за мной.       Донхёк оглядывается по сторонам, прислушивается к окружению и уши его подёргиваются. Тихо и спокойно, ничто из кустов не наблюдает, и среди общины никто их не преследовал. Смуглые ладони цепко хватаются за невысоко висящие ветки, и юноша без усилий оказывется скрыт под раскидистой кроной. Он ведь знает, почему их верховный шаман запретил летать и жечь костры, но Юта казался одним из тех, кто старшему беспрекословно доверял, слушал во всём и уважал.       — Почему ты нарушаешь запрет? — тихо спросил Хёк, заглядывая наверх, где виднелся недвижимый бордовый хвост.       — Потому что ты его нарушаешь, — послышалось так легко, что заставило напрячься. Неужели догадался, что что-то тут нечисто, либо же просто наблюдал и решил подставить?       Но едва ли это могло быть правдой, пока Донхёк оставался в стороне от мелких интрижек, никому дорогу не переходил и тихо жил свою жизнь, досаждая, разве что, Ренджуну. В их общине гарпии вообще никогда не ссорились, не говоря уже о том, чтобы пытаться навредить друг другу.       — Имею в виду, что ты ведь точно больше меня опасность осознавать должен, — парень кряхтит, будто никак не может со своими конечностями в тесном пространстве совладать, и где-то хрустит сломанная ветка.       Донхёк не понимает, снизу или сверху этот звук раздался, но напрягается весь и смотрит на землю, сжимаясь как можно сильнее, чтобы незаметнее стать, но с золотыми перьями то даётся не слишком просто. В округе так никто и не объявился, а Юта едва ли ухом повёл, видно, самолично и обломав какой сучок.       — Всё-таки вечно рядом с Ренджуном трёшься, реагируешь всегда так, будто знаешь больше нашего, и, наверное, так оно и есть?       По лесу проносится ветер, поднимая шумы трав и листьев. Юноша готов поспорить, что слышит что-то ещё, но грешит на собственную фантазию, потому что точно помнит звуки шагов за оградой с прошлого раза, невольно ожидая встретить их и сейчас тоже.       — Я просто никак привыкнуть не могу, — честно признаётся Донхёк и лезет повыше, как только ближайшая ветка освобождается, — и запреты странные, будто бы слишком... Слишком во всём.       Но вслух не решается сказать, что чувствует, будто верховный шаман держит всех за идиотов, не способных осознать опасности и лично нести ответственность за собственные жизни.       — Ты так бунтуешь? — с тихим смехом спрашивает Юта и, расправив крылья, долетает до другого дерева, тут же замерев и притихнув, будто оценивая обстановку.       — А ты нет? — слышится в ответ шепотом.       — Нет, но в этот раз всё по-другому, — меж желтеющих листьев показывается спокойное лицо, взглядом зазывающее подобраться поближе, — запреты здесь дело нередкое и всегда неожиданное, но сейчас я будто знал, что всё так и будет. Ренджун словно переживает последнее время больше обычного, а эти бесконечные шаги уже и меня доводят. Впервые мне кажется, что дело вовсе не в богах.       Донхёк осторожничает, ещё от жизни в лесу помнит, как следует действовать, по сторонам оглядывается и минует небольшое расстояние между стволами. Всё-таки он довольно шумный, когда расправляет перья, и не знает даже, от неумения, либо от чего-то ещё. Порой казалось, что некоторые в поселении и вовсе к одному виду не принадлежали, как тот же необычайно громадный Ёнхо, поэтому и выглядели часто по-разному, ровно как и вели себя, звуки тоже издавали кто какие.       — И чего ты пытаешься добиться? — все-таки спрашивает золотой юноша, вновь оказываясь рядом с парнем, который, кажется, на него внимания не обращает, полностью погружённый в своё маленькое дело.       — Хоть что-нибудь интересное узнать, — честно отвечает тот, — от Ренджуна же не дождёшься, он только результат отдаёт, а как поучаствовать в беспределе, так никому нельзя. Хоть убей, но я не верю, будто в этот раз у нас аскеза во имя предсказанных им благ в будущем. Ещё и с первым снегом, слышал? — Юта звучал недовольно, но совсем не злился, а будто просто сетовал на желание хоть немного поспособствовать в делах, в которые никого не допускали. Завидовал, может, или просто искал приключений на свой зад. Ему явно не нравилось оставаться в стороне, пока вокруг что-то происходило, — снег вообще ничего хорошего с собой не приносит обычно, там утепляй жилище долго и муторно, а потом сиди и трясись месяцами, пока солнце снова греть не начнёт.       