Турмалиновые скалы

      Юкхей настоял на том, чтобы новые раны лишь промыть, заверил, что всё это не так серьёзно, а Минхён был слишком вымотан, чтобы противиться этому решению дольше нескольких мгновений. Ему даже спорить стало не так приятно от ощущения, что теперь-то младший явно мог думать о своём превосходстве, будучи единственным в их тандеме образованным, человечным и теперь точно это знающим. Рассвело вскоре после их столкновения со странным зверем, и оба они успешно дождались солнца, показавшегося меж высоких крон деревьев. Листья понемногу желтели и опадали, чем заставляли старшего невольно засматриваться — в его родном лесу такого не было, просто в один день выпадало немного снега и лежало серой кучей под круглогодично голыми кустами.       Туша никуда не девалась, сколько её не игнорируй.       У чудовища шерсть росла кое-как, была длинная и грязная, а брюхо болезненно вздулось, будто тварь всю жизнь голодала и, попав на плодородные, богатые живностью земли, всю свою жадность показала в попытке насытиться. Минхён смотрел так долго в безжизненные, тусклые и заплывшие глаза, что вздрогнул от неожиданности, когда бесшумно переодевшийся и, как получилось, отмывшийся от крови Юкхей осторожно за плащ потянул, силясь на себя внимание обратить. Старший обернулся и не сразу взгляд поднял на чужое лицо, первостепенно задумавшись о том, что недавно вырученная рубаха по своему виду была куда как привлекательнее, пусть и куда проще — без вышивки совсем и не так искусно скроенная. Та просто прикрывала многим меньше, разрезом своим уходя чуть под грудь, оставляя ну просто непозволительно много смуглой обнажённой кожи, покрытой глубокими царапинами, после которых уж точно останутся тонкие, не бросающиеся в глаза, но все-таки шрамы. Пришлось задуматься, почему так вышло, что любое разумное имело свои совершенно разные предпочтения. Почему вообще Минхён думает, будто одна рубаха симпатичнее другой, если ему, по большому счёту, до одежды вообще никакого дела нет.       На то, чтобы перестать пялиться, ушло не так много сил, потому что собственное лицо будто нагрелось от странного щекочущего чувства внутри. Юкхей был особенно высоким и внушительным, когда стоял так близко, но своими габаритами совсем не давил, а будто молча призывал опереться, кажется, даже физически. Но у Минхёна сил нет, чтобы посетовать на это странное чувство, поэтому он лениво, едва заметно потягивается и смотрит по сторонам.       — Оставим его так? — без особой заинтересованности спросил старший, глядя другу прямо в глаза. Вон находит этот немигающий взгляд вымученным необходимостью ни в коем случае не опускать его, и осторожно поправляет рубашку.       — Хочешь забрать с собой?       И, как назло, этот жест привлекает к себе внимание.       — Не хочу.       У них кончилась вода — вся ушла на то, чтобы грязь из Юкхеевых ран вымыть, а еды смехотворно мало, и вся она так наскучила человеку, что тошно было даже подумать о том, чтобы есть. Изодранную старую рубаху пришлось порвать на полоски, перевязав ими ладони, и Вон посчитал своим долгом ещё два раза попытаться Минхёна убедить, что у него ничего не болит. Минхён же оба раза не поверил, но спорить не стал, позволив человеку страдать, раз уж тому это до того нравилось.       Ночное нападение, пусть и принесло очередное несчастье, имело и пользу — они больше не говорили об отношении друг к другу, поняли, что уживаются безо всяких «а что, если?» и «как быть дальше?». Пока не растеряли свои цели, пусть и не знали, чего хотят от жизни более масштабно, готовы были держаться вместе, оказывать поддержку и решать наиболее остро вставшие проблемы.       Минхён как раз обдумывал одну из них. Неделя пути, за которой следует неизвестность, что обдумать не доводилось. Времени не было, да и не хотелось совсем. Куда он пойдёт после того, как увидит мёртвый лес совершенно опустевшим? Искать Донхёка, конечно, да только где он находился, и кто такой этот Ренджун, было знанием недоступным. Донхёк был прав каждую ночь, которую пытался зажать уши и повторял, что кто-то зовёт его, манит и влечёт. Прав, когда упирался и спорил, уверял, что не врёт и не сходит с ума, доказать что-то пытался и просился пойти на звук, каждый раз встречаясь с недовольством и отторжением. Теперь доподлинно известно, что желание младшего брата было обоснованным и жизненно необходимым, а Минхён того удерживал, задавливал авторитетом более взрослого и опытного, потому что не мог уловить ничего подобного. Его никто никогда не звал.       — Минхён, — тихо раздалось сзади. Юкхей слонялся без дела по округе, определил стороны света и готов был выдвинуться, но сейчас встал как вкопанный и уставился меж двух деревьев, — смотри-ка.       Приходится повернуть голову, чтобы рассмотреть неподалёку безмятежно жующую траву Кобылу, делающую вид, будто не специально вовсе она пришла к ним и даже не поняла, как снова удалось воссоединиться. Оба помнят, что с несколько минут назад поблизости не было животных.       — Она мне не нравится, — нахмурив брови выдал старший. Уж больно странно вела себя именно эта лошадь, хотя помимо неё он смутно помнил лишь пару меринов, тянущих повозку с головорезами. Кобыла всегда вела себя так, будто она исключительно дикая и своевольная, упиралась и отказывалась сотрудничать, грозилась укусить, но каждый раз оказывалась рядом, чтобы все уж точно знали, насколько она противная и ни в ком не нуждается.       Юкхей лишь пожал плечами, ведь оттаял уже к этому животному и навряд ли предпочёл её где поменять, если вдруг такая возможность выпадет.       — Поведёшь её или оба пешком пойдём? — с лёгкой улыбкой спросил парень, демонстрируя с трудом сгибающиеся из-за повязок пальцы, которыми поводья и не подержишь нормально, не говоря о том, чтобы пытаться совладать с животным, которое то и дело пыталось как-то именно ему насолить, — я не в состоянии.       Ответом было строгое, непреклонное «нет» и быстрые шаги в направлении лошади. Он отказался просто и быстро, не без удовольствия произнеся одно из самых приятных для себя слов, но, обособившись от того, что выдавал, хотел снова побывать в седле. Много чего хотел: и меч в руках снова подержать, но в этот раз без согласия на ничью, искупаться, пока перья не отрасли, став самым настоящим препятствием. Хотел обняться не из нужды в поддержке, а из обычного желания близости. На подходе к Кобыле он начал громче топать, чтобы та точно услышала и приготовилась, но она даже ухом не повела, головы не подняла и явно нарочно внимания не обратила. Прямо так пришлось взобраться на её спину, поерзать, устраиваясь удобнее, и взяться за поводья, потянув их на себя. В прошлый раз времени не было, чтобы всецело понять, как оно работает и как должно ощущаться. Под собою он считает спокойное дыхание животного, видит дёрнувшееся ухо и чуть не слетает на землю в момент, когда лошадь, дождавшись подходящего момента, застала парня врасплох, поднявшись на дыбы и припрыгивая на задних ногах в попытке скинуть, металась и перетаптывалась, мотая головой в разные стороны и будто пытаясь завалиться на бок, чтоб хоть с собой, но спустить нежелательного наездника на землю. Минхён только сильнее её туловище ногами обхватил и чуть не вскричал от неожиданности, накренился назад, но среагировал вовремя и прижался к шее, прихватив вместе с поводьями кусок гривы, в который вцепился мёртвой хваткой. Ещё недолго Кобыла проверяла его на прочность, но не то сдалась, не то признала превосходство, и успокоилась, опустившись обратно.       — Так вы ещё и сговорились… — посетовал оказавшийся рядом Юкхей, явно готовый к тому, что придётся вмешаться, ловить старшего на лету, разнимать драку между ним и лошадью. Но не готовый увидеть, как они приходили к перемирию, — а меня она скидывала.       Но Вон не обижен нисколько — это слышно по довольному голосу, однако Минхёна его слова забавляют, заставляют обернуться и беззастенчиво, но всё-таки молчаливо похвастаться успехами, вздёрнув подбородок. Он и сам не замечает, что победно улыбается, понимая это лишь в момент, когда человек поступает так же. Каждый из них одержал свою личную победу.       Старший только взгляд отводит и снова в свои мысли погружается. Он бы и не понял, что улыбается, не стань Юкхей зеркалом, в котором так хорошо видно самого себя. Впервые за долгую жизнь Минхён понимает, когда радуется и когда опечален, следуя лишь реакции на все эти эмоции. Наверное, он никогда до этого не был целым. ***       Спустя несколько дней остатки рубашки были за ненадобностью выкинуты, фляга снова полнилась водой, набранной в небольшой речушке, раны почти затянулись, пусть и всё ещё болели, а Юкхей полноценно двигал пальцами. Он мог уже и взять управление лошадью, но просто не хотел. До этого не знал просто, как приятно ненавязчиво грудью к чужой спине прижиматься, замечая, что Минхён в такие моменты на него совсем не смотрит и только больше сосредотачивается на дороге, явно специально игнорируя и не позволяя себя смутить. Вону и не надо — просто близость успокаивала каждый раз, когда он руку протягивал, открытой ладонью вверх умещая её на чужом бедре, чтобы старший вложил в неё свою. Сначала несмело, с сомнением и совсем ненадолго, будто не до конца был уверен, что можно. Всё ещё почему-то думал, будто Юкхею что-то помешает быть прежним, тянуться навстречу и действительно отпустить разницу между ними. Но тот к этой самой разницей относился с пониманием, ведь и люди то друг на друга не похожи совсем, и, если за это цепляться, то можно навсегда остаться одиноким в поисках своего точного отражения. Одного лишь Минхёна беспокоила его принадлежность к чему-то отличному, и он как мог силился это принять, но зарывался всё глубже, молчал чаще обычного, даже если и обычно был весьма молчалив. Но прикосновений избегал всё меньше в надежде, что это хоть немного разрешит внутренние метания.       — Что будем делать, когда окажемся на месте? — задал Юкхей вопрос, который интересовал их обоих, специально сделав акцент на том, что именно им нужно что-то делать.       Но Минхён промолчал, только голову опустил и вгляделся в открытую ладонь на своём бедре, подмечая бледные затянувшиеся следы от зубов. Он отдалённо и ненавязчиво опасность чувствовал, но парням повезло не встретить больше ничего странного, однако и Кобыла вела себя обеспокоенно, часто вертела головой, отказывалась идти, но непременно сдавалась после нескольких минут ленивой борьбы. Лес редел, менялся, становясь страннее. Вон, наверное, и не понял даже, что деревья извращали свою форму по мере того, как путники приближались к цели, однако Минхён все редкие пятна на стволах и их неестественно выгнутые ветки видел издалека, понимая, насколько скоро на поставленный Юкхеем вопрос придётся дать ответ.       Идти им было больше некуда. Человека ищут, его самого убить хотят вместе с остальными сородичами, которые ничего и не сделали, ещё и странные горбатые собаки откуда-то взялись, сделав опасность не обязательно исходящей от людей, но и от всего окружения.       — Волнительно ведь перед встречей с братом? — не унимался человек, пытаясь из старшего хоть словечко вытянуть, но делал это ненавязчиво, осторожно спрашивал и взгляды кидал на чужую щёку, которую видел очень близко, умостив свой подбородок на плече. Ему безумно нравилось так сидеть, ведь можно было солгать, что это никакая не прихоть, а самая настоящая необходимость, ведь иначе пришлось бы и руками за что-нибудь держаться, чтобы не скатиться с лошади, — соскучился, наверное, страшно за все эти месяцы?       — А ты?       Минхёну часто проще было узнать сначала мнение Вона перед тем, как сформировать своё. Даже зная так много слов, описывать с их помощью чувства было тяжело без ассоциации и конкретных примеров. Говорить о том, что внутри, было до беспомощного ступора трудно.       — Надо подумать, — неожиданно заявил Юкхей, погрузив старшего в непонимание, ведь в его картине мира по братьям было принято скучать, — наверное? Мне бы хотелось увидеть его снова, узнать, как дела дома, но я уверен, что мне не будут так уж рады, после того, как я позорно сбежал. Отец ему, должно быть, всю плешь проел.       — Его мнение о тебе влияет на то, скучаешь ли ты? — тихо спросил Минхён, повернув голову, отчего Вон чуть отстранился, не дав самому себе выглядеть сверх меры смущённым такой близостью с тем, к кому неровно дышит, но никак подход не найдёт, — это странно.       — А как же Донхёк? Ты ведь и сам упоминал, что не уверен…       «нужен ли ему»       Но парень осёкся, остановив себя от слов, которые наверняка только отдалили бы их. Узнавать друг друга всегда приятно, но впервые с тем, кто становился ближе, приходилось особенно разумно относиться к словам, что были произнесены.       — Но я скучаю, и не важно, взаимно ли это, — порой ему не нравилось понимать Юкхея без слов, но выказанной осторожности ответом стала благодарность.       — Иногда ты поражаешь меня сильнее, чем я привык.       С самой первой их встречи человек только и делал, что удивлялся. То способности старшего учиться, то его упорству и сочетанию беспристрастного спокойствия с иногда пакостливыми действиями, которые тот всегда преподносил очень серьёзно, даже не понимая, сколь забавным казался. Но всякий раз, когда Минхён говорил о своих чувствах, он выглядел особенно похожим на человека, что, как ни странно, только больше раскрывало непричастность к людям, что часто не были столь откровенными во многом, предпочитая держать в себе мысли слишком претенциозные, либо же просто личные и, кажется, для других звучащие глупыми и ненужными. Вон улыбнулся своим раздумьям, что от старшего не ускользнуло, но ответной улыбки не было. Парень только отвернулся и поправил волосы, чтобы спрятать уши.       У него в голове не укладывалось, будто Юкхей и правда нисколько своего отношения не изменил, не стал холоднее или отстранённее, всего лишь чуть осторожнее и ещё мягче, потому что знал всё и не хотел потерять то, чего удалось достичь.       — Копаешься в себе? — послышалось сбоку у виска, пока щеки с другой стороны аккуратно коснулись чужие пальцы. Минхён и не понял, почему наклонил голову, желая придержать этот контакт подольше.       — Копаюсь.       — Спасибо, что честен со мной, — тихо посмеялся Вон и будто прижался ближе, вглядываясь вперёд, — но не стоит, правда. Мне трудно видеть тебя таким.       За деревьями, там, куда едва доставал взгляд, лес обрывался, перетекая в бескрайнее поле золотой травы от сменившей лето осени. Минхён только успел заметить, как чужие руки совершенно без предупредения накрыли его собственные, бесцеремонно отобрали поводья, хорошенько встряхнув ими, и Кобыла, словно с ума сошла, тут же сорвалась с места, заставив от неожиданности спиной вжаться в грудь Вона, который только зашипел от давление на заживающие царапины. Старший не знает, за что зацепиться, боится, что любое проносящееся мимо дерево может стать последним, что он увидит перед тем, как проломить какое-нибудь из них головой, но Юкхей ведёт уверенно, минует все препятствия и смешливо вздыхает где-то над ухом, ощущая крепкую хватку на своих запястьях. В животе что-то щекотно поднимается вверх, когда лошадь перепрыгивает через большой валун и тяжело приземляется на землю, от удара заставляя позвонки будто слипнуться друг с другом. Они стремительно приближаются к ярко горящему солнцем полю, и в глаза бьёт свет, а лицо обдаёт сильным порывом ветра, заставляя зажмуриться. Сердцебиение почти сливается с топотом копыт, но у Вона оно бьётся ещё громче и быстрее, принося не успокоение, но настоящее удовольствие. Теперь лошадь бежит через всё поле по прямой, не петляет, заставляя наклоняться то в одну, то в другую сторону, и это ощущается поистине свободно, настолько вышибает из головы все тревоги и мысли, что хочется просто наслаждаться волнами высокой травы, растекающимися до кромки леса светлыми полосами, пытающимися нагнать друг друга. Тут воздух совсем другой, собирающийся в крохотные вихри, закручивающиеся и исчезающие то тут, то там, а небо особенно синее и равнина простирается на многие мили вперёд, заканчиваясь почти чёрной полосой вдали — они тут совершенно одни и не вынуждены прятаться, чтобы быть в безопасности.       — Привык? — едва разборчиво слышится из-за встречного ветра и грохота в висящих около седла сумок. Отвечать не хочется, все мысли только о чёткой линии горизонта и чувстве лёгкости, сделавшим тело почти невесомым и, кажется, способным на какую угодно дикость.       К этому невозможно привыкнуть, да и не хочется, чтобы наверняка этот вкус жизни не утратить, не прикипеть к нему и не разучиться радоваться. Юкхею ответ не нужен, чтобы вновь поводья всучить старшему, на что тот голову повернул в недоумении, уловив эту ехидную, предвещающую нечто нехорошее, широченную улыбку. На ходу парень перекидывает одну ногу через лошадиное тело и, под неодобрительный, полный несогласия взгляд и громкое «не смей!» спрыгивает на землю, прокатившись по ней и оставшись далеко позади.       Минхён сейчас в здравом уме, не сходит с ума от страха перед потерей, не помнит совершенно, как умудрялся управлять несущимся животным в прошлый раз, когда действовал на эмоциях не самых приятных, и развернуться даже не может, продолжая уноситься вперёд и проклиная безбашенного человека, кажется, даже вслух, потому что его снова туда-сюда в седле мотыляет, заставляя в разные стороны качаться и терять равновесие.       Но ему не хочется останавливаться.       Хочется подчинить себе ситуацию, начать ею наслаждаться и окончательно избавиться от сомнений, потому что Юкхей, видно, нисколько не сомневался. Ему бы хоть малую часть иметь от того умения находить в жизни хорошее, когда всё вокруг беспросветно отвратительное. Минхён выдыхает, открывает глаза окончательно, огибая взглядом открывшиеся просторы, ажурное облако, огромное настолько, что отбрасывало на землю широкую синеватую тень, и увереннее перехватывает поводья, наклоняется вперёд, отрываясь от седла и упираясь в стремена, отчего Кобыла только ускоряется, но тряска больше не ощущается так явно и болезненно, не выбивает из колеи и не вселяет страх падения. Юкхей кричит что-то, и лишь сейчас гарпия оборачивается, понимая, как много пересечённого пространства понадобилось на то, чтобы взять себя в руки, потому что младший, даже при всех своих размерах, превратился в мельтешащую, размахивающую руками точку. Солнце слепит, не даёт глядеть долго, а эта тень так манит, так хочется догнать её, пока та не успела уплыть за горизонт. Перед глазами всё мешается, делается ненастоящим, трава под копытами будто расступается, прокладывает дорогу, по которой лошадь почти летит — настолько неощутимой стала тряска, утихли все шумы, и только от ветра закладывает уши, словно Минхён слышит, как само небо шелестит облаками. Его манит небо, как манит и вода в местах, где не видно дна. У выси дна тоже не было, как ни вглядывайся, сколько не старайся отыскать хоть что-то материальное. Интересно, куда деваются все те звёзды и луна, когда на смену им выходит солнце? Тень накрывает с головой, и больше не больно смотреть на это кучевое облако, а оно, оказывается, тоже движется, причём так медленно, что его можно обогнать, проскочить сквозь прохладу и вновь выйти на свет.       Но свет и позади тоже был, там, откуда парень пришёл. Покрывал собою равнину, согревал шуршащих в траве полёвок. Минхён смотрит на поводья, прикидывает, как лучше поступить, и тянет в одну сторону, на что лошадь нехотя, сопротивляясь будто, разворачивается по большому кругу и мчится назад, заходится тяжелым дыханием, но только разгоняется, словно всё ещё не оставляет попыток стать для Минхёна ещё более ненавистной, однако именно в момент, когда в ушах шумит ветер, от которого глаза чуть ли не слезятся, и виды далеко темнеющей полоски леса медленно плывут на горизонте, зло на кого-то держать хочется меньше всего.       Когда силуэт Вона становится различимым, Минхён, даже несмотря на совершенно опустевшую голову, думает, что у того лицо должно было порваться от улыбки, но младший не выказывает и намёка на недомогание, только руки в стороны разводит и, кажется, собирается останавливать лошадь на скаку, отчего по шее вниз скатываются холодные мурашки, а ладони, зажавшие поводья, тянут на себя. Кобыла останавливается в паре метров от, на самом деле играющегося Юкхея, топчется и фырчит, словно недовольная, что её в угол загнали, обманули и скинуть с себя наездника не дали, но не ёрзает больше, не пытается снова сорваться, достаточно помотавшись и набегавшись.       — Теперь копаешься? — со смехом спрашивает Юкхей, подошедший ближе и протянувший ладонь, чтобы помочь старшему спешиться, а тот за эту руку несдержанно хватается и спрыгивает на землю, едва устояв на ногах, ослабевших после забега, но человек осторожно за поясницу придерживает и в глаза смотрит.       — Нет, но… — и Минхён хватает ртом воздух в попытке им насытиться и подходящие слова подобрать, взглядом бегает по чужому лицу, пытаясь успокоиться, — ты поступил подло.       В ответ на это Вон аж рот открывает от негодования и свободной рукой за грудь хватается, чтобы наверняка выразить, каким оскорблённым чувствует себя в этот момент, но скрыть улыбку никак не может, с потрохами выдавая, что нисколько не жалеет.       — Неужели злишься? — парень отступает назад и тянет старшего за собой, чуть закручивая его и заставляя оступиться, но споткнуться не даёт, ненавязчиво подталкивая верх ладонью, что уместил чуть ниже лопаток.       — Ты бессовестный, — и Минхён хотел бы сказать, что действительно не в восторге от того, что Юкхей вполне мог пострадать от своей выходки, а сейчас, как ни в чём не бывало, таскает его по полю, но…       — А выглядишь довольным.       У него и правда щёки с непривычки болят от улыбки, а сердце всё ещё не может успокоиться, но старший изо всех сил старается выглядеть собраннее, хмурится и рот у него в этот момент дрожит, потому что подавить удовлетворение не получается. Вон видит это метание и смеётся, дёргает осторожно за руку, разворачивая старшего лицом к солнцу и заглядывая в залитые светом глаза, что тут же, словно по секрету, ненадолго совсем показались тёмно-карими и чуть увлажнились из-за жжения. От чужого взгляда Минхён теряется, но отступить совсем не хочет, действительно наслаждается тем, как человек пред ним молчаливо благоговеет.       — Больше выдумывай, — и после этих слов не пытается даже скрыть, что Юкхей прав во всём, но руку свою играючи отбирает и демонстративно уходит в ту сторону, куда они изначально направлялись, заставляя человека с лошадью волочиться сзади, глядя ему в спину.       До заката рукой подать, а Минхён ни за что не сможет чувствовать себя комфортно на открытом пространстве после захода солнца. Нужно найти дерево, укрыться, развести огонь и, если повезёт, поймать кого-нибудь, но в этой траве шорохи звучат отовсюду, и невозможно ни на чём сосредоточиться, особенно после того, как разум и концентрацию у него на большой скорости, кажется, выдуло. Хочется просто идти, пиная растения, пока это чувство лёгкости и бессилия не отступит.       Юкхей нагоняет очень скоро, не в силах вынести и минуты молчаливого одиночества, идёт нога в ногу и бросает смешливые взгляды, которые с большим усилием удаётся игнорировать, но давить лёгкую полуулыбку получается с куда меньшим успехом. ***       Тёмная полоса на горизонте была уже прокажённым лесом, не таким, в котором жил Минхён, но отдалённо его напоминающим. Деревья чернели и изгибались, но всё ещё были покрыты листьями, что старались хоть как-то оттенить болезнь и спрятать её от глаз. Что-то здесь пахло знакомо, но совершенно несвойственно для такого места. Судя по спокойному лицу Юкхея, присматривающего место для костра, тот ничего странного не почувствовал, полностью поглощённый своим занятием и насвистыванием под нос знакомой мелодии, что в исполнении Доёна казалась куда менее жизнерадостной и въедливой, имела хоть какой-то смысл. Парень никак не мог вспомнить слова, но почему-то покачал головой в такт, чем вызвал у человека неприкрытую радость.       Гарпия долго смотрит за неторопливыми, уверенными действиями младшего и непременно думает, что тот и сам справится, пока его собственный интерес переходит все границы, заставляя выдать необычное для себя:       — Я скоро вернусь.       Никогда до этого он не предупреждал, не видел необходимости чем-то делиться, и Юкхей это тоже знал, обратив на него удивлённый взгляд и неуверенно кивнув. Такой простой доверительный жест выбил человека из колеи, заставив немного посидеть у кучи веток без движения с обескураженным выражением лица.       Пока Минхён уверенно удалился вглубь леса, оглядываясь по сторонам. Со дня на день, наверное, они окажутся «дома», но в эти места заходить не доводилось — опасения всегда были сильнее необходимости изучать территории, поэтому приходилось оглядываться, чтобы запомнить как можно больше. Растения тут сухие, скрипят под сапогами с противным звуком, и при дуновении ветра шелест листьев проносится над головой. Ещё достаточно светло, но отчего-то предчувствие нехорошее появляется.       Оно усиливается, когда существо выходит на узкую дорогу с явными следами от многочисленных колёс. Вот только оказаться близ людей ему сейчас не хватало для здоровья духа. Но запах из сладкого перетекает в гнилостный, очень резкий и отталкивающий, вызывающий острую тягу развернуться и пойти обратно, которая, к сожалению, перебивается желанием узнать, что же смогло так отвратить.       Парень уходит с дороги, но держится к ней достаточно близко, чтобы сквозь невысокие деревья и кустарники видеть всё, что там происходит, движется быстро и бесшумно, ловко протискивается меж самых близко растущих стволов, пока не замечает нечто сваленное посреди пути. Осторожно выглядывает, но ничего знакомого не может распознать в куче погнутых железных прутьев, изодранной ткани и разбитой в щепки древесине. Никаких посторонних, настораживающих звуков нет, только мелкие животные прячутся под корнями и в дуплах, а это вселяет надежду на мнимую безопасность, заставляя выйти к уходящему свету, зажав нос рукавом и зажмурившись от тошнотворной вони.       Разбитая, раскуроченная и перевёрнутая повозка жалко разнеслась на несколько метров, раскидав свои части по ближайшим окресностям. Чёрное облако мух отступило, но не переставало кружить перед лицом, заставляя беспомощно от них отмахиваться. Насекомых привлёк лошадиный труп, обглоданный диким животным до самого пожелтевшего оголённого позвоночника. Мясо по краям её брюха где-то было совершенно сухим, а где-то гнило и кишело извивающимися личинками, самозабвенно копающимися в рыхлой плоти. Минхёну противно даже находиться рядом с ней, но он не только не уходит, так ещё и поднимает огромный пласт ткани, накрывший большую часть остатков повозки, заглядывает под него, натыкаясь взглядом на жухлые кочаны капусты и разбитые влажные, густо смердящими разложением томатами. Где-то чуть подальше виднеются человеческие одежды, торчащие из-под крепко сколоченных меж друг другом досок, придавивших бедолагу во время нападения. Парень не знает, почему уверен, что это нападение, но отказываться от своих мыслей не собирается, увлёкшись рассматриванием столь сильно, что лишь в последний момент замечает шаги за своей спиной, тут же оборачиваясь с намерением обороняться. Его поднявшуюся, занесённую для удара руку ловит Юкхей, сам удивившийся, что после всего одного удара по лицу в первые дни их знакомства, уже был достаточно осведомлённым о творящихся в чужой голове вещах, чтобы больше не получать.       — Прости! — он широко, чуть испуганно улыбается и тяжело дышит, но тут же жалеет об этом, потому что от вони кружится голова и глаза режет, — не смог остаться в стороне.       Но Минхён свою ладонь высвобождает и вновь подходит к лошадиной туше, всё ещё немного выбитый из равновесия чужим внезапным появлением.       — Я думаю, что нам лучше не останавливаться этой ночью, — продолжает Вон, присаживаясь на корточки около обглоданного трупа, — мало ли, где эта тварь может быть.       — Мы не можем, — старший сам не понял, почему в некоторые моменты ему нравилось становиться голосом разума, — если чудовища, как и мой дом, на юге, то безопаснее, чем здесь, только позади.       И наступил момент отыграться на человеке, не только погружаться в его мир, но и приобщить к своему, что ощущалось крайне непривычно, но до жути приятно, словно бы он безобидно мстил за кучу непонятных и новых вещей, к которым должен был привыкнуть.       — Поспим на дереве.       — Нет, ну… Я вот смотрю, и вроде дела наши не так плохи, да? — тут же пытается рабилитироваться Юкхей, вскидывая руки в примирительном жесте, но натыкается только на ехидство в сияющих глазах и непреклонность в гордой осанке. Парень всё ещё сидел на земле и смотрел на старшего снизу-вверх, что его собственное положение в споре делало крайне жалким, — разлагается уже, да и раны довольно старые, засохли почти. Думаю, тут поблизости никого нет, и мы не должны идти на крайние меры!       А Минхён только в ответ красноречиво смотрит, полностью уверенный, что Вон сам себя потопит без посторонней помощи.       — Я серьёзно. Будем начеку и ничего не случится, — младший старается оставаться спокойным, но у него глаза обеспокоенно бегают, выдавая бессилие перед, на самом деле, очень хорошей идеей.       — Боишься?       — Нисколько.       После непродолжительного переглядывания гарпия только брови на секунду приподнимает, будто бросая вызов, и разворачвается, стремительно направляясь к их временному лагерю. Почему-то ему кажется, будто опрокинутая повозка и изрядко покусанная лошадь могли быть делом зубов и когтей недавнего чудовища. В это хотелось верить, ведь иное означало бы, что где-то ещё в королевстве произошла подобная сиуация, либо же что похуже. Почему-то люди казались наиболее простой мишенью для подобных хищников, особенно когда дело касалось неповоротливых одиноких торговцев или немощных стариков. Что вообще такого было у людей, чтобы они так высоко забрались по пищевой цепочке, кроме самомнения? Не столь быстрые, не такие сильные, как многие хищники. Понастроили своих каменных домов и делают вид, будто подмяли под себя саму природу.       Юкхей идёт следом, бубнит что-то недовольно, будто надавить пытается и заставить пересмотреть мнение, но у Минхёна большой опыт взаимодействия с несогласными, но неспособными поддержать свою позицию, и он внутренне ликует, уже прикидывая, на каком из деревьев расположится сегодня. Ему особенно нравятся кривые, либо же с раскидистыми, высокими кронами, под которыми проще всего найти достаточно просторное местечко. По этому многозначительному взгляду вверх Вон понимает, что ни шансов, ни выбора у него, в общем-то, нет.       — А если я упаду? — вываливает он последний аргумент в свою пользу, и старший поворачивается с лицом таким хитрым, будто только этого и ждал.       — Я думал, тебе это по вкусу.       Минхён точно был злыдней куда большей, чем показывал.       Костёр развели без особого энтузиазма, доели пойманного на днях зайца — животные мельчали и попадались реже по мере того, как парни подходили к мёртвому лесу, так что и с этим, совсем молодым и мелким пришлось повозиться, чтобы настичь. Больше всего Минхёну хотелось бы увидеть оленя или лося, о которых Юкхей вскользь упоминал. Вообще трудно представить, что у некоторых животных на голове что-то твёрдое и костистое может расти, поэтому и посмотреть хотелось страшно, чтобы убедиться, что Вон не приукрашивает.       А у него, кстати, всю трапезу лицо было глубоко огорчённым и негодующим, в противовес всё ещё излишне довольному старшему. Они не разговаривали, ведь оба боялись, что речь сама собой перейдёт в неприятное русло, затронет неизвестность будущего.       Ещё недовольнее оно стало, когда костёр от греха подальше потушили и Минхён ловко забрался на понравившееся дерево, выжидающе глядя сверху-вниз. Теперь этот навык объяснялся очень просто — ничтожно маленький вес и сильные руки в совокупности с опытом жизни над землёй не могли оставить его неприспособленным. Это и правда впечатляло Юкхея, но и заставляло чувствовать себя дураком. Он всё ходил по кругу в полумраке, приглядывался, цеплялся за ветки в поисках достаточно крепкой, даже попытался ухватиться за край дупла, в которое засунул кисть руки, но, к своему ужасу, нашёл только засохшего, мерзко сжавшегося в чёрный клубок дохлого паука. Вон уверен, что Минхён смеялся бы, если б не додумался вовремя закрыть рот ладонью. Ничто так не поднимало его дух, как маленькие неудачи Юкхея, безвредные, но подленькие.       — Это у меня-то совести нет… — буркнул человек так, чтоб никто не услышал, случайно запамятовав, с кем связался.       Но под кронами зашевелилась листва, и достаточно низко, чтобы можно было дотянуться, опустилась ладонь. Минхён, уперевшись ногами в ствол там, где тот изгибался, взялся одной рукой за толстую ветку сверху, а вторую протянул младшему, глядя приглашающе и всё ещё удовлетворённо. Очень редкое, но приятное зрелище.       — Да ну, — удивился Юкхей, — тебя пополам не разорвёт от такого? — Бледная ладонь казалась слишком уж хрупкой, даже если на деле таковой не была. Когда парень протянул свою, куда более крупную, всё это стало выглядеть ещё менее надёжно.       — Невозможно, — и по глазам видно, что опять всё буквально воспринял, — если раскачиваться не будешь.       После пары неверящих взглядов человек понимает, что выбора у него и нет, и осторожно проникает под чужой рукав, обхватывает запястье, чувствуя тёплые пальцы на своём и что-то инородное там, где держится. Минхён тут же в лице меняется, но вырваться не пытается, только на себя тянет в попытке побыстрее с этим закончить — неприятно, что человек касается отрастающих перьев, даже если знает всё. Была уверенность просто, что на ощупь это столь же неприятно, как и на вид. Юкхей удивился, когда его с силой начали тащить наверх, второй рукой схватился за всё то же дупло и как мог старался держать свой вес самостоятельно. Тихо хрустнул плечевой сустав старшего, и спустя мгновение Вон вцеплялся уже в и правда довольно удобно расположенные ветви. Там, где они расходились в разные стороны, оставалось свободное пространство, пожалуй, слишком тесное для двоих. Минхён в который раз за вечер проявляет инициативу, решая эту проблему в два прыжка до другой, на вид менее удобной ветки, на которой устраивается вполне с комфортом, надевает капюшон, и, навалившись плечом на ствол, весь сжимается, зарываясь лицом в свои согнутые колени.       Юкхей почему-то думал, что они ещё немного поговорят, однако старший сделал вид, будто смертельно важно было заснуть прямо сейчас. Избегал разговора и хотел скорее новый день, чтобы продолжить двигаться дальше. Недолго посмотрев на тёмный силуэт, парень тяжело вздохнул и попытался опереться спиной о неровную, колючую кору. Ему совсем не хотелось спать. ***       Вон много раз разводил огонь, но Минхён никогда не боялся, что тот начнёт делать это не к месту или невовремя, однако стоило младшему один раз спрыгнуть с лошади на ходу, и друг наотрез отказался усаживаться в седло. Это ни разу не заставило пожалеть, потому что старший, кажется, проветрился и перестал смотреть назад. Он буквально не сидел более спина к спине, а расположился крайне странно развалившись, перегнулся поперёк лошадиной спины, свесив ноги с одной стороны и голову — с другой. Рассматривал перевёрнутые деревья, медленно проплывающие мимо. Порой казалось, что тот, подобно коту, в любом месте мог найти удобное для себя положение, даже если пространства было катастрофически мало. Юкхей не мог удержаться от того, чтобы голову постоянно поворачивать, смотреть вполне открыто и ждать чего-нибудь ещё необычного, но Минхён был не то задумчив, не то просто хотел спать, однако не двигался совсем, моргал медленно и ни на что не реагировал.       Они уже несколько часов не видели ни единого листочка, одни лишь чёрные, облезлые, деформированный стволы, сросшиеся друг с другом кронами, будто перед смертью они тянулись, искали защиты у близ расположенных деревьев, но в итоге погибли вместе, оставшись недвижимыми, даже ветром не колыхаемыми витиеватыми фигурами.       Однако старший был не так увлечён своими мыслями, как могло показаться на первый взгляд. Он искал. Всматривался в каждую ветку в надежде увидеть хоть что-то знакомое. задерживал свой взгляд на каждом сучке, каждой необычной царапине на отслаивающейся коре.       И углядел засечку.       Маленькую, едва заметную, почти неразличимую, но тут же подскочил, вцепившись пальцами в чужие плечи и озираясь по сторонам. Да, они добрались. Нашли «дом» со всеми закопанными в окрестностях ложками и браслетами, чуть показывающимися следами босых ног, которые, если не приглядываться, и не выглядят таковыми. Царапины под самыми кронами там, где они с братом цеплялись.              Минхён спрыгивает с лошади, вспоминает в деталях каждый уголок, и срывается на бег, стремится наконец оказаться там, где с Донхёком пришлось разделиться. Оставшийся позади Юкхей мнётся, будто и правда чувствует себя неловко в чужом жилище, куда заявился без приглашения, даже если то был всего лишь страшный и мрачный лес, а потом подгоняет лошадь, чтобы не отстать и не потеряться. Резво убегающий в своём бордовом плаще старший был хорошим ориентиром, мельтешил меж удалённых друг от друга голых стволов деревьев, пока не остановился около одного из них, чуть склонив голову. Человек нагоняет, спешивается и подходит ближе, вглядываясь в сотни маленьких надрезов на чёрной коре.       — Твои луны? — осторожно поинтересовался Вон, даже не удосужившись посчитать все эти многочисленные засечки.       — Наши с братом луны, — поправил Минхён, когтями выскабливая ещё три чёрточки, — теперь триста тридцать две.       — С тобой мы видели лишь две луны.       — Одна выросла за пару ночей до того, как ты упал с лошади.       И снова старший ехидничает, нарочно упомянув именно падение, но никак не их встречу, но Юкхей только смеётся.       — Получается, уже октябрь. Ещё немного и выпадет снег, начнутся настоящие холода, а потом и сам парень войдёт в возраст престолонаследия. Всё время своих скитаний в попытке сбежать от судьбы, он был точно уверен, что всё решил и мнения своего не пересмотрит, но начал сомневаться, словно в его мировосприятии возникла новая деталь, вносящая свои коррективы. Вон оглядывается, прислушивается, а потом смотрит на обернувшегося Минхёна.       — Твоего брата здесь нет? — непонимающе спросил младший, на что получил лишь чуть приподнятые в отрицании плечи.       — Доён сказал, что он в безопасности. Я слишком наивен, если верю в это?       — Так вот, почему вы поругались, — Юкхей отчего-то был очень спокоен, пока Минхён словно пристыженно отвёл взгляд, — Доён честный, даже если иногда кажется, будто просто грубиян. Вы все не славитесь учтивостью.       Старший не оскорбился, слово всё-таки сложное для понимания, и опустился на корточки, принявшись подкапывать под корнями, ладонями собирая землю и откладывая её в отдельную кучку. Спустя несколько минут парню вручили браслет из цельного золота, исцарапанный и тусклый. Минхён тут же поднялся и направился к другому дереву, принимаясь копаться уже под ним.       — Так вы с братом воришки? — без укора спросил Вон, пусть и улыбнулся хитро.       — Только он. Я бы предпочёл не касаться ваших творений, но они ведь имеют свою цену? — внезапно парень замер на долю секунды, после чего принялся копать усерднее, а затем обеспокоенно взглянул на Юкхея, — кто-то копался тут до меня.       Но человеку было нечего ответить. Если тут видели золотую гарпию, то не удивительно, что люди начали ходить в лес в попытке хоть пёрышко найти, но наткнулись, кажется, на целые залежи ворованных ценностей.       — Я думал, тут вообще ничего не растёт, — озадаченно протянул Юкхей, глядя куда-то себе под ноги, чем заставил старшего обратить своё внимание на маленькое, тускло-зелёное растение с четырьмя листочками и блестящей синей ягодой, венчающей его. Минхён почему-то хмурится, поднимается на ноги и под растерянный взгляд топчет сапогом растение, вминая то в землю.       — Не трогай это, — строго наказывает он, — Донхёк чуть не умер из-за него.       — Получается, съел ядовитую ягоду? — с удивлением спрашивает Вон, на что гарпия чуть улыбается, словно ему есть, чем удивить этого человека.       — Нет, ядовитую ягоду съел я, — и правда, Юкхей тут же от неожиданности глаза раскрывает и смеётся, не веря своим ушам. Вот старший уж точно не выглядит как кто-то, кто мог польститься на сияющий плод, — где-то сотню лун назад я наткнулся на такую, не почувствовал опасности. Она такая невкусная была, но у нас ведь вообще ничего съестного не растёт! — старший и сам не понял, почему ему внезапно так понравилось говорить, но куда более приятно было вспоминать прошлое, даже если то не было светлым, — я съел все, что росли в окрестностях, ещё и ему набрал в ладошку, а потом упал как-то неосторожно и всё. Проснулся уже утром под своим деревом, а он от голода помирал, потому что не мог отойти никуда — боялся, что охотники нагрянут, поэтому сидел рядом. Донхёк сказал, что несколько дней я точно мертвец был холодный и не дышал. А потом в себя приходил ещё очень долго.       А у Юкхея лицо сразу такое жалостливое, но в глазах что-то ещё непонятное, чего Минхёну видеть не доводилось. Парень глубоко внутри умилился отношениям двух пернатых братьев, но ещё больше тому, что и старший, оказывается, совершал поступки необдуманные и глупые. Эта ягодка выглядит знакомо, она явно растёт не только в этих местах, но Вон не помнит, чтобы растение было настолько ядовитым, и грешит на чёрную землю, должно быть, заразившую всё, что росло на ней, будто не хотела терпеть хоть что-то живое поблизости.       Минхён поднимается, идёт к самому толстому дереву и просовывает руку по самое плечо под его корни, морщится в попытке что-то нащупать, а потом тут же распахивает глаза в изумлении, вытягивая наружу ту самую книгу. Вон не может противиться желанию подойти и опуститься поблизости. Это его книга, потрёпанная и растерявшая почти половину инкрустированных в обложку самоцветов, но всё ещё хранящая тонну воспоминаний и десятки непрочтённых сказок. Старший когтями проводит по кожаному переплёту и тяжело вздыхает, протягивая её другу, но Юкхей отвергает это предложение, хоть и безумно хочет прямо сейчас забрать и спрятать подальше, чтобы погрузиться в ностальгию в одиночестве.       — Для тебя ведь это тоже многое значит.       И гарпия кивает неуверенно, открывая книгу там, где та сама желала открыться. Донхёк использовал одно из своих выпавших перьев как закладку на той странице, где храбрый юноша своим сияющим мечом сражает змееподобное чудовище. Вон заглядывает ненавязчиво и пальцем тычет в одну из строк.       — Так пишется твоё имя.       Минхёну становится так горько, что он поджимает губы, смотрит на эти закорючки на бумаге, но понять ничего не может, потому что ни единой буквы не знает. Ничего не знает и изо всех сил хочет это изменить, чтобы понимать больше, мыслить шире и стать действительно полезным.       — Научишь меня читать? — неуверенно спрашивает он, а потом добавляет так, будто не столь важна эта просьба, — может, как-нибудь потом… Как время будет.       — Когда угодно.       Сразу не так паршиво, солнце снова светит, даже если до этих мест почему-то не достаёт, а птицы возвращаются, даже если не сюда. Становится не так важно, что происходит именно сейчас, конкретно в этом месте, когда глобально мир вокруг становился понятнее и приятнее, а всему виной был один единственный человек, поддержавший и оставшийся рядом, даже если сам имел ворох неразрешённых проблем.       — Давай уедем отсюда?       Из Юкхеева рта вырываются слова, которые он так хотел сказать, но всегда боялся, потому что предложение значило куда больше, чем просто куда-то отправиться. Это было отречением от всех знакомых, кроме друг друга, волшебное исчезновение и бегство от реальности.       — Пересечём море, найдём тихое место, работу и новую жизнь. Придумаем что-нибудь, лишь бы здесь больше не быть. Южные чудовища пожрут всё, что осталось, а за ними трофеи подберёт западное королевство. Этим землям суждено погибнуть, но мы ведь не обязаны смотреть.       Но Минхён смотрит настороженно, думает о чём-то и неверующе мотает головой от осознания. Они оба бегут, но лишь один убегает.       — А наши братья? — ему проще опустить взгляд в книгу, чьи страницы он медленно переворачивал, на самом деле, даже картинки не рассматривая, и полностью углубившись в диалог так, чтобы не столкнуться взглядами, — Джено, Доён, да даже Бруна. Они обязаны?       Это были слова слишком осознанные, слишком сострадательные для старшего, кричащие о том, что ему не всё равно. Не только на Юкхея, но и на каждого, кто хоть сколько-нибудь хорошего в его жизнь принёс, даже если казалось, будто тот слишком сильно вглубь себя направлен, чтобы окружающих замечать.       Вону внезапно становится нечего ответить. Сказать просто «нет» было бы слишком уж очевидно, а ведь Минхён его знает достаточно хорошо, чтобы и без слов прочувствовать отсутствие выбора.       — Я гарпия, а ты человек, который всем зачем-то нужен, — звучит приговором, да только парень не закончил, — где нам найти убежище?       — Я бы нашёл, — отвечает Юкхей, глядя твёрдо и уверенно, на что Минхён только ненадолго полные скепсиса глаза поднимает.       — Спасибо, — тихо произносит старший вместо целой тирады о том, почему они не могут всё бросить. Он и правда благодарен за готовность сорваться на поиски безопасности, за то, что Вон действительно следует, как и говорил. Но не готов мириться с тем, что следовать за чем-то одним означало удаляться от чего-то другого. Под пальцами зашелестела предпоследняя страница. Он никогда раньше её, изрисованную чернилами, не видел, и лишь подумал, что вот ещё один сородич, нисколько на него не похожий, слишком уж пернатый и возвышенный. Минхён думает секунду и тут же достаёт врученный младшим кинжал, кладёт его на страницу и изумляется. Крылья на перекрестии в точности повторяют форму, что имело создание с картинки. Перья у него на плечах и руках были дугою закручены вверх, обрамляя хрупкую фигуру, как серебристое украшение обрамляло тонкое лезвие, запятнанное кровью и смертоносное.       У Юкхея сердце замирает, заставляет наклониться ближе, уставившись на изображение, в котором он безошибочно узнал старого знакомого.       — Это? — Минхён замечает изменение в чужом поведении, переворачивает книгу и осторожно протягивает младшему, — кто это?       И парень молчит, смотрит на рисунок так, будто не уверен, а точно ли правильно понял, точно ли узнал наверняка, но это враньё, потому что история вышедшей из-под руки матери картинки была ему доподлинно известна. Что-то в этом силуэте вызвало у Вона неприкрытую тревогу, горечь и, кажется, почти физическую боль под подбородком, там, где виднелся прозрачный шрам от крылатого кинжала. Он поднимает взгляд на друга, будто не знает, а должен ли говорить, но сдаётся с тяжким вздохом. Он слишком долго скрывал секрет семьи, не смея поделиться наболевшим, но Минхён ничего о королевстве не знает, не сможет никак ситуацию усугубить, не скомпрометирует и никому не расскажет, ведь никого действительно важного не встречал.       — Наш король не имеет прав на престол, — начинает Юкхей рассказывать, кажется, совсем не о том, чего хотел узнать старший, который осмотрительно молчит и слушает, не желая этот монолог прерывать, — моя мать наследница, и трон, по праву ей принадлежавший, после смерти должен был хранить совет до тех пор, пока я не смогу его занять. Совет был распущен, а смерть матери скрывают целую декаду просто потому, что отец не хочет потерять случайно перепавшую ему власть. На каждом скудном празднике нам приходилось врать, будто матушка ещё жива, но больна до того страшно, что не может показываться никому. Все верят, что она ещё может повлиять на происходящее, поэтому в народе волнения утихают сами собой, не потерявшие надежду давят тех, кто её уже лишился. Это не будет продолжаться вечно, но могло и не начинаться, если бы матушка была жива, — парень голову опускает и не хочет более видеть нарисованную гарпию, отодвигая злополучную книгу дальше от себя, но в глубине души желая вырвать и сжечь к чертям предпоследнюю страницу, — всему виной любимый слуга и мой гувернёр. Один из наших придворных, первый и единственный среди гарпий, получивший фамилию, образованную от королевской. Тварь, бывшая ближе всех к моей матери и не давшая ей даже шанса излечиться от недуга.       Минхёну интересно, даже если Вон выглядит так, будто не хочет продолжать, и он смотрит пытливо, протягивает ладонь и осторожно оглаживает ею чужое плечо, на что парень глаза поднимает и вздыхает измученно, тяжело и совершенно безжизненно.       — Кто? — спрашивает старший, даже если знает от силы пару имён, и очередное новое ему ничегошеньки не даст. Он почему-то чувствует, будто то нужно не ему, а Юкхею, рассказавшему так много, но не поделившемуся всем. Отдавшим недостаточно секретов, чтобы облегчить собственный груз.       — Хуан Ренджун.