А у них с братом жилищ и вовсе не было, чтобы от непогоды укрыться. Минхён всегда защищал своими широченными, сложенными над головами подобно крыше крыльями в дождь и в сильный ветер, но от снега спрятаться было некуда, да и за всю жизнь Донхёк не помыслил, будто это было необходимостью — с самого детства привык. Замерзали, конечно, но не смертельно, и за долгие годы подпривыкли никогда не чувствовать себя удовлетворительно, но выживать вполне успешно. Даже лесные гарпии, просто пребывающие в иных условиях и жалующиеся на зимние холода, казались ему малость изнежеными благами. Но иметь дом ему, признаться, страшно нравилось, особенно когда рядом был Ренджун, теперь почему-то куда реже жмущийся ближе по ночам и почти забывший о тактильном голоде. Его, кажется, только временно пустили именно к верховному шаману, но по прошествию времени никто так словом и не обмолвился, что пора бы существовать отдельно. Лично Донхёку никакого "отдельно" не надо.       — Тут люди обычно не ходят? — спрашивает, пока вместе со знакомым они медленно отдаляются от общины, так и оставаясь незаметными для любого, кто мог бы оказаться на земле.       — Мы же в чаще, тут бы никому не следовало ходить, а если бы только люди, — внезапно остановился Юта, оперевшись спиной о кору дерева, чтобы обе руки, слабо сжатые в кулаки, освободить и в быстром ритме тихонько постучать ими обеими по ближайшей толстой ветви, — это похоже на звук человеческих шагов?       — Не похоже.       Но бордовый не перестал постукивать, будто так уж увлёкся, и звук этот был слишком частым, чтобы хоть что-то на двух ногах могло его повторить. Хёк не знает, что вообще способно идти подобным образом.       Юта широко улыбается и затихает, но в этот момент всё окружение становится странным, и их обоих обманывают не то уши, не то глаза. Этот стук прекратился будто мгновением позже того, как старший перестал двигаться, и повисла напряжённая тишина, в которой два притаившихся под кроной создания переглядывались, задержав дыхание.       Это продолжалось так долго, как только хватило воздуха перед тем, как Донхёк тихо, как мог, позволил себе вдохнуть, тут же забегав глазами. Второй тоже расслабился, но прислушиваться не перестал. Ладно, если бы показалось, но не обоим сразу же.       Осторожно Юта отмер первым, сделав небольшой шаг к краю широкой ветви и взглянув вниз. Под ногами раздался тихий скрип, заставивший поморщиться и вновь замереть, лишь бы не повторить тех же ошибок, но в ответ только ветер сильнее зашумел, окончательно скрыв двух гарпий от возможных чьих бы то ни было глаз и ушей. Старший на Хёка оборачивается и приставляет указательный палец к губам, на что тот осторожно кивает, даже не смея взглянуть на землю, потому что думает, будто непременно увидит там что-то просто от того, что готов к этому.       Но знакомый только улыбнулся и помотал головой.       — Расслабься, там ничего, — бросает он легко, но всё-таки тихо, словно бы и сам не до конца уверен, что прав, — не удивительно, что у всех нас голова кругом идёт.       Однако Донхёк, будучи долгие месяцы в безопасности, уже и забыл, что всю жизнь до этого учился быть настороже не просто так, и сейчас, выйдя за территорию общины, снова страшился быть обнаруженным кем угодно. Ему всегда было тяжелее, чем брату, ведь Минхён, хоть и цвет своих перьев не любил настолько, что лишний раз старался на них не смотреть, всё-таки прекрасно сливался с мёртвым лесом, а младшему приходилось всегда держать в голове наиболее толстые деревья с самыми частыми ветвями на случай, если придётся срочно прятаться. Сейчас ему как никогда хотелось спрятаться ещё и от мысли, что единственная попытка спасения за чужой счёт была потрачена в ту злополучную ночь.       — Пошли, — позвал Юта, взбираясь на самый верх и не позабыв махнуть кистью руки, чтобы позвать за собой, — осмотримся и обойдём по кругу.       И Донхёк лезет следом, с опаской чувствуя, как тонкие ветви сгибаются и скрипят под его небольшим весом. Часто растущие, чуть суховатые и шелестящиел листья щекотят лицо, заставляя глаза прикрыть, и щёки обдувает ветер, когда руке становится не за что зацепиться. Он на самом верху, выше леса, где из живности только пролетающие под облаками кружащиеся птицы, и отсюда так хорошо видно, в какой же они глуши. До самого горизонта нет ничего, кроме густой зелени, а где-то вдалеке он видит свой дом, чёрным пятном занявшим огромные территории и доходящим до самой кромки широченных гор, за которыми землю и не разглядеть.       — Что там? — спрашивает он, глядя на Юту, который смотрел вниз, находясь не столь высоко.       — Где? Мне ведь не видно, — тот улыбается и поднимает голову, на что Донхёк пальцем указывает в нужном направлении, — понятия не имею.       Парень, может, и хорошо знал поселение, но за его пределы долгие годы не выбирался, а о том, чтобы на юге побывать, и не мыслил даже.       Тяжело вздохнув, младший обратил взор обратно, нашёл общину, обособленную высокими деревьями от остального леса и сверху выглядящую чуть более светлой и менее густо разросшейся. Отсюда ни одного сородича не видно, даже если известно, что все они сейчас там своими делами занимаются, и Ренджун где-то важно ходит, задрав подбородок.       Он голову направо поворачивает и невольно улыбается. Не знает, что может быть столь громадным и чёрным настолько, чтобы солнечный свет к поверхности не прилипал, но думает, будто слышал о таком. Гора, большая до того, что за раз взглядом её не окинешь даже с расстояния в сотни миль, с тупой вершиной и кучей острых наростов, словно игл, что покрывали несколько раз виденных ежей. Мрачно, не ровня зелёным светлым лесам, но влечёт никак не меньше.       Увидев шерловые скалы, даже если издалека, Донхёк обзаводится кучей новых вопросов и основательно не понимает, как кто-то вообще мог там жить. Всё такое голое и холодное.       Он вспоминает брата в очередной раз, пытается представить его в пейзажах безжизненных скал, но даже сам пейзаж даётся с большим трудом. Что же там вообще может быть? Куча острых чёрных камней, раздавленные телеги с высыпающимися из них камнями, разможженые камнями человеческие трупы, камни, камни, камни... Да, наверное, Минхён туда отлично бы вписался со своими крыльями цвета камня, каменным лицом и таким же норовом. Он скучает, но всё равно улыбается, опуская глаза. Теперь ведь на самом видном месте в их с Ренджуном жилище торчит серое перо, напоминающее о том, что родное создание всё ещё живое где-то там и наверняка неустанно ищет, даже если это заняло куда как больше времени, чем Донхёк изначально рассчитывал.       Снизу послышался шум поломанных веток, заставивший вздрогнуть и вырвавший из размышлений. Юноша тут же устремил взгляд на Юту, но тот оставался недвижим и смотрел в ответ испуганно. Но звук не пекращался, исходил от самой земли, которую отсюда не видно, и казался топотом стремительно уносящегося оленьего стада.       Но навряд ли олени могли так хрипло рычать и бежать, прислонив головы близко к земле, будто бы скрываясь. Целая стая громадных зверей, напоминающих собою изуродованных, болезненно деформированных горбатых волков на длинных ногах, пробегала в сторону их селения. Именно шум их лап так сильно напоминал ритм, что Юта настучал по дереву некоторое время назад. Эти твари точно знали, где селятся гарпии, вынюхивали что-то, но пока не могли найти способа пробраться на их территорию, обхаживали по кругу и напрягали особенно чутких сородичей, от чьего слуха не мог ускользнуть постоянный топот.       Они оба молчат, только смотрят друг на друга, затаив дыхание и выжидая. Напуганные, не представляющие, как действовать дальше, страшащиеся даже двинуться, лишь бы звук не издать.       Окружение затихает так же стремительно, как из виду пропадают животные, и ребята позволяют себе выдохнуть. Им бы срочно домой отправиться — они узнали всё, чего хотели, но никто не мог понять, что же с этим делать дальше. Община под угрозой, выживание под угрозой, но плана не было, да и что могли сделать две гарпии по возвращении на свои территории, если ещё и от Ренджуна наверняка за свою выходку получат?       Становится спокойнее ещё через несколько минут, но, судя по тому, как низко опустилось солнце, и сколь более розовым оно стало, то были отнюдь не минуты. Пробудившееся чувство голода и жажды только подтверждало мысль о том, что долгие часы пришлось провести на вершине дерева в полном молчании.       — Испугался? — спрашивает Юта с наигранным смешком так, будто сам нисколечки не испугался и не стал инициатором их затянувшейся тишины.       Донхёк не отвечает — у него и по лицу всё видно, по всё ещё бегающим глазам и дрожащим пальцам. И друг понимает, хмыкает и как может тихо пятится назад, потихоньку спускаясь по ветвям. Тут слишком тесно — не развернуться толком, не расправить крылья, чтобы слететь побыстрее, приходится неловко и медленно пытаться оказаться внизу. Хёк тоже на виды достаточно насмотрелся за это время, сидел бесшумно и ждал, когда же свободных сучьев станет больше, чтобы и самому начать лезть вниз.       То и дело приходилось ловить на себе задумчивые взгляды, потому что Юта нет-нет да посматривал будто с интересом, забывая, что вероятность напороться спиной на острую ветку куда реальнее, чем возможность Хёка пропасть из виду.       — Что тебе надо? — с недоверием спросил младший, но его перебил хруст сломавшейся под чужой рукой ветви и короткий вскрик. Юта резко рванул вниз и Донхёк едва успел схватить его ладонь, дёрнув наверх и услышав знакомый, но такой отвратительный треск.       — Живо-живо, наверх! — кажется, друг и забыл, что они, вообще-то, хотят незаметно домой пробраться, потому что закричал во весь голос, находя под собою опору и тут же принимаясь карабкаться выше.       Хёк невольно впадает в ступор, хочет начать действовать, но не может заставить тело двигаться, когда внизу видит длинную морду, отплёвывающую бордовые перья. Тварь схватила Юту за хвост в попытке стащить с дерева, оперлась о ствол обеими лапами, чтобы быть выше, и скалилась в ожидании, когда хоть кто-нибудь оступится. Юноша бросает взгляд по округе, то тут, то там натыкаясь на клочья коричневой шерсти, торчащие из-под каждого куста, на сияющие в полумраке глаза из-под каждой лежащей на земле тени. Их заметили с самого начала и только ждали какой ошибки, неправильно поставленной ноги и падения. Этого ни в коем случае нельзя допустить, но парень снова чувствует себя слабым, снова не может двигаться от захлестнувшего ужаса, как и в прошлый раз, когда на кон была поставлена жизнь.       — Донхёк! — слышится крик сверху и по голове прилетает оторванный от дерева небольшой сучок, — кому сказано!       Лишь сейчас получается разогнать кровь по венам и заставить сердце биться вновь, начать цепляться за дерево и ни в коем случае не смотреть вниз, где звери сбились в кучу в ожидании кормёжки. Умные, наученные суровой жизнью, те уже знали, что их заметили, не пытались скрыться и без устали вихрем кружилисьо около ствола. От взгляда на перемешанных странных волков перед глазами всё плыло.       Добравшись до вершины, оба парня осознали, в насколько трудной ситуации оказались. Дерево под весом сразу двух гарпий незначительно накренилось и тревожно шаталось от каждого неосторожного дуновения ветра, который, как назло усиливался с наступлением вечера и делался ледяным.       — Лететь можешь? — спросил Юта, явно не допуская никакого ответа, кроме удовлетворительного. И второй это видит, даже если не планировал никаких удовлетворительных ответов.       — Могу, — но он отвечает без раздумий не потому, что точно в себе уверен, а как раз наоборот. Стихия не на шутку разбушевалась, слабые руки трясутся, но хуже всего то, что он помнит, как тяжело подниматься в воздух, а не просто в нём парить.       — Тогда вперёд!       Но Донхёк невольно смотрит на чужой потрёпанный хвост и молчаливо вопрошает, искренне беспокоится и не стремится первый спрыгивать с ветки, а Юта этот взгляд ловит и отмахивается с выдавленной улыбкой. Ему явно было больно.       — Давай-давай.       И юноша последний раз кидает взгляд вниз, на ужасающих рычащих псов перед тем, как ринуться вперёд, расправив крылья, что тут же подхватил ветер, но не мягко подталкивающе, словно стремясь научить, а агрессивно, тут же рванув в сторону бурным потоком, норовя встретить с острой верхушкой какого дерева. Донхёк почти кричит от испуга, когда цепляется за одну из вершин ладонью, оцарапывая её, и расправляет хвост, тут же устремляясь выше. Глаза щиплет, страх оказаться внизу огромен, когда звери следуют за ним по земле, кидают хищные взгляды и, подобно надвигающимся волнам, перепрыгивают друг через друга, становясь мелтешащей рябью. Но парень всё равно оборачивается, чтобы увидеть, как Юта следует за ним сосредоточенно, петляет в разные стороны, потому что едва справляется без столь важных хвостовых перьев, коих потерял почти четверть, но держится уверенно, точно решивший избежать смерти хотя бы сегодня, ведь это такая малость.       Под ними простираются территории общины, тронутые уходящими закатными лучами, и даже с высоты видно заросшие зелёным сферы жилищ. Они всё ещё слишком далеко, чтобы разглядеть хоть кого-то из находящихся внизу гарпий, и надеются, что и те их не видят. Верховный шаман точно узнает — для него это необходимо, чтобы хоть что-то дельное придумать, помочь остальным избежать опасности. Даже в своей голове Донхёк невольно взваливает на Ренджуна заботы.       — Вниз! — Юта кричит где-то сзади, но юноша слышит того обрывисто и нечётко из-за бушующего ветра, пока собственные волосы больно бьют в глаза.       И вместе они опускаются друг за другом, пока твари перестают преследовать, натыкаясь на лесную изгородь, метаясь около неё и запрыгивая, силясь зацепиться за ветки, чтобы перемахнуть высокие кроны. В момент приходит ощущение иллюзорной безопасности, потому что у зверей не выходит прорваться внутрь, даже если те ревут так, что и отсюда слышно.       Чувствовать под босыми ногами холодную траву как никогда отрадно, ветер тут совсем не дует и руки наливаются ощутимой болью, как только им выпадает шанс расслабиться. Пальцы трясутся и плечи ноют, когда Донхёк спешно подходит к другу, что тут же сел на землю. Его светлая ткань, опоясывающая бёдра, под хвостом незначительно намокла от крови, но в целом парень выглядел вполне здоровым, если не считать сбившеся дыхание, неестественно бледные щёки и мечущиеся глаза. Он и сам не верил, что смог избежать несчастья, и пытался надышаться сохранённой чудом жизнью.       — Ты как? — вопрошает Донхёк несдержанно, опускаясь рядом, но второй внезапно взгляд поднимает и смотрит насквозь, куда-то за спину, где за деревьями, на расстоянии нескольких сотен шагов, шумело поселение. Такие взгляды в их общине всегда означали одно и то же.       — Какой чёрт дёрнул вас в чужие земли? — раздался голос спокойный, чуть хрипловатый и, на самом деле, едва ли ждущий вразумительных ответов, желающий лишь унизить и научить уму-разуму через слова, что ещё не были сказаны, но наверняка бы последовали, если бы Донхёк не подорвался на шатающиеся ноги, резко оборачиваясь и натыкаясь на хмурого Ренджуна, что тут же оскалился и прижал уши. Изнутри тот звучал тихо, приглушённо-озлобленно и вибрирующе, но всё равно куда более волнующе, чем старший пытался показать, всё ещё сохраняя позу, полную холодящего спокойствия.       — Твоё молчание дёрнуло, — огрызается Хёк в попытке стоять наравных с понемногу теряющим невозмутимость Хуаном, давит на его авторитет и не хочет больше отмалчиваться, воззвав к ответу или хоть какому-нибудь проблеску понимания, что и младший тоже может находиться в негодовании, тоже может злиться и, что важнее, имеет на это полное право, — на что ты вообще рассчитывал, когда попытался запереть свой народ?       Однако Ренджун, вопреки чужим надеждам, крайне быстро находит ответ, словно даже не задумывлся о нём.       — Рассчитывал, что у вас, неучей, — он подходит быстро, но всё ещё кажется, будто парит над землёй, и несдержанно тычет когтистым пальцем в смуглую грудь, — есть голова на плечах, чтобы осознавать риски и не приводить недругов прямо к нам!       И с каждым словом голос его становился громче и яростнее, даже если Ренджун и не пытался кричать. За его спиной у дерева двинулась тень, в которой Донхёк безошибочно углядел притаившегося Тэна, с интересом и, кажется, удовольствием наблюдающего за происходящим.       — А ты хоть что-нибудь о рисках рассказал? — откидывает чужую ладонь юноша, делая шаг назад, и недобро глядя исподлобья.       — Сколько ты уже живёшь? — звучит серьёзный вопрос, после которого младший ждёт продолжения, но тот звучит снова, уже громче и нетерпеливее, — сколько ты уже живёшь?!       — Много, — твёрдо отвечает, даже не представляя, насколько зря.       — Тогда почему ты ведёшь себя как дитя? — внезапной чужой взгляд смягчается, становится проницательнее, а голос затихает, будто хочет сохранить приватность. Вот только они все прекрасно слышат сказанное, даже когда шаман переходит на шёпот, — разве молчаливый брат не учил тебя сидеть тихо и не задавать вопросов? Люди, забравшие его, не научили не подставлять своих? — Донхёку делается не совестно, но очень горько от того, как умело Ренджун давит на самое болезненное и пульсирующее, как придвигается ближе и не моргает вовсе своими чёрными глазами, почти улыбается, потому что знает, что именно задел, и насколько был правым, — или тебе просто нравится быть проблемой и подвергать других опасности?       В этот момент младший проиграл, сделав шаг назад, и тут же чужой звук усмирился, ощутив своё превосходство.       — Мы пытались узнать, что именно несёт угрозу, — уже с меньшим энтузиазмом выговаривает юноша, виновато опуская взгляд. Всю решимость как ветром сдуло, лишь бы Ренджун не продолжал наседать, не заставлял чувствовать себя виноватым совершенно нарочно, так, чтобы больнее сделать, — это не люди.       — О, ну я слышу, — саркастично перебивает верховный шаман, тут же обращая взгляд на сросшиеся деревья, за которыми всё ещё копошились твари, рыли землю и грызли корни, отчаянно желая прорваться к гарпиям, — и что советуешь?       А посоветовать то и нечего, потому что такую проблему не решить в одиночку и даже большой группой, а Ренджун действительно делает всё, что в его силах, чтобы свой народ защитить, даже если единственным вариантом является затворничество и отречение от внешнего мира. Донхёк теряет надежду на разрешение конфликта, но старший даже и не думает отступать, давит до последнего, откровенно мстит за непослушание и упивается чужой беспомощностью, пока Юта не встревает в их разговор.       — Да отстань от него, это я попросил сходить со мной, — но теперь он не сидел, болезненно скрючившись, а уже полноценно развалился, окончательно придя в себя. Этот парень Ренджуна либо совсем не боялся, либо умело то скрывал, но среди близких пёстрому созданию не было ни души, что испытывали к нему благоговейный страх. Они доверяли его воззрениям, даже если иногда проблёскивало желание знать больше нужного, а не просто слепо следовать наставлениям.       И Хуан тут же обратил своё внимание на выскочку, подошёл к нему поближе и, набрав полную грудь воздуха, тут же выдохнул, словно удерживал себя от настоящей ругани.       — С тобой бы тоже переговорить, но тебя уже научили, вижу? — и бросает беглый, уничижительный взгляд на подранный хвост, которым Юта демонстративно поворачивается, словно чужие слова его ни капли не уязвили, а только дали повод похвастаться "боевыми шрамами".       — Опыт непередаваемый, — кивает бордовый, поднимаясь на ноги и чуть закручиваясь в попытке лично разглядеть, как многого лишился, — веришь или нет, желание выходить само собой отпало.       — Задобрить меня пытаешься? — с недоверием спрашивает Ренджун, приподнимая одну бровь, но будто больше не злится, а только не может до конца поверить в количество свободного места в чужой голове.       — Получается?       — Получается, но не втягивай других в свои попытки самоубийства, — тем не менее, он всё ещё оставался твёрд, — понял?       И Юта кивает, но глазами едва заметно выказывает разочарование — не получилось у него полностью добиться ожидаемой реакции, потому что Хуан едва ли хоть немного смягчился, только недовольно глянул и всё равно вернулся к Донхёку.       Он ценил каждого жителя общины, которую по праву считал своей, даже если появился в ней не первым и не стал основателем, но к младшему порой относился слишком строго просто оттого, что за него боялся сверх меры. Именно сейчас того сильнее всего хотелось запереть где-нибудь, не имея в этом чёртовом лесу ни единого замка, да даже ни единой двери. Лишь бы чего ещё безумного не выкинул, не поставил под угрозу выживание самого большого в королевстве гарпиевого поселения и своё собственное тоже.       Донхёк менялся, становился более вдумчивым и зрелым, но думал совершенно не в ту сторону, искал подвохи и постоянно лез не в своё дело, которое, на самом деле, касалось абсолютно каждого. Проблема была в том, что даже ему Ренджун никак не мог верить, не привык решать проблемы вместе с кем бы то ни было, хоть и признавал временами, что в одиночку не справляется, доводя себя до состояния крайне паршивого, близкого к безумию и отступающего всё реже по мере того, как шумы за пределами их территорий росли. Он забыл обо всём, думал лишь, как избежать неизбежного, не смея посмеяться над глупой формулировкой, ведь описать ситуацию иначе просто не выходило.       Ренджун был лидером несамостоятельных, за какое-то десятилетие привыкших, что все проблемы будут решать за них, мягких и трусливых созданий, которым не выпало шанса проявить себя и осознать, что что-то в их жизни с самого начала было не так, но разрушение королевства, которое парень предчувствовал, было слишком серьёзной проблемой, чтобы открыть окружающим глаза на самих себя. Они перемрут, если сделают хоть шаг наружу, а этим двоим просто страшно повезло.       Хочется ругаться, впервые искренне хочется, но он больше не может позволять себе терять доверие, потому что Донхёк влияет на самых осознанных лесных жителей в округе, уподобляет их себе, вбивает в до этого покорные головёшки, что нарушение правил никак не возбраняется, и Ренджун это каждый раз подтверждает, сглаживая углы после любой чужой выходки.       Он подходит и собирается что-то сказать, но чувствует себя слишком уставшим, чтобы вновь вступать в совершенно бесполезный диалог, снова сталкиваться с непониманием и попытками безоговорочно расположить на своей стороне, не вдаваясь в неудобные подробности. Младший только их и хотел, но Ренджун никак не мог позволить нюансам вылиться наружу, боялся, что всё селение прознает и тогда уж точно хаос станет неизбежным, начнётся раньше положенного. Им грозят бедствия извне, если продолжать сидеть сложа руки, но шаман уверен, — неосторожные попытки решения повлекут разрушение изнутри, и в этом была вся безысходность.       А Донхёк готов, он только и хочет, чтобы Ренджун что-то случайно обронил, хоть в чём-то ненарочно признался в порыве гнева, но, несмотря на смиренный взгляд, так и кричащий "давай, я выслушаю любую твою претензию", старший вздыхает, так и не успев открыть рот для скопившихся наставлений, и неспешным прогулочным шагом удаляется, не смея обернуться.       Этот период нужно просто пережить, затаиться и не быть причастными к делам королевства, обособиться от людей и их опасностей, чтобы выйти на свет, когда всё уляжется.       Другого решения для гарпий, не готовых к борьбе и, что важнее, отвергающих её, не было